Девушка, золотые часы и всё остальное

8

Оса величиной с чайку уселась в нескольких дюймах от его лица. У осы была широкая нахальная рожа, серо-зеленые глаза, длинные густые молочно-белые волосы и пухлый рот, густо намазанный помадой. Она зло причмокивала губами и покачивала жалом. Еще у нее были большие жесткие крылья, которые казались сделанными из фарфора. Время от времени крылья начинали вибрировать, издавая резкий звук, и становились почти невидимыми.

Вдруг оса исчезла. Звенел телефон. Кирби сел, чувствуя себя затерянным во времени и пространстве, и в любой момент ожидая нового нападения гигантской осы.

Он сидел на огромной кровати в затененной комнате, в которую пробивались лучи утреннего солнца. Еще не до конца очнувшись, весь в невольном смятении после сна, Кирби механически считал звонки телефона. Внезапно на противоположном краю кровати он увидел то, что заставило его вздрогнуть: разметавшиеся по подушке локоны, нежную загорелую шею, частью прикрытую светлыми шелковистыми волосами, темно-коричневое плечо и чудесный контур женского тела, вырисовывающийся под бледно-голубой простыней. Воспоминания о прошедшей ночи сладкой лавиной хлынули в пробужденное сознание. Первое прикосновение было так чувствительно, что на мгновение сделалось почти больно, а затем бесконечно хорошо, словно игла вонзилась ему в сердце и через нее полилась дивной сладости патока.

…тринадцать, четырнадцать, пятнадцать. Телефон продолжал надрываться. Никто иной, кроме Бетси Олден, не стал бы так долго ждать, когда снимут трубку. Она давала ему понять, что это она.

…девятнадцать, двадцать, двадцать один…

Кирби нашел телефон на полке, слева от панели управления.

— Я слушаю.

— Доброе утро, Кирби, — сказал Джозеф, богатый баритон которого таял от приторной доброжелательности.

— …Э… как…

— На сей раз ты действительно нас очень сильно утомил, Кирби. Но ты будешь немедленно прощен, если сейчас же согласишься оставить эту игру в прятки и начнешь сотрудничать с нами. Теперь у тебя, между прочим, неприятности уже нешуточные. Твое жестокое нападение на бедного официанта было грубой ошибкой. Так что, советую решать скорее. Учитывая твою ловкость, мы думаем, ты прекрасно сможешь сам пробраться незаметно на борт «Глорианны». Слушай внимательно, мой мальчик. Яхта находится в бухте Бискайн, шестой причал. Ждем тебя на борту не позже десяти.

— А сколько сейчас времени?

— Двадцать минут восьмого. Ты должен успеть.

— Но я…

— Филиатра, точнее Бетси, очень глупый, упрямый и эмоциональный ребенок. Она только пытается казаться умной. Эти попытки дилетанта сыграть ферзевый гамбит против гроссмейстера просто смешны. Возможно, она рассчитывала на нашу сентиментальность. Но мы не страдаем сентиментальностью, запомни это. Она пыталась использовать тебя для борьбы с нами. Трудно это понять, последовательностью ее действия не отличаются. Готов поздравить тебя с тем, что ты ей не доверился до конца. Теперь она согласна сотрудничать с нами. Оказывается, за короткое время вы уже успели очень понравиться друг другу? Впрочем, это мелочи. Главное же, Кирби, нам нужно срочно с тобой встретиться. С тобой и с мисс Фарнхэм. Кстати, Карла так сильно хотела пообщаться с мисс Фарнхэм, что нам пришлось пригласить ее сюда. Она появится здесь с минуты на минуту. Мы не станем задавать ей разные неприятные вопросы, скажем, до десяти часов. Договорились?

— Что вы пытаетесь…

— Я хочу только убедить тебя, что ты должен как можно скорее присоединиться к нам. Конечно, рассчитываю на то, что ты человек порядочный и не забудешь Бетси. Она ведь девушка весьма хрупкая, может не выдержать… Ты понимаешь, что я имею в виду? Так что давай, Кирби, не теряй чувства реальности и помни все время, что без нас тебе все равно не выкрутиться. Мы будем ждать тебя.

Джозеф повесил трубку.

Кирби взглянул на свою руку и отметил, что пальцы у него дрожат. Медленно поднялся и обошел кровать. Присев на корточки, долго смотрел в лицо спящей Бонни Ли, думая, что сердце его сейчас разорвется от бьющих через край чувств.

Это нежное, невинное, чистое лицо загорелым пятном выделялось на белизне подушки. Выпростанная рука покоилась рядом. Рука была тонкой, но мускулистой, как у крепкого пятнадцатилетнего мальчишки. В свете утреннего солнца Кирби увидел тонкий след шрама на тыльной стороне ладони и невольно задумался над тем, откуда у нее это.

Наконец, очнувшись, он положил руку на теплое голое плечо и осторожно потряс спящую девушку.

— Бонни Ли, дорогая. Эй! Бонни Ли!

Если не считать появления нескольких недовольных морщинок на лбу и возле рта, которые к тому же быстро исчезли, никакого ответа не последовало.

Кирби потряс девушку решительнее. Та что-то невнятно пробормотала и попыталась перекатиться на другую половину кровати. Он крепче ухватился за плечо, продолжая трясти податливое тело. Через некоторое время Бонни Ли открыла глаза и пробубнила:

— Отстань, не трогай меня!

