Дикая стая

Глава 8. ПРЕЗРЕННЫЙ

— Куда ему бежать? Он ноги руками должен бы. переставлять. Со шконки почти не вставал, совсем ослаб. Чахотка иссушила. Не только его, многих увела в ту зиму из барака, почти половину мужиков… Но Толика Хохорева не хвороба доконала, — рассказывал Гоше Мишка Сазонов, вернувшийся домой через три зимы.

Его освободили досрочно по помилованию. Написал мужик в Кремль. Умолял о помиловании, клялся, что все осознал и никогда не повторит свою ошибку, что будет жить нормальным человеком, никого не обижая. Просил помиловать ради старых родителей и малых детей, которым посвятит остаток жизни. Ему поверили.

Первым, с кем решил помириться Сазонов, был Гошка. К нему помилованный сосед заявился на другой день после выхода из зоны. Разговор завязался вокруг поселковых мужиков, получивших сроки за браконьерство.

— Толяна Хохорева весь поселок помнит. Шебутной ферт! С пацанов таким был. С кем только не махался? Даже на мужиков пер с кулаками, будучи; совсем зеленым. По соплям получал, но не успокаивался. Старики еще тогда говорили, что этот своей; смертью не сдохнет. Так оно и получилось! — опустил голову Мишка.

— До нас дошло, что при попытке к бегству охрана его пристрелила вместе с другими.

Сазонов презрительно усмехнулся:

— Это официальная версия. На самом деле все было иначе, но такое признать никто не захочет. За это бугра зоны могли выкинуть без подсоса и разжаловать в охрану. Кому такое захочется? Вот и отмазались от своего прокола.

— А что на самом деле стряслось? — любопытствовал Гошка, подтолкнув соседа локтем.

— Из дома ему посылка пришла с подсосом. Ну, сало, рыба. Короче, все, что наскребли домашние, оторвали от себя. Самым важным был чай и курево. Все за них зубами держались, берегли. До следующей посылки попробуй доживи! А тут, ну, как назло, всех чахоточных взяли на обследование. Врачи приехали, и мужики к ним гурьбой поползли. С утра их вытащили. Да еще кто-то слух пустил, что особо больных по заключению врачей домой отпустят. В бараке каждый считал себя самым больным. Ну, а Толян Хохорев совсем как скелет стал. Короче, от врачей вернулись уже вечером. Те зэкам вякнули, что надо посмотреть анализы, и только после этого решать судьбу каждого. А пока попросили подождать, — ругнулся Сазонов и, прикурив сигарету в кулаке, затянулся дымом до самых пяток, заговорил снова, — как бы там ни крутилось, а лучше, когда есть чего ждать, чем молча подыхать. Зэки гоношились, потом полезли в свои тумбочки, ведь целый день голодными были из-за анализов. Открыли тумбочки, а там хоть шаром покати, совсем пусто. От посылок ни крошки не осталось. Ни у кого! Здоровые мужики украли. Вот тут и началось! Базар был коротким. Враз пошли в ход кулаки. Чахоточным зло сил прибавило. Я всякие разборки видел, но такое впервые! Охрана не решилась вмешаться. Собаки только брехали. Брандспойты не помогали долго. Зэки рвали друг друга в клочья, хуже зверей. Сколько было выбито зубов и глаз, поломано рук, ног, ребер? Оторвались чахоточные в тот день на остальных, крошили и метелили классно, но силы их подвели, — Сазонов мотнул головой, будто стряхнул те жуткие воспоминания. — В той драке не только Хохорева, многих мужиков потеряли. Иных и узнать стало невозможно, в котлеты измесили. Ну, а с кого спрос? Кто признается, что охрана бессильной оказалась и не сумела погасить

драку в бараке? Вот и отмазались побегом. Стандартная отговорка. Она всегда применяется в таких случаях. Я Галке рассказал правду, она вчера к haм приходила, как узнала, что вернулся. Решила правду услышать. Я не стал скрывать, — вздохнул Мишка.

— Кого еще помиловали? — спросил Гошка.

— Еще пятеро, кроме меня. Их на материк повезут лечиться, а мне рассчитывать не на кого.

— Опять на рыбу пойдешь?

— В гробу ее видел! — подскочил Сазонов и сказал, — когда в зону влетел, клял тебя день и ночь. Думал, когда выйду, первым делом тебя урою. Но шло время, я общался с другими мужиками, некоторые помнили тебя. Ну, побазарил и я с ними. Всякое было. Они мне свое в мозги вдолбили. Поначалу не понимал, доходило тяжко, а потом доперло, что не стоит рисковать волей из-за жратвы, чтоб выжить, потому что на зоне теряем жизнь.

— Если б тогда ты не брал в руки ружье, клянусь волей, договорились бы по-соседски. Вы с братухой еще и к Анне прикипались, а ведь сами мужики, должны были и меня понять! — напомнил Гошка.

— Все дошло, жаль, что поздно! Теперь рад бы вернуть то время, но как? — глянул на инспектора беспомощно.

— Ты вернулся! Мы снова соседи. Давай жить. Может, время сгладит прошлое?

— А ты все еще в поселенцах маешься? Или освободили давно? — спросил Михаил.

— Эта путина последняя. Отмучаюсь и все. Уйду из рыбнадзора насовсем. На любую другую работу соглашусь, на любой заработок, только из инспекции уйти бы поскорее! Жизнь одна, надоело рисковать и подставлять башку под каждого козла! — выпалил Корнеев.

— Здесь останешься?

— Сам не знаю. Родни у меня нет, никто не ждет. Кому нужны нищие родственники? Вон пацан наш,

Степка, а и тот сюда не хочет вертаться. Даже на каникулы не едет. В городе застрял, у дядьки. Тот морской офицер, в люди Степку выводит. Хочет в большие начальники вывести, тот и ухватился за возможность. Уже получается. И не гляди, что тут его мать, в поселок нос не сует, даже вспоминать не хочет. Совсем другие планы появились. Вот тебе и родная кровь. Только письма получаем. Иногда звонит, поздравляет с праздниками, но сюда уже не приедет. А больше никого у нас нет, — отвернулся поселенец, добавив тяжкое, — вот стану свободным, рвану в Питер. Устроюсь сам и Аньку вытащу, только дожить бы этот последний год, — выдохнул опасение.

— Все еще махаешься с поселковыми?

— Бывает. Куда деваться? Но уже реже. В прошлом году все ж двоих посадили.

— Знаю. Виделись на зоне. Они скоро выйдут, всего два года! С таким сроком, если не кипишить, до воли додышат запросто.

— Со мною потише стали. Уже за ножи и ружья не хватаются как раньше. Чаще кулаки в ход скачут. Махаемся недолго, поселковые в том не сильны. Опыта маловато, а у меня за плечами зона…

— Кому достать надо, зона не поможет. Когда мужики свирепеют, их ничем не остановишь! И только горе… Кто его хлебнул, сто раз обдумает, прежде чем кулаки развязать, — встал Мишка с лавки и пошел в свой двор, не оглядываясь.

Гошка в эту весну уже не заглядывал во дворы и на заборы поселковых, где местный люд сушил сети, готовил их к скорому нересту.

