Диалоги

С а м м а т о в ы:

Л у к м а н,

С а л и х,

М а н с у р.

В е р а Я к о в л е в н а.

Н и к о л а й.

Д и н а.

С о н я.

И в а й к и н.

С а л и х Н а с ы р о в.

Б о р и с.

Н а д я.

Ш о ф е р.

Г о с т и.

НАДЕЖДЫ

Столб, часы. Силуэты зданий. Слышен звон трамвая.

Д и н а. Кто вы?

С а л и х. Кто? А вы?

Д и н а. Я учусь в педагогическом институте. На вечернем. Днем работаю. А сейчас…

С а л и х. Куда вам надо идти сейчас? Туда? Давайте лучше бродить сегодня там, где никогда не ходим. Сейчас восемь часов. Когда стрелка дойдет до двенадцати — разойдемся. Где бы ни были. На любом перекрестке.

Д и н а. Странно… Вы, наверное, все же… Это прием у вас такой?

С а л и х. Может быть, и прием. А может, настроение такое. Только уговор, эта встреча будет у нас единственной. Не боитесь?

Д и н а. Что ж, пусть. Сегодня — хорошая погода. Пусть.

С а л и х. День как карусель. Вечером там же, где был утром. И вдруг — вы. Неизвестная и чужая. Прекрасная, как незнакомка Блока.

Д и н а. Я еще не читала его. Бралась, и — не нравится.

С а л и х. А это неважно! Да и как может незнакомка Блока читать Блока? Важно то, что прекрасная незнакомка сошла с какой-нибудь страницы… Из первого томика! Где у него там про любовь? И села в битком набитый людьми трамвай. И случайно сел в него я. И мне надо было понять, чужая вы или своя? А вдруг вы не чужая мне и я вам не чужой? Вдруг я вам нужен и вы мне нужны? И вдруг нам нужно было встретиться?

Д и н а. Вам плохо сегодня?

С а л и х. Почему плохо? Наоборот.

Д и н а. А я подумала, что плохо. К людям тянет, когда плохо.

С а л и х. Нет, жизнь прекрасна!

Они уходят. Спустя мгновение выбегают откуда-то, с хохотом, со смехом, взявшись за руки, отряхиваясь от снега.

Д и н а. Какая горка хорошая!

С а л и х. Осталась с Нового года. Не больно? Не ушиблась?

Д и н а. Нет! А смотрите, какие звездчатые снежинки. Как будто на парашютиках.

С а л и х. Хотите сказку? Это десант. Это живые существа, их только не видно простым глазом. Они все поэты, музыканты, художники. Пока люди спят, они захватят город. К утру город будет уже другим. Только живут они очень мало.

Д и н а. Как мы?

С а л и х. Почему как мы?

Д и н а. А помните? Я где-то читала. Они катались тоже с горы. Ну, не с такой горки, а с настоящей, высокой. И на санках! И на самом крутом спуске он ей сзади кричал: «Люблю!» Она не могла обернуться, помните? А внизу под обрывом он молчал или смеялся, как будто ничего не случилось…

Вдруг словно крик — то сирена «скорой помощи».

С а л и х (после паузы). Не холодно? Не замерзла?

Д и н а. «Скорая помощь», беда у кого-то. Мы посидим, ладно? Устала.

С а л и х (присаживаясь на скамью). Я медик. Не врач, работаю сейчас в лаборатории. Но приходилось… Их было двое, муж и жена. Оба геологи. Она заболела энцефалитом, пошли на трех лошадях, а до поселка около семидесяти километров. Рации у них в отряде почему-то не было, вертолет вызвать не могли, а надо было успеть ввести сыворотку. Ночь, палатка, ни одной души, и она рядом с ним, в спальном мешке. Он поседел в ту ночь. Все это я узнал потом, а тогда гляжу, в амбулаторию вваливается кто-то седой, ее тащит. Глаза шальные. «Нельзя ли оживить, оживить нельзя ли?»

Д и н а. Не надо, пожалуйста. Я хочу! Этот вечер… Я хочу радости сегодня! Только радости!

Снова крик сирены «скорой помощи», но уже удаляющийся, затихающий.

С а л и х. «Я буду любить тебя столько, сколько звезд на небе. — Да, милый, да. — Столько дней, сколько звезд на небе. — Да, милый, да. — Столько лет, сколько звезд на небе. — Да, милый, да… А утром звезды погасли…»

Д и н а. Чьи это стихи? Это — страшные стихи!

Они поднимаются, идут. Снова останавливаются.

С а л и х. Двенадцать. Уже двенадцать.

Д и н а. Уже? (Взглянув на часы.) У вас часы врут. Я сегодня проверяла утром.

С а л и х. Что толку от двух-трех минут?

Д и н а. Расставаться здесь? Какая ерунда! Вы ведь говорили сами, что все случайно. И все на самом деле случайно. Мы могли бы встретиться не здесь, а где-то в другом городе!

С а л и х. В другом?

Д и н а. Допустим, мы где-нибудь западнее? Какая разница, где мы сейчас! А там еще нет двенадцати, и надо перевести стрелки. Мы не здесь, понимаете? Мы в Бресте, Львове, Риге — где угодно. Мы там сейчас. На какой-нибудь улице.

С а л и х. А дома? Дома не будут ругать вас?

Д и н а. Дома? Если бы!.. Мама умерла недавно. Два месяца назад. А папа еще раньше. Рак.

С а л и х. И как же вы теперь?

Д и н а. Одна. Трудно. А вы?

С а л и х. Нас с братом в этом городе воспитывал Самматов, дядя по матери. У него своих детей нет. Мать я не знаю. А отец в деревне. У него своя жизнь.

Д и н а. Значит, ты тоже как бы сирота?

С а л и х. Ты говоришь… «ты»?

Д и н а. Да, ты.

Бьют городские часы.

Двенадцать. Все-таки уже двенадцать.

С а л и х. Ладно, пусть будет так, как хочешь. Переведем стрелки на два часа.

Д и н а. Два часа — это целая жизнь. Я проснуться боюсь. Вот приду домой и проснусь. И буду думать, было все это или не было? Какой-то человек подарил мне сегодня этот вечер. Наверное, в этом и смысл жизни? Хоть немножко добра, горсточку маленькую, а подарить неожиданно кому-нибудь, да?

С а л и х. Нас только двое сейчас в городе.

Д и н а. А может, и в мире? Давай обойдем вокруг земного шара!

С а л и х. У кого-то есть роман. «Мы будем любить друг друга завтра». Вокруг земного шара, говоришь?

Д и н а. Да! Ведь мы могли бы встретиться где угодно. Какая разница! Ведь кто-то ходит сейчас по земле и где-то там, далеко-далеко! А может, это тоже мы? Опять мы? Всегда мы? Я боюсь, когда звезды гаснут… Я не хочу, чтобы они гасли!

Уходят. И только голос Дины, беспомощный, ломкий, звучит еще в ночи.

Начало лета. В квартире Салиха — застолье, празднуется день его рождения. Шум, смех. Звучит музыка. С а л и х и Д и н а.

Д и н а. Я около дома ходила. Боялась.

С а л и х (встречая ее). Ну вот еще, глупости! Пойдем скорее! Ребята из моей лаборатории. Брат. Все свои.

Появляется В е р а Я к о в л е в н а.

Познакомьтесь! Мама Вера, это Дина. Прошу любить и жаловать!

В е р а Я к о в л е в н а. Салих вас прячет почему-то. А я видела вас однажды на улице вместе с ним и порадовалась за него. Проходите, пожалуйста.

Д и н а. Может, на кухне вам нужно помочь?

В е р а Я к о в л е в н а. Дело твое еще молодое. Успеешь на кухне.

С а л и х (обращаясь ко всем). Внимание, внимание, дамы и господа! Эту девушку зовут Диной. (Знакомя ее.) Мой брат. Я тебе о нем говорил… Николай, приятель и друг школьных лет и всех последующих.

М а н с у р. Думаю, будем друзьями. Не знал, что у моего брата такой вкус.

С а л и х. А вот и Соня, коллега по институту.

С о н я. Вы очень милы, Диночка. (Погасшим голосом.) Поздравляю тебя, Салих. От души.

Н и к о л а й (Дине). Познакомьтесь. Тезка Салиха.

Н а с ы р о в (протягивая руку). Меня тоже зовут Салихом. Я первый раз здесь.

Д и н а (растерянно глядя на Соню и Салиха). Я… я тоже первый раз.

Н и к о л а й (положив руку на плечо Насырова). Вместе в школе учились. А сейчас здесь у нас летчиком-испытателем. У дома случайно встретились. Затащил сюда.

С а л и х. Ну, родные, живите! Живите!

Все снова разбиваются на отдельные группы. Салих с Диной танцуют. Мансур наполняет фужеры.

Н и к о л а й (Соне). Ты такая красивая сегодня.

С о н я (глядя на Дину). А-а, кому эта красота нужна?

Н и к о л а й. Что с тобой?

С о н я (усмехнувшись). То же, что и с тобой! (Отходит от него, садится.)

М а н с у р (продолжая прерванный разговор). Люблю людей, которые себя высокими мыслями тешат. Милый народ, страдальцы за идею… Угадал я вас?

Н а с ы р о в. А вы кто? Записной юморист?

М а н с у р. А вы потрогайте, потрогайте меня!.. Я нормальный, здоровый, больше того, жизнерадостнейший человек! А кто вы? Объяснить еще подробней?

Н а с ы р о в. Ну, объясни!

М а н с у р. А я не буду! Ха-ха! Не буду объяснять! Вот ходи и мучайся: «Кто?»

Н и к о л а й. Брось, Мансур.

М а н с у р. О, серьезные люди! С ними невозможно жить. Ну, если обижается, виноват, каюсь! Публично каюсь! (Насырову.) Ну, хочешь, на колени перед тобой брякнусь? Хочешь? (Тут же забыв все.) Салих, речь давай! Душа исстрадалась по речи! Речь новорожденного!

С а л и х. Не вижу налитых бокалов! Торичеллева пустота в рюмках!.. Что ж, двадцать пять лет назад в такой же день родился еще один человек. Им оказался я. И в каждый день своего рожденья я думаю, для чего я родился? Для чего рождаются на белый свет люди? Не для того ли, чтобы брать мир в свои руки? Чтобы мять его, как глину. Словом, за нас! За наше поколение! И да расступится перед нами жизнь!

С о н я. А я пью за вашу совместную работу с Николаем, за двух будущих великих медиков. (Глядя на Салиха.) Вы оба так талантливы. У вас все получится! И — танцевать! Я хочу танцевать. (Салиху.) Я приглашаю тебя танцевать.

С а л и х. А почему бы не потанцевать?

Н а с ы р о в (Дине). Вы не против? Давайте тоже потанцуем.

Н и к о л а й (наливая в рюмку вино). С тоски пьют. С радости пьют. Когда люди кончат пить? Когда они начнут жить и любить?

М а н с у р. Когда напьются, Коля. Когда напьются. Напивайся скорее.

Н и к о л а й. Ты думаешь, поможет? Прийти в мир, чтобы мять его, как глину? Нет, истину в нем искать, истину!

М а н с у р. Истина, милый мой, бесплодная женщина, хоть и красивая. Молокососам только может кружить головы. Вот когда она через жизнь проскочит, миазмами пропахнет…

С а л и х (смеясь). Кому нужна истина? Сомневаюсь, чтобы тебе нужна была истина. Тебе нужна… Соня, видишь, человек изголодался по истине. Потанцуй с ним, объясни, что это такое в обычной жизни.

С о н я (отходя от Салиха). Я устала, Коля. Потом, ладно? (Присаживается к столу.)

М а н с у р. А я не прочь с вами породниться, Диночка. (Салиху.) За чем дело стало?

С а л и х (обнимая за плечи робеющую и смеющуюся Дину). Сами разберемся.

Музыка. Салих танцует с Диной. Они счастливы.

В прихожей — Л у к м а н С а м м а т о в, В е р а Я к о в л е в н а снимает с него плащ. Он морщится, глядя на нее. Хочет идти в свой кабинет, но шум в гостиной слишком громок.

С а м м а т о в (появляясь на пороге комнаты). Что у вас?

С а л и х. День рождения.

С а м м а т о в. Чей день рождения?

С а л и х. Мой.

С а м м а т о в. День рождения… Самматовы, между прочим, ничего не забывают. Кормил и поил тебя все-таки всю жизнь. Это помнится. Все помнится. Только я не помню одного…

С а л и х (перебивая). У меня сегодня день рождения. У меня гости. Ты это понимаешь?

С а м м а т о в. Убери эту музыку! (Пауза.) Да, все помню, но не помню одного, никто мне не говорил, что сегодня в моем доме будут гости… Музыку — вон!

С а л и х. Ха-ха! Знакомьтесь, уникальная личность! (Дине.) Не выключай магнитофон! (Самматову.) Повторяю, у меня день рождения и у меня гости! Сегодня утром я, к сожалению, еще не знал, что мы соберемся здесь. Поэтому прошу прощения за то, что нарушил мертвую тишину этого дома! Что же касается твоих затрат на мое воспитание, материальных, моральных… Постараюсь возместить! Кандидатскую я защитил. Даже с процентами постараюсь!

В е р а Я к о в л е в н а. Зачем так, Салих?

С а л и х. А как? Хватит! Надоело! (Всем.) Заседание продолжается!

