Джими Хендрикс, история брата

Глава 16. Без отца

Отец умер 17 апреля 2002 в своём доме в Сиэтле. Мы с Жасмин были в Лос–Анжелесе, когда услышали, как диктор объявил об этом в утренних новостях. Затем позвонила его экономка и рассказала подробности. Последние годы у отца было слабое здоровье, но ему же было уже 82 и если вспомнить какой образ жизни он вёл, для всех было неожиданностью, что отец дожил до столь преклонного возраста.

Отец умер и в этом нельзя винить никого, но я просто обязан был приехать на похороны со своими детьми, где встретил людей, испытывающих ко мне чувство презрения. Переступив порог баптистской церкви Горы Сиона, я сразу почувствовал дурной запах. Для моей семьи были приготовлены места в боковом нефе, тогда как Жени со своей семьёй заняли места непосредственно в самом центре. Создалось впечатление, что женщина, обязанная произнести панегирик по отцу, перепутала место и время и произнесла хвалебную оду в честь Жени. В первые же слова она вложила насколько любящей и заботливой дочерью была Жени для моего отца и как много надежд он на неё возлагал. Я еле сдержался, чтобы не вскочить со скамьи и не крикнуть всем собравшимся, "Стойте! Это похороны моего отца, а не пиар–кампания Жени!"

Ситуация нисколько не улучшилась, когда мы приехали на кладбище Гринвуд—Мемориал-Парк, где был похоронен Джими. Жени с Бобби заняли первый ряд, нашей же семье даже не хватило стульев. И как если бы этого было недостаточно, все родственники Жени удобно расселись под тентом, в то время как родственники моего отца и его друзья встали тесным кольцом, пытаясь укрыться от дождя. Здесь я взорвался, я пошёл прямо по проходу и сказал, чтобы те подвинулись и дали моей семье тоже сесть. Не поверите, они тут же разбежались как тараканы. Думаю, они прочли по моему лицу, что шутить я не собирался.

Но когда, во время торжественной церемонии с флагом, офицер подошёл ко мне и протянул его мне, Жени вскочила со своего места и, подпрыгнув ко мне, выхватила флаг из его рук. По обычаю, если кто–то из супругов умирает, флаг полагается держать сыну умершего или дочери по старшинству, но никак не приёмной, и притом самой младшей, дочери. Видели бы вы, как исказилось её лицо! Но насколько я её уже узнал, это было всего лишь цветочки.

Мы не только не были приглашены, но и сами не хотели иметь ничего общего с приёмом, устроенным Жени в память о моём отце. Мы отправились в город, где был заказан нами ресторан и, уважая обычаи, я протянул Жени и Бобби приглашения, напечатанные мною заранее, но они тут же были разорваны ими и брошены на землю. Ну, что ж, это их промах, они сами этого хотели. На устроенные нами поминки собралась вся наша огромная семья, и пришло столько друзей, что они с трудом разместились, многих я не видел много лет. Это была величайшая дань моему отцу.

Чтение завещания было назначено на следующее утро. Не могу вам сказать, насколько я был огорчён и удивлён, когда узнал, что меня даже не пригласили на эту церемонию. Моё сердце сжалось перед пугающей очевидностью, что всё идёт совсем не так, как должно идти. Только спустя несколько дней моему адвокату удалось получить копию отцовского завещания. После того, как я прибыл к нему в контору, он плотно прикрыл за мною дверь.

— Они прислали по почте твоё наследство, — сообщил он мне.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Это трудно объяснить в двух словах, Леон, прости.

Он обратил моё внимание на пол, где стояла уже распечатанная коробка. Он водрузил её на стол и достал из неё золотую сорокопятку Джими.

— Это что, шутка? — воскликнул я, поднимаясь со стула.

— Полагаю, ты близок к правде. Пересмотрев бумаги, я понял, что у тебя большие проблемы.

Он помолчал, потом взглянул мне в глаза.

— Ты вычеркнут из отцовского завещания.

Нет необходимости говорить, что я потерял дар речи. Когда я, наконец, взглянул на бумаги, мои 25 процентов наследия Джими, которые составляли Фонд Сорванца, полностью исчезли. Мой адвокат уверил меня, что моё имя фигурировало во всех предыдущих вариантах отцовского завещания, вплоть до этого, последнего, которое отец переписал 4 года назад в 1998 году. Я просидел в конторе моего адвоката до самого закрытия, может час, а может ещё дольше, читая и перечитывая строчку, касающуюся меня: "одна золотая сорокопятка"… по выбору Жени.

