Девушка с экрана. История экстремальной любви

Совсем как когда-то было с первой актрисой… Хорошее название: «Первая актриса, вторая актриса». Да теперь уж все равно.

В три часа ночи я все-таки справляюсь со своими сексуальными желаниями и ложусь на диван.

— Разве ты не будешь спать со мной?! — Она совершенно удивлена.

— Нет.

Мы перекидываемся фразами — «шпильками», пока она не идет в другую комнату и не ложится там на кровать.

Я захожу позже в маленькую спальню:

— Пожалуй, я лягу рядом с вами.

Она дуется, повернувшись ко мне спиной. Этой знаменитой спиной, начинающейся с выточенных хрупких плечей, красивой талии, которая заканчивается двумя упругими половинками, скрытыми шелковыми трусиками.

— Я рада, что ты поступил, как мужчина, — бормочет она.

— С тобой я уже давно стал женщиной, — грустно говорю я.

— Что это значит?

— А помнишь первое марта в бродвейской квартире?

— Тебе тогда безумно понравилось, как мы занимались сексом. А я думаю, что у нас были и лучше разы. Хотя мне всегда с тобой нравилось этим заниматься. — Она чувственно вздыхает.

— А помнишь, как я тебя поцеловал, когда ты сидела на полу…

— И я кончила! Такое у меня было первый раз в жизни. А ты все хотел взобраться на самую вершину… и каждый раз взбирался на меня. Я обожала, как ты входил в меня, разрывая все внутри.

— А как я лежал на тебе…

— Я уже забыла… хочу…

Я ложусь на нее и шепчу тихо-тихо, что … люблю ее. Губами начиная слегка касаться ее губ, лаская. Но не целую, а вожу губами по губам. Она дико возбуждается. Я опускаю руку вниз и, отодвинув трусики, ввожу два пальца внутрь. Один за другим ее сотрясают два оргазма. Она сбрасывает трусики и сразу берет фелацио в рот. Она ловит какой-то неведомый и незнакомый ей ритм, и начинает синхронно раскачиваться, делая поступательные движения головой. Я чувствую головкой ее нёбо. Вдруг ее голова начинает бессознательно трястись, и волна, сотрясая, прокатывается от шеи к бедрам вниз.

— Алешенька, — освобождает она рот, — я кончила!..

Я сразу же ввожу, чуть надрывая губки, три пальца внутрь. Она вдруг катается на животе, трясется, рыдает, дергается. Потом три новых оргазма сотрясают ее похотливое тело. Я чувствую, как каждый раз пульсирует ее матка.

— Алешенька! Шесть раз! Такого никогда не было! Где ты этому научился?

Я останавливаюсь.

— Войди в меня, любимый мой. Взорви меня…

Я включаю свет, смотрю ка часы. Четыре часа. Время для преступлений.

— Что случилось, Алеша?

— Хочу с тобой просто поговорить.

— О чем?

— С кем ты была эти два дня?

— С мужем, на пятидесятилетии его отца. Я не могла не поехать.

— Как прошел юбилей?

— Хорошо. Мы потом пошли в диско и танцевали до утра. Я так классно танцевала.

И не мешали цикл и тампоны…

— А где вы ночевали?

— В гостинице сняли номер.

— А на чем вы поехали?

— На машине мужа.

— А мне показалось, что она осталась у подъезда.

— А, да, я забыла. Решили поехать на электричке.

— Понятно… И как банкет, что ели, что пили? Лучше, чем у меня тогда был?

— Я уже не помню точно. Все было вкусно.

— Кто же вас привез?

— Знакомый, страшно влиятельный, известный человек. Мы ехали на новой «БМВ». Очень быстро.

— А почему ж вы так рано вернулись?

— С тобой увидеться.

— Вы помнили обо мне?

— Все время!