На него не раз спускали с цепи собак. Его ноги — все в рубцах и шрамах, едва успевали заживать. Сколько курток и брюк порвано? Сколько раз грозили Корнееву пробить башку, свернуть ее на задницу, переломать хребет и спину? Случалось, гоняли его с ухватами и кочергой старухи. Загоняли вилами в углы дворов бабы, а мужики, ухватив Гошку за портки, выбрасывали инспектора со двора через заборы. Он после таких теплых встреч приходил домой с ободранными коленями, боками, с синяками на всем теле.

Вон и у Лешки Медведева смолили во дворе лодку. Понятно, к чему готовили. Хозяин даже новый мотор купил. Хотел Гошка отнять его, да Лешка так вцепился в инспектора, что две громадные азиатки не могли их расцепить. И только жена вместе с матерью, пустив в ход коромысло, расшвыряли мужиков по углам двора, приговаривая:

— Чего взъелись, петухи? Гля, как друг дружку уделали? Ночью к бабам подойдете, они ж с испугу обсерутся! Зачем хотел мотор забрать? Мы ж в грибы на лодке ездим! На мотор сколько годов копили! А ты что удумал? — обтирала бабка Медведева лица мужиков и, усадив за стол обоих, сказала, — нехай вас хлеб помирит. Он всем от одного кормильца, от самого Бога! — и, перекрестив их спины, ушла на кухню.

Мужики и впрямь вскоре помирились, даже забыли из-за чего подрались. А мать Алешки учила в дальней комнате невестку:

— Никогда, ни в одной ссоре не говори последнее слово. Ссору не кулаком, а хлебом гаси. Не копи ненависть к людям, она не ихнюю, а твою жизнь укорачивает.

— Да не стану тебя стремачить на реке, коль рыбу на берегу кидать не будешь. Вот таких зажравшихся ненавижу. Коль поймал, что никто не увидел, вези домой все, заметай следы! Даже зверь это секет! Пока не сожрет рыбу, в берлогу не ложится. Потому его не штрафуют и зовут хозяином! — заплетался язык поселенца.

— А я и не кидаю рыбу. Все домой волоку. Засолю в бочках, а зимой колю свинью, копчу окорока, колбасу, а уж после того — рыбу, но немного. Копченая плохо хранится, соленая — сколько хочешь.

Я и не буду много коптить. Хвостов двадцать нам по горло хватит! Мне в Питер с икрой не мотаться. Некогда! Я при деле, сам знаешь! — сидели мужики, уплетая котлеты из кеты. — Маманя сготовила! — хвалился Алешка.

— А моя такие не умеет, зато какую заливную делает! И жарит — пальцы до локтей оближешь! — хвалились друг перед другом мужики как мальчишки.

— А как ты рыбу солишь? В тузлуке иль сухим посолом?

— Аня этим занимается, я и не знаю.

— Не-ет, бабам рыбу доверять нельзя! Все, где есть голова, должно быть в наших мужичьих руках. Бабам — грибы, ягоды, орехи.

— А со скотиной все равно бабы управляются! — подморгнул Гошка.

— Я ж работаю! Всюду не успеть.

Георгий ушел от Медведевых, когда во всех домах Усть-Большерецка погас свет. Он и не заметил одинокую фигуру женщины. Анна тихо подошла к мужу:

— Где ж черти носили? Иль вовсе мозги посеял? Ведь дома есть выпить, зачем по людям сшибаешь? Уж сколько времени тебя ищу? — упрекнула тихо.

— Зачем искать? Не надо! Я вот он! Сам пришел бы домой, — покачнулся в сторону.

— Да мало ль, что могло случиться?

— Не дождесся! — рассмеялся Гошка.

— Эх ты! Всю душу измотал. Гад ползучий! Уж чего ни передумала. Все дрожит внутри от страха!

— Не зуди! — рявкнул человек, добавив, — не отпевай и не оплакивай загодя. Живой я!

— Не топырься, черт корявый! Пошли домой, там разберемся!

— Не хочу разборок! Спать надо, — а ноги предательски заплетались и не слушались.

— Ольга у нас? — спросил Анну.

— Нет, сегодня не приходила.

— А где ее носит?

— Сам спросишь.

Ольга ожидала их во дворе, вся в пыли, в грязи, зареванная.

— Кто тебя достал? — мигом протрезвел поселенец.

— Пацаны, целая кодла, ни с чего налетели. Я и не ожидала!

— Сколько их было?

— Человек пятнадцать, не меньше.

— Приставали?

— Нет!

— Что хоть говорили?

— Ничего! Молча набросились. Я и сообразить не успела. Ну, поначалу сбили с ног, но я встала и уж тогда вломила! Пусть ни всем перепало, но половину классно отделала. Теперь будут осторожнее, прежде чем к бабе прикипеться! — умывалась Ольга.

— Но за что? Ты еще ни с кем не базарила, никого за глотку не взяла, а тебя отметелили.

— Не совсем так, Гошка! Тут ваша старуха-соседка проходила и спросила: «Иль второй бабой приходишься? Иль в его полюбовницах состоишь? Иль не совестно тебе с женатым мужиком серед бела дня, на глазах всех людей в лодке кататься?» Меня такое зло разобрало, ну и ответила: «Жалко мою, подставь свою!» Ох, и закрутилась плесень. Аж пыль столбом подняла! Камень в меня швырнула. Я Дика выпустила, он прогнал ее. В дом я не смогла войти, закрыто было. А бабка успела меня указать. Я и не знала, пошла в магазин, тут-то и налетели. Кое-кого запомнила, с ними сама разберусь. Ты не лезь. Я с ними раньше тебя знакома была и знаю, как проучить.

— Оль, шибко достали? — подошла Анна.

— Им покруче перепало!

— Завтра сможешь со мной смотаться на Белую?

— Конечно!

— Надо от сетей и коряг почистить реку, — предложил поселенец.

— О-о, с этим быстро не управимся. Не меньше месяца уйдет.

— А что делать? Без того не обойтись. Тебе новую лодку дают. С хорошим мотором! — завидовал Корнеев.

— Наконец-то! Ведь на одной зашивались. Ничего не успевали.

— Зато всегда были вместе. Может, потому живыми остались, а вот разделимся и, как знать, лучше ли это будет? В одиночку только помирать хорошо, будет кому пожалеть, — хмыкнул Гошка.

Ольга задумалась, молча оглядела поселенца, ничего не ответила.

Георгий быстро нашел обидчиков Ольги. Оно и неудивительно. За годы жизни в поселке узнал и познакомился со всеми. О каждом имел представление, знал, кто на что способен, и безошибочно мог определить, чей камень влетел в окно Ольги или в его.

Поселенец давно смирился с тем, что не было и не будет у него в поселке друзей, и как бы приветливо не здоровались с ним поселковые, камень за пазухой для него у них всегда наготове имелся.

Жителей Усть-Большерецка Корнеев мысленно разделил по категориям. В первую вошли самые непримиримые, открытые враги, которых следовало опасаться всегда. Они были готовы в любую минуту из- месить Гошку и выкинуть обратно в зону. Вторые явно не проявлялись, не бросались на инспектора с кулаками среди улицы, но случись драка, обязательно поддержали бы своих односельчан. Третьи никогда не влезли бы в заваруху, но всегда зорко следили за всяким шагом и словом Гошки и сочиняли о нем самые грязные легенды, распускали немыслимые слухи, позорящие человека в глазах остальных.

