Дикая стая

Глава 4. ПЕРВЫЕ ШАГИ

Ольга уехала в Октябрьский через три недели. Она прочла Корнееву все инструкции и правила, объяснила, как применять их на практике. Вместе они проверили каждый приток, всю реку, которые теперь назывались участком надзора.

Гоша, проводив Ольгу, еще несколько дней удивлялся сложившимся между ними отношениям. Нет, они не спали в одной постели, их не потянуло друг к другу, но почему он скучал по этой взбалмошной, взрывной и грубоватой женщине? Почему именно ее так не доставало в каждом дне, особенно вечерами, когда она сидела в кресле или на койке, поджав под себя ноги, что-то рассказывала или молча слушала поселенца?

Они научились понимать друг друга без слов, с одного взгляда. Оля старалась во всем помочь Гошке, никогда не врала ему, и он невольно привык к этой женщине. Она и сама обронила перед отъездом, впервые не хочет уезжать из Усть-Большерецк и если б ни работа, осталась бы тут навсегда. Мужику такие слова согрели душу. Еще бы! Ольга был много моложе Гоши, хороша собой, а главное — стояла на своих ногах, пользовалась большим авторитетом на работе, была сложившимся, серьезным человеком с четкими представлениями о жизни и своем месте в ней.

— Как же это я теперь буду без тебя? — спроси! поселенец женщину перед отъездом.

— Остановись, Гоша! Нам нельзя давать себе волю. Надо остаться коллегами и не больше того! — посерьезнела, посуровела Оля.

— Почему? — не понял человек.

— Ты меня поймешь позже, когда поработаешь, Тогда вопросов не будет. В семье не должно быть двух инспекторов!

— Отчего так?

— Два смертника — это много! Кто-то один рискует

— С чего взяла, что смертники? Сама уже вон сколько лет работаешь! — засомневался Гоша.

Тогда Ольга сняла кофту, повернулась к поселенцу спиной, и человек увидел следы пулевых и ножевых ранений.

— Теперь понял? Вопросов нет?

— Уходить тебе нужно. Оно, и впрямь, — не твое это дело!

— А куда пойду? Без работы половина поселка осталась. Замужние подрабатывают интимом, чтоб детей накормить. Да и привыкла к своей работе. Сдохнуть где хочешь можно! В любую пургу. Все от судьбы…

— Оль, ты хоть изредка звони!

— Это непременно. Я всегда буду помнить тебя!;

— Когда в отпуск собираешься?

Нам его каждый год зимой дают. Аж на два месяца.

Давай ко мне заруливай!

— На все два месяца?

— Ну, да, конечно! — подтвердил Гоша.

А не слишком обременю?

— Наоборот, ждать буду!

- Ловлю на слове! Знаешь, с тобой просто и легко. Хоть голиком в одной постели валяйся, ты не прикипишь! Такое впервые! Значит, тебе можно доверять. А насчет отпуска, так то мы еще обговорим. До зимы время есть. Если будем живы, почему бы нет?

— Ты береги себя, — попросил Гоша тихо.

— Гошка, уж не влюбился ли ты в меня, старый козлик? — рассмеялась Ольга, спускаясь к реке.

— С чего взяла? Ишь, возомнила о себе, щипаная курица! Размечталась мокрица на солнышке! Не родилась средь вас, двухстволок, та, на которую я оглянулся бы, — вспылил Гоша и тут же проверил, не забыла ли Ольга банку соленой черемши. Ведь вместе заготовили.

Женщина хвалила мужика за сообразительность, в тому свое вспомнилось, когда нарвался на черемшу в одной из зон. Дикий чеснок ели зэки жадно. Знали, от цинги нет ничего лучше. А тут целая полянка у болота. Гоша показал Ольге черемшу. Собирая ее, не заметили подкравшийся волчий выводок. Шестеро подросших за зиму волчат и волчица были голодны, окружили со всех сторон и выжидали сигнала матери к нападению. Но та не спешила, уловила запах ножей в человеческих руках, не хотела рисковать собою и волчатами. Те дрожали от нетерпения, то и дело выглядывали из-за кустов и кочек, смотрели, не ушли ль люди с болота? Те не торопились. Срезали черемшу у самого корня, клали в рюкзак, но держались подальше от трясины. Волки всегда загоняли туда свою жертву. Оттуда никто не мог вырваться: ни олень, ни медвежонок,

ни человек. Сколько их разнесли в куски по бол теперь ни счесть.

Вот и эти двое подошли к опасной черте. Е шаг, всего шаг, а дальше — трясина. Людей, конечно испугает большое количество волков. Если налет стаей, эти двое не успеют защититься. Первое, одолеет людей, это страх. Его и минутного хват Надо отрезать им дорогу к реке, стать на пути. Пусть бегут в топь! Волчица высунула морду из засады дав сигнал стае сомкнуть кольцо, сама вышла из кустов.

Гошка интуитивно почувствовал опасность и выпрямился, увидел волчицу перед Ольгой. Та резала черемшу и не видела зверя. Волчица уже приготовилась к прыжку, когда Корнеев бросился к не крикнув:

— Куда косишь, падла?!

Ольга от внезапности подскочила. И тут на не налетел волчонок. Поселенец тут же оказался пере волчицей. Она не побежала от человека, а прыгнул на Гошку, норовя порвать ему горло. Так она делал всегда. Горячая слюна закипела на клыках. Зверь соскучился за зиму по теплой крови. В человеке ее много, ударила грудью мужика. Такими ударами многих сшибла с ног, никто не мог выстоять. Но что это.

Нет, она не промахнулась. Человек опередил е и распорол пузо. Когда успел?

Волчица коротко взвизгнула, свалилась под ноги теряя силы. Куда там вскочить и повторить прыжок, не может ползти. Она скульнула жалобно, а люди тем временем уже убивали волчат. Она не могла дать им сигнал уйти в болото. Волчата были слишком голодны и не оглядывались на мать. Пустое пузо мутит голову!

Волчица еще успела увидеть, как женщина, зажав подранное бедро, рассвирепела хуже зверя и, прихватив волчонка, задушила его в руке, потом второго пырнула в бок ножом. Еще двоих зарезал мужик.

лишь двое волчат, поскуливая и повизгивая, убежали в болото. От голода или от страха мчались без оглядки. Может, эти доживут до зимы, станут взрослыми, если не выйдут снова на человеческую тропу, — закрыла глаза волчица. А вскоре Гошка вытряхнул ее из шкуры, Ольга помогла управиться с убитыми волчатами.

— Сапоги из них тебе закажем! И шапку! — радовался Гоша.

Он не удивился и не испугался этой встречи.

— Я видел людей похлеще волков! На зоне хватало всяких! — сел к костерку в конце дня.

— Расскажи, о чем вспомнил? — подсела Ольга рядом.

— О прошлом… Забыть бы его, да никак не могу.

— Расскажи что-нибудь, — попросила женщина.

— Да вот сегодняшняя встреча тряхнула малость. Будто на минуту в зону возник, в свой барак. Там звери покруче имелись. Особо пахан. У него кликуха была Кабан. В точку влепили. Зверюга против него — человек! Скорый на расправу, свирепее целой «малины». А силища как у медведя. Заводной, взрывной, главное, стопоров у него не имелось. Без тормозов дышал. Не только зэков, всю администрацию держал в «клешнях». Как-то опера вздумали его отправить на «пахоту», чтоб лед для рыбокомбината колол вместе с зэками, — усмехнулся Гоша и продолжил, — опера не успели договорить. Пахан взял их за шкирки, поднял под потолок, трахнул головами и швырнул на пол со всей силы, потом на горла наступил. Так и кончились у него под ногами. Кровь брызнула во все стороны, и все на том…

— А его не расстреляли?

— Кто к нему подойдет? Он любого уложит. К тому ж в бараке все за него стеной встанут. Не дадут в обиду. Однако и Кабан лажанулся. Был средь фартовых молодой пацан. Путевый кент из него получился бы. Да заставил его Кабан срезаться в «рамса».

Тот продул, а отбашлять нечем. Кабан потребовал «бабки» на стол тут же. Пацан был пустой, как барабан. Пахан не захотел ждать и на глазах у все голыми руками свернул мальчишке «репу». Тот крикнуть не успел. Куражился пахан, ну, а фартовым по кайфу пришлось. Вот и наехали на Кабана целой стаей. За жмура не простили. Как не силен был завалили падлу, замокрили мигом. Запороли финачами. Уже замоченного за барак выкинули как пса. Никто из спецотдела даже не дергал зэков, не спрашивали, кто замокрил Кабана. Оно и ежу понятно, что кучей урыли. Всех достал паскуда. И на меня наезжал. Базлал, что моей «репой» сторожевых псов похарчит…

— А за что?

— Не шестерил ему. Вот и взъелся! Да только не обломилось меня урыть, самого уделали. Зверюга был редкий. Таких не жаль.

Ольга молча сочувствовала поселенцу. Она понимала, что уберег ее от неминуемой смерти, ведь, успей волчица на миг раньше Гошки, Ольга не смогла бы опомниться. Что там волчонок? Он слегка ободрал бедро. Оно быстро зажило, и баба о нем даже не вспоминала.

Гоша ходит по квартире как потерянный. Вон на диване лежит Ольгина расческа, на умывальнике ее зубная щетка. Там, под койкой — тапки, которые она носила. Да и ужин некому приготовить. А ведь привык к ее заботе, вниманию. Гошка скульнул забытым щенком. Как хочется мужику, чтобы его снова погладили по кудлатой голове, как ребенка, и, слегка ущипнув небритую щеку, сказали тихо: «Гошенька, чертушка, а ведь ты самый лучший на свете. Жаль, что не все это видят и знают; что равного на всей земле нет..».

А уж как хочется быть лучшим хоть для кого-то! «Может, к Анне подвалить? Но зачем она мне? — представил бабу, и поселенца тут же передернуло. —

Her! He надо! Лучше к Любке! С этой хоть какой-то толк, но именно она несколько раз видела меня с Ольгой. Конечно, не поверит, будто не грешен. По себе судить станет! — заглянул в стол, а там ни куска хлеба, пусто. — Хочешь, не хочешь, надо идти на пекарню». Гоша одевается, идет знакомой дорогой.

— Чего ж один возник? Где потерял свою охранницу? Иль пропил? — встретили бабы на пекарне.

