Дикарка и лунный принц

Глава 2. Шатёр Чужака

Альдэ

Я давно уже не видела ничего столь роскошного и удобного, как огромный шатёр синеглазого Койгреах. За последние десять зим мне случалось спать в тесных палатках, горных пещерах, в болотах и лесах, а то и просто скрючившись на подстилке из шкур под открытым небом.

Заколачивая колышки, я не была уверена, что удалила с земли всю опасную живность. И бывало, что на рассвете я находила змею или скорпиона в сапогах или ночь напролёт терпела укусы комаров.

Пол шатра, куда меня доставили, был устлан ковром, а поверх брошен ворох пушистых шкур, очевидно, представлявших собою постель.

Сбоку от постели стоял дубовый сундук, обитый серебром и украшенный самоцветными камнями. С другого края палатки – ещё один, поменьше.

Вельд

Если прежние империи выбирали мощь и достоинство, то кланы Лесных эльфов решили пройти по жизни со всепрощением и милосердием – редкостные дураки.

Дикарей называют ещё медными эльфами – за кожу, имеющую медный отлив или даже коричневый цвет. Стоявшая передо мной дикарка была, можно сказать, альбинос.

Глаза она имела зеленоватые, с ореховыми прожилками, как у большинства дикарей.

Волосы у представителей её племени чаще встречались каштановые или чёрные, изредка медно-красные – у этой же походили цветом на расколотую сердцевину грецкого ореха.

Все дикари предпочитают примитивную одежду тусклых цветов – впрочем, они даже, кажется, не ткут. Покупают у нас грубые полотна ткани для туник, которые затем украшают изображениями растений и животных. Всем доспехам предпочитают сделанные из кожи животных и таскаются в них, не снимая даже на время сна. Доспех, как и одежду, красят в тёмные, зелёно-коричневые тона, чтоб лучше слиться со своей природной средой, имя которой Великий, Болотистый, Непроходимый Лес.

Они почти не носят драгоценных камней, будто им на себя наплевать.

Если они зовут нас «Чужаками» – Койгреах, то мы не можем дать им имени, кроме как «дикари».

Война Распада уничтожила большинство эльфийских народов Эпохи Великого Расцвета. Многие семьи лишились крова, были разрушены старые храмы, города, королевства. Страны распались на куски. Долгие века эльфы не строили городов, следуя передвижениям животных в надежде найти пропитание.

Были такие, кто вернулись в прежние земли, начали отстраивать разрушенные города, в попытке возродить великие империи прежних эпох.

Но были те, кто не хотел повторять ошибок прошлого. Они поклялись избегать раздоров и в поисках покоя «от безумного мира» ушли в леса. Глупцы… Будто от жизни можно сбежать.

Долгие века Лесные Эльфы общались только между собой – да ещё торговали с пришлыми с другого материка. Столетия до неузнаваемости изменили их язык. Дикари не основывали империй и королевств, доверяли ловкости и осторожности, но не замкам и крепостям. Те из диких, кто помнит Великую Империю, и теперь мечтают восстановить её, но большинство забыло о древней империи навсегда. Их земля навеки стала землёй первобытных поселений и лесных охотников, даже города их не имеют стен.

Лесные эльфы полностью управляют своими эмоциями, они сдержаны и внешне равнодушны. Легенды слагают об их способности выжидать. Природа – их мать, им неуютно там, где много людей. Дикари давно потеряли привычку окружать себя стенами и возводить каменные дома, заменив их деревянными избами и походными шалашами. «Строения из камня преходящи, – говорят они. – Лес в своё время вернётся и возьмет свое. Непроходимые чащи покроют самые блестящие города». Ещё они говорят: «Лесного эльфа может понять только лесной эльф». И это абсолютно точно так.

Магией Дикари толком не владеют – чего и следовало ожидать. Они понимают её силу, и старейшины их кланов пытаются исследовать её пути, но успеха не достигает почти никто.