Вот и эти подростки избили Ольгу не случайно. В поселке одинаково злобно относились к инспекторам рыбоохраны, считая одним целым и не подразделяя их.

По мнению большинства, с Ольгой можно было разделаться проще, ведь она — баба! С нею пытались сводить счеты все.

Вот так и Димка налетел на инспекторшу со своей оравой. Давно хотел проучить ее. Ведь весь поселок боялся его кодлы, и только она не уважала этих пацанов и нередко грозила как детям оборвать уши, надавать подсрачников, либо заставить их жевать сопли. Все ее угрозы были не столько обидными, сколько унизительными. Ольга наотрез отказывалась признать подростков взрослыми, считая для себя за унижение говорить с ними. Но однажды все же пришлось…

Именно на реке Белая встретились они. Ольга объезжала свой участок во время нереста семги и заметила дымок костра. Подошла тихо, не в лоб. Увидела поселковых пацанов. Они жарили шашлыки из семги. Двое ребят копошились у костра, остальные пятеро в сторонке прилегли, курили, потягивали пиво из бутылок, переговаривались, слушали музыку.

Ольга подошла к костру внезапно. Никто из ребят не ожидал, что эта баба может забраться в такую глушь, ничего не боясь.

— Разбойничаем?! — подошла Ольга вплотную, увидела, сколько рыбы поймано.

— А что такого? Мы ни у кого не украли и не отняли! Взяли только на пожрать. Мы тут родились, и нам положено, разрешено как коренным ловить на свои нужды! — подал голос подоспевший Димка. Он был старшим, и его считали в кодле главным.

— Это кому разрешено? Кто позволил бандитствовать? Хозяйничать можешь только у себя дома. На реке никто не позволял появляться во время нереста! Кыш все отсюда! — потребовала жестко.

— Чего? Уймись, тетка!

— Это наша река! И все, что в ней, тоже!

— Вали отсюда и не доставай кишки, не то сделаем из тебя русалочку!

— Не базарь, баба! Исчезни! Не липни к глазам. Мы не прикипаем к старым метелкам, которые мозги квасят. Сгинь, в натуре! — наступал Димка на Ольгу, тесня ее к воде.

Та поняла, что уступать именно теперь нельзя никак. Она не отступила ни на шаг.

Димка был удивлен, что женщина не испугалась и, решив пощекотать нервы, достал из-за голенища нож. Им разделывали рыбу на шашлык. Лезвие было хорошо наточено. Ольга лишь вскользь глянула, усмехнулась, а в следующий миг выбила его из руки в реку и быстро отправила за ним Димку. Тот даже сообразить ничего не успел, как оказался по горло в воде.

Остальные пацаны сбились в кучу, внимательно следили за бабой. Та быстро залила костер и потребовала зло:

— Живо убирайтесь, козлы, не то плакать будете долго! Я с вами не шучу!

— Мужики, давай проучим старую метелку! Пусть рогами шевелит, прежде чем наехать! — вылез из реки Димка и бросился к Ольге. За ним еще трое кинулись с кулаками.

Пацаны пытались сбить ее с ног, но баба знала толк в драке и не стала отвлекаться на других ребят. Ударом «в солнышко» отправила пацанам под ноги Димку. Тот долго не мог продохнуть.

— Ну, кто еще? — улыбалась Ольга.

Орава отступила молча, унося с собой Димку. Ольга знала, теперь этому пацану недолго жить в главарях. Побитого не за что уважать. Он не сумел победить и отстоять честь кодлы перед бабой. Такое посчитают стыдным даже совсем зеленые пацаны поселка, а взрослые вовсе засмеют.

— Погоди, стерва, мы еще с тобой встретимся! — выдавил сквозь зубы Димка.

Воронцова хорошо знала отца парня — председателя рыбкоопа, который был дружен со всем районным руководством. Димка был единственным сыном в семье и, зная о связях отца, держался нагло со всеми окружающими с самого детсада. Ему все сходило с рук и прощалось. Парень знал, что отец вступится за него и все уладит, а потому вел себя вызывающе. Загодя прибирал к рукам поселок, накапливал свой авторитет. И вдруг прокол на глазах у всех! Димку побила баба! Сбросила в реку за уши! Ну, уж этого он никак не мог ей простить. Он, как и все поселковые, ненавидел инспекторов рыбоохраны, а Ольгу — особенно.

С того дня в ее окна постоянно летели камни, разбивая вдрызг стекло. Ольге ни разу не удалось поймать Димку или кого-то из его компании. А коли так, стеклил Гошка окна молча. Однажды он решил приловить хулиганов и засел в кустах, выжидая.

К вечеру, когда пацаны увидели, что лодки нет на месте, а значит, инспекторы смотались на реку, подошли поближе к дому, набрали на берегу полные карманы камней. И только размахнулся первый, тут же получил оглушительную оплеуху. Над его башкой неожиданно прогремело:

— В параше утоплю отморозка! — схватил Гошка обоих пацанов за загривки, стукнул их лбами и, тряхнув, пообещал повесить на одном суку.

Поселенец закрыл их в кладовке дома. Он ждал, когда мальчишек хватятся и начнут искать. Ждать Гоша не любил и, сам не выдержав, позвонил Димкиному отцу. Тот, когда понял, с кем говорит, презрительно бросил трубку, предупредив:

— Если с головы сына хоть волос упадет, с тебя слетит голова! Отпускай немедля, либо сам вылетишь из поселка!

— Поцелуешь меня в задницу! — ответил поселенец, но председатель рыбкоопа уже повесил трубку и не услышал Гошкиной насмешки.

До самого утра продержал поселенец пацанов в темной и тесной кладовке. Не отпускал, ждал, когда придут за ребятами родители.

Ждал и отец Димки. Он был уверен, что его сына поселенец отпустит. Ведь тот прекрасно должен был понимать, на кого наехал. Связи и знакомства председателя рыбкоопа были известны всем. Любой, кто бы ни попер против него, будет смят в лепешку. «Корнеев — поселенец! — размышлял председатель. — Ему плевать на должности и связи. Он в зоне сидел! Кто мы для него? Убьет сына в ярости, и что с него возьмешь? Дадут еще срок, ему едино, что тюрьма, что поселок. Такой, как Гоша, убьет и не высморкается. А кто мне сына вернет? Докажи потом, что ждал, когда поселенец образумится. Никто не поверит. Любой на моем месте бегом побежал бы спасать мальчишку!».

Человек быстро оделся и, не глядя на позднее время и кромешную тьму на улицах, заспешил на выручку сына.

Он не хотел преждевременной огласки, не стал обращаться в милицию, боясь, что ее сотрудники не столько помогут, сколько навредят, распустят всякие сплетни и слухи. От них до конца жизни не очиститься.

Председатель, подойдя к двери дома, негромко постучал. Гошка не спеша открыл дверь, но внутрь не пригласил, не предложил гостю присесть на скамейку рядом с домом.

— Моего сына оклеветали, он не мог такое сделать. Я своего пацана знаю.