— Она уехала домой, в Октябрьский. Кто я для нее? Инструктор, с ней не пофлиртуешь. Моложе меня намного, еще борьбой занимается. Мне только того и не хватает. К ней мужики на пушечный выстрел не подходят. Хоть и молодые, а не рискуют, здоровье берегут. Я что, дурнее их? — ущипнул Любку за задницу, давая понять, что не прочь встретиться, провести вместе ночку.

Пекариха оглянулась:

— За хлебом намылился?

— Не только, — ответил тихо.

— Возьми из последней выпечки, с полки. А я через пару часов освобожусь. Только в этот раз не линяй никуда из дома. Не то поймаю, запеку вместо сосиски в каравае.

— Да где ж ты видела сосиску в сапогах и брюках? — рассмеялся мужик.

— Долго ли раздеть? — подбоченилась Любка.

Зная, что этой бабе от шутки до дела — одна секунда, Гоша бегом выскочил на крыльцо, держа в руках два горячих каравая, и едва не сшиб с ног поднявшуюся на крыльцо Анну.

Он не узнал ее и оглянулся на знакомый голос:

— Вот чучело! Уже и отсюда выкинули тебя?

— Дура! Колода гнилая! Меня не выгнали, сам спешу.

— Куда теперь торопишься? Иль каждую одиночку по очереди навещаешь?

Гошка вгляделся: Анна или нет?

На ногах туфли. Чулки не морщинятся на коленях. Теплый костюм ловко пошит по фигуре бабьей. На шее цветастая косынка, аккуратная прическа на голове. В руках сумка, но не потертая, старая, а новая яркая. Анна даже губы подкрасила и смотрелась совсем иной, опрятной, подтянутой.

— С какого праздника вырядилась? Иль замуж вышла? Может, опоздал с поздравлением? — усмехнулся поселенец.

— Да за кого выходить замуж? Мужики поизвились. Нет их здесь. Одни алкаши! Им бутылка милей бабы. Ну, еще кобели, навроде тебя, которые баб чаще носков меняют. Такие самой не нужны.

— Глупая ты, Анька! Ну, что мелешь? С кем меня видела, что зряшное плетешь? — возмутился Гоша.

— Ни одна я, весь поселок видел, как кралю- в лодке по реке катал. Все кусты и кочки обваляли с нею! — покрылось лицо пятнами. Анна выдала себя с головой.

— Значит, я — в спросе! — рассмеялся человек, радуясь, что даже Нюрку проняло его равнодушие. «Вон как следить за собою стала. Уже на бабу похожа, а не на чучело с огорода. С такой можно вечерок скоротать», — подумал Гоша озорное.

Он шел домой, не оглядываясь и не зная, что вслед ему смотрела с крыльца пекарни Анна, и злые слезы текли по напудренным щекам. Обидно было, ведь вот и ее, и Степку к нему потянуло. Признали его, не посмотрели, что поселенец, а он сбежал от них, перестал навещать, что-то оттолкнуло.

«Конечно, у меня ребенок! В поселке полно одиноких баб. Этому уже своих мало, чужую приволок, на виду у всех ее катал. Про меня думать забыл.

А соседки, те, что видели у нас Гошку, нынче потешаются. Смеются надо мной. Ну, почему я такая невезучая? Вот приоделась как все, а он все равно не глянул, только высмеял, чума косматая! Он —

не спросил. Да я, если захочу, десяток таких Гошек заимею!» — вытерла слезы и вошла в пекарню.

Гошка заранее готовился к встрече с Любкой, накрыл на стол. И баба не обманула, пришла, как обещала.

— А знаешь, поселковые радуются, что тебя в рыбнадзорную инспекцию взяли. Чего греха таить? Ты уже свой, договориться можно будет. Не то, что с прежними! Их никто не сумел уломать, а людям жрать надо. Как без рыбы в зиму оставаться? На одной картошке и хлебе? Говорили, убеждали, уговаривали, но нет, не обломали. Вот и кончилось терпение, когда половину поселка мужиков пересажали! Самих урыли и правильно сделали! — тарахтела баба.

— Ты так думаешь? — поперхнулся хлебом Корнеев.

— А тебе не жаль тех, кого за рыбу на зону отправили? На два, на три года? От семей, от детей отняли! Иль те инспекторы рыбу себе не ловили? Или только им можно?

— Люб, ты зачем пришла? Уламывать меня заранее? До нереста есть время, успеем поговорить, — погладил крутой бабий зад.

Любка сразу сменила тему. Голос бабы стал тихим, воркующим:

— Сколько ночей тебя вспоминала, зайка. Все ждала, когда придешь. А ты никак не шел. Мучитель! Иль вовсе позабылся со своей залетной? Знаю, что она из Октябрьского, но и меня нельзя бросать так надолго,— упрекала Любка.

— Ты ж сама велела не подавать виду, не выдавать тебя. Ведь я — поселенец, вроде недочеловек! — усмехнулся горько и почувствовал, как погасло желание к женщине.

— Гошка, ну что же ты? — тормошила его баба.

— Погоди, перекурю. Забыть надо. Иначе не смогy, — встал с постели, вернулся на кухню.

— Зайка, ты чего? Иль впрямь на чай позвала. Я на другое рассчитывала.

— Люб, а что про меня трехнешь, если браконьеры? — спросил глухо.

— А зачем убивать? С тобой договориться можно;

Ты умный, зону прошел. Зла никому не сделав и тебя никто пальцем не тронет.

— Смешная! Для чего меня в рыбоохрану взяли. Чтоб местных ублажать?

— Так не за «спасибо»! Тебе «бабки станут давать.

— Не дошло! Ты-то чего про мужиков печешься.

Кто они тебе? — глянул пытливо.

— Не о них, о тебе думаю загодя.

— Так я и поверил! — рассмеялся Георгий.

— Не век в поселенцах дышать станешь. Освободишься, нормальным человеком будешь.

— И что тогда? — спросил глухо.

— Открыто сможем жить. Семейно, как все нормальные люди!

— А ты меня спросила?

— Или откажешься? Я ж тебя задавлю, гада!

Я ж все обсчитала загодя! За четыре зимы, что ту в инспекторах дышать будешь, мы наберем и на квартиру, и на колеса. Я сама «навары» твои сберегу. Скажу тебе, сколько с кого снимать надо. Когда освободишься, уедем на материк. При «бабках» где угодно осядем и задышим кучеряво. Или что не так, зайка? Выходит, ты уже все обсчитала и порешала без меня? А я, дурак, сопли пустил, размечтался, что тебя ко мне потянуло по-человечески, без выгоды.

— Ты что? Оскудел на головку? — отшатнулась Любка враз. Она сидела у стола полуголая, рыхлая, увядающая баба и с удивлением смотрела на поселенца. — Чего кобенишься? Теперь все так живут. Для постели у меня и без тебя сыщется батальон. Было б желание. Я берегу себя, чтоб с тобой на материк податься. Давай копить вместе, на одну книжку. Так но лучше и неприметнее. Никакая проверка не подымется, и менты не додумаются. Потому заранее афишировать не надо, а потом сразу оба вместе уедем. А как ты хочешь? — вспомнила о Гоше.

— Не нужна мне семья. Особенно такая, в какой на годы вперед высчитали. Вот только главное забыли, самого не высчитала!

— Как это? Конечно, с тобой! Даже расписаться согласна! Иначе, что я скажу? Кем тебе прихожусь? Пора нам с тобой определиться заранее!

— А если меня убьют? — спросил Гоша.

— Кто? За что? — не поняла Люба.

— Ну, если не соглашусь на «навары»?

— Разве ты псих? Кто ж от денег откажется?

— Прежних инспекторов не сфаловали!

— Где они? Иль ты следом за ними согласишься?

— Я еще ничего для себя не решил. Не хочу спешить. А уж если надумаю, то сам, без чужой помощи, — глянул на бабу с насмешкой.

Та поняла.

— Так ты не хочешь? А я думала, обрадуешься! Ну, смотри, прокидаешься! Больше не предложусь. Ко мне что ни день в хахали возникают. Тебе не ровня, даже начальники. Ты против них во всем слабак.

— Зачем меня, а не их обсчитала? Иль тоже не согласились с твоей мечтой? — съязвил Гоша и влез в брюки, надел рубашку.

Люба натянула платье и, оглянувшись на поселенца, обронила вполголоса:

— Нету от тебя проку. Ни в чем! Вовсе скис! — неторопливо оделась и вышла из дома в ночь, прикрыв за собою дверь.

О продолжении отношений не говорили. Не стало смысла. Они расстались молча и навсегда.

Гоша целыми днями пропадал на своем участке. Расчищал реку и притоки от коряг и затонувших деревьев, готовился к предстоящему нересту рыбы.

Домой возвращался по сумеркам. Он сам себя за жал работой, чтобы быстрее скоротать время, считал его уже не на дни, на месяцы и радовал что путь к воле становится короче.

Милиция Корнеева не могла застать дома. По ленец уходил на реку с рассветом, когда поселок е спал. Ложился в постель, когда во всех окнах у было темно.

Время шло быстро, но однообразно. Гоша себя загнал в жесткие рамки и работал, сократив отдых до предела. Изредка он появлялся в магазин набирал продуктов и снова спешил на реку. Корнева никто не гнал туда, никто от него ничего не требовал. Поселенец убегал из дома от своего одиночества. Здесь, на реке, он был нужен, а вот в поселке и дома — никому. Никто не ждал его, не приглашал в гости, не назначали встреч, и мужик постепенно дичал, научился разговаривать с лодкой, рекой, птицами. Выходя на берег отдохнуть, гладил дерево. Шутил с ними по-своему. Завидев бурундуков, кормил их сахаром и предупреждал, уговаривая каждого:

— Гляди ж, рыжий змей, не попадай в бабьи лапы. Не то обсчитают и тебя! Разуют, разденут, не спросив согласия. Так ты уж лучше холостякуй, как Слышь, чумарик? На хрен нам бабы? Одна морок от них! — добавлял такое, что бурундук сахаром д^- вился.

Гошка после Любки и вовсе перестал доверят бабам. В пекарню не ходил. Хлеб покупал в магазине, а встречаясь с пекарихой, отворачивался, словно никогда не был с нею знаком. Баба презрительно поджимала губы, но задеть Гошу побаивалась, знала, может облажать круто.

Поселенец долго ждал звонка Ольги, но та не спешила объявляться, и мужик поверил, что забыла она его. Но однажды вернулся домой и только сел поужинать, зазвонил телефон. Гоша был уверен, что это участковый. Он взял трубку и услышал голос Оли:

Привет, лапушка! Как ты там, кореш? Не забыл меня? Узнал?

