Девочка и олень

Глава XVII. День рыбы

Звонок всколыхнул тишину за дверью, кто-то, суматошно топая, пробежал по коридору так, что шаги отдались эхом на лестничной площадке и в сердце Нади. Тревожно лязгнула цепочка, и на лестничную площадку выскочила Таня в тапочках на босу ногу, в плохо запахнутом халатике, растрепанная. С минуту она непонимающе смотрела, потом тускло оказала:

— А-а-а! Это ты? Мы врача ждем.

И, не оглядываясь, не приглашая войти, двинулась назад в глубь коридора, машинально поправляя волосы. Надя несмело переступила порог, неуверенно закрыла за собой дверь. Только теперь на звонок подоспела тетя.

— Здравствуйте, — сказала девочка. — Марат Антонович заболел?

— Дуся, — коротко ответила тетя.

— А что с ней? Ангина?

— Иди, иди, девочка, сейчас здесь не до тебя.

Она вежливо, но настойчиво вытолкнула Надю на лестницу. Дверь захлопнулась, и наступила сонная пыльная тишина. Вверх и вниз бежали серые ступени, раздались гулкие шаги и на втором этаже пропали, их поглотила чья-то излишне громко хлопнувшая дверь.

Отец пришел поздно.

— Мамочка, а что, Надюшки разве нету? — с беспокойством спросил он.

— Надюшка? Дома.

— А в комнате никого нет, — он просунулся внутрь по самые плечи. — Надя?

— Папа, — устремилась она к нему из темноты, словно хотела припасть, как в детстве, но на полдороге остановилась. — Папа, Дуська заболела.

— И ты поэтому сидишь в темноте?

— Разве ты не слышал, что я сказала? Дуська заболела. Понимаешь, Дуська.

— Дети всегда болеют. И ты у нас, когда была маленькая, часто болела.

— Я совсем другое дело, — она взмахнула руками и сжала их. — Она совсем, совсем маленькая. Я не знаю, что с ней, мне не сказали, понимаешь? Наверное, что-нибудь страшное.

— Нет, так нельзя, — возмутился отец. — Разве можно так переживать из-за болезни чужого ребенка? А что ты будешь делать, когда у тебя свои дети пойдут?

— Дуська не чужая. Ты ничего не знаешь. Я тебе не рассказывала. Дуська не чужая. А своих детей у меня никогда не будет. Пойди позвони Марату Антоновичу, что с ней. Я тебя очень прошу.

— Ну нет, — решительно отказался Николай Николаевич.

— Я тебя очень прошу, как никогда не просила. Или лучше не надо. Лучше не надо. Это ужасно.

Она заплакала и упала лицом вниз, как Наташа Ростова на ее рисунке.

Николай Николаевич оделся и пошел звонить. Трубку взяла тетя и не стала с ним разговаривать.

— Ну вот, как я и предполагал, ничего страшного, — еще с порога наигранно бодрым голосом сообщил отец, — обычная ангина от мороженого. Температуру уже сбили. Сейчас поужинаем. Что тут мамочка нам приготовила?

Но Надя ужинать отказалась и не успокоилась.

Утро занялось яркое, солнечное. Было невыносимо больно думать, что в своей кроватке в жару лежит маленькая девочка с кулачками, перепачканными в цветные мелки.

В школу Надя пришла по инерции, машинально засунула портфель в парту, машинально села, машинально, не видя условия задачи, уставилась на доску.

— Надьк, ты чего не списываешь? — толкнула ее Ленка, как человека, который нечаянно заснул.

— Ленка, отнесешь мой портфель, — наконец осмысленно посмотрела она на подругу. — К себе домой, чтоб мои родители не волновались.

— А ты?

— Я должна узнать, что с Дуськой. Дуська, маленькая девочка, очень дорогая мне, заболела.

— Какая Дуська? — изумленным шепотом спросила Ленка.

— Потом расскажу, дочка моя. Наша дочка.

Пользуясь тем, что учитель стоял спиной к классу у доски и громко стучал по ней мелом, выводя угловатые стремительные знаки и цифры, она встала и, не таясь, двинулась по проходу. Математик встрепенулся, когда хлопнула дверь.

— Что такое? Кто-то вышел? — спросил он у класса.

Ребята изумленно молчали.

В коридоре стоял одетый Марат Антонович и, вертя в руках кепку, смотрел пристально на жену, разговаривавшую слабым голосом по телефону.

— Здравствуй, Надюш, — печально и виновато сказал вожатый, — все отменяется. То есть еще вчера отменилось. Ты перепутала день. Мы ждали тебя вчера.

— Я была вчера, — сказала Надя. — Что с Дусей?

— Да, с Дуськой, — машинально повторил он. — Еще не выяснили, какое-то особое воспаление легких в сочетании с ангиной.

Таня положила трубку.

— Почему ты еще здесь? — спросила она у Марата и равнодушно кивнула Наде: — Здравствуй!

— У меня нет денег. Ты пошла за деньгами и стала говорить по телефону.

— Так почему ты не прервал меня? Дай сюда рецепт…

— Дай мне лучше деньги, — непривычно громким голосом крикнул Марат.

На улицу Надя и вожатый вышли вместе.

— Я еще тогда заметила, что у нее жар. Но она не дала пощупать мне свой лоб.

Марат потер лоб рукой.

— Кажется, сюда ближе. Извини, Надюш, я тебя не слышу. Что ты сказала? Видишь, какое у нас несчастье. Не вовремя ты пришла. Ты позвони потом, ладно?

— Я останусь, может, что-нибудь надо сделать, помочь Тане…

— Оставайся, — не расслышав до конца всю фразу, согласился Марат.

Надя бегом вернулась к подъезду дома, взлетела одним духом на третий этаж, словно от этого зависело — жить или умереть Дуське.

— Мне Марат Антонович велел остаться, — сообщила она тете. — Я разденусь, можно, да?

Выглянула из своей комнаты Таня.

— Что еще, Надя? — спросила она издалека.

— Я вернулась, может, нужно подежурить. Вы не спали, а я хорошо выспалась. Или куда сбегать?

— Нет, ничего не нужно, — сухо ответила Таня.

— Я потому, что она же мне не чужая, мы же вместе… Нерастанкино.

— Господи, Надя, я не сомневаюсь, что ты очень благородная девочка, — сказал Таня и закрыла за собой дверь.

— Что ты в чужое несчастье лезешь? — спросила тетя.

— Я не лезу, я думала… Извините.

Надя поняла, что горе свое они не захотели разделить с ней, не поверили, что Дуська ей не чужая. Спешить было некуда. Она медленно обогнула дом, медленно двинулась вдоль невысокой чугунной оградки, отделяющей скверик от тротуара.

— Эй, девочка, не видишь, что ли? Обойди, — крикнул ей старик с лавочки и показал тростью, где она должна обойти. — Я спрашиваю, не видишь, что ли?

— Не вижу, — растерянно призналась Надя. Никого вокруг не было, тротуар перед ней лежал пустой, разрисованный по приказанию Дуськи цветными мелками: африканскими слонами, крокодилами и бегемотами.

— Погляди, погляди под ноги. Про рисунки я тебе говорю, — разозлился он.

Надя беззвучно заплакала и, смахнув ладошкой слезы, пошла назад.

— Обидел я ее, видите ли, — обратился старик к двум женщинам, прокладывавшим новую дорожку в обход рисунков, — красоту топтать не позволил.

Надя побежала, чтобы побыстрее скрыться за углом дома и не слышать его слов. Ей было так горько, как еще никогда не было.