Я ложусь на ее грудь, бедра. Непривычное чувство: я ложусь на женщину, зная, что на ней лежал другой. Совсем недавно… Прошлой ночью. На рассвете.

— И вы, конечно, поклянетесь мне, что были с мужем в Дубне?

— Я клянусь тебе твоим здоровьем, что была с Костей на банкете, у его отца. Я клянусь тебе также, что с тринадцатого декабря девяноста второго года до семнадцатого апреля девяноста четвертого года ни с кем не спала и не была, кроме тебя.

— Спасибо…

— Ты мне не веришь?

— Верю… — Я всем всегда верю…

Я начинаю гладить ее лицо, виски, глаза, шею. Свожу руки вокруг ее горла и слегка надавливаю. Потом начинаю сжимать.

— Ты хочешь меня задушить? — шутит она.

— Если бы я не считал, что это от Бога и что один человек не может лишать жизни другого — это был бы твой последний взгляд и вздох на этой земле.

Я сжимаю сильней. Она хрипит и хмыкает. Я расслабляю руки и перевожу их на ее плечи.

Смотрю в вылинявшие голубые глаза.

— А теперь представьте, что, если вы вот сейчас, лежа подо мной, говорили абсолютную неправду. И после этого хотите, чтобы я вас взял, вошел в вас. Можете себе представить, что вы за чудовище, невероятное исчадье?

— Какая ж ты мерзость! Как бы я тебе сейчас дала по морде — за все твои слова и подозрения, со всей силой, как настоящая женщина.

(А в глазах блядских: замахнуться? Сойдет или нет? Или прибьет еще?)

Да есть ли предел, Господи! Она меня по лицу бить собирается. Да есть ли предел для нашей девочки? Нет предела. Есть ли душа у нее? Нет никакой души. Один оголенный клитор.

Не существует для нее предела! Преступивший раз — преступит опять. И хочется, хочется душить это горло. Но не могу, поклялся… И я целую его, целую. Что ж я делаю, Господи…

В шесть утра она обнимает меня сзади, и я засыпаю на час. Скорее в шоке…

К семи утра я встаю, она выходит на полчаса позже. Я почему-то вспоминаю фразу: «Она сидела, макая утренний круасан в чай, и бездумным взглядом смотрела на стенку».

Я не свожу с нее глаз, пока мы пьем чай.

По пути в аэропорт я заезжаю в центр к одной известной актрисе. Я хочу, чтобы она играла роль врача-убийцы в моем спектакле. Оставляю ей свои книги.

Она сидит и ждет меня в машине. Она опять проходит через таможню, регистрацию билетов и стоит около паспортного контроля. Я держу сумку в руке. Глаза ее — так и хочется сказать клише «синими брызгами» — смотрят на меня.

— Что скажешь на прощанье?

Ее губы поджаты.

— Ты мне никто, я тебе никто. Прощай.

Долетаю я, не разбиваюсь. А жаль… В четыре утра, после долгих раздумий набираю ее московский телефон.

— Что случилось, почему ты не спишь? У вас еще ночь… — спрашивает она.

— О жизни размышляю. Ты ничего мне не хочешь сказать?

— А что?

— Что тебя хотя бы подняло до уровня женщины?

— Мне нечего сказать.

— Запиши телефон.

— Да, сейчас возьму ручку.

— 209–886. Позвони и попроси Константина Добронравова, тебе скажут, что он улетел в Нью-Йорк в командировку двенадцать дней назад. И ты его отвозила в аэропорт.

— Опять ты за свое!..

— Будь счастлива, мое грязненькое исчадье, будь проклята, мое маленькое исчадье!

Я швыряю трубку.

К вечеру, успокоившись, я пишу ей письмо на длинных желтых разлинованных страницах. Которое уже никогда не отправлю.

На автоответчике слышу голос — ее голос:

— Я люблю тебя. Ты мой король!

Он вложил браунинг в рот и в этот раз, едва коснувшись, сразу нажал на курок.