Девочка и олень

Глава X. Наташа Ростова

К вечеру следующего дня Надя снова была Наташей Ростовой. И во все последующие дни она только изредка покидала Отрадное или большой дом Ростовых в Москве. «Война и мир» была повсюду. Первая и вторая серии демонстрировались в кинотеатре «Космос», полностью всю книгу проходили в школе, дома Надя рисовала к «Войне и миру», писала письма об этой своей работе в Баку и Павлодар:

«Милая Олечка! Папа посоветовал пока не читать «Анну К.». Сейчас прочла «Хаджи-Мурата», «Поликушку», «Холстомера», «Два гусара», «Три смерти». Все прекрасно. Советую прочесть. Но сильнее всего «Война и мир». Сделала много рисунков к этому роману. Ходила еще раз на первую серию. Кстати, ты заметила? У Наташи в исполнении Савельевой голубые глаза. А должны быть черные. Черные!»

Надя не просто читала роман, она жила в нем, она знала в лицо всех героев, и ее озадачивали голубые глаза актрисы.

«Все эти дни сидела над воспоминаниями Т. А. Кузминской, — написала она Тофику. — Кузминская — прототип Наташи Ростовой. У нее на самом деле была кукла, которую звали Мими. И все остальное совпадает. И цвет глаз, и все. В предисловии эту книгу называют мемуарами Наташи Ростовой. Так вот! Глаза у Наташи должны быть черные! Черные, а не голубые! Черные».

Она на этом настаивала. У Наташи Ростовой были такие же черные глаза, как у Нади. И она соперничала немного с ослепительно красивой цветной Савельевой, играя роль Наташи Ростовой в своих рисунках в черно-белом варианте. Она соперничала не только с авторами фильма, но и с академиком Шмариновым, признанным иллюстратором «Войны и мира». Многие выдающиеся художники не брались за роман Толстого только потому, что всем казалось: Шмаринов попал в точку, сумел реализовать образы великого произведения. Неведение помогло Наде преодолеть психологический барьер, и она предложила свою Наташу Ростову, своего Пьера Безухова, своего Наполеона. Особенность ее манеры ярче всего сказалась в совпадениях. Как и Шмаринов, она выбрала для иллюстрации один из ключевых моментов в жизни Наташи — эвакуацию из Москвы, оставляемой русскими войсками. Шмаринов перевел в зрительный ряд эпизод, в котором Наташа Ростова, еще не испросив разрешения у маменьки и отца, заворачивает подводы с ранеными к себе во двор. Она стоит у ворот, скорбная, красивая, спокойная. Надя иллюстрирует следующий эпизод, являющийся продолжением шмариновского: семья Ростовых принимает решение разгрузить подводы с домашними сундуками, приготовленные к отъезду, и отдать их раненым. Надя рисует Наташу сердобольной, сострадательной. Вместе с Маврой Кузьминишной молодая барышня ведет раненого офицера к освобожденной от картин и статуй подводе. Этого нет в романе. Наташа Ростова не обнимала обеими руками раненого и не вела его бережно, как сестра милосердия, чтобы помочь занять место на подводе. Не помогал в романе Петя Ростов разгружать дворовым сундуки. А на рисунке у Нади это есть. Она реализовала то, что осталось между строк. Надя обошлась с великим писателем несколько вольно, и у нее было для этого основание. Она не иллюстрировала «Войну и мир» для читателей, а делала рисунки для себя. И ей показалось соблазнительным приблизить Наташу к раненым, к себе и наградить ее своим чувством сострадания.