- Ольга, что так долго не объявлялась? — дрогнул голос человека.

— Надоедать не хотела.

— А я все время ждал! Думал, что забыла меня Совсем.

— Ну, что ты! Каждый день вспоминаю!

— И все матом? — улыбнулся Гоша.

— Зачем так? Скоро путина, начнется нерест. Береги себя, слышишь? Я очень хочу, чтоб ты выжил. Не лезь «в бутылку» с поселковыми. Закончи сезон спокойно. Дай возможность провести отпуск у тебя, Гоша.

— Хорошо! Я постараюсь ради этого, — пообещал Ольге.

Они еще долго говорили, обменивались новостями, обсуждали наболевшее. Когда закончили разговор, трубку класть на рычаг не хотелось.

— Оль, так хочется увидеть тебя! Соскучился как по родной сестренке. Веришь?

— Я тоже, — услышал тихий ответ. — Одно утешает, когда начнется нерест, время полетит вприскочку. Не только недели, месяцы не заметишь. До осени оглянуться не успеешь. Лишь бы у тебя все благополучно обошлось. Я звонить буду! И ты не теряйся. Если не в общагу, хоть на работу мне брякни. Договорились? Запиши мой номер, — продиктовала и, попрощавшись, положила трубку.

А через неделю Гошка сел в лодку и только вывел ее на середину реки, увидел «гонцов» горбуши, первый косяк рыбы. Он был небольшим и все же пробился «уже к самому поселку. Гоша улыбался. Радовался, наконец-то дождался начала, и теперь осторожно вел лодку следом за косяком.

Рыба шла по расчищенному руслу реки без препятствий, легко подплыл косяк к перекату, и тут Гоша увидел, что рыбины не пошли в обход по глубокой

воде. Они пробивались по гальке, протискиваясь между камней, перескакивали мелководье. Спешили к нерестилищам, откуда три года назад вышли в вот оно, это место! Песчаное дно усеяно мелкой галькой. Сколько таких искусственных нерестилищ сделал поселенец своими руками! Пусть ни все обживут горбуша и кета, хотя бы часть, но и такое в рад человеку, все не зря старался.

«Надо в устье наведаться, чтоб не перегороди пограничники своими сетями путь косякам. До «большой рыбы» уже не больше недели осталось. Так говорила Ольга. А она тут работала, знала что и как тут проходит, — видит Гошка, как большая серебристая горбуша ткнулась в песок, пока не выкопала ямку. Рядом с ней в томительном ожидании — самец, торопит подругу, подталкивая в бока, чтоб та поторопилась выпустить икру.

«Ишь, хмырь горбатый, туда же! В мужики прибился. Детвору заиметь вздумал! Хотя, что собой представляешь? Глянь на себя, черт пучеглазый! Куда спешишь? Ведь вот справишь свое мужское и отстанешь хвост как последний фраер! Помянуть станет некому. И если б не мальки, кому ты сдался б? 3ачем жил? — задумался человек о своей судьбе.

У тебя мальки останутся, а у меня и головастиков будет. Все мимо прошло, пролетело через штанин Вот и посуди, кто с нас нужней и от кого проку больше. Ты свою бабу аж из морей сюда привел, а у мен одни отставки», — махнул рукой досадливо и почуствовал на себе чей-то взгляд.

Корнеев оглянулся на берег, увидел старика Селюкина. "Тот позвал Гошу:

— Заруливай ко мне! Обмоем начало путины! — показал бутылку водки.

Гоша подвел лодку к берегу, вышел, присел рядом. Селюкин вытащил из кармана стакан, налил, подал поселенцу.

— Пей, — предложил негромко.

Неохота! Да и работа есть, управиться б к вечеру и отказался от угощения.

Гош, поговорить хочу с тобой.

Валяй!

Сам знаешь мою семью. Одних мужиков четверо, да жены, столько ж будет. Внуков уже имеем, заработки — пыль.

— Что хочешь от меня? Я твоих детей и внуков № стружил. Сам нарожал? А зарплаты теперь всюду жидкие.

— Так ты помоги!

— Чем?

— Не секи нас! Дай возможность наловить рыбы. Конечно, не горбушу. Следом за ней кета пойдет. К зиме запасти хочу, все ж не единой картошкой давиться. Детей жаль, сами уж ладно, — вздохнул тяжко.

— Пойми, я не могу разрешить. Увидят поселковые и скажут, чем мы хуже? Почему Селюкиным можно, а нам нельзя? Что будет, понимаешь? Всяк свою сеть поставит и тоже для семей. Не могу разрешить. Да и не мое это!

— Я ж не на халяву. Заплатим!

— Не возьму. Не могу. Не хочу на зону возвращаться, а увижу, что самовольно ловите, сообщу куда надо!

— Шутишь? Иль тебе чужое жаль, ведь не у тебя возьмем. Ты-то сам кто? Небось, не с добра воровал. Не хватало? А теперь нас ментам сдавать? Подумай, что ты сморозил? Иль мозги заклинило? Я ж к тебе по-хорошему, как к своему. Добро не знал бы меня, здесь же все, в одном поселке мучаемся. Ну, как в зиму без рыбы оставаться?

— Отнерестившуюся бери! Другую не дам.

— Кому она нужна после нереста? Ее даже собаки не жрут: гниль и труха. Это едино, что падаль жрать! — возмутился старик.

— Я свое сказал! — встал Гоша.

— Ох, и зря гоношишься! Мы ведь и не так гордых обламывали! Против всего поселка не п прешь, кишка тонка! Другие с тобой разговаривать не станут! — окинул поселенца злым взглядом резко встав с земли, пошел в поселок.

«Хрен вы из-под меня откусите! Никому не о ломится. Я здесь хозяин!» — вернулся инспектор в лодку.

Через три дня Гоша решил посмотреть, как идет рыба в устье. Косяки ее с каждым днем увеличивались, рыба шла плотно, Корнеев не уходил с реки. Одного не мог понять, почему не начинаете сплошной нерест, о котором так много слышал в инспекции.

Человек поехал к устью Широкой, не спеша опускался вниз по реке на веслах. Мотор не заводил чтоб ненароком не травмировать и не губить рыбу, Гоша держался близко к берегу, и лодку хорошо скрывали от глаз деревья.

До пограничной заставы оставалось совсем немного, когда Георгий услышал громкие голоса и смех:

— Да тяни живей! Чего застрял? А то к обеду уха не сварится. Шустри, говорю!

— Кончайте базар! С чего развонялись? Нагрянет какой-нибудь гад и всех за жопу возьмет.

— А для чего у нас автоматы? На всех козлов хватит пуль! Никого не обидим, каждого накормим досыта!

— Ну, давай второй конец сети вытаскивай на берег!

Гошка заторопился. Не успели пограничники вы-; тащить сеть, как поселенец оказался рядом.

— О! Инспектор прибыл! Легок на помине!

— Сам пришел иль черти принесли?

— Живо выпускайте рыбу обратно! — почернел с лица Гоша.

— Чего? У тебя что, «крыша поехала», придурок? Иль ты забыл, кто мы? А ну, проваливай отсюда! —

подошел к инспектору грузный верзила и хотел схватив Гошу за шиворот, зашвырнуть в реку под дружный хохот.

Но он не знал, на кого нарвался. Верзила еще не успел взяться за Гошу, как удар сокрушительной силы сшиб его с ног и, закрутив в спираль, сбросил прямиком в сети на выловленную горбушу.

Ребята-пограничники онемели от удивления и мигом умолкли. Ведь верзила — сержант, уже три года подряд держал верх над всеми солдатами. Он материл и бил, отнимал деньги и посылки, хамил офицерам, и все безнаказанно, потому что имел непобедимые боксерские кулаки. Тут же он потерпел оглушительное фиаско и теперь не мог выбраться из сетей, тонул в рыбе, захлебывался в слизи и чешуе, отчаянно, грязно матерился, просил о помощи, но никто не спешил к нему на выручку.

— Ну, что козлы? Кто следующий? — гаркнул Гоша, но желающих не нашлось.

Корнеев включил рацию и сообщил в инспекцию о случившемся.

— Высылаем катер вместе с милицией, — последовал ответ.

От заставы к ребятам вскоре прибежал заместитель командира. Гоша издалека узнал его.

— Что тут случилось? — спросил офицер у всех.

Поселенец отвернулся. Офицер подошел вплотную:

— Зачем разыгрываете комедию? Мстите за недавнее? Пакостный человечишко! Или не знаете, что у нас есть своя квота на лов рыбы для питания солдат? Мы — не браконьеры! И не вам, зэку, указывать нам, защитникам отечества!

— Захлопнись, мразь! Мокрожопый лидер! Тебе ли базарить? Еще откроешь пасть, до самой вонючки ее порву! — пригрозил поселенец.

Офицер, заикаясь, возразил. Потом вдруг вспомнил, что его обозвали лидером, вскипел и приказал ребятам успокоить и охладить гостя, кивком на реку

указал. Тут Гоша опередил, поддел офицера под подбородок. Тот лишь подошвы показал и тоже ухнул в сети.

Инспектор сел на берегу, спиной ко всем. Злил «Нерест только начался, а уже воруют! И главное кто? Пока я с ними разборки устраиваю. Что твориться на Широкой, возле поселка? Надо ночью дежурить, ловить у костров на разделке рыбы», — дум поселенец и слушал, как пограничники вытаскивали из сетей офицера и сержанта.

— А ну, шмаляйте на берег, отморозки! Оставить всех на местах, пока вас всех не продырявил! — схватился за пустую кобуру.

Пограничники бегом выскочили из реки.

— Ты, полудурок, кончай цирк ломать! Не то сраку твою так уделаю, всей рыбе на смех! Понт хмырь корявый? Чего под нас копаешь? Мы обсохнем, а вот ты сгниешь до осени. Кибенизируйся сюда, пока тебе кислород не перекрыли! У нас все свои! А ты, падла вонючая, завтра будешь в зоне «параши» ложкой говно хавать! — вопил сержант сетей, в которых окончательно запутался.

— Инспектор, давай расстанемся миром. Линяй ты от нас! И скажем, что произошло маленькое недоразумение, которое мы сами меж собой уладили.

Ну, к чему нам, соседям, враждовать? Тебе что, мало рыбы? Да ее прорва! Всем хватит, — уговаривал майор.

— Иди ты в транду! — ответил Гоша на все увещевания офицера. Ребята-пограничники громко рассмеялись.

