Джони, оу-е! Или назад в СССР 2

Глава 8

— Я не потому удивился. Почему, они — мои усилители и примочки? Наши, Евгений Семёныч. Ты сейчас в производство вовлечён, как бы, не на восемьдесят процентов. Я только паяю, да собираю, а ты всё остальное: корпуса, радиаторы, ручки. Не заловят тебя, кстати, на заводе с радиаторами и ручками из нержавейки? Доказывай потом, что ты на завод лом алюминия носил…

— Да, не должны. Но лучше свой токарный станок заиметь, конечно.

— Я тебе давно говорил: давай соберём свой? Нам много не надо. Только чтобы крутилась да мал-мала двигалось туда-сюда… Помнишь, те детали, что я с мусорки притащил? Я показывал тебе… Их можно приспособить?

— Те, что на балконе? От станка? Не-е-е… Там столько ещё надо… Лучше, что попроще собрать. Из мощной дрели, например. Небольшой редуктор у меня есть. Тиски большие. А где материал брать будем? Чтобы точить? Люминь в магазине не продаётся.

— Плавить надо самим. Этого… алюминия на улице, как… Ложки-вилки, в конце концов, скупать можно. Железа листового, как грязи. Нарезать, скрепить, покрасить… Вот тебе и корпус. Сейчас мода под дерево… Я знаю, как под дерево красить. Резинкой мазнул — вот тебе и узоры. Красиво будет смотреться, если и ручки деревянные будут. У японцев блескучие, а у нас, типа, деревянные, под мебель.

— Всё равно без радиаторов не обойдёмся, а их только лить, — согласился Семёныч.

Наша беседа «ни о чём» вдруг превратилась в производственное совещание.

— Индукционную печку собрать, как два пальца об… асфальт. Ты, главное, токарным станком займись. Хотя… Если плавить алюминий, то ручки и из него можно лить. Всё! Я собираю индукционный тигель, а ты не торопясь думай над токарным станком. В конце концов, можно и вручную резец водить, если алюминий точить. Или напильником

Семёныч молча, дёрнул головой, хмыкнул и улыбнулся.

— Странный ты, всё-таки, пацан, Женёк. Слишком уж предприимчивый! Тебе бы в Америке жить, наверное, бы, миллионером стал.

— Нет, Семёныч. В Америке такого бардака нет и бесхозяйственности нет, как, в СССР. Там алюминий на улице хрен найдёшь, а тут даже в центре города можно проволоку найти любую, хоть медную, хоть алюминиевую.

— Ты так говоришь «тут», словно не здесь родился, — хмыкнув, сказал Семёныч. — Ты, Женёк, точно, как Американский шпион, к нам заброшенный.

— Ага… А где же тогда у меня парашют и радиостанция?

— Ха! Радиостанцию тебе сварганить, как, ты говоришь, два пальца об… асфальт. А парашюта нет? Так может тебя морем доставили. Есть такие подводные средства доставки. Женька утонул, а тебя подсунули…

Я вылупился на Семёныча.

— Ты, чо, Семёныч, с дуба рухнул? — Я аж «чокать» начал от удивления. — Шутишь, или вправду так думаешь?

Семёныч улыбнулся.

— Струхнул малость?

— Вот ещё! С чего мне «трухать»? С какого перепугу? — Удивился я.

— Тогда скажи, откуда ты эти схемы усилителей берёшь? И ведь не одну две, а вон сколько! И колонки и 'примочки! Не может советский пацан это всё знать. Не откуда ему это знать, Женёк. Ты, или чьи-то записи нашёл, или… Или это не твои мысли. Это видно и понятно. Чтобы одну стоящую схему создать, знаешь сколько надо работать? Сколько исследований провести, испытаний? Целые лаборатории работают, институты… А ты взял и нарисовал вдруг уже конечный вариант, самый оптимальный. Так не бывает, Женёк.

— А Менделеев? Нам говорили, что он таблицу элементов во сне увидел.

Семёныч нахмурился.

— Что-то я у тебя учебника по химии не видел.

— Это нам физик рассказывал, — сказал я, а сам подумал, что Семёныч совсем не прост и мной интересуется по серьёзному.

— Менделеев увидел свою таблицу, потому, что всю жизнь думал о ней и тасовал эти элементы, как колоду карт. И ты думаешь, это была первая его таблица? Очень я сомневаюсь… Не бывает так. Смотри, как радио развивалось. Кто ещё в начале века мог представить, что мы телевизоры будем на заводах выпускать и дома их смотреть? А твой усилитель ещё на шаг вперёд шагнул.

— Что там необычного в моём усилителе, Семёныч? Те же транзисторы, конденсаторы, индукция, резисторы… Просто регулирую фильтры и всё.