С а м м а т о в (потирая рукой грудь). С процентами, говоришь? С какими? Я строил на пустырях заводы. Тысячам, десяткам тысяч людей, бывших под рукой, я давал работу, давал смысл жизни — делать на земле дело. А ты? На своей машине марку «Жигулей» заменил на марку «Фиата». Это — твои проценты?

С а л и х. Может, о смысле жизни мы все же подискуссируем после? Так сказать, в более приемлемых обстоятельствах?

С а м м а т о в. Для меня обстоятельства никогда не имели решающего значения.

С а л и х. Как и люди?

С а м м а т о в. В твои годы я не рассуждал о жизни. Некогда было, потому что я ее делал, правду эту. Своими руками делал. И проценты твои делал, которыми ты мне сейчас платить за нее намерен.

С а л и х. Может, каждому человеку надо делать ее своими руками?

С а м м а т о в. Делай ее, делай, но делом делай! Не болтовней! В жизнь, которая на моем поту и нервах взошла, пришел ты. И судишь ее? А что у тебя за душой?

С а л и х. Покусился на твою собственность?

С а м м а т о в. Вот именно, на мою собственность.

С а л и х. Ты за своей собственностью не счел нужным даже поздравить меня с днем рождения.

С а м м а т о в. А ты думаешь, в этом мире нет дел поважнее? К тому же я еще не вижу, что ты родился.

С а л и х. Спасибо. На добром слове спасибо.

С а м м а т о в. Жаль, что сегодня, когда тебе уже двадцать пять лет, я вижу перед собой не человека своей крови. Девяносто девять процентов продукции, один процент брака. Видимо, бывает. Издержки производства, издержки природы… Бывает. День рождения окончен.

С о н я. За что? За что вы так?

С а м м а т о в. В воспитательных целях. И слишком шумно, моя милая. Шумно.

Н и к о л а й. Убедительные аргументы.

С а м м а т о в (остановившись перед женой). Уйди.

Вера Яковлевна отступает. И — Самматов уходит.

М а н с у р. У старика неприятности на работе, и старик бушует. (Смеясь.) Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат. Учить надо родимых, учить!

С а л и х (медленно подходит к магнитофону, включает его). На чем мы остановились? (Соне.) Ты хотела, кажется, танцевать?

С о н я. Ты что?

С а л и х. Танцуй! Николай, бери ее! Танцуйте, черт вас всех побери!

Н и к о л а й. Пойдемте лучше! Найдем какое-нибудь кафе или ресторан!

Д и н а. Салих…

С а л и х. Что Салих? Ты хочешь со мной танцевать? Пошли!

Д и н а. Не надо, Салих. Пойдем. Можно ведь пойти ко мне? И ты был не прав. Ты тоже не прав!

С а л и х. Я повторяю, празднества по случаю дня рождения продолжаются! Наполнить рюмки, фужеры и стаканы!.. (Растерянно, с ненавистью глядя на всех.) Значит, так? Тогда — вон!

Н и к о л а й (трясет его за плечи). Ты что?

С а л и х. И ты иди! Все идите! Все!.. Во-он! Вам же было сказано, во-он!

Н и к о л а й. В тебе самом самматовщина сидит! В самом!

С а л и х. Во-он! (Хохочет.)

Музыка звучит все громче.

Кабинет Самматова.

В е р а Я к о в л е в н а. Некрасиво все очень получилось. Не простой день сегодня. День рождения.

С а м м а т о в (не открывая глаз, ровно). Стакан горячего крепкого чая. Три куска сахару.

В е р а Я к о в л е в н а. Ты всегда был суров по отношению к ним. Но сегодня?

С а м м а т о в. Все о них?.. А обо мне ты думаешь когда-нибудь?

В е р а Я к о в л е в н а. Мы же так мало, так редко говорим друг с другом.

С а м м а т о в. Да, оба мы старики с тобой теперь… Меня снимают, Вера. Сегодня принято решение. Говорят, не обеспечиваешь руководства. Хомут, мол, уже не по коню.

В е р а Я к о в л е в н а. Тебе давно на пенсию пора.

С а м м а т о в. На пенсию? (Взрываясь.) Куда? Сюда? Обсуждать с тобой ежедневно меню на обед?

В е р а Я к о в л е в н а. Ты же так устаешь!

С а м м а т о в (закрывая глаза, ровно). Стакан горячего крепкого чая. Три куска… сахара.

В е р а Я к о в л е в н а (опомнившись). Сейчас, сейчас! (Уходит.)

Появляется М а н с у р.

М а н с у р. Пришел откланяться и выразить свои чувства.

С а м м а т о в (равнодушно). Что нужно?

М а н с у р. Привык смотреть прямо в корень? Сразу: что?

Входит В е р а Я к о в л е в н а с подносом.

С а м м а т о в (ей). Иди, иди к себе…

Жена уходит.

Стишки все пишешь? Статейки твои проглядываю иногда.

М а н с у р. Стишки, статейки… В общем-то правильно. (С усмешкой.) Вчера вот тоже лежу у себя дома. Супруга по хозяйству мурлычет. И вдруг голос чужеродный. Ну, думаю: «Кого это черт принес?» Захлопываю детективчик, жду. Оказывается, старый приятель, не очень закадычный, но все же друг. То-се, тары-бары, ничего нового ни у меня, ни у него нет. Сидим, киваем друг другу, как обычно в таких случаях у нас водится. А приятель этот мой — литератор. Книжечку мне принес с трогательной надписью. Чтобы я ее отрецензировал. (Хохочет.) Так вот, и он тоже меня как бы невзначай спрашивает: «Пишешь что-нибудь?» А сам в это время очки протирает, а глаза у сукиного сына без очков такие, знаешь, темно-коричневые. И с поволокой! И такие еще невинные-невинные и за человечество страдающие! Ну, а я гляжу ему в эти глаза тоже весьма задушевно, а сам думаю: «Бабник ты, наверное, дорогой мой, глаза у тебя такие. Черта с два с такими глазами на лице отвертишься, чтобы не сблудить».

С а м м а т о в (полузаинтересованно). Ну?

М а н с у р. А, схватило? Продолжение будет стоить четвертной. Внучатому племяннику твоему на детсад, а?

С а м м а т о в (доставая деньги). Рубль не на мне зарабатывать надо.

М а н с у р. Не все ли равно, как его заработать? Да, так вот, страдающий за человечество бабник этот, Лукман-абы, тоже никак забыть не может, что писал я когда-то рассказики и стишки. И, представь себе, из чувства долга перед великой мировой литературой забыть не может. Из сострадания к изверившемуся в своих силах таланту. И что за память у людей?

С а м м а т о в. Ну? Короче.

М а н с у р. Видишь, уже короче! Вот я и говорю, это, черт возьми, тебе не шестнадцатый век, когда Шекспир, обыкновенный актеришка, вертел как хотел королями и принцами в своих трагедиях. А сейчас что? Напишешь эпический, можно сказать, эпохальный роман об управдоме, а он еще в твой личный унитаз воду не пустит? Какие у нее, мелкоты, державные чувства могут быть? Какие неумирающие мысли? Или, например, о тебе написать? А ты — человек авторитетный, влиятельный, двигаешь окружающие тебя массы вперед. Прочтешь ты это мое высказывание о себе в художественной форме и, думаешь, не поймешь, какой ты на самом деле великолепный, замечательный, исключительный экземплярчик!.. Да, экземплярчик! Именно!

С а м м а т о в. Хорошо!

М а н с у р. Что хорошо?

С а м м а т о в. Шутить научился?

М а н с у р. Именно шутить! Только шутить! И потому я, как видишь, чист, незапятнан и с трепетом храню твое доброе имя.

Звонит телефон. Самматов морщится, потом нехотя берет трубку.

С а м м а т о в. Кто? Да, я, я… Рад приветствовать, Леонид Степаныч. Да-да… Успею. Разумеется… Задержка оборудования некоторая… (Долго молчит.) Разумеется… да, взаимно! Всех благ! (Бросает трубку.) Звонят, звонят!

М а н с у р. Завод сдаешь?

С а м м а т о в. К первому числу со всеми потрохами. Шесть дней, а огрехов… Будильник куда задевался?

М а н с у р. Дешево ты ценишь меня, оказывается, Лукман-абы. Думаешь, я из-за четвертного пришел? (Вынимает из кармана те же купюры, швыряет небрежно на стол.) Это я так, Лукман-абы, шутки ради. Если бы ты мне не двадцать пять рубликов уделил, а хотя бы двести пятьдесят, то я, может быть, и взял бы. А может, и… не взял.

С а м м а т о в. Не взял?

Мансур неопределенно смеется.

Ну? (Берет деньги, засовывает в карман.) Короче.

М а н с у р. Я по делу, собственно. (Поспешно.) Суть такая. Если в двух словах, ситуация сейчас в редакции весьма благоприятная. Я человек способный, принципиальный. Отличный, наконец, организатор. Если бы с твоей помощью кое-кому подсказать, чтобы обратили внимание на эти мои ценные качества, а? Нужному человеку, короче говоря, в нужную минуту нужное слово, а?

С а м м а т о в (потеряв и последний интерес). Проваливай с богом. Спать мне надо.

М а н с у р. Ну, а как же, Лукман-абы? Замредактора! Вакантное место, понимаешь!

С а м м а т о в. Ступай. Проваливай.

М а н с у р. Так ты поговоришь?

Молчание.

Пень! Старый пень! Только черт тебя разберет, какой породы! (Уходит.)

С а м м а т о в (потирая рукой грудь). Да, день. А росток был… Смысл только в чем?

Звонит телефон.

(Протягивая руку к трубке.) Кто?.. Ну?.. (Повысив голос.) Почему четыре дня? А сегодняшняя ночь? Что ты ее, кошке под хвост бросаешь? Ты мне не болтай! Вылупился, как красное солнышко, и с ходу шайбы забивать?.. Бери за горло заводских технологов, пусть хоть пальцем, хоть чем указывают, что делать!.. Что? Сам приеду. (Бросает трубку.) Сам!.. (Снова потирая рукой грудь.) Вера, чай остыл! Чай! (Набирает номер телефона.) Машину.

Входит В е р а Я к о в л е в н а.

Стакан чаю… Три куска сахара, пожалуйста.

Появляется С а л и х С а м м а т о в.

С а л и х. Доволен?

С а м м а т о в. Чем мне быть довольным?

С а л и х. Что ж, за сегодняшний день рождения — спасибо. За все спасибо. Ухожу я из твоего дома. Не хочу.

С а м м а т о в. Напрасно.

С а л и х. Ты не боишься смерти? Помрешь, кто тебя хоть одним словом вспомнит? Добра никому даже на копейку не сделал!

С а м м а т о в. Кто вспомнит? Ты же и вспомнишь. А насчет добра… Ты вот сидишь, о каком-то добре нудно размышляешь, а я после пятнадцати часов работы снова иду эту работу продолжать. Громадный химфармзавод сейчас сдаю. Помимо него еще на шее двадцать три крупных производства в городе и республике… Мое добро — заводы, мной построенные. Милостынь же копеечных людям не даю. Никогда! И брезгую давать. Просишь милостыню, — значит, не жилец, освобождай место.

С а л и х. Ну, и многих ты такого места лишил?

С а м м а т о в. Кой-кого лишил. На пальцах не считал.

С а л и х. Ивайкина, например? А пальцев-то хватит?

С а м м а т о в. Ничтожества. Я хотел сделать из вас сильных людей! Мужчин, готовых к жизни и борьбе! Мужчина не имеет права на слюнтяйство и слезы. Он не имеет права умирать в собственной кровати. К сожалению, не получилось. Оба вы с Мансуром мельче. Я всегда шел ва-банк, а вы? Размаха в вас нет, шаг короткий. Но главное, идеи у вас нет, идеи!

С а л и х. Идеи!.. С твоими идеями…

С а м м а т о в. У меня нет времени на пустые разговоры. Хребет слишком хилый, душа покупная! Мне многого не удалось сделать из того, что я хотел. И я хотел, чтобы вы… Просмотрел, видно! Видно, слишком облегчил жизнь, не подготовил для борьбы. Надо было бы в жизнь вас пнуть сначала, в котел, чтобы посмотрели, чем мир живет, чем люди живут. Ты думаешь, то, что в двадцать пять лет ты стал кандидатом наук, это прорезался твой талант? Нет, это я тебя сделал кандидатом. А зря!.. Зря!

С а л и х. При чем здесь ты?

С а м м а т о в. Я открыл тебе зеленую улицу!

С а л и х. Зеленую улицу я прокладываю себе, ночуя в лаборатории!

С а м м а т о в. Я строил новый корпус для твоего института. Я мог построить его за три года. Мог совсем отказаться от строительства. Пусть бы хозспособом строили… Я построил его за полгода!

С а л и х. Врешь?!

С а м м а т о в. Да. Смысл в чем? (Уходит.)

С а л и х. Врешь! Зачем он мне все это… сказал?

Входит В е р а Я к о в л е в н а.

В е р а Я к о в л е в н а. С кем ты разговариваешь?

С а л и х. Зачем он мне это сказал?

В е р а Я к о в л е в н а. Что?

С а л и х. Зачем?! (Напряженность в его теле падает, он обвисает, тускнеет.)

В е р а Я к о в л е в н а. Жизнь всегда трудна, и всегда надо в ней человеком оставаться.

С а л и х. Что? Что?

Вбегает ш о ф е р Самматова.

