Джордж Оруэлл. В двух томах. Том 2: Эссе, статьи, рецензии

ИСКУССТВО ДОНАЛЬДА МАКГИЛЛА (Перевод В. Мисюченко)

Кто не видел в витринах дешевых писчебумажных лавок «комиксы», эти раскрашенные почтовые открытки за один-два пенни с их неизбывными толстухами в купальниках, с их топорным рисунком и невыносимым колоритом, где царствуют цвета желтый, как у яиц лесной завирушки, да позаимствованный у почтового ведомства красный[23]?

Вопрос должен бы быть риторическим, но что любопытно: многие, видимо, или не подозревают о существовании таких открыток, или наивно считают их всего-навсего принадлежностью приморских курортов, такой же, как негры-джазисты или мятные леденцы. На самом же деле открытки-комиксы продаются везде (их, к примеру, можно купить едва ли не в любом Вулвортсе[24]), производятся они в количествах прямо-таки устрашающих, причем постоянно появляются все новые и новые серии. Их не следует путать ни с сентиментальными, «герои» которых щеночки да котеночки, ни с полупорнографическими, в германском духе, где выжимают комизм из любовных ухаживаний детишек, ни с какими другими видами рисованых открыток. Они образуют собственный жанр, специфика которого — очень «низкий» юмор с шуточками о теще, пеленках и сапоге полицейского, а также отсутствие художественно-изобразительных претензий. Выпускают их с полдюжины издательств, хотя число людей, которые их рисуют, по-видимому, не очень велико.

Лично у меня они ассоциируются прежде всего с именем Дональда Макгилла: он не только самый плодовитый современный художник-открыточник, на голову превосходящий всех своих коллег, он еще и наиболее совершенен в выражении жанра, последовательно верен его традициям. Кто такой Дональд Макгилл, я не знаю. Очевидно, его имя своеобразная торговая марка (по крайней мере одна серия открыток выпускается просто как «комиксы Дональда Макгилла»), в то же время, уверен, что это и имя реального человека, стиль рисунков которого узнаваем с первого взгляда. Всякий, взявший на себя труд пересмотреть кипу его открыток, заметит: как произведения рисовальщика многие из них отнюдь не жалки; однако только дилетант может сделать вид, будто они сами по себе имеют какую бы то ни было эстетическую ценность. Открытка-комикс есть просто иллюстрация к шутке, неизменно — шутке «низкой», чей успех или провал зависит от способности вызывать смех. За рамками этого комикс имеет лишь «идеологический» интерес. Макгилл — умный рисовальщик, в изображении лиц у него чувствуются ухватки настоящего карикатуриста, но особая ценность его открыток в их абсолютной типичности. Воистину они являются эталоном комической почтовой открытки. Лишенные малейших черт подражательности, они по существу ничем не отличаются от открыток-комиксов последних сорока лет, поэтому из них можно почерпнуть сведения о смысле и цели всего жанра.

Возьмите с дюжину этих произведений, предпочтительно макгилловых (если из любой кучи открыток вы наудачу будете выбирать самые забавные, то скорее всего обнаружится, что большинство из них рисовал Макгилл), и разложите их на столе. Что видите?

Прежде всего бросается в глаза всеподавляющая вульгарность. И это помимо неизбывной непристойности, помимо чудовищного колорита. Низменность интеллектуальной атмосферы в них совершенна, она создается не только природой юмора, но и, в большей степени, гротескным, кричащим, лубочным качеством рисунков. Изображения, как бы сделанные рукой ребенка, полны уродливых линий и пустот, каждая фигура, каждый жест, каждое выражение нарочито безобразны, лица ухмыляются, женские прелести чудовищно развиты, зады выпирают, как у готтентотов[25]. Но почти сразу возникает трудно выразимое ощущение чего-то знакомого. Что все это напоминает? Во-первых, они, конечно, напоминают вам такие же открытки-комиксы, которые вы рассматривали в детстве. Но это не все. У вас перед глазами сейчас нечто с традициями столь же глубокими, как и у греческой трагедии, своего рода подмир созданных для шлепка задниц и вечно худых тещ, который стал частью западноевропейского сознания. Не сказал бы, что все шутки, если перебирать их одну за другой, непременно окажутся затасканными. Бесстыдства им не занимать, но открытки-комиксы повторяют самих себя не так часто, как юмористические колонки в приличных журналах. Только их основная, тема, вид шутки, к которому они тяготеют, не меняется никогда. Некоторые из них по-настоящему остроумны, в стиле Макса Миллера. Образчики:

В целом они все же не остроумны, а юмористичны, причем, замечу (особенно это касается открыток Макгилла), что чаще рисунок на них куда забавнее шуточной подписи под ним. Совершенно очевидно, что непристойность является характернейшей, можно сказать, выдающейся чертой открыток-комиксов. Подробнее об этом я еще скажу, а пока — беглый анализ их обычной тематики с некоторыми необходимыми разъяснениями:

Секс. Больше половины, если не три четверти, шуток связаны с сексом, от безобидных до балансирующих на грани непечатного. Вероятный фаворит номер один — незаконнорожденный младенец. Типичные надписи: «Не могли бы вы обменять этот предохраняющий талисман на детскую бутылочку с соской?», «На крестины она меня не позвала, так я к ней и на свадьбу не пойду». Далее следуют новобрачные, старые девы, голые статуи и женщины в купальных костюмах. Все это ipso facto[26] забавно, всего лишь упоминание об этом способно вызвать смех. Шутки с рогоносцами используются редко, а таких, где речь идет о гомосексуалистах, нет совсем.

Постулаты сексуальной шутки:

1) Брак выгоден только женщинам. Каждый мужчина плетет сети обольщения, а каждая женщина — сети брака. Ни одна женщина никогда добровольно незамужней не остается.

2) Сексуальная привлекательность исчезает к двадцати пяти годам. Хорошо сохранившиеся, симпатичные люди, переступившие порог первой молодости, никогда не изображаются. Влюбленная парочка поры медового месяца вновь появляется на сцене в облике зловещего вида жены и оплывшего красноносого усача-мужа. Никаких промежуточных стадий не допускается.

Семейная жизнь. Самая любимая шутка после секса — подкаблучник-муж. Типичная подпись: «Твоей жене сделали рентгеновский снимок челюсти в больнице? — Снимок не получился, у них все время кино выходило».

Постулаты:

1) Такой вещи, как счастливый брак, на свете не существует.

2) Ни одному мужу никогда не взять верх над женой в споре.

Пьянство. Как пьянство, так и чрезмерная трезвость ipso facto забавны, смешны.

Постулаты:

1) У всех пьяниц возникают оптические иллюзии.

2) Пьянство — отличительная черта мужчин средних лет.

Пьяные юноши или женщины не изображаются никогда.

Шутки «00». Таких много. Ночные горшки ipso facto смешны, так же как и общественные туалеты. Изображение на типичной открытке с подписью «Друг по нужде»: шляпа, слетевшая с головы мужчины, скатывается по лестнице, ведущей в дамский туалет.

Внутриклассовый снобизм рабочих. Многое в открытках дает основание предположить, что предназначены они обеспеченным рабочим и служащим победнее. Много шуток построено на неправильном словоупотреблении, неграмотности, просторечии и грубых манерах обитателей трущоб. Не счесть открыток, изображающих неопрятных фурий, похожих на опереточных уборщиц, которые обмениваются «не подобающей леди» руганью. Образчик ответного остроумия: «Жаль, что ты не статуя, а я не голубка!» Некоторые открытки, появившиеся с началом войны, затрагивают тему эвакуации, причем с неодобрительным отношением к эвакуированным. Довольно часты расхожие шутки о бродягах, нищих и преступниках, а также о комичной прислуге. Попадаются и смешные землекопы, матросы с барж (лингво-духовные наследники былых бурлаков) и т. п. Но шуток, задевающих профсоюзы, нет. Говоря обобщенно, объектом осмеяния считается любой, чей доход гораздо больше и гораздо меньше 5 фунтов в неделю. «Важная шишка» почти так же автоматически попадает в смешные персонажи, как и обитатель трущоб.

