Джонни Тремейн

1

Пустынными улочками и закоулками Джонни пробрался к парому в Северном Бостоне. Лодки так и шныряли от берега к берегу. В первую очередь перевозили раненых.

За исключением бостонских врачей, которые сами предложили свои услуги, никого из штатских не подпускали к пристани. Хорошо, что Джонни придумал облачиться в мундир Пампкина. С другой стороны, миссис Бесси тоже была права: янки, напяливший на себя форму английского солдата, мог поплатиться за это жизнью. Избегая мест, освещённых луной или светом факелов, он притаился между складом и дубильной мастерской.

По мундиру он принадлежал к 4-му его величества королевскому полку. Пампкину не хватало роста и дерзости, чтобы быть гренадером, а для стрелковых частей он был недостаточно ловок. Просто пехтура. Солдат 4-го полка, конечно, должен был бы покинуть Бостон утром, с частями Перси, и все эти двенадцать часов топать по грязи, стрелять и подвергаться обстрелу. Вернуться же в Бостон к этому времени он мог бы только в том случае, если бы был ранен. Джонни уже не радовался тому, что на нём такой чистенький мундир: теперь он понимал, что в этом-то и кроется основная опасность для него. Он лёг на пол сарая и стал кататься в грязи. Порвал мундир гвоздём, оторвал пуговицу. Чёрную с серебром шляпу стал топтать ногами, смял и надвинул хорошенько на глаза. Лицо испачкал грязью, поцарапал руку и размазал кровь по щеке. И только после этого вышел к причалу.

Какой-то офицер, который не покидал города, подошёл к нему. Джонни отдал честь.

— Ранен?

— Так, царапина, сэр.

— Всё же обратитесь к врачам. Они вон тот дом преобразовали в госпиталь.

— Другим пришлось хуже. Я подожду, пока тяжёлым не окажут помощь.

— Молодец! Как там дела?

— Скверно, сэр.

— Неужели эти проклятые янки умеют стрелять?

Джонни много в своё время околачивался среди английских солдат и знал, что на такой вопрос следует отвечать длинной цепью ругательств.

Офицер рассмеялся и пошёл дальше по пристани.

Джонни знал, что, хотя, кроме докторов, никого из населения на пристань не пускали, немного поодаль, в темноте, стоит ликующая толпа. Никто ничего не говорил. Просто смотрели. Вдруг кто-то начал насвистывать песенку, кто-то другой подхватил мотив, за ним ещё и ещё. Свист звучал пронзительно, как флейта. Пророческая фраза, которая была утром у всех на устах, оказывается, запомнилась: «С утра они маршируют под «Янки Дудл», как бы к ночи не заплясали!»

«Янки Дудл» заполнил темноту, как пронзительное весеннее кваканье лягушек на чёрных болотах.

Ещё четыре лодки причалили. Джонни осмелился выйти на пристань, но старался придерживаться тени. Новая партия раненых. Неужели это те самые люди, которые утром выступали так уверенно! Грязные, растерзанные, измученные, в лохмотьях и ссадинах. Лица искажены усталостью и болью.

Иные корчились и громко стонали. Первые две лодки были полны рядовыми солдатами. Их погрузили, и теперь сбрасывали на берег, как брёвна. Большая часть из них была трогательно терпелива, но Джонни видел, как офицер ударил солдата, который кричал от боли.

Джонни стиснул кулаки. «Вот об этом говорил Джеймс Отис, — подумал он. — Мы и за это сражаемся. Если человек всего лишь рядовой солдат, значит, с ним можно обращаться, как с чурбаном?»

Скрипя уключинами, подъехала третья лодка, и Джонни услышал, как кто-то сказал:

— Полковник Смит.

В этой лодке находилось всего двое раненых — это были офицеры. Нелегко было поднять толстого полковника со дна шлюпки. Его перекатили на носилки и понесли в госпиталь. Пуля прострелила ему ногу. Джонни всегда видел полковника румяным от выпитого коньяка и преисполненным гордости за собственную персону и вверенных ему подчинённых. Сейчас он был жёлт, как воск, и весь обмяк, как проколотый пузырь.