Ш о ф е р. Салих,«скорую помощь» надо! Вера Яковлевна, Лукман Идрисыч…

С а л и х (вскакивая). Что?

Ш о ф е р. Нет, нет! Он на асфальте. Там он. Двух шагов до машины не дошел. Лежит. Я знаю, что трогать нельзя.

С а л и х. Звони, вызывай. Я туда! (Бросается к столу.) Где же валокордин? (Исчезает в двери, вслед за Верой Яковлевной.)

Ш о ф е р. Алло, алло! Скорее, скорая, черт вас подери!.. Скорая!

Раздается бой часов. Двенадцать раз бьют часы.

ОСЛЕПЛЕНИЕ

Прошел год.

Сквер. Скамейка. Слышен звон трамвая.

В е р а Я к о в л е в н а (развертывая сверток). Смотри, что я ему купила.

Д и н а. Ой, какой костюмчик! Какой теплый. Но ведь когда он его наденет!

В е р а Я к о в л е в н а. Такие не всегда в магазинах бывают.

Д и н а (обнимая Веру Яковлевну). Ну, сейчас их много! Спасибо, тетя Вера. Вы как мама теперь для меня!

В е р а Я к о в л е в н а (роясь в кошельке). Вот тебе деньги. Купи деревянную кроватку, а то у него какая-то некрасивая.

Д и н а. Да ладно, тетя Вера! Что, у меня ничего нет, что ли?

В е р а Я к о в л е в н а (сердито). Вот еще, будем считаться! Есть! А что у тебя есть? Сегодня же купи! Деревянные кроватки тоже не всегда бывают!

Д и н а (смеясь). Как вам бабушкой приятно быть!

В е р а Я к о в л е в н а. Своих детей не было… Я ведь за Лукманом второй раз замужем… Я как раз беременна была, когда он меня взял… А потом детей уже не было. Ну ладно… К Лукману поеду. На даче он. Звони перед обедом, когда никого нет. И я буду к тебе на работу звонить.

Д и н а. Что бы я без вас делала?

В е р а Я к о в л е в н а. Ничего, смерть отца с матерью пережила, не сломилась. Выйдешь замуж за хорошего человека — полюбит и ребенку обрадуется! А о Салихе не думай! Не надо. Может, так даже и лучше… Ну! Звони, звони! (Уходит.)

Дина остается одна. Вдруг появляется С а л и х.

Д и н а (от неожиданности вскрикнув). Ты?

С а л и х. А-а, здравствуй. Сколько же мы с тобой не виделись?

Д и н а. Ты?

Салих закуривает, смотрит пристально на нее.

Что? Изменилась?

С а л и х. Привыкаю.

Д и н а. Слушай, а это ведь та самая скамейка, на которой мы сидели когда-то с тобой! Помнишь?

С а л и х. Не знаю. Может быть… Экой ты стала. Гранд-дама.

Д и н а. Я мать уже теперь. Сын есть.

С а л и х. Замуж вышла?

Д и н а. Нет, замуж я не вышла.

Молчание.

С а л и х. Шутишь? Шутить стала?

Д и н а. Нет, не думай!.. Никаких прав, никаких счетов для оплаты… Все хорошо. Все так, как должно быть. Так неожиданно! Я даже испугалась сначала, когда тебя увидела. Ты в институте, да? Хорошо тебе?

С а л и х (задумавшись). Да, кошечками занимаюсь, собачками, морскими свинками, крысами, мышками… Радиацией занимаюсь. Но… пока, так сказать, обычный мелкий научный клерк одного из НИИ.

Д и н а. А я изменилась, значит? Очень?

С а л и х. Нет, просто время.

Д и н а. Да, бежит.

С а л и х. Бежит, и все забывается как-то. Все стирается. Улица вот. Сколько таких улиц?.. В чужой квартире чувствуешь себя, как дома. Та же мебель, тот же вид из окна, те же корешки подписных изданий в шкафу, те же слова… может, и люди взаимозаменяемы?

Д и н а. Взаимозаменяемы?.. Почему ты так говоришь?

С а л и х (улыбаясь). Что делать, если зеленые листики сами по себе облетают?

Д и н а. Ну почему, почему они должны облетать? Я по-другому жизнь чувствую. Ты меня бросил, пусть… Мне не это сейчас жалко. Мне жаль… Что с тобой?

С а л и х (словно сбросив с себя оцепенение). Слушай, Динка! К черту воспоминания! К черту все! Просто жизнь. Вечер. Тепло. И ты! Только ты и я! Какой еще смысл? Почему нам надо расплачиваться за слова? Слова вообще не имеют никакого смысла! (Он вдруг берег ее руки и целует их, поднося одну за другой к губам. Целует руки. Целует глаза, щеки… Целует, смеется.)

Д и н а. Ты что? (Смеется робко, испуганно, недоуменно.) Ты что? С чего это ты вздумал? Не надо! (Вырывается.) Не надо!

С а л и х (не отпуская ее). Я так давно тебя не целовал.

Д и н а (с трудом). Да.

С а л и х. Тебя давно уже никто не целовал…

Д и н а. Да. Да.

С а л и х. Ведь я любил тебя, любил! И зачем-то оставил. Я не знаю, как все это случилось.

Д и н а. Да, да. Да! (Прижимается к нему, плачет.)

С а л и х. Пусть как было. Пусть все как было. Ведь было хорошо?

Д и н а. Да. (Отрывается, долго смотрит ему в глаза.) Нет… Нет, Салих.

Долгое молчание.

С а л и х. Странно, живешь и не знаешь, а, оказывается, сын… Конечно, я знал. Но одно дело — мама Вера говорила, а другое дело… Можно, я что-нибудь ему подарю?

Д и н а. Можно… Все можно…

С а л и х. Я приду к тебе. Ты живешь все там же?

Д и н а (после паузы). Не надо… Все это для меня не так просто и легко, как для тебя. Я понимаю тебя и ни в чем не виню, пойми и ты… Я хочу, чтобы ты был счастлив. Мне кажется, с тобой что-то случилось! Что-то происходит с тобой? Да? Глаза у тебя другие.

С а л и х. Что происходит? То же, что делает жизнь со всяким человеком. Не более… Какая у тебя зарплата?

Д и н а. Не надо. Ничего мне не надо. (Поднимается, обходит скамейку, становится позади Салиха.)

С а л и х. Ничего-то тебе не надо… Ты хорошая женщина. А я? Не знаю, кто я… Я женюсь скоро. Ты ее видела. Помнишь, на дне рождения? Соня.

Д и н а. Я знаю. Ты не любил еще никого, наверное? Полюби ее! (Шепотом.) Полюби… (Уходит.) Он смотрит ей вслед.

Осень. Ночь. В большой пустынной гостиной — С а м м а т о в. В руках у него — деревянный чурбак, нож. У двери на краешке гнутого венского стула — старик И в а й к и н, сторож коллективного сада и давний многолетний приятель Самматова. Оба вполголоса напевают:

И в а й к и н (глубокомысленно). Тепло у тебя, Лукман Идрисыч. Исключительно!

С а м м а т о в. Н-да, печка, стены. Может, и прозимую здесь, на даче.

И в а й к и н. Не понял ты меня! Встретились два друга глухих. «Здорово, кум!» — «К Макару». — «Как живешь?» — «За кадкой!» А я тебе намек даю, Лукман! Общество надо. Вроде общества «Знание». Только под названием: «Закономерность природы и человек». Вода, например, для земли, как для человека кровь, текущая по венам! А любое начало великой реки начинается с чистой капли воды. Так? И эту начинающуюся каплю воды нужно беречь, как мать… своего ребенка. Заводы, да? Это правильно. А души? Если туда, в будущее, пойти с мутью в душах, то никакие очистительные меры не помогут.

С а м м а т о в. Ну и кем ты там, в этой закономерности, хочешь быть? Президентом?

И в а й к и н. Нет, Лукман Идрисыч. Председателем! Президентом никак нельзя. Это тебе не больно какая-нибудь капиталистическая шайка!

С а м м а т о в. А меня кем возьмешь?

И в а й к и н. Тоже председателем! В этом деле все — председатели.

С а м м а т о в. Инфарктный утиль мы с тобой, а не председатели.

И в а й к и н. Нет! Человека тащить еще надо! Ты вот сейчас чурбак строгаешь, красного коня из него вытащить хочешь? А ведь мы лес с тобой рубили, гигантский лес действительности. А души человеческие еще не до конца вытащили из леса! Вот о чем разговор.

С а м м а т о в (после паузы). Всегда было много дела, работы. Теперь — много времени… (Взглядывает на Ивайкина.) Ты… Зачем ты? Ты зачем всю жизнь со мной?

И в а й к и н. Как зачем? Одна судьба. А если рассматривать в полном смысле…

С а м м а т о в. Что в полном смысле? Что? Хватит! Проваливай! Проваливай!

Ивайкин исчезает, тает в двери, как видение. Гаснет свет настольной лампы.

Было ли? Было ли все?

Бьют часы. Как лунатик, бродит Самматов по пустому дому. Бессонница — не заснуть от мыслей. Слева, где гараж, вдруг появляется свет фонарика. Скрипят ворота, что-то падает, звук густой, гулкий… Он прислушивается, выходит.

(Увидев незнакомца.) Что-о? Забыл здесь чего-то?

Человек оборачивается, поднимается. В ту же секунду жестко, наотмашь старик бьет ребром ладони по его шее. Пошарив рукой по стене, врубает электрический свет. Под ногами — п а р е н ь. Выдергивает из его штанов тонкий плетеный ремень, связывает руки.

(Толкая ногой.) Вставай! (Льет из ведра воду на голову.) Ну?

Н е з н а к о м е ц (приходя в себя). Силен, батя… Что дальше делать будешь?

С а м м а т о в (переводя дыхание). Запру пока в сарай. Отдохнешь до утра. А там видно будет.

Н е з н а к о м е ц. В сарай? (С трудом поднимаясь.) А не лучше ли дело миром кончить? Полюбовно? Дядя здесь у меня неподалеку живет. Домишко у него поменьше, чем у тебя, но по ошибке, с пьяных глаз напутал, забрел… Дыхнуть, что пьян?

С а м м а т о в. Дышать ты не здесь будешь.

Н е з н а к о м е ц. Так это я так перед милицией распинаться буду, не перед тобой! Какой факт налицо? Тот факт, что ты меня, пьяного, измордовал, ремнем моим снятым меня же унизил. Да и потом, папаша, само собой, тогда я в долгу перед тобой не останусь! В долгу… А долги я аккуратно всегда отдаю. Очень аккуратно!

С а м м а т о в. В долгу? (Усмехаясь.) А если не успею должок этот получить? Умру? Тогда что?

Н е з н а к о м е ц. Не умрешь, батя! Чего тебе умирать! Так по шее хряпаешь, значит, силенка есть. А должок в таком случае верну обязательно. И с процентами! В другие — без процентов — отношения я, учти, не вступаю. Правило такое! Потому — имею предложить хороший вариант!

С а м м а т о в (полузаинтересованно). Ну-ну?

Н е з н а к о м е ц. Ты небось думаешь, что я… Нет! У меня дом, хозяйство! Когда хозяйство имеешь, многое нужно. Я еще летом моторчик-то твой приглядел. Ты в плату за травму и мое тяжелое нервное потрясение уступил бы его мне? Впрочем, лучше, пожалуй, я тебе его продам.

С а м м а т о в (недоуменно). Что-что?

Н е з н а к о м е ц. Продам, говорю! И в магазин тебе не надо будет ходить. Возиться с ним, выбирать, сюда везти… Годы у тебя уж не те! А мотор хороший, не прогадаешь! Само собой, просто так, с пустыми руками, уйти я никак не могу. Неудобно мне, хозяин. Не в моих правилах это. Ну как? Договоримся?.. Купишь моторчик-то? Да вот еще этот скат от «Волги». (Пинает в скат «Волги».) Пожалуй, и его тоже продам!

С а м м а т о в. Вон как? (Захохотав.) Что еще ты мне продашь? (Хватает левой рукой парня за ворот, бросает его на землю.)

Н е з н а к о м е ц (приподняв голову, с трудом). В доме, сука, зажарю! В доме!

С а м м а т о в (уже окончательно впадая в ярость). Ты к кому пришел, сморчок?! Шутки шутить такие я сам в силе!

Н е з н а к о м е ц. В доме!.. Живого!

С а м м а т о в (снимая с себя ремень и наворачивая на руку). Был бы ты помельче да поглупее, в милицию сдал бы. Не возился сам. Но тебя, дурака, учить надо! По-хорошему учить!

Н е з н а к о м е ц (с трудом поднявшись и медленно отступая). Ты что? Ты что?!

Слышен смех старика и свист ремня, рассекающего воздух. Смех, свист и крик.

Затемнение.

Утро. С а м м а т о в из сада возвращается в дом, раздевается, включает плитку. Пытается что-то напевать. Входит В е р а Я к о в л е в н а. За ней И в а й к и н — с двумя тяжелыми сумками.

В е р а Я к о в л е в н а. Спасибо, Сенечка, что помог. (Лукману.) Продукты привезла.

И в а й к и н (не отрывая глаз от Веры Яковлевны). Да я что… Я ничего. Здоровье как у тебя?

В е р а Я к о в л е в н а. Спасибо, Сенечка. Ты как?

И в а й к и н. Живу. Лукман Идрисыч, я тебе хочу намек дать насчет меня. Ты вчера прогнал меня, а я тебе не успел намекнуть в полном смысле слова.

