Джими Хендрикс, история брата

Глава 15. Мошенники от рок–н–ролла

Отец был в восторге от того, что вот уже 20 лет, он получал ежегодно 50 тысяч долларов с наследия Джими, и когда однажды Лео Брантон вручил ему 100 тысяч, он был на вершине счастья. И поскольку отца совершенно не интересовала деловая сторона, у Брантона были полностью развязаны руки. Я не раз пытался объяснить отцу сколь запутанную игру можно вести с финансами, но у него не возникало ни малейшего желания разобраться в делах. И когда я оказывался, по его мнению, слишком настойчив, он просто отворачивался от меня или обрывал меня фразой:

— Лучше иметь дело с чёртом, которого ты уже изучил, чем нанимать чертей, которых ты ещё не знаешь.

Было приятно осознавать, что если моим детям вдруг понадобится помощь, деньги были всегда рядом. Время от времени отец убеждал Лео выписывать чек и на моё имя для поддержки моей семьи.

Однажды, это было в ноябре 1991 года, мы тогда с отцом приехали в Голливуд на торжество по случаю ввода Джими в легендарный Зал Славы, Лео отозвал меня в сторону и сообщил, что ему необходимо обсудить со мной один важный вопрос.

— Я хочу донести до вашего сведения, что ваш отец уполномочил меня заключить с вами некое соглашение, — сообщил он мне. — Прошу вас подождать и я вышлю вам все необходимые бумаги в течение месяца.

Я не мог понять, почему Лео стал так вдруг туманно объясняться, но известие это звучало многообещающе для меня. И если он хотел, чтобы я получал деньги, что ж тут плохого. После такого краткого разговора у меня не было пищи для ума, пока через несколько месяцев я не получил от него письмо. В нём говорилось, что несколько лет назад отец стал обладателем прав на музыкальное наследие Джими на некоторый период времени с обязательными ежегодными отчислениями. Я подумал, что речь идёт о тех 50 и 100 тысячах, которые он получал ежегодно. В письме также говорилось, что срок действия лицензии истекает в ближайшем будущем. Затем Брантон подчеркнул, что отец намеревается продлить лицензию на, как назвал их Брантон, реверсивные права, но теперь Лео нужны подписи не только мои, но и подпись Жени. И если с отцом что–нибудь случиться, то мы станем прямыми наследниками этих прав. Подписав эти бумаги, мы при желании сможем получить миллион при отказе от прав на музыкальное наследие Джими.

Отложив свои подозрения на годы вперёд, я незамедлительно поставил свою подпись. Кокаин в те дни был для меня важнее и я не стал вникать во все подробности соглашения, несмотря на то, что я был закалённым уличным толкачём. я, может быть, совершал самую большую ошибку в моей жизни, но мозг меня в те дни не слушался и все юридические словечки, из которых были сотканы эти простыни, я пропускал мимо моего сознания. А миллион долларов? Эта цифра кричит, она звенит в ушах. К тому же, почему не открыть счёт в банке на моих детей, ради их будущего? Скрытые же адвокатские крючки не смогли зацепиться за мои мозги. У меня были рты, которые нужно кормить и семья, которую нужно было содержать, поэтому я просто обрадовался его предложением и только.

И когда Брантон позвонил, что готовы мои 100 тысяч, я испытал сильнейшую дрожь.

— Я перешлю вам чек, как только будет возможность, — сказал он.

— Нах, нах, нах, — ответил я. — Не беспокойтесь. Я специально прилечу к вам за ним.

И будьте уверены, на следующее утро я уже прилетел в Лос–Анжелес и оказался у дверей его канторы ещё до открытия. Оглядываясь назад, скажу, что получение этих денег возможно худшая вещь, которая когда–либо со мной случалась, потому что моя зависимость от крэка давно к тому времени вышла из–под контроля. По возвращении в Сиэтл я закупил большую партию и стал перепродавать в больших объёмах, чем обычно.

К моему неудовольствию, я вскоре заметил, что одним из условий получения денег от Брантона было обращение в центр реабилитации. Это не входило в мои планы, но я совершил это телодвижение, чтобы спасти остальное. Цент реабилитации в Орегоне, в который я записался, был похож больше на дорогой загородный клуб, чем на медицинское учреждение. Завтрак мне приносили в постель и у меня был отдельная комната. Меня предупредили, что с собой я не мог взять ничего, поэтому чувствовал я себя больше как на отдыхе, чем на лечении. Тридцать дней я считал часы до моего освобождения. Они хотели послать меня в другой центр в Миннесоте, но у них там что–то не срослось и я, сразу после перелёта в Сиэтл, направился прямиком из аэропорта Си–Тэк в одно из моих любимых местечек загрузиться по полной. В моём искорёженном сознании жизнь мне представлялась прекрасной.

