Девушка и призрак

Глава двадцать четвертая

Портрет огромный. И великолепный. В миллион раз лучше, чем копия.

Я сижу перед ним в Лондонской портретной галерее уже два часа. И не могу оторваться. Сэди взирает на зрителей бархатными темно-зелеными глазами из-под соболиных бровей, словно величественная и прекрасная богиня, сошедшая на землю. Цвета, которые Сесил Мелори выбрал для передачи оттенков ее кожи, не имеют аналогов в его творчестве. Я знаю точно, потому что преподавательница рисования полчаса назад рассказывала об этом своим ученикам. А потом они все вместе принялись искать его автопортрет в бусине.

Посмотреть на картину пришло не меньше ста человек. Кто-то прочувствованно вздыхал, кто-то улыбался, некоторые просто сидели и смотрели.

— Разве она не прекрасна? — Брюнетка в плаще кивает мне и пристраивается рядом на скамейке. — Это мой самый любимый портрет.

— И мой тоже, — соглашаюсь я.

— Интересно, о чем она думает? — размышляет вслух моя соседка.

— Она влюблена. — Я еще раз смотрю на сияющие глаза Сэди и ее раскрасневшиеся щеки. — И кажется, очень-очень счастлива.

— Вероятно, вы правы.

Мы долго сидим молча, наслаждаясь картиной.

— Она настраивает на лучшее, — признается женщина. — Я частенько заглядываю к ней в обеденный перерыв. Просто чтоб взбодриться. И дома у меня есть репродукция. Дочка подарила. Но с подлинником, конечно, ничто не сравнится.

У меня сдавливает горло, но я мужественно улыбаюсь в ответ.

— Вы правы. С подлинником ничто не сравнится.

Как раз в этот момент к картине подходит японское семейство. Мать указывает на ожерелье, дочка протяжно вздыхает, потом обе синхронно вскидывают головы и молча смотрят на лицо Сэди.

Мир обожает Сэди. А она даже не подозревает об этом.

Я звала ее до хрипоты, снова и снова, высовывалась из окна на улицу. Но она не отозвалась. Не слышала или не хотела слышать. Я смотрю на часы и резко вскакиваю. Пора. Скоро пять часов. Меня ждет Малькольм Глэдхилл, хранитель коллекции.

Спускаюсь в фойе, представляюсь секретарю и жду среди толпы французских школьников. Наконец слышу голос: «Мисс Лингтон?» Мужчина в сиреневом костюме, с каштановой бородой, торчащими из ушей пучками волос и хитрыми глазами похож на Санта-Клауса, и я тут же проникаюсь к нему симпатией.

— Это я. Здравствуйте.

— А я Малькольм Глэдхилл. Прошу вас.

Он ведет меня к потайной дверце, мы поднимаемся по ступенькам и проходим в угловой кабинет с видом на Темзу. Повсюду открытки и репродукции с картин — на стенах, в книгах и даже на его огромном компьютере.

— Итак, — он предлагает мне чаю и садится, — ваш приход связан с «Девушкой с ожерельем». Но я не совсем понял, что именно вы хотите. Может, объясните? — Он настороженно смотрит на меня.

Понятно, мое сообщение показалось ему слишком туманным. Но я не хотела посвящать во все подробности секретаршу и просто сказала, что речь идет о «Девушке с ожерельем» и что это дело жизни и смерти, вопрос государственной важности и национальной безопасности.

Уверена, для знатоков искусства мое заявление станет настоящей сенсацией.

— Объясню, — киваю я. — Во-первых, это не просто «девушка». Это моя двоюродная бабушка. Взгляните.

Я достаю фотографию Сэди с ожерельем в доме престарелых.

— Обратите внимание на ожерелье, — добавляю я.

Не зря мне сразу понравился этот Малькольм Глэдхилл. Он все правильно понял. Выпучил глаза. Щеки его порозовели от возбуждения. Переводит изучающий взгляд с меня на фотографию. Потом внимательно разглядывает ожерелье. Наконец издает странный звук, стараясь подавить возбуждение.

— Вы утверждаете, что это и есть Мейбл с картины?

Как же мне надоела эта кличка.

— Ее звали не Мейбл. Она ненавидела это имя. Ее звали Сэди. Сэди Ланкастер. Она жила в Арчбери и была возлюбленной Стивена Неттлтона. Из-за нее отец отослал его во Францию.

Малькольм Глэдхилл молчит и тяжело дышит, раздувая щеки.

— У вас есть еще какие-нибудь доказательства? Другие документы? Старые фотографии?

— Разве вам этого недостаточно? — начинаю сердиться я. — Она хранила ожерелье всю свою жизнь. Какие еще доказательства вы хотите получить?

— А где теперь ожерелье? Оно у вас? А сама леди еще жива? — Когда эта мысль приходит ему в голову, глаза его чуть не выскакивают из орбит. — Как бы это было…

— К сожалению, она недавно умерла, — обрываю я его, пока он окончательно не потерял рассудок от радости. — Ожерелья у меня нет. Но я как раз его ищу.

— Что ж, — Малькольм Глэдхилл достает клетчатый платок и вытирает вспотевший лоб, — в подобных случаях проводится тщательное расследование, прежде чем прийти к какому-либо выводу…

— Это она, — уверенно повторяю я.

— Я отправлю вас в наш исследовательский отдел. Они очень внимательно отнесутся к вашей истории и изучат все существующие доказательства…

Он ведет себя как обычный чиновник. Такова жизнь.

— С удовольствием побеседую с ними, — вежливо отвечаю я. — Уверена, они согласятся со мной. Это она.