С а м м а т о в. На, вот! (Лезет в карман, достает полтинник.) Две пачки «Беломора», ладно?

И в а й к и н (взглянув на Веру Яковлевну). Ну, я пойду тогда?

В е р а Я к о в л е в н а. Спасибо, Сенечка.

Ивайкин нехотя уходит.

С а м м а т о в. Садись. Позавтракаем, если хочешь.

В е р а Я к о в л е в н а (копошась в сумке). Нет, нет, ты сам кушай!

Старик медленно и, как всегда, основательно ест, молчит.

Я что приехала, — Салих ведь жениться надумал.

С а м м а т о в. Звонил мне кто-нибудь?

В е р а Я к о в л е в н а. Нет.

С а м м а т о в. Никто, значит, не звонит… Ну-ну?

В е р а Я к о в л е в н а. Салих жениться хочет. Посоветоваться надо. Ты им все-таки вместо отца.

С а м м а т о в (не глядя на жену). Сам он должен приехать, если нужно посоветоваться! Почему никто из них не едет?

В е р а Я к о в л е в н а. Врачу тебе надо показаться.

С а м м а т о в (после паузы). Белье забери! Выстирай там или отдай! Как-нибудь заеду на машине.

В е р а Я к о в л е в н а. Соня очень милая. Она была у нас. Они вместе в институте работают. Но ведь Диночка еще есть… Я все надеялась.

С а м м а т о в. Как внук-то? Не болеет?

В е р а Я к о в л е в н а. Нет. Хороший мальчик!

С а м м а т о в. В чужой жизни трудно разобраться… Лишь бы людьми были! Людьми!.. Нам не надо внучонка бросать! (Пауза.) Женится, значит?.. Спал я сегодня плохо.

В е р а Я к о в л е в н а. Сидишь, как сыч, здесь. На дачу уехал. Ждешь, когда будут искать, когда кто-нибудь приедет, станет просить. Никто к тебе уже никогда не приедет.

С а м м а т о в. Молчи!

В е р а Я к о в л е в н а. Делами занимался, а сыновей мы проглядели. Всем занимался, кроме них. И я всю жизнь молчала. А сейчас старики. На пороге смерти…

С а м м а т о в (поспешно). Кто знает, кто знает, старая, может, смерть — это другая, новая жизнь? Оба конца цепи в бесконечности, а мы всего лишь одно звено.

В е р а Я к о в л е в н а. О чем ты?

С а м м а т о в (угаснув). О чем? Вот именно… О чем?

В е р а Я к о в л е в н а. Тебе врачу показаться надо. Выглядишь плохо.

Молчание. Вдруг увидела недоделанную лошадку — это красный деревянный конь. Посмотрела на Лукмана.

С а м м а т о в (смущенно). Вот… несколько дней уже… строгаю, выпиливаю. Хочу подарить… Вот пойдем в гости — и подарю.

В е р а Я к о в л е в н а. Господи! Лошадку стал делать?

С а м м а т о в. После больницы сидел у подъезда на лавочке, курил. Вдруг девочка какая-то выбежала. И сразу ко мне и дергает за рукав: «Смотри, какой у меня шар!» Меня никто не дергал за рукав. Уже около сорока лет никто за рукав не дергал! (После паузы.) Пусть Салих завтра приедет.

В е р а Я к о в л е в н а. Не приедет он. Домой тебе надо, Лукман. Сеня хоть здесь, в саду, сторожем, а ты что сторожишь?

С а м м а т о в. Не знаю.

В е р а Я к о в л е в н а. К каждому приходит такая пора.

С а м м а т о в. Какая пора? Умирать?

В е р а Я к о в л е в н а. Поедем, домой, в город. Нельзя одному.

С а м м а т о в. Ничего, старая, ничего. (Подходя к двери.) Здесь земля, небо… А один я всегда. И с тобой один. Гриву вот надо у коня еще выпилить. (С конем и лобзиком в руках.) Гриву…

В е р а Я к о в л е в н а. О чем ты?

С а м м а т о в (после паузы). Помню, строили маленькую плотнику… Я прорабом был, Семен у меня в десятниках ходил… По теперешним масштабам — ерундовая плотника! А теперь думаю, было ли все это? Неужели было? Беломорканал, Челябинский металлургический… Оборонительные рубежи для Южного и Юго-Западного фронтов… Голая земля, в которую надо было вгрызаться! Ни киловатта энергии, ни грамма воды… Было ли все это? Было ли?!

Квартира Самматовых. С а л и х, С о н я и М а н с у р.

М а н с у р (Салиху и Соне). Значит, семейство образовать решили? Правильно! Запас прочности больше.

С о н я (смеется, взглядывает на Салиха). Как-то все вдруг!

В е р а Я к о в л е в н а (входя). Может, киселя принести? Я кисель сварила.

М а н с у р. Чего? Киселя? Ты нам лучше что-нибудь из запасов Лукмана. Да, мама Вера! Я сейчас во Францию туристическую оформляю. Триста рублей нужно, минимум. Не считая своих.

В е р а Я к о в л е в н а. У меня деньги только на расход.

М а н с у р. Да знаю! Не у тебя. У него как? Выжать можно?

В е р а Я к о в л е в н а. Ты приходишь, только когда тебе что-то нужно. (Уходя.) Я кисель сейчас принесу.

М а н с у р (смеясь). Выживает из ума, что ли? Сплошной склероз! Говоришь про коньяк, дают кисель! Да, на днях сон я видел интересный. Что вроде кто-то из нас умер и кто-то кого-то хоронит. Но не поймешь, кто умер и кто хоронит.

С а л и х. Умер?

М а н с у р. Боишься?.. Боится, Соня! Боится!

Входит В е р а Я к о в л е в н а с тремя стаканами киселя. Следом за ней — Н и к о л а й.

О, друг брата — мой друг!

В е р а Я к о в л е в н а. Проходи, Коля. Давно не был у нас. Не заходишь что-то. Вот кисель попробуйте.

М а н с у р. Спасибо, мама Вера, спасибо.

Вера Яковлевна выходит.

Н и к о л а й. Добрый вечер. (Смотря на Соню.) Я не знал, что ты здесь. (Салиху.) Хотел поговорить. Ладно, потом. (Намеревается уйти.)

С а л и х. Постой, постой!

М а н с у р (протягивает стакан с киселем). Кисель. Давай глотни!

Н и к о л а й (Соне). Значит, это правда? Уже решено? Правда?

С о н я. Да.

С а л и х. Ты за этим и пришел?

Н и к о л а й. Не знаю… Наверное, началась взрослая жизнь? Была мода играть в болтовню, в принципы, а сейчас взрослая жизнь? А пришел я затем, чтобы еще раз на своего бывшего друга посмотреть.

С а л и х. Почему же… бывшего?

Н и к о л а й. А оказывается, ты способный парень. Оказывается, и вор не бесталанный? Ходишь по лаборатории, задаешь провокационные вопросы, ребята, увлекшись, начинают рассказывать и показывать, а ты сидишь и выдергиваешь, выдергиваешь идеи! Пишешь статью, несешь шефу и те идеи, которые позаимствовал у других, даришь ему, предлагая соавторство, и никто уже не может возразить тебе, ты под прикрытием шефа. И ты самый перспективный, самый талантливый!..

С а л и х (с яростью). Выдергиваю идеи, говоришь? А что такое научная идея в наш нынешний век? Сама по себе? Ее еще надо облепить мясом, пропитать кровью, проверить ее на жизнеспособность и тогда уже смотреть — идея это или фикция!

Н и к о л а й. Да? Я этого даже не знал.

С а л и х. Не знал? А то, что для идей у Салиха Самматова, слава богу, своя собственная голова работает, знал? Ты давай без подтекста! И поосторожнее в формулировках!

Н и к о л а й. Без подтекста? Осторожно? На! (Швыряет на стол книжку.) Пишем вместе статью — как же, друзья, — посылаем в «Известия» Академии наук. Статью возвращают для переделки. Почему ты не сказал мне тогда об этом? Почему поехал в Новосибирск и там на совещании выступил уже только от своего имени? Я, как последний кретин, пишу в «Известия» — что со статьей? И мне отвечают, что статья давно выслана соавтору для переделки. Сейчас гляжу — она уже в трудах новосибирского совещания. По под твоим только именем!

С а л и х. На совещании я выступил по более региональным вопросам.

Н и к о л а й. По более!

С а л и х. Да. По более. Когда-нибудь объясню подробней, когда ты будешь трезвее. Сейчас у тебя мозоль самолюбия вопит. Из-за Соньки. Так вот, когда успокоится. И вообще, советую быть трезвее и тише.

Н и к о л а й. Тише? Это что? Угроза?

С а л и х. Нет, совет. Пока еще совет… друга. Диссертацию ты ведь еще не защитил, кажется?

Долгое молчание.

Н и к о л а й (Соне). Прости меня. Прости. Будь счастлива. Извини.

С а л и х. И ты хочешь, чтобы тебя любили женщины? «Будь счастлива»! А может, только я сделаю ее счастливой!

Н и к о л а й. Может, и ты… Конечно. Наверное.

С а л и х. Ты что? Пришел все эти гадости говорить? Про свои необыкновенные чувства?

С о н я. Салих!

Н и к о л а й. Не знаю, зачем я пришел… Я ухожу, кстати! К Тихомирову в университет ухожу! Сегодня договорился. Тебя, Соня, видеть больше не могу. (Салиху.) Тебя, твою самоуверенную физиономию видеть не могу. Шефа твоего любимого видеть не хочу!

С а л и х. Твое дело! Но учти, шеф и Тихомиров принадлежат к разным направлениям. И так уже с шефом отношения испортил. Уйдешь к Тихомирову — конец. Тебе еще защищаться надо. Смотри!

Н и к о л а й. Это уж ты смотри! Ты! А я плевать хотел, чтобы на всех вас смотреть.

М а н с у р. А если плевки эти полетят обратно?

Н и к о л а й. Утрусь. Утрусь и снова плюну.

М а н с у р. А если не успеешь утереться?

С а л и х (резко). Не вмешивайся! Это наш разговор! Шеф и Тихомиров — две враждующих группировки. Открытая борьба, значит? Давить друг друга?

Н и к о л а й. Давить? Для тебя работать в науке — значит кого-то давить? Только давить?

С а л и х. Слюнтяй, ничтожество! Пришел сюда монологи про мораль произносить?

Н и к о л а й. Нет. Я же сказал: на бывшего друга посмотреть еще раз. (Уходит.)

С о н я. Зачем ты так с ним? На нем лица нет.

С а л и х. А ты иди, догони! Пожалей его, погладь! Поплачьте вместе!

С о н я. Перестань!

С а л и х (после паузы). Насчет статьи случайно получилось. Да, иллюзии уже истрепались, превратились в лапшу… Давно ли все было! Помню, написал первую статью, пошел к шефу. Радостный, довольный. Все-таки какие-то результаты, шаг к диссертации… (Смеется зло.) Шеф — само благожелательство: «Ну-ну, посмотрим, молодой человек, посмотрим… Зайдите через несколько дней». Проходит несколько дней… «Работа хорошая, но есть некоторые замечания, надо еще посмотреть». Еще неделя, вторая, месяц! Опять — какие-то замечания. Ты переделываешь, снова несешь статью, ее снова держат, и твоя идея начинает уже туманиться, ускользать от тебя. Ты уже недоволен, растерян. Шеф же в одну из очередных встреч начинает уже говорить, что многие идеи этой статьи он сам хотел претворить в жизнь. Есть даже какие-то наброски. Начинает копаться в бумагах и, конечно, ничего не находит. Но ты уже начинаешь кое-что понимать к этому времени, и… говоришь, что очень рад, что твои идеи весьма близки к его идеям. Что они даже вытекают из его идей!

С о н я. Но кто-то так ведь и не говорит!

С а л и х. А шеф в это время говорит: «Это как раз область моей работы, вам надо как-то сузить круг ваших задач и не затрагивать столь обширных проблем». И ты понимаешь, здесь уже все. Да, да, говоришь ты…

С о н я. Но кто-то ведь так и не говорит.

С а л и х (перебивая, с яростью). А я говорю: да-да, я целиком поддерживаю ваши оригинальные идеи! (Хохочет.) Моя работа, собственно, самое непосредственное развитие ваших идей, говорю я, и мне было бы крайне неловко, если бы статья вышла только под моим именем. И так рождается статья. И так ты получаешь первый урок. В следующий раз путь уже проторен. Во введении, в списке литературы ты перечисляешь работы шефа, хотя они и не касаются твоей темы, идешь к нему и говоришь, что, поскольку работа развивает такие-то и такие ваши идеи, ты считаешь просто необходимым… Да, да, шеф с трудом соглашается — надо же поломаться — и предлагает лягнуть в статье своих противников, допустим, того же Тихомирова. И статья, как водится, выходит под двумя именами. И шеф потом говорит: мы думаем, мы решили, мы получили интересные научные результаты… Но ничего! И для шефа придет свой черед!

С о н я. Я иногда боюсь тебя.

С а л и х. Еще не поздно. Иди! Может, догонишь!

С о н я. Ты жертву собой хочешь играть. Жертву обстоятельств.

С а л и х. Нет! Я слишком хорошо знаю себя, чтобы не винить других! Каждый из нас жертва и палач в одно и то же время. Каждый… Взрослая жизнь!

Молчание.

