Девочка с красками

19

Вскоре тропа снова стала подниматься в гору, и Тане пришлось остановиться. Она перевела дыхание и пошла дальше уже шагом. Вот уж и город начался, вот уж и улица, в конце которой стоит старый и большой дом - один этаж кирпичный, а другой деревянный, - где помещается городской народный суд. Там сейчас мама. Который год она работает там судьёй, но Таня ни разу к ней туда не заходила. Нельзя! Мать объясняла: «Это не для ребят, Тянюшенька, место». Помнится, услышав это объяснение, отец, улыбнувшись, добавил: «Да и взрослым лучше бы было туда не заглядывать».

И вот Таня шла сейчас туда, сперва даже бежала, а теперь шла, и всё медленнее, чем ближе подходила к этому суровому дому, чтобы хоть в дверную щёлочку увидеть свою маму. Ей обязательно нужно было сейчас её увидеть. Непременно сейчас. Какая она? Тане запомнилась она со вчерашнего вечера - сама не своя, испуганная, растерянная. Не может быть, чтоб это не прошло у мамы. Таня привыкла видеть её всегда смелой, молодо весёлой. Почти всегда, почти всегда, если только не находила на неё какая-то смутная минута. Таня поняла теперь: эти смутные минуты приходили к матери, когда она вспоминала о своей ссоре с мужем. Таня вспомнила, что отец так ничего ей не объяснил про эту ссору. Обещал и не объяснил. А сейчас об этом же самом спрашивают его въедливые Сашины сёстры. Таня его пожалела, они не пожалеют…

Вот и дом с красным кирпичным первым этажом и зелёным деревянным вторым. Мама рассказывала, что когда-то здесь жил самый богатый в городе купец. А теперь вот здесь судят нечестных людей.^

Таня вошла в узенький палисадник, где росли пыльные кусты акаций и никак не принимались цветы на клумбах и чахлая ещё росла одна-единственная рябина, вошла туда и сразу потеряла остатки мужества. Отворить эту тяжёлую дверь, войти в этот хмурый дом, куда иных людей - Таня сама видела - вводят даже под конвоем, она ну просто не могла себя заставить. Она подошла к зарешечённому окну - все окна на первом этаже были забраны в решётки - и заглянула через стекло в дом. Ей посчастливилось: она почти сразу увидела там свою маму. Большой зал, как в каком-нибудь кино, и людей битком, как в кино на самой интересной картине, а в конце зала за столом стоит мама. Незнакомо прямая, с незнакомо строгим лицом. Как бы ни сердилась дома на неё мать, так вот строго она никогда не глядела. Она что-то говорила, что - Таня не слышала. Можно было только угадать, что слова мама произносит сейчас строгие и не спешит с ними, чтобы те, кому она их говорит, хорошенько зарубили себе всё на носу.

А те, к кому обращала она свои строгие слова, те два стоящих за загородкой человека, уже не молодых, даже старых, будто согнулись под тяжестью этих слов и даже не смели поднять на людей глаза.

«Она их сейчас судит, - подумала Таня со смутным чувством гордости и страха за свою мать. - Судит! - И вдруг вспомнила: - А там, там теперь судят отца!» Она порывисто оглянулась на реку, нашла глазами чёрную громаду амбара-башни, которую построили ещё вон когда - при Петре Первом, поискала поблизости своего отца, но никого не увидела.

Мама кончила говорить, и вдруг в зале все зашумели, захлопали, как в театре, когда кончится интересный спектакль. Тане показалось, что это её маме все хлопают. Таня обрадовалась: значит, мама рассудила всё правильно. Да, она справедливая!

А те двое, которых мама судила, так и остались понуро стоять за своей загородкой. Им сейчас плохо, совсем плохо. Но люди вокруг хлопают, значит, мама всё сделала правильно. Она справедливая!

А вон там - Таня снова оглянулась на реку, - там судят сейчас её отца. Да, он виноват, он уехал от них, он бросил их на целых три года. А мама говорит, что он обидел их. Странно, как-то это всё не похоже на него. Но это так -1 он уехал, пропал на целых три года, он обидел их. Каково-то ему сейчас?..

Сперва всё шло, как оно и должно среди старых друзей, ещё школьных лет друзей, после долгой разлуки.

- Ну, здравствуй, - сказала дружественно Николаю Андреевичу Лиза Чижова и даже постаралась смягчить свой голос. - С приездом, Коля.

Они никуда не пошли, и разговор их начался тут же, прямо в дверях древней башни. Проследив глазами, как расходятся в разные стороны прогнанные ими ребята, сёстры чинно уселись на тюки пакли, приглашая сесть и Николая Андреевича. Двери в башню были распахнуты, солнце светило у входа ярко, повытравив своими лучами затхлый воздух, - лучшего места для серьёзного разговора и не найти. Впрочем, так ли уж был серьёзен этот разговор?

- А помните, девчата, как и мы тут с вами лазили? - улыбаясь и успокаиваясь, спросил Николай Андреевич.