Так она поступала часто. Не иллюстрировала книгу, а выражала свое отношение к происходящим событиям. Она считала себя свободной от обязательства быть верной тексту. И оттого в каждом рисунке была предельно верна себе. Она рисовала не «Войну и мир» Льва Толстого, а московскую школьницу, прожившую долгую, счастливую и горестную жизнь в «Войне и мире». Она не могла согласиться с жестоким убийством Платона Каратаева. Шмаринов сделал свою иллюстрацию точно по Льву Толстому. Французские солдаты пристрелили Каратаева и ушли прочь от этого места по размытой дороге. Отбежала в сторону и лиловая собачка. Вечером ее будет гладить у костра рука француза. Так в романе, так на рисунке Шмаринова. Рука Нади протестует против этого. Она изобразила Платона Каратаева сидящим у березы. Он облокотился спиной о ствол дерева и смотрит большими покорными глазами на дуло наведенного на него ружья. А кривоногая собачка не отбежала в сторону, а встала на задние лапы, прижалась к его груди и, зажмурившись, загородила своей головой его сердце. Теперь, чтобы убить Платона Каратаева, надо было сначала убить его собаку. Выстрел на рисунке Нади так и не прозвучал; Она не вольна была спасти обреченного человека, но, насколько возможно, она попыталась отсрочить его гибель. Рисуя добавление к роману — собаку, загородившую хозяина от выстрела своим телом, Надя бросила еще один печальный упрек Пьеру Безухову, который не подошел к Каратаеву, когда тот его подзывал слезящимися глазами, не помог ему встать, чтобы продолжать путь по размытой дороге навстречу освобождению. Пьер ушел от этой березы, не оглядываясь, стараясь заглушить в себе звук выстрела вычислениями «о том, сколько переходов осталось до Смоленска». Один Серый, бездомная собака, привязавшаяся к пленному солдату, остался у березы защищать от наведенных в упор ружей дорогую человеческую жизнь. И тем горше прозвучал на рисунке упрек людям. Надя несла эту поправку от имени Наташи Ростовой. Она не понимала той жестокости, которую проявляли порой положительные герои романа. Пьер мог подойти к Платону Каратаеву и не подошел. А князь Андрей так плохо обращался со своей женой, маленькой княгиней, что ей ничего не оставалось другого, как умереть. Не понимала она того, как можно было заставить Наташу ждать свадьбы целый год, когда она не могла ждать ни одного дня Надя проиллюстрировала несколько эпизодов, в которых присутствовал Анатоль Курагин. Она снова возвратилась к началу книги, чтобы пережить еще раз разговор с князем Андреем после того, как он сделал предложение.

— Целый год, — огорченно повторила она вслед за Наташей, и рука, повинуясь малейшему душевному движению, изобразила в глазах героини Толстого горе, невозможность ожидания.

Надя искренне сочувствовала Наташе, она тоже ждала встречи с Маратом Антоновичем почти целый год. И в ее жизни не сегодня-завтра мог появиться какой-нибудь Анатоль, только не Курагин, а Кузнецов. После экскурсии в музей Пушкина он подходил и настойчиво приглашал покататься на спортивном мотоцикле по снегу. И она сказала, что подумает. Этот парень был ей симпатичен.

Надя неожиданно оттолкнулась от стола, от рисунков обеими руками и выбежала в коридор к вешалке. Вязаную шапочку с помпоном она надела на одно ухо, шубу успела надеть в один рукав, а другой рукой, еще свободной от шубы, открывала дверь, боясь передумать, выйти из образа решительной Наташи Ростовой.

— Надюшка, ты куда? — крикнула Наталья Ивановна.

— Я сейчас, мама! Я сейчас!

Телефонная будка была за углом. Не запахивая пальто, не поправляя шапочки, она добежала до автомата, который, к счастью, оказался свободен. Закрыла за собою дверь, набрала 09.

— Девушка, пожалуйста, мне нужен телефон Марата Антоновича… Лаврушинский… да, по Лаврушинскому переулку проживает.

Телефонистка отсчитала в трубку цифры механически равнодушным голосом. Она и не подозревала, что разговаривает с девятнадцатым веком, с дерзкой отчаянной девчонкой, которая в двенадцать лет сама поцеловала своего первого кавалера Бориса Друбецкого.

Вторая двухкопеечная монета скользнула в щель аппарата. Телефон соединился, в трубке раздался голос пожилой женщины. Этот голос был неприветлив и сварлив.

— Мне Марата Антоновича, пожалуйста, — сказала Надя.

— Послушайте, девушка, — закричала на том конце женщина, — сколько раз нужно повторять! Не звоните ему больше, у него есть жена и ребенок.

— Я первый раз звоню, — робко возразила Надя.

— Ну, тем более, не звоните.