Им не дано понять: тайные знания – это способ обрести власть, доминировать над такими же, как ты, над естественным ходом вещей. Следует отдать дикарям должное – их охотники, будь то следопыты или бойцы, весьма хороши. Полагаясь на природную силу и быстроту, они встречают любой вызов лицом к лицу. Среди них редко находятся целители, но друидов увидеть можно довольно легко.

Но прежде всего Лесные – мастера-охотники. Всё свободное время они уделяют тренировкам с луком или копьём. В охоте дикари превосходят всех. Если они не тренируются, то рыщут по лесу вокруг лагеря в поисках дичи и забредших на их землю чужаков. И сколько бы они ни говорили о своей приверженности идеям всеобщей любви, любой, ступивший на землю Койдвиг Маур, уже не вернётся живым на другой берег реки.

Много веков дикари живут в единстве с природой, используя её дары, чтобы питаться, прикрывать тело и защищать себя. Кланы их обычно останавливаются в самой глубине лесов. У них нет домов и мебели, которые нельзя унести с собой. Защитой от погоды и хранилищем для еды им служат густые кроны деревьев и природные пещеры в корнях. Кое-кто, впрочем, обосновывается в немногочисленных торговых деревушках по берегам Дур Маур, в естественных каменных полях или любовно вырезанных деревьях, тщательно спрятанных среди лесных чащоб. Воин из числа Мак а' гхеалах может пройти через центр деревни лесных эльфов и не заметить её.

Лесные эльфы твёрдо придерживаются традиций лидерства старейших и наиболее опытных друидов, хотя в большинстве кланов есть и совет старейшин, состоящий из самых знающих и опытных воинов и целителей. Совет ведёт ежедневные дела.

Иерархия друидов объединяет различные кланы и устанавливает мир. Друиды не советуют старейшинам, как управлять кланом, но согласие старейшин придаёт большой вес тому, что хочет сказать друид.

Охотники лесных эльфов подозрительны к магии. Друиды используют магию, чтобы защитить леса, и только изредка – себя.

Магические изделия Лесных неизменно бывают сработаны из материалов, которые можно найти в самой природе. Они достаточно изящны, но в целом примитивны на вид.

Лесные дикари поклоняются духам и не знают настоящих богов.

Большинство народов Материка ничего не знает о них. Только мы да дворфы с юго-востока вынуждены соседствовать с лесными дикарями.

Металлов они почти не используют – слишком ленивы, должно быть, чтобы обрабатывать их. Оружие делают из дерева и камня.

И всё же в создании доспехов и оружия они по-своему мастера. Луки дикарей великолепны, а стрел самого разного свойства они изобрели такое количество, что часто не угадаешь – что летит в тебя. Многие из них летят дальше, чем обычная стрела, или специально приспособлены, чтобы подавать другим дикарям сигнал.

Впрочем, купить у дикарей что-нибудь из оружия почти невозможно – цены деньгам они не знают.

Краски же их настолько хороши, что лесного, одетого в доспех, практически невозможно разглядеть среди листвы.

В качестве домашних животных они используют больших кошек – львов, пум и леопардов, гигантских полозов и сов, с которыми пытаются говорить – будто совы могут им отвечать.

Что ударило мне в голову? При свете магического камня, установленного в шатре, несмотря на облепившую её тело грязь и запах дубовой коры, наполнивший мой шатёр, когда пленница вошла, эта дикарка теперь привлекала меня ещё сильней. Оранжевые блики метались по её лицу, подсвечивая смуглую кожу. Захотелось встать и прикоснуться к ней рукой, а я привык делать то, что хочу. Я опустил пальцы на её щёку. Хлёсткий взгляд ударил меня наотмашь, будто я коснулся пламени. Руку я не убрал. Она была моей. Она пришла на мою землю и проиграла мне в бою, и теперь никто не посмеет сказать, что она не в моей власти. Разве что сам король.

– Как твоё имя? – спросил я.

– Альдэ.

Моя рука дрогнула и скользнула вниз. Эльфийка усмехнулась краем рта:

– Уже хочешь от меня избавиться?

Я улыбнулся – так же криво:

– Нет. Я не суеверен.