(Мансуру.) Так ты говорил, тебе снилось, что кто-то из нас умрет?

М а н с у р. Снилось, снилось.

Входит В е р а Я к о в л е в н а.

В е р а Я к о в л е в н а. Ничего так и не съели? А я вам еще яичницу сделала!

М а н с у р. О, мама Вера! Где же твой кисель? Ах, вот он! (Пьет.) Вкусный! Здорово ты, старая, кисель варишь.

В е р а Я к о в л е в н а. Ну вот, а сначала не хотели киселя.

М а н с у р. Как не хотели? Кто это не хотел? Ты садись, мама Вера, садись. Посиди с нами, как в старые добрые времена. Посоветуй, как жить, как душу живую сохранить?

В е р а Я к о в л е в н а. Ты смеешься все.

М а н с у р. Смеюсь. Очень смешно жить! Смеюсь!

В е р а Я к о в л е в н а. Ты бы Фаридика привел как-нибудь. Я ему подарок купила.

М а н с у р. И Фаридика приведу, и сама к нам придешь, и подарок отдашь ему — все будет.

С о н я (вставая). Я пойду. Поздно. До свидания. Я пойду. (Стремительно уходит.)

В е р а Я к о в л е в н а (Салиху). Поссорились? (Уходит за ней.)

М а н с у р. Иди проводи.

С а л и х. А-а, ничего… Я понимаю Лукмана. На такую фигуру, как он, ходячую мораль не напялишь. (Внезапно.) А может, бросить все? К чертовой матери, а? Динка есть у меня. Хорошая женщина! Хорошая, понимаешь? Помнишь, на день рождения приводил?

М а н с у р. Мало ли кого ты приводил?

С а л и х. Все как-то не так! Не так! (Морщится.) Когда-то мечтал о славе! (Усмехаясь.) Чтобы прыщавые юнцы с жаром выпытывали после лекций мнение о величии какого-нибудь икса, а знакомые при встречах завистливо хвалили очередную статью в журнале. Чтобы ученые мужи нашего почтенного города милостиво подавали мне свои жилистые потные руки. И чтобы от прикосновения моей руки у них начинались все признаки кондрашки не то от злости на самих себя, не то от преувеличенного почтения ко мне… Я Лукману завидую. Ловкости не хватило, груб был! А мы… Мы пришли слишком поздно, чтобы претендовать на маршальские лампасы на штанах. Но если не претендовать? Если не претендовать?! Тогда что? Зачем все?

М а н с у р. Не знаю, не знаю… Я живу сегодня. У меня программа маленьких радостей, постепенных улучшений. Я бы душу Мефистофелю за бессмертие не продал. Правда, у него бы купил! Чтобы поиграть! А ты… купил бы?

Салих ходит взад-вперед. Не слыша, смеется, хохочет. Останавливается. Смотрит на свои руки.

С а л и х (с яростью, со страстью). Нет, этот мир должен быть моим! Моим! Он будет моим! (Сжимает судорожно трясущиеся от возбуждения пальцы перед своим лицом, кулаками закрывает глаза — раздается хохот.)

М а н с у р (с усмешкой). Зола будет. Одна зола от всех… А мир… Он всегда мир!..

Загородный дом. Бьют часы. Д в а с т а р и к а, два многолетних приятеля, коротают вечер, сидят спиной друг к другу. Разговор то прерывается, то снова возникает.

И в а й к и н (листая журнал). В наши дни все с молниеносной быстротой развивается. И мысли в такую даль уходят… Не достигнуть никому.

С а м м а т о в. Нет у тебя уже мыслей, Сеня. Нет.

И в а й к и н. А почему не быть? Есть. Я вот все думаю, когда человек умер, он как земля под дачей. Ни в чем он не нуждается. А живой человек? Живой человек в любви нуждается, в общении.

С а м м а т о в. Наследники… Чтобы дело только наследовали, дело!

И в а й к и н. Дело! Не в деле смысл, в душе. А мы всем занимались, только не душой. Но, с другой стороны, нам вроде и некогда было этим заниматься, а?

С а м м а т о в. Чем?

И в а й к и н. Душой, душой!.. Мировоззрение, которое только на деле одном стоит, а такого качества, как душа, лишено, даже в законченном виде будет оставаться мировоззрением немощным, пустым. Оно никак не сможет народить энергию, которая нужна для обеспечения и вечного поддержания идеала. Я так считаю, без живого мышления разве настоящие убеждения будут? Не будут!

С а м м а т о в. Ты как бухгалтер, который на переправе сидит и подсчитывает, что люди через реку везут. Надоел.

И в а й к и н. Да, на переправе! Туда, в неизвестность! Человек… Он всегда на переправе!

С а м м а т о в. Черный хлеб и молоко! Вот что тогда было! А им, видишь ли, красной икры не хватает! Испытание сытостью сейчас наступило. Оно еще труднее. Мы свое испытание выдержали.

И в а й к и н. И они выдержат, Лукман. Человек все выдержит.

С а м м а т о в. Да!.. Что с тобой станет, когда я помру? Денег, что ли, тебе оставить? Пропьешь, потеряешь. Может, в дом престарелых тебя устроить?

И в а й к и н (слегка хлюпнув носом). Я от тебя, Лукман Идрисыч, никуда. Я с тобой.

С а м м а т о в. Помереть тебе раньше меня надо.

И в а й к и н. Раньше нельзя! А кто тебя хоронить будет?

С а м м а т о в (после паузы). Да, может, и так… Ты что? Веру до сих пор любишь?

Молчание.

И в а й к и н. Вчера отрывок старого журнала нашел. Слова там. Большой разговор о человеке, о воспитании, о направлении и так далее. Те же старые слова. И мы стары, и слова старые, а нашли ли эти слова нас? Поздно нашли!

С а м м а т о в. И раньше говорун был!.. Философ запечный! Шут гороховый!.. (Пауза — и резко, с яростью.) Ну, а коль ты шут, черт шелудивый, так вон отсюда! К чертовой матери!

Ивайкин сидит.

Кому я сказал? Стой. (После паузы, засмеявшись.) Скажи, я шут.

И в а й к и н (смотря на Самматова). Шут.

С а м м а т о в. Гороховый?

И в а й к и н. Гороховый. Оба гороховые.

С а м м а т о в. Оба? (Хохочет.) А ну-ка… В молодости, помнишь? (Хлопает в ладоши и напевает.)

Ивайкин начинает дергаться в танце.

Да… Ладно, Сеня, ладно…

Ивайкин уходит.

На переправе. А на том берегу — что? (Один в большой гостиной. По кругу, взад-вперед, как в клетке.)

Скрипит дверь, входит Н е з н а к о м е ц.

Н е з н а к о м е ц. Можно, папаша?

С а м м а т о в (не узнавая сначала). Чего тебе? Кто такой?

Н е з н а к о м е ц. Вот это здорово! Вот это я понимаю! Забыл? А помнишь, ты меня ремешком потчевал? Баба моя знаешь сколько одежонку-то отстирывала и штопала? Пропиталась тогда кровью, пропиталась и порвалась. А я вот подлечился, и теперь к тебе с бутыльком! Столичную в импортном исполнении раздобыл. Не побрезгуешь? Со мной?

С а м м а т о в. А-а, ты… Сыновей ждал, и ты… Что ж, проходи. Поужинаем, посидим.

Н е з н а к о м е ц. Хлебосол? И угостишь даже? Вот это я понимаю!

С а м м а т о в. Водки не пью, коньяк с чаем… Картошка у меня варится, посмотрю. (Собирает на стол тарелки, рюмки. Ставит на стол початую бутылку коньяка.) Садись. Значит, судьба твоя… и моя в том, что пришел.

Н е з н а к о м е ц. Коньяк?! Уважаешь, выходит?

С а м м а т о в. За что тебя уважать?

Н е з н а к о м е ц. Неприветлив ты, гляжу, старик. Но я не обижаюсь. Я сам такой. (Кричит весело и как бы для глухого.) Вот, папаша, ты свое хорошо пожил! Сумел, а? А теперь я живу. Я здесь на станции, на узловой, поезда сортирую. Россия-то, вообще, что мешок, набитый под завязку! Под самую! Людей много, и живут все в одно время. А вот встретились на одной меже! За любовь за нашу! За встречу! Один живешь?

С а м м а т о в. Один… Один. Не беспокойся.

Н е з н а к о м е ц. А у меня дом, хозяйство, семья. А раньше летал, как свободная птичка!

С а м м а т о в (равнодушно). Не кричи. Что нервничаешь?

Н е з н а к о м е ц. Ох, старик!

С а м м а т о в. Как птичка, значит?

Н е з н а к о м е ц. Как птичка, отец, как птичка.

С а м м а т о в. Божья птичка? Ангел? Или Азраил?

Н е з н а к о м е ц (недоуменно). Что?

С а м м а т о в. Ничего, ничего, сиди.

Н е з н а к о м е ц. Я говорю, сейчас вот укоренился. Исключительно, я тебе скажу, бабы меня с пропиской спасают. Еду в поезде, гляжу: одинокий кадр. И точно! Подъезжаем к месту назначения, она и говорит: «Давай, Боря, вместе сойдем». А я говорю ей: «А почему, дорогая Клава, не сойти?» И вот любовь. Живем. Хозяйство есть. Жизнь свою на стоп-кран посадил.

С а м м а т о в. Ну, а передо мной нутро свое чего выворачиваешь?

Н е з н а к о м е ц. А я разве выворачиваю!.. Ведь ежели его вывернуть?.. Да и говорить о жизни люблю. Сказал — ушел. Следов нет. (Хохочет.)

С а м м а т о в. Ушел?

Н е з н а к о м е ц (протрезвев, смотрит Самматову в глаза). Ох, старик… Силен! Всю жизнь, видно, по крупной играл?

С а м м а т о в (равнодушно). Жил по крупной.

Н е з н а к о м е ц. Но ведь и я по мелочи не живу! Не страшно здесь одному?

С а м м а т о в. Ешь картошку, ешь.

Н е з н а к о м е ц. Дома, говорю, забитые все, заколоченные. По воскресеньям, поди, народ приезжает? Да этот сторож-дурак. Кто его поставил сюда? Да-а, а сегодня вот решил к тебе — в гости. Премию дали! Ты небось думаешь, я — босяк! А мы работаем, работаем, старик!.. Вот снег завтра обещали, все запорошит.

Самматов медленно встает.

Незнакомец вскакивает, бросая руку в карман.

С а м м а т о в. Сиди, сиди. Чай кипит. (Возвращается с майником.) Попьем чайку. Торопиться некуда. Ночь длинная.

Н е з н а к о м е ц (после паузы). Покрепче давай! Люблю крепкий.

С а м м а т о в. Да, коньячок с чаем. Бодрит… (Наливает немножко из бутылки в бокал.) Анекдот есть такой. Старый. Притча.

Н е з н а к о м е ц. Давай-давай.

С а м м а т о в. Приходит шаман племени к своему народу. Две новости, говорит, есть. Одна плохая, другая хорошая… Плохая новость, еды больше нет, шаман говорит. Отходы свои употреблять остается. А хорошая — отходов таких у нас много, шаман говорит. Очень много. Так что куда спешить?

Н е з н а к о м е ц (резкий горловой смех). Ох, старик! Ну дал, ну дал! На всю ночь у нас с тобой дерьма хватит, а? Верно! В самый раз хватит!

С а м м а т о в. Дерьма? Ты зачем пришел? Прошлое мое перечеркнуть хочешь? Да, со всеми грехами, пусть с ошибками… Но оно было, было! И не ради тебя я всю жизнь!.. Не ради таких, как ты!.. (Обрывает себя.)

Н е з н а к о м е ц (с усмешкой). Ты, старик, многодум. А я идеи пока в сундук положил. С клопами.

С а м м а т о в (бьет кулаком по столу, звенят чашки, рюмки, льется вино). Молчать!

Парень вскакивает.

Сиди, сиди! (Презрительно и властно.) Нож? Кастет? Положи на стол.

Н е з н а к о м е ц (бросая на стол гаечный ключ, с усмешкой). Я им орехи обычно бью. Этой… Штукой этой! Знаешь, грецкие… На черепок наш здорово похожи.

С а м м а т о в. Зачем спешить? Некуда спешить.

Н е з н а к о м е ц (после паузы). Я в детдомах детство свое извел. После войны дело было. И вот ты скажи, если такой разговор! Я мать не виню, что она меня когда-то, как щепка слепоглазого, бросила. Значит, не могла иначе! Но зачем она меня родила? Зачем?

С а м м а т о в. Налей водки… (Пьет.) Два инфаркта… Давно водки не пил… (Медленно — словно самому себе и куда-то в пространство.) Сыновей нет. Приемные… Вот жду их… Вместо них ты пришел… Борис, значит?

Н е з н а к о м е ц. Борис, отец, Борис.

С а м м а т о в. Борис… А мать как?

Н е з н а к о м е ц. Настя вроде. Говорили так.