Второй офицер выкарабкался из лодки без посторонней помощи. Свет факела внезапно озарил его смуглое молодое лицо со сжатыми губами, которые словно боялись пропустить стон боли. Одна рука на перевязи, повязка в крови. Рэб, о Рэб! Но нет, конечно, это был лейтенант Стрейнджер.

Джонни инстинктивно подался вперёд, чтобы помочь ему, так как все были заняты раненым полковником, и предоставили лейтенанта самому себе, но вовремя спохватился. Какая удивительная вещь — война! Ещё на прошлой неделе — да что там, вчера! — этот человек был чуть ли не другом его. Лейтенант Стрейнджер с трудом, преодолевая острую боль, зашагал к госпиталю.

Ещё лодка, ещё раненые. Джонни было тяжело на них смотреть. Серые, искривлённые губы. Запавшие глаза. «Уходить нельзя… Я должен тут оставаться и ловить случай, чтобы переправиться на тот берег».

Затем стали прибывать остатки войск полковника Смита. Целые сутки провели они в походе, по большей части под огнём. Не пили и не ели. Вылезая из лодок, солдаты успевали обменяться вопросами и ответами с теми, кто их встречал. Джонни, пожалуй, не мог бы сообщить доктору Уоррену точное число убитых и раненых среди англичан, но одно было ясно: сами англичане считали, что их потери были велики.

Последним из подначальных полковника Смита вернулся майор Питкерн. У него вид был бодрый и уверенный, как всегда. Нас побили — подумаешь! Старый морской пехотинец и не такое видывал. Когда он ступил на берег, солдаты, скучившиеся вокруг парома, вдруг приободрились.

— Мы им ещё покажем, майор! — закричали они. Он ухмыльнулся и задрал подбородок.

— Да, мы ещё подерёмся, — сказал он, — и, уж если в следующий раз мы не зададим этим… — Тут речь его перешла в отчаянную ругань, к которой он всегда прибегал, когда стремился передать своё мнение о противнике.

Солдаты так и загрохотали.

Джонни узнал, что большая часть бригады Перси остаётся в Чарлстоне, где расположится бивуаком на Маячном холме до утра. Он решил, что пришла пора действовать.

Возле одной из лодок матросы спорили, дуда приказано отправляться ночевать — на борт «Сомерсэта» или обратно в Чарлстон. Джонни побежал к ним:

— У меня поручение к графу Перси! — Он тяжело дышал от волнения, но можно было подумать, что он запыхался от бега. — Переправьте-ка меня туда поскорей, ребята.

— Пойди свистни своему генералу, — сказал один из них. — Свистни мамочке своей. Мы матросы, а не солдатня, понял?

— Тогда дайте мне вашу лодку…

— Не положено.

— Так ведь мне нужно как-нибудь переправиться — не вплавь же!

— Пойди спроси лейтенанта Свифта. Он у нас командир.

Подвергаться допросу офицера совсем не входило в планы Джонни.

— Ну, вы меня повезёте или нет?

— Без приказа никак, малютка.

— Что у вас тут такое? — спросил чей-то тихий голос.

Матросы отдали честь:

— Да вот тут молокосос один говорит, будто у него депеша к графу Перси. Требует, чтобы мы его переправили туда.

— Значит, так и надо.

— Есть, сэр!

Никто не догадался попросить Джонни показать депешу.

Джонни перевезли на тот берег и высадили на молу в Чарлстоне. Он быстро поднялся по вымощенному булыжником переулочку, завернул в какой-то сад, содрал с себя форму и повесил её на верёвку от белья. Затем разыскал колодец и вымыл лицо.

Несмотря на то что было уже за полночь, огни горели во всех окнах, не считая домов, из которых выехали хозяева. Жители Чарлстона пребывали в панике. Они не смели ложиться спать — шутка ли, в их городе вдруг оказалось свыше тысячи английских солдат, причём солдат побитых и, следовательно, озлобленных! На самом деле солдаты эти только и мечтали о том, чтобы их оставили в покое и дали выспаться, но чарлстонцы опасались резни.

Джонни заглянул в несколько таверн. Повсюду — на стульях, на скамейках, просто на полу — спали английские офицеры. Джонни вспомнил, что хозяин одной из таверн — видный деятель общества «Сыновей Свободы». Он на цыпочках пробрался между спящими, нашёл в кладовой, за бочонком с мукой, девятилетнюю девочку — служанку и заставил её проводить себя в летнее помещение, куда перебрались на ночь хозяин таверны с женой.