Она обмякла. Будто наше общение сулило ей что-то хорошее. Идоитка. Дикарка и идиотка.

– Меня зовут Вельд, – я торжествующе улыбнулся, увидев, как дрогнуло её лицо. – Забавно. Для вашего народа смерть – сон. Но вы боитесь того, кто её несёт. Для моего народа смерть – конец. Но тот, в чьём имени это слово, достоин почтения.

– Интересно, – сказала она тихо, отводя взгляд. Кажется, я задел её за живое. Любопытно.

– Ты знаешь, что тебя ждёт? – спросил я.

Она молчала.

– Что ты знаешь о моём народе, Альдэ?

Она покачала головой:

– Мало.

Проклятье, мне не хотелось говорить. Она была слишком гордой и свободной, чтобы просто принять мои слова. Я опустил руку, касаясь края её доспеха. Приятно. Очень. Хотелось проникнуть глубже, пальцами ощутить её тело без защиты. Не сломить и не взять, как я брал других женщин. Просто узнать её на ощупь, на вид, на вкус.

– Сними доспех, – я старался говорить мягче, но голос звенел напряжением.

Дикарка мешкала.

– Я не люблю оставаться без него.

Она не понимает? Я отступил назад, заглядывая ей в глаза. Мы были почти одного роста. Она чуть сутулилась и всё время смотрела вниз. Хотелось вздёрнуть её голову вверх за подбородок.

– Ты моя пленница, Альдэ. Не заставляй подтверждать это силой.

Дикарка подняла взгляд, и глаза её сверкнули. Впрочем, в них не было злобы. Только неприятие моих слов. Я прищурился.

– Твой народ должен знать, что такое честь.

– Я не сдавалась в плен, – отрезала она.

Мне начинало надоедать. Я сделал шаг назад, осматривая её. Сорвать доспехи можно не пытаться – она будет бороться, пока не развалит весь шатёр. Я сделал пальцами быстрое движение, поставив на внезапность, и её оплёл кокон белоснежной паутины. Дикарка рванулась в сторону, но только сильней запуталась.

– Повторяю, дикарка, ты – моя пленница. Можешь подчиниться добровольно. Или развлечь меня, сопротивляясь. Я пока не рвусь причинять тебе боль.

Альдэ рванулась ещё пару раз и затихла. Подозреваю, в её белобрысой голове зрел какой-то весьма неприятный план.

– Хорошо, – согласилась она, но в голосе её недоставало тяжести, присущей обреченным. Она чувствовала себя хозяйкой положения, и это меня нервировало. – Сними путы.

Я колебался. Соблазн увидеть покорность, пусть и мнимую, победил. Я начинал чувствовать азарт. Давно, сто или двести лет назад, я любил объезжать диких виверн. Теперь ощущения были похожие. Я повернул пальцы в обратную сторону, и паутина разлетелась хлопьями, пачкая стены.

– Сними доспехи, – повторил я.

Изящные пальцы лучницы легли на ремешки нагрудника. Нагрудная часть её доспеха была изготовлена из кожи, вываренной, должно быть, в масле. Остальная часть тоже была кожаной, но более мягкой и эластичной. Мне показалось, что она плохо помнит, как снимается её вторая кожа. С минуту дикарка возилась с затянувшимся узелком, пока я, выругавшись, не подошёл к ней.

– Я помогу, – бросил я. Наши пальцы встретились у неё на плече.

Это было как удар молнии. Мне срочно нужен кто-то, с кем я смогу выпускать пар – такие ощущения от соприкосновения с незнакомой измызганной болотной грязью эльфийкой грозят многому в моей жизни. И, тем не менее, это приятно. Касаться её рук. Вместе с ней освобождать её от сбруи. Ремешок и вправду оказался затянут так туго, что мне едва удалось подцепить его ногтем и, не удержавшись, я спросил:

– Ты в нём что, спишь?

– Да.

