Девяностые (июль 2008)

* ОБРАЗЫ *
Наталья Толстая С нежностью и теплотой

Судьба студента из Новгорода

В «Авроре» рядом со мной села женщина, и как только поезд отошел от Питера, уткнулась в книгу. Когда едешь шесть часов из Петербурга в Москву, то выбираешь: или молчать всю дорогу, или проболтать с попутчиком до московских предместий. «Вы в Москве живете или в Питере?» - спросила я. «Живу и работаю в Новгороде». Я проговорила с Мариной Николаевной, сотрудницей новгородского исторического музея, до самой Москвы.

- Между прочим, в Великом Новгороде живет мой бывший ученик Игорь Иваницкий. Не знаете такого?

- Кто же не знает Игоря? Только его уже десять лет нет на свете.

Когда я начала преподавать в ЛГУ, мне было двадцать три года. В моей первой группе были одни мальчики, причем старше меня. Все они были со стажем, многие после службы в армии. На меня смотрели снисходительно: «Знаем, профессорская дочка. Все, небось, легко досталось». Мои первые студенты были иногородние, жили в общаге, пили, не просыхая. Один - красавец, глаз не оторвать, до пятого курса не дожил - помер от белой горячки. Трое молчаливых, с Украины, подались после окончания университета в КГБ, и больше о них никто не слыхал: нигде не всплыли. Один мальчик, стоик, выучил наизусть большой англо-русский словарь, но двух слов связать ни на каком языке не мог и был отчислен за профнепригодность. Я всегда видела, когда студенты списывали, но шпаргалки не отнимала: сама недавно была на их месте. Жалела их, убогих и малоимущих. Они были добрые ребята, хотя кто-то из них наверняка стучал на своих товарищей, да и на меня тоже. Не без того.

Игорь Иваницкий отличался от своих малокультурных однокурсников. До поступления в ЛГУ он снимался в кино, но вспоминать об этом почему-то не любил. Потом работал ночным сторожем на какой-то базе и в тиши ночей читал книги. Базу ограбили, и Игорь был под следствием, но до суда дело не дошло. Он носил длинные волосы (неслыханно для студента 60-х годов), не пил, ходил в церковь, вступал в спор с преподавателями. Во время комсомольского рейда по общежитию у него под подушкой нашли Библию. Был, конечно, выгнан из университета и уехал домой, в Новгород. Но через год восстановился и больше на рожон не лез. Очень любил литературу и хорошо ее знал.

Игорь часто лежал в больнице, но товарищи его не навещали: чужой. Честно говоря, и педагоги были не лучше, тоже не навещали. Не было принято. Я как-то спросила его, что с ним. «Почки, Наталия Никитична. Я ведь хроник». Хоть он и окончил курс с красным дипломом, в аспирантуру его не взяли. Таким, как он, в те времена хода не было.

На гуманитарных факультетах мальчики высоко ценятся, ни один не обойден вниманием. Я видела, как одна девица с болгарского отделения не давала проходу нашему Игорю. Вцепилась намертво. Девчонка была вульгарная, но деловая. В перерывах между лекциями я регулярно встречала ее в туалете, где она начесывала перед зеркалом свои локоны. Игорь был одинок и не сопротивлялся. Дело кончилось тем, что она поставила его перед фактом: «Жду ребенка. Женись. А не женишься - пойду в комсомольский комитет, в партком. Диплома тебе не видать». И он женился, возненавидев не только ее, но заодно и остальных женщин. Через несколько месяцев они развелись, и он платил алименты на девочку, которую никогда не видел. Не захотел.

В Новгороде не было работы для филолога, кроме как в средней школе, и Игорь пошел преподавать немецкий язык в старшие классы. Школьники немецкий язык учить не хотели, а Игоря полюбили. Плакали, когда его уволили: не сработался с директоршей. Потом устроился экскурсоводом в новгородский Кремль, но и здесь не задержался - ему хотелось заниматься научной работой, и он, как никто, имел на это право. Сколько таких, нереализовавшихся, прошло передо мной.