Тут ему наконец удалось выяснить, что именно случилось после перепалки в Лексингтоне. Полковник Смит в самом деле пошёл на Конкорд, овладел городом, уничтожил военные склады, которые янки не успели замаскировать. Там завязалась ещё одна перепалка — нет, пожалуй, это был уже бой! — у Северного моста. Но отовсюду, со всех сторон возникали отряды ополченцев.

Смит явно побоялся выйти из городка на простор. Он решил ожидать подкреплений, за которыми он посылал ещё до Лексингтона.

А Перси всё не шёл. С каждой минутой прибывали солдаты народного ополчения, окружая городок. К полудню Смит решился вывести своих солдат. Дальше ждать становилось опасным. Тут-то и раздались выстрелы. Открыли огонь ополченцы — из-за каменных изгородей и сараев, деревьев, кустов. Побитые и окровавленные войска полковника Смита, охваченные паникой, с трудом добрались до Лексингтона. И только тогда прибыли подкрепления Перси. Если бы они не подоспели, от войск Смита не осталось бы ни одного солдата.

Из Лексингтона англичане отступили к Менотоми. А оттуда израненный красный змей пополз через чарлстонский выгон, благополучно добрался до чарлстонского Перешейка, где он был уже под прикрытием орудий «Сомерсэта». И вот теперь они здесь. Их сильно потрепало.

— А доктор Уоррен?

Его видели повсюду — то сражающимся, то перевязывающим раны. Он дрался как лев. Но где он теперь, хозяин гостиницы не имел ни малейшего представления.

— Его не ранило?

— Говорили, что пуля срезала ему клок волос — вот на таком расстоянии он был от смерти.

— Вы случайно не слышали, как дела у наших, которые дрались в Лексингтоне?

— Кажется, человек семь-восемь было убито с первого залпа.

— Вы не знаете, кто именно?

— Нет. Но только к тому времени, как англичане возвратились в Лексингтон из Конкорда, наши уже встретили их как следует. И уж трепали они англичан, трепали — всю дорогу до самого Чарлстона!

2

Джонни понимал, что теперь ему не удастся покинуть Чарлстон до тех пор, пока оттуда не отзовут те несколько сотен свежих солдат, которых только недавно туда переправили, чтобы удержать Перешеек. На следующее утро он увидел, как они отбыли, и стал ждать удобного случая. Было десять часов, когда он покинул город. Люди сновали туда и сюда. У каждого было что порассказать. Женщины, дети и кое-кто из взрослых мужчин, те, что потрусливей, провели эту ночь в глиняном карьере. Теперь и они выползли.

Джонни так много общался с англичанами последнее время, что чуть не уверовал в их непобедимость. Где уж крестьянину-янки устоять перед ними! Совершенство их амуниции, дисциплина, нарядные мундиры, надменность офицеров — всё это производило на него сильное впечатление. «Мы их побили. Мы, янки!» Джонни от избытка чувств перепрыгнул через опустевший бруствер, поспешно возведённый англичанами прошлой ночью.

Он вышел на дорогу, ведущую в Кембридж, через унылый чарлстонский выгон с его солончаками, глиняными карьерами и виселицами. Всюду ему попадались следы отступления: глубокие рытвины от орудий; грязь, взбитая бегущими ногами; брошенные шляпы, мундиры, даже мушкеты. Затем Джонни увидел, как какие-то люди пытаются вытащить лошадь из ямы. Лошадь вела себя разумно и не сопротивлялась, она словно понимала, что волы, которых припрягли к ней, помогут ей выбраться. Лошадь оказалась жеребцом полковника Смита — Сэнди. Джонни решил, что это доброе предзнаменование, и бодро зашагал вперёд, посвистывая. Но свист его внезапно оборвался. Он набрёл на первую похоронную процессию. Его поразило выражение лиц мужчин и женщин, провожающих своего соотечественника. Затем увидел яму, из которой всё ещё подымались дым и зловоние.