Постоянные персонажи. Редко или совсем не изображаются иностранцы. Если брать территориальный признак юмора, то главное лицо здесь — шотландец, этот неисчерпаемый кладезь шуток. Адвокат всегда мошенник, а священник всегда психованный идиот, говорящий глупости невпопад. Все еще появляются, совсем как во времена короля Эдуарда, «щеголь» или «сердцеед», хотя вид их и подустарел: вечерние туалеты, шелковые цилиндры или даже короткие гетры и тросточки с набалдашниками. Вот еще пример выживания — суфражистка, примадонна смеха в период до 1914 г., типаж слишком ценный, чтобы отказаться от него. Внешне она ничуть не изменилась, но теперь играет роль лектора-феминистки или фанатички трезвости.

Особенность самых последних лет — полное отсутствие антиеврейских открыток, «еврейский юмор», всегда более злонравный, чем «шотландский юмор», пропал сразу же после прихода к власти Гитлера.

Политика. Любое современное событие, культ или движение (например, «свободная любовь», феминизм, ПВО, нудизм), которое чревато комическими возможностями, быстро находит путь на рисованую открытку. Общая атмосфера открыток тем не менее исключительно старомодна, она навеяна политическим радикализмом, свойственным году эдак 1900-му. В спокойные времена комиксы не только не патриотичны, но и слегка осмеивают патриотизм в шутках по поводу «Боже, храни короля», Юнион-Джека[27] и т. д. Где-то в 1939 году на открытках нашла свое преломление европейская ситуация, прежде всего через смешные грани ПВО. Даже сейчас (1941 год — перев.) немногие открытки в военной теме выходят за пределы ПВО-шуточек — толстуха застряла в горловине лаза подземного убежища; патрульные, забыв о своих обязанностях, глазеют в окно на раздевающуюся женщину, пренебрегающую светомаскировкой, и т. д. и т. п. На некоторых выражены антигитлеровские чувства, впрочем, не очень мстительные. Одна (не Макгилла) изображает Гитлера с обычной гипертрофированной задницей, наклонившегося, чтобы сорвать цветок. Подпись: «А что бы сделал ТЫ, приятель?» Тут, пожалуй, потолок патриотического полета, которым с радостью ограничится любая открытка. В отличие от двухпенсовых еженедельных газет, открытки-комиксы не стали продукцией какой-либо огромной компании-монополии, и как средство формирования общественного мнения они явно не принимаются в расчет. В них не найти и тени попытки навязывать взгляды, приемлемые для правящего класса.

Здесь следует вернуться к разговору о непристойности, этой в глаза бьющей, самодовлеющей особенности открыток-комиксов. Из-за нее-то их и помнят все, в ней их целеполагающая основа, выраженная, правда, так, что распознаешь ее не сразу и не вдруг.