Надя совсем забыла, что у Марата есть жена и ребенок. Все это время она думала только о нем и постепенно как бы отделила его и себя от всех остальных.

— Вы меня не поняли, — упавшим голосом сказала она. — Вы его мама?

— Нет, я его тетя.

— А я Надя Рощина. Он меня должен помнить.

— Надя, Оля, Вера, Маруся — звонят тут всякие, — в сердцах сказала женщина и повесила трубку.

Надя вышла из будки обескураженная, расстроенная. Машинально запахнув шубу и надев как следует шапочку, двинулась без всякой цели по бульвару в противоположную от дома сторону. «Нет, она меня не поняла, конечно, не поняла». Дойдя до следующей телефонной будки, она решила позвонить еще раз и объясниться. Но трубку никто не взял.

В субботу звонить было некогда, днем занимались в школе, а вечером с папой ездили в гости. Но за чаем и потом по дороге домой в метро и в автобусе Надя твердо знала, что обязательно дозвонится до вожатого.

Первый же воскресный звонок был удачным.

— Надя?! — не поверил Марат.

— Да, это я, Марат Антонович, здравствуйте. Если вы захотите и если у вас будет время, приезжайте к нам посмотреть мои новые рисунки. Папа и мама вас тоже приглашают.

Она не сомневалась, что родители не станут возражать против встречи с вожатым.

— Спасибо, Надюш, я очень рад, что ты мне позвонила. Значит, не забыла Артек? С кем-нибудь переписываешься?

— Да, с Олей и Тофиком. Как вы и говорили, теперь все вспоминается, как прекрасный сон. Готова еще раз муштроваться на стадионе, лишь бы с нашими ребятами, — радостно проговорила Надя. — Для меня Артек много значит. Вся моя жизнь делится на два периода: до поездки в Артек и после.

— Надюш, я боюсь, что закручусь в ближайшие дни и не смогу к тебе приехать. Но мне бы очень хотелось тебя повидать. Что бы нам сделать? — Трубка замолчала. — Сегодня к трем часам мне нужно в Академкнигу… Если бы ты оказалась в это время где-нибудь поблизости, ну, скажем… у памятника Александру Сергеевичу. Впрочем, да, — спохватился он, — ты ведь, кажется, очень далеко живешь? В Царицыно? Метро… Каширская, да? Или я путаю?

— Я буду, — тихо сказала Надя и, испугавшись, что он ее не услышал, крикнула в трубку: — Я буду у памятника Пушкину!

— Ну, и прекрасно, — обрадовался вожатый. — Тогда до встречи. Походи там по скверу, если я на пять минут опоздаю. Но я постараюсь не опоздать.

Он ей обрадовался, он ей сказал: «Надюш, я очень рад, что ты мне позвонила». Она вышла из телефонной будки и, зажимая крепко в кулачке оставшиеся неиспользованными двухкопеечные монетки, подпрыгнула и засмеялась.

— Мама! — крикнула она, открывая дверь. — Можно, я надену твои новые сапожки на каблучке?! Я дозвонилась до вожатого. Он будет меня ждать.

— Вожатый? Какой вожатый? Что такое, Надюшка?

Николай Николаевич работал в своей комнате. Он краем уха услышал, что сказала дочь. Слов он не разобрал, уловил только интонацию. Рощин был занят подсчетом размеров площадки, на которой ему предстояло выстроить павильон для нового телевизионного спектакля. Когда Надя вошла, он две цифры записал, а две держал в уме. Но голос дочери прозвучал так взволнованно, что он потерял все цифры.

— Надя, что случилось? — спросил отец.

— Я дозвонилась до вожатого, — менее восторженно объяснила Надя. — До Марата Антоновича, который у нас был в Артеке вожатым.

Она так много думала о Марате, что ей казалось — папа и мама знают. И только выпалив с порога радостную весть, она обнаружила, что им ничего не известно.

— Разве я вам не говорила?

Второй раз за несколько дней ее воображаемый мир сталкивался самым неожиданным образом с тем, что происходило в жизни реально. Позавчера она совсем забыла про жену Марата Антоновича, потому что во время опыта Гу Кай-Чжи и в то мгновение, когда чувствовала себя Данаей, не видела больше никого, кроме его и себя. И вот теперь оказывается, что она ничего не говорила о вожатом папе и маме.