Он сел между сёстрами, обнял их за плечи, и, переглянувшись, они рассмеялись вместе, помолодев как-то сразу лицами, подобрев, отойдя от нынешних своих взрослых-превзрослых забот.

- А как же, такое не забыть! - мечтательно проговорила Ольга Чижова, и в голосе её сейчас не было ни ехидцы, ни елея. Просто добрый, тихий голос.

- А на балку на самую верхнюю ты так забраться и не решилась, - напомнила ей сестра.

- Подумаешь, героиня! Залезть-то залезла, а снимал тебя Коля.

- Всё-таки залезла.

- Вот ты теперь и хирург.

- А разве следователю смелость не нужна? - спросил Николай Андреевич. Он совсем успокоился, ему было радостно сидеть вот так со своими школьными подругами, жмуриться на солнце и болтать - вспоминать про что-то далёкое и ласковое, как эти солнечные лучи.

- Следователю прежде всего нужна осторожность, - чуть поучая, сказала Оля. - Кстати, какие качества, позаимствованные из детства, пригодились тебе в твоей архитектурной деятельности?

- Да, Коля, чего ты там понастроил в первопрестольном граде Москве? - подхватила Лиза.

Они сидели, всё так же обнявшись и чуть покачиваясь из стороны в сторону, поглядывая друг на друга ласково-смеющимися глазами.

- Наверное, какой-нибудь дворец, а? - спросила Оля.

- Главный дворец мой ещё впереди, - сказал Николай Андреевич. - Так, участвовал в проектировании нескольких жилых домов. Теперь ведь, девчата, всё больше типовые проекты осуществляют, всё больше группами проектируют. Один - одно, другой - другое.

- Интересно? - спросила Оля.

- Ты-то что там осуществлял? - спросила Лиза.

- Если дома, просто дома, так, может, и не надо было уезжать? - спросила Оля. - Просто дома строятся и у нас.

- Зачем же тогда было семью бросать? - спросила Лиза. - У нас тут целую улицу за эти три года построили. У нас тут такое затевают, что…

Они всё ещё сидели обнявшись, но как-то вдруг неуютно стало Николаю Андреевичу сидеть между сёстрами. И солнце, будто нарочно, стало светить пожестче, стало припекать не по-северному всерьёз. Он поднялся и отошёл на несколько шагов от своих приятельниц, поискав у дверей место, куда заскакивал с реки ветер. Такое место нашлось, но и ветер не помог - амбарная духота вдруг ударила в лицо.

- Вот что, - сказал Николай Андреевич. - Вот что, вы уж лучше спрашивайте обо всём прямо, без подходов. Валяйте.

- А мы уж и спросили, - сказала Оля, и голос её вновь обрёл привычный елей. - Расшифровать тебе наши вопросы?

- Мы спрашиваем тебя, Николай, ради чего бросил ты семью? - перебивая сестру, громогласно заговорила Лиза. Всё стало на свои места - и голоса, и взрослые морщины на лицах, вернувшие этим лицам нынешнюю озабоченность, нынешние тревоги. - Мы спрашиваем тебя, Николай, ещё и о том, зачем ты вдруг спустя три года прискакал сюда? Многое улеглось уже за эти три года, многое определилось. Не жестоко ли всё это вновь ворошить? Ты подумал о жене, подумал о дочери?

- Мы спрашиваем обо всём этом как друзья, и твои и

Машины, - миролюбиво проговорила Оля. - Пойми, три года - это слишком большой срок для эксперимента. Но, может быть, мы чего-то все катастрофически не понимаем в твоей истории?

- А он-то сам понимает? - окончательно вернув своему голосу этакую врачебно-хирургическую безапелляционность, спросила Лиза.

- Это было бы ужасно, если бы и он сам не понимал, что творит, - до предела использовав своё умение говорить вкрадчиво, заметила Оля.

- Может быть, и ужасно, - отвернувшись от сестёр и тщетно ловя лицом куда-то подевавшийся с реки ветер, глухо сказал Николай Андреевич. - Теперь, когда разбираешься, всё кажется нелепостью, всё кажется вздорным, ничтожным. Но…

- Объясни, объясни - это очень интересно! - оживилась Ольга. - Смотри, Лиза, оказывается, для любого неблаговидного поступка есть своё «но».

- Смотрю! Довольно жалкая картина!

- Но… - упрямо наклонил голову Николай Андреевич. - Это когда начнёшь разбираться. А сперва кажется всё иначе. Мне казалось, что мне надо уехать, обязательно надо уехать из этого крохотного городка. Я архитектор, а не строитель изб. Разве я был не прав, когда пустился в путь - в большой город, к большому делу? Не прав? Мне казалось, что мой отъезд ничего не нарушит. Жена не могла уехать - её выбрали судьёй. Я не мог остаться - мне нечего было тут делать. Разве всё это так уж фантастично, так необъяснимо?

- А что же случилось потом? - спросила Оля. - Почему твой отъезд стал смахивать на побег?

