Джони, оу-е! Или назад в СССР 2

Глава 9

И Нурик стал меня беречь. Он так и говорил речитативом, когда меня «выводил» и «натягивал» на бросок: «Как повяжут галстук, береги его. Он ведь с красным знаменем цвета одного». И так раз за разом, пока я не взмолился:

— Нурислам Хазылганович, ну пожалуйста, прекратите. Или я перестану ходить на тренировки.

— Что не так? — спросил он.

— Эта ваша присказка… Она достала уже.

— Да? — удивился чемпион. — А мне с ней удобно. На раз, два, три — попытка броска, ты уходишь, я следующие «раз, два, три»… На четвёртый раз тебя ловлю. Как-то так легче, что ли… Ну, раз тебе так плохо, придумаю другое.

И чемпиону пришлось придумать другое, потому, что и я начал тоже контрить на его «раз, два, три», и ломать ему ритм своими «синкопами».

Этим мы занимались и сегодня. Чемпион уже приспособился ко мне и бросал меня гораздо чаще. Однако и я приспособился к нему и стал ловить его. Особенно на мои любимые подсечки, боковые и передние подножки с падением. Их я «лепил» в своё время любому мастеру, если, конечно, удавалось раскрутить. Однако сегодня точно был не мой день и падалось мне гораздо чаще.

Честно говоря, золото, обнаруженное мной в подвале Семёновского дома не давало мне покоя не месяц, а больше. Сейчас был март, а нашёл я его седьмого января. Это Семёнычу я сказал, что месяц, а сам мучаюсь с мыслями о НЁМ уже больше двух. Приду, сяду и смотрю на ящики с самородками и золотым песком. Лампочки повкручивал перегоревшие и сидел смотрел… Потом, день на пятый, как раз к концу каникул, вдруг представил себя, «сидящим с смотрящим» и вспомнил ослика Иа…

— Душераздирающее зрелище… — говорил ослик, видя своё отражение в луже. Я же имел ввиду, и себя и то золото, на которое пялился целыми днями.

А ведь поначалу у меня была мысль не показывать «схрон» Семёнычу, да не прижилась она в моей двойственной душе.

После каникул я стал ездить в свою школу через весь город и мне это сильно не понравилось. Одно дело, вставать рано, ради удовольствия пробежать кросс, а другое дело, плестись рано утром до трамвая с ранцем, а потом стоять в плотно набитом вагоне пятнадцать остановок.

Я терпел месяц, терпел два. Наконец-то «терпелка» моя сломалась. Короче, я в тот же «судный день» позвонил вечером Семёнычу и упросил перевести меня в ближнюю школу. Он долго не сопротивлялся, а только сказал: «Тебе там трудно придётся, Женёк».

На следующий день он взял выписку из паспортного стола. Вместе с заявлением отнёс её во Фрунзенский РОНО. Получил там направление и отвёз его в сорок шестую школу. Через четыре дня я уже учился в другой школе.

Здесь мне учителям ничего доказывать было не надо. За меня говорили мои четвертные и текущие отметки в дневнике, отсутствие замечаний по поведению. Каждый из учителей, позволил себе провести опрос по домашним заданиям, потому, что мальчишек, учащихся почти на одни пятёрки встречали редко, и стали тихо обсуждать меня в учительской между уроками.

К сожалению, ребятам в классе не понравилось, что я за неделю заработал двенадцать пятёрок, в том числе и по физкультуре, но не мог же я, ради них, строить из себя дурака, получая тройки, и решили «отличника» наказать. Когда я в субботу после уроков вышел из школы, меня поджидало восемь человек. Я пересчитал их по головам и нервно рассмеялся:

— Иду с дружком, гляжу стоят, они стояли ровно в ряд, они стояли ровно в ряд их было восемь, — пропел я. — Что, по одному слабо? Сцыкотно? Давайте один на один? С каждым? Восемь раундов?

Я сплюнул себе под ноги.

— Ты у Юдина тренируешься? — спросил самый рослый и я понял, что он не из нашего класса.

— Ну… — неопределённо ответил я.

— А то и ну… Мы не драться с тобой будем, Семёнов, а бить. Чувствуешь разницу?

Рослый парнишка заржал, остальные загыгыкали.

— И возможно, ногами, — добавил другой пацан, чем «гыгыканья» добавил.

— А ты чувствуешь? — спросил я, уже вставив капу и наматывая на левый кулак бинт. На крыльце школы они мне всё равно ничего не сделают, поэтому у меня была куча времени, чтобы подготовиться.