Заметив открытку с изображением «Девушки с ожерельем», прикрепленную к компьютеру, кладу ее рядом с фотографией Сэди. Мы молча смотрим на изображения. Два восхитительных дерзких глаза на первом — два старческих на втором. И лишь сверкающее ожерелье, верный талисман, связывает их.

— Когда ваша двоюродная бабушка умерла? — вкрадчиво спрашивает Малькольм Глэдхилл.

— Несколько недель назад. Она жила в доме престарелых с начала восьмидесятых годов и мало что знала о происходящем в мире. Ей никто не сказал, что Стивен Неттлтон прославился. И ее портрет — тоже. Никому не было до нее дела. Но я хочу восстановить справедливость.

Малькольм Глэдхилл кивает.

— Ну, если наши исследователи докажут, что именно она изображена на портрете… Поверьте, мир запомнит ее имя. Недавно наш маркетинговый отдел проводил опрос, и «Девушка с ожерельем» оказалась самой популярной картиной в галерее. Чем больше о ней станет известно, тем лучше. Это чрезвычайно ценный экспонат.

— В самом деле? — переполняюсь гордостью я. — Она была бы польщена.

— Давайте я позову коллегу, и он взглянет на фотографию. Он настоящий фанатик творчества Мелори, и ваша история его наверняка заинтересует.

— Секундочку, — поднимаю руку я. — Пока вы никого не позвали, давайте обсудим еще одну деталь. С глазу на глаз. Мне нужно знать, как попала к вам эта картина. Она принадлежала Сэди. Лично ей. А теперь я вижу ее здесь.

Малькольм Глэдхилл напрягается.

— Так и думал, что рано или поздно это всплывет, — бормочет он. — После вашего звонка я посмотрел документы и выяснил подробности сделки. — Он открывает папку, все это время лежавшую на рабочем столе, и разворачивает пожелтевший от времени листок бумаги. — Полотно появилось у нас в начале восьмидесятых.

Появилось? Но откуда?

— Оно же было утрачено при пожаре. Никто не знал, где картина. Как же она попала к вам?

— К сожалению, — Глэдхилл мнется, продавец при совершении сделки пожелал сохранить инкогнито.

— Инкогнито? — Меня переполняет ярость. — Но это чужая картина! Стивен подарил ее Сэди. Кто бы ни завладел полотном, он не имел права его продавать. Вы обязаны проверять такие вещи!

— Мы и проверили, — парирует хранитель. — Право собственности было доказано. Галерея провела тщательное расследование и постановила, что владелец имеет право продать картину. Разумеется, продавец предоставил все гарантии…

— И тем не менее этот человек солгал! И знаете что? Я налогоплательщица и честно финансирую вас. И я настоятельно требую сообщить мне имя этого чертова продавца! Немедленно.

— Девочка, вы ошибаетесь, — ухмыляется Малькольм. — Мы частная галерея, вы нас уж точно не финансируете. Поверьте, я рад был бы прояснить ситуацию не меньше вашего, но существует определенное соглашение. У меня связаны руки.

— Придется вернуться с полицией и адвокатами. Я заявлю о краже картины, и вам все равно придется открыть имя.

Глэдхилл шевелит косматыми бровями.

— Разумеется, если полиция даст распоряжение, мы подчинимся.

— Вот и прекрасно. Полицейские — мои хорошие друзья, — мрачно добавляю я. — Например, инспектор Джеймс. Он с большим интересом выслушает ваши объяснения. Полотно являлось собственностью Сэди, а теперь оно принадлежит моему отцу и его брату. И мы не станем сидеть сложа руки.

Я полна решимости. Надо установить истину. Картины не появляются из воздуха.

— Я могу понять ваше волнение, — кивает Малькольм Глэдхилл. — Поверьте мне, галерея очень щепетильно относится к правам собственников.

Он не смотрит мне в глаза. И практически не отрывает взгляда от листка. Там указано имя продавца. Я точно знаю. Может, броситься через стол, повалить на пол и…

— Что ж, и на том спасибо, — любезно говорю я. — Не сомневаюсь, мы еще увидимся.

— Разумеется. — Хранитель убирает листок в папку. — Но я все-таки хотел бы представить вас моему коллеге Джереми Мустою. Уверен, он захочет взглянуть на фотографию вашей двоюродной бабушки…

Через несколько минут худощавый мужчина склоняется над снимком Сэди и несколько раз подряд повторяет «замечательно».

— Нам почти ничего не удалось узнать об этом портрете, — сообщает Джереми Мустой, отрываясь от созерцания. — Слишком мало сохранилось архивных записей и фотографий, а найти очевидцев исследователям не удалось. Конечно, решили, что модель звали Мейбл… — Он морщит лоб, вспоминая. — В начале девяностых автор одной диссертации предположил, что позировала служанка Неттлтонов по имени Мейбл, родители не одобрили «позорный» мезальянс и выслали сына во Францию.

Я готова расхохотаться. Какие же нелепости люди пишут в «научных» работах!

— У них действительно была служанка Мейбл, — терпеливо объясняю я, — но позировала не она. Стивен называл Сэди Мейбл, когда хотел поддразнить ее. И они любили друг друга. Поэтому его отправили во Францию.

— В самом деле? — Джереми смотрит на меня с интересом. — Значит… ваша двоюродная бабушка — это Мейбл из писем.

— Письма! — восклицает Малькольм Глэдхилл. — Ну как же! Совсем о них забыл. Давненько не приходилось их перечитывать.

— Какие письма? — Я недоуменно перевожу взгляд с одного на другого. — Что за письма?