Он зашёл на постоялый двор. Там мужчины пили ром и хвастали своими подвигами. Джонни, хотя он и не сомневался в том, что всё, что они говорят, — сущая правда, не был в настроении слушать их. Купив хлеба и несколько селёдок и осведомившись, не знает ли кто, где доктор Уоррен, он быстро вышел. Ему посоветовали поискать доктора в Кембридже.

За ночь возникла одна довольно сложная проблема. Повсюду бродили сотни сотен, если не тысячи бойцов народного ополчения. Они явились сюда кто в чём был — от плуга, с пашен, из мастерских. У большинства были ружья, но почти ни у кого не было ни тёплой одежды, ни одеял. Не было еды, кроме той, что жена завернула, отправляя в однодневный поход. Не было палаток, не было боеприпасов. Что делать с ними дальше? Куда им деваться? Разойтись ли по домам — ведь они выполнили то, ради чего пришли, — или оставаться и предпринять осаду Бостона? У них не было пушек. У них ничего не было, кроме ружей в руках да огня в груди.

Человек, который назвал себя полковником — у него к старой охотничьей блузе были пришиты самодельные погоны, — сообщил Джонни, что в доме Хейстингса заседает Комитет безопасности, с тем чтобы решить, как превратить этих штатских людей в солдат. Доктор Уоррен был председателем этого комитета. Джонни отправился в дом Хейстингса, где он встретил Поля Ревира, который сообщил ему, что доктор Уоррен отбыл в Лексингтон.

Лексингтон! Вот куда Джонни стремился всей душой! Теперь у него был повод. День был такой же тёплый и прекрасный, как и накануне. Это был один из тех тихих, задумчивых весенних дней, когда солнце проливает свои лучи над ещё холодной, не проснувшейся землёй. Ни облачка на небе, ни дуновения ветра.

Джонни быстро шагал. В каждом доме он видел следы от пуль. Он опять повстречался с похоронами. На повозке, которую тянули волы, в беспорядке лежали трупы. Их должны были похоронить в общей могиле. Встречая повозку, прохожие снимали шляпы. У Джонни не было шляпы, но он остановился и стоял с опущенной головой.

Он пошёл дальше. Увидев, как женщина достаёт воду из колодца, он не выдержал и попросил напиться. Пока он сидел на ограде и пил из деревянной бадьи, женщина отвечала на его вопросы. Это уже Лексингтон?

Да, он только что перешёл заставу.

— Сколько вчера было убито человек из тех, кто защищал Лексингтон, на лужайке?

— Восемь, — сказала она.

Когда он задал следующий вопрос, он не узнал собственного голоса.

— Вы случайно не слышали, как звали убитых?

Она повернула к нему каменное лицо и уставилась на него.

— Вот их имена, — произнесла она, — и да не будут они позабыты! — Затем протянула руки вперёд и стала отсчитывать по пальцам. — Джонатан Харрингтон, — сказала она, — и Калеб с ним, Роберт Мунро, Джонас Паркер, Сэмуэл Хедлей, Исаак Маззи, Натаниел Уаймэн, Джон Браун.

Рэба среди них не оказалось. Джонни улыбнулся.

— А как дела у Силсби, не знаете?

— Женщины и дети, — сказала она, — попрятались, как всюду. Кажется, они уходили в Уобурн, но теперь они, должно быть, уже вернулись на свою мызу.

— А мужчины дрались все?

— Конечно. Все, кроме деда. Он не пожелал прятаться с женщинами и домашними животными, а драться был не в силах. Вот он и решил переждать под собственной крышей.

Джонни последовал дальше, мимо гостиницы Монро, возле которой бригада Перси слилась с отрядами полковника Смита. Тут можно было видеть следы орудий и разрушений. Значит, они уже в самой деревне. На поляне ему сразу бросилась в глаза старая часовня: в неё попало пушечное ядро, и она стала похожа на смятую шляпу.

3

Итак, уже под вечер мягкого апрельского дня Джонни прибыл на лексингтонскую поляну. Крошечная деревянная колокольня подбитой часовни высилась перед ним. Справа находилась таверна Бакмана. По краям поляны легла кружевная тень от молодых листочков. Наши стояли вот тут. Здесь, на этой поляне, с героизмом, поистине трогательным, горстка фермеров выстроилась тонкой ленточкой против семисот солдат английской армии. Тут они и погибли. Как нелепо и как отважно! У Джонни защипало в носу, он провёл рукавом по глазам.