С а м м а т о в. Настя… Две тысячи женщин и голая земля под осенним военным небом. И невозможно сжатые сроки. Отсутствие стройматериалов… Но заводы оставались!.. Заводы… Вот копал землю в саду. А когда копал? Вчера, сегодня? Раньше я был нужен тому, что происходило. И был нужен такой, каким был. Жизнь всегда оправдывала меня. И я нужен был ей. Жизни! Она шла в вечность и через меня! Какого черта меня надо было лечить? Таких, как я, не лечат… Теперь это колесико вертится без меня… Десятки и сотни миллионов рублей — чистую абстракцию — перевести, превратить в натуру, в крупные предприятия, десяткам тысяч людей дать работу, цель, дело. Всю жизнь я делал дело! Дело было моим материалом, из которого я строил себя… А теперь?.. Я не понимаю вещи, которые понимал всю жизнь. Дерево растет. Почему оно растет? Почему пять больше трех? Вчера сон увидел… Я был чем-то, а потом это что-то стало незаметно львом, леопардом, зажило своей жизнью… А потом я стал чувствовать, как пасть, которая только что рвала мясо, вдруг постепенно превращается в рыло свиньи. И она уже рылась где-то в грязи. Ее пятак превратился потом в совсем острую морду! Затем в птичий клюв!.. И тело!.. Оно покрывалось то пухом, то шерстью. А потом шерсть облезла, сошла, откинулась, и опять я стал каким-то голым животным… Ступни с пальцами… Они изменились в сплошную ступню. А потом из суставов пальцев выросли новые пальцы. И новые пальцы ушли в землю и стали корнями дерева!.. Что это было? (Глядя на Незнакомца и не видя его.) Память о прошлой моей жизни? Или… тот путь, которым идти и жить после? Я… спорил бы с богом, если бы он был! Мы равны! Но нет его, нет! И детей нет. Никого нет. Тысячи людей были… Все кипело! А сейчас у последней черты!.. В итоге, слышишь? В итоге, в конце, у последней черты! И баланс не сходится! Итог подводишь, а баланс не сходится!..

Н е з н а к о м е ц. Ты что? Чокнулся, что ли, совсем?

С а м м а т о в. Пей, ешь и молчи! Жри и молчи!

Н е з н а к о м е ц. Чего молчать-то?

С а м м а т о в. Раньше во мне будто жило всегда два человека. Тот, которым я являлся в глазах других. Теперь он уже мертв. Его время прошло… И тот, которым я был сам с собой. Но может ли этот второй жить без первого?.. Жри! Жри!

Н е з н а к о м е ц. Куда жрать? Отяжелеешь зря.

С а м м а т о в. Пришел. (Хватая Незнакомца за шиворот и наклоняя к столу.) Тебе только жрать, только потреблять. Только хватать!

Н е з н а к о м е ц. Но-но! Потише! (Вырываясь.) Говорлив ты больно, папаша! (Теряясь все больше и больше.) Ты что? Мучить меня всю ночь хочешь? Я свое дело исполнить пришел! Про должок я не забыл! И я исполню! Исполню!

С а м м а т о в. Дело! И у тебя дело?

Н е з н а к о м е ц (все больше теряясь). Чего? Что я тебе сделал тогда? Мотор хотел только загнать. А ты со мной как?

С а м м а т о в (не слыша). С собой тебя взять?! Нет, иди и — живи! Коня сделал, а седока, человека не сделал… Ах ты мразь!.. Неужели ты затем на белый свет пришел?..

Н е з н а к о м е ц (отступая). Я такой, какой есть! Значит, такой и есть без всякого «зачем»! А ты, ты можешь сказать, можешь перейти, переступить через «зачем»? Ни черта ты не можешь! И никто не может! У меня Клавка есть! Жена! Любим мы друг друга! Дочка есть… Люди мы, люди!

С а м м а т о в. Лев пришел, лев ушел… В молодости на одной из строек… На бакинских промыслах… Такой же был. Молодая глупая сила была! Все было! И игра. Несколько четвертей самогона, один стакан на столе. В чемодане — гора денег, вся получка. «Лев пришел, лев ушел», — сказал, хватил стакан самогону — и в конец очереди… Кто выдержит! (Хохочет.) Я забирал деньги, когда уже все валялись плашмя. Шел по рукам и ногам… А потом — в женский барак! Ха-ха! Да, я имел право на все, чем мог быть! На все, на что у меня была сила! И я был всем, чем мог быть. И тем, что называют добром, и тем, что называют злом! Но кто отделит добро жизни от ее зла?! И я был тем, чему нет слова… Лев пришел, лев ушел… Кого убивать ты пришел, сморчок? Лукман Самматов! Самматов — я!

Несколько мгновений два человека стоят не двигаясь. Их разделяет стол. Они словно загипнотизированы друг другом… И вдруг в напряженной тишине слышен громкий стук. На пол надает стакан. Самматов стоит еще какое-то мгновение, но, рухнув, вдруг валится сначала на край стула, на котором сидел раньше, с него — на пол. Раздается бой часов. Появляется И в а й к и н.

(Выдыхая жизнь.) Коня красного… Коня!..

Н е з н а к о м е ц. Что коня? Какого коня? Ты что? Отец, отец! Ты что? Я не виноват! Сидели же, разговаривали! У меня ребенок второй скоро родится! Я — человек! Человек я! (Убегает.)

И в а й к и н. Лукман?.. Лукмашка? (В ужасе отступает.) Лукман… Наш паровоз, вперед лети… (Плачет.)

Раздается бой часов.

Вдруг раздается шум, смех.

Входят М а н с у р, за ним появляются С а л и х и С о н я.

М а н с у р. Лукман-абы! Что не встречаешь, старый черт? С ночевкой к тебе! Жениха с невестой привез!

С а л и х. А в саду хорошо. Давно уже на даче не был. Даже и осенью, оказывается, хорошо…

Долгое молчание. Все в оцепенении.

И в а й к и н (переведя взгляд с мертвого Лукмана на молодых). К живому не приехали.

С а л и х (раздраженно). Вместо свадьбы — поминки! Черт бы все подрал!

С о н я (тихо). Надо вызвать врача… Еще один инфаркт, наверное.

И в а й к и н. Ждал он вас, а не дождался. Теперь когда встретитесь? Не скоро теперь встреча будет… Да и не признаешь друг друга при встрече-то?.. Не признаешь! (Уходит.)

С а л и х. Чертовщина какая-то.

Молчание.

С о н я. Я себя виноватой чувствую. Такое горе, а здесь свадьба наша. (Мансуру.) А это кто был? Такой странный?

М а н с у р. Ивайкин, что ли? Друзья когда-то были с Лукманом. Водой не разольешь. Вместе работали… Первый муж, кстати, нашей мамы Веры.

С о н я. Муж? То есть как муж?

С а л и х (взрываясь). Как, как!

М а н с у р (объясняя). Давняя история. До войны еще дело было, давно… Сам Ивайкин только несколько лет назад появился. Его Лукман где-то нашел, к себе в трест вахтером сунул, потом сюда, в сады, — сторожем…

С о н я. Я боюсь!.. Перед свадьбой? Вдруг это нехорошая примета? Как мы жить теперь будем?

М а н с у р (Салиху). Наследнички мы с тобой… Вот и исполнился мой сон.

Молчание.

С а л и х. Надо вызвать врача, чтобы официально было. И милицию тоже. И надо еще в город звонить, в трест! И вообще, что там нужно еще делать, когда человек умер? Ведь что-то нужно делать?

М а н с у р. Жить! Жить, черт тебя возьми! Жить, пока мы живы!

С а л и х. Жить?.. Да, конечно, жить. Ты прав. Жить. (Кричит.) Жить!..

КРУШЕНИЕ

Прошли годы. Неостановимо движение времени.

Два столика в летнем кафе. За одним из них сидит Д и н а. Появляется С а л и х. Присаживается за другой столик.

О ф и ц и а н т к а (подойдя к столику). Вот меню, пожалуйста.

С а л и х. Меню? (Долго смотрит, выбирает.) Триста коньяку.

О ф и ц и а н т к а. Все? А закусить?

С а л и х. Закусить. (Снова долго смотрит в меню.) А манная каша у вас есть?

О ф и ц и а н т к а. Но ведь манной кашей не закусывают.

С а л и х. Ну, сосиски вот эти. Они у вас в целлофане?

О ф и ц и а н т к а. Да.

С а л и х. Очень хорошо. Целлофан в коньяке отлично растворяется. Целлофанчику побольше, пожалуйста! (Какое-то время сидит, глубоко задумавшись. Закуривает, оглядывается. Смотрит на женщину — одиноко сидящую в уголке кафе и словно ждущую кого-то. Поднявшись, идет к ее столику.) Итак, прогулка вокруг земного шара продолжается.

Д и н а (вскидывая глаза). Салих?

С а л и х. Ярмарка встреч, ярмарка воспоминаний. Сижу сейчас, гляжу на тебя и думаю: ты или не ты? Дина, мол, эта хорошенькая женщина или не Дина? И ты. Конечно, ты! И хороша! Ты здорово сохранилась.

Подходит о ф и ц и а н т к а.

Что ж, выпьем за встречу. (Официантке.) Рюмку, пожалуйста, с того столика, фужеры и еще сухого бутылочку.

Д и н а. Нет, нет. Я не хочу.

С а л и х (вдогонку официантке). Не надо бутылочки!.. Да, женщина, которая когда-то принадлежала тебе, когда-то любила, — как знак, как напоминание. И будешь вспоминать, как о воде протекшей… Замуж, конечно, выскочила, обсыпалась детьми?

Д и н а. Замужем. Уже месяц.

С а л и х. Кто такой?

Д и н а. Он летчик-испытатель, майор.

С а л и х. Летчик-испытатель?

Д и н а. Да ты его знаешь. Помнишь день рождения? У тебя? Он тоже там был. Приятель Николая.

С а л и х. А, тезка!

Д и н а. Да. Я как-то сидела в Фуксовском саду, плакала, а он подошел. Помогал мне все эти годы, заботился. Сейчас вот здесь его жду. С завода должен подъехать. В гости собираемся.

С а л и х. Заново познакомишь или прикажешь удалиться за свой столик?

Д и н а. Почему? Я очень рада тебя видеть.

С а л и х. Да, любовь!.. Любовь, выражаясь образно, сквозь снега и версты, сквозь бремя лет! Одна-единственная на всю жизнь… Сколько мне было тогда? Двадцать четыре, двадцать пять? Путала волосы, целовала.

Д и н а. Ты выбрал не тот тон разговора.

С а л и х. Не нравится?

Д и н а. Нет. Устарел для меня уже этот тон.

С а л и х. Слушай! А что, если ты этого своего заботящегося майора оставишь наедине… с небом? А, Динка? Бросим все, уедем! У нас сын. Сколько ему сейчас?.. Плохо мне! Плохо, понимаешь! Уедем! Меня в Новосибирск приглашают, лабораторию дают. Бросим все! Ведь не поздно еще начать все сначала! Жизнь какая-то — колесо! Закручивает! Раньше компромисс казался невозможным, сейчас готов на любой компромисс. Раньше все было белым и черным, сейчас все серое. Но, может, не поздно попробовать все снова? Ведь о чем-то мечталось, думалось. Я наукой буду заниматься. Только наукой! У меня много идей! Я же ученый! Я настоящий ученый! Дома невозможно. Жена тоже человек в высшей степени заботливый. Но заботливость ее холодна!

Дина пытается что-то сказать.

Молчи, молчи! Она судит меня. А ты не будешь! Ты не будешь судить! Ты поймешь меня и простишь! Уедем, а? Все бросим, всех! Ведь ты любила меня когда-то. Любила! Сын! Пошли! Я хочу его увидеть.

Д и н а. Когда-то я ждала этих слов… А сейчас… Поздно уже, Салих, поздно. Я люблю его. Раньше я любила тебя, теперь люблю его. Так бывает, оказывается.

Молчание.

С а л и х. Итак, на чем мы остановились? Как о воде протекшей будешь вспоминать, а? (Вдруг смеется.) Нет, я просто пошутил. Извини. (Пауза.) Все то же, черт возьми. Круги жизни. Так сколько сейчас сыну? И будет все то же, а?

Д и н а. Что то же?

С а л и х. Не знаю. Все то же… Мне кажется, мы уже тысячи лет живем на земле! Мне, наверное, не тридцать один сейчас. Нет, мне три тысячи сто лет! Десятки, сотни прошлых «я» — существований… Сейчас старье читаю. О физиогномике души, о волшебном прутике или о храме здравия и чудесной постели доктора Гроэма… И мало что изменилось!.. Словарь разве только. Все время человек идет по одному и тому же кругу, по одной и той же колее.

Д и н а. Тебе оправдать себя надо?

С а л и х. Не надо мне никакого оправдания. Я уже тем оправдан, что живу. Всех судит жизнь, отпуская каждому положенное. И попробуй-ка осудить меня. Не осудишь! И никто не осудит! Ни у кого нет права суда надо мной. Природа, природа только одна осудить может! Если оправдает, то даст силу жить, а осудит — значит, смерть, значит, нет силы жить.

Д и н а. Как много все сейчас говорят. Красиво и умно говорят. Одни слова.

С а л и х. Слова?

У столика — Н а с ы р о в. На его лице улыбка. Он в штатском. Дина, с каким-то оцепенением слушавшая Салиха, смотрит на него.

Д и н а. Познакомьтесь. Да, вы ведь знакомы.

Н а с ы р о в. А, Салих!

С а л и х (с явным недоумением и непониманием смотрит на пришедшего). О чем я говорил? (Вставая, равнодушно пожимает руку Насырова.) Помню, помню вас.

Н а с ы р о в. Рад видеть.

С а л и х. Рады?

Н а с ы р о в. Да, как жизнь?