— У нас в архиве хранится связка старых писем Мелори, — разъясняет Джереми. — Это то немногое, что уцелело после его смерти. Трудно сказать, посылал он их или нет, но одно точно было отправлено и вернулось обратно. К сожалению, адрес замаран черно-синими чернилами, так что даже современные технологии не в силах…

— Не может быть! А нельзя на них взглянуть?

Через час, когда я покидаю галерею, эмоции из меня так и бьют. Перед глазами стоят тонкие листки писчей бумаги с поблекшими танцующими строчками.

Все письма я не прочитала. Слишком они личные, да и времени мне дали мало. Но прочитанного оказалось более чем достаточно. Он ее любил. Даже после того, как уехал во Францию. Даже после того, как узнал, что она вышла замуж за другого.

Сэди помнила о нем всю свою жизнь. И теперь я знаю, что он тоже помнил. Пусть все эти страсти кипели много лет назад и их участники покоятся в могиле, я не могу побороть охватившую меня грусть. Жизнь обошлась с ними так несправедливо! Они этого не заслужили. Они были созданы друг для друга. Наверняка кто-то перехватывал его письма к Сэди. Может, ее ужасные родители?

Бедняжка так и не узнала правду. Думала, он ее разлюбил. А гордость не позволяла поехать и убедиться во всем собственными глазами. Из глупой мести она приняла предложение парня в жилетке. Возможно, рассчитывала увидеть Стивена хотя бы на собственном венчании. Даже когда ее вели под венец, она все еще ждала его. Но тщетно. До чего печальная история.

Все, хватит. Он давно умер. И она мертва. Ничего уже не исправишь.

Поток людей течет к станции «Ватерлоо», но я пока не готова возвращаться в свою маленькую пустую квартиру. Я должна глотнуть воздуха. Увидеть перспективу. Проталкиваюсь сквозь группу туристов и поднимаюсь на мост Ватерлоо. В прошлый раз над ним низко висели серые тучи. Сэди стояла на парапете. А я, потеряв голову, бросала слова на ветер.

Но сегодня вечер теплый и спокойный. Только легкая рябь бежит по голубой Темзе, да прогулочный кораблик медленно проплывает внизу.

Останавливаюсь на том же самом месте и смотрю на Биг-Бен, но ничего не вижу. Взгляд мой обращен в прошлое. Я так и представляю старинный вихляющий почерк Стивена, читаю его старомодные фразы. Воображаю, как он сидит на скале во Франции и пишет письмо Сэди. В ушах звучат обрывки чарльстона…

Но что это?

Бэнд двадцатых годов действительно играет чарльстон.

В паре сотен метров, в Юбилейных садах, людно. Возле сцены с оркестром собралась настоящая толпа. А музыканты играют старомодные мелодии. Ах да, сегодня же открылся джазовый фестиваль. Именно его рекламировали, когда мы гуляли здесь с Эдом. И у меня в сумочке должен лежать купленный билет.

Я стою на мосту и наблюдаю. Девушки в костюмах двадцатых годов танцуют на сцене, бахрома и бусины так и разлетаются в разные стороны. Глаза их горят, ноги мелькают. И вдруг в толпе я замечаю…

Не может быть.

Я замираю. Но тут же, запрещая себе даже думать об этом и надеяться попусту, медленно иду к лестнице и начинаю спускаться. Кровь стучит в висках. Изо всех сил я стараюсь не бежать. Над сценой висят гроздья серебряных шариков, которые подрагивают в такт движениям трубача, выдувающего затейливое соло. Здесь полно людей, одетых по моде двадцатых годов. Некоторые наряды вызывают у публики искренний восторг, но мне они кажутся нелепыми. Это жалкие имитации, фальшивые перья и пластмассовые жемчуга, совершенно не сочетающиеся с современными туфлями и макияжем. И все это совсем не похоже на настоящие двадцатые. На девушек двадцатых. Абсолютно ничего общего.

Рядом с оркестром выплясывает Сэди. Все-таки я не ошиблась. На ней бледно-желтое платье, и лента в тон перетягивает локоны. Она больше обычного похожа на привидение. Голова откинута назад, глаза прикрыты, она вся ушла в себя. Люди проходят сквозь нее, наступают на ноги и задевают локтями, но она ничего не замечает.

Интересно, где она скрывалась все это время?

Пока я пробираюсь к сцене, две смеющиеся девицы в джинсовых куртках заслоняют Сэди, и меня охватывает паника. Я не имею права упустить ее. Только не на этот раз.

— Сэди! — протискиваюсь я сквозь толпу. — Сэди! Ты меня слышишь?

Она мелькает где-то впереди, глаза ее распахнуты. Она меня услышала.

— Сэди! Я здесь! — Как сумасшедшая машу ей, и люди пытаются понять, кого я зову.

Внезапно она замечает меня и застывает. Лицо у нее безразличное, и чем ближе я подхожу, тем хуже мне становится. За последние несколько дней мое отношение к Сэди изменилось. Она не обычная девушка. Она даже не мой ангел-хранитель, как мне когда-то казалось. Она вошла в историю искусств. Она знаменитость. Хотя и не знает об этом.

— Сэди… — Я нерешительно топчусь на месте. С чего бы начать? — Прости меня. Я везде тебя искала…

— Ты, как обычно, не слишком усердствовала. — Она с любопытством разглядывает оркестр, демонстративно не глядя на меня.

— Я старалась! С утра до вечера каждый день! Сорвала себе весь голос… ты и понятия не имеешь, что мне пришлось вынести! — Против воли я начинаю раздражаться.

— Конечно, имею. Например, тебя выкинули из кинотеатра. Мне очень понравилось.

— Ты там была? И не откликнулась?

— Я обижена. — Она гордо вскидывает подбородок. — И не откликнулась специально.