— Что чувствую? — спросил рослый.

— Зубы свои! Пощупай их языком, а лучше пальцами… Сейчас будешь собирать их на земле. Это чтобы с чужими зубами не перепутать. Их сейчас там валяться не меньше десяти будет. И все пощупайте! Чтобы чужие не подобрать. И не потому, что я такой жестокий. Просто я не смогу бить слабо. Вас много и каждый из вас захочет меня ударить, а мен этого не хочется и мне придётся отмахиваться. А когда отмахиваешься, — удары не контролируешь. Сразу предупреждаю, чтобы без обид.

Я сделал им «козу» сразу двумя руками и скривил «страшную» рожу.

— Не я плохой, а жизнь такая. Пошли, мазурики, — бросил я и, спустившись с крыльца, быстрым шагом двинулся вдоль школы за её левый угол. В школе ещё шли занятия, но классы первого этажа, где занималась малышня, уже были пустые.

— Ты чо сказал? — крикнул мне кто-то в след, но я не обернулся и быстро достиг угла школы.

— Он сейчас сдрыснет! — крикнул ещё кто-то и я услышал за собой топот ног.

Я дал им себя догнать и аккуратно всадил самому первому задний удар правой ногой в живот, а следующему зарядил левой ногой «ёкогери». Они оба, наткнувшись на подошвы ботинок, просто осели, как проколотые надувные игрушки. Ещё одного, который оббегал «павших», я «нежно» угостил внешней стороной правого кулака боковым ударом в челюсть с разворотом корпуса. Остальных набегающих, отступая, стал встречать двойками, тройками, четвёрками.

Бегать я мог долго, вот я и бегал. А они бегали за мной, натыкаясь на мои серии. Конечно же я не собирался выбивать им зубы. Что я зверь какой. Выбитый зуб, это — проблема, как для них, так и для меня. Это плохая память обо мне на всю жизнь. И зачем это мне? Я хотел отделаться «малой кровью» для них. Меня же догнать, поймать и «наказать» было очень проблематично. Я был быстрый, вёрткий и заранее скинул своё пальтецо, оставив его на крыльце школы вместе с ранцем.

Свитер и много движений не давали телу замёрзнуть. Да и денёк стоял солнечныый.

Серии верх, верх, низ, или низ, верх, верх, низ — заходили за здрасти. Четверная серия была моей «короннкой». Большинство боксёров успевают нанести в, основном, два или три удара, потом делают уклон или нырок, давая противнику ответить. Редко кто из разрядников может позволить себе четверную серию, а поэтому, мой четвёртый удар левой в печень проходил, практически, всегда.

Я тоже нырял от удара противника, но нырял с ударом. Вообще, мои нырки и уклоны с ударами, или блоками, которые в боксе назывались «отбив-подбив», в это время были чем-то неправильным. Да и в нашем мире этой в четыре удара использовали профессионалы высочайшего уровня. Мне, допустим, её показал когда-то давно мастер спорта международного класса по боксу.

Поняв, что с мальчишками справляюсь относительно легко, мне редко прилетал скользящий удар, я отступал, потом сокращал дистанцию, наносил серию и противник сворачивался в позу эмбриона. Скоро их осталось «всего» трое и эти трое стояли и не знали, что делать. Пятеро корчились сидя на асфальте почти в одинаковых позах, а эти просто стояли и тупо пялились на учинённое мной «мамаево побоище».

— Я предупреждал, пацаны, поэтому без обид. Это я вас ещё ногами сильно не бил.

Прыгая на носочках, как мячик, наполненный чистейшим адреналином, я мог в таком темпе драться ещё минут тридцать.

— Ну, что, смелые остались — спросил я, — или разойдёмся⁈ Подходите-подходите, не мне же за вами гоняться. Это вообще позор будет. Да и драться не я хотел. Все разом давайте⁈ Я не стану убегать, но, предупреждаю, буду бить ногами.

Мальчишки двинулись в мою сторону, обходя скорчившихся товарищей. Позволив им обступить себя, я сделал имитацию движения рукой к переднему, но ударил ногой правого боковым толчком «ёкогери». Потом аккуратно пробил «маваси» левой ногой первому в печень, а третьего насадил на задний удар правой ногой тоже куда-то в живот. Детей бить ногами по головам я себе категорически запретил.