И снова затихла. Кирби отбросил простыню, спустил безжизненные ноги на пол и усадил девушку на кровати. Она сидела с опущенной вниз головой, опустив плечи, и что-то сонно бормотала. Но едва он отпустил руки, как она опять повалилась на бок. Кирби постоял в раздумье, затем одной рукой обнял за плечи Бонни Ли, другой снова опустил ноги на пол и, чуть оттащив, поставил ее в двух шагах от кровати. Она начала было падать в его объятия, но, вздрогнув, выпрямилась и посмотрела перед собой невидящими глазами. Однако как только обрадованный Кирби отпустил ее, она медленно, словно лунатик повернулась, сделала шаг и нырнула лицом вниз обратно в кровать. Начиная проявлять нетерпение, Кирби снова поставил ее на ноги, обнял и принялся прогуливаться с ней взад-вперед по комнате. Она тяжело висела на нем, спотыкалась и вяло ругалась сквозь сон. Неожиданно он отпустил ее, готовый в любой момент снова подхватить — она пошатнулась, но равновесие сохранила, вздрогнула, провела рукой по своим белокурым локонам и наконец впервые сознательно взглянула на своего мучителя.

— Что, черт возьми, ты делаешь, Кирк? Господи!

— Пожалуйста, проснись, Бонни Ли.

Девушка покосилась в сторону кровати.

— Лечь! Я хочу лечь! Пусти меня лечь! — заныла она, но уже с явной безнадежностью в голосе и вдруг взорвалась: — Чертов ты сукин сын!

— Я не стал бы тебя будить, Бонни Ли, но мне нужна твоя помощь.

Она посмотрела на него с подозрением.

— Надеюсь, милый, ты мне не врешь.

И поежившись направилась в ванную. Кирби услыхал шум включенного душа. Он подошел к стулу, на котором висела одежде, и стал ее рассматривать. Светло-желтые брюки, белая блузка с желтым рисунком, желтая курточка, белые босоножки, две зелено-голубые нейлоновые полоски. Приподняв стул, Кирби перенес его вместе с одеждой к двери в ванную. Шум прекратился. В открытую дверь просунулась мокрая смуглая рука.

— Дай мне мою сумочку, милый.

Он вложил сумочку в протянутую руку, и отправился изучать гардероб Берни. Перебрав множество вещей, решил остановиться на спортивной рубашке и темно-голубых брюках.

Через некоторое время Бонни Ли высунула голову из ванной, хотела что-то сказать, но увидев стул со своей одеждой, улыбнулась и стащив одежду со спинки забрала ее за дверь.

Это показалось Кирби несколько странным. В вопросах женского поведения он был полнейший профан. Вероятно, решил он, можно прекрасно себя чувствовать голышом рядом с мужчиной только до начала утренних омовений, после чего наступает время стыдливости.

Бонни Ли вышла из ванной причесанная, с накрашенными губами, подтягивая пояс на своих желтых брюках. Она бросила сумочку и куртку на стул и вновь улыбнулась ему.

— Худшее, милый, теперь позади. Мне говорили, что труднее всего — это меня разбудить.

— Что ты! Едва я прошептал твое имя, как ты уже вскочила с кровати.

— Иди, теперь твоя очередь мыться. А я пока наведу здесь порядок. На что это ты так уставился?

Кирби сообразил, что выражение у него в эту минуту должно быть довольно странное. Одежда изменила Бонни Ли. Одетой она казалась выше и стройнее. Невозможно было понять, куда и каким образом могло исчезнуть все это изобилие бедер и бюста, вся эта чудотворная сила, запечатлевшаяся после чудесной ночи у Кирби в памяти. Перед ним стояла и улыбалась гибкая изящная незнакомка.

Ее улыбка исчезла, а карие глаза понимающе округлились.

— О боже, ты ведь еще не видел меня одетой! — Бонни Ли ужасно покраснела. — Я готова провалиться сквозь землю, милый!

— Все в порядке. Забудь об этом. Мы ведь уже выяснили, почему все так получилось.

— Да, конечно, но я представляю, как посмотрят на это другие. Пресвятая дева Мария, как объяснить это им?

— Мы вовсе не обязаны ничего никому объяснять.

— Ты выгоняешь меня из-за того, что кто-то должен прийти?

— Нет.

— Тогда объясни мне, кто такой приятель Берни, который твой приятель.

— Она актриса.

— О, великолепно!

— И я думаю, что Берни влюблен в нее.

— Берни не пропустит ни одной юбки, это уж наверняка. Иди мойся.

Когда Кирби вышел из ванной, в серой рубашке, немного узковатой в плечах, в голубых брюках, которые оказались чуть коротки, поглаживая подбородок, кое-как выскобленный единственным лезвием, которое ему удалось найти, по комнате разливался запах кофе. Кровать была застелена. Он собирался сказать Бонни Ли что-нибудь приятное, но тут увидел, что ее настроение внезапно переменилось. Она стояла возле окна и смотрела на него весьма воинственно, сжав кулаки на бедрах и прищурив глаза. В ногах кровати валялась скомканная униформа.

— Кирк, почему на тебе тряпки Берни? Может быть, ты работаешь официантом в «Элайзе»? Объясни наконец, что, черт возьми, происходит?

— Бонни Ли, я не могу тебе сейчас ничего объяснить…

— Именно сейчас, мистер. Немедленно! Иначе тебе будет очень плохо. Я подвешу тебя за шкирку, как елочную игрушку!

После двух безуспешных и жалких попыток начать, он наконец сказал:

— Мое настоящее имя Кирби. Кирби Винтер.

Девушка склонила голову набок, соображая.

— Ты говоришь это так, как будто твое имя что-то значит.

— Да, именно так — значит.

— Кирби Винтер? Действительно, звучит как будто знакомо. Говоришь ты хорошо. Следовательно, у тебя есть образование. Ты артист, что ли?

— Обо мне много толкуют в новостях. Со вчерашнего дня.