Потом, когда мы подружились, я узнала, что живет он с мамой на окраине Новгорода, в коммуналке. Мама уже двадцать лет не выходит из дома: отморозила ноги. Когда немцы подходили к городу, народ побежал в лес. Анна Васильевна, мама Игоря, была на седьмом месяце беременности, а отец, молодой лейтенант, ушел на фронт и пропал без вести. Анна Васильевна вырыла в лесу яму, там и родила Игоря в ноябре сорок первого. В этой яме она прожила вместе с другими женами младших командиров два года. Когда немцев прогнали, вернулась в Новгород. Ни жилья, ни пенсии за погибшего мужа, на руках ребенок, а сама инвалид: ноги не ходят. Через пятьдесят лет вдова узнала, что муж попал в окружение в районе Мясного Бора под самым Новгородом и лежит там, непохороненный, вместе с тысячами других, брошенных и забытых.

Много лет я ничего не слыхала об Игоре, а студентов из Новгорода у нас больше не было. Вдруг в середине восьмидесятых мне на университет пришло письмо от Игоря Иваницкого. Он просил достать книгу одного малоизвестного поэта. Книгу я не нашла, но на письмо ответила. Так началась наша переписка. Он мне писал, и я отвечала. «На днях ехал в автобусе с рабочими завода „Электрон“. В салоне пахло французскими духами - советские духи давно распроданы и выпиты. Мои студенты-вечерники жалуются, что раньше огуречный лосьон был в свободной продаже - крепкий, дешевый. А теперь что придумали? Лосьон этот продают только в наборе „Банный“: с мочалкой и двумя кусками земляничного мыла. Если Горбачев сунется к нам, ему не поздоровится».

К агонии советской торговли Игорь относился с юмором. «Заглянул вчера на авось в магазин женского белья: год не могу достать маме чулки большого размера. Смотрю: есть чулки! Шерстяные, всех размеров. Я - в кассу. „Дайте пять пар!“ Кассирша: „Молодой человек, во-первых, продаем только по одной паре, а во-вторых, по справке из ЗАГСа. Что вы на меня уставились? Вчера родились? Нужна справка о смерти, чулки - только для обряжания покойниц“. У нас пеленки купить - справку из ЗАГСа, свадебное платье - то же самое. А теперь и чулки, потому что хоронить без чулков неприлично».

«Я опять в больнице, в той же палате. В прошлый раз давали полотенце и белье, а сейчас мне полагается только матрац, остальное несите из дома. Зато появились строгости. На дверях палаты висит инструкция: „1. За несданные в приемном покое ордена и медали администрация больницы ответственности не несет. 2. Тяжелым больным ходить по палате запрещено. При хождении по палате тяжелые больные подлежат немедленной выписке. 3. При отсутствии на мешке ФИО больного пищевые продукты удаляются из холодильника и выбрасываются“. Приходится, Наталия Никитична, быть начеку».

«Вчера поехал в деревню навестить приятеля, одноклассника. Он устал от цивилизации, живет без электричества и телефона. Мы погуляли, наловили рыбы, я собрался в обратный путь. Билетная касса закрыта на амбарный замок: нерентабельно. Кассирша сидит в лопухах на перевернутом ведре, на груди - катушка с билетами. Я спросил приятеля: „Тебе тут не скучно?“ Кассирша из лопухов подала голос: „Что вы ерунду говорите! Я сорок лет тут живу и ни разу не скучала“».

В конце восьмидесятых Игорь приехал в Ленинград защищать диссертацию. Выглядел он плохо, но не унывал. Начались перестроечные реформы, плотину прорвало: Игоря впервые выпустили за границу и стали печатать его статьи. И главное, им с мамой на двоих дали отдельную квартиру, общей площадью восемнадцать квадратных метров. В это время я уехала на работу в Европу, и наша переписка оборвалась. Меня захватила новая работа и новая жизнь. Когда я вернулась домой, то не решилась возобновить переписку. И вот, оказывается, Игоря давно нет в живых.

Поезд подходил к Москве. «Знаете, какая самая частая болезнь у новгородских пенсионеров? - спросила моя попутчица. - Не онкология и не инсульты, а растяжение связок на запястьях. Ведь в СССР не было сумок на колесиках: все из Ленинграда в руках таскали». «Ну и что они сегодня говорят про советские времена?» - «Что говорят? Вспоминают с нежностью и теплотой».