Условия, которые предложил Брантон, меня вполне устраивали, Жени же, напротив, решила нанять своего адвоката. В бумагах она обнаружила слишком много подозрительных мест. Жени сообщила мне, что её поверенный выяснил сильные расхождения в оценке музыкального наследия Джими. По слухам Лео получил по лицензии MCA Music Entertainment Group около 40 миллионов долларов. И благодарим Бога, что отец, наконец, перестал игнорировать сложившуюся ситуацию.

Королевство Брантона рухнуло. С помощью Жени отец сложил разрозненные фрагменты в общую картину и в начале 1993 года нанял нового поверенного, сообщив Лео письменно об отставке. Одновременно отец подал в суд на Лео, обвинив его в мошенничестве и использовании служебного положения в личных целях. Из предоставленных Лео суду бумаг, выяснилось, что ответчик основал много заморских компаний и владеет недвижимостью на Гавайях, беспрепятственно пользуясь деньгами отца, но оформляя всё на своё имя. Также выяснилось, что всё вовсе не было так чисто–гладко, как представлял себе отец последние 20 лет. Привлечены к суду также и жена Лео, Джеральдина, сын его, Чип, а так же и старинный друг Джими, Алан Дуглас.

Местные газеты запестрели заголовками, а Сиэрл Пост–Интеллидженсер опубликовала большую статью "Процесс Хендрикса — отец рок–звезды против захватившего авторские права." Когда известный сиэтловский компьютерный миллиардер Пол Аллен вник в ситуацию, то предложил отцу более 4 миллионов долларов на возвращение авторских прав, захваченных Брантоном. Дело вышло за пределы нашего города и приобрело всемирный резонанс в международной пластиночной индустрии.

Отец не разбирался, если не сказать больше, в судебном делопроизводстве, тяжбах и судах. Положение оказалось слишком тяжёлым для его понимания и легло тяжёлым бременем на его плечи на все следующие годы. Отцу уже было за семьдесят, а его память никогда не была острой. Он старался, как мог, ответь на все вопросы адвокатов, но очень часто вспомнить он ничего не мог.

Напротив, Жени быстро вникла во всё, и решила сама для себя, что никто другой не сможет лучше неё представлять интересы семьи. Её рассказы стали наполняться вымышленными деталями, если не сказать больше — она начала писать новую правду. Острая боль пронизывала мои внутренности, каждый раз, когда она произносила слова "мой брат." Многие были не знакомы с динамикой нашей семьи и считали, что она говорит истинную правду. Временами она даже утверждала, что Джими её биологический брат. Вымысел оказался более жизнеспособным, чем сам факт, и, пользуясь любым удобным случаем, она рассказывала, как близки они с Джими были при жизни, как сильно он её любил и обожал. Правда же было в том, что брат видел её мельком три–четыре раза, когда ей было шесть и семь лет. Но многие покупались, для меня же это было чистейшей глупостью.

Дело Брантона длилось два года, вплоть до лета 1995 года, но так до конца и не распутались все следы. В итоге, адвокаты отца отсудили у Лео Брантона и Алана Дугласа права на музыкальное наследие Джими. Я обрадовался за отца и за нашу семью, потому что кому как не Хендриксам полностью контролировать наследство Джими. А отец смог вернуть одолженные у Пола Аллена 4 миллиона.

Я благодарен Жени за её участие в судах и за то, что она сумела довести дело до конца. Она же с помощью адвокатов создала в июле 1995 года для отца компанию Experience Hendrix, LLC. Отец стал главой компании и продал лицензию на право издания музыкального материала Джими МСА за 40 миллионов долларов. Это большое достижение для нашей семьи в целом, но судебный процесс так увлёк Жени, что она стала активно участвовать в делах компании и в дальнейшем. Оглядываясь назад, мне бы стоило более внимательно отнестись к её деятельности, но я был слишком занят своей собственной жизнью.