Надо было, впрочем, поскорее разыскать доктора Уоррена, а не стоять и глазеть на место прошедшего боя. До сих пор ему не везло, но вот пришла и удача: он вдруг узнал коляску и маленькую пританцовывающую кобылку доктора с заячьими ушами — прямо перед домом Харрингтона. Доктор стоял на крыльце в окружении плачущих женщин. Джонни понял, отчего они плачут. Джонатан Харрингтон был ранен в перестрелке, и у него только хватило сил дотащиться до порога собственного дома, где он и испустил последний вздох. Доктор Уоррен собирался уходить.

Он был без шляпы, и на его светлых густых волосах белела широкая повязка. Пуля поцарапала ему голову.

Джонни подошёл к нему и протянул список, который успел составить ночью в Чарлстоне. Доктор пробежал его глазами, кивнул и спрятал бумажку в карман. Он слишком устал, чтобы говорить, но один вопрос Джонни всё же решился ему задать:

— Доктор Уоррен… когда наши, которые были в Лексингтоне, стояли здесь… а англичане вон там выстрелили по ним… я знаю, кто был тогда убит, поимённо. Но когда англичане вернулись из Конкорда и бои продолжались всю дорогу от Чарлстона и наши преследовали их… кого тогда убили?

— Ты, верно, разыскиваешь Рэба?

— Да, я должен его найти. Я ни от кого не могу добиться толка.

— Ну так слушай, Джонни, — несмотря на свою усталость, на то, что он всё это время видел только кровь и страдания, доктор как можно мягче возвестил печальную весть. — Рэб стоял здесь… вот примерно где мы сейчас стоим. Он не двинулся после того, как майор Питкерн приказал им разойтись, он продолжал стоять… вместе с другими… с мушкетом в руках.

Джонни представил его себе, как живого: Рэб, стоящий без боязни, в сероватом предрассветном холодке, с мушкетом в руках, и тот особый, ему одному свойственный взгляд — внезапной ярости.

— А после? Рэб пошёл за ними, за англичанами, в Чарлстон?

— Нет. Первый залп его ранил. Он получил тяжёлое ранение.

— Очень тяжёлое, вы хотите сказать?

— Да, очень.

— Понимаю.

Но Джонни ничего не понимал. Чёрная пелена вдруг закрыла свежий весенний мир; в этом мраке он различал только Рэба, гордо закинувшего голову, расправившего плечи, не ведающего страха.

— Где?.. — спросил он.

— Его отнесли в таверну Бакмана. Я был у него вчера. Я и сейчас как раз собирался к нему. Но… не жди многого…

— Я не жду.

— Рэб вёл себя как настоящий мужчина. Смотри же, будь умницей и ты.

— Хорошо.

Это доктор предупреждал его, чтобы он не плакал и вообще не распускался. От него требовалось спокойствие.

4

Доктор Уоррен свистнул своей кобылке, и она пошла за ним, как собака. Джонни вошёл в таверну вслед за Уорреном. Справа находился пивной зал, он был переполнен. Джонни краем уха услышал те же разговоры, какие велись в той таверне, где он покупал себе еду. Неужели они все были героями? Или они только болтали, а ничего не делали? Рэб мало говорил, а сделал всё, что можно только потребовать от мужчины.

Юношу снесли в заднюю комнату на втором этаже… Он был не в постели, а в кресле, обложенный подушками. Женщина, работавшая в гостинице, сидела рядом и молча вязала. Когда появились Джонни и доктор, она, ни слова не говоря, встала и вышла из комнаты.

Джонни боялся, что Рэб будет мучиться, кричать и метаться, как те раненые, которых он видел; боялся, что в такой непосредственной близости к смерти ему изменит свойственное ему хладнокровие и чувство собственного достоинства. За полтора года совместной жизни с Рэбом он так его и не узнал как следует, как знал он, например, ненавистного ему Дава.

Но Рэб казался почти таким, как всегда.

Лицо его было бледное, но не измождённое. Глаза очень тёмные и широко открыты. Рэб улыбнулся:

— Выбрался благополучно?

— Да.

— Как там в Бостоне?