С а л и х. Благодарю! (Короткий взгляд на Дину.) Вы очень любезны, майор! (Не глядя на него.) Я хотел отблагодарить вас за трогательную заботу о моей бывшей возлюбленной и о моем сыне. Мы только что в ожидании вас беседовали. И знаете, о чем? Женщина, говорил я, которая когда-то принадлежала тебе, когда-то любила, — как знак, как напоминание… Да! Но вы уверены, майор, что ребенок, которого вы, не сомневаюсь, уже тоже любите, действительно является именно моим сыном? То есть, я спрашиваю, уверены ли вы, что я действительно являюсь отцом вашего сына?

Д и н а (ошеломленно). Какой же ты подлец!

С а л и х. А ты прости меня, подлеца! Прости! (С яростью.) Зачем он здесь! Кто он такой, чтобы быть здесь?! Ты иди, майор! Иди, а мы еще поговорим здесь!

Д и н а. Нет! (Мужу.) Идем! (Уходит.)

С а л и х. Уходишь?.. Зачем я все это?.. Зачем?..

Насыров торопливо достает деньги, бросает на стол.

Н а с ы р о в. Не думал, что ты такой. Съездить тебе… по физиономии?

С а л и х. Извини, майор, но я ее тоже любил. Быть может… Пусть она меня простит. И ты прости. (Пауза.) Ты летай там (неопределенно машет рукой) наверху… Летай…

Н а с ы р о в. Я-то полечу. Ты вот в предельный режим вошел. Ты сумеешь ли приземлиться?

С а л и х. Не разбейся только, майор, когда летаешь там, в небе. Не разбейся. А я буду любить тебя. Столько, сколько звезд на небе. Столько дней, сколько звезд на небе.

Насыров уходит.

Зачем? Зачем? (Сидит, подперев лоб рукой, потом поднимается, идет к своему столику. Садится.)

Подходит о ф и ц и а н т к а.

О ф и ц и а н т к а. Вас рассчитать?

С а л и х (равнодушно). Еще сто пятьдесят коньяку, пожалуйста. И закусить что-нибудь.

О ф и ц и а н т к а. А что?

С а л и х. Манная каша у вас есть?

О ф и ц и а н т к а. Нет! Я же вам говорила, что манной каши у нас не бывает.

С а л и х. Ну, дайте что-нибудь пожевать. Дырку от бублика можно? Хочу вернуться в детство! Хочу манной каши! Нельзя, да? Сама садик я садила, сама буду поливать?.. И вам нельзя со мной посидеть? Не разрешают?.. И вы не накормите меня манной кашей?

Обычная комната: тахта, стол, кресло. С а л и х, в рубашке, брюках, сидит на тахте. Его пиджак висит на стуле. Ж е н щ и н а — ее зовут Надя — в кресле, курит.

С а л и х. Так сколько за… манную кашу? (Тянется рукой к пиджаку.) Зарплату сегодня получил. Сколько? Пять, десять? Мало? Тогда двадцать! На! (Швыряет деньги.)

Ж е н щ и н а (недоуменно). Зачем? За кого ты меня принимаешь?

С а л и х. Ага, понятно… Пастушеская идиллия платонической небесной любви. Ее нельзя купить!

Ж е н щ и н а (смотря на него). Как я ненавижу всех вас, мужчин. Какие вы мужчины! Вы еще не переспите с женщиной, а уже начинаете помыкать ею. А если я официантка, меня можно уже оскорблять? Можно унижать, да? Швырять в лицо деньги, играть разудалого купчика? Так, что ли? А сам? Ничтожество!.. Извините! Груба! (С насмешкой.) Иди. Зря все это.

С а л и х. Зачем ты извиняешься?

Ж е н щ и н а. Ходишь каждый день в кафе! Пьешь! Жалко стало. И себя жалко. Всех жалко! Надо же жалеть кого-то! А всех не надо жалеть! Сама виновата!

С а л и х. Значит, ты меня пожалела?

Ж е н щ и н а. Иногда думаешь, вот придет какой-нибудь человек хороший и останется. Останется навсегда.

С а л и х. И часто приходят?

Ж е н щ и н а (с вызовом). Часто! Да, часто! Деньги… Деньги подбери! Я тебя самого купить могу! Всего, с потрохами! На твои же чаевые!.. (Плачет. Молча. Просто по щеке ползут слезы, и она вытирает их сначала руками, потом платком.)

С а л и х (подобрав деньги). Ты, оказывается, любишь шутить? Ты веселая женщина?

Ж е н щ и н а. Да, я веселая женщина.

С а л и х. А идейка, знаешь, не лишена основания. Целующиеся голубки — это очень утомительно. Он и она, отрешившись от всего, соединяются для узколичного счастья… «За сизою тончайшей кисеей тумана, утром рано, перед собой, я новую увидел Афродиту». Ты моя Афродита. Ты любишь стихи? «Недвижна и бела, она недавно мраморной была, но вот богиню сняли с пьедестала, и в комнате прозрачно-голубой она живою женщиною стала…» Поэзия лжет сладко и безумно. Афродита, Афродита на ночь. Разве это не прекрасно? Тебе нравятся стихи?

Ж е н щ и н а. Ничего. Трогательные.

С а л и х. Вот-вот. Ты работаешь в столовой.

Ж е н щ и н а. Нет, в кафе.

С а л и х. Ну ладно — это не суть важно. Так вот, работаешь в столовой, смотришь на вечно жрущую человеческую плоть…

Ж е н щ и н а. Я не в столовой работаю! В кафе!

С а л и х. Отлично! Работаешь в столовой, приносишь мне домой объедки, ночью мы предаемся любви… Нет, не надо растравлять себя пустыми мечтами!.. Кошки и мышки, странники, спутники… Зачем все это, а? Смысл в чем?

Ж е н щ и н а. Я устала. Спать хочу. Иди, пожалуйста.

С а л и х. Мышки, кролики, белые свинки, собачки — я на них специализируюсь преимущественно. Сейчас у меня в лаборатории пятьдесят четыре белых пушистых кролика. Я их обожаю. Каждый день облучение от кобальта-шестьдесят. Тридцать рентген постоянно. Смерть наступает обычно при явлениях полного опустошения костного мозга. Знаешь, милый кролик, что такое полное опустошение?

Ж е н щ и н а. Что ты здесь передо мной выламываешься? Поговорили — и хватит!

С а л и х (поднимается). А все же почему ты одна? Странно, симпатичная баба, а одна.

Ж е н щ и н а. А с кем жить?

С а л и х. Ну найди кого-нибудь.

Ж е н щ и н а. Мои уже все женаты. Мне ведь постоянного нужно. Друга, мужа мне нужно… (Доверчиво.) Я жила с одним… Долгая история. А теперь все. Пустая я. А кому нужна я такая, пустая… Хочу вот мальчишечку какого-нибудь из детдома взять и воспитывать.

С а л и х. Девичья невинность, значит, и сатир-соблазнитель? Брось врать.

Ж е н щ и н а. Это правда!

С а л и х (после паузы). Какое мне дело, собственно.

Ж е н щ и н а. Всем вам — какое дело! Всем! А если бы кому-нибудь все-таки было бы дело до другого!

С а л и х. Ну, не сердись, не сердись. Прости. (Оглядывается.) Та же тахта, то же кресло. И обои на стенах те же… И тот же вид из окна. Я был у тебя уже десятки раз… Это вот твое круглое тугое колено… Помнишь женщину, с которой я сидел в кафе? У нее такое же круглое и тугое колено… А возможно, она та единственная женщина, которая мне назначена судьбой? (Одевая пиджак, идет к двери, останавливается.) А возможно, эта женщина — ты. Может быть, и так.

Ж е н щ и н а. Этот дом ты забудь.

С а л и х. А вдруг мне спастись у тебя захочется?

Ж е н щ и н а. Спастись?

С а л и х. Я ученый, мышонок… Но одни говорят, что я вор. Другие считают, что мне талант дан от бога. И большой! Третьи… Третьи тоже что-то считают. А кто я на самом деле? Но авантюристам и талантам одинаково спасаться приходится. Вот и прибегу к тебе спасаться. Не пустишь?

Ж е н щ и н а (долго смотрит на Салиха). Если плохо, останься. Переночуй.

С а л и х (дернувшись как от удара). Я приду к тебе завтра. Мы будем любить друг друга завтра… Я это говорю всем… Так вот, я приду завтра, но уже счастливым прекрасным блондином! И мы будем любить друг друга, если ты только узнаешь меня.

Ж е н щ и н а. Некуда будет приходить — приходи.

С а л и х (подойдя и целуя руку). Спасибо, Надя. Спасибо. На самом деле спасибо тебе. Ты… чистая, славная. Прощай!

Ж е н щ и н а. Прощай.

Салих уходит.

Мне только куда прийти?.. К кому? (Медленно идет к тахте, садится… Видно, как мелко трясутся ее плечи, когда она ложится на кровать ничком.)

Квартира Самматовых. Через комнату с ворохом белья проходит В е р а Я к о в л е в н а. С о н я стоит у окна, прижавшись лбом к стеклу.

В е р а Я к о в л е в н а. Задумалась, Соня? А я вот стиркой занялась.

С о н я (очнувшись). Я бы сама! Я хотела все выстирать. (Осекшись.) Все.

В е р а Я к о в л е в н а. Ну, я так привыкла стирать, что если не стирать… Ты ведь и так устаешь. (Смотрит на нее.) Вон как похудела.

С о н я. Нет, мама Вера, это не от работы.

В е р а Я к о в л е в н а. Я сегодня чак-чак сделала, во рту тает. (Идет на кухню.)

С о н я (боясь остаться одна). Не уходи, мама Вера! Я боюсь одна. Ты!.. Ты будешь сидеть и молчать… А если он опять не придет? Он может и не прийти!.. Тогда мы будем сидеть и ждать.

В е р а Я к о в л е в н а. Хорошо. Будем сидеть и ждать.

С о н я. Я так устала от всего!.. Я выстираю. Ночью выстираю. Не уходи!

В е р а Я к о в л е в н а. А я была счастлива с Лукманом. Несмотря на его характер. Три года уже прошло, как умер… А сегодня сороковой день, как Сеня умер… Оба умерли…

Входит Н и к о л а й.

С о н я. Ты?

Н и к о л а й. Добрый вечер.

С о н я. Зачем пришел?

В е р а Я к о в л е в н а. Так гостей не встречают. И хорошо, Коля, что пришел. Добрый вечер. Давно я тебя не видела.

Н и к о л а й. Спасибо, тетя Вера.

С о н я. Проходи… Что в дверях стоять?

В е р а Я к о в л е в н а. Ладно, я уж стиркой занялась. Порошок там положила… (Уходит.)

С о н я. Зачем пришел?

Н и к о л а й. Может, за тобой.

С о н я. Откуда ты знаешь, что я?..

Н и к о л а й. Что?

Затянувшееся молчание. Смотрят друг на друга.

С о н я. Уходи!

Н и к о л а й (после паузы). Ты… решилась? Уходишь?

С о н я. Не твое дело.

Н и к о л а й. Мы все равно будем вместе.

С о н я. Вот как! Когда же?

Н и к о л а й. Хоть завтра.

Молчание.

С о н я. Ты добр, ты мягок ко мне… И ты любишь меня!.. А мне не надо твоей проклятой верности! Не надо любви! И твоего монашества не надо! (С яростью.) Ты настолько хорош, настолько муж, а не мужчина, что выть порой хочется. Слава богу, хоть Салих похуже! Если бы ты знал, как трудно жить с людьми, когда нельзя их обидеть, когда они со слезами на глазах просят любви! Так меня воспитал Салих. И нам теперь с ним легко жить. Так легко, что бежать надо!

Н и к о л а й. Я был, наверное, слаб тогда. Не умел воевать за то, что люблю. Я понимаю сейчас… Понимаю, что доброта, мягкость, честность не стоят ни черта, если за ними не стоит сила.

С о н я. Когда-то Салих читал мне стихи. Он, наверное, всем женщинам читает эти стихи. «Я буду любить тебя столько, сколько звезд на небе. — Да, милый, да. Столько дней, сколько звезд на небе. — Да, милый, да. Столько лет, сколько звезд на небе. — Да, милый, да… А утром звезды погасли…»

Н и к о л а й. Но я действительно буду любить тебя столько дней, сколько звезд на небе. Я не знаю, зачем я пришел? И именно сегодня? Ходил возле дома. Долго не решался. А потом решил, будь что будет! Скандал так скандал!.. Господи, ты такая красивая!

С о н я. Красивая? Скажи еще!

Н и к о л а й. Что сказать?

С о н я. Что красивая, скажи!

Н и к о л а й. Красивая. Красивая.

С о н я. Приятно слышать. (Смеется.) Так давно не слышала… Ведь, значит, есть такие слова? Да? Ты говори, говори!

Н и к о л а й. Ты красивая. У тебя необычная красота. Неправильная красота. (Растерянно.) Своя красота.

С о н я (после паузы). Я решила неделю назад. После вашего отчета. Я так переживала, когда вы отчет защищали… Вся эта грязь! Твою тему прикрыли совсем?

Н и к о л а й. Пока.

С о н я (словно вздрогнув). Это он!

Н и к о л а й. Что?

Входит С а л и х.

С а л и х (увидев Николая). О, нежданный гость! Какими судьбами?

Н и к о л а й (Соне). До свидания. Извини.

С а л и х. К моей жене ходишь? Вот это нюанс! Нет, ты уж постой, посиди, будь так добр!

Н и к о л а й. Нам с тобой не о чем разговаривать.