Финальный аккорд схватки был эффективным и эффектным. Его видели все мои противники, практически добровольно отказавшиеся от боя, потому, что сильно контуженных, слава Богу не наблюдалось. Однако я посчитал необходимым подойти к каждому и спросить, не нужна ли ему помощь. Одному даже помог подняться с земли. К моему удивлению со стороны побитых не имелось претензий. Они смотрели с удивлением, но без злобы. Самый рослый мальчишка, получивший первым и первый очухавшийся, спросил:

— И где это так ногами махаться учат?

— Это называется — боевое самбо. Я ещё у Полукарова тренируюсь с Халиулиным. Знаете такого?

— Да, кто ж его не знает? Мы тут все самбисты. А что мы тебя не видим в зале? — удивился другой крепыш?

— Говорю — же, с Халиулиным занимаюсь с семи часов. Его партнёр. Он на мне готовится к чемпионату Союза.

— Хрена себе! Пацаны, так это же наш пацан, самбист! А как ты… И бокс и самбо? Мы тоже с боксёрами совместно по воскресеньям тренируемся. Они нам дают, мы им. Но чтобы как ты… Охренеть!

Ребята подходили и жали мне руку. Обид не было и слава Богу…

А в середине апреля, когда я пришёл из школы, в моей квартире тихо «шуршали» мужчины в синих рабочих спецовках. Семёныч сидел на стуле за круглым столом слегка уставший. Напротив него сидел человек в сером костюме и что-то писал. Меня они встретили по-разному: товарищ в сером лишь вскинув на меня глаза, причём рука его продолжала писать, а Семёныч, долгим взглядом и скупым словом «привет».

— Привет, — поздоровался я с Семёнычем.

— Здравствуйте, — обратился я ко всем и, посмотрев на открытую дверку в «закрома», спросил. — А что тут происходит?

Мне не ответили.

— О, как! — удивился я мысленно и спросил. — Так, может, я пойду?

Следователь вскинул голову и, спокойно посмотрев на меня, просто сказал:

— Ты нам будешь нужен. Посиди на диване пока.

— Я, во-первых — хочу в туалет, во-вторых — хочу кушать. Можно мне в туалет и кушать?

— Одновременно? — отреагировал на мою шутку своей товарищ в сером.

— Можно и одновременно, только я, пока вы надо мной издеваетесь, сейчас описаюсь.

Следователь посмотрел сначала на меня, потом на одного из «рабочих» и кивнул головой в мою сторону.

— Выведи его.

— Оба, на! Выведи! Я уже задержан? — мелькнули мысли.

Человек в синей спецовке проводил меня к туалету и постоял в открытых дверях пока у меня всё не закончилось. Потом я прошёл на кухню, достал из холодильника жареную навагу, включил электро-кофеварку и сел обедать. «Синеспецовочник» так и стоял в дверях, пока меня не позвал следователь.

— Евгений, э-э-э, Семёнов, ты уже покушал? Тебя можно помучить?

— Нельзя! Детей мучить нельзя! — ответил я и вышел из кухни. — Или вы и своих детей дома мучаете?

— Евгений! — просительным тоном произнёс Семёныч.

— Да, пусть-пусть, — хохотнул следователь. — Говорили мне, что ваш Евгений не простой мальчик. Интересно посмотреть.

— А что на меня смотреть? На мне узоров нет! — с вызовом сказал я.

— Женя! Прекрати! — уже сердито бросил Семёныч тоном «отца».

— А что он запугивает меня! «Можно тебя помучить…». Вы протокол составлять будете? Так вот я обязательно напишу, что вы меня запугивали

— Ничего ты писать не будешь. Писать будет твой отец, как твой официальный представитель. У вас, Евгений Семёныч, претензии к началу допроса есть? — спросил следователь жизнерадостно.

— Не знаю пока, — буркнул Семёныч.

— Ух, ты! Допрос! — отметил я про себя. — Ну, наверное… Золото в таком количестве…

— Можем начинать? — так же весело, не комплексуя от эмоций окружающих, спросил следователь.

Повисла тишина…

— Ну и хорошо. Протокол чуть позже оформим, а пока просто поговорим…

— «Просто» разговаривайте со своим сыном и женой, — буркнул я. — А я просто так с вами разговаривать не стану. Не нравитесь вы мне, чтобы мы с вами просто так разговаривали.

— Ха-ха! — чему-то обрадовался следователь. — Хамишь! Боишься, что ли⁈

— Нечего мне бояться. Я ничего уголовно наказуемого не совершал.

— Как так не совершал? А из каких деталей ты свои усилители собираешь?