— А зачем ты ему звонила? — спросил Николай Николаевич.

— Я хотела его пригласить приехать к нам посмотреть мои новые рисунки к «Войне и миру».

— Он приедет к нам?

— Нет, он будет меня ждать в три часа у Пампуши.

— У Пампуши? — растерялся отец.

— У памятника Пушкину, — не очень уверенно засмеялась Надя, скрывая свое смущение. — Аббревиатура, сокращение слов. На Твербуле у Пампуши. Это значит: на Тверском бульваре у памятника Пушкину.

Мать молча принесла свои новые лаковые сапожки на высоком каблуке и поставила перед Надей. Та благодарно прижалась к маме:

— Я пойду переоденусь.

Времени до трех оставалось не так уж много. Николай Николаевич прошелся задумчиво по коридору от кухни до комнаты, остановился перед закрытой дверью, за которой Надя шуршала платьем. Цифры площадки снова всплыли и мешали думать. Он от них отмахнулся с досадой. Рощину было ясно, что наступил тот самый момент в жизни дочери, когда он должен решать, как поступить.

— Надя, — сказал он через дверь. — Я пойду с тобой. Я вам не помешаю. Я буду сидеть в сторонке на лавочке. Там много лавочек.

Шуршание платья прекратилось, видимо, Надя услышала, что ей сказал отец, и остановилась, замерла.

— Там снег, — ответила она после довольно долгой паузы.

— Это ничего. Я быстро оденусь, — не давая ей опомниться, пообещал отец. — Я уже одеваюсь, — и крикнул жене: — Наташа, мы уходим!

Он подошел к вешалке, снял шляпу и нахлобучил ее себе на голову торопливо, но не очень уверенно.

Надя пробыла в комнате гораздо дольше, чем нужно было для того, чтобы переодеться. У нее мелькнула мысль отказаться от свидания, но она не хотела заставлять Марата Антоновича напрасно ждать у памятника Пушкину. В конце концов, это и не свидание вовсе, а просто встреча со своим пионервожатым, на которую можно прийти и с отцом. Она повертела мамины новые сапожки, вздохнула, отставила их в сторону и стала надевать свои, растоптанные.

— Надюша, а мои сапоги где? Почему не надела?

— Они мне немножко малы, — стараясь не глядеть на маму, объяснила Надя.

— Не налезли, что ли?

— На теплые носки не налезли, а в других холодно будет.

Николай Николаевич суетился, стараясь скрыть неловкость. Занятый собой, он не заметил перемены, происшедшей в настроении дочери, не заметил, что она идет в своих сапогах, не заметил, что она спустилась с взрослого высокого каблучка на свой маленький каблук неокончившегося детства.

Марат не опоздал. Надя увидела его издалека и, оставив отца одного разглядывать вывеску газеты «Известия» над крышей прямоугольного серого здания, быстро пошла навстречу вожатому.

— Здравствуй, Надюш, — сказал он со своей всегдашней доброй и чуточку усталой улыбкой и слегка обнял рукой за плечи и тут же отпустил.

— Здравствуйте, — виновато склонилась перед ним Надя. — Только я не одна, а с папой.

Марат был в модной замшевой куртке с меховым воротником, в коричневых, в крупный рубчик вельветовых штанах с пряжками-шпорами и в мохнатой, наползающей на уши кепке с длинным козырьком. На плече небрежно держал спортивную сумку. Роста они были одинакового, и издалека могло показаться, что встретились сверстники и сейчас пойдут в кино.

— Да? — спросил Марат. — А где же он? — И оглянулся по сторонам.

Девочка кивком головы показала назад. Марат легко отыскал Николая Николаевича среди нескольких человек, остановившихся перед памятником Пушкину.

— В шляпе, с газетой? — тихо спросил он.

— Да, — тихо ответила Надя.

— Вот и хорошо. Познакомь меня с ним.

И Надя не смогла уловить в его словах ни огорчения, ни радости. Интонация была нейтральная.

Николай Николаевич тщательно изучил все восемь букв вывески газеты «Известия» и перевел взгляд на вывеску кинотеатра «Россия».