Даже после окончания суда над Брантоном и Дугласом и основания своей собственной компании, отец продолжал заниматься ландшафтным бизнесом. Он объезжал свои, разбросанные по всему городу участки, ругался с рабочими, вёл переговоры с клиентами. Все годы эта работа поддерживала в нём желание жить и они никогда бы не решился её бросить, невзирая на невероятные суммы, о которых он слышал от адвокатов на собраниях по делу компании. Эти собрания утомляли его и он доверил правление компании полностью в руки Жени, а сам погрузился в своё любимое дело. В тот момент и я мог присоединиться и вести активную роль в делах компании, но не проявил к этому никакого интереса. Я никогда не стремился к власти и, возможно, никогда бы не смог управлять чем–либо.

В то время наркотики в моей жизни полностью вышли из–под контроля, но, видимо, тогда, в 1996 году, всё достигло критической точки. Стало ослабевать моё увлечение крэком, но дурь я продолжал курить каждый день. И, несмотря на постоянный дурман в моей голове, я ежедневно толкал кокаин и имел десятку в неделю. Постоянный приток денег позволил мне купить роскошный пентхаус на Капитолийском холме в Сиэтле и стал, как многие это делают, заправским домовладельцем. Дом красиво смотрелся снаружи, лужайка и всё такое, но внутри… страх и ужас. Редкие посетители приходили и уходили в надежде найти лучшее жильё, а я оставался там на ночь и очень часто с какой–нибудь новой подружкой. Многие оставались, чтобы просто заторчать — совершенно немыслимый калейдоскоп девичьих тел: Мишелли, Номер Один, Номер Два и Номер Три, даже русские были, Саша, Тася и Яна. 24 часа, семь дней в неделю непрерывной карусели событий.

Мои посетители обменивали на наркотики всё, что могли принести в руках, и вскоре моя квартира стала похожа на ломбард или таможенный склад изъятых вещей. Все ящики шкафов и комодов были забиты драгоценностями, украшениями, одеждой и разной техникой, выменянными на кайф. Одна тёлка даже принесла повидавшую виды гитару взамен на наркотики. Я не очень сильно тогда разбирался в гитарах и просто прислонил её в гостиной к стене.

Однажды вечером, помню, я тогда сильно нагрузился и лежал в небытии на диване. Вдруг, что–то загудело и затем раздался низкий чистый звук. Я открыл глаза и увидел как гитара медленно съезжает в углу. Вокруг струн образовались небольшие облачка пыли, видно, накопившиеся за прошедшие месяцы. Скорее всего, это было небольшое землетрясение, которое я не заметил из–за своего состояния, но отреагировала на него во всём доме только одна гитара. Затем, я увидел небо, облака, плывущие по сероватому небосклону, и услышал прекрасную музыку, которая слышалась всё громче и громче, таинственные звуки гитары. И голос Джими, где–то на задворках моего сознания, произнёс:

— Что ты хочешь от жизни, Леон? Уже пора, пришло время взять в руки гитару. Это всё, что тебе осталось сделать.

Очнувшись, я вскочил с дивана и бросился в угол, схватил гитару и… мысли мои унесли меня в тот, один из далёких дней нашего детства, когда в кладовке у миссис Максвелл Джими из мусора выудил укелеле. Остаток ночи я провёл, перебирая струны. С гитарой в руках я почувствовал, что не испытывал много лет, я ощутил некое направление и моё предназначение.

Во–первых, я едва знал аккорды, и, купив самоучитель игры на гитаре, я сошёлся с какими–то местными музыкантами. Не прошло и нескольких месяцев, как мы решили сколотить группу. Наконец, после стольких поисков своего места в этом мире, я нашёл его вместе со своей гитарой, я нашёл музыку, а музыка нашла меня. Я благодарен Случаю и доверился Музыке, она вывела меня из тьмы и помогла собрать остатки моей жизни воедино.

Вскоре я открыл одно замечательное свойство гитары — заполнять пустоту, оставляемую наркотиками. Впервые в жизни, у меня было что–то, во что я мог вложить энергию и вылиться эмоционально. С той минуты всего себя я отдал музыке, я не оглядывался назад, я ясно чувствовал, что на верном пути. Все, кто меня знал, поддержали меня, но искренне боялись за моё будущее. Они знали, насколько жесток музыкальный бизнес, пожирающий музыкантов и выплёвывающий их обглоданные розовые косточки. Но мне было наплевать. Я не помню, чтобы для брата это было помехой. Я надеялся, что смогу сам артистически выразиться и отдать должное его музыкальной душе.