— Я особенно-то не слушаю новости. — Она внезапно резко замолчала и, прижав ладонь к губам, взглянула на него с изумлением и недоверием. — Милый, так ты — это он? Двадцать семь миллионов? Всю эту кучу денег украл и спрятал ты?

— Я не крал их. И у меня их нет.

Она потрясенно покачала головой.

— Ты родственник этого Крупса.

— Креппса. Он мой дядя. Дядюшка Омар.

Бонни Ли шагнула к кровати, неуверенно присела на край, и опять взглянула на него, снизу вверх.

— Ты и маленькая секретарша, похожая на школьную учительницу, хапнули эти миллионы, весь свет сбился с ног, тебя разыскивая, а ты валяешься здесь в постели с Бонни Ли Бомонт, собственной персоной!

— Говорю тебе, у меня нет ни гроша.

Некоторое время она как будто изучала его.

— Кирк, милый. То есть я имею в виду — Кирби. Я тебе верю. Да, я совершенно уверена, что ты ничего не брал и не прятал. Ты говоришь правду. Я знала настоящих бандюг и знала ловкачей, но иногда, не часто, правда, мне попадались и такие, как ты — добрые и милые. Я соображаю в людях. Да! И никогда не поверю, что ты в чем-то виноват. Почему бы тебе, однако, не пойти и не рассказать правду?

— Не могу. Причин очень много, но сейчас нет времени их обсуждать. Я просто никак не могу. Но ведь ты все равно поможешь мне? Хоть и знаешь теперь, кто я такой?

— Не заставляй меня сердиться, Кирби. На этой безумно огромной кровати ты уже показал мне, кто ты есть, и я сделаю все, что ты от меня хочешь. Но сперва выпьем кофе и выкурим по сигарете.

Они сели пить кофе. Солнце позолотило море за окном.

— Ты сказала, что у тебя есть маленький автомобиль.

— Он там, за углом. Маленький старый «Санбим».

— Знаешь, где находится бухта Бискайн?

— Конечно. У одного моего приятеля там лодка.

— Я бы хотел, чтобы ты отвезла меня туда, Бонни Ли.

— А что потом?

— Просто оставь меня там.

— И все? Не много же ты от меня хочешь, Кирби.

— Меня знают в лицо. Меня ищут. Неизвестно, что может случиться.

— Ты решил убежать на лодке?

— Я… Я собираюсь.

— Вот только верх у моего автомобильчика не поднимается, потому что его, как назло, больше нет. Можно попробовать пригнуться. Или… Подожди-ка, я поищу что-нибудь подходящее.

Облазив ящики, она нашла шляпу с широкими полями и темные очки. Включив радио, подошла с этим к Кирби.

— Скоро должны быть новости. На, примерь.

Шляпа была немножко маловата, но он все-таки втиснул в нее голову и заломил книзу поля. Бонни Ли кивнула.

— Теперь, если еще повесить фотоаппарат через плечо, ты будешь невидимкой в любой точке Флориды. Прятаться под сидением, нет никакой необходимости.

— А тебе не хочется узнать, не влипнешь ли ты случайно в какие-нибудь неприятности, если отвезешь меня туда?

— Влипну в неприятности? Ты думаешь, я боюсь неприятностей? Когда я люблю кого-либо, Кирби, я делаю то, что меня просят.

Он снял очки и шляпу и посмотрел на нее.

— Любишь?

— Ты что — не слышал, что я говорила тебе ночью? Или в кровати ты глохнешь, мой милый?

— Да, слышал, конечно, но я думал… что это просто такой… лексический оборот, что ли, ну такое выражение…

— Проклятье, я же сказала уже и повторю снова, если хочешь. Или ты против?

— Нет, что ты. Просто я думал, что… ну, я имею в виду, что ты приняла к сведению, что я уплываю… и даже не спросила, увидимся ли мы еще, и, похоже, тебя это вполне… ну, по-настоящему не… и я подумал…

— Ты знаешь, кажется, тебе дали слишком обширное образование.

Бонни Ли вытерла помаду с губ бумажной салфеткой, улыбаясь обошла вокруг стола, наклонилась над Кирби и, положив руку ему на затылок, нежно его поцеловала. Он потянулся к ней, обнял и посадил к себе на колени. Через пару минут у них уже кружились головы, дрожали руки и оба тяжело дышали. Наконец, девушка оттолкнула его руки, села прямо, упираясь ему в плечо, наклонила голову и улыбнулась. Ее глаза затуманились.

— Я действительно люблю тебя, Кирби. А любовь — это так замечательно! Видишь, как быстро сработало: раз — и мы уже совсем не чужие! Хорошая сторона любви — в этом, и только в этом. Заниматься любовью — счастье и веселье. Но похоже, все забыли, что так и должно быть. Люди обязательно хотят все испортить. Плакать, жаловаться, терзать друг друга, ревновать и ненавидеть. Это плохая сторона. Мы любим потому, что дарим друг другу счастливые мгновения и, если возникнет новая возможность, мы ею, конечно, воспользуемся. А если нет — что ж, мы уже немало получили. Но никаких клятв, обещаний и прочих глупостей, слышишь? Люди поступают так потому, что их научили так поступать. И не успевают они оглянуться, как радость уходит, задушенная дурацкими клятвами. Я, Кирби, живу свободно и просто. Каждое утро смотрю на себя в зеркало и той, что мне нравиться, говорю «привет». В день, когда отражение перестает меня устраивать, я изменяюсь. Теперь ты знаешь, кто тебя любит и что это слово означает. Кроме того, у меня есть друзья, которые готовы умереть за меня, а я готова умереть за них. Надо сказать, тебе попалась не девушка, а сокровище.

— Я знаю, — сказал он, — я правда знаю.