— Не-е-е, — Семёныч покрутил головой. — В том-то и дело, что такую схему без исследований и очень точных приборов не разработать. Потыкаться можно и случайно прийти к такому — можно, но ведь ты не «тыкаешься».

— А может, я тоже «тыкался»? — спросил я, улыбаясь и удивляясь рассудительности обычного радиста.

Семёныч отрицательно покрутил головой.

— Ты сам сказал, что «раз и пришло в голову», а так не бывает, Женёк, если только не в сказке… А где ты тут видишь сказку?

Семёныч обвёл помещение кафе взглядом.

— И архив ты наш семейный как-то быстро нашёл…

— Ты, что, Семёныч? В чём ты меня подозреваешь? — возмутился, мысленно ужасаясь я.

— Да не в чём я тебя не подозреваю, — вздохнул Семёныч. — Просто… Как-то всё вдруг непросто стало. Было просто и понятно, а сейчас и не просто, и не понятно, как жить дальше.

— А я-то здесь причём? — хмыкнул я. — Это у меня было всё просто и понятно, а вот теперь, действительно и не просто, и не понятно, как с этим…

Я показал глазами на потолок кафе, который был нашим полом…

— … жить дальше. Мог бы и в КГБ сходить и рассказать, как нашёл сии бесценные сокровища в твоей, между прочим, квартире, Семёныч, а пошёл к тебе.

Я осуждающе дёрнул головой и краем рта.

— Целый месяц прошёл. Почему сразу не пришёл?

— Да потому, что у вас с матерью, то конфетно-букетный период был, то послесвадебные, э-э-э, заботы. Разозлил ты меня, «па-па». В первый же день усыновления расстроил. Про шпионов каких-то заговорил… Я, по-твоему, иностранный шпион? Что ж ты усыновил меня?

Я помолчал, приходя в себя и успокаиваясь. В чём-то Семёныч был прав. Можно было предположить, что иностранная разведка охотилась за архивом предков Семёныча. Таким архивом, если передать его за рубеж, можно сильно всколыхнуть мировую общественность. Одни только поимённые списки расстрелянных в тридцать седьмом году на десяти страницах. Почти десять тысяч репрессированных и из них более трёх тысяч расстрелянных. Видимо, это отец Семёныча аккуратно подшил все справки и постановления в папки, потому, что там же я нашёл и обращение «общественности о невиновности арестованных работников завода», подписанное, в том числе, и Семеновым Семёном Николаевичем.

— Ну, да… Ты не знал про архив… А я, дурак, не сказал… Так и не говорил бы дальше, если бы был шпионом. Потихоньку вывез бы его и всё.

— Вот видишь, ты и сейчас рассуждаешь, как взрослый… Как очень умный взрослый, хочу отметить. Не всякий взрослый рассуждает, так как ты.

Я посмотрел на Семёныча и подумал, что я совсем расслабился с ним и перестал «держать себя в рамках детскости».

— Пошли, прогуляемся? — вздохнув, попросил я. — Что-то душно здесь и запах ванили надоел.

Мы оделись, вышли и пошли в сторону набережной. Я вдруг представил, как здесь на взгорке Пограничной улицы в конце девятнадцатого века стоял «Китайский базар», а за стадионом Динамо, где теперь был ковш яхтклуба, была маленькая бухточка, которую называли Семёновский ковш. И всё это когда-то принадлежало прадеду человека, идущего рядом со мной. И при другом стечении обстоятельств могло бы принадлежать и мне.

Если бы он захотел меня усыновить… А это, в других условиях, свершилось бы навряд ли… Да-а-а…

— Я тебе, Евгений Семёныч, сразу говорил, да ты, может быть, не обратил внимания, что когда я очнулся после утопления, то словно другим стал. Говорил?

— Говорил, — согласился Семёныч.

— Ещё я говорил, что радиосхемы видеть стал и чувствовать, как они работают. И не только собранные схемы, но и нарисованные. Говорил?

— Говорил, но так не бывает.

Я пожал плечами.

— Но так есть, — сказал я. — И что с этим поделать? Да, я вижу эти схемы, словно на картинке, а потом просто срисовываю из памяти. Но ты не говори об этом никому, Семёныч. Меня же в «дурку» закроют. Думаешь, что если бы я был немецким шпионом, я бы рисовал эти схемы и делал усилители? Я бы вредил нашему советскому государству. Воду в колодцах и водохранилищах отравлял бы и… Что они ещё делают, шпионы? О! Секреты воруют! А я, значит, такой шпион, что, наоборот, секреты рассказываю.

— Бывает и такое, — вставил Семёныч.

Я остановился и посмотрел на старика.

— Думаю, что если бы у немцев, или у японцев были такие схемы, они бы собирали усилители из них. Да? А они всякое говно лепят, которое чинить приходится.