— Папа, познакомься, — сказала Надя, подходя с вожатым.

— Рощин, — охотно назвал он себя, протягивая руку и пожимая мягкую, словно бы тоже замшевую, ладонь.

Вожатый не понравился ему. Он показался каким-то плюшевым, вкрадчивым, опасным. А насмешливые глаза и ироническая улыбка совсем расстроили отца Нади. Перед насмешниками он всегда сникал. Вот и сейчас у него вырвалось совсем не то, что он собирался сказать:

— Надюшка писала из Артека, что вы окончили ВГИК. Вы не хотели бы работать у нас на телевидении?

— Спасибо, — очень вежливо отклонил предложение вожатый. — У меня есть работа.

— Я не буду вам мешать, — помахал смущенно рукой в воздухе Николай Николаевич, будто изображал полет голубя. — Вы разговаривайте, а я постою с Пушкиным, пока Надя не освободится.

Марат улыбнулся. Они сошли по ступенькам на нижнюю террасу, молча миновали занесенные снегом чаши фонтанов и цветочные клумбы.

— Ну, рассказывай, — предложил вожатый, — как живешь, учишься, бережешь артековские традиции.

— Учусь хорошо. И традиции тоже берегу. Помните, у нас заповедь была в КЮДИ, что каждый член клуба обязан по возвращении домой организовать такой клуб у себя в школе. Я организовала. И меня опять избрали президентом. Занятия проводим в музее Пушкина и в ГТГ.

— А что такое ГТГ?

— Государственная Третьяковская галерея.

— Никогда бы не догадался, хоть живу рядом. Привык: Третьяковка и Третьяковка. Ну, и много занятий прошло?

— Четыре. Нет, пять: «Общее знакомство», «Художники Абрамцевского кружка», «Египет и Древняя Греция», «Готика, Ренессанс и барокко», «Мода от шкурки до поп-арта».

— Ребята охотно посещают занятия клуба?

— Из нашего класса примерно половина всегда бывает и из других классов приходят.

— А следующие какие темы?

— Я наметила восемнадцать пунктов: импрессионизм и нео…

— Стоп, Надюш, — сказал Марат. — Мы попали с тобой в неверный тон. Я больше не вожатый. Я просто очень рад тебя видеть. Здравствуй, Надя! — Он засмеялся.

— Я тоже просто. Мне нравится, как вы меня называете, — тихо добавила она.

— А как я тебя называю? — удивился вожатый.

— Ну, вы сами знаете как.

— Надюш, — повторил он. — Надюш… Что ты рисуешь сейчас, Надюш? Ужасно хочу увидеть твои новые рисунки.

— «Войну и мир» почти закончила.

— Ого! Неплохо звучит. В хрупкой фигурке московской школьницы слышен могучий голос Льва Толстого, — добродушно сказал Марат.

— Я хотела сказать…

— Не оправдывайся. Дерзость не нуждается в оправданиях своих поступков.

У ступенек, ведущих к главному входу в кинотеатр «Россия», они повернули и пошли назад. Фигура отца маячила у выхода из сквера, наполовину скрытая пьедесталом памятника. Надя сместилась на дорожке влево к самому краю, чтобы совсем его не видеть.

— А у меня сегодня большой день, — неожиданно по-ребячьи похвастался Марат и бережно похлопал рукой по сумке на плече, — «Мастер и Маргарита» вернулась из переплета.

— Вы отдавали в переплет журналы «Москва»? — поинтересовалась Надя.

— Да… Читала?

— Нет, но я знаю. Папа приносил, читал. Ему давали на одну ночь.

— А ты не читала? Имей в виду, можешь у меня взять.

— Спасибо. Как-нибудь возьму, когда можно будет, — сказала Надя.

— Да ты что? — остановился вожатый. — Не можно, а нужно! Не когда-нибудь, а сейчас. Твое будущее — книжная графика. Насколько мне известно, и отец твой так считает. Ты должна много читать.

Он сбросил сумку с плеча, рывком распустил шнурок. Надя продолжала испытывать недоверие к роману, в котором коты стреляют из пистолетов и чинят примусы, но, подчиняясь вожатому, она взяла книгу с радостным волнением.