— Но всякий мужчина, который меня захочет использовать, — сказала она, пристально глядя на Кирби, — получит такой пинок, что всю жизнь после этого будет петь сопрано. Я, черт побери, девушка пылкая, но не контейнер с бесплатной закуской для всякого ублюдка, который ищет развлечений, слышишь?

— Я не ищу развлечений.

— И не вздумай. А вот и новости начинаются.

По окончании сообщений государственного значения, тема о Кирби Винтере оказалась в центре местных новостей.

— Штат, федеральные и местные власти объединили свои усилия для поисков таинственного Кирби Винтера и его сообщницы, Вильмы Фарнхэм. Прошлым вечером Артур Вара, официант из отеля на побережье подал в суд на Кирби Винтера за нападение с нанесением побоев. Версия, разработанная полицией, следующая — Винтер, которого репортеры загнали в его номер, пробрался в соседний, откуда заказал завтрак, а когда появился Вара, оглушил его, переоделся в форму официанта, пробрался мимо репортеров к лифту и бежал из отеля. Обнаружить его до сих пор не удалось.

Бонни Ли повернулась и вопросительно посмотрела на Кирби. Тот виновато кивнул.

— Доктор Роджер Фарнхэм, адъюнкт-профессор Флоридского университета, старший брат Вильмы Фарнхэм, сообщил, что после короткого интервью, взятого у нее прессой, мисс Фарнхэм покинула свою квартиру, где жила одна, захватив с собой кое-какие вещи. С тех пор ее никто больше не видел. Полиция установила, что мисс Фарнхэм и Винтер тайно встречались в одном из отелей Майами во время его редких возвращений из многочисленных поездок за границу.

— Всех продолжает интересовать, что сталось с исчезнувшими двадцатью семью миллионами долларов, переданными в «Проекты О.К.» Корпорацией Креппса по непосредственному указанию Омара Креппса, международного финансиста, скоропостижно скончавшегося на прошлой недели. Предполагается, что Винтер и Фарнхэм тщательно планировали эту грандиозную аферу в течение длительного времени. В нее, в частности, включалось уничтожение всей документации и способ исчезновения из страны, который, по всей вероятности, и был реализован прошлой ночью.

— Кроме обвинения в нападении на официанта, Винтеру, а также Фарнхэм, будет предъявлено обвинение в незаконном присвоении двадцати семи миллионов долларов. Вчера в полночь Корпорация Креппса объявила о назначении награды в десять тысяч долларов за любую информацию, которая поможет задержать одного или обоих беглецов. Кроме того, Винтеру и Фарнхэм предъявлен гражданский иск. Налоговые и иммиграционные власти заявили о своем намерении вызвать их в суд.

— Рост Винтера — шесть футов и полдюйма, вес — около ста девяносто фунтов, волосы светлые, глаза темно-синие, возраст — тридцать два года, на левой скуле — небольшой серповидный шрам, чисто выбрит, вежлив, речь негромкая, очень умен, внушает доверие.

Бонни Ли подошла и выключила приемник.

— Ты теперь знаменитость, милый. — Она дотронулась до его щеки. — Откуда у тебя этот шрам?

— Одна девочка ударила меня камнем, когда мне было шесть лет. — Кирби взял ее за руку и нащупал шрам, который заметил утром. — А твой шрам откуда?

— Ударила зубастого молокососа, ущипнувшего меня. Мне было одиннадцать лет.

— Тебе нужны десять тысяч долларов?

— Хвала господу, милый, такой нужды в деньгах я никогда не испытывала. Ты можешь назвать хоть что-нибудь, за что они не собираются привлечь тебя к суду?

— Разбой и убийство.

— Продолжай в том же духе. Может быть, тебе повезет. Милый, давай-ка я тебя поскорее отвезу на яхту, пока они не успели напасть на твой след.

— Или пока я не буду настолько напуган, что не смогу выйти на улицу.

Кирби надел шляпу, очки и проверил карманы. Вернувшись, он взял забытые золотые часы с полочки у телефона. «Спасибо за все, дядюшка Омар», — подумалось с обидой.

— Сколько времени добираться до этой бухты?

— Около десяти минут.

Прежде чем выходить, Кирби поцеловал ее. Они постояли, прижавшись друг к другу. Бонни Ли взглянула на него.

— Хорошо тебе было?

— Лучше, что можно выразить словами.

— Я сейчас запла́чу, Кирби! Ладно, пошли.

«Санбим», как прикинул Кирби, был примерно трехлетнего возраста, побитый и грязный. Корпус уже начал ржаветь. Но двигатель завелся мгновенно, и машина с тарахтением рванулась с места, так что Кирби едва успел подхватить шляпу.

Было почти девять. Бонни Ли управляла автомобилем, высоко держа загорелые руки на руле — подбородок кверху, глаза прищурены, сигарета в углу рта. Она умело переключала скорость, легко перестраивалась из одного ряда в другой, с лихой небрежностью шла на обгон. Очень скоро Кирби понял, что девушка прекрасно водит машину и почувствовал себя в полнейшей безопасности в этой маленькой шумной желтой тарахтелке.

Автомобиль выехал на побережье и повернул на север; они миновали три квартала и увидели вдали бухту. Бонни Ли начала быстро сбавлять скорость, но тут у въезда в бухту Кирби заметил полицейский патруль. Девушка вновь нажала на газ, и они промчались мимо не сворачивая. Повернули на следующем перекрестке. Машина остановилась.

— Все. Эта лазейка для тебя закрыта, — сказала она.

— Черт подери, что же теперь делать!

— Сиди тихо и предоставь разобраться Бонни Ли. Как называется яхта?

— «Глорианна».

Под сиденьем она нашла газету и протянула ему.

— Прикройся ею, милый. Я скоро вернусь.

