Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова

Восстань, Россия, оживляйся,

Оставь в сей день печаль твою,

Отерши слезы, утешайся,

Петрово рождество пою,

Великого монарха внука;

Прочь вся сердечна боль и мука,

Дух томный, бодро воспряни,

Воздав усердный долг богине,

Которой мы лишившись ныне,

В тумане ясны видим дни.

Се зрим сияющего в славе

Героя храбра и отца,

И крепости его державе

Желаем вечной от творца;

Да будет оная толика,

Петрова милость сколь велика,

Сколь к подданным любовь ясна.

Елисавете в том подобен,

Монарх наш кроток, щедр, незлобен,

О всех печется, как она.

Великий Петр на то родился,

Чтоб, вечно славой восхищен,

Весь свет делам его чудился;

А ты, монарх, к тому рожден,

Чтоб, россов тишину с блаженством

Твоим умножив долгоденством,

Врагам был страшен, как и дед.

Благополучны мы тобою,

Хоть к вечному прешла покою

Великая Елисавет.

Подверженны пременам, твари

Живут и кончат бытие;

Но те бессмертны государи,

Которых славно житие.

Мы жизнь летящу человека

Не мерим долготою века,

Но славою полезных дел;

Коль паче славны и велики

Те чтутся на земли владыки,

О коих промысл сам радел.

Потщился бы дела представить

Петра Великого я здесь;

Но по достоинству прославить

Бессилен дух, слаб разум весь.

Вожди в войнах неустрашимы,

От древних бывши возносимы,

Прияли божескую честь;

Что, если б Петр жил в оно время,

За тяжкие труды и бремя

Какой могли б хвалой вознесть?

Истории мужей преславных

Заслуги в вечность предают;

С Петром иметь не могут равных,

Что все бесстрастно признают.

Он после дел своих чудесных

Сияет во странах небесных,

Затмив языческих богов.

В созвездии с ним дщерь едином,

Украсив небо новым чином,

Российских просветят сынов.

Щедрот храм, милости, любови

Воздвигнем оным божествам

В сердцах к Петровой верных крови,

Которые являли нам.

Ко алтарям их светозарным

С воспоминаньем благодарным

Предпримем мысленный наш путь.

Там, жертвуя душам блаженным,

Докажем сердцем сокрушенным,

Что скорбь пронзила нашу грудь.

Пронзила, обновивши раны,

Которые в слезах несли,

Как, роком горестным попранны,

К Петрову гробу мы текли.

По долгой нашей с ним разлуке

Воскрес герой в прехрабром внуке;

Ликуй, Россия, восплещи!

С весельем, юные и стары,

Приять щедрот обильны дары

Потщитесь к трону притещи.

Крепка и щедра вдруг, десница

Защитит всех и сохранит,

И око быстро не на лица,

Но на сердца людей воззрит;

Ущедрит купно и прославит,

И падших от земли восставит

Чрез милость, правоту и суд,

Даст образ правды чрез законы

И всё исполнит без препоны,

В чем принял Петр великий труд.

Премудрых дел твоих в початках

Мы образ зрим и дух Петров;

Един устав во всех порядках

Ты с ним, монарх, хранить готов.

Хранишь и делом исполняешь,

И подданных любовь питаешь,

Которою к тебе горят.

Всех мысли и сердца стремятся,

Чтоб с верностью повиноваться,

И всех уста благодарят.

Се пред исправными полками

Тебя зрю в поте и труде;

Но отягченного делами

На кротком вижу вдруг суде.

Искусства там примеры редки,

Здесь живо милосердны предки

В щедротах вобразились нам.

Отринув строгую неволю,

Влил ревность чрез счастливу долю

К усердной службе всем рабам.

Труд удивления достоин,

И милость всех честняй похвал!

Един монарх судья и воин,

Един в двух лицах просиял.

Петра великого геройством,

Щедротой, кротостью, спокойством

Являешь ты, Елисавет.

Натура чудо днесь открыла,

В тебе слиянны, два светила

Дают России больший свет.

Объятым страшной мглой печали,

Открылась ясность нам в ночи,

Когда пресветлы воссияли

От твоего венца лучи,

Весна среди зимы настала,

Заря багряна облистала

И облачный прогнала мрак.