Я поёжился и попытался поймать взгляд дикарки. Интересный попался экземпляр. У лесных эльфов нет воинов как таковых. Они уверены в своём дружелюбии, хоть и стреляют в чужаков прежде, чем начинают разговор. Лесные предпочитают лёгкую одежду из простых грубых тканей и оружие используют только для охоты. Эта эльфийка неправильная. Её движения – движения опытного солдата, а не деревенского увальня-охотника. И она меня интриговала.

Я успел вспотеть, пока мы избавили её от нагрудника. Кажется, она вздохнула с облегчением, оставшись в одной рубахе. С наручами дело шло не лучше. Она почти перестала помогать, но и не сопротивлялась. Когда кусок кожи, скрывавший её левую руку, упал на землю, на лице дикарки промелькнула тень недовольства. Я присвистнул и взял в руки её запястье: чёрный крест с кольцом – символ вечного сна, выжженный на коже.

– Дикарка, которая поклоняется смерти? – спросил я. Ответом было молчание.

Не враждебное, просто равнодушное, будто я спросил какую-то глупость. Это равнодушное презрение пропитывало её насквозь. Я не люблю высокомерия в тех, с кем говорю, но её поведение мне понравилось. Я вытер пот со лба и посмотрел на свой трофей. Ещё бы снять рубашку, но тут без драки точно не обойтись. А после драки можно только иметь её, говорить она не согласится. Я решил немного потянуть. Отошел назад и, взяв со стола бутылку, сделал большой глоток вина.

Альдэ

Что я знаю о Койгреах?

Их светлая кожа слегка отливает голубым. У них серебряно-белые, а иногда чёрные, даже в синеву, волосы. Глаза синие или зелёные, и в них искорками мерцает золото.

Одежды их изящны, мы не встречали раньше таких. Платье украшают вышивки из маленьких разноцветных камней. Большинство Мак а’гхеалах одеваются в тёмные, земляные цвета – такие, что позволяют, должно быть, им легко укрываться в окружаюших чёрных камнях.

Другое дело – во время празднеств и кутежей. Тут Мак а’гхеалах выбирают самые яркие цвета.

Волосы они заплетают в косицы, а иногда собирают в высокие хвосты, перевивая бусинками и разноцветными нитями.

Мак а’гхеалах очарованы магией. Колдовство для них означает власть. А Койгреах очарованы и ей.

Импульсивность – их величайшая беда. Мак а’гхеалах не могут сосредоточиться на чём-то одном.

Как никакой эльфийский народ, кроме, разве что, Солнечных эльфов, они жаждут магии и власти. Мак а’гхеалах не гнушаются раздвигать границы тайных знаний в поисках тайных путей, даже если им угрожает смерть.

Падки на азартные игры, не мыслят жизни без выпивки, пиров и кутежей и так несерьезны, что кажется, даже война – шутка для Детей Луны

Койгреах говорят на наречии Луны, жутко исковерканном истинно эльфийском языке. Впрочем, могут, безусловно, говорить и на других. Все умеют писать.

Поклоняются демонам, с которыми пять столетий назад заключили контракт.

Если что-то ценное они и могут делать – это чудесные музыкальные инструменты. Инструменты эти часто зачарованы, на вид чисты и тонки, и часто украшены самоцветными камнями и изготовлены из редких материалов.

В битве любому оружию Мак а’гхеалах предпочитают длинный прямой клинок, рапиру, реже – арбалет или лук.

Доспех их, подобно другим деталям одеяния, выглядит древним, но всегда выполнен с безупречным мастерством.

Не могу сказать, какие чувства вызвал лунный, заявивший, что отныне я – его вещь. В его словах была сила. Уверенность. И… что-то ещё. Но он был врагом. Я отчётливо ощущала исходящую от него угрозу. Весь он дышал жаром. Его приказы были странными. Я не знала, как мне следует их понимать. Желание держать пленницу – роль свою я понимала вполне ясно – без доспеха было естественно. Но аккуратные пальцы Лунного, горячие, как угли, заставляли думать не о плене. Простите, предки, даже не совсем думать. Я слишком долго была в одиночестве. Сейчас я поняла это абсолютно ясно, иначе откуда такие мысли, терзающие меня?