С а л и х. Так уж не о чем? Банальный вопрос: как жизнь?

Н и к о л а й. Спасибо, хорошо.

С а л и х. Тихомиров не обижает?

Н и к о л а й. Не обижает.

С а л и х. Слышал, что над докторской диссертацией работаешь?

Н и к о л а й. Работаю.

С а л и х. Ну, и как дела? Да, кстати, как настроение после обсуждения отчета? Как Тихомиров себя чувствует?

Н и к о л а й. Вы с шефом, я гляжу, не наукой, а постановкой жалких фарсов теперь занимаетесь? В комедианты вам надо идти.

С а л и х. А что? Талант есть?

Н и к о л а й. Есть.

С а л и х. Ну, это хорошо. Спасибо. Я шефу передам.

Н и к о л а й. Непонятно сейчас, то ли ты все еще пляшешь под дудку шефа, то ли он уже под твою дудку пляшет.

С а л и х. А мы оба пляшем. Оба дудим дружно в дудки и пляшем. Ха-ха! Великий учитель и ученик. Ученый с мировым именем и продолжатель его научной школы… (Резко изменив тон.) Я питаю этого склеротика своей кровью, я кормлю его своими идеями, самим собой! И он будет плясать под мою дудку, будет, пока я не уберу его к чертовой матери! Как всех, кто мне мешает! Тебя я предупреждал! Не раз! Других я не предупреждаю… То, что случилось на защите вашего отчета, — милая шуточка! Не мешай, не путайся под ногами! И Тихомирову своему передай! Пусть тоже не снует. Силенок у него уже маловато, чтобы со мной в кошки-мышки играть!

Н и к о л а й. Хороший ты человек, Салих!

С о н я. Зачем весь этот разговор? Зачем все это?!

С а л и х. Я ученый! Я талантливый ученый. И тех, кто будет мешать мне…

На шум выходит В е р а Я к о в л е в н а. С чайником, чашками. Ставит на стол. Испуганно глядя на всех, стоит у двери.

С о н я. Опомнись, что ты говоришь?

С а л и х. Ни у кого нет права суда надо мной! Ни у кого! (Николаю.) И… не попадайся мне лучше под ноги! Прочь!

Н и к о л а й (хватает его за ворот). Прочь? Ну уж нет!

С о н я (бросившись). Ты что? Ты же задушишь его!

Н и к о л а й (отпуская Салиха). Простите… Прости, Соня.

С а л и х (потирая шею). Га-ад!

Н и к о л а й. Простите, тетя Вера. Здесь не место… Но вот что я тебе скажу, талантливый ученый. Раньше я брезговал иметь дело с такими, как ты. Считал, что надо просто заниматься наукой, своим делом, к которому приставлен. Но теперь я понял в общем-то одну элементарную вещь. Подобного рода брезгливость опасна. Я понял, таких, как ты, надо бить, надо выволакивать на свет божий. Жизнь отпускает каждому ту меру счастья, на какую хватает у него сил. И я понял, что счастье, добро, истина это прежде всего победа. Победа хотя бы вот над таким, как ты. Над такими, как ты. (Уходит.)

Молчание.

С а л и х. Зачем он приходил?

С о н я. А ты где был?

С а л и х. Играл… с шефом в преферанс.

С о н я. В преферанс?.. Помаду со щеки стереть забыл. Вот платок.

С а л и х. Я играл с шефом в преферанс!

С о н я. Я же ничего не говорю. Сотри только помаду.

С а л и х. Ты сама!.. Ты что делала здесь с ним?

В е р а Я к о в л е в н а. Как можно так, Салих?

С а л и х. Мама Вера, мы вдвоем поговорим. Вдвоем!

Вера Яковлевна выходит.

С о н я. Ладно, бог с ней, с этой женщиной. Люби только ее.

С а л и х (морщась). Я устал и хочу есть. Нельзя ли без психологии?

С о н я. Без психологии? Можно и без психологии… Я ухожу от тебя. Решила вот уйти.

С а л и х. К кому? К Николаю, значит?

С о н я. Нет. К маме пока. Как дальше, не знаю… Я сейчас боюсь людей.

С а л и х (смотря на нее и как-то обмякая, обвисая, делаясь усталым). Что ж, поздравляю. (Искренне.) Слушай! Давай сделаем так! Я не хочу, чтобы ты уходила. И давай сделаем так… Уедем! Бросим все. Я буду заниматься только наукой… На днях я уже говорил это. Одной женщине. Да, я ушел бы от тебя! Она любила меня, и я, наверное, любил ее. У нее есть сын от меня. Да, ты знаешь!.. Но ты не суди меня! Ты пойми и прости! Все прости! И то, что я эту женщину предал, и тебя, и себя самого! Самого!

С о н я. Поздно уже, Салих, прощать… Все поздно.

С а л и х. А ты прости, прости!

С о н я. Если бы дело касалось только меня и тебя. Но я насмотрелась на тебя на работе. Я насмотрелась, как ты ловчишь, как ты все время занят расчетом всяких вариантов. А твои отношения с шефом? Ты же действуешь его руками. Ты улыбаешься человеку, а потом его увольняют по собственному желанию. По твоему желанию. И в эти минуты я думаю, зачем тебе все это? Ведь природа действительно наградила тебя большим талантом. Но почему не большой душой? Ведь было бы лучше, если бы она наградила тебя большой душой!

С а л и х (после паузы). Ну что ж, иди!

С о н я. А это наследство, которое Лукман-абы оставил! Эти деньги, эта дача загородная. Зачем все это нам?

С а л и х. Иди!.. Идите!.. Все идите! Мне никого не нужно!

С о н я. Не надо так говорить.

С а л и х. А что я должен… тебе сказать? (Смотрит на ее ноги.) У тебя тугое круглое колено… С богом! Ты знаешь, что колени взаимозаменяемы? Как и руки! Как и руки, которые эти колени гладят! Как и души!

С о н я. И ты ничего больше не скажешь мне?! Только это?

Входит М а н с у р. За ним — В е р а Я к о в л е в н а.

М а н с у р. Привет счастливому семейству! Ты просил прийти, и я, как видишь, здесь… Что это вы такие серьезные?

С а л и х. Привет. Познакомься. Моя бывшая супруга перед началом новой жизни с моим бывшим другом Николаем.

С о н я. При чем здесь Николай!

М а н с у р. Ну это вы напрасно!

С о н я (Салиху). Я хочу, чтобы ты понял! Есть какие-то человеческие законы, против которых нельзя идти! То, что выше нас, сильнее! Перед чем наш мелкий, частный эгоизм должен останавливаться!

С а л и х (глядя в сторону). Ладно, Соня. Ты хороший, добрый человек. И мне, наверное, было с тобой хорошо жить. За вещами приезжай завтра. Можешь со своим носильщиком, Колькой. Можешь брать все, что угодно. Кроме книг. Если нужна комната, одну уступлю, разменяюсь. Мама Вера, думаю, не будет против. Если нужно еще что-то, пожалуйста.

В е р а Я к о в л е в н а. Что вы делаете? (Бросаясь к Соне и обнимая.) Останься. (Салиху.) Салих!.. Так мало времени у людей. Так мало человеку дано!

С о н я. Спасибо, мама Вера. Прощайте. (Уходит.)

Вера Яковлевна, плача, тоже выходит вслед за ней.

С а л и х (после небольшой паузы). Чаю, кофе?

М а н с у р (усмехаясь). Какао… Д-да! Любопытно наблюдать!

С а л и х. Об этом все!.. Что-то я хотел… Устал.

М а н с у р. Речь по телефону шла об организации фельетончика. Конечно, если твоего шефа публично скомпрометировать, а потом с почетом проводить на пенсию… Я слышал, об этом печется и дирекция твоего института. Верно?

С а л и х (не слыша). Не знаю я сейчас ничего.

М а н с у р. В конце концов, действительно, фактическое руководство отделом у тебя в руках. Надо, чтобы оно перешло в твои руки и формально.

Входит В е р а Я к о в л е в н а.

В е р а Я к о в л е в н а. Вот и проводила. Проводила Соню…

С а л и х. Спасибо, мама Вера. Спасибо.

М а н с у р (продолжая). Помочь, конечно, можно, но что я лично буду иметь от этого? Ты разводишься, и лукмановская дача тебе будет не нужна. Прибавления потомства не ожидается.

С а л и х. Что? (Пораженно.) Ты же и так каждое лето там живешь с семьей!

М а н с у р. В качестве гостя. Но не могу же я быть обязанным вам каждый год. Я не прошу, чтобы ты подарил ее мне. Мы все разделили. Честь по чести. Но уступи. Хотя бы за тысячу? Мы же не чужие, братья все-таки.

В е р а Я к о в л е в н а. Деньги? Главное для вас — деньги, успех! Кто вас заразил этим, кто? Да лучше бы Лукман сжег все перед смертью, чтоб никому ничего не досталось!

М а н с у р. Ты что, старая? Я же по-хорошему.

В е р а Я к о в л е в н а. Берите все! Вам жить! Берите, если это принесет счастье. Вы мелкие оба. Лукман, он крупный был, большой! А вы мелкие!

М а н с у р. Ничего, завтра станем большими.

В е р а Я к о в л е в н а. У вас все завтра! А сегодня? Любовь, дружбу, друзей — все побоку сегодня! Но ведь какие вы сегодня, такими будете и завтра. И если ты сегодня не друг, не брат, не человек, то и завтра!.. Не хочу больше! Ребенка, внука буду воспитывать. Вы были для меня как дети, а вы…

М а н с у р. Ты что лепечешь? Какого ребенка? Спятила, чокнулась совсем? (Салиху.) Чего она? Кто ее укусил?

В е р а Я к о в л е в н а. Я не понимаю вас. Вы меня не понимаете. Для вас я так — кухонная вещь. И сами себя вы не понимаете. (Салиху.) Я к Диночке пойду, не прогонит! Не сяду ей на шею. Пенсия у меня. Уборщицей еще буду работать. Я всю жизнь уборщицей была. Для вас! А здесь хоть для людей убирать буду.

С а л и х. Успокойся, мама Вера. Это твой дом! Никто тебя не гонит.

В е р а Я к о в л е в н а. Детского голоса не слышно здесь. Не будет здесь детского голоса слышно никогда! А Диночка не прогонит. Я ей помогу. Вместе будем!

М а н с у р. Какая еще Дина?

С а л и х. Она замужем. У них своя жизнь. Зачем ты им нужна?

В е р а Я к о в л е в н а. Они люди, люди! А вы живете, душите друг друга! Вы одни. Корней у вас нет никаких… Все вы забыли. Все в себе задавили! (Уходит.)

Спустя мгновение слышен стук входной двери.

М а н с у р. Черт-те что, ничего не понимаю! Сонька, Вера… Бабий бунт какой-то! Что они? Взбесились?

Не отвечая, Салих открывает бутылку, ищет что-то и вдруг отдергивает руку. На его ладони — кровь.

Ты что?

С а л и х (смотрит на руку). Какой-то гвоздь… Кровь идет. (Вдруг кричит.) Иди! Убирайся!

М а н с у р. Ты что? Нервы совсем сдали? Ничего, старик. Все идет как надо. У тебя на носу защита докторской. У меня тоже дела неплохо идут. Мы идем вверх, вверх! Играть и играть, увеличивая ставки!.. Ладно. Пойду. (Встает, направляется к двери.) Так ты не забудешь насчет дачки?

С а л и х. Дачки?.. Дачки? (Подходит к Мансуру, хватает его за ворот.) Какой же ты гад!

М а н с у р (убирая руки Салиха). Я не гад. Я человек, который хочет жить. Которому на земле отпущено только несколько десятков лет. Ты думаешь, я так прост? Нет, милый мой, в этой жизни…

С а л и х. Брат!.. Брат!.. (Хохочет.) И кровь все не останавливается. (Смотря на ладонь.) Может, это был гвоздь с распятия? И мы обречены на страдание, потому что только через страдание можно прийти к истине и разорвать мертвый круг?

М а н с у р. Ты слаб, оказывается. Жаль. Не пойдешь далеко.

С а л и х. Куда мне идти? Я уже дошел! Куда идти?!

М а н с у р. У меня дела. Пока. Завтра позвоню. (Уходит.)

С а л и х. Завтра… Мы будем любить друг друга завтра!.. Почему не сегодня? (Подходит к столу, роется в бумагах.) Статья только что законченная! На кой черт? (Читает.) «Известно, что синтез ДНК происходит только в определенной точке интерфазы клеточного цикла…» Плевать! (Сворачивает из бумаг мячик, бросает на пол. Смотрит, как он катится, берет нож.) Прерогатива высшего суда? Природа мстит?.. И мама Вера ушла куда-то… Что-то нужно делать… Убить обломки?.. Что-то же нужно делать!

Часы бьют двенадцать. С улицы доносится звон трамвая, потом крик сирены «скорой помощи».

Кто мы? Лишь миг. И надо наполнить этот шаг, наполнить его чем-то! Но чем? Неужели душа дешевле золота? И неужели геометрия только эвклидова, а неэвклидовой нет?! А бессмертие? Но ведь если я, если он — не навеки, то зачем мы? Ведь кто-то нас позвал сюда, в этот мир! И зачем тогда мы, если мы не навеки здесь? Перевести бы стрелки на десять лет… Хотя бы на пять!

Замирает последний удар часов. Тишина.

Перевести бы стрелки…

1969