Как после дней ненастных летом

Всё греет солнце ярким светом,

Так твой живит нас в скорби зрак.

Приятного краснейший крина

Цветет и спеет грозд младый;

С Петром найдет Екатерина

В нем все сладчайшие плоды.

Как жатель, собирая класы,

На зиму новые припасы

Готовит и питает дом, —

Россия так не оскудеет,

Доколе внук Петров владеет

С возлюбленным его плодом.

Чудяся, видит, восхищенна,

В нем быстрый ум и свет наук;

Ее надежда несомненна,

Что в Павле будет дед и внук.

Чрез остроту природы сила

В цветущей юности открыла,

Что может произвесть собой:

С наукой обще добродетель

Неложный россам есть свидетель,

Что мудрый будет он герой.

Надежда наша есть не тщетна,

В желаниях мы зрим успех;

Твоя к нам милость неисчетна,

Источник, боже, всех утех.

Сложив печали тяжко бремя,

Храни вовек Петрово племя,

Как деда с дщерию хранил.

Красуйся, Петр с Екатериной,

Что сей дражайший день причиной

Российского блаженства был!

Монархам паче всех любезна добродетель;

Живой пример в тебе зря, всяк тому свидетель,

Которым вящще всех побуждены сердца,

Чтоб так, как милостям монаршим нет конца,

Преуспевали ввек их верность и заслуга.

Хотя ж все превзойти пекутся в них друг друга,

Но силам смертных есть и всем трудам предел;

Затем усердность чтим не меньше славных дел.

Кто храбр, тот отвратить на брани силен бедство,

А остроумный — в том подать герою средство;

Коль случая кому явить то в мире нет,

Тот долг заслуг своих усердством наведет,

Таким, каким твой дух к монархине пылает,

Какое всяк тебе подобный изъявляет.

Но прелесть ли богатств и чаянье ль честей

Заслуги матери влекут являть своей?

Любовь, щедроты, суд прав, милости едины

Долг налагают сей рабам Екатерины.

Не славой и она пленялася венца,

Искавши наших бедств с опасностью конца;

К отечеству любовь ее, тогдашня жалость

Заслуг к ней подданных доказывают малость.

Дай новы способы, великий муле, к тому,

Чтоб следовал народ примеру твоему.

Но похвалы плодить — терять напрасно речи,

И действует тут лесть, не разум человечий.

За верность честь приял ты нову вместо мзды;

Всяк да хранит твои, кто льстится тем, следы.

Пень фиговый я был сперва, болван бесплодный;

Не знал и мастер сам, к чему б я был пригодный,

И скамью ли ему построить иль божка?

Приапа сделала художная рука.

С тех пор я, став божком, воров и птиц пугаю;

Имея в правой жердь руке, тех отгоняю,

Стращаю наглых птиц лозою от плодов,

Чтоб, роя семена, не портили садов,

На Эсквилйнском[90] вновь пространстве насажденных,

Где трупов множество бывало погребенных.

На те места рабы товарищей своих,

Из хижин вынося, бросали там худых.

То было общее кладбище бедной черни:

Скончавший Номентан жизнь в мотовстве и зерни,

И Пантолав, кой был известный мот и шут[91],

Как тот, так и другой лежат зарыты тут.

Обширность места вся на плите означалась[92],

И вдоль и поперек в пределах заключалась,

И было сверх того иссечено на ней,

Безродный что голяк зарыт в могиле сей.

А ныне может жить в Эсквилах всяк по воле,

На холме в ясни дни гулять и ровном поле.

Печальный всюду вид дотоле зрелся там,

И кости лишь по всем валялися местам.

Не столько птицы тут досадны мне и воры,

Сколь яд волшебниц злых, шептанья, наговоры,

Которыми они тревожат дух людей.

Нельзя никак прогнать прелютой язвы сей:

Как скоро солнце зрак, скончав бег, скроет в понте,

Блудящая луна взойдет на горизонте,

Сбирают зелия и кости для вреда.

Я видел, как пришла Канидия туда[93],

Вся растрепав власы, в нелепости безмерной,

И препоясана была в одежде черной,

И ноги зрелися босые у нея.