Сэди остается собой. До сих пор не может успокоиться.

— Я тебя повсюду разыскивала. И между прочим, многое узнала. Не хочешь послушать?

Я пытаюсь поделикатнее перейти к Арчбери, Стивену и картине, но она вдруг поворачивается ко мне и неожиданно сообщает:

— Я по тебе соскучилась.

От удивления я замолкаю.

— Я тоже. Я тоже по тебе скучала. — В носу щекочет, и я торопливо тру переносицу. — Подожди минутку. Я должна тебе кое-что сказать.

— И я тебе тоже! — радостно обрывает она меня. — Я чувствовала, что ты придешь сегодня вечером. И ждала.

Я больше не могу Она действительно считает себя провидицей.

— Как ты могла почувствовать? — интересуюсь я. — Я сама не знала, что окажусь здесь. Просто гуляла неподалеку, услышала музыку и подошла…

— А я чувствовала. Если бы ты не появилась, я бы нашла тебя и заставила прийти. И знаешь почему? — Глаза ее сияют и высматривают кого-то в толпе.

— Не знаю. Подожди, мне нужно сказать тебе нечто важное. Давай найдем местечко потише, и я тебе все расскажу, хотя это и непросто…

— А я покажу тебе нечто важное! Смотри! — Она сейчас лопнет от самодовольства. — Ну же! Ты что, не видишь?

Я пытаюсь понять, куда она указывает, и вижу… Сердце мое сжимается.

Эд.

Стоит сбоку от танцплощадки. В руке пластиковый стаканчик, смотрит на музыкантов и нехотя переминается с ноги на ногу, словно из чувства долга. Движения его так нелепы, что я бы рассмеялась, если бы мне не хотелось провалиться сквозь землю.

— Сэди! Что ты наделала?

— Пойди поговори с ним, — требует она.

— Еще чего. — Меня колотит от ужаса. — Мне жизнь дорога. Да о чем я буду с ним разговаривать? Он меня ненавидит. Зачем ты его сюда затащила?

— Я чувствовала себя виноватой, — она смотрит на меня осуждающе. — А я этого не люблю. Дай, думаю, искуплю вину.

— И наорала на него?

Я неодобрительно качаю головой и быстро прячусь за танцующими, пока Эд меня не заметил. Только этого мне и не хватало. Она явно приволокла его сюда против воли. Он наверняка собирался спокойно посидеть дома, а приходится топтаться среди танцующих парочек в полном одиночестве. Не удивлюсь, если это худший вечер в его жизни.

— Ты же говорила, он твой. А я все испортила. Теперь все изменилось?

Сэди вздрагивает, глаза ее поверх людских голов устремлены на Эда. Во взгляде нежность. Она резко отворачивается.

— Я поняла, он не моего типа. Слишком… живой. Прямо как ты. Вы прекрасно друг другу подойдете. Действуй! Пригласи его потанцевать.

Я скорбно качаю головой:

— Спасибо тебе, но это неподходящее место и неподходящее время. Лучше поговорим.

— Это отличное место и отличное время, — обиженно отвечает Сэди. — Он за этим и пришел! И ты тоже!

— Не придумывай, — начинаю терять терпение я. Так бы и схватила ее за плечи да хорошенько встряхнула. — Услышь меня наконец. Я должна с тобой поговорить! У меня важные новости. Не вертись. Послушай. Мне сейчас не до Эда. Гораздо важнее ты! И Стивен! И ваше прошлое! Я все для тебя узнала! Я нашла картину!

Оркестр прекратил играть, но я услышала это слишком поздно. Люди остановились, какой-то парень на сцене произносит приветственную речь. Вернее, пытается произнести, но все смотрят не на него, а на меня, потому что я как помешанная ору в пустоту.

— Простите, — бормочу я. — Не хотела вам мешать. Продолжайте, пожалуйста.

Почему я не умею растворяться в воздухе? Втайне я надеялась, что мероприятие Эду надоело и он пошел домой. Как бы не так. Как и все остальные, он пялится на меня, потом направляется ко мне, и я покрываюсь мурашками с головы до пят. Лицо его не предвещает ничего хорошего. Интересно, он слышал, как я ору?

— Ты правда нашла картину? — шепчет Сэди, глаза у нее расширенные. — Картину Стивена?

— Да, — отвечаю я, прикрыв рот рукой. — Она потрясающая, ты должна на нее посмотреть…

— Привет, — говорит Эд.

— М-м-м… ага… привет.

— Где она? — теребит меня за руку Сэди. — Где ты ее нашла?

Эд похож на побитую собаку, и я чувствую себя ничуть не лучше. Сжатые кулаки оттопыривают карманы его брюк, а брови насуплены сильнее обычного.

— Не ожидал тебя увидеть. — Он на секунду встречается со мной глазами и тут же отводит взгляд. — А ты, значит, пришла.

— Ну… э-э… я просто подумала… сам понимаешь…

Сосредоточиться практически невозможно — Сэди вертится вокруг и настойчиво спрашивает высоким противным голосом:

— Что ты разузнала? (Наконец-то дошло, что я разыскивала ее не просто так.) Выкладывай!

— Подожди. Позже.

Я пытаюсь действовать как чревовещатель, но Эд слишком проницателен. Он все слышит.

— Что позже? — спрашивает он, внимательно изучая меня.

— Хм…

— Ну говори же! — не унимается Сэди.

Будь что будет. Все равно она не отцепится. Сэди и Эд смотрят на меня, на лицах ожидание. А я растерянно вожу глазами туда-сюда. Эд вот-вот решит, что я тронулась, и сбежит.