Бонни Ли отсутствовала пятнадцать бесконечных, невыносимых минут. Когда наконец она вернулась, то сразу села за руль. Они двинулись на запад, нашли торговый центр и припарковались возле него, среди множества других машин.

— Прости, что меня так долго не было, — сказала она. — Понадобилось время, чтобы найти подходящего полицейского-одиночку и расколоть его. Твоя «Глорианна» уже отчалила — за двадцать минут до нашего появления. А за десять минут приехала полиция. Насколько я смогла выяснить, им удалось узнать, что твои вещи из какого-то дешевенького отеля перевезли в «Элайзу», а потом погрузили на борт «Глорианны». Поэтому они решили, что и сам ты находишься там же. Они считают, что теперь тебе никуда от них не деться, потому что береговой охране уже дали знать и с минуты на минуту ждут вестей о твоем задержании. Знаешь, они уверены, что и двадцать семь миллионов тоже находятся на борту, так что места себе не находят, бедняги, от нетерпения. Было бы любопытно узнать, что же погрузили на «Глорианну»?

— Так, ерунда. Личные вещи. Все вместе не стоит и двухсот долларов. Есть даже пара коньков.

— Пресвятая дева Мария! Коньки!

— Мне некуда теперь деваться, Бонни Ли.

— Я бы очень хотела выслушать все с самого начала. Может быть, вернемся назад к Берни?

— Я бы не хотел туда возвращаться.

— Что нам нужно сейчас, так это где-нибудь спокойно поговорить. Последнее место, где они станут искать тебя — это общественный пляж. О'кэй?

— О'кэй, Бонни Ли.

Рев автомобиля делал всякий разговор во время езды невозможным. И вот около десяти часов утра они уже сидели на скамейке в маленьком открытом павильоне и смотрели через широкую полосу пляжа на голубые волны Атлантического океана. Несмотря на то, что стоял будний апрельский день, на пляже загорали сотни людей. Спрятаться было некуда, побег сорвался. Кирби чувствовал себя загнанным и беспомощным.

— Давай выкладывай все, как есть, и тебе станет легче, милый.

Он рассказал ей все. Нарисовал серую неотвратимую вереницу фактов без единой краски и проблесков надежды. Чем дальше рассказывал, тем больше мрачнел. Начал Кирби с совещания, которое состоялось после похорон дядюшки Омара, и завершил рассказ утренним звонком Джозефа.

Замолчав, он опустошенно посмотрел на нее и спросил после паузы:

— Думаешь, стоит попытаться объяснить им все это?

— Кто же тебе поверит? Черт возьми, Кирби, да они подумают, что ты водишь их за нос.

— Но ты, ты-то веришь мне?

— Я люблю тебя. Ты помнишь? Во всяком случае, я помню! Но даже мне поверить в твою историю, клянусь богом, нелегко, а уж всем остальным!.. Да, трудно поверить. А Карла! Что за странное имя! Милый, после тех троих, ты, должно быть, действительно был приятно удивлен, когда я запрыгнула к тебе в постель.

— Что же мне делать?

— Снять штаны и бегать.

— Так я и знал, что ты скажешь что-нибудь в этом роде.

— Если обе твои девицы сейчас на яхте, береговая охрана уже задержала их. И эти Джозеф с Карлой попали в неприятную переделку.

— Я в этом не сомневаюсь.

Кирби непроизвольно достал из кармана золотые часы дядюшки Омара и принялся задумчиво вертеть их в руках. Завел, открыл крышку и вытянул головку, чтобы поставить правильное время. На циферблате располагались часовая, минутная и секундные стрелки; последняя заметно передвигалась. Была еще и четвертая, неподвижно застывшая на двенадцати, серебряная, в отличие от остальных трех, золотых. Кирби стало интересно, зачем нужна эта четвертая стрелка. Нажав на головку, он неожиданно обнаружил, что одновременно нажимая и поворачивая ее, может перевести серебряную стрелку в другое положение.

Но едва только он произвел эти манипуляции, наступила странная тишина и в глазах у него потемнело. В первое мгновение Кирби подумал, не стало ли ему плохо с сердцем. Навалилась такая тишина, что он услышал, как стучит кровь в висках. Еще не вполне осознав случившееся, он задал себе вопрос, что с ним, и сделал было усилие, чтобы понять — но тут откуда-то изнутри стал подниматься леденящий, лишающий всякой способности рассуждать, темный ужас, в котором потонул этот порыв любознательности. Страх перед неизвестным подавляет в человеке все человеческое, отнимает у него то, чем он отличается от животных. Страх перед неизвестным отбрасывает человека туда, откуда он пришел: в пещеры, в ночь, и омытые адреналином мышцы напрягаются для резкого прыжка, для безоглядного бегства.

Кирби вскочил на ноги, тяжело, прерывисто дыша, и дрожащей рукой сорвал с глаз темные очки. Он ощутил странное сопротивление воздуха, как будто подул ровный сильный ветер, которого он не слышал — подул и со всей силой надавил на него. Мир вокруг был неподвижным; на всем лежал неприятный бледно-красный отсвет. Раньше он не раз видел это — когда смотрел через глазок фотоаппарата с красным фильтром, установленном на объективе.

Но тогда он видел еще и непрерывное движение. Теперь он попал в розовую пустыню, или в сад со скульптурами, или внутрь картины Дали, наполненной ужасом неподвижности в потерянном времени.

Единственная волна, протянувшаяся вдоль всего пляжа, уже образовала барашек на своем гребне, да так и застыла, не успев рухнуть на берег. Чайка из розового камня висела на невидимых проводах. Кирби повернулся и посмотрел на девушку, которая только что с ним разговаривала. У нее сейчас был неприятный цвет лица, а губы казались совсем черными. Мгновение, в котором она застыла, вместило в себя руку, поднятую в каком-то незавершенном движении, полуоткрывшиеся губы, язык, который только что коснулся верхней кромки зубов… безжалостная неподвижность тела, лежащего в гробу.