— Чего ржете, дурье? Не меня, вас за задницу возьмет рыбнадзор! Вы ловили!

— А кто приказал? — подал голос кто-то из пограничников.

— Не домой, вас хотели накормить! — подал голос офицер и перевалился через сеть, подплыл к берегу.

Следом за ним выбрался из сетей верзила. Он отжал рубашку и, подойдя сзади, поддел Гошку сапогом под зад. Тот, распластавшись по-лягушачьи, плюхнулся в сети ничком. Попытался вскочить, но, поскользнувшись на рыбе, упал снова. Ухватился за край сети, выскочил в реку, но тут же увидел, как Юрзила взял в руку кол, которым крепили сеть. Глаза сержанта налились кровью, он не умел прощать поражений и собирался свести счеты. Но в это время из-за сопки показался катер рыбинспекции. На борту стоял Александр Иванович Назаров.

— Самого черти принесли! Ну, теперь накрутит Кишки на кулак! Этот просто так не появится. Как Пипок обдерет! — ворчал майор недовольно и прикрикнул на сержанта, — ну, что стоишь как фалус? Выброси дубинку! Иначе такое наклепают, до смерти не очистишься! Всего в фекалиях изваляют. Это ж Самые поганые люди, рыбинспекторы! Им мало вместе со штрафом шкуру с задницы содрать, еще потребуют, чтоб им спасибо сказали. Слышь? Иди ты Отсюда, подальше с глаз, от беды. Не то ляпнешь, и все лопухнем.

Но не успел сержант уйти, его остановили и попросили задержаться.

Александр Иванович Назаров внимательно выслушал Корнеева, потом — ребят, офицера. Вытащил из папки акт о нарушении, проставил номер и попросил пограничников пригласить сюда командира заставы. Назаров тем временем заполнял бумаги.

— И сколько с нас? — затянул майор.

— Штрафные уже заполнил. Это заявление о привлечении лично вас и сержанта к уголовной ответственности! — холодно ответил Назаров.

— За что? — вобрал голову в плечи офицер.

— Вам объяснят, — пошел навстречу командиру заставы.

— Георгий, вы составили акт? — подозвал поселенца Назаров, переговорив с командиром.

— Да, только фамилии надо поставить.

— Давайте, я их впишу! Все вместе сегодня передам в прокуратуру. Пусть там разберутся. Нам сообщат результат, — сказал человек и спросил: — у тебя в поселке? Спокойно или нет?

— Сегодня ночью пойду дежурить. Уж слишком подозрительная тишина на реке.

— А ночью на костры станешь охотиться?

— Конечно, иначе как рыбу будут потрошит Тут-то я и нагряну! — говорил Гоша тихо, так, что слышал его лишь Назаров.

— Будь осторожен! Помни, у них ножи! Кета оружие возьми с собой. Мало ли что, на всякий случай, — глянул на пустую кобуру, усмехнулся, — поселковых не проведешь! Народец тертый.

Гошка рассказал Назарову о разговоре с Селикиным.

— Вот этого змея больше других берегись! Всем нутром чую, что двоих инспекторов именно он убил с помощью сыновей, но ни свидетелей, ни доказательств. За руку тоже не поймали, а убеждения к документам не пришьешь. Вот и ходит на воле. Будь осторожен, ведь бытует средь нас, рыбинспекторов нехорошее поверье. Пусть оно в твоем случае н оправдается.

— Это вы об обязательном третьем покойник среди инспекторов? И что этой жертвы требует сам река Широкая? Но ведь это просто легенда. Красивая и грустная. Она давно устарела, теперь другие времена настали. Кто поверит в старую брехню? — сморщился Гоша.

— Хорошо, что не суеверный, но другие твоего участка неспроста боялись. Видишь, вот этих ребят.С виду нормальные люди, а прижми, убьют запросто. Не мирятся с теми, кто на их пути стоит, потому что свое пузо всегда ближе. Вот и сегодня говорят, будто ты им за прошлую встречу мстишь, когда деньги у тебя забрали.

— Я о том давно память посеял! — слукавил поселенец.

Назаров усмехнулся, не поверив Гошке, и сказал ему:

— Здесь сам доведу, а ты вернись на реку, проворь Белую. Там браконьеров тьма! Пока ты тут, они свое уже начерпали. Их лучше днем ловить, ночью труднее. Поезжай, и чуть что, звони! Договорились?

Гошка не стал мешкать, поехал в Усть-Большерецк.

Как часто он благодарил Ольгу за то, что та во время своего пребывания показала поселенцу все излюбленные места браконьеров и даже отметила их на Гошкиной карте, обозначила фамилии.

Теперь поселенец знал все. Поселковые мужики не меняли мест лова, не уступали их никому. Случалось, дрались за них. Научились закапывать в ямы выпотрошенную рыбу, но гнилостный запах выдавал. Появлялись инспекторы — браконьеры уходили, меняли место лова. Так длилось много лет. Рыба за осень поедалась медведями и другим таежным зверьем, любившим лосось с душком. За зиму выветривался и вымораживался запах, а летом поселковые браконьеры снова возвращались на свои места лова.

Поселковый люд мог передраться и переругаться меж собой вдрызг. Но стоило появиться инспектору рыбнадзора, все поругавшиеся объединялись против него. Ведь он был общим, самым лютым врагом. Его одинаково свирепо ненавидели всем поселком. Исключением не были даже дети, стрелявшие в рыбинспекторов из рогаток. Старухи кидали в них палки и камни. А сколько мата и проклятий сыпалось им вслед? Какие гадости устраивали и мстили на каждом шагу, какие мерзкие кляузы посылали по всем инстанциям? Все это не описать.

Гоша был наслышан обо всем.

Вот и начало его владений. Здесь Широкая делала крутой вираж, а вон там, в распадке, какой уж год

подряд ловили рыбу братья Токаревы, Егор и Федор; Ох, и гады! Горбушу они не брали, только кету. Все чердаки ею завешивали, но сначала солили и коптили рыбу. Икру — в бочки и ставили их в подвалы. Это для себя, на зиму. За пару недель управлялись. Дальше промышляли на продажу, брали только икру. На нее всегда был спрос, а цена не падала.

Конечно, продавали дешевле, чем в магазине.; Свойская, домашнего приготовления была не только дешевле, но и вкуснее, хорошо хранилась и шла на базаре на ура. За осень выручали столько денег, что их хватало безбедно прожить зиму и весну, купить все необходимое.

Гоша узнал все тонкости жизни поселковых мужиков. Знал, кто раньше других появится на реке и, не колеблясь, ничуть не сомневаясь, пошел в распадок, где за лесистым боком сопки стояла палатка из, маскировочного брезента, едва различимая меж хмурых елей.

Кета уже пошла, но косяки пока были редкими, слабыми. На такие сети не ставят, ждут. По теплой погоде рыба идет дружно. Не надо по десятку дергать из реки. Выволок сети пару раз по утру — до обеда потроши. Потом еще тройку заметов, лишь бы пупок не сорвать…

В палатке Токаревых пусто, но кто-то недавно здесь побывал. На столике в сковородке еще теплая 1 жареная рыба. На костре управлялись, значит; завтра или послезавтра переберутся мужики с мечтой прожить здесь все лето.

Гоша заглянул в палатку и услышал за плечами:

— Чего тут шаришь, хорек? Поселенец оглянулся, увидел старшего из братьев, Федора.

— Куда хочу, туда войду. Это мой участок! — приметил в руках мужика карабин. — Охотником заделался? — дрогнула струна внутри, что ни говори, оружие серьезное.

Да вот, промышляю, — буркнул глухо.

— И кого?

— Таких, как ты!

— Что проку от меня? — заметил злые огни в глазах мужика.

— Не уважаю, когда у меня промеж ног всякие шмыгают. Пшел вон отсюда! Ты кто есть, что у меня шмонаешь? Вор из воров, срок тянул, тебе ли в моей заднице носом ковыряться? Валяй, покуда не достал вконец! — повысил голос Федор.

— Ты меня не говняй, чистюля! Кто рыбу жрал? Иль тебе запрет неведом? Иль ты лучше других? Мне плевать на все твои заслуги. А ну, снимай палатку и пыли домой, в поселок! — разозлился Гошка.

— Это ты, шпана, указываешь мне? — удивился мужик неподдельно и взял карабин на изготовку. — Если по счету три не сгинешь отсель, завалю козла, как зверя!

Гоша достал нож из-за пояса. С ним он не расставался с самой зоны.

— Федя, убери свою берданку! Даю слово, бзднуть не успеешь, наколю как падлу и урою! Дошло? — улыбался поселенец спокойно.

— Давай отваливай! — повторил Федор, взяв Гошу на прицел.

— Я предупредил тебя!

Корнеев пропустил нож меж пальцев, крутнул. Короткой молнией сверкнуло лезвие и воткнулось в сгибе руки, державшей карабин. Рука мигом ослабла, разжалась, выпустила карабин. Тот грохнулся на ноги человеку. Федор заорал от боли.

Гошка выдернул нож из руки мужика, обтер кровь с лезвия. Она капала с пальцев, и Федор, увидев залитую кровью руку, испугался.

— Не ссы, грозилка плешатая! Вон костер твой, там еще теплая зола. Присыпь и остановишь свои сопли. Но знай, я только предупредил тебя. В другой раз ожмурю без шуток. Я не прощаю, когда мне грозят

и держат на прицеле. Не приведись, поймаю тебя к рыбе — не руку, башку отсеку! От меня не слиняешь. И еще, чтоб сегодня тебя тут не было! Хиляй в поселок. Иначе принесут паскуду уже жмуром!

— Чтоб ты сдох, проклятый зэк! Зачем свалило на наши головы? Сегодня мне не повезло — твоя верх, но погоди! Мои враги побед не празднуют! — встал от костра и только выпрямился, получил уда(в подбородок. Федор отлетел к елке, ударился голо вой об ствол.

— Я тоже помню своих врагов! — услышал тихое

Токарев не скоро ушел со своего места. Кряхтя и матерясь, долго собирал пожитки, снимал и сворачивал палатку. Он понял, что поселенец приедет! сюда, чтобы проверить, как выполнено его слово. И уж если поймает на рыбе кого-то из Токаревых, пощады не жди! В бараний рог скрутит всех. И никто не поможет, не выручит.