— Там у них тоже есть военная промышленность, — стоял на своём Семёныч. — И они тоже, между прочим, лучшие радиодетали и разработки отдают на бытовую технику.

Хотел я сказать Семёнычу, когда позвал прогуляться, что в теле Женьки живёт взрослый разум из будущего, но вдруг перехотел. Почему, собственно, я должен упрощать жизнь советским спецслужбам? Ну, спустил он комитетчиков с лестницы и они от него отстали? Ага! Так я и поверил. Семёныч не гэбэшник, а гэрэушник. Потому, у него с ними и не могло получиться контакта, ибо «низя». А я знал, что по негласному соглашению, эти службы чужих «бывших» не прессуют, так как эти «бывшие» вполне вероятно могут быть и «действующими», только под гражданским прикрытием. А поэтому, можно предположить, что к Семёнычу приходили и от ГРУ.

— А вот мы сейчас и проверим «папу» на «вшивость», — подумал я и спросил, не глядя в его сторону: — А, вот скажи мне, Семёныч, не приходил ли к тебе по мою душу кто-нибудь ещё, кроме комитетчиков?

Через некоторое время Семёныч откашлялся и сказал: «Нет, не приходил».

— О, как! — подумал я, сам себе улыбнулся и продолжил проверять «папашу». — А если придут, что скажешь?

— Что есть, то и скажу. А то они это сами не видят? Думаешь, они не проверили твои «примочки»? Да, только качество пайки, может сказать о многом. Это, как работа на ключе… Сразу видно, новичок работает, или профи. Так и твои схемы… Это же картинки. Их на стену можно вешать в рамочках. Ведь, одно дело принципиальная схема на листочке, а другое дело — архитектура, компоновка на текстолите. Это две большие-большие разницы. Но ты и их умудряешься не запороть. Ведь Василий говорил, что ты не запорол ни первую свою пластину, ни последующие. И что об этом думать?

Я усмехнулся и широко улыбнулся. Мне были понятны тревоги этого человека. Понимал и я, что моё будущее совершенно не безоблачно. Он чувствовал и это, однако успокоить его я не мог. Кто бы меня успокоил? Можно было бы прекратить производство «радио-товаров», но зачем? Я уже «засветил» свои супер-способности, и привлёк внимание власть имущих. Теперь надо было лавировать и не злоупотреблять своей памятью.

То, что Семёныч стал ко мне ещё ближе, давало мне шанс не сгинуть в этом мире. Я бы всё равно не смог удержаться в рамках «детскости» и проявлял бы свою неординарность всё чаще и чаще. Необычных людей никто не любит, а я сильно необычный ребёнок. В моей школе дети уже начали меня бояться. Не сторониться, а по-настоящему бояться.

— Ладно, Евгений Семёныч, я тебе предъявил твоё имущество, делай с ним, что хочешь. У меня сегодня вечерние тренировки по самбо. Пошли домой?

— Ты, я смотрю, уже старый диван для спанья приспособил? Пыль убрал… Даже с потолка…

— Там хорошо! Тишина… И на нём такие сны сняться… Как у Стругацких в «Понедельнике…».

— Что за «Понедельник»?

— Повесть у Стругацких. Фантастика… Не читал?

— Не люблю я фантастику, — поморщился Семёныч.

— А я обожаю. Только читать нечего…

МЫ повернули от набережной к дому.

— Я поеду на Тихую, — сказал Семёныч. — Приберусь. Эх! Не было печали, так предки накачали! Точно, в комитет надо идти сдаваться.

— Погоди. Давай представим, что я тебе ничего не сказал. Утаил, допустим, тайну про архив. Сможешь не расколоться, если допрашивать будут?

— Не знаю, — честно признался Семёныч. — Если кто из наших спецов допрашивать будет, то вряд ли получится, если они захотят дознаться. Соврать-то смогу, не покраснев, а вот утаить, навряд ли… Да и в комитете те же методы допроса с пристрастием.

— Кому ты нужен с пристрастием тебя допрашивать. Пусть меня допрашивают. Мне двенадцать лет. Какие с меня взятки? Я посмотрел… Если паркет обработать строгательной машинкой, отциклевать, заполировать, люк вообще не заметишь.

— Можно дверь в подвал замуровать. Она же утоплена в стену почитай на полтора кирпича. Да и замурована она, вроде была…

— Замурована-замурована… Там и кирпич в уголочке лежит. Видимо, дед твой, или отец нашли записи предка, вскрыли дверь, а закрыть не успели.

— Наверное — отец. Что-то смутно помнятся мне разговоры о передаче золота государству… Помню, что дед был сильно против. Громко они ругались с отцом. Дед, кстати, пережил отца лишь на год. Они с бабкой вместе сгорели. Да-а-а…

— Интересно, если бы сдали золото государству, помогло бы это отцу твоему, Семёныч? Как думаешь?