В итоге я познакомился со всеми рок–звёздами Сиэтла, но не все восприняли мою музыку. Большинству гитаристов вообще не понравилось моё появление на музыкальном горизонте. Они посчитали, что я не имел права брать в руки гитару, в ответ я только мило улыбался и отвечал:

— Простите меня, что я задел ваши чувства, я только следовал зову сердца.

Моё тело сопротивлялось моим попыткам выйти по открывшейся мне музыкальной тропе из тьмы наркотической зависимости. Все кругом знали об этом, в особенности, отец. И он решил, что пришло время включиться ему самому в спасение моей жизни. Он уже был стар и настаивал на моей отправке в реабилитационный центр. Он объяснил, что уже основал трастовый фонд специально для меня, назвав его моим детским прозвищем Bodacious, который составлял 25 процентов от Наследия. Он добавил сверх того 10 тысяч ежемесячно на моё лечение. Но даже после этого я не мог остановиться.

Прошёл ещё год или около того, прежде чем я смог сбросить верёвку со своей шеи. Это не было землетрясение и Скалистые горы не сдвинулись с места, и, может быть впервые, жизнь мне показала, что необходимо остановиться, прежде чем будет уже поздно. Это были мои дети, маленькие свидетели моего падения. Меня на обед пригласила моя дочь Тина. В гостиной на диване сидели все мои дети, у всех, у Джими, у Алекса, у Джейсона, у Ли–Энн и даже у совсем ещё маленькой Джонелль, у всех, было очень серьёзное выражение лица. Как будто по радио объявили начало войны. И когда они все стали наперебой укорять в моей неспособности противостоять наркотикам, я не смог возразить ни одним словом.

— Пожалуйста, папочка, прошу тебя, — сказала малышка Джонелль. — Все говорят, что ты умрёшь, если мы не поможем тебе.

Слёзы брызнули у меня из глаз от такого признания в любви. Они не хотели потерять меня, и более того, позаботились обо мне, несмотря на то, что все эти годы я не мог им предложить ни своей помощи, ни своей любви. Они зарезервировали для меня место в реабилитационном центре в Паседонии, штат Калифорния, с солнечными лучами и с тенями под пальмами.

— О, мне надо собраться, взять рубашки, брюки, я мигом домой и обратно…

— Реабцентр — это не показ мод, — серьёзным тоном сказала Тина. — Тебе уже пора в аэропорт, чтобы успеть на самолёт. У тебя нет времени заглянуть домой и нагрузиться в последний раз.

Как я выдержал тогда борьбу с собой, одному Богу известно, но я поехал. Я не собирался спорить с ними.

К счастью, дети не могли подражать мне и следовать моей дорогой, так как по большей части я не оставлял следов. Я никогда не вёл учёт своим сделкам и не записывал стрелки. И не дайте мне соврать, я никогда не подавал им плохого примера, но теперь у меня была прямая надежда подать им истинный пример мужества.

Я хорошо помню, как однажды один из моих сыновей сказал мне:

— Я хочу быть похожим на тебя, отец.

Ни в коем случае не делай этого, — ответил я ему, — Улица не способ жизни.

По–прошествии двух месяцев из положенных трёх лечения, я уговорил моего лечащего врача перевести меня в местечко под названием Дженесиз—Хаус, в реабилитационный центр на Шевиот–Хиллз в Лос–Анжелесе. Но когда через пару недель я решил пройтись и напился, они меня отчислили и, несмотря на то, что от сильнодействующих наркотиков меня почистили, я много раз был на грани, оставалось только переступить черту. Однако я был настроен серьёзно и ни разу не поддался искушению.

Моё будущее представлялось мне невероятно сумеречным, пока я не встретил Жасмин Рогг. Не прошло и пары дней после нашего знакомства, как она привела меня на встречу анонимных алкоголиков Лос–Анжелеса. Там я познакомился с людьми, для которых зависимость уже была вчерашним днём. Они все побывали там же, где и я, и понимали, куда могла бы увести меня такая жизнь.

Мы с Жасмин съехались и никогда не говорили о прошлом. За первый же месяц я полностью освободился и моя душа постепенно стала складываться из обломков. Много раз в предыдущие недели я думал, что это уже никогда со мной не случится. Моё перерождение было столь быстрым, что скорее было похоже на чудо.