— Хитер Рогачев! Неспроста в инспекторы поселенца сунул, чужого всем. Со своим, поселковым, можно было бы поговорить по душам. С этим зэком исключено! Он — хозяин здесь! Видали его! Не успел появиться, уже хозяином заделался! Ничего, не таким хребты ломали! — ворчит Федор, укладывая палатку в мешок. — Придется искать другое место. Дальше по реке, в верховьях, куда не заглядывает поселенец. А рыба? Будет ли она там? И как перетащить ее домой? Конечно, в лодке и ночью, другого выхода нет, — вздыхает Токарев и, взвалив на плечо пожитки, тяжело ступая по еле приметной тропинке, пошел в поселок.

Гошка тем временем проверил еще три стоянки браконьеров. Эти были пока пусты. Но всюду чувствовалась подготовка. Даже продукты завезли. Выкосили лужайки для разделки рыбы. Двое даже сети завезли. Их Гошка порезал основательно. Не стал дожидаться хозяев. Они могли появиться с минуты на минуту, да и через неделю наведались бы! Их визит не угадать.

«А вон и старик Притыкин. Его дом на самом берегу стоит. Всеми окнами в реку смотрит. Прямо с порогa воду из реки черпают ведрами. И не боятся, что смоет их половодьем. Хотя дом старый, особо жалеть не о чем. Троих сынов вырастил охотник. Всех выучил, дал высшее образование. Ни один не пошел и отца. Старший — капитан рыболовного сейнера, младший — инженер-строитель. Оно и невестки в них, псе грамотные, с институтами. Учительница, врач, младшая — директор гостиницы, хотя по специальности — метеоролог. Все при деле, ни одного безработного. Даже их дети с малолетства знали, кем стать. Вон Танька сама еще с горшок, а уже кошке клизму ставит, в доктора готовится», — вспоминает поселенец и видит, как жена охотника, крепкая, хозяйственная старуха, вышла с ведрами на крыльцо.

Она увидела Гошу, поздоровалась, в дом позвала на чай. Поселенец подвел лодку чуть ли ни к порогу. Бабка едва успела зачерпнуть воду, и Гошка, глянув, рассмеялся: в оба ведра попала рыба. Она плескалась так, что брызги воды летели на руки.

— Вот и обед пришел! Без сетей. Несите в дом, — улыбался инспектор. Он знал, старый охотник не ставил сети на рыбу. Кормился своим трудом. Ну, а коли сама рыба попала в ведра, пусть хозяйка порадуется.

Гоша пил чай, сидя рядом с Притыкиной. Старуха рассказывала о хозяине. Тот поехал в Октябрьский сдавать пушнину. В этом году ее оказалось совсем мало. За всю зиму — два десятка соболей, с десяток норок, штук пятнадцать горностаев, немного белок, а вот лис — больше полсотни. Куропаток в эту зиму было много, вот лисы и расплодились, но их мех стоит дешево. А с выделкой мороки много. Оно и соболя принимают за гроши.

— Видно, придется на лето в сторожа устраиваться, иначе жить станет тяжко. Пензии на лекарства не хватает — сетовала хозяйка.

— А дети? Сыновья ваши? Иль не помогают, Ведь все — начальники, — удивился гость.

— Разве родители на то имеются, чтоб своих, кровных обдирать? Ить наши они, родные. Грех обижать своих. Не приведись, обузой им стать. Кому такие родители в радость? Нет, покуда ноги держат; сами кормимся, — говорила женщина убежденно.

— Другие иначе рассуждают, мол, детей родили, чтоб в старости помогали жить, кормили и ухаживали.

— Глупство! Кому такая старость надобна, если сам себя человек не прокормит? Тогда нехай загодя уходит на погост, чтоб другим не мешать. Ить у наших ребят свои дети имеются. Кто их кормить будет? Опять же сами сыновья. Так оно и идет в этой жизни. Старики не должны проедать больше, чем зарабатывают.

— Ох, и немногие вас поймут, — качал головой Гоша.

— Потому как совесть потеряли старые! Пузо распустили, а в руках, кроме ложки с вилкой, ничего не держится. Да и в голове, окромя тараканьих жопок, ни черта нет! Я своим мальчишкам воспрещаю деньги на нас изводить. Нехай на себя и детей тратят. Что нам, старым, нужно нынче? На хлеб пензии имеем. А мясо, вона мужик в конце осени такого медведя завалил, что и нынче котлеты едим. Черемши по весне набрали. Картоху с капустой сама вырастила на огороде, еще и детям дали.

— Добрые вы люди! Не всем так повезло с родителями! — позавидовал поселенец.

— Детей не иметь, а любить надо! — ответила бабка скупо и подала Гошке в тарелке оладьи с медом.

— Ешь, покуда горячие. Простынут, перестанут быть вкусными, — заставила бабка поесть человека. — Знаешь, как оно в жизни приключается, дед мой сказывал. По ранней весне стряслась беда. Паводок раней обычного поднял медведей с берлог. Так-то неприятность и достала зверьи семьи. Покуда мату- ха одного медвежонка унесла в сухое место, второй в берлоге захлебываться стал. Сам не смог вылезти наружу, мал был, умишка не хватало. Тут мой дед рядом случился. Выволок пискуна за загривок и отнес на сухое. На дерево подсадил на всяк лихой случай. Сам сбег, чтоб медведицу ни встренуть. Они по весне кого хошь заломают. Но видел Коля, как матуха его человечьи следы нюхала. Потом медвежонка ухватила и ходу от залитой берлоги, — рассмеялась Притыкина и продолжила: — Дед мой думал, что на том все закончилось. Ан, не тут-то было! В начале осени приволокла медведица к Колькиному шалашу целую колоду меда! Положила и ушла сама. У ней одна лапа кривая и двух когтей не достает. Сломала. Вот и узнавал ее мой старик по той лапе. А ведь медведи, каждому ведомо, сами мед уважают шибко. Эта колоду целиком подарила, в гостинец! И не тронула, не попробовала сама, хоть и зверь. За медвежонка поблагодарила. Ныне люди на такое не способные. Спасибо не скажут. Так-то оно в свете перепуталось, что зверь добрее и благодарнее человека стал, — вздохнула хозяйка.

Гоша понятливо кивал головой.

Вскоре поселенец уехал от бабки. Он вел лодку вдоль берега и внимательно смотрел вперед. Не случайно. Вот дюралька ткнулась носом в сети. Гоша заглушил мотор, выскочил из лодки, зацепил сеть багром и только хотел достать нож, как услышал знакомый голос:

— Гоша, не хулигань! Это моя сетка! — вышел из-за деревьев Станислав Рогачев.

Поселенец нахмурился:

— И вы озоруете, гражданин начальник? Вас я здесь никак не ждал увидеть.

— Куда деваться, Гоша? С моей зарплатой как ни старайся, ни на что не хватает. Пойми верно, не

на продажу, самим на зиму хочу запас сделать. Ин че не выдержать. У меня пацан с нехватки витаминов в больницу попал. Совестно такое признавать, а куда деваться?

— Мне не жаль, но, глядя на вас, что скажут поселковые? Мол, одним потрафил, других за жопу взят. Нескладуха получается, хотя и отказать не могу. Здесь вы на самом виду, оттого худо. Не лучше ли ловить в Белой? Немногим дальше, зато от людских глаз. И мне спокойнее, никто не упрекнет. К тому же там через пару недель семга, нерка и кижуч пойдут на нерест. Вкусная рыба! Пацану полезная. Сам вас отвезу на нерестилище. Туда, кроме меня, никто не появляется. За три-четыре дня управимся! — предложил Гоша!

— Ну, давай так! — согласился Рогачев и попросил: — Помоги конец сети поднять, смотаем ее и отвезем.

Поселенец уже смотал половину сети, как увидел сзади себя лодку с поселковыми мужиками, возвращавшимися из Октябрьского.!

— Гляди, а поселенец начальника милиции прищучил! Его сетку снимает. Совсем мозги посеял хмырь! Рогачев его в КПЗ до смерти законопатит! Ну и придурок! Нашел с кем связываться!

— Поскорей бы Стас этого Гошку к ногтю прижал.! Нам же проще дышать станет.

— Такого же отморозка пришлют! — не поверил кто-то из поселковых.

— Развоняют теперь на весь Усть-Большерецк! — сморщился Рогачев.

— Эта брехня нам только на руку! — весело отозвался Гошка.

Вскоре они погрузили сеть в лодку, отчалили от берега и увидели катер поселковых строителей.

— Эй, Стас, и тебя рыбнадзор прищучил? Прижми ему хвост, пройдохе! Никому от него житья нет! Сбрось его в реку, козла вонючего! Хочешь, поможем! — послышались голоса с катера.

Корнеев зло оглядел строителей, ничего не ответил, но для себя решил, если поймает, ни одного не отпустит.

Рогачев тоже ничего не сказал людям. Отвернулся, будто не слышал ничего.

Гошка, приметив дым костерка за деревьями, свернул к берегу, понял, там уже разделывают рыбу браконьеры.

Следом за поселенцем вышел из лодки Рогачев. Едва они ступили на берег, их окружил поселковый народ:

— Что надо?

— Зачем возникли?

— Если на уху, проходите к костру! Всем хватит! А коли с проверкой, уносите ноги, покуда целы. Нас тут много! С вами шутя справимся. Уроем надежно. Всей ментовкой не разыщут! — вынырнул откуда-то сбоку плюгавенький рыжебородый мужичонка с грязно-серыми бегающими глазами. Он постоянно шарил по своим карманам, в которые давно ничего не клал даже по забывчивости, но все еще искал в них что-то по старой привычке.

— Ты, дед, отвали из-под ног, не то зашибу ненароком, последний зуб сломается, — отвернулся от человечка Корнеев.

Но мужичонка неожиданно вскипел:

— Это ты про меня изгаляешься? Зашибить вздумал? Ну, змей проклятый, ни на того нарвался, супостат окаянный! Я тебя сверну в штопор, тюремщик облезлый! — кинулся с кулачонками на поселенца.

Гоша отодвинул его в сторону, цыкнул грозно:

— Брысь отсюда, твою мать! Не задевай! Тебя покуда никто не трогал, и ты не суйся, хорек плешатый! — пошел к палатке, где суетились люди. Их было много вокруг горы рыбы, лежавшей на площадке и накрытой брезентом.

Женщины спешно потрошили рыбу, складывали ястыки с икрой отдельно в ведра и тазы. Они даже не глянули на приехавших, торопились.

— Прекратите разбой? — заорал Корнеев. Сцепив кулаки, он подскочил к мужикам, прятавшим полные ведра икры.