- Не знаю, сам не знаю, как это всё дальше получилось. Может быть, не хотел возвращаться ни с чем.

- Обуяла гордыня? - насмешливо спросила Лиза.

- Не знаю, не знаю, что там меня обуяло. Уехал, вырвался к делу. Ну, а там затянулось всё, запуталось. Да, не хотелось возвращаться ни с чем. Слишком много было обещано, слишком многим было пожертвовано…

- Да, сложный случай. - Насмешливая улыбка так и осталась на властном лице женщины-хирурга. - Как у нас говорят: больной не операбелен.

- Тебе бы всё оперировать, - грустно усмехнулся Николай Андреевич.

- Ну хорошо, а зачем же тогда вернулся? - спросила Оля. - Какова, так сказать, цель твоего нынешнего приезда, если допустить, что ты не дитя и понимаешь, что такая женщина, как Маша…

- Довольно! - вдруг решительно распрямился Николай Андреевич.

Вот же он, вот же он, этот ветер с реки. Он идёт поверху, и надо стоять очень прямо, чтобы дотянуться до него лицом.

- Довольно, разберусь как-нибудь сам!

Николай Андреевич стремительно перешагнул порог древней башни, где столь внезапно учинили ему суд и расправу его школьные друзья, и зашагал к городу, идя на ветер - сперва вниз по тропинке к реке, а потом этой же тропинкой круто в гору и к городу.

Покуда происходил весь этот разговор, столь непременный между друзьями в подобных случаях и столь всегда бесплодный, Таня всё топталась в пыльном палисаднике перед судом, не зная, как добыть ей из него свою маму. Зайти? Страшно. И не велено. Но ничего, что не велено.

Просто страшно туда идти. Ещё страшнее, чем в пахнущую больницей гостиницу. А ведь в гостиницу её провожал Черепанов. Теперь бы она с ним не пошла. Вот и нет у неё этого друга.

Он обманул её, он показался ей хорошим, вовсе не злым, как бы он там ни чудил и ни бранился, чтобы там о нём ни говорили другие. Она ошиблась. Он злой, скверный, жадный старик. Ох, как всё горько, как всё сложно!

Таня пошла вдоль зарешечённых окон суда, заглядывая в их тёмную глубь, нет ли где-нибудь там её мамы. Несколько окон вели в зал, который уже начал пустеть, где мамы её уже не было. Куда же она подевалась? От окна к окну переходила Таня, пугливо оглядываясь на выходящих из суда людей.

Она боялась, что её сейчас станут прогонять отсюда, а ей обязательно надо было ещё хоть раз, хоть через зарешечённое окно поглядеть на мать.

Таня завернула за угол дома. Здесь было лучше: эта сторона здания выходила в тихий и зелёный переулок. Здесь даже акации в палисаднике росли по-настоящему, как перед обычным домом, щедро даря ему тень и нехитрые свои жёлтые цветочки.

Вот и ещё одно окно, жаль, высоко приподнятое над землёй. На окне тоже решётка, но рамы отворены, а на подоконнике виднеются даже горшки с цветами. Таня заспешила к этому окну, очень вдруг понадеявшись на эти цветы в горшках. Мама там. Таня смело ухватилась руками за решётку, подпрыгнула и повисла на ней.

Да, она не ошиблась: совсем рядом с окном сидела, устало склонившись над столом, её мама. Совсем не такая, как там, в зале суда, а такая, как дома, когда ей бывает невесело. Теперь Таня знала: в такие минуты мама думает о своей ссоре с мужем. Значит, вот и сейчас она думает об этом?

- Мама, - шёпотом позвала её Таня. - А я была у папы. А потом мы ходили по городу, а потом… Хочешь, я его позову.

Мать вскинулась, наклонилась к окну.

- Не смей!

Их разделяла решётка, и Таня никак не могла поближе придвинуться к матери, да и висеть всё время на руках было трудно.

- Я сейчас спрыгну, - сказала Таня. - Ещё только гю гляжу на тебя немножко и спрыгну.

- Ты ела хоть что-нибудь за целый день?

- Нет, но я не хочу, совсем не хочу. Мама, почему вы не можете помириться?

- Целый день ходишь голодная!- горестно проговорила мать. - Ну что мне с тобой делать? Я же всё тебе оставила - только открывай рот и ешь.

- Мама, почему же вы так? - спросила Таня. Она спешила с самыми главными вопросами, потому что руки отказывали ей и, как она ни напрягалась, пальцы начали уже разжиматься. - Неужели ты не можешь с ним помириться?.

- Это всё не просто, дочь.

- Не хочешь? - Таня держалась теперь только на кончиках пальцев.

- А он?

- Я спрошу его! - обрадовалась Таня и выпустила из рук решётку.

- Не смей! - услышала она громкий, гневный даже голос матери. - Стой там под окном! Сейчас я отведу тебя домой! Слышишь, стой и жди меня!

- Стою и жду, - тихо, печально отозвалась Таня. - Значит, не хочешь?..