— Я его поймал с камнем в руке. Уже собрался долбануть окно. В секунду опередил, — нахмурился поселенец, добавив, — это уже девятый случай. Тут я попутал их обоих, до этого стеклил молча, но теперь все!

— Конечно, я понимаю! Сколько должен за все? — спросил человек торопливо и достал из кармана пухлый кошелек.

— За прежние его гадости взять не могу, потому что за руку не поймал. А нынче — не за что! Опередил я его, помешал разбить окно.

— А зачем меня позвал среди ночи? — возмутился гость. — Если тебе ничего плохого не сделали, какое имеешь право беспокоить людей, закрывать в своей кладовке чужих детей? Знаешь, что самому придется отвечать перед законом?

— Отвали, падла! — рявкнул Гошка и, собравшись было снять замок с дверей кладовки, снова закрыл его на ключ. Взялся звонить в милицию.

— Не стоит! Сами договоримся! — услышал над ухом просящее.

Георгий в ответ отмерил по локоть и попросил дежурного подъехать к бывшему бараку. Через десяток минут милицейская машина забрала из дома всех подчистую.

Гошка долго писал заявление. А председатель рыбкоопа разговаривал по душам с дежурным офицером. Едва поселенец вышел из милиции, буквально через несколько минут оттуда выпустили двух ребят.

— С кем не случается? В молодости все ошибаемся! — говорил дежурный милиции слащавым голосом, поглаживая в кармане брюк кредитки. Он остался очень доволен встречей с председателем рыбкоопа, а тот затаил зло на Корнеева.

Поселенец даже не предполагал, сколько неприятностей получит он из-за этого случая.

Уже в тот же день разыскал его Стас и, отведя в сторону от посторонних ушей и глаз, спросил, сжимая кулаки:

— Ты что себе позволяешь? Как посмел?

— Не врублюсь, ты о чем? — опешил Гоша.

— Под дурака косишь, отморозок? Кто позволил базарить с председателем рыбкоопа как со шпаной? — кипел Рогачев.

— Забил я на него!

— Что? Ты это на кого поволок? — наклонился к Гоше и предупредил, — еще звук, и будешь в камере! Слышь, ты, Гоша? Слишком много с тобой мороки. Осточертел ты мне. Ведь если перестану «крышевать», поселковые в тот же день разнесут тебя в куски. Хочешь убедиться?

— А в чем твоя «крыша»? Где помог? Тогда на заставе? И все? Но после того случая прошли годы! Всякое было. Подыхал и выживал сам, без твоей помощи. Можешь снимать свою «крышу». Есть она или нет ее, проживу сам, зато никто не попрекнет своей помощью и не скажет, что засиделся я на белом свете благодаря ему.

— Слушай, Корнеев, не ломай топорище через макушку. Себе больно сделаешь! Не испытывай мое терпение. Доведешь до каления — не порадуешься. Говорю по-доброму, не трогай местное начальство! Неужели не доходит до тебя, что много неприятностей получишь?

Стас только предупредил, а через три дня в рыбкоопе дали зарплату, и рабочие вечером пришли в магазин. Одни отоваривались продуктами, другие глазели на промтовары, третьи, не выдержав, пили пиво за стойкой, не дотерпев до дома.

Георгий пришел сюда за куревом и услышал:

— Эй, поселенец, твою мать! Шурши к нам! Нальем по-братски гаду! Сколько наших ребят пересажал ты, окурок лидера? Сам помнишь свое говно? Иль позабыл, козел?

Гошка хотел выйти, но его не выпустили. Мужики встали стенкой, сквозь них не протиснуться, не пробиться.

Поначалу его грязно материли, потом кто-то потянулся, рванул рубаху на груди поселенца. Это послужило сигналом. На Гошку обрушилась ярость множества кулаков. Одни били поселенца молча, другие приговаривали за что колотят. Вот так и проговорились спьяну:

— А это тебе, чмо, за шефа! Получай, барбос, в нос! — изгалялся прыщавый мужик.

— То тебе за пацанов, которых в кладовке продержал, сучий потрох! — впивались кулаки в виски, в ребра, в грудь, в лицо.

Их было слишком много. Защитить Гошку, отнять его у толпы было некому. Именно такие сборища довольно часто забивали людей насмерть. Унижаемая на работе и дома, измученная безысходными нехватками и нуждой толпа всегда сплачивается и вымещает свое зло на том, кого считает причастным к общим бедам и обрушивает на него весь свой гнев.

— Мочи его, падлюку!

— Вломи, чтоб откинулся, свинота!

— Бей зэка!

— Мужики, уроем психа! — втаптывали инспектора в землю не только мужики, но и бабы.

Поселенец отчетливо услышал, а потом и увидел Галку Хохореву, Любку-пекариху. Они били яростней, злей мужиков, точно и впрямь хотели убить Гошу. Его спасло чудо.

Анна, ничего не зная о случившемся, отпустила собак погулять. Они, видимо, почуяв неладное с хозяином, отчаянно взвыли на два голоса и попросились во двор. Баба едва открыла им дверь, как псы, перемахнув через забор, побежали к магазину с рыком. Толпа не обратила на них внимания и не заметила, как овчарки подскочили сзади. Они-то знали, как можно разогнать толпу и набросились на зевак, отгоняя, отделив их от дерущихся, пробивая тем самым себе путь.

Вот затрещало пальто Галки. Она прицелилась было каблуком сапога в Гошкино лицо. Динка свалила бабу, дернув на себя, под ноги мужиков. Те и не заметили, вмесили в грязь, не услышали визгов. Дерущиеся всегда глухи к чужой боли.

Дик схватил за брюки мужика. Рванул так, что сразу заголил задницу, и бросился на все, что выпирало, висело и торчало.

Мужик не своим голосом взвыл от боли, а Дик уже успел вырубить еще одного, заскочив к нему на спину, содрал одежду до колен и взялся за третьего. Динка догола раздела Любку. Хорошо ободрав спину и ягодицы, нацелилась на горло, но баба успела убежать. Вот еще двое избивавших убегают с воем. Кто- то пытается сумками отогнать собак, но не тут-то было. Динка бросается на отгонявших так, что они отступают в ужасе, пятятся назад пока целы и наблюдают, как озверевшие собаки расправляются с рассвирепевшими людьми. Сколько их упало под ноги толпе, уже трудно вспомнить. Остались еще трое тех, кто не увидел, что случилось с другими.

— Сенька, убегай! — слышится запоздалое предупреждение.

Но одноглазый грузчик рыбкоопа очень гордился, что насадил Гошке фингалов и шишек куда как больше, чем другие! Но не сумел уйти гордо. Его приловили овчарки и, вытряхнув одноглазого из выходной одежды, разнесли ее вместе с получкой в мелкие куски. Самого, оставив в одних носках, гнали до самого дома галопом, заскакивая по бокам, спереди, грозили оторвать и откусить все уцелевшее.