Я отбросил стул и уставился в потолок, думая найти там решение проблемы. Затем меня осенило. Я вспомнил один случай. Где–то в конце 80–х воры забрались в отцовский дом и украли со стены золотые пластинки Джими. Очевидно, все эти годы Жени считала, что это сделал я. Нелепое предположение, но оно также нелепо, как всё, что она делает. Зачем мне инсценировать кражу наших семейных реликвий? С тех пор, что бы я ни говорил, я не мог изменить её убеждения.

И это не могло быть моим наследством, это было её местью.

Мой адвокат обратил моё внимание на приложение к отцовскому завещанию, в котором говорилось, что Жени принадлежит 48 процентов наследия. Это же практически половина всего! Возмутительная ситуация. Без сомнения, меня вырезали из отцовского завещания. К сожалению, в то время у меня не было денег, чтобы начать борьбу. Я был в полном расстройстве и почти потерял надежду, когда один из сиэтловских антрепренёров, Крейг Диффенбах, образовался на горизонте и вложил свои собственные деньги в начало борьбы за моё наследство. С деньгами Крейга мой адвокат, Боб Каррэн, и я 16 августа 2002 года подали иск на возвращение моей доли наследства. Мы обвинили Жени, по словам моего адвоката, "воспользовавшуюся его доверием в личных целях" с тем, чтобы отец изменил своё завещание. Сам бы отец никогда не вычеркнул моё имя. Мы — Хендриксы по крови и он любил своих внуков больше всего на свете.

В ходе расследования выяснилось, что по требованию Жени отец и Джими были тайно среди ночи перезахоронены дальше по аллеи от того места, где они были первоначально захоронены. Всё это было сделано раньше, за несколько месяцев, и узнал я об этой секретной операции случайно, от репортёра, спросившего меня во время интервью, почему я не попрепятствовал этому. Не слишком ли громко было сказано "покойтесь с миром", думал я тогда. Болью в моём сердце отозвался этот миллионный мемориал, куда перенесли отца и Джими, в то время как наша мама лежит где–то поблизости в безымянной могиле. Жени действовала самостоятельно и даже не сочла необходимым посоветоваться со мной.

Моё дело медленно переползло в следующий год, обрастая исписанными страницами. На протяжении всего времени и Жени, и Бобби делали вид, что сильно удивлены тому, что отец исключил меня из своего завещания. Они постоянно повторяли, что изменения в завещании отец сделал без их участия. Жени и Бобби даже выдвинули предположение, что основной причиной этому послужила моя наркомания. Возможно, им бы удалось убедить в этом судью, но только не меня.

Я оказался не одинок в оценке деятельности Жени. Её старшая сестра Линда и наша двоюродная сестра Диана объединили со мной свои усилия и подали иск, обвиняя Жени в управлении отцовским фондом в свою пользу, не считаясь с другими членами семьи, хотя их имена и упомянуты в завещании. Мы хотели снять с Жени полномочия распорядителя и сместить их обоих, и Жени, и Бобби с поста управления всеми семейными компаниями. Также мы хотели, чтобы суд присудил им возместить нам всем убытки. Прошло уже более двух лет со смерти отца, а тяжба всё ещё не сдвинулась с места. Более того, Жени заявила, что ни о каких отчислениях из фонда и речи не может быть из–за моего иска против компании Experience Hendrix. И как всегда я стал для всех козлом отпущения.

Моё дело не рассматривалось в суде вплоть до 28 июня 2004 года, почти 2 года спустя, как оно началось. Ещё мы обвинили Жени и Бобби в использовании с первого же дня своего служебного положения в личных целях, а также в растратах миллионов из фонда компании. Один из адвокатов, Дэвид Озгуд, представляющий двоюродную сестру Диану и мою сводную сестру Линду, выяснил, что Жени и Бобби не только позволили себе взять из фонда денеги на покупку шикарных домов, но и установили сами себе огромные оклады и выписывали себе единовременные премии весь предыдущий год. Адвокаты выяснили также, что за это же время Experience Hendrix не отчислила ни одного пенни доверителям, среди которых было много наших родственников.