— Лара, — Эд делает шаг ко мне, — что происходит?

— Ничего особенного. Вернее, наоборот. То есть… (Как же ему объяснить?) Прости, в тот раз я сбежала слишком поспешно. И мне очень жаль, если ты и вправду решил, что я встречалась с тобой из корыстных соображений. Все не так. Попробуй поверить мне.

— Оставь его в покое, — гневно требует Сэди, но я ее игнорирую, потому что Эд серьезно смотрит на меня темными глазами, и я не могу отвести взгляд.

— Я тебе верю. — наконец говорит он. — И я тоже должен извиниться. Погорячился. Не выслушал тебя. А потом пожалел об этом. Я потерял что-то важное… дружбу… или что это было…

— Дружбу? — переспрашиваю я.

— То хорошее, что было между нами, — неуверенно произносит он. — Мне было хорошо с тобой. А тебе?

Самый подходящий момент, чтобы кивнуть и согласиться. Но я не согласна на дружбу. Мне нужно нечто большее. Я снова хочу потерять голову в его объятиях. Я хочу его. Всего и немедленно.

— Ты предлагаешь мне… дружбу? — произношу я обреченно, и Эд меняется в лице.

— Отлипни от него! Поговори со мной! — Сэди взмывает в воздух и вопит Эду в ухо:

— Хватит болтать! Уходи!

На секунду у него появляется знакомое отсутствующее выражение. Но он не двигается. Затем на лице расцветает улыбка.

— Знаешь, что я тебе скажу? Думаю, у меня появился ангел-хранитель.

— Неужели? — пытаюсь засмеяться я, но издаю какое-то странное кудахтанье.

— Иногда в твою жизнь кто-то врывается без предупреждения. Когда я увидел тебя первый раз, то подумал: «Что это, черт возьми, за дура?» Но ты перевернула мою жизнь. Вернула меня на землю из ада. Это то, что мне было нужно. — Он медлит, потом добавляет: — Ты — то, что мне было нужно.

От его глубокого голоса у меня все тело горит.

— Ты мне и сейчас нужен, — с трудом произношу я.

— Нет, — печально улыбается он. — Ты прекрасно обходишься без меня.

— Разве? — удивляюсь я. — Хорошо, могу и без тебя обойтись. Вот только… я тебя хочу.

Повисает пауза. Он не отрывает от меня глаз. Сердце мое колотится так громко, что он наверняка слышит.

— Пошел прочь! — Сэди визжит Эду в ухо. — Потом полижетесь!

Эд морщится от ее визга, а я готова сама наорать на Сэди. Пусть только попробует опять мне помешать, я ее…

— Убирайся! — Она не замолкает ни на секунду. — Скажи, что позвонишь ей позже! Убирайся! Пошел прочь!

Не будь она привидением, я бы ее точно убила. «Прекрати! — так и рвется крик из моей груди. — Оставь его в покое!» Но что толку? Я лишь наблюдаю, как от воплей Сэди у Эда расширяются глаза. Я уже проходила это с Джошем. Опять она все испортит.

— Странно, иногда я будто слышу внутренний голос, — говорит Эд так, словно только что это осознал. — Прямо… в голове.

— Знаю, — печально киваю я. — Голос говорит: «Иди отсюда». И ты уходишь.

— Вовсе нет. — Эд делает шаг и уверенно берет меня за плечи. — Он велит: «Держи ее крепче. Это лучшее, что с тобой случилось, и не вздумай упустить ее».

Я даже не успеваю дух перевести, как он наклоняется и целует меня. Его сильные, надежные и решительные руки обнимают меня. Как это может быть? Он не ушел. Он не подчиняется Сэди. И голос у него в ушах… это не ее голос.

Потом он выпускает меня, улыбается и нежно отводит прядь волос с моего лица.

— Потанцуем, девушка двадцатых?

Отличная идея. Сначала танцы, потом все остальное. Впереди у нас весь вечер и вся ночь.

Я бросаю на Сэди быстрый взгляд. Она отлетела на пару метров и изучает свои туфли. Плечи ее поникли, а руки завязаны в какой-то замысловатый узел. Потом она печально улыбается мне, признавая поражение, и машет рукой.

— Ну что ж, танцуйте. Я подожду.

Она долгие годы томилась в ожидании правды о Стивене. И готова ждать еще, лишь бы я потанцевала с Эдом.

Какая же она все-таки милая. Жаль, нельзя обнять ее.

— Нет, — я решительно качаю головой. — Я не заставлю тебя ждать. Эд… — я поворачиваюсь к нему и глубоко вдыхаю, — мне нужно рассказать тебе о моей двоюродной бабушке. Она недавно умерла.

— Мои соболезнования… — Он несколько озадачен. — Поговорим за обедом?

— Не за обедом. Прямо сейчас. — Я волоку его к краю танцплощадки, подальше от оркестра. — Это очень важно. Ее звали Сэди, и в двадцатые годы она была влюблена в парня по имени Стивен. Она считала, что он порезвился, разлюбил ее и забыл. Но это не так. Я точно выяснила. Даже после своего отъезда во Францию он ее любил.

Слова сыплются из меня как из рога изобилия. Я кошусь на Сэди — хочу видеть ее реакцию. Надеюсь, она мне поверит.

— Откуда ты знаешь? — Подбородок высокомерно вскинут, но дрожащий голос выдает волнение. — Кто тебе сказал?