Кирби крепко зажмурил глаза, потом открыл. Ничего не изменилось. Он посмотрел на золотые часы: секундная стрелка не двигалась. Тогда он взглянул на свои наручные. Эти тоже остановились. Он перевел взгляд обратно на золотые часы и наконец заметил почти незаметное движение таинственной серебряной стрелки обратно к двенадцати. Кирби поднес часы к уху, и ему показалось, что он слышит слабый гул — словно удаляющуюся музыкальную ноту. Сперва серебряная стрелка уперлась в цифру десять. Сейчас она уже показывала без семи минут двенадцать. Естественно предположить, что он находится в мире красного безмолвия три минуты.

Кирби сделал два осторожных пробных шага и опять почувствовал странное сопротивление воздуха. Его туфли, казалось, весили двадцать фунтов каждая. Трудно было поднимать ноги и передвигать их. Казалось, все предметы приобрели дополнительную тяжесть, но странным образом лишились всякой инерции. Возникало впечатление будто бы он шел сквозь клей. И ощутимое давление на тело, казалось, вызывала утяжелившаяся вдруг одежда. Кирби наклонился и подобрал кем-то брошенный бумажный стаканчик. Ощущение было такое, словно стаканчик сделан из свинца. Он чувствовал тяжесть, пока поднимал стаканчик, но когда рука его замерла, стаканчик сделался совершенно невесомым. Кирби осторожно отпустил его и он остался висеть в воздухе. В том самом месте, где Кирби оставил его. Тогда Кирби подтолкнул стаканчик. Тот немного переместился в воздухе, но движение прекратилось почти мгновенно, как только он убрал руку. В этом странном красном мире тела не подчинялись законам физики! Кирби снова схватил стаканчик и с силой сжал в кулаке. Смять его удалось, но опять возникло впечатление, что стаканчик сделан из тяжелой свинцовой фольги, а не из картона.

Ошеломленный Кирби вернул взгляд на циферблат таинственных часов. Без трех двенадцать. Затем он вторично оглядел пляж и неподвижных людей, замерших на песке, посмотрел на шоссе и увидел там застывший поток автомобилей. Вдалеке над городом висел в воздухе самолет. В пятидесяти футах от него маленький мальчик замер на бегу в немыслимой позе, выкинув вперед босую ногу.

Кирби осторожно коснулся часовой головки, ожидая, что, когда передвинет серебряную стрелку на двенадцать, мир снова станет прежним, чувствуя, что не сможет вынести еще три минуты этого красного безмолвия.

Едва он нажал на головку, серебряная стрелка, точно на секундомере, прыгнула на двенадцать. Шум окружающего мира обрушился на него, а красный отблеск мгновенно исчез. Волна ударила в берег, стаканчик упал, мальчик продолжил свой бег.

— Думаю ты мог бы… — сказала Бонни Ли и замолчала, взглянула на скамейку, затем на него и удивленно произнесла: — Ого! А ты здорово скачешь, мой милый! Ты в гораздо лучшей форме, чем я думала.

Кирби посмотрел на нее и рассмеялся. Он смеялся до тех пор, пока слезы не потекли по щекам, пока не услыхал истерические нотки в собственном голосе. Сперва она смеялась вместе с ним, но скоро перестала и уже оглядывала его с удивлением.

— Кирби! Кирби, черт тебя подери!

— Я в отличной форме, — смеялся он, задыхаясь, — я никогда в жизни не был в лучшей форме.

— Ты сходишь с ума, милый!

Он снова нажал на колесико золотых часов и перешел в красный мир. Чтобы успокоиться и перестать смеяться, необходимо было время. Но в красном безмолвии смех сам собой быстро прекратился. Слишком уж жутко он звучал в полной тишине. Бонни Ли застыла, на этот раз глядя ему прямо в глаза.

Кирби встряхнулся, как это делают мокрые собаки, и посмотрел на часы. На этот раз он перевел серебряную стрелку на без четверти двенадцать. В его распоряжении целых пятнадцать минут, если, конечно, он захочет использовать их полностью. А если не захочет, можно одним нажимом сделать так, что мир снова оживет. Значит ли это, жизнь мира в его руках? Нет, конечно, размышлял Кирби. Так недолго и разум потерять, возомнив себя всемогущим демиургом. Поток времени остановить нельзя, это чепуха. Просто он выходит из него. Кирби вновь огляделся. Казалось, всякое движение вокруг замерло. Но ведь способности видеть окружающее он, однако, не потерял. Значит, течение световых лучей не прекратилось. Замедлилось? Именно! Этот мертвый красный оттенок как раз и означает, что свет бесконечно замедлился. Но почему бы тогда не предположить, что и его собственные движения — рук, ног, крови в жилах — в состоянии существенно замедляться? Или нет. Скажем, убыстряться относительно реального времени, так что один час времени красного мира стал бы соответствовать доле секунды реального. Конечно, подобного рода рассуждения могли привести к выяснению вопроса о том, какое же время в действительности реально. Разве для него теперь этот застывший мир — не реальность? Но копать так глубоко колодец — значило никогда не утолить жажды. Это верный путь к безумию.