Постоянно повторяющийся, едва ли не доминирующий мотив комиксов — женщина с пышно развитым задом. На половине, если не больше, открыток, даже когда содержание шутки никак не связано с сексом, изображена эта самая женская фигура, упитанная, «сладострастная», в платье, облегающем тело, словно вторая кожа, с грудями или ягодицами (в зависимости от того, куда обращена фигура) сильно преувеличенных размеров. Нет и не может быть сомнения, что такие картинки ослабляют узду на очень распространенном сдерживаемом чувстве, которое естественно в стране, где женщины, пока молоды, склонны к худобе до костлявости. В то же время комиксы Макгилла (и это относится ко всем открыткам данного жанра) не столь прямолинейны, как порнография: вещицы попикантнее, они скорее пародия на порнографию. Готтентотские фигуры женщин — это карикатура на тайный идеал англичанина, а не портрет этого идеала. Присматриваясь к открыткам Макгилла внимательнее, замечаешь, что юмор данного сорта сопряжен, и прочно, с довольно строгим моральным кодексом. Если в таких газетах, как, например, «Эсквайр» или «Ви паризьен» в основу юмора всегда закладывается распущенность, полное сокрушение устоев, то основа комиксов Макгилла — брак, супружество. В них четыре ведущие темы для шуток: нагота, незаконнорожденные дети, старые девы и молодожены,— ни одна из которых не позабавит действительно распутное общество или же общество «изощренное». В открытках с парочками, проводящими медовый месяц, царит дух непотребного действа тех деревенских свадеб, где до сих пор заходятся от смеха, пришивая колокольчик к постели новобрачных. Вот, например, изображение на одной из них: молодой муж, выбираясь поутру из постели после брачной ночи, восклицает: «Первое утро в нашем собственном гнездышке, дорогая! Пойду заберу молоко с газетой и принесу тебе чашку чая». В общую картинку врезан рисунок крыльца их дома: на нем четыре газеты и четыре бутылки молока. Если хотите, непристойно, но — не безнравственно. Скрытый смысл тут — и как раз такого смысла «Эсквайр» или «Ньюйоркер» избегали бы любой ценой — в том, что брак есть нечто глубоко захватывающее, волнующее, по сути, самое большое событие в жизни среднего человека. Точно так же и с шутками о «пилящих» женах и властных тираноподобных тещах: на самом деле они, по крайней мере, подразумевают стабильное общество, где брак нерасторжим, а привязанность к семье сама собой разумеется. С этим-то и связан отмеченный мною раньше факт: нет или почти нет изображений симпатичных людей за порогом первой молодости. Есть «ненаглядные» парочки и есть среднего возраста пары, живущие как кошка с собакой, но никаких — между ними. Интимная связь в виде незаконного, но более или менее пристойного любовного романа, предмет расхожих шуток французских юмористических газет, не тема для открыток-комиксов. В этом отражены, на комическом уровне, взгляды рабочего класса, согласно которым юность и приключения — чуть ли не личная жизнь вообще — кончаются с супружеством. Много сказано о классовых различиях, но одним из немногих подлинных классовых отличий, до сих пор существующих в Англии, является то, что рабочие старятся гораздо раньше. Живут они, если выживают в детстве, не менее долго и физической активности своей раньше не теряют, зато очень рано теряют свое юное обличье. Это заметно везде и во всем, но легче всего обнаруживается при регистрации на военную службу старших возрастов: выходцы из верхушки среднего и высшего сословия выглядят примерно на десять лет моложе остальных. Обычно это относят на счет более тяжелой жизни, которую приходится вести трудящимся классам, однако сомнительно, можно ли и поныне приписывать этому такую разницу. Правда скорее такова: рабочие раньше становятся пожилыми оттого, что раньше мирятся с этим. Ведь выглядеть или нет моложе после, скажем, тридцати в значительной степени зависит от желания добиться этого. Возможно, я слишком обобщаю, и это меньше касается хорошо оплачиваемых рабочих, особенно тех, что живут в муниципальных домах и в квартирах с удобствами, но даже по ним не так сложно заметить разницу в облике. Кстати, тем самым рабочие более традиционны, более привержены христианскому прошлому, чем богатые дамы, которые с помощью физических упражнений, косметики и отказа от вынашивания детей стараются быть молодыми и в сорок лет. Стремление остаться молодым любой ценой, попытка сохранить сексуальную привлекательность и даже в пожилые годы видеть будущее для себя, а не просто для своих детей,— это культивируемое новообразование утверждает себя — не очень надежно — на наших глазах. Может быть, оно исчезнет, когда уровень нашей жизни упадет, а уровень рождаемости повысится. «Молодость недолговечна» — формула нормальных, традиционных отношений. Именно ее, древнюю мудрость, и выражают (без сомнений, неосознанно) Макгилл и его коллеги, не допуская на открытки никаких переходных стадий между нежной парочкой поры медового месяца и лишенными какой бы то ни было привлекательности фигурами мамаши и папаши.