— Я знаю, потому что он писал ей письма из Франции, — рассказываю я Эду, но обращаюсь к Сэди. — Он поместил свой портрет в бусину ее ожерелья. И за всю свою жизнь он не написал больше ни одного портрета. Как его ни умоляли, он отвечал: «J'ai peint celui que j'ai voulu peindre» — «Я написал ту, о которой мечтал». Стоит посмотреть на картину — и понимаешь почему. После этого можно было вообще ничего больше не писать. — У меня перехватывает дыхание. — Это нечто совершенно прекрасное. Восхитительное. А какое там ожерелье… Когда глядишь на это ожерелье, любые сомнения пропадают. Конечно, он ее любил. А она даже не подозревала. Дожила до ста пяти лет, но так и не узнала. — Я смахиваю со щеки слезу.

Эд, похоже, озадачен. Оно и неудивительно. Не успели мы поцеловаться, как я рыдаю по покойной бабушке.

— Где картина? Где она? — Сэди дрожит, лицо ее бледно. — Она же исчезла. Сгорела во время пожара.

— Значит, ты хорошо знала свою бабушку? — одновременно с нею произносит Эд.

— Я практически не знала ее при жизни. Но после ее кончины я посетила Арчбери, места ее молодости. Стивен стал популярным художником.

— Знаменитым? — Сэди потрясена.

— В Арчбери открыли его музей. Стивен взял псевдоним, весь мир знает его как Сесила Мелори. Оценили его только после смерти. А портрет моей бабушки — самая известная его работа. Картина находится в галерее и пользуется огромной популярностью. Она стоит того, чтобы на нее взглянуть.

— Немедленно, — Сэди произносит это так тихо, что я едва ее слышу. — Пожалуйста. Поедем прямо сейчас.

— Захватывающая история, — вежливо соглашается Эд. — Надо будет как-нибудь сходить туда. Прогуляемся по галереям, пообедаем…

— Эд, пожалуйста, — я беру его за руку, — поехали прямо сейчас. Прошу тебя.

Мы втроем молча сидим на обитой кожей скамейке. Сэди по одну сторону от меня, Эд по другую. Сэди не произнесла ни слова с той минуты, как мы вошли в галерею. Увидев портрет, она чуть не потеряла сознание. Задрожала всем телом и буквально приклеилась взглядом к полотну.

— Потрясающие глаза, — произносит Эд через какое-то время. Он то и дело настороженно косится на меня, будто ожидая новых сюрпризов.

— Да, — соглашаюсь я рассеянно. — Ты хорошо себя чувствуешь? — с тревогой смотрю я на Сэди. — Ведь это, наверно, настоящее потрясение.

— Отлично, — озадаченно отвечает Эд. — Просто отлично.

— Нормально. — Сэди вымученно улыбается.

Она уже подлетала вплотную к картине, изучила портрет Стивена в бусине, и на лице ее такая любовь и печаль, что я деликатно отворачиваюсь и сообщаю Эду:

— Это самая популярная картина в галерее. Они даже собираются выпустить специальную линию с портретом. Постеры, кофейные чашки. Она станет еще известнее.

— Кофейные чашки? Какая вульгарность! — Сэди заносчиво вскидывает голову, но глаза горделиво сверкают. — Надеюсь, этим дело не ограничится?

— Кухонные полотенца, пазлы… — продолжаю перечислять я. — Самые разные вещи. Когда-то Сэди переживала, что не оставила следа в этом мире… — Мои слова повисают в воздухе.

— Известная, однако, у тебя родственница. Твоя семья, должно быть, ею очень гордится.

— Пока нет, — отвечаю я. — Но все переменится.

— «Мейбл». — Эд читает путеводитель, купленный на входе. — Здесь говорится: «Предположительно модель звали Мейбл».

— Да, они так думали, — киваю я. — Потому что на обратной стороне картины написано: «Моя Мейбл».

— Мейбл? — Сэди в Такой ярости, что я не могу удержаться от смеха.

— Я рассказала им, что это такая шутка, — поспешно объясняю я. — Они приняли прозвище за настоящее имя.

— Разве я похожа на Мейбл?

Я улавливаю какое-то движение и поворачиваюсь. К моему удивлению, это не кто иной, как Малькольм Глэдхилл. Увидев меня, он улыбается и перекладывает портфель из одной руки в другую.

— О, мисс Лингтон. Приятная неожиданность. После нашего разговора решил взглянуть на нее еще разок.

— Я тоже. Позвольте представить… — Еще секунда — и я бы представила Сэди. — Эд… Эд Харрисон. А это Малькольм Глэдхилл, хранитель коллекции.

Малькольм присаживается рядом с нами, и теперь мы рассматриваем картину вчетвером.

— Значит, картина у вас с восемьдесят второго года, — произносит Эд, заглядывая в путеводитель. — Но почему семья избавилась от нее? Странная история.

— Хороший вопрос, — присоединяется к нему Сэди. — Это моя картина. Никто не имел права ее продавать.

— Хороший вопрос, — повторяю я как попугай. — Это картина Сэди. Никто не имел права ее продавать.

— Я хочу знать, кто посмел ее продать, — добавляет она.

— Кто же ее продал? — вторю я.

— Кто же ее продал? — поддерживает меня Эд.

Хранитель смущенно ерзает на скамейке.

— Как я уже говорил вам, мисс Лингтон, это конфиденциальная информация. Пока мы не получим составленного по правилам юридического запроса, мы не имеем права…

— Я уже поняла, — останавливаю его я. — Можете не продолжать. Я все равно узнаю. Это наша семейная история. И мы имеем право знать.

— Позвольте мне вмешаться. — Эд наконец демонстрирует неподдельный интерес ко всей этой истории. — Кто-то украл картину?

— Возможно, — пожимаю плечами я. — Долгие годы она числилась пропавшей, а потом всплыла здесь.

— И вам известно имя продавца? — Эд обращается к Глэдхиллу.