До самой темноты растаскивали родственники из свалки покусанных, истерзанных мужиков и баб. Гошу из этой драки вывезла Анна. Она положила его на садовую тележку и приволокла домой. Отмыла и отчистила, потом неделю лечила мужа, не отходя от постели. Тот, придя в себя, дал слово не заходить в магазин в одиночку. Потом Анна рассказала Гошке, что многие мужики прямо из той драки попали в больницу и теперь им делают уколы от столбняка и бешенства. Все задницы их стали дырявее решета. Да и на работе у каждого неприятности начались, ведь на бытовой почве лечат без больничного. А со столькими прогулами кто смирится?

— Знаешь, сколько мяса с иголками и стеклом бросают нам через забор, чтоб погубить собак? Хорошо, что они умные и не едят подброски. Рычат, указывают, а людям и вовсе перестали верить! — жаловалась жена Гоше.

Корнеев решил рассказать о случившемся Александру Ивановичу Назарову, чтобы он подумал и оградил инспекторов от нападок поселковых и пацанов.

Поселенец попытался встать на ноги, но не смог. Ноги не удержали, закружилась голова. Он глянул на себя в зеркало и испугался. Лицо было опухшее, синюшное, все в кровавых подтеках и ссадинах, словно его пропустили через мясорубку. Глянув на хозяина, даже псы заскулили, пожалели человека. Им в драках и то так не доставалось.

— Ну что, кенты? Удивляетесь теперь? То-то и оно. Говорил вам, что человечья свора подлее и паскуднее звериной, а вы не верили! Меня на зоне так не тыздили, когда лажался! А тут ни за хрен собачий вломили! — взялся за телефон и набрал номер Назарова.

Он рассказал человеку о случившемся, не утаив ничего.

Александр Иванович, выслушав, пообещал приехать в Усть-Большерецк и разобраться на месте.

Вечером, когда пришла Ольга, Корнеев рассказал ей о разговоре с начальством.

— Приедет сам?! — вспыхнули румянцем щеки женщины, в глазах радость засветилась радугой.

Ольга сразу засуетилась, помогла Анне прибрать в доме, потом к себе побежала наводить порядок. Все перемыла, почистила, постирала. Подмела двор перед бараком. Ожидание словно преобразило женщину, она будто помолодела лет на пятнадцать. Ольга не сводила глаз с реки, откуда должен был появиться Назаров.

— Бедная девка вовсе голову потеряла! Любит она этого Назарова. По глазам видно. С ума по нем сходит, — приметила Анна, а про себя подумала:

«А ведь было дело, ревновала ее к Гошке, боялась, что вскружит моему мужику голову. Да только не нужен он ей, другого на сердце держит. Но что-то не клеится у них, видно, помеха имеется неодолимая. Иначе, какой дурак отказался бы от такой бабы?».

Гошка, прихрамывая на обе ноги, прошелся по дому, охая. Перед глазами черные круги плывут — пришлось держаться за стены, мебель. Пока вернулся к постели, дважды отдыхал.

— Держись, Гоша! Тебя орава била, а ты, слава Богу, живой! Силенки воротятся! Зато поселковых знатно потрепал и сам, и собаки. На улицах нынче — ни единого мужика. По домам и в больнице канают. Иные в себя не пришли, не встают до ветра. Все избитые, покусанные, порванные. Не понять, от кого больше им досталось? От тебя или от собак? Бабки такое говорили про ту драку, грех вслух сказать! — рассмеялась Анна.

— А что базарили? — спросил Георгий.

— Ну, как из свалки мужики выскакивали! Они ж скопом на тебя насели, завалили и месили, а тут собаки подоспели и ухватили за задницу Андрюху Кравцова, да как рванули за штаны, так и заголили всего насквозь. Срам сказать, портки вместе с исподним сорвали. Он и раскорячился: рук не хватило срам прикрыть, он же, как на грех, весь наружу вывалился. Так-то и побег домой, сверкая гольной задницей, а спереди руками прикрыл не столько от людей, сколько от собак, чтоб не оторвали. И не он один вот так из свалки выскочил. Иных все ж достали псы и спереди и сзади. Нынче уколы принимают в покусанное. Дед Лаврентий от тех уколов уже сдвинулся. Орет от боли на всю избу, внуков наполохал. Говорит, что у него собаки половину мужичьего достоинства отгрызли. А бабка за это грозит из дома согнать, мол, зачем ей старик с окурком? Не надо было в драку лезть, коль хрен плохо держался! Не только мужиков, но и баб поувечили! — смеялась Анна.

— И кого ж достали? — оживился Гошка.

— Галке Хохоревой сиськи отгрызли!

— Где они их нашли? Это ж ни баба — гладильная доска, ровная как шконка. Ни ухватиться, ни глянуть не на что. Сущая «параша». На такую только поссать вместо столбика. Выпусти зэков после червонца в зоне, эту лярву никто не захотел бы. Всяк свой хрен ни на помойке поднял, чтоб об такую пачкать! Тьфу, уродка полоумная! — серчал поселенец,

— А еще Любку-пекариху раздели. Всю жопу искусали. Она и досель ни лечь, ни сесть не может. Все с воем. В туалете со слезами управляется. Нечего было лезть в свалку! Сунулась, вот и получила! — радовалась Анна.

— Так ей и надо! — поддержал Гошка злорадно.

Поселенца никто из поселковых не навестил, не

поинтересовались его здоровьем даже соседи. Все дни, пока болел, только Аннушка и Ольга заботились о нем. Делали уколы, давали таблетки, ставили компрессы и примочки. Георгий шел на поправку медленно. Лишь к концу второй недели вышел на крыльцо покурить и приметил Мишку Сазонова. Вспомнил, что тот в драку не полез, так и остался возле магазина зевакой.

Сосед, оглянувшись, увидел Гошку, выронил из рук лопату и спросил удивленно:

— Так ты живой? А я слыхал, что дуба врезал!

— Не дождетесь, вашу мать! — рявкнул Гоша зло и сказал ухмыляясь, — скорей поселковые откинутся, а я еще подумаю! Мне на погост билет не дают без ксив!

Теперь он садился поесть к столу. Сам умывался, переодевался, силы постепенно возвращались к человеку. Он уже не надеялся на приезд Назарова, на его помощь и защиту. Сникла и Ольга. Вдруг утром раздался звонок в двери инспектора, длинный, голосистый. Ни Ольга, ни соседи так не звонили, и все поняли, что пришел кто-то чужой.

Назаров как всегда спешил. Войдя в дом, поздоровался со всеми наспех. Ольгу словно не заметил, слегка кивнул головой и присел рядом с Гошей, заговорил с ним вполголоса:

— Был я у Рогачева, побеседовали. Он все рассказал как есть. Ситуация, понятное дело, напряженная вокруг вас, но такая обстановка везде. Повсюду инспекторы жалуются на бездействие милиции и властей. Никто нам не помогает и не защищает. Вот и остаемся один на один с толпой. Кто против нее устоит? Инспекторы надзора больше и чаще всех головами рискуют. Толпе плевать, правы мы или нет! Ей нужен повод. Люди не хотят голодать, а тут урвать можно все, что раньше дозволялось.

— Что Стас сказал? — перебил Корнеев.