— Англичане злятся, что мы их побили.

В углу рта показалась струйка крови. Рэб вытер её. За эти несколько часов руки его сделались белыми, слабыми, тонкими. Он повернулся, и дневной свет вдруг озарил его лицо. Джонни увидел, что оно стало почти прозрачным. Сиреневые тени окружали глаза.

— Я тут много чего передумал, — выговорил Рэб наконец. — Вот так, валяясь. Помнишь торговку, которая потеряла свинью? Её звали Мирра, и она умела всякие штуки… а когда я поднял голову, увидел тебя — ты стоял, как воришка, держа руку в кармане, помнишь?

— Помню.

Рэб откинулся, закрыв глаза, и погрузился в воспоминания, которые к Джонни уже отношения не имели. Детство в Лексингтоне, значительные и незначительные эпизоды вперемежку. Любимая собака. Смерть отца. Первый день в школе. Первый день занятий в отряде народного ополчения. Вдруг он заметался и произнёс:

— Полковник Несбит… помнишь? И он мне сказал: «Поди купи себе детское ружьё, мальчик». Ну что ж, можно было бы и с детским, оказывается…

Доктор Уоррен намочил тряпочку в тазу и вытер кровь с губ Рэба.

— Вон мой мушкет — вон там. Он получше тех, что у них. Я всё беспокоился, как бы не очутиться перед ними без порядочного ружья. Достал-таки!

Это он, видно, благодарил Джонни за ружьё.

— Но так мне и не пришлось из него выстрелить. — Эта мысль его мучила. — Они стреляли первые.

Кровь вдруг хлынула мощной струёй. Доктор Уоррен наклонился над раненым, придерживая его за плечи. Джонни в отчаянии зашагал по комнате. Он выглянул в окно. Схватил в руки оловянный подсвечник, машинально перевернул его и посмотрел клеймо. До ушей его донёсся голос Уоррена, говоривший:

— Спокойно, мальчик.

Потом, после паузы:

— Так легче?

— Так… легче, — прошептал Рэб.

И через минуту — самым обыкновенным голосом:

— Джонни.

Джонни подошёл к креслу, сел на пол подле него и положил свои руки поверх тонких рук своего друга.

— Да, Рэб?

— Возьми себе мой мушкет. Мне приятно, понимаешь, думать, что он будет действовать дальше. Я сделал новое ложе и переменил угол огнива. Посмотри на кремень. Тот был слишком гладок. Я сделал насечки.

— Я буду хорошо с ним обращаться.

— Ещё одна услуга.

— Говори!

— Сходи на мызу Силсби. Посмотри, не вернулись ли женщины из убежища. Деда застанешь… он сказал, что не пойдёт прятаться, что пересидит их в кресле.

— Хорошо.

Рэб улыбнулся. Всё, что он так ни разу и не выразил словами, было в этой улыбке.

Но, выходя, Джонни увидел, как доктор Уоррен опять наклонился к нему.

— А так? Лучше?

— Да… лучше.

5

На мызе Силсби никого не было — ни женщин, ни детей, ни животных; только два телёнка, недавно отнятые от матери, паслись на выгоне. Когда раздался звук тревоги, их, верно, не удалось поймать и посадить в телегу, вот они и остались. Джонни заглянул в пустой сарай. Бродили куры. Эти долго могли ещё жить, питаясь просыпанным овсом и рожью. Две собаки подошли к нему и стали жаловаться, что их никто не кормит.

— Я вас знаю, — сказал Джонни. — Вас, конечно, взяли с собой, а вы дали стрекача — и сюда. Верно, ребята?

Кот следовал за ним по пятам. Это был большой рыжий кот; Джонни знал, что он любимец деда. Кот мяукал и тёрся о ноги Джонни. Джонни взял его на руки.

— Конечно, разве ты станешь ловить мышей в сарае, как другие кошки! — сказал он.

А сам подумал: как это получилось, что дед, раз уж он не захотел прятаться с остальными, не покормил животных. Джонни вошёл в старый дом. Двери не были заперты. Кот, уверенный, что теперь-то уж ему сервируют еду со всем изяществом, к которому он привык, стал перебирать лапами, и от предвкушения мурлыканье его сделалось густым и нежным.