— Известно, — неохотно признает тот.

— И почему вы скрываете его?

— Я уже объяснил, что информация конфиденциальная.

— Это что, государственная тайна? — наседает Эд. — Речь идет об оружии массового поражения? Угрозе безопасности страны?

— Разумеется, нет, — хранитель совершенно растерян, — но в договоре о купле-продаже есть пункт о неразглашении…

— Отлично. — Эд напускает на себя властный вид. — Завтра утром ждите моего юриста. Он быстро разберется с этой ерундой.

— Ерунда и есть, — радостно поддерживаю я напор Эда. — Мы это так не оставим. Вы знаете, что мой дядя — Билл Лингтон? Уверена, он сумеет обойти дурацкий пункт о неразглашении. Это наша картина.

Малькольм Глэдхилл раздавлен.

— В соглашении ясно говорится… — с трудом произносит он и останавливается. Он то и дело косится на свой портфель.

— Документ у вас с собой? — интересуюсь я.

— По чистой случайности, — осторожно говорит он. — Взял просмотреть дома. Разумеется, это копия.

— Почему бы нам не взглянуть? — вкрадчиво замечает Эд. — Обещаю, мы его не стащим.

— Я не могу его показать. — Хранитель крепче прижимает портфель к себе. — Я уже устал повторять, это не в моей власти.

— Ну что вы, — мягко говорю я, — мы все понимаем. Но ведь вы могли бы пойти нам навстречу и сообщить хотя бы дату приобретения. Это же не секрет.

Эд вопросительно смотрит на меня, но я притворяюсь, что не замечаю его взгляда. У меня есть план. Но поделиться с ним я не могу.

— Насколько я помню, это было в июне восемьдесят второго.

— А более точно? Посмотрите, пожалуйста. — Я по-кукольному хлопаю ресницами. — Прошу вас. Это очень нам поможет.

Хранитель бросает на меня подозрительные взгляды, но причину для отказа придумать не может. Он открывает портфель и достает папку с бумагами.

Я многозначительно смотрю на Сэди.

— Что ты хочешь? — не понимает Сэди.

Господи. И эта девушка еще уверяла, будто я медленно соображаю. Я киваю на хранителя, который уже вынул листок бумаги.

— Что ты хочешь? — нетерпеливо переспрашивает она. — Не понимаю!

— Ну, — он цепляет на нос очки, — сейчас я вам скажу точно…

Надо же быть такой тупицей! Заветная информация в двух шагах. Сэди ничего не стоит подсмотреть. Но вместо этого она таращится на меня.

— Посмотри, — бормочу я, не открывая рта. — Загляни в бумагу! Быстрее!

— А-а-а, — вдруг доходит до Сэди.

Через секунду она стоит рядом с Малькольмом и изучает документ.

— На что посмотреть? — спрашивает Эд, но я лишь отмахиваюсь и зачарованно наблюдаю, как Сэди читает, морщится, вскрикивает и наконец поднимает глаза.

— Вильям Лингтон. Продал ее за пятьсот тысяч фунтов.

— Вильям Лингтон? — тупо переспрашиваю я. — В смысле… дядя Билл.

Малькольм Глэдхилл резко вскакивает, прижимает бумагу к груди, бледнеет, потом розовеет, заглядывает в документ.

— Вы что-то сказали?

Я в полнейшем расстройстве чувств.

— Вильям Лингтон продал картину галерее. — Стараюсь говорить уверенно, но получается плохо. — Это он подписал договор купли-продажи.

— Ты с ума сошла? — изумляется Эд. — Твой собственный дядя?

— Срубил полмиллиона.

Хранитель вот-вот расплачется.

— Не знаю, почему вы так решили… — Он взывает к Эду: — Будьте свидетелем: я не сообщал мисс Лингтон никаких деталей сделки.

— Так, значит, она права, — удовлетворенно замечает Эд.

Это расстраивает хранителя коллекции еще больше.

— Я не могу вам сказать… не имею права… — бормочет он, вытирая пот. — Я не выпускал бумагу из рук, и она ничего не должна была увидеть…

— Не переживайте, — утешает хранителя Эд. — Она просто ясновидящая.

Голова кружится, мысли разлетаются в разные стороны. Картину припрятал дядя Билл. А потом продал. Папин голос так и звучит у меня в голове: «Вещи долгое время пролежали на складе. Никому они были не нужны. Но после папиной смерти Билл все разобрал… Невозможно поверить, но тогда он был настоящим бездельником».

Все понятно. Он нашел полотно, догадался о его ценности и тайком продал галерее.

— Ты как? — Эд дотрагивается до моей руки.

Я словно оцепенела. Мысли кружатся все быстрее. И постепенно вырисовывается четкая картина. Мне все понятно. Вот откуда его «две монетки». То есть сто миллионов.

Билл основал кофейни «Лингтонс» в восемьдесят втором году.

Получив полмиллиона от тайной продажи портрета Сэди.

Да, иначе и быть не может. Все именно так. Он заграбастал пятьсот тысяч, и никому ни слова. Разумеется, он никогда не упоминал об этом. Ни в одном интервью. Ни на одном семинаре. Ни в одной книге.

Ай да дядя Билл! Постепенно до меня доходит вся степень его низости. Каков подлец. Весь мир считает его гением бизнеса, начавшим с двух монеток, а он — скрывший полмиллиона лжец.

Не сомневаюсь, он прекрасно знал, что на картине изображена Сэди. И что она принадлежит Сэди. Но ему была выгодна версия о неведомой служанке Мейбл. Уж не сам ли он скормил им эту байку? А то, не дай бог, заявятся к Лингтонам и станут расспрашивать о красивой девушке с полотна.