— Злится, ругается, мол, зачем ты достал председателя рыбкоопа? Зловредный, злопамятный человек. Он теперь все время гадить тебе будет за сына. Не простит. Многих из поселка выдавил и с прежними инспекторами враждовал. Доходили всякие слухи, вроде гибель наших мужиков не обошлась без его рук, но нет доказательств. Слова к делу не пришьешь. Одно помни, его связи выходят далеко за пределы поселка. Никогда не знаешь, где достанет его волосатая рука? В общем, будь осторожен везде и всюду. Таких сволочей, как Шинкарев, теперь много развелось по земле. Я попытался с ним поговорить. Когда Павел Павлович узнал, кто пожаловал и какая будет тема разговора, передал через секретаршу, что занят и не может меня принять!

— Ну и козел! — не сдержался Гоша.

— Правда, Рогачев за него ответил. Сказал, что его сын вместе с друзьями уезжает в Питер и будет поступать в мореходное училище. Там они проведут почти четыре года, а потом устроятся работать на суда и в Усть-Большерецк уже не вернутся. Через неделю они покинут поселок, но сам Шинкарев остается здесь. До пенсии ему далеко. Так что жить вам здесь будет кисло. И спихнуть Шинкарева — шансов нет. У него помимо денег полно родни и друзей в областном руководстве. Хотел я в областное управление милиции позвонить, глянул в справочник, да и там Шинкарев! И тоже Павлович! Даже обидно стало: некому приструнить гада! — жаловался Назаров.

— Александр Иванович, что-то с окнами надо сделать. Мне стекла каждый день колотят камнями, и Гоше нелегко приходится, — подала из-за спины голос Оля.

— Мы уже подумали о том после ваших звонков и решили вот что. Гоша сделает все замеры, я их беру с собой, а через неделю приедут наши плотники с готовыми ставнями и поставят их на окна. Снаружи они будут оббиты железом. Думаю, после этого не придется стеклить окна. Плотники свое дело знают. Вы — не первые.

— Неужели на Шинкарева нет управы? — то ли спросила, то ли подумала вслух Ольга.

— Искали его ахиллесову пяту, да так и не нашли. Хорошо забронировался мужик, ничего не скажешь! — крутнул головой Назаров и добавил, — только себе неприятностей добавим.

Ольга сидела задумчивая и вдруг повеселела. Подскочила и сказала, смеясь:

— Нашла! Придумала! Я ей сегодня позвоню!

— Кому? — невольно подскочил Назаров и повернулся к бабе лицом.

— Попрошу приехать к нам журналистку из Питера, Нэлю Беркалову! Помните? Она у нас недавно была. Мы с нею подружились. Эта никого не испугается, а уж разделает Шинкарева под орех!

— Оля, может Беркалова никого не боится. Не сомневаюсь, что она очень хороший человек, сильная, принципиальная журналистка, но и она не сама по себе и не может дать в газету все, что захочет. Не забывай, над нею есть редактор! Он просто не опубликует материал Беркаловой, сказав ей банальное, что он живет не последний день на свете и не хочет лишаться работы. Теперь журналисту трудно устроиться. А Шинкаревы любого смогут достать, закопать и осквернить! В этом мы, к сожалению, не раз убедились. Да и у самой Беркаловой, сколько мне помнится, ребенок есть. Его растить нужно. Нэля с мужем разведена. А если останется без работы, что делать ей? Она, конечно, о том задумается, — погасил Назаров улыбку Ольги и, повернувшись к Георгию, продолжил разговор с ним, — не только ставни, но и железные двери придется ставить.

— Ну, уж это лишнее! Не допрет, не стукнет никому в башку моча вламываться в дом! Это едино, что загреметь на зону! — не поверил поселенец.

— Короткая у тебя память! Ведь было!

— Так это когда! Сколько времени прошло!

— Чудак, теперь вы на пороховой бочке!

— Это Вы о Шинкареве? — рассмеялся Гоша.

— Он — не сам по себе! За ним поселок!

— А у меня — собаки! Им все равно, чью задницу порвать, свое доказали!

— Гоша, ты нам отдал шестерых щенков. Прекрасными псами выросли. Натренировали их пограничники, раздали мы их нашим инспекторам. И что думаешь? Только у одного в Оссоре псы уцелели. У двоих других уже нет собак.

— Отравили? — ахнул Гошка.

— Пристрелили. У одного выманили со двора кобеля на сучку, она течковала. Едва пес выскочил, тут же уложили. Потом и суку убили, как только хозяин отпустил погулять. Не будешь сутками держать в доме. А причины везде одинаковы.

— А вторую пару куда дели?

— Эти вообще бесследно исчезли, — вздохнул Назаров.

— Выходит, зря я их отдал. Уж лучше б они остались у пограничников, — горевал Корнеев.

— Скажи спасибо, что твои целы…

— Мои на улице не живут. У них всегда есть доступ во двор, но, выскочив по нужде, тут же вертаются, не носятся по поселку. Не жрут на помойках, да и я их всегда при себе держу и слежу за ними.

— И тех берегли! Да видишь, не усмотрели. Вот потому замену сделали, чтоб людей сберечь. Поменяли местами. Пусть на время, но отвести угрозу расправы. Боюсь, что и с вами придется так поступить. Пока на новом месте к вам присмотрятся, годы пройдут, а на прежнем другой инспектор приживется. Да и Шинкареву не до вас станет. Забудет, отвяжется, вы тоже успокоитесь, — глянул на Ольгу и спросил, — как Воронцова относится к этой идее?

— Устала я от всего! От этой психанутой работы, от поселковых козлов! Здесь нет людей, одни отморозки! Куда от них сбежать? И будет ли лучше на новом месте? Что-то сомневаюсь! У нас хоть собаки целы, у других убили. Куда годится, если ярость через край хлещет? Конечно, вам виднее, как поступать с кадрами. Но как надоело жить на колесах только потому, что презирают нас за работу! А как хочется нормальной жизни! — тянула с мольбой на Александра Ивановича.

— Мне нет смысла уезжать отсюда. До конца поселения совсем немного осталось. Куда мы денем свое хозяйство, с которого живем? Ведь моей зарплаты даже со всеми премиями ни на что не хватит. Не могу и не хочу больше на бабьей шее сидеть. Ведь я — мужик! Уйду от вас, как только стану свободным. Куда угодно соглашусь, только бы не канать в инспекторах за эти гроши и стыдиться назвать себя мужиком и человеком! — выпалил поселенец.

— А я без Гоши никуда не перееду. Я с ним привыкла. Другие неведомо какие попадутся. И подставят, и продадут, засветят кому и где угодно. Знаю, как бывает. Наслышана, по самое горло сыта. На новом месте, а так бывает всегда, за нами долго будет ходить тень прежнего инспектора. И вся ненависть, что скопилась на него, выльется на нас. И главное, коль суждено кому выжить, тот не умрет. А убегать нет толку! Если нас захотят достать, вырвут из-под земли, сами говорите. Тогда какой понт? Я тоже остаюсь! — поникла головой Ольга.

— Много логичного в твоих доводах, но далеко не все убедительно. В этом поселке тебя ничего не ждет. Сама безысходность. Даже пойти некуда, а ты еще совсем молодая, красивая! — смотрел на Олю в упор, — тут даже общаться не с кем. Другое дело — Оссора! Большой поселок со своим рыбокомбинатом. Там много молодежи. Туда что ни день, иностранные суда приходят. Да и наших моряков и рыбаков хватает. Ты не останешься незамеченной. А когда появится в сердце якорь, все остальное само собой образуется.