— Повторяю для особо «одарённых»: я с вами просто так разговаривать не собираюсь. По закону вы меня не можете допрашивать более часа без перерыва, а с перерывом не более двух часов. Так что, оформляйте протокол, зачитывайте обвинение, тогда и побеседуем.

— Во чешет! — удивился следователь и переглянулся с моим «выводящим». Тот хмыкнул и дернул головой.

— Может ты, и номер статьи уголовно-процессуального кодекса назовёшь?

— Сами не знаете? Как же вас в следователи взяли?

Я пытался вывести следователя из психического равновесия, но он лишь восхищался мной.

— Молодец какой! Так меня! Так! Ничего не соображаю в юриспруденции.

Я сделал вид, что обиделся и, надув губы, сел на диван.

— Ну, протокол, так протокол, — тяжело вздохнул. — Думал без протокола обойдёмся… Так во всём сознаешься. Поругаем мы тебя с твоим отцом и разойдёмся…

— Ха-ха! — рассмеялся я. — А золото, значит, нам оставите?

— Какое золото? — удивился следователь.

У меня ёкнуло сердце.

— Они, что, не за золотом пришли? — панически вспыхнула мысль.

— Ну, как какое? Вы же тут золото-бриллианты ищите? Или что?

— А что, у вас тут есть золото и бриллианты? — спросил следователь, вскинув брови.

— Может быть, и есть, кто ж его знает, — ответил я, так как спина Семёныча никак не подсказывала, как мне нужно было себя вести и что говорить. — Есть у нас золото и бриллианты, папа?

— У меня нет, — буркнул Семёныч. — Давайте уже по существу, товарищ следователь. Что мы, действительно, воду в ступе толчем.

— Вы, гражданин Семёнов, обвиняетесь в хищении секретной радиоаппаратуры, а потому, сидите и помалкиайте, пока вас не спросят. Сейчас вы, как представитель свидетеля, имеете, замечания по началу допроса?

— Не имею, — буркнул Семёныч. — откуда мне знать, что эта техника секретная, если она на свалке валялась. У меня на все детали бумаги имеются, что они списанные.

— Мы ещё узнаем, кто вам эти «бумаги» подписывал. Разберёмся.

Да, мать его! Допрашивали меня в качестве свидетеля по обвинению Семёныча практически в государственной измене. Статья примерно звучала, как «передача заграницу изобретений, составляющих государственную тайну». Причём, как я понял, это была не статья уголовного кодекса, а статья какого-то указа о государственной тайне.

Кроме этой статьи, предусматривающей наказание в виде лишения свободы сроком до десяти лет, Семёнычу инкрементировали расхищение социалистической собственности в виде радиаторов и точёных на станке нержавеющих ручек.

— Всё, мля, крындец нашей «лавочке», — подумал я. — Что ж так криво-то всё получилось? И это они до золота ещё не докопались. А ведь докопаются!

Меня допрашивали час ровно. Потом следователь самолично допрос прекратил и дал подписать протокол Семёнычу. А я ещё подумал: «Разве можно быть одновременно и обвиняемым, и свидетелем? Даже формально?»

— Всё, — сказал, следователь. — Допрос закончен вовремя. Претензий нет? Нет? Хорошо. Задерживаем мы твоего папу до выяснения обстоятельств дела. Ты с нами сотрудничать не хочешь, хамишь, рассказывать, кто тебя научил радиоделу тоже не желаешь. И разговаривать просто так со мной не хочешь. А это может быть и повлияло бы на выбор мной меры пресечения, так сказать.

— Вы, гражданин следователь, для доверительной беседы выбрали неверную тактику. Запугивание никогда не способствовало доверию. Беседа — продукт доверия и согласия. А согласие, как говорили классики — есть продукт непротивления сторон. Замечаете разницу?

Следователь посмотрел на меня совершенно серьёзно и вздохнул.

— Предупреждали меня коллеги, что ты очень непростой мальчик, да не поверил я им. Что будет, если я попрошу у тебя прощения?

— Я прощу вас, — серьёзно сказал я.

— И тогда мы побеседуем? Ты не устал?

— Устал немного, но хорошая беседа с хорошим человеком не напрягает.

Следователь хмыкнул и покрутил в удивлении головой.

— Ну, тогда, я прошу у тебя прощения, что плохо пошутил. Я, действительно, не хотел тебя пугать.

— Понимаю. Профессиональная деформация… Я прощаю вас. Что вы хотели у меня спросить?