— Дорогая, — Эд проводит ладонью у меня перед лицом, — отзовись.

— Это было в восемьдесят втором году. — Я вижу его как сквозь толщу воды. — Знаешь, что тогда случилось? Дядя Билл основал свои кофейни. Понимаешь? И стал всем втирать про «две монетки». А речь-то идет о полмиллионе стартового капитала. И заполучил он эти деньги сомнительным путем.

Эд молчит. Он все понял.

— Ничего себе, — выдыхает он наконец. — Вот так сенсация.

— По-другому и не скажешь, — соглашаюсь я. — Сенсация.

— Значит, вся эта история о «двух монетках», семинары, книга, диски, фильм…

— Все это ложь.

— На месте Пирса Броснана я бы прямо сейчас позвонил своему агенту. — Он иронически усмехается.

Я бы тоже посмеялась, если бы мне не хотелось плакать. Если бы на душе у меня не скребли кошки. Если бы не хотелось придушить дядюшку Билла.

Мой папа, найди он полотно, никогда бы так не поступил, а сделал все по правилам. И тогда Сэди в доме престарелых все эти годы любовалась своим ожерельем и портретом, пока смерть не призвала бы ее.

Или продала картину. В любом случае, только она могла решать. К тому же она бы прославилась. Так и вижу, как ее везут из дома престарелых в Лондонскую портретную галерею смотреть на картину, она сидит в кресле, а добрый архивариус читает ей письма Стивена.

Дядя Билл лишил Сэди многих счастливых лет. Никогда его не прощу.

— Она должна была знать, — яростно рычу я. — Сэди должна была знать, что картина в Лондонской галерее. Но она умерла, так и не узнав. Разве это справедливо? Как такое возможно?

Сэди делает вид, что разговор ее совершенно не интересует. Она явно не разделяет мою злость и возмущение.

— Дорогая, даже не думай об этом. Какая ерунда. Главное, я ее нашла. Главное, она осталась цела. И я вовсе не такая толстуха, как мне тогда казалось, — вдруг кокетливо добавляет она. — Разве мои руки не прекрасны? Они всегда были хороши.

— На мой вкус, слишком тощие.

— По крайней мере, не два диванных валика.

Ее бравада меня не обманет. Сэди бледна, ее бьет легкая дрожь. Естественно, поток сегодняшних новостей совершенно деморализовал бедняжку. Но подбородок, как всегда, гордо задран.

А вот хранитель Малькольм выглядит по-настоящему жалко.

— Если бы мы только знали, что она жива, если бы только нам об этом сообщили…

— Откуда вы могли знать, — отмахиваюсь я, — мы и сами ничего не знали.

Потому что дядя Билл не сказал ни слова, наоборот, тщательно скрывал постыдную сделку. Единственной уликой было ожерелье. Завладей он им, никто бы ничего не доказал. Его преступление так и осталось бы безнаказанным. Но картина оказалась бомбой замедленного действия, которая тикала все эти годы и наконец взорвалась. Бум! Пока еще не знаю как, но я отомщу.

Мы вчетвером снова смотрим на картину. Если уж ты находишься в этом зале, не любоваться ею невозможно.

— Я говорил вам, что это самая популярная картина в музее? — спрашивает вдруг Малькольм. — Маркетинговый отдел решил сделать ее символом галереи. Ее изображение будут использовать в каждой рекламной кампании.

— Пусть выпустят губную помаду, — внезапно оживляется Сэди. — Красивую и яркую.

— А что, если выпустить помаду? — предлагаю я. — И назвать в честь Сэди. Наверняка ей бы понравилось.

— Что ж, интересное предложение, — немного озадачен он. — Но это не совсем наша сфера.

— Я передам вам список ее желаний, — подмигиваю я Сэди. — Возьму на себя роль неофициального представителя.

— Интересно, о чем она думает, — кивает Эд на картину. — У нее такое загадочное выражение.

— Я сам часто задаюсь этим вопросом, — подхватывает хранитель. — Она так неподдельно счастлива… Теперь я совершенно уверен в характере отношений, которые связывали ее с Мелори. Возможно, он читал ей стихи, пока рисовал.

— Ну что за идиот? — едко бормочет Сэди мне в ухо. — Разве непонятно, о чем я думаю? Я гляжу на Стивена и представляю, чем мы займемся после.

— Она представляет, чем они займутся после, — сообщаю я Малькольму Глэдхиллу.

Эд недоверчиво смотрит на меня и хохочет.

— Мне пора… — Похоже, мы утомили хранителя.

Он берет портфель, кивает нам и поспешно удаляется. Я слышу, как он буквально скатывается по мраморным ступеням.

— Надо же, как он смутился, усмехаюсь я.

— Бывает… — Эд озадаченно смотрит на меня. — Итак… хочешь разоблачить других старых мастеров? Еще немного утерянных семейных скульптур? Чуть-чуть ясновидения? Или все-таки пообедаем?

— Определенно пора поесть, — встаю я и кошусь на Сэди.

Она все еще сидит на скамейке и всматривается в себя двадцатитрехлетнюю, как будто хочет запомнить навсегда.

— Идем? — нежно спрашиваю я.

— Конечно, — отвечает Эд.

— Пока нет, — говорит Сэди, не оборачиваясь. — Ступайте. Увидимся позже.

Мы с Эдом направляемся к выходу, в последний момент я оборачиваюсь. Просто чтоб убедиться, что все в порядке. Сэди вся ушла в созерцание. Неужели собирается просидеть здесь всю ночь? Неужели хочет отыграться за все потерянное время? Ведь она нашла сокровище, которое так долго искала.