— Спасибо за заботу. Но не хочу!

— Почему? Там дискотека, кинотеатр, шикарный ресторан, клуб моряков. Там у тебя будет много поклонников и защитников. Потом не забывай, ведь там инспектором работает пожилой человек. Ему на пенсию давно пора. Он из ворошиловских стрелков, даже на ночь свою берданку кладет под подушку. Еще и бабку свою гоняет, когда та на пиво не дает. Он и без работы со всеми поскандалил. Кремень — не мужик со старыми, заскорузлыми убеждениями. Мне с ним очень нелегко общаться. И в Оссоре давно просят заменить деда. А тут ты приедешь! Представляешь, какой подарок для всех! Дед не столько ругает браконьеров, сколько свои взгляды отстаивает. Он — ярый сталинист и молодым свое навязывает. Даже в баню при всех наградах приходит. Развесит до самого пупка, идет парадным шагом. Совсем из ума выжил. Забыл, в каком времени живет. А мне не хочется, чтоб над ним смеялись, ведь дед, что ни говори, наш инспектор. Молодые уже не понимают его и требуют «сдать в архив», называют его недвижимостью. А я хочу, чтобы наших работников уважали.

Вот с тобою общий язык найдут. И помни, я о тебе говорил как о преемнице деда и теперь прошу ни от своего имени, а от областного управления, которому все подчиняемся. Кстати, и Оссора! Тебя там ждут, Оля. Ты станешь там жить, а не прозябать как здесь.

— А Гоша?

— С ним совсем другой разговор! У него слишком веские причины, и я не имею права навязывать ему свои планы. Да и есть ли смысл из-за нескольких месяцев срывать человека с места, где он пустил корни? Его не устраивает слишком многое, и я ничего не могу предложить взамен. Послушал его и согласился, вольный человек всегда наедет себе теплый угол. Зачем принуждать? Ведь сам он не пришел в нашу систему его привели к нам в наручниках. Он в них до сих пор работает; а потому ненавидит наше дело, А значит, надо освободить человеческие руки, сказать спасибо за все сделанное и отпустить эту душу на волю, чтоб вздохнул, огляделся и начал заново, как с малька, чтоб снова порадовался жизни. А с тобой другое дело! Подумай хорошенько. У тебя в запасе есть немного времени, до конца сезона. Можешь съездить в Оссору. Сама на месте все увидишь, оценишь и решишь.

Так оно вернее будет. Мы подождем. Что скажешь? Договорились? — глянул на Ольгу ожидающе.

Та поняла этот взгляд по-своему и согласилась съездить в Оссору.

— А почему хотите Ольгу туда послать? Иль других нет? Тут у нее жилье, да и мы с Аней всегда рядом. Защитим и поможем. Зачем ее с места на место гонять? — не соглашался Гоша.

— Пойми, такой шанс ей нельзя упускать. Он может не повториться никогда! А ей семья нужна, нормальная человеческая жизнь, а не прозябание в этом болоте. Мне тоже непросто было согласиться на отъезд Воронцовой, ведь мы практически отдаем ее в распоряжение областного управления по рыбнадзору. Взамен не получаем никого. Но надо думать

о человеке, если мы желаем ей добра! Нельзя бесконечно выжимать силы, надо помочь ей когда-то устроить свою личную жизнь. Пока еще не поздно и у Оли не пропал к ней интерес.

— Когда у Ольги мужик появится, он уже не пустит ее в инспекторы, посадит дома с детьми. Вот тогда насовсем потеряете человека. Хотя, конечно, так будет кайфовее, дольше продышит в этой жизни, меньше горя хлебанет. За спиной мужика проще век коротать до старости, — убеждал поселенец самого себя. Ему не хотелось отпускать Ольгу, к которой привык как к кенту, привязался душой и не хотел, не мог представить себе, что может остаться в поселке без нее.

— Значит, договорились, Оля? Съездишь в Оссору и дашь окончательный ответ. Я буду ждать. Ну, а со ставнями и дверями мы все равно все сделаем, как договорились. Ведь после вас приедет замена. Пусть живут спокойно, — сказал Назаров.

Вечером Гоша сделал замеры, передал их Александру Ивановичу. Тот уехал в Октябрьский, а поселенец вернулся домой.

Ольга с того дня резко изменилась. Она стала задумчивой, молчаливой. Не рвалась на реку как раньше, все реже приходила к Гошке с Анной, ночевала только у себя. О чем она думала так напряженно, никогда не говорила, но и Анна, и Гоша были уверены, что решает человек свое будущее.

Раньше они знали об Ольге все. Она сама рассказывала, едва ступив в дом. Теперь слово клещами не вытянуть. Промолчала или впрямь забыла предупредить о приезде плотников в поселок? О них Георгий узнал с опозданием и встретился уже в поселке. Те, действительно, навесили ставни на окна, поставили двери в доме Ольги и вскоре уехали. А по поселку шепоток пошел:

— Полюбовник навестил, вон как расстарался. Вовсе забронировал инспекторшу. Интересно, как они с Гошкой поделили ее промеж собой?

Раньше, услышав такое, Оля вспыхивала, ругалась с бабками-сплетницами. Теперь словно не слышала, проходила мимо.

— Оль, что с тобой? Как стебанутая стала, не узнаю, ты ли это? О чем думаешь? Кто мозги скрутил? Почему так поменялась? — спросил Гошка бабу, оставшись с нею на реке.

— Чудак ты, козлик! А кто за меня решит мою судьбу? Я все сама обмозгую заранее, ведь решать мне, уезжать отсюда или нет? А все потому, что потом уже ничего не повернуть назад и не исправить.

— Тут только твое. У меня от тех переездов одна головная боль. Вон Степка уехал в Питер. Кажется, недалеко, а уже сколько времени не виделись? Нас работа и хозяйство держат. У него свои заботы хвостом выросли. Пойми, чьи важней нынче? Анна ночами не спит, ворочается. Хочется ей на сына глянуть. Оно и понятно! Он же, гаденыш, фотокарточки шлет. На них скелет, который добровольно на погост слинял от науки. Глаза, что у подколотого, даже с похмелья таких не видел. Спросили, как он живет, ответил, что классно. Хвалится, что с компьютером корефанит. А кто он есть? С ним даже пузырь не раздавишь, потому как железный. Его хоть куда пошли — не ответит! Разве это кент? Мы с Анькой живые покуда, а Степка нас на железку променял. Понятное дело, у него середь чужих «крыша» поехала. Покуда с нами жил, был нормальным пацаном! — посетовал Гошка.

— Я всегда одна жила. Никто обо мне не заботился и не думал. Саша доброго пожелал, советует уезжать отсюда. Он и вчера звонил. Спросил, хорошо ли поставили ставни и дверь? Что решила с Оссорой? Поеду ли глянуть на тот поселок и когда? — проговорилась Ольга.

— Ну, поезжай! Никто тебя силком не держит! — огрызнулся Гошка.

— Трудно будет тебе разрываться на два участка. Вот дотяну до конца сезона, тогда и поеду. Чтоб не спешить, не с наскоку, все самой увидеть, поговорить с дедом. А уж тогда подумаю, что ответить Назарову.