— Чего орешь, Гоша? Что тебе нужно? Зачем сюда возник? — встал перед поселенцем здоровенный мужик, которого весь Усть-Большерецк звал не иначе, как Вася. Он работал грузчиком в магазине один за целую бригаду, сам разгружал машины, таскал мешки и ящики. Человек никогда не жаловался на усталость. Силищу имел не человеческую, но никто не помнил, чтобы грузчик хоть кого- то тронул пальцем, даже по пьянке. Именно за это миролюбие и добродушие Васю очень любили поселковые.

— Вася, это ты поймал рыбу? — спросил Гоша.

— Я? — ответил простодушно.

— А ты знаешь, что лов лососевых запрещен?

— Гош, а государство подумало про меня и моих детей? Что мы жрать будем? У меня их пять душ! Все в школу пойдут. Чем я кормить стану свою семью? Ни на базар ловил!

— Вася, всем запрещено ловить рыбу. Детям иль взрослым, без оговорок! За такое не только штраф полагается, а и под суд отдают людей. Так что прекращай браконьерство и не доводи до беда? — предупредил Гошка.

— Да пошел ты! А то вот наступлю тебе ногой на «репку», и не станет инспектора! Пусть запретчики попробуют пятерых ребят вырастить здесь без жратвы! — повернулся спиной к Гоше и оказался перед Рогачевым.

— Вася, сматывайся? Пока добром просим. Ни одного тебя с реки погнали, слышь? Иначе и на хлеб не будет! Уходи, линяй отсюда, пока худшего не случилось! — предупредил Стас.

— Черт вас принес!

— Все ловят, чем мы хуже?

— Проваливайте отсюда! — галдели люди.

— Предупреждаю, хоть пальцем тронете иль слово добавите, будете отвечать перед Законом за рукоприкладство или оскорбление лица, находящегося при исполнении служебных обязанностей! — сказал Рогачев, и поселковые тут же стихли.

— Указ о запрете лова лососевых издавал не Гоша! Ему велено следить за его исполнением. Так что нечего на нем отрываться! И прошлым хватит упрекать! Любой из вас может оказаться в тюрьме вот за этот улов, если Гоша напишет акт. Поняли? И срок будете отбывать реально.

— Не, мужики, нас еще пужают зоной? — вывернулся из-за спин рыжий мужичонка.

— Да пшел ты вон отсюда! — шикнули на него раздраженно.

— Ну, так как? Договорились? Сматываемся добровольно или составляем акт? — прищурился Гоша, оглядев мужиков, всех до единого.

— Да будет тебе наезжать!

— А эту рыбу, что поймали, дашь забрать? — спросила молодая смазливая бабенка. Она высоко подоткнула юбку, заголила ка общее обозрение белые красивые дат.

Стас старательно отводил взгляд от них, от высокой груди, нежных округлых плеч, но справиться с собой было нелегко. Рогачев глянул на Гошу, во взгляде — мольба без слов.

— Ладно, эту, что поймали, забирайте, но больше не дам! Никому — глянул на бабу, споено кнутом стеганул. Та юбку одернула со страха, села, опустив голову.

— Давайте, мужики. Закругляйтесь! И чтоб через полчаса никого тут не было. Я проверю, — пообещал поселенец и пошел к реке, не оглядываясь. Следом шел Рогачев, спотыкаясь и вздыхая, поминутно оглядываясь на женщину, бросавшую на него озорные взгляды.

«Эх-х, хороша бабенка! Да народу много. Словом не перекинешься. Тут же из мухи слона сообразят.

Но кто она? Наверное, чья-то жена? Одиночкам ту делать нечего. Кто ж она?» — не давал покоя навязчивый вопрос.

— Гош, а ты всех знаешь из этих? — кивнул Стас на тех, оставшихся за спиной.

— Там вся пекарня. В полном сборе, а с ними! Вася. Они давно кентуются промеж собой. Вот та которая просила улов оставить, — кондитер ихняя. Для детсада и школы всякую хренатень печет: булки, печенья, сушки и даже торты. Знаю их всех. А вот, тот «окурок» — в ихних сторожах! Вместе с котом на «пахоту» возникает Кошак весь в хозяина, такой же рыжий и нахальный. Мышей ловит за себя и хозяина. Тому деньги, а коту — ни хрена, хоть мужик ночи напролет спит на одном боку. Ну что тыздить на той пекарне? Муку или сахар? Кто из-за этого рисковать головой станет? Нет таких полудурков! — убежденно говорил Гоша.

— Как зовут кондитера? — спросил Стас.

— Женька она! Евгенья, вся, как есть! — понятливо подморгнул поселенец.

— Давно она там работает?

— Хрен знает. Когда стал возить им воду, она была! Бабы все к ней прикалываются ихние, — рассмеялся поселенец.

— Чего?

— Говорят, что тут ей в старых девах до конца века дышать, мол, замуж выйти не за кого.

— Она — одиночка? — остановился Рогачев.

— На то время была такой, но почти год прошел. Может, сыскала за это время. Да и что с нее взять? Вот то ли дело у тебя! Сын имеется. Баба — уж черт с ней! Их по десятку на день поменять можно, а вот сын — то как награда! Мужиком вырастет! — оглянулся Гоша. Стас шел за ним молчаливый, грустный.

Отъехав километра три, снова приметили дымок костра. Едва подрулили, услышали громкие голоса, музыку.

— Что-то тут рыбой и не пахнет! — крутнул носом Стас и предложил: — Поехали отсюда!

— Давай глянем, коль нагрянули, — шагнул на берег Гоша и пошел напролом через кусты.

Как же удивился поселенец увиденному впервые и жизни.

На полянке, украшенной воздушными шариками и ленточками, веселилась поселковая молодежь. Ребята и девчонки танцевали вокруг накрытого стола. Рядом горел костер, здесь жарили шашлыки.

Кто-то пел, обнявшись, другие скакали козлами под сумасшедшую музыку. Все нарядные, словно пришли на праздник.

— Гошка, у них сегодня свой день! Аттестаты получают. Конец школе и детству! Пошли, это их день, не будем им мешать! — дернул Стас поселенца за руку, но поздно их увидели.

— Давайте к нам! — подбежали ребята, ухватили за руки, втащили в круг.

Кто-то сунул в руки бокал шампанского. Стасу пришлось пить на брудершафт с хорошенькой девчонкой, а Гоше — с классной руководительницей, которую для этого важного дела оторвали от приготовления шашлыков.

— Танцуют все! — приказала белокурая кудрявая девушка, так похожая на березку. Она подошла к Стасу, и Гошка от удивления чуть не потерял челюсть.

Стас танцевал так, что выпускники расступились уважительно. А начальник райотдела будто вернулся в юность: перепрыгивал через голову, крутился вокруг своей оси, подпрыгивал на руках, да еще в такт музыке дергал ногами. Ему аплодировали все. Стас вошел в азарт. Девушки восторженно смотрели на него, парни откровенно завидовали.

Но вот и другие вошли в круг. Поселенец не без усмешки наблюдал, как молодые пляшут, дергаясь друг перед другом. Они выгибались, махали руками, выкручивались в штопор. И вдруг Корнеев услышал повелительное «станцуем?». Перед Гошей стоя классная руководительница выпускников.

— Я не умею, — признался, оробев, человек.

— А что тут мочь? Пошли, не робей! — ввел в круг.

Гошка, как медведь, ступивший на горячие угли, начал перебирать ногами, чтобы их ему не оттоптали ненароком. Он уворачивался всем телом от танцующих рядом и поневоле неуклюже крутил задом. Руки пришлось поднять вверх. А музыка хрипела и выла на всю тайгу, сгоняя зверье в самую глушь, подальше от человеческого праздника.

— Давай шевелись! — подбадривала инспектора внезапная партнерша. Кто сказал, что ей за пятьдесят и пора думать о пенсии? Женщина танцевала легко, свободно, без малейшей одышки, как мотылек. Ну и что, если сверкает на висках седина? Это всего-навсего заморозки, следы ушедшей зимы, их пока не достало теплом лета. Но загляни в глаза!

В них вся душа нараспашку: звон реки и песни птиц, грозовые раскаты весны и буйство лета, в них солнце и молнии сплелись воедино. Где морщины? Какой там возраст? В женщине всегда жива весна, и никакие беды не вытравят ее из человека. Сколько азарта и огня кроется в ней, молодым лишь поучиться. Вон стали, затаив дыхание. Всякое видели, а вот: такое — никогда! Раскрепостилась, оттаяла и выдала всем на зависть! Гошке, глядя на партнершу, неловко стало, быстрее ногами засучил и, обхватив руками задницу, завилял ею по-собачьи часто. Вокруг такой хохот раздался, что любопытная сойка улетела подальше, чтобы не оглохнуть.

Когда танец кончился, партнерша благодарно расцеловала Гошку. Рогачева зацеловали в очередь все выпускницы.

— Счастливого пути! — желал им Стас.

— Дай Бог вам светлой доли! — сказал Гоша.

Их угощали шашлыками, просили побыть еще, но люди спешили, ссылались на занятость, на работу. Их отпустили.

В поселок они вернулись уже к концу дня. Оно и немудрено. По пути наткнулись на сеть. Пока вытащили ее, появился хозяин.

— Захар, твоя работа? — указал на сеть Гоша.

— Моя! Мне как ветерану войны разрешила инспекция заготовить рыбы на зиму. Сам Назаров подписал бумажку. Не веришь, спроси его! — глянул на Гошу.

Тот связался с инспекцией:

— Разрешили? А что я другим скажу? — удивился Корнеев.

— Говорить не придется. Весь район знает, что у нас трое Героев Советского Союза! Другие не дожили. Их восемнадцать человек было. Так вот эти трое пусть ловят, сколько им нужно! Не следи и не стой у них над душой. Не позорься и нас не роняй в его глазах. Понял? Если он скажет, сам ему привезу все, что нужно. А ты уезжай от Захара. Извиниться не забудь, слышишь?

Гоша долго краснел и откашливался. Извиняться не любил и не умел. Этому человека нигде не учили. Выручил Стас. Достал сигареты и, угостив старика, предложил:

— Отдохни, покуда сеть на место вернем. Не обижайся отец. У всех оплошки бывают. Только в другой раз не ставь сеть поперек, не перегораживай реку. Не то намотает ее на мотор катера иль лодки, порвут ненароком, — предупредил мягко.

— Добро, ребята! Больше не оплошаю! Оно и сколько мне надо? Завтра уже уйду с реки, нам со старухой хватит.