Вдруг после страшного с Саганою вытья,

Являя с ужасом бледнеющие хари,

Драть землю начали ногтьми волшебны твари,

И зубом растерзав потом они овна,

На коем черная везде была волна,

Кровь в яму испущать ископанную стали,

Чтоб духи собрались и им ответы дали.

Личины ими две туда ж принесены,

Которы сделаны из воску и волны;

Последняя была сильняе первой многим,

Хотевшая карать мученьем слабу строгим.

Из воску сделанна стояла перед той,

Как рабским образом терпящая рок злой.

Едина Гекату на помощь призывала,

Другая лютую Тизйфону склоняла[94].

Змеям подобны те и адским зрелись там,

И самая луна разделась, зря сей срам,

И скрылась, чтоб таких не видеть злодеяний.

А если лгу, глаза пусть выклюют мне враны,

И пусть достануся на всякий я позор,

Чтоб Юлий, Педиат, Воран ругался вор[95].

Что ж все упоминать проказы злых явлений,

Как, проницательно жужжа, с Саганой тени

Плачевный делали и чуткий звук в ушах,

Который всякому навел бы сильный страх,

Как волчью морду те злодейки хоронили[96],

И с нею вместе зуб змеи в земле зарыли,

Как, растопившись, воск умножил пламя вдруг

И как я, видя то, сих устрашил подруг?

Отмстил, пресекши тех с делами фурий речи:

Сколь громко лопает воловий иль овечий,

Когда надут пузырь и сильно напряжен,

Столь громко фиговый расседшись треснул пень.

Тем сделался конец волшебству их и злобе;

Канидья бросились с Саганой в город обе.

От треску выпали все зубы вон у той,

У сей спал с головы парик ее большой,

И ядовитые из рук упали травы.

Довольно было тут и смеха и забавы,

Когда б кто на сие позорище смотрел,

Премного бы, чему смеяться, тот нашел.

В малой философьишке мнишь себя великим,

А чем больше мудрствуешь, становишься диким.

Бегает тебя всяк: думает, что еретик,

Что необычайны шутки делать ты обык.

Руки на лоб иногда невзначай закинешь,

Иногда закусишь перст, да вдруг же и вынешь;

Но случалось так же головой качать тебе,

Как что размышляешь иль дивишься сам себе!

Мог всяк подумать тут о тебе смотритель,

Что великий в свете ты и премудр учитель.

Мнение в народе умножаешь больше тем,

Что молчишь без меры и не говоришь ни с кем;

А когда тебя о чем люди вопрошают,

Дороги твои слова из уст вылетают:

Правда, скажешь — токмо кратка речь твоя весьма —

И то смотря косо, голову же заломя.

Тут-то глупая твоя братья все дивятся

И, в восторг пришедши, жестоко ярятся:

«Что б когда такую же голову иметь и нам,—

Истинно бы нашим свет тогда предстал очам!»

Пронесся слух: хотят кого-то будто сжечь;

Но время то прошло, чтоб наше мясо печь.

Безбожника сего всеместно проклинают,

И беззаконие его все люди знают:

Неизреченный вред закону и беда —

Обругана совсем честная борода!

О лютый еретик! против чего дерзаешь?

Противу бороды, и честь ее терзаешь!

Как ты сеешь яд?

Покайся, на тебя уже разверзся ад;

Оплакивай свой грех, пролей слез горьких реки,

Когда не хочешь быть ты в Тартаре вовеки.

О вы, которых он

Прогневал паче меры,

Восстав противу веры

И повредив закон!

Не думайте, что мы вам созданы на шутки;

Хоть нет у нас бород, однако есть рассудки:

Не боги ведь и вы,

А яростью своей не человеки — львы,

Которые страшней разверста адска зева.

Спаси, о боже, нас от зверского их гнева.

Забыли то они, как ближнего любить;

Лишь мыслят, как его удобней погубить,

И именем твоим стремятся только твердо

По прихотям людей разить немилосердо.

Великость языка российского народа

Колеблет с рвением неистова погода.