Облюбовав гипотезу с убыстрением, он попытался с ее позиций разобрать феномен бумажного стаканчика. Необыкновенный вес, конечно же, — следствие той невероятно высокой, относительно реального мира, скорости, с какой он стаканчик поднимал. А стоит ему отпустить стаканчик, как тот начинает падать вниз с другой скоростью, со скоростью падения тел в реальном мире, которая в красном ничтожно мала. Подхватив стаканчик, он приостановил незаметное глазу движение. Отпущенный стаканчик снова принялся очень медленно падать, и как только, с нажатием часовой головки, мир вокруг просветлел, он, Кирби, краем глаза увидел завершение его падения.

Неожиданно стало ясно, что давало дядюшке Омару возможность так ловко показывать всякие фокусы. Вспомнив про выигрыш в Рено, Кирби отчетливо представил себе маленького, пухленького школьного учителя в потертой одежде, с напряженной улыбкой наблюдающего за игральными костями. И в тот самый момент, когда кубики касались зеленого сукна, переходящего в красный мир, огибающего стол, в полнейшей красной тишине переворачивающего кости, затем с довольной ухмылкой возвращающегося на свое место и одним движением пальца катапультирующего себя обратно в реальный мир.

Теперь было ясно, откуда все деньги и почему дядюшка так много их раздавал. Кирби понял, что он вовсе не обделен дядюшкой Омаром, что свое наследство он все-таки получил. В калейдоскопе разворачивающихся событий, в который он смотрел уже несколько дней, бесцельно крутя так и эдак и не видя ничего, кроме чередования бессмысленных узоров, вдруг сложилась из осколков картина осмысленная и яркая.

Кирби протянул руку и прикоснулся к щеке Бонни Ли кончиками пальцев. Ни теплая, ни холодная, она, казалось, не имела ощутимой температуры. Нечеловечески твердая, она была как будто из какого-то плотного, но совсем не упругого пластика. Кирби подбросил светлый локон. Наощупь он напоминал моток металлической проволоки и в прежнее положение не вернулся.

Неожиданно Кирби почувствовал странное беспокойство. Не совершал ли он какую-нибудь ошибку? Вдруг показалось, что мир как-то чуть изменился. Кирби огляделся и задумался. Как хорошо, что дядюшка Омар заставил его изучать логику! Бонни Ли, рассуждал Кирби, осталась в реальном времени. Значит, для ее глаз он двигался слишком быстро, чтобы она смога это воспринять, а его прикосновения к ее щеке и волосам слишком мимолетны, чтобы она могла их почувствовать. Нет, пока, кажется, он не делал ошибок.

Так рассуждая, он внезапно осознал одно правило, которому дядюшка Омар, должно быть, старался следовать всю свою жизнь. Ты обязан вернуться в реальный мир в том самом месте, из которого покинул его. Иначе можешь свести людей с ума. Да, но Омара Креппса все-таки считали странным и эксцентричным человеком! Следовательно, иногда он бывал неосторожен. Намеренно, чтобы подразнить своих врагов. Теперь Кирби знал, почему Карла и Джозеф смотрели на дядюшку Омара почти с суеверным ужасом: в международных финансовых махинациях золотые часы давали ему непревзойденные преимущества зрячего в мире слепых.

Вот он — момент истины! К этому стремились Карла и Джозеф, смутно догадываясь, что существует какая-то хитрость, объясняющая успех и все эксцентричности Омара Креппса. Кирби даже дрожь пробрала от мысли, что это устройство могло попасть в руки Карлы.

Оставалось еще десять минут. На этот раз он решил дождаться до конца, чтобы убедиться, что результат не меняется от того, достигает ли серебряная стрелка двенадцати сама или ее переставляют нажатием колесика. Он принялся ходить по песку, но тяжесть туфель превращала ходьбу в трудный и медленный процесс. Тогда он снял туфли и решил было положить их на песок, но тут сообразил, что это не имеет никакого значения, и оставил висеть в воздухе. Двигаться теперь стало немного легче, хотя мешала еще и остальная одежда. Кирби сообразил, что если бы был обнаженным, то смог бы ходить совершенно спокойно и легко. Его ноги едва погружались в песок, оставляя в нем странные, совершенно ровные и неглубокие следы. Песок, вероятно, тут же начинал возвращаться в прежнее положение, но здесь, в красном мире, это происходило так медленно, что заметить что-либо было невозможно. Мимо жутких красных статуй Кирби направился к самой кромке прибоя и вошел в воду. Вода ощутимо сопротивлялась, точно густое желе, но нога все-таки погрузилась в нее. Когда он вытащил ногу, на застывшей поверхности осталась вмятина в несколько дюймов глубиной. Капли повисли в воздухе идеальными шариками, розовыми в красном свете странного мира. Один шарик висел почти на уровне лица и, непроизвольно наклонясь, Кирби взял его на язык, пожевал и проглотил. Во рту остался соленый привкус.

Пять минут.

Он отправился назад, мимо тех же застывших в неподвижности фигур, останавливаясь и заглядывая им в лица. Его внимание привлекла маленькая девочка, кормившая чаек. Брошенный ею кусочек хлеба находился всего в нескольких дюймах от ее пальцев. Чайки зависли в воздухе, а над самой головой девочки застыл какой-то предмет. Это была металлическая игрушечная лопатка. Кирби огляделся и увидел невдалеке толстого мальчишку, старше девочки на несколько лет, с лицом, недетски перекошенным от ненависти и злобы, застывшего в позе питчера,[7] только что сделавшего подачу.

Кирби протянул руку и оттолкнул лопатку от головы девочки. На толстом мальчишке были плавки и мешковатая рубашка. Кирби потянулся к одной из чаек и легко забрал ее в руки. Подойдя к мальчишке, он засунул птицу ему за пазуху и приладил рубаху на место.

Две минуты.