Я уже говорил, что не меньше половины комиксов Макгилла построены на сексуальных шутках, часть из них (примерно десять процентов) превосходит в неприличии все, что только печатается в Англии. Их распространителям и продавцам, как правило, весьма достается, и наказаний было бы значительно больше, не защити себя самые неприличные шутки двусмысленностью. Одного примера достаточно, чтобы показать, как это делается. Открытка с подписью «Они ей не поверили». Молодая женщина, разведя ладони рук фута на два, сообщает о длине чего-то паре своих товарок, от изумления раскрывших рты. За ее спиной на стене висит чучело рыбы в стеклянном ящике, а рядом — фотография почти обнаженного атлета. Совершенно очевидно, что женщина не о рыбе речь ведет, но доказать этого невозможно. Так вот, вряд ли найдется в Англии газета, которая напечатала бы такого сорта шутку, и абсолютно точно, что нет ни одной, которая стала бы делать это из номера в номер. Существует мощный поток так называемой мягкой порнографии, несть числа иллюстрированным газетам, наживающимся на женских ножках, но нет популярной литературы, специализирующейся на «вульгарной», фарсовой стороне секса. С другой стороны, шутки, не отличимые от макгилловых,— обычная разменная монета ревю и мюзик-холлов, можно услышать их и по радио тогда, когда цензор то ли одобрительно кивает головой, то ли клюет носом в дреме. В Англии разрыв между тем, что можно сказать, и тем, что может быть напечатано, исключительно велик. Реплики и жесты, против появления которых на сцене вряд ли кто возразит, вызовут взрыв общественного негодования при попытке воспроизвести их на бумаге. (Сравните сценические репризы Макса Миллера с его же еженедельной колонкой в «Санки диспетч».) Открытки-комиксы единственное существующее исключение из этого правила, единственное средство, в котором действительно «низкому» юмору позволено быть печатным. Только на открытках да на сцене варьете свободно используются пышные зады, собачка и фонарный столб, детские пеленки и прочие подобные штучки. Зная об этом, можно понять, какую миссию выполняют комиксы на свой скромный лад.

Они дают простор взгляду Санчо Пансы на жизнь, тому отношению к жизни, которое Ребекка Уэст определила однажды как «извлечение максимума забавы от шлепанья по задницам в подвальных кухнях». К комбинации Дон Кихот — Санчо Панса, которая всего-навсего отражает древний дуализм тела и души в художественной литературе, беллетристика последних четырехсот лет обращалась чаще, чем то можно было бы объяснить простым подражанием. Снова и снова, в бесконечных вариациях являла она себя: Бувар и Пекут, Дживз и Вустер, Блум и Дедалус, Холмс и Ватсон (вариант Холмс — Ватсон исключительно тонок, поскольку привычные физические характеристики двух партнеров в нем поменялись местами). Очевидно, комбинация приобрела живучесть в нашей цивилизации не потому, что каждый из персонажей в реальной жизни встречается в «чистом виде», а потому что два принципа — благородное безрассудство и простонародная мудрость — бок о бок сосуществуют почти в каждом человеке. Обратите мысленный взор в самого себя: который из них вы — Дон Кихот или Санчо Панса? Почти уверен: вы — оба. Часть вашего существа рвется в герои или святые, но другая ваша часть — это маленький толстячок, кому хорошо ведомо преимущество оставаться в живых, да чтоб и шкура была цела. Он — ваше скрытое «я», глас чрева, протестующего против души. Его натура стремится к безопасности, мягким постелям, ничегонеделанью, кружкам пива и женщинам со «сладострастными» фигурами. Это он прокалывает воздушные шарики ваших прекраснодушных порывов и побуждает вас следовать за Номером Первым, быть неверным своей жене, уклоняться от уплаты долгов и т. д. и т. п. Позволите вы себе оказаться под его влиянием или нет — это другой вопрос. Но чистая ложь утверждать, что он не часть вашего существа, такая же ложь утверждение, что в вас не сидит и Дон Кихот, хотя большая часть того, что говорится или пишется, представляет собой ту или другую ложь, обычно — первую.