Раздуты вихрями безумными голов,

Мешая худобу с красой российских слов,

Преславные глупцы хотят быть мудрецами,

Хваляся десятью французскими словцами,

И знание себе толь мало ставят в честь,

Хоть праведно и тех не знают произнесть.

Природный свой язык неважен и невкусен;

Груб всяк им кажется в речах и неискусен,

Кто точно мысль свою изображает так,

Чтоб общества в словах народного был смак;

Где слово приплетешь некстати по-французски,

Изрядно скажешь ты и собственно по-русски,

Но не пленяется приятностью сей слух,

На нежность слов таких весьма разумный глух.

Не заплетен отнюдь язык наш в мыслях трудных,

Коль громок в похвалах, толь силен в тяжбах судных.

Любовный нежно он изображает зной,

Выводит краткость въявь, закрыту темнотой.

Каким преславный Рим превозносился словом,

Такою кажет нам Россию в виде новом.

Каков был Цицерон в витийстве знаменит,

Так в слове греческом Демосфен плодовит.

Возвысили они своих отечеств славу,

Принявши честь себе слыть мудрыми по праву.

Примеру многие последуя сему,

Желают быть у нас за образец всему:

Надменны знанием бесплодныя науки,

На ветер издают слов бесполезных звуки,

Где показать в речах приятный вкус хотят,

И мудрость тем открыть безумию спешат.

Заслуги ль к отчеству геройски выхваляют,

Мериты знатные стократ усугубляют,

За склонность ли кому сей род благодарит,

Не благодетель тот ему, но фаворит.

Не дар приемлет — что ж? — дражайшие презенты,

И хвалят добрые не мысли — сантименты.

На сем месте, вот, лежит Авктор, знаменит добре,

Коего скосила смерть бывшего уж не в поре,

Да и потрудившись в прозе словно как в стишках.

Мимо всяк идущ здесь, дельно знай, а не в смешках,

Что глумил он юных лет во маковом цвету,

И, уж мужем ставши быть, презрил мира суету.

Кончив больно труд велик, сиречь «Аргениду»,

Возгремел, в точь как Омир, вдруг «Тилемахиду».

Скачущ дактиль, нежн хорей, ямб громк, ипостасен,

Да и самый анапест им же стал быть красен.

Распростившись с музами, скрылася его уж тень

В те места, где оныя млекотечный ждал Роллень;

Из него повыжав он древней красоты весь сок,

От того оставил нам преполезный всем кусок.

Уже ты опочил со праведными духи,

Который заглушал всех умных вздором слухи;

Но видно, что грехов избавил нас Господь,

Что глупых не видать ни басенок, ни од.

Есть главна доброта, красой что названа,

И, без сомнения, та с неба подана.

Какой она талант пред прочими имеет,

То непостыдно всяк сказать сие посмеет.

Хотя и без ружья, но бранней она всех,

Над храбрыми берет всегда она свой верх.

Разит не тело та, но ум она разит,

Невидимо стрелы жестокия перит.

Хоть ран не делает, но, муча, грудь снедает,

И острыя умы без милости терзает.

Свирепство перед ней младенцом становится

И словом уж нельзя от ней оборониться.

Закрыв разве глаза и прочь от ней бежать

И никогда ее в уме не представлять.

То можешь невредим быть телом и душею

И также пред творцем чист совестью своею.

Играя мальчики желают ясна ведра,

Прекрасно дав тебе лице народа щедра,

В меня влияла страсть желать твои красы,

Те после солнца ждут прохладныя росы.

Я после как бы твой взор узрел, свет мой милы,

Тот час бы мысли все откинул прочь унылы

И милости росы твоих бы ожидал.

Но ныне знай и верь, что дух мой воспылал,

Зажженной красотой твоей, зажженной взглядом.

Как в жаркой день к ключам бежит пастушка с стадом,

Или в кустарниках спешит себя укрыть,

Отраду там себе желая получить,

Так тщусь и я себя скрыть от любовна зною:

В твоих красах ищу прохладнаго покою,

К которому влечет мысль токмо естество

Сладчайший бы покой явило вещество,

Когда бы только нам был общий, а с любезной

Без коей одному быть может ли полезной?

Мы будем жить в одном веселии с тобой,

Щастливым я тобой, ты чтома будешь мной.