— Дед! — крикнул Джонни.

Никто не отвечал, а красное кресло, в котором дед обычно сидел с тех пор, как с ногой у него сделалось хуже, пустовало. Джонни сходил в кладовую и достал кислого молока и хлеба для животных. Он был рад этой небольшой заботе. Она спасала его от необходимости думать. Кота он покормил на кухне. Миску с едой для собак вынес во двор. Но где же старик? Джонни вдруг осенила одна мысль, и он побежал назад в кухню и заглянул за очаг. Старого ружья там не было, рожка для пороха, с которым старик ходил воевать против испанцев, тоже не было. И дед пропал…

Джонни пошёл назад, в деревню, опустив голову, засунув руки в карманы. Странное оцепенение, и душевное и физическое, овладело им. Ноги налились свинцом. Внимание задерживалось на незначительных предметах вроде рыжего кота дедушки Силсби. Навстречу ему попалась маленькая девочка, которая нахлобучила на себя медвежью гренадерскую шапку и прыгала от радости. Он невольно запомнил номер полка на шапке. Гренадер — вероятно, убитый — принадлежал к 10-му полку.

Перед таверной Бакмана он увидел коляску доктора Уоррена. Сам доктор ждал его в дверях.

— Рэб?..

Доктор опустил глаза.

— Со временем, — сказал он, — мы научимся останавливать подобное кровотечение. Пока же мы бессильны.

Доктор Уоррен перешёл в пустую комнатку, подальше от шумной компании в пивном зале, всё ещё занятой воспеванием своих подвигов.

— Не стоит тебе ходить наверх.

Джонни кивнул. Он перенёсся в какой-то странный, одинокий мир, где всё казалось ненастоящим, даже смерть Рэба.

Служанка вошла на цыпочках. Она несла доктору поднос с едой. В полном изнеможении молодой человек упал в кресло, опустив свою русую перевязанную голову на руки.

— Ты помнишь тот вечер, — сказал он, — когда «наблюдатели» встретились в последний раз? Джеймс Отис пришёл туда незваный. Всего, что он говорил, я не запомнил, но от некоторых его слов у меня пошли мурашки по спине.

— Я никогда не забуду. Он говорил… чтоб человек мог выпрямиться во весь рост.

— Да. И что кое-кому придётся погибнуть ради того, чтобы другие могли встать во весь рост. Многим ещё предстоит отдать свою жизнь за это! А сколько уже погибло! Пройдёт сто лет, и двести лет, а люди всё ещё будут умирать во имя свободы. Дай бог, чтобы такие люди никогда не переводились! Такие люди, как Рэб.

Молчаливая женщина снова вошла. Она приготовила доктору омлет и молча поставила его перед ним.

— Будьте добры, принесите сверху ружьё, — попросил он.

Она кивнула и пошла исполнять его просьбу. Доктор Уоррен принялся есть. У врачей особый навык, и горе не лишает их аппетита.

— А ты не можешь есть, мой мальчик?

— Нет ещё.

— Попробуй поспать.

— Нет.

Джонни шагал из угла в угол. Он был так ошеломлён, что почти ничего не чувствовал. Потом, потом, говорил он себе. Завтра, послезавтра. Тогда я, может быть, пойму, что Рэб умер. Но сейчас мне ещё не больно. А вот на будущий год, всю жизнь…

Взгляд его упал на мушкет. Он взял оружие в руки и подошёл с ним к окну, разглядывая и ощупывая усовершенствования, сделанные Рэбом. Рэб так ни разу из него и не выстрелил. Не пришлось. Доктор Уоррен стоял рядом.

— Положи ружьё, Джонни. Сюда, возле окна. Теперь дай сюда свою правую руку, вот так.

Джонни уже перестал стыдиться своей обожжённой руки. Он протянул её вперёд и почувствовал, как прохладные, чистые руки доктора сгибают и крутят ему пальцы. Он стиснул зубы.

— Джонни, с рукой совсем не так плохо, как ты думаешь. Это ведь ожог, правда?

— Да.

— Только сейчас, когда ты занимался ружьём, я и мог разглядеть её хорошенько. Ты её держал вытянутой, пока она заживала?

— Нет.

— Верно, твой хозяин призвал какую-нибудь знахарку лечить тебя?