Свидетели шли один за другим все следующие 2 месяца, все, от моей тётушки Долорес, заявившей, что отец всегда обещал ей, что его внуки и я будут обеспечены, до многих друзей детства Джими, таких как Джимми Вильямс, которые также свидетельствовали в мою пользу. Полагаю, если вам вздумалось бы собрать общественное мнение, но не тех, кто присутствовал на суде, и не Жени с Бобби и их команду, вы подумали бы, что меня правильно вычеркнули из отцовского завещания.

В ходе слушания меня, по просьбе Джаджа Рэмсделла, даже проверили на ДНК, чтобы установить, являлся ли мой отец мне отцом или нет. Однако Джадж Рэмсделл безапелляционно заявил, что результаты теста не имеют никакого значения и, как говорится, запечатал их в конверт. Но что бы этот тест ни показал, Эл Хендрикс, был моим отцом. Он всегда был моим отцом и этого никогда не изменить.

Все эти семь недель я был очень занят своими музыкальными проектами и старался держаться на уровне. Одна из самых известных сиэтловских фирм была моим спонсором и я чувствовал себя в надёжных руках. Хотя мои адвокаты слишком самоуверенно вели дело, я был совершенно спокоен. Если я выиграю, я стану главой трастового фонда, который отец собирался создать для своих внуков и меня. Если суд повернётся в другую сторону, я просто буду сам заботиться о своей жизни. Смысл не в исходе дела, я не собирался позволять кому–то унижать меня.

24 сентября 2004, спустя чуть более двух лет моей борьбы с Жени, Джадж Рэмсделл довёл до сведения моих адвокатов, что готов сделать заключение. Я вошёл в переполненный зал заседаний, окружённый моими друзьями и членами нашей семьи, которые, чтобы показать свою поддержку, надели футболки с надписью ЕГО НАСЛЕДИЕ ЖИВЁТ В ЕГО СЕМЬЕ И В ЕГО ДРУЗЬЯХ И КРОВЬ ДЖИМИ БЕЖИТ ЧЕРЕЗ МЕНЯ К НИМ.

Каждый надеялся на лучшее, но, к сожалению, это оказалось не нашим днём.

Заключение заняло 35 страниц, судья зачитал отцовское завещание 1998 года и подтвердил моё право только на одну золотую сорокопятку. На заявление, что Жени воспользовалась доверием в личных целях, судья уверил нас, что это дела не касается и смещать её с поста председателя он не собирается, но впредь обязал её лучше следить за временем выплаты процентов доверителям. Это была наша крошечная победа и первый шаг в верном направлении.

Я заранее был готов к любому исходу. Но я отказался позволять судье отправлять мою жизнь в мусор. Моя семья была слишком крепка, чтобы сдавать позиции. Во время процесса я готов был к самому худшему. Тяжёлые времена меня не пугали, я испытывал их всю свою жизнь. Ничего нового они не могли принести мне. Я мог стать нищим и выкинутым на улицу, после того как истратил все свои деньги на судебные издержки, но я никогда не позволил бы себе жить и умереть с такой вопиющей несправедливостью.

Мы проиграли, но никто из нашей семьи и тем более я, не стали предаваться унынию. У нас была возможность подать апелляцию. Я улыбался, покидая зал суда. Уверен, многие репортёры и газетные обозреватели подумали, что я сошёл с ума. Но я, впервые за все годы, почувствовал уверенность после заключения судьи. И, несмотря на то, что нашу апелляцию отклонили, а позже и Верховный суд поступил также, чувствовалось, что моя команда только от этого выиграла, укрепив свои силы в борьбе. Что сделано, то сделано. Настало время двигаться вперёд.

Хотя для некоторых это могло показаться финишем на моём пути, долгий путь потерь привёл к великолепному преображению в моей семье. Это заключение суда позволило мне освободиться и идти своим собственным путём, а не завязнуть в официально–легальном крючкотворном бизнесе. Мы с Жасмин остались ещё ненадолго в Сиэтле, но затем вернулись в Лос–Анжелес и купили там дом. Всю мою жизнь я твёрдо стоял на ногах и теперь, я не видел причин, изменять своим привычкам. Вернулось всё, чем я обладал, мои картины, моя музыка, а это не так уж мало. Трудностям и беспокойствам не нашлось места в моём жизнерадостном сердце. И совершенно неважно, что произошло, важно то, что в душе моей мир.