Освободиться от доспеха было приятно. Он давно уже давил грудь, но снять его в лесу, где угроза таилась под каждым кустом, я не могла. Я расслабилась ненадолго, забыв, что не выполнила приказ целиком. Руки Лунного вынули из кожаного панциря мой локоть и замерли на метке. Осторожные. Сухие. Безразличные. Лунного не пугало ни моё имя, ни моя судьба, начертанная на коже. Он назвался… Назвался моим защитником – защитником Смерти. Будто камень упал с души. Мне казалось, нет в мире существа, которое не проклянёт меня за то, что я жива.

Он отошёл глотнуть вина, а я внезапно с новой силой ощутил одиночество. Солёная волна горечи захлестнула меня. Лунный был врагом. Но только он, касался меня без страха и говорил со мной без ненависти.

– Сколько тебе лет? – услышала я спокойный вопрос. Для тюремщика вопрос звучал странно. Впрочем, почему нет? Мой возраст может помочь предсказать мои поступки.

– Триста, – сказала я.

Лунный поднял брови и улыбнулся.

– Ты выглядишь младше.

Любопытно, что он хотел этим сказать?

– Из какого ты клана?

Я молчала. Не хотела говорить и не могла. Как мне признать, что клана больше нет? Я жива, но те, кого я должна была защищать – мертвы. Моё молчание разозлило Лунного. Он принял его за бунт. Но оправдываться я не собиралась. Одиночество приучило меня говорить только тогда, когда есть что сказать. Лунный подошёл вплотную. Его руки легли мне на плечи. Это касание совсем не укладывалось в мои представления о вражде. Сердце забилось с новой силой. Его ладони поползли вниз. Хотелось избавиться от проклятой рубашки, отделявшей моё тело от сухих сильных пальцев. Я чувствовала, как вздымается под его ладонями моя грудь.

Вельд

Её тело… Под холодными доспехами было тёплым и чутким. Казалось, что я схожу с ума. Дикарка не сопротивлялась. Я ожидал, что она набросится на меня, едва я коснусь её обнажившейся кожи, но этого не произошло. Я был уверен, что она отшвырнёт меня прочь, когда я сдеру с неё старую льняную рубашку, но она лишь задышала глубже, чаруя меня естественными движениями своей груди. Только когда мои губы оказались на её шее, дикарка поняла, что творится неладное, и дёрнулась, пытаясь вырваться, но слишком слабо – я не верю, что такова была вся сила её тела.

Я решил, что, затягивая эту странную «прелюдию», лишь рискую упустить момент, и швырнул её на одеяла, животом вниз. Пленница тут же перевернулась, встречая меня яростным взглядом, но я успел придавить её тело сверху.

– Пусти, – выдохнула она.

Я приподнялся на локтях и улыбнулся.

– Могу пустить, – сказал я. – Пойдёшь к солдатам, и переночуешь у них.

Дкарка затихла. Мне нравилось, что она не лезет на рожон. Но чувство, что она что-то задумала, меня не оставляло. Я прошёлся поцелуями по её груди, пробуя кожу на вкус. Она оказалась солоноватой, но пахла лесом и чем-то странно близким и знакомым. Освободил её от штанов, насколько смог, и, запустив руку пленнице между ног, нащупал вход. Моя дикарка тихо охнула, когда палец проник внутрь.

– Тебя уже брали?

По злому блеску глаз я сделал вывод, что нет.

– Я или солдаты, – напоминание было необходимо, но от этих слов ярость в её глазах разгорелась лишь сильней…

Альдэ

Зачем – так? Я не могла понять. Лунный казался таким… Таким родным. Будто я вернулась домой. Я не сразу поняла, зачем он трогает меня, хоть и догадывалась, что такие прикосновения могут означать. Когда его губы коснулись шеи, меня прошило огнём. Я дёрнулась. Может, этим я обидела его? Руки исчезли. Исчезло тепло костра, сменившись жаром лесного пожара. Я оказалась на шкурах и едва успела перевернуться к нему лицом. Он действовал теперь резко и быстро, но это я могла стерпеть. Хуже были угрозы, слетавшие с его губ.