— Захар! Очень прошу, не дайте под свое имя ловить поселковым. Когда закончите, сообщите мне о том, — попросил Гоша.

— Ну, у меня здесь нет родни, кто косил бы под мою фамилию. О помощи никогда никого не прошу.

Так что с завтрашнего вечера освобожу от себя реку, — пообещал старик скупо.

Гошка вместе со Стасом поставили сеть по ходу косяков и, объехав ее, поспешили в поселок.

Корнеев еще издалека увидел, что на двери его дома нет замка, и заспешил, волнуясь. Уж чего только не передумал по пути. «Поселковые обчистили, тряхнули по полной программе. Покуда веселились с молодыми, браконьеры, которых с реки «кибенизировал», свою веселуху отмочили. Давно грозились.

А тут отсутствием воспользовались и даже скрывать не стали. Может, Селюкин, шакал, отметился? Тому лидеру в кайф мне нагадить! Спал и во сне случай караулил! Ну, погоди, козел! Уж от меня не смоешься! За все махом урою падлу!» — подгибаются ноги. Каково увидеть разоренное гнездо? Ведь столько старался, чтоб сделать его уютным и теплым…

Подходя к порогу, Гоша чуть не плакал. Дернул на себя дверь, из коридора в один прыжок влетел в квартиру.

— Привет! — повисла на шее Ольга.

— Чертушка лупоглазая! Как же ты меня тряхнула! До самой горлянки! Думал, что поселковые в дом залезли и вынесли все до нитки! Чего ж не позвонила, что ко мне намылилась? Как я тебя на реке не встретил? — удивлялся и радовался человек.

— Премию тебе привезла. Послали, не предупредив заранее. Я когда позвонила, тебя уже дома не было. Хорошо, что ключ дал от квартиры, я уже полдня здесь хозяйничаю, — указала на постирушки, убранную квартиру, приготовленную еду.

— На чем приехала? Где наш катер?

— Я на попутном. Вместе с банковскими. Их Назаров попросил прихватить меня.

— Олька, я так скучаю! Ты моя самая лучшая премия! Спасибо Александру Ивановичу!

— Уж не втрескался ли в меня, козленок? — сверкнули озорные искры в глазах.

— Да что ты? Я лягушат не люблю! — рассмеялся неуверенно и, схватив Ольгу за руки, закружил вокруг себя.

— Гошка, отпусти! Ну, что бесишься? Свихнулся на радости?

— Еще бы! Я сегодня целый день с начальником ментовки мотался. Под охраной «пахал».

— А как он на тебя свалился?

— Накрыл его как фраера! Прямо в сеть к нему запоролся!

— Ну, и чем кончилось? Не базарил с ним?

— Нет! Посоветовал ему уйти на Белую. Там семга, нерка, кижуч нерестятся. Пусть себе наловит подальше от поселковых. Назаров ментам разрешит. Эти только для себя берут, им не до базара. Ну, еще на Захара нарвался.

— Знаю его. Я к нему не прикипалась. Да и сколько он возьмет на двоих с бабкой? От силы сотню рыб.

— А что? У него нет детей?

— Может, и есть, но старика никто не навещал ни зимой, ни летом. А дети нынешние — не приведись обзавестись! До пенсии дожить не дадут. Так вот только Притыкины на своих не жалуются. Все другие в один голос воют! Хотя оставаться в старости одинокими тоже не сахар. Верно? — подтянула к себе Гошку и, чмокнув в щеку, позвала за стол.

Пока хозяин умывался, Ольга уже накрыла на стол и делилась новостями:

— А у нас в Октябрьском рыборазводный завод строят, так что забот нам прибавится с его появлением.

— Мы там ни при чем, но рыборазводчики тоже мало получают.

— Зато им жилье дают сразу! — вздохнула женщина.

— Тебе-то оно зачем?

— Гошка, мне так давно хочется заиметь свой угол. Ведь я еще никогда его не имела. И хотя убеждаю

себя, уговариваю, баба из меня лезет и просит свой домашний уют и покой. Чтоб могла отдохнуть после работы. В общаге все-таки трудно. Сама себе не хозяйка. Да и возраст уже не тот. Чужие углы не радуют, — сказала задумчиво и тихо.

— Одно дело обещать жилье, совсем другое — дать его! Ведь в первую очередь всегда семейные идут, одиночек напоследок оставляют. А ты сорваться хочешь. У нас премиальные дают, там их не увидишь.

— Да что премии? Где они, а где жилье? Вон завод заложили, а рядом уже дом строят. Для завод- чан! А главное, Гошка, их работников не убивают, за ними никто не охотится. Им не мстят, они живут спокойно, не то, что мы!

— Ну, это касается лишь тебя! Не забывай, что я всего-навсего поселенец! Потому живу и «пашу», где мне определили менты. А им плевать на все наши трудности и беды. Что касается тебя, ты, конечно, права. В догонялки со смертью играть устаешь. Она может припутать в любой миг, потому что всегда стоит за нашими плечами. И я, честно говоря, очень боюсь за тебя! За себя не страшно. Я в этой жизни испытал все. Но не приведись, если кто-то обидит тебя. Я этого не переживу! — вырвалось внезапное откровение откуда-то из глубины души.

Ольга потрепала Гошку по голове. Хотела перевести все сказанное в шутку, но вместо этого попросила:

— Гоша, хотя бы ради меня, не ходи ночами ловить браконьеров! Не подходи к кострам. Люди во зле страшны! Не стоит рисковать собой.

— Оль, а как иначе? Кому нужен осторожный и трусливый инспектор? Таких не держат. Оно и с другой стороны глянь: сами поселковые будут презирать человека, если он станет бояться ночных рейдов. У каждого своя судьба. Коли мне суждено, то выживу и здесь. Если убьют, так и от этого не уйдешь.

своем доме могут замокрить так, что пернуть не успеешь. Сама знаешь про все. Лучше давай о другом поговорим, — предложил Гоша.

— Ты еще не знаком с охотницей Хабаровой?

— Нет! Говорят, что она не любит жить в поселке, а потому из тайги не уходит.

— Она и в мое время была такой. Ее в поселок никак не выманить. Живет одиноко и никогда не тянулась к людям, к общению. Помню, я ее как-то встретила в магазине. Кончились у Анастасии дробь порох, иначе не пришла бы в поселок. Разговорились — она меня в гости пригласила и предупредила, если завтра, мол, не приду, долго не увидимся, потому что послезавтра она уходит в тайгу, свое зимовье. Я пришла. Ох, и много нужного узнала в тот день. Даже не предполагала, что старухи бывают такими умными. Она в людях хорошо разбирается, наверное, потому нет у нее друзей, подруг. Хотя в женскую дружбу она вообще не верит Ну, ты, наверное, слышал, как она зятя своей внучке выбирала? Весь район ахнул от удивления, — улыбнулась Ольга и добавила, — конечно, такую проверку не каждый выдержит.

— Откуда на нее внучка свалилась, если баба тайге коротает век? Иль какой-нибудь престарелый медведь озверел от холостячества и подвалил Анастасии? Та, минуя дочку, враз внучку произвела на свет?

— А ты, Гошка, не зубоскаль! Между прочим, нее есть сын. Живет в Москве, известный ученый.

Не стал он охотником, свою тропу в жизни проложил и не жалеет. Его отца знали немногие. Он, как и Анастасия, охотился, но не повезло человеку. Медведь порвал зимой, шатуном был. Сыну его тогда пять лет исполнил ось. Запомнилась ему смерть отца. Навсегда отбила от охоты. Он даже ружье в руки никогда не брал. А вот его дочка приехала к бабке на летние каникулы, да так и осталась на Камчатке. Не захотела вернуться в Москву. Хотя, спроси, чего ей там хватало? В институт поступила, так и учебу бросил Короче, бабкина копия. Забросит ружье на плечо и пошла в тайгу на неделю или месяц. Вот так и познакомилась на какой-то тропинке со своим камчадалом. Встречаться стали. А когда внучка объяв ла бабке, что выходит замуж, Анастасия попросил не спешить с решением и дать ей возможность проверить зятя. Внучка согласилась, и Хабарова повел его в свое зимовье. А через пару недель вернули они в поселок. Парень даже не зашел к невесте. Зато бабка настрого запретила внучке вспоминать тог жениха. Велела навсегда забыть. А через год девка другого присмотрела. Анастасия и его в тайгу увела Этот подольше продержался, с месяц прожил в тайге, но тоже вернула Хабарова его и запретила к своему дому тропинку топтать. А внучка, понятное дело, — в слезы. Время идет — девка стареет, а бабка на своем стоит. Не отдает внучку, не проверив зятя. Ну хоть тресни, уперлась старая. Внучка уже и надеяться перестала на замужество. Хотя многие возле нее кружили, да только все воронье. А бабка сокола искала. Вот тут и приехали на строительство школы ребята из института. Подзаработать хотели студенты. Оно понятно. Вечером в клуб завалились гурьбой. Познакомилась внучка Хабаровой со студентом, будущим врачом. Тому, хоть сам русский, понравилась камчадалка. Встречался он с нею месяц и предложил ей руку, не зная, чья она внучка. Девка бабке уже боялась говорить о парне. Но та от людей услышала и снова увела в тайгу. А тот студент даже на опушке леса никогда не был, сугубо городской человек. «Где ему выдержать проверку Хабаровой, если двое коренных жителей срезались?» — говорили поселковые. Внучка тоже поскучнела. А дни пошли, вот и неделя, за нею — другая. Месяц прошел. Не ведет бабка парня из тайги. Уже студенты начали беспокоиться, куда подевался их однокурсник?

Но где найдешь старуху со студентом в глухоманной тайге? — улыбнулась Ольга загадочно.

— Урыла она его, старая кикимора? — спросил Гошка.

— Зачем? Через две недели сами объявились. Всего полтора месяца пробыли в тайге вместе.

— Тоже отставку получил?

— Нет, Гошенька! Этого парня Анастасия сама подвела к внучке и сказала: «Достойный человек! Если решитесь жить семьей, я не против. И твоего мужа уважать стану до самой смерти».

— А почему его признала, а тех нет? — спросил Гоша.