Семёныч дёрнул щекой.

— Навряд ли… Подумали, что ещё где-то сокрыто.

— У предка твоего золотые прииски по всему краю были. Он и твой прадед вели переписку с Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым. Похоже, что прадед твой был весьма близок с ним и звал его в эмиграцию.

— Слушай, Женёк, не пользуйся такими словами.

— Какими словами? — удивился я.

— «Весьма», «ибо»… Ну, нельзя же так… У меня даже печёнка морщится от возмущения. Тебя, точно, словно из-за кордона забросили, а готовили к заброске русско-говорящие эмигранты.

Я рассмеялся.

— Хорошо, не буду. Двенадцать стульев люблю. Там это: «ибо, ибо…», помнишь?

— Помню. Но не надо…

— Не буду. Сам-то прадед в эмиграцию рванул, а сын его, дед твой, остался почему-то.

— Почему-почему? Надеялся, на что-то, наверное, — поморщился Семёныч.

— Арсеньева после смерти обвинили в том, что он японский шпион и жену его репрессировали и расстреляли.

— С Арсеньевым не всё так просто было, — Семёнычу явно не нравился разговор, но сам прервать его он не мог. — Я слышал, что он помогал разведке американского экспедиционного корпуса, в частности — главе американской военной разведки во Владивостоке, офицеру Берроузу. Свою помощь американским интервентам Арсеньев впоследствии тщательно скрывал, но шила в мешке не утаишь. Всё потом всплыло. И смерть Арсеньева, надо сказать, была очень своевременной. Его бы всё равно арестовали. Своевременной, как говорили наши, для американской разведки. Он умер, вроде как, от остановки сердца, связанной с воспалением лёгких, но врач, когда его вызвали накануне, прописал лекарства и не видел смертельной опасности в его болезни.

Семёныч, похлопал меня по плечу и пошёл дальше на трамвай, а я поднялся в квартиру и завалился на свой любимый кожаный диван. Не хотелось ни о чём думать, и я просто лежал, уставившись в очищенный от паутины и пыли потолок с лепниной. Организм тошнило от размышлений, ко мне вдруг пришёл «дзэн» и я уснул.

С Халиулиным мы в течение всего этого времени консенсуса так и не нашли. Он был сильнее меня, но я технический арсенал у меня был больше. Он отрабатывал один и тот же приём — бросок через плечо с колен. Когда я хотел, он ловил меня на него, но чаще у меня срабатывал рефлекс от прохода в ноги, а именно — отход назад и атака соперника локтями или кулаками в спину. В спину руками я попадал редко, но заваливал противника на спину часто, и это категорически не нравилось чемпиону края.

Он мотал меня из стороны в сторону, накручивая на плечо, но тогда я просто делал зашаг чуть дальше и он промахивался. В конце концов, это ему надоело, и он отказался со мной тренироваться. Это случилось примерно месяц назад. Тренер сначала удивился, увидев, что я сижу на ковре и, как всегда в паузах отдыха, делаю растяжку ног, спины. Потом подозвал чемпиона и о чём-то с ним поговорил. Позвал меня.

— Он говорит, что ты не даёшь ему отрабатывать приёмы. Ты же его спарринг-партнёр и не должен мешать проводить приём.

— Даже когда мы боремся и мне сказано сопротивляйся в полную?

— Не понял… В чём дело, Нурик?

— Он не даёт мне бороться. Сам ничего не делает, и мне не даёт. Он, как червяк извивается и уходит от моих бросков, — сказал через зубы чемпион и отвернулся от нас.

— Так вы, всё-таки боретесь? — зловеще произнёс тренер.

— Ну, боремся. Ему всё равно бы за это «пассивность» показали.

— Сейчас — да. Пока у него силёнок не хватает, а через год он тебя по ковру раскатает, как блин. Не стыдно будет? Он занимается полгода всего, а ты семь, и ты его «сконтрить» не можешь? Лови. Раз ты говоришь, что он проскакивает, лови его ногу рукой и бросай через руку. Вот смотри…

Полукаров вышел на ковёр и поманил меня к себе.

— Не боремся, но делай уход.

Он потянул меня вправо от себя, я переступил, он нырнул мне в ноги, развернувшись спиной, я шагнул дальше и, споткнувшись бедром о его левую руку, завалился на бок.

— Забываем старое, — сказал он с сожалением. — Не бывает на чемпионатах СССР простых соперников и там не победить простыми бросками. Каждый бросок — это комбинация. Работайте. Тебе, Нурик, достался бриллиант, а не соперник для тренировки. Цени его и береги. Он тебя на чемпионат СССР выведет, а потом и на мир.