– Зачем? – выдохнула я, когда они прозвучали второй раз, но лунный ничего не ответил, продолжая покрывать жадными поцелуями мою грудь.

Хотела я этого? Да. Моё тело желало его, но я понимала, что он не собирается заботиться обо мне. Пальцы лунного уже были во мне. Страшно. Я не боюсь волков и медведей, а от того, что делали эти пальцы, мне стало страшно. Я поняла, что назад пути не будет.

Потом пальцы сменились большой и горячей плотью и стало по-настоящему больно. Если бы вернулись руки, согревавшие моё тело, я бы стерпела эту боль. Только бы не быть больше одной. Рук не было. Даже жадные поцелуи прекратились. Он просто пронзал меня насквозь удар за ударом, оставляя мне лишь одну возможность: шептать беспомощное «Зачем?». Лунный излился и откатился в сторону, не глядя на меня и не говоря ни слова. Я отвернулась к стенке шатра, подтянула обратно штаны и замерла, обнимая себя руками и уставившись перед собой.

«Зачем – так?» – крутилось в голове, но ответа не было. Тепло разбилось холодными острыми осколками, которые резали душу тут и там.

Я плохо спала. Удивляться тут нечему – если учесть, что я оказалась в плену, и мой пленитель, чужак из племени, которое могло вызывать во мне только ненависть, спал рядом со мной. Но я не чувствовала злости – не знаю почему, может быть, попросту не могла.

И ещё, наверное, потому, что его лицо я уже видела – в кругах, разбегавшихся по воде. Это было полгода назад. Тогда над лесом ещё стояла весна, и пение птиц без всякого к тому основания заставляло меня думать, что и для меня – изгнанницы – всё ещё впереди. Я спустилась из северных чащоб к Озеру духов – луна и ветер вели меня, и потому я отважилась задать Оракулу вопрос. Я хотела знать: найду ли я когда-нибудь тех, кто примет меня. Тех, кому буду нужна. Тех, кто возьмёт меня с собой. Я приблизилась к говорящему камню и опустила на нагретую солнцем поверхность ладонь, и раньше, чем согласно ритуалу кровь моя коснулась земли, сознание подхватил разноцветный вихрь, и тогда… тогда я увидела его лицо. Контуры его казались вырезанными из китовой кости самой искусной рукой. Кожа была белой, как крылья снежного орла. И на этом лице, принадлежащем, должно быть, духу зимней ночи – настолько оно было прекрасно и холодно – двумя искрящимися звёздами горели глаза.

Я повернулась на бок и посмотрела на чужака, лежащего рядом со мной. Он походил как две капли воды на того, кого мне показала священная вода. Но он был живым, и я не знала – плохо это или хорошо. Он был вовсе не тем, кому я хотела бы служить. И всё же… он был рядом со мной. И он был готов принять меня. Оракул сказал: будущее твоё за рекой – и я пошла. Не знаю, отважилась бы я когда-нибудь покинуть свой лес, если бы не этот странный ответ. Впрочем, Оракулы всегда говорили так, что в советах их было невозможно хоть что-то понять.

Вельд

Было тошно. Тошно от того, что всё произошло как всегда. От того, что теперь дикарка лежала, свернувшись больным животным, и смотрела в стену. Я хотел другого. И меня ни капли не успокоило то, что я смог удовлетворить свою жажду. Было немногим лучше, чем сделать это самому с собой. Куда больше хотелось просто прижать напряженную, гордую даже теперь спину к груди и смотреть, как дикарка будет засыпать. Но она была пленницей. Стоило помнить об этом. Она не позволила бы мне взять себя, если бы я проявил слабость. А так я получил самое простое удовольствие из тех, что она могла мне дать. Я положил локоть под голову и попытался уснуть. Нападения я не боялся. Долгие годы в доме Волка приучили меня просыпаться от малейшего шороха.