— Видишь ли, в тайге своя жизнь кипит. Позвала Анастасия первого избранника внучки поставить петли и капканы. Справились они быстро. А через неделю решили проверить, что в них попало? Собрали неплохо. Когда вернуться вздумали, увидели, что в волчье кольцо попали. Окружила их стая. Хабарова велела парню взять ее рюкзак, сама стала стрелять волков, пробивать путь к своему зимовью. Другого выхода нет. Тот парень должен был идти следом за бабкой, но он едва увидел просвет в волчьем кольце, бегом к зимовью поскакал, бросил рюкзаки с добычей, забыл про бабку. А когда она его упрекнула, он и вовсе домой собрался уходить. Сказал, что ни из-за какой девки не хочет рисковать жизнью. Второй посмелее оказался, но угодил в берлогу. Его счастье, что не было в ней хозяина. Медведи незваных гостей не любят, разносят в клочья.

— Ни хрена себе! А не дорого ли заломила бабка за внучку? — округлились глаза поселенца.

— Так он с бабкой был.

— А если б медведица в берлоге была?

— Ну, тогда все, конец всему. Хотя в том-то и хохма, что в пустой берлоге не повезло. Вывихнул ногу, когда в нее упал. Старуха вправила. Боль прошла быстро, но человек уже не захотел оставаться в тайге.

Он назвал бабку сумасшедшей и решил верну в поселок один. А тут на его пути росомаха свирепый. И если б ни Хабарова, не видать бы ей поселка. Бабка сняла ее в прыжке, когда та уже набросилась на парня. Его счастье, что старуха не знала промахов,

— А с чего признала третьего?

— У костра они сидели. Куропаток жарили. Темно было, поздно. Устали оба. А тут мы.

Бабка к нему спиной была. Ее он первую сгреб ведь подранок, но студент опередил зверюгу. Из карабина почти в упор уложил. С первого выстреле Бабка и не поняла, в кого стрелял парень. Лишь оглянулась, все сразу дошло. Не испугался, не побежал от зверя, не бросил бабку, хотя и новичок в тайге. Да и оружие впервые взял. Бабка Хабар свою внучку отдала ему, сказала, чтоб берегла и любила мужа. Этот сумеет защитить, не убежит и бросит в опасности. Настоящим мужиком назвался и до сих пор молодым помогает. Купила им в Петропавловске квартиру и мебель, импортную машину и каждый Новый год ездит к ним в гости. Богатая старуха, она и сегодня больше всех меха сдает. Вое деньги идут на семью внучки. На себя ничего не тратит. Конечно, с такою бабкой легко в жизни устроиться. А кто мне поможет? Вся надежда только на себя. Спросила как-то Назарова о квартире, мол, есть такая возможность или нет? Он ответил, что не только на квартиру на комнату не надеяться. Знаешь, как обидно стало? Я головой рискую по многу раз за день, а что для меня сделали? Да ничего ровным счетом. Для чего я теперь стану стараться и подставляться под ножи и пули браконьеров? Нет! С меня хватит! — обидчиво поджала губы Ольга.

— По-моему, бабам вообще не место в рыбнадзоре! Не для вас эта работа!

— Ага, а мужикам доверь, всю рыбу вместе с рекой пропьют! — вскипела гостья.

— Это ты о ком? — нахмурился поселенец.

— Все одинаковы. Вон в инспекторах больше сот- Ии мужиков. Когда нерест лососи начинается, никого «не сыщешь трезвым. Все браконьеров щиплют и пьют. С ними до того, что в реке просыпаются. Там и трезвеют, и дышат вместе с рыбой. Я к твоему соседу С проверкой прикатила. Целый день искала в поселке, а он в реке отмокал. Спросила, что делает там? Знаешь, что ответил? «Нерещусь!» А сам из ©оды не может выйти. Ноги не держат. Спросила его, сколько браконьеров поймал? Тот пошел за куст, посчитал пустые бутылки и ответил: «Пятерых! Хотя Костя две поллитры принес. Значит, четверых наказал. Штраф тут же принесли, как только магазин открылся. Они у меня послушные и исполнительные. Знают, как себя вести надо». Вылез раком на берег, а выпрямиться мету сил. Другие тоже не лучше. Никто себя не подставит и не рискнет. Вся для семьи живут. Знаешь, сколько они имеют на взятках и поборах? Там не только на квартиру хватило бы. А мы с тобой как два лоха…

— Слушай, лягушонок, с какой сырости распустила сопли? Иль завистью заболела невзначай? То на старуху-охотницу, потом на соседей. Что на тебя наехало? Хиляй сюда, на диван, расскажу, чего стоит зависть в жизни людей. Сама помнишь, откуда я тут взялся такой кучерявый? — подвинулся хозяин, дав место гостье, и заговорил. — Уж и не знаю, кем были мои родители, но имелись. Ведь кто-то ж высрал на свет! Уж лучше было б этого не делать. Я, может, видел, но не запомнил их. Но коль они меня не захотели растить, я в них тоже нужду не имел. Поначалу растила меня попрошайка. Ей на меня подавали, не скупясь. Да и кто откажет. Если нищенка целыми днями гнусила: «Подайте круглому сироте! Родители его бросили больного и голодного. Ни пеленок, ни распашонок нет, молока какой день не видит. Помирает от голода! Сжальтесь, люди добрые, не дайте

помереть!» Я так и рос под тот вой. Когда на н встал, сидел рядом с побирушкой, грязный и по» голый. Сытым и одетым не подают милостыню. Когда соображать начал, стал у бабы той деньги воровать. Их у нее много скопилось. Уж для чего не знаю, наверное, на безбедную жизнь копила. И за всяк украденную копейку колотила меня нещадно. Я терпел, не знал, куда податься. Но тут из зоны вернулся сын нищенки и давай требовать милостыню. Каждый день выколачивал из нее, как из кубышки!

А потом уходил на всю ночь. Возвращался злой и снова бабу тряс как липку. Так-то забил ее насмерть по нечаянности. Его снова в тюрягу увезли, нищую похоронили, я опять один остался. Понял, жадным быть плохо, еще хуже — завистливым. Но жрать охота, а кто даст? Начал воровать. Часто ловили, лупили больно. Один раз меня на мосту мужик поймал. Как врезал, я вниз головой и камнем в реку. На мое счастье баржа с песком шла. В нее угодил, потом жив остался. А все оттого, что взрослые не терпят воришек. Но если б кто-то из них догадался дать мне вместо оплеухи кусок хлеба…, — вздохнул Гоша. Жадность сгубила многих. Зависть не легче того. Это самые паскудные качества. Они и сегодня отравляют жизнь людям.

— Хочешь и меня к ним причислить?

— Успокойся! Ты пока не стала такой. Все потому, что в детдоме росла, оттого не обабилась и не опустилась, но не завидуй внучке Хабаровой. Да, ей легко живется, пока жива старуха. Ну, а не станет той Анастасии, и что тогда? Ведь к ней сватались не по любви, смотрели как на кубышку. Ведь сама эта внучка ничего собою не представляет и, в конце концов, останется одна. Бабку стоило спасать от медведя, рассчитывая на будущее, а вот внучке вряд ли помогут. Сдается, что ни в Хабарову удалась. Проверять парня она должна была сама, потому что в жизни встречаются люди хлеще

шатунов и подранков. Всех не уложишь из карабина. Пуль не хватит. Их куда больше неудачников- женихов.

— Гош, а ты после поселения останешься здесь или все же поедешь на материк? — спросила Ольга.

— Загадывать не хочу. Рано!

— Вот это уже хорошо. Поживи, присмотрись. Не спеши.

— А куда торопиться? Моя коняга уже ускакала, давно обогнала меня. Никогда ее не догоню. Да и стоит ли?

— Это ты о чем?

— О молодости, о жизни! Все прошло и минуло. Ничего не исправить и не изменить.

— Может, здесь останешься?

— Не исключено! Всадит какой-нибудь Селюкин пулю в «репку» мне, вот и спекся Гошка! Из поселенцев в постояльцы враз свалю. Не хотелось бы, но что поделаешь?

— Гош, а если уйду на рыборазводный завод, ты мне хоть изредка будешь звонить или забудешь наглухо?

— Ну, как без лягушонки дышать? Конечно, позвоню.

— А если поймаешь меня на нересте?

— Ты что уже замуж вышла?

— Дурило! Я — о рыбе!

— Что с тебя сорвешь? Сбросимся с тобой на пузырек, отвезу домой, впредь сам привезу рыбы. Хоть повод будет свидеться.

— Тебе повод нужен? Да в общагу хоть среди ночи возникай, никто не остановит.

— Э-э, я так не хочу. Люблю, чтоб меня ждали, радовались встрече.

— Гошка! Ну, кто нам с тобой порадуется? Вот пойди мы к кострам иль на реку, нас как зверей встретят с карабинами и тоже в упор, — вздрогнула Ольга и прислушалась.

Ей послышались шаги под окном. Тихие, осторожные, они замерли, а вскоре поспешили от Гошкиного дома к колодцу, заросшего деревьями и кустами.

— Гош, за тобой следят!

— Все возможно.

— Глянь, тень перескочила забор.

— А у нее была бутылка? Если да, то это Селикин. Он давно меня «пасет» и все грозит размазать как таракана.

— Ты Рогачеву о том сказал?

— Зачем? Ведь я живой.

— Услышал, что нас двое, тут же сбежал. Испугался.

— Этот стрелять не будет. Подпалит враз, да таи что выскочить не успеем. Правда, он не один такой приятель у меня.

— Знаю всех! Я сама не верила, что живою уехала от них в Октябрьский. Они обещались меня под земли достать на разборку за все разом. Честно сказать, в последнее время я боялась даже на улицу выйти вечером. \

— Верю, Олюшка! — кивнул согласно.

— Завтра утром отвезешь меня на устье? Там катер будет ждать.

— Что так скоро? Побыла б денек еще.

— Я бы с радостью, но ведь мой участок без присмотра остался. А наши бандюги не хуже этих. Стоит только отвернуться… Вот потому и дышим без друзей и подруг. Никому не верим.

— Я завтра хочу наведаться на Белую, — сказал Гоша.

— Сейчас рано, надо где-то через неделю. Тогда! будет в самый раз. Не знаю, в чем дело, но в Белую! не идут горбуша и кета, а в Широкой очень мало семги, нерки и кижуча. Все в Белой нерестятся, а почему так, никто не знает. Правда, старые инспекторы рассказывали, что когда они приехали на Камчатку молодыми, рыба шла валом, не то что теперь, — сказала Ольга и снова настороженно прислушались. — Опять кто-то за домом ходит. Под самым окном. Чего им надо? — нервничала женщина и вдруг предложила: — Пошли их поймаем! — поспешила к двери, не оглядываясь на хозяина.