Одно «но». Хотя в разных ипостасях Санчо Панса входит в круг постоянных персонажей литературы, в реальной жизни, особенно при нынешнем порядке общественного устройства, его точка зрения никогда по справедливости в расчет не принималась. Существует глобальный постоянный заговор притворства, будто никакого Санчо здесь нет или, по крайней мере, будто здесь он, Санчо, вовсе не при чем. В кодексах закона и морали, в религиозных системах никогда не отводится места для юмористического взгляда на жизнь. Все, что смешно, носит подрывной характер, каждая шутка в конечном счете — это пирожное с кремом, так что причина обилия шуток, вращающихся вокруг непристойности, проста: любое общество, во имя выживания, вынуждено настаивать на весьма высоком стандарте половой морали. Грязная шутка, разумеется, не всерьез атакует мораль, она нечто вроде мгновенного бунта сознания, одномоментного желания, чтобы все стало по-другому. То же самое можно сказать и про все другие шутки, сосредоточенные на трусости, лени, бесчестии или любом другом качестве, поощрять которое общество позволить себе не может. Обществу всегда приходится требовать от людей несколько больше, чем оно может в действительности от них получить. Оно вынуждено требовать безупречной дисциплины и самоотверженности, ему приходится ожидать от своих поеданных упорной работы, уплаты налогов, верности женам, оно должно исходить из того, что мужчины считают славной гибель на поле боя, а женщины хотят изнашивать себя, вынашивая и вскармливая детей. То, что можно назвать официальной литературой, базируется именно на этих постулатах. Я никогда не мог читать полководческих приказов перед сражениями, речей фюреров и премьер-министров, гимнов общеобразовательных школ, левых политических партий и государств, трактатов о трезвости, папских энциклик, а также проповедей против азартных игр и предохранения от беременности без того, чтобы чтение не сопровождалось хором многих миллионов пренебрежительно фыркающих простых людей, у которых все эти высокопарные сентименты не находят отклика в душах. Тем не менее в конечном итоге высокопарность берет верх, и лидеры, предлагающие кровь, тяжкий труд, слезы и пот, всегда добиваются большего от своих последователей, чем те, кто предлагает безопасность и добрые времена. В решающие моменты человеческие существа героичны. Женщины бестрепетно выходят один на один с детской кроваткой и половой щеткой, революционеры держат язык за зубами в камере пыток, броненосцы тонут с орудиями, продолжающими палить, даже когда вода заливает палубу. Только дело-то в том, что и иной элемент внутри каждого из нас, этот ленивый, трусливый, бегающий от долгов прелюбодей, никак не может быть загнан в небытие, время от времени он требует к себе внимания.

Открытки-комиксы суть одно из выражений его точки зрения, скромное, не такое важное, как мюзик-холл, но все же заслуживающее внимания. В обществе в основе своей до сих пор христианском они, естественно, делают упор на сексуальных шутках; в тоталитарном обществе, будь в нем вообще свобода выражения, они делали бы упор на лени и трусости, во всяком случае, на том или ином негероическом проявлении человеческой натуры. Нет смысла проклинать их за то, что они вульгарны и безобразны. Как раз такими они и призваны быть. Существование комиксов, тот факт, что люди нуждаются в них, симптоматично важно. Как и мюзик-холлы, это своего рода сатурналии, безобидный бунт против добродетели. Они выражают всего одно направление в мышлении человека, но такое, которое всегда есть и которое, как вода, всегда найдет для себя выход. В целом человеческие существа хотят быть хорошими, но — не слишком хорошими и не во всякое время. Ибо:

В прошлом дух нынешних комиксов был слит с главным потоком литературы, шутки, едва отличимые от макгилловых, походя звучали между убийствами в шекспировских трагедиях. Нынче это уже невозможно. Целая категория юмора, бывшая составной частью нашей литературы примерно до 1800 г., выродилась в плохо нарисованные открытки, влачит едва легальное существование в витринах дешевых писчебумажных лавок. Уголок человеческого сердца, из которого этот юмор исходит и для которого он предназначен, легко мог бы выразить себя и в худших формах. Уже из-за этого одного я буду сожалеть, когда увижу, что комиксы-открытки исчезли.

1941 г.