Кирби торопливо пошел к павильону. Надел туфли, встал так, как стоял перед переходом в красный мир. Оставалось еще немного времени, неожиданно ему в голову пришла забавная мысль. Он достал сигарету и аккуратно вставил ее в полуоткрытые губы Бонни Ли. Серебряная стрелка все ближе подбиралась к двенадцати…

Яркий утренний свет даже слегка ослепил его.

Девушка удивленно вскрикнула и вынула сигарету изо рта.

— Что за дьявольщина?

— Фокус, которому меня научил мой дядя, — хладнокровно сказал Кирби и обернулся, чтобы посмотреть на пляж. Чайки приземлились. Детская лопатка упала на песок, не причинив вреда. Толстый мальчишка кричал и прыгал, как сумасшедший, пока чайка не выбралась у него из-под рубашки и не взмыла вверх, разбрасывая перья. Ровные следы на песке исчезли, так же как и вмятина, которую он оставил на воде.

Лицо Бонни Ли, когда он вернулся к нему взглядом, выглядело усталым.

— Фокусы — это весело, но этот фокус и гроша ломаного не стоит. Меня даже затошнило.

Кирби сел на скамейку рядом с ней.

— Извини.

— Кирби, милый, что случилось? Сначала ты ведешь себя так, как будто наступил конец света, потом хохочешь, как сумасшедший, потом начинаешь откалывать дешевые фокусы. Я думала, что понимаю тебя, но теперь…

— Случилось кое-что очень важное, Бонни Ли.

— Я не понимаю.

— Я хочу сейчас провести один эксперимент. Смотри вот в эту точку на скамейке между нами. Смотри очень внимательно. А потом расскажешь мне о том, что случилось и что ты почувствовала.

— Знаешь, я начинаю ужасно беспокоиться о тебе, милый.

— Бонни Ли, пожалуйста.

Он переместился в красный мир, переведя серебряную стрелку до отказа, так что она почти доходила до двенадцати, только с обратной стороны. Один час, понял он, максимально возможное время пребывания в красном мире. Осторожно положив часы на скамейку, Кирби медленно убрал с них руку. Ничего не изменилось. Значит, здесь вовсе не обязательно все время находиться в контакте с часами. Невдалеке от себя он заметил валявшийся в песке кусочек раковины, поднял его, и положил как раз на то место, куда смотрела Бонни Ли. Затем взял часы в руку и нажал на колесико. Серебряная стрелка, быстро пройдя круг, прыгнула на двенадцать. Кирби снова был в реальном мире.

Бонни Ли вздрогнула и побледнела. Затем закрыла глаза, открыла, поморгала и, протянув руку, дотронулась до кусочка раковины. Посмотрела на Кирби и голосом, в котором звучали слезы, попросила:

— Ты должен прекратить эти фокусы, Кирби. Пожалуйста.

— Что же произошло?

— Ты все видел. Черт подери, ведь это ты сделал! Вдруг этот кусочек раковины оказался здесь. Он не упал с небес, не вырос из-под земли, он просто появился здесь! Появился из ничего!

— Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно!

— А что ты ощущала?

— Что ты имеешь в виду, милый? Я просто смотрела туда и затем… — Она замолчала на мгновенье и, сердито взглянув на него, воскликнула: — Я все поняла. Ты — гад, ублюдок! Ты гипнотизируешь меня! У тебя нет никакого права гипнотизировать тех, кто этого не хочет. А я не хочу! Так что прекрати это! Слышишь?

— Я не гипнотизирую тебя. И перестань сердиться. Теперь я хочу попробовать кое-что еще. Если оно сработает, ты, может быть, испугаешься сначала.

— Не надо, Кирби!

— Разве ты не говорила, что хочешь помочь мне?

— Конечно, но…

— И ты любишь меня?

— Да, но…

— Тогда дай мне попробовать еще раз, последний. Клянусь, что ты не пострадаешь. А потом я объясню тебе, что происходит.

Бонн Ли с сомнением посмотрела на него и неохотно кивнула. Кирби подсел поближе и обнял ее за плечи. Золотые часы он держал двумя руками прямо перед ней.

— Положи руки на мои, — скомандовал он.

Она сделала, как он просил, и сказала:

— Какое отношение имеют эти старые часы-луковица…

Мир стал красным, и она замерла, не договорив. Может быть и нельзя никого взять с собой в красный мир? Кирби вернул серебряную стрелку на двенадцать.

— …ко всем твоим фокусам? — договорила Бонни Ли.

— Попробуй теперь дотронуться до часов.

— Да что, наконец, происходит? — воскликнула и снова превратилась в статую среди красного безмолвия.

Кирби опять нажал на колесико.

— А теперь положи большой палец вот сюда, нажми, легонько поверни и…

Он сидел один на скамейке, и его руки больше не обнимали Бонни Ли. Часы тоже пропали.

Он еще чувствовал тепло ее плеча. Она исчезла в никуда, и это был для него удар еще более страшный, чем тот, который он ощутил, когда впервые оказался один в красном безмолвии.

Нет, вдвоем туда не попасть!

Кирби сидел, парализованный тем, что он с ней сделал. У несчастной девушки нет ни опыта, ни знания логики, чтобы спокойно разобраться в молчаливом ужасе красного мира! Он судорожно огляделся по сторонам, но ее нигде не было видно. Несмотря на свою природную сметливость, она может растеряться и не выдержать такого потрясения. У Кирби возникла страшная мысль. А вдруг, решив, что во всем виноваты часы, она выбросила их в море? Они остановились, и Бонни Ли навсегда осталась в ужасном красном безмолвном мире, где никто никогда не увидит и не услышит ее, где вся ее жизнь пройдет в одиночестве за какие-нибудь полчаса реального времени.

Кирби сидел, оглушенный своей виной, чудовищностью того, что по глупости и небрежности он сделал с Бонни Ли Бомонт.