За всё время моих попыток выбраться из тьмы, я ни разу не вспомнил о наследии Джими и о делах Experience Hendrix. Просто в мыслях не было места. Но для отца было важно, чтобы мои дети вместе со мной заботились об этом в будущем. Понимая его желание обеспечить будущее своим внукам, я решил, пусть всё есть, как есть, пусть Жени и Бобби, который занял пост президента, этим занимаются. Я был уверен, что ему скоро надоест капаться в эпохе секса, наркотиков и рок–н–ролла, и, более того, он же сам мне говорил, что это может отрицательно сказаться на его положении в Костко. Вы подумаете, что это легкомысленный поступок с моей стороны, и будете правы, но я не придал тогда большого значения его неожиданному появлению.

Но чем большим потоком начинали стекаться деньги в Фонд Джими, тем всё большую активность показывала Жени во всех деловых проявлениях семьи Хендриксов. К сожалению, многие родственники были отвергнуты и в первую очередь, наша тётушка Долорес и наши двоюродные братья и сёстры с маминой стороны. Для них работа в Experience Hendrix уже была бы большим жизненным успехом, но их мечтам не было суждено осуществиться. Джими был бы очень недоволен поведением Жени по отношению к членам маминой семьи. Мы бы ничего не смогли сделать без помощи тётушки Долорес и многих других и теперь, вместо того, чтобы предложить им работу и заплатить по счетам, они были все просто отвергнуты.

Отец всем говорил, что он не компетентен в ведении дел и принятии решений и только ставил свою подпись на бумагах, необходимых, чтобы выиграть процесс против Лео Брантона и вернуть права в семью. И мне было бы интересно узнать, что думает каждый из участников на самом деле, изменилось ли что–либо к лучшему после решения суда? Отец по–прежнему считал себя некомпетентным и ему не с руки ворочать такой махиной, как наследие Джими, но понимает ли он теперь, под чем ставит свою подпись?

Жени переселилась к нему в Скайвей, симпатичное местечко в самом центре треугольника Сиэтл–Таквила–Рентон. Были разговоры о переезде отца в более просторный дом, но это не было его инициативой. Кроме того, миллионный комплекс у озера Вашингтон с малочисленным населением имел свою специальную автостоянку, поэтому отец не мог бы ставить свой грузовик у окон своего дома, и такой вариант его бы не заинтересовал. Перед своим домом в Скайвее он свободно оставлял его прямо перед крыльцом, к чему он привык за свою долгую жизнь. В глубине своего сознания он считал, что всё может измениться в любую минуту, и пока у него есть его грузовик и его инструменты, он всегда сам сможет обеспечить себя, что бы ни произошло.

Здоровье его было уже не таким, как прежде. После операции на сердце в 80–х, состояние отца то менялось к лучшему, то, наоборот, ему становилось хуже.

Жени и Бобби определили его в дорогой санаторий по уходу за престарелыми, расположенный недалеко от центра Сиэтла. Когда мы с Жасмин навестили его там, отец сидел и смотрел телевизор. На столе у кровати лежала стопка дисков, некоторые из них были с моими записями. Но как только он заговорил, то сразу превратился в нашего отца, которого мы знали прежде.

— Эй, парень, иди–ка и переключи программу, — обратился он ко мне.

Затем он повернулся к Жасмин.

— Милочка, не могла бы ты растереть мне ноги, он побаливают, как всегда. Вот так, спасибо.

Но месяцы шли, а состояние отца не улучшалось. У него были застойные явления в сердце и новый клапан, который ему пересадили, был отторгнут. Пришлось даже вшить ему стимулятор сердца. Жени заручилась властью адвоката и не считала нужным держать меня в курсе своих дел. Отец же то находился дома, то его снова отправляли в центр, когда ему требовался специальный уход.

Про мои отношения с Жени и Бобби нельзя сказать, что они улучшились, но то, что отцу приходилось периодически прибегать к медицинской помощи, это всех нас одинаково беспокоило.

В декабре 1999 года Жени уговорила отца написать автобиографию "Мой сын Джими", которую она помогла ему издать. Читать её было невозможно. Отцовская память уже давно была затуманена и большая часть его мемуаров ничего общего не имели с действительными событиями нашего детства. Алкоголь делает странные вещи с человеческой памятью. В книге много, я имею в виду именно много, полуправд. Но одно из самых комических описаний связано с нашим питанием, о том, как отец готовил нам завтраки, обеды и ужины и с каким удовольствием мы уплетали хлопья с молоком, ореховое масло и джемы, варёные яйца с беконом, бананы, яблоки, апельсины, арбузы, разнообразные салаты, хот–доги, пирожные, пироги, рулеты с корицей и мороженное. Читая эти пассажи можно подумать, что мы с Джими росли в лавке бакалейщика. Приведу ещё несколько особенно понравившихся мне моментов из отцовской книги: отец настаивает, что никакой автокатастрофы с участием меня, брата и мамы не было, клянётся, что никогда мы с братом не встречали Малыша Ричарда, когда были ещё подростками и во времена бродяжничества никогда он нас не брал с собой в игорные дома. Наиболее нелепое заявление, напечатанное на страницах его книги, это — "Джимми не встречался с Леоном после семи лет."