— Ну да, бабку.

— Ох, уж эти мне бабки! Любой бостонский врач знает… Ты понимаешь, большой палец загнулся не оттого, что он был так уж основательно повреждён, а просто из-за рубцов.

— Как так?

— А вот так. Если ты не боишься, я могу перерезать рубец и освободить большой палец.

— И моя рука будет живая, как раньше?

— Я не хочу обещать слишком многое. Не знаю, сможешь ли ты вернуться к своему ремеслу. Впрочем, в ближайшее время и Поль Ревир не будет делать серебряных вещей.

— А ружьё я смогу держать?

— За это я, пожалуй, поручусь.

— Ну, так серебро пусть подождёт. Когда вы можете приступить, доктор Уоррен? Я не боюсь.

— Я сейчас позову кого-нибудь из пивной, чтобы подержали тебе руку.

— Зачем? Я и сам её буду держать спокойно.

Доктор тепло взглянул на него:

— Верю, что можешь. Пойди пока прогуляйся на воздухе, а я между тем приготовлю инструменты.

Джонни вышел на поляну и стал глядеть кругом.

— Цып-цып-цып! — звал женский голос.

Из коровника слышалось, как звенит молоко, ударяясь о стенку ведра. А вот металлический звук. Опытным ухом Джонни сразу уловил, что где-то работает оружейный мастер.

Донёсся запах вспаханной земли и клейких почек. Где-то жгли кустарник. Ноздри у Джонни затрепетали. Ему казалось, что он чует вчерашний порох. День близился к концу.

Зелёный весенний день, полный грёз о будущем и пропитанный кровью.

Это его страна, его народ.

Тут всё его — и мычащая корова, и человек, который её доит, и цыплята, прибежавшие на зов, и женщина, их зовущая, и благоухание вспаханного поля, и сам пахарь. Искусные руки невидимого оружейного мастера — это его руки. Старуха, кидающая камнями в ворон, чтобы они не каркали над ней, не дразнили её, — это его старуха, и вороны тоже его. Дым, поднимающийся от очагов, — он шёл словно из самого сердца Джонни.

Сегодня он неуязвим. Ни смерть Рэба, ни нож хирурга не в состоянии были причинить ему боль. Завтра, послезавтра — другое дело, но сегодня ему всё нипочём!

Издалека, но всё приближаясь, на дороге, ведущей в Менотоми, раздалась барабанная дробь. Это возвращались бойцы из Чарлстона. Джонни остановился, повернул голову. Завизжала флейта. Флейтист был из рук вон плохой. Да и песенка сама дурацкая, а вместе с тем звуки её радовали сердце Джонни. Янки Дудл — в который раз — отправлялся в город.

А кругом в деревне царила тишина. Музыка, негромкая, как стрекотанье сверчка, заполняла эту тишину. По дороге шагали двадцать или тридцать человек, усталые и ободранные. Иные были в крови. Никаких мундиров. Оружие — самое разнообразное. Длинная полоса, оставленная заходящим солнцем, освещала их лица и делала их всех похожими друг на друга. Худые, как и полагается янки. Скуластые. Полные решимости. Усталые люди шли не в ногу, но Джонни в движении стройных, свободных тел улавливал единый ритм. В плечах и подбородках — спокойная уверенность. Вот таким был и Рэб.

Земля Новой Англии, да родит она вечно, поколение за поколением, таких людей, всегда готовых взяться за оружие в борьбе за справедливое дело!

Тут же, за колонной пеших людей, катилась старая карета, в которой ехал их командир. Ибо кто не мог идти в бой пешком, садился на коня, кто и верхом не мог — ехал в повозке.

В ветхой коляске ехал дед Силсби, положив поперёк колен своё старое ружьё.

Джонни хотел было подбежать к нему и крикнуть.

«Дед, дед, вы не знаете… Рэб умер!»

Но он знал, что майор не остановится. Надо было вести бойцов в Кембридж, на осаду Бостона.

Рэб умер. И ещё сотни людей должны умереть, но дело, за которое они сражались, не умрёт никогда.

ЧТОБЫ ЧЕЛОВЕК МОГ ВЫПРЯМИТЬСЯ ВО ВЕСЬ РОСТ