Полистав книгу, я позвонил отцу.

— Книга? Какая книга? Я не знаю никакой книги, — ответил мне голос отца в телефонной трубке.

Трудно было удержаться от улыбки. О, мой Бог, я любил отца. И совершенно неважно, что произошло между нами за все эти годы, он был замечательным человеком. Хотя я и был страшно разочарован, прочитав его книгу, я не собирался укорять его. Это была не его вина.

— Всё в порядке, не бери в голову, — ответил я ему. — Совершенно незачем тебе знать, что они там понаписали в ней, я люблю тебя, отец.

— И я люблю тебя, сынок.

То, что напечатала Жени, несёт в себе идеальные конструкции мемуаров. И снова, она талантливо переписывает историю. Я заметил множество несоответствий, касающихся нашего с братом детства, моя роль последовательно исчезает из истории жизни Джими Хендрикса, а на оборотной стороне пластинки печатается история самой Жени, как идеального члена семьи Хендриксов.

Следующие два года для Жени и Бобби как будто не существовало ни меня, ни моей семьи. Но это не из–за критического моего отношения к опусу, который они приписали моему отцу. Оглядываясь назад, я стал понимать, что я реально стоял на их пути. Помню, несколько раз, когда я приходил навестить отца в университетской больнице, я находил своё имя в списке лиц, которым отказано в посещении. Когда же я всё же добился, чтобы мне выписали пропуск, отец уже не мог ничего говорить, только крепко сжимал в руке мою музыку, выпущенную на дисках. Он мог только подавать знаки глазами и улыбаться. Было горько наблюдать, как уходит жизнь, но я крепился и пытался поддержать его, как только мог. Он знал, что я где–то рядом, в палате. Бессомненно, он любил меня. Жени распускала слухи, что я совершенно не интересуюсь состоянием здоровья отца и со своей стороны делала всё от неё зависящее, чтобы я поменьше виделся с отцом. Не знаю, было ли это из–за того, что я мог помешать ей, или она действительно так пеклась о здоровье моего отца.

До сих пор я не могу с уверенностью сказать, рассчитывали ли они на меня. Все эти годы я бесчисленное количество раз убеждался, что Жени не принесло бы большой радости моё участие в управлении музыкальным наследием брата. Приведу небольшой пример, Жени продала лицензию фирме Рибок на использование его песни Are You Experienced? в коммерческих целях. Я же уверен, что брат на это среагировал бы большим "нет–нет и ещё раз нет."

Другие её музыкальные издательские попытки не лучше. Многие записи, изданные ею за прошедшие годы, составлены из песен и джемов, которые, я уверен, брат не хотел бы выносить на общественное обсуждение. У меня кровь застыла в жилах, когда я впервые увидел, имя Жени на обложке коробки дисков, в роли продюсера этого издания. В самом начале я был полностью на её стороне, ведь реставрировать и издать старые записи Джими — это большое дело. Но как показало время, выпускался сырой, недоработанный материал, чего сам бы Джими никогда не допустил, будь он жив. Выпуск посмертных альбомов есть ничего больше, чем просто денежная авантюра.

Думаю, эти люди не представляют ясно, что делают. Перетасовывая музыку Джими, пререиздавая, перемикшировая, они занимаются перепродюсированием и переменеджированием. Они насыщают рынок множеством одинаковых записей в разных обложках. Ремастеринг — это трюк по выманиванию денег на одном и том же материале. Три жизни брат выпустил всего три альбома, Are You Experienced, Axis: Bold as Love и Electric Ladyland и все они составлены им самим. Помимо этого все другие издания были решением других. Как много раз вы смогли бы продать одно и то же? Мой брат никогда бы на это не пошёл. Я слышу его голос:

— Зачем на пластинку помещать несколько версий одной и той же вещи? В чём прикол?