На том они и порешили.

— Сдается мне, когда Димка с кентами уедет в Питер, Шинкарев на нас забьет! На что мы ему сдались? Иль своих дел у него нет? Слиняет его выпердыш, и задышим мы спокойно! — говорил поселенец.

— Гошка, тебе до полной воли совсем мало остается. А когда уйдешь из инспекции, я совсем одна останусь. Ни защитить, ни вступиться за меня будет некому, — всхлипнула Ольга.

Поселенец разозлился:

— Я ж не собираюсь на погост отвалиться! Когда понадобится, завсегда вот он я! И подмогну, и защищу как теперь. Чего сопли загодя пустила? Живой покуда, — успокаивал бабу.

Ольгу бил озноб. Она и сама не знала, отчего так тяжело и тревожно на душе.

Вдвоем они объехали всю Белую. Затянули во все уголки, излюбленные браконьерами. Сняли три сетки, но никого из людей не встретили. Гошке даже не верилось:

— Надо было собак взять. Они разыскали б хозяев сетей. Верняк, что в кусты затырились, увидев нас, и отсиделись, переждали.

— Сети давно поставлены, и поселковых не было. Где мы увидели их лодку или палатку? Ни одного костра не приметили.

— Они хитрее стали. На виду ничего не оставляют, забирают от глаз подальше, — не соглашался Корнеев и вдруг напрягся, выпрямился. До его уха долетел звук работающего лодочного мотора, а вскоре приметил и саму лодку.

— Ну, держись, кентуха! Кажется, нам предстоит горячая разборка! Вона как шпарит, фраер! На полные

сети рассчитывает козел! — потемнел с лица Гошка, но узнал лодку Стаса Рогачева и выдохнул из горла, колючий ком.

— Вот и вы здесь, оба! Как раз, что нужно! — причалил лодку сбоку

Стас был не один, вместе с ним — криминалист; следователь и двое оперативников.

— Д вы с чего всей кодлой пожаловали? — удивился поселенец.

— Работаем! — отозвался Стас.

Один из оперативников перешел в лодку Гоши, про-; верил брезент и багажник, осмотрел дно лодки, попросил у поселенца пистолет. Понюхал, поглядел и спросил:

— Когда стрелял в последний раз?

— Давно! Уже не помню, — ответил тут же и спросил, — а что стряслось, начальник? С чего шмон?

— Всех проверяем, не только вас. Спрашиваешь, что случилось? Человек пропал. Наш, поселковый. Три дня разыскиваем. Домой не возвращается, — прищурился Стас, глядя на Гошку.

— Коль мужик, знамо дело, застрял у бабы!

— Этот пока молод, с женщинами не баловал. Да ты знаешь его — Димка Шинкарев. Он пропал.

— Господи, только не это! — испугалась Ольга.

Рогачев насторожился:

— С чего инспектор зашлась? — спросил бабу.

— Знаю того говнюка! Не иначе как со своими дружбанами где-нибудь квасит. Его по костру искать надо. Он шашлык из семги любит.

— Знаем! Да только всюду ищем, но нигде его нет! — ответил Стас.

— Это говно непотопляемое! Куда денется? Вынырнет вместе со своей «малиной», — отмахнулся поселенец.

— Все пацаны в поселке, а вот его нет! И не знают, куда делся, ничего не сказал! В пятницу вечером ушел. Ничего не знают, куда и к кому направился. Он никому никогда не отчитывался.

— Ну, может у него «метелка» завелась? Дурное дело — не хитрое! Ему только этого и не хватало! — хохотнул Гоша.

— Если он вечером ушел, чего вы его на реке ищете? Иль ему в поселке места мало? — спросила Ольга.

— Там уже все и всех перетряхнули! Везде искали и спрашивали! Как сквозь землю провалился! — ответил один из оперативников.

— А может, он в Октябрьский сорвался? Там без родительских припарок оттянется по полной программе, отведет душу перед училищем. Там в трех общагах бабья — море! Пока со всеми перекувыркаешься, как раз месяц пройдет, — предположил поселенец.

— А может быть! — поддержал криминалист.

— Он никогда не поехал бы один, обязательно взял бы с собой кого-то, — не согласился Стас.

— В Октябрьский он не пошел бы пехом, а значит, с кем-то в лодке или на катере. Уже не один. Обязательно сказал бы своим ребятам, куда отрывается и с кем.

— Чего мы застряли здесь? Если Димку не сыщем, с нас головы полетят! — проговорил Стас.

— Не заходись! Пошарь отморозка в Октябрьском! Этот трое суток не станет в кустах валяться. Он не из сопливых романтиков, кайф уважает! — ухмылялся Гошка.

Стас набрал номер Шинкарева-старшего.

Нет, Димка не появлялся, и в Октябрьском Стасу делать нечего. Павел Павлович уже связался с пограничниками, они проверили и обыскали все насквозь, но сына не нашли. Его не видел никто.

— Ищите! Не мог же он испариться?! — орал человек в трубку, потеряв самообладание.

Милиция пешком обходила берега, но тщетно: никаких следов Димки не приметили.

Корнеев уже развернул лодку, собрался вернуться в поселок, как вдруг его окликнул Рогачев:

— Подожди! — попросил дрогнувшим голосом.

— Чего тебе?

— Помоги нам! Если не сыщем, хана всем! Шинкарев всех по костям разберет!

— Стас, зачем нам Гошка промеж ног? — запротестовали оперативники дружно.

— Он здесь на реке всякий камень и бревно в лицо знает! Мы со своими баграми год ковыряться будем. Но ведь и сюда он не возник пешком, мог только на лодке. Правда, не доперло до меня, зачем Димке сюда возникать? Ни кабаков, ни «телок» нет. Какой понт этому козлу сюда соваться? — сказал Гоша.

— А и верно, к кому?

— Да еще один!

— Надо проверить в поселке, не пропала ли у кого-нибудь лодка?

— Да ты логично помозгуй, к кому он сюда возник бы и зачем?

— А где его искать? Подскажи!

— Может, у лесников спросить?

— На смех поднимут! Этот потрох в тайгу с детства не совался.

— Откуда знаешь?

— Я его на Белой много раз видел, в тайге — никогда! Но сам Димка не водил лодку, всегда канал в пассажирах.

— Значит, если и нарисовался, опять же с кем- то? — уточнил Стас.

— Но с кем? Никто другой не обращался, что кто- то пропал.

— А может, его увезли специально?

— Иль в поселке места мало? Кому надо его урыть, сунул бы мешок на башку Димке, а чтоб не всплыл, камень добавил бы.

— Почему его мертвым ищете? Может, он живой? У лесников канает. Решил отдохнуть перед училищем в тишине, подальше от всех, — встрял Гошка.

— Это — не для Димки! Выходит, не раскусил ты его! — рассмеялся Стас грустно. — Но где его искать?

— Стас, я не знаю, чем тебе помочь? — развел руками поселенец и продолжил, — только, как я соображаю, зря его тут ищите. Не врублюсь, куда мог смыться этот чмо, но знаю, что не на реку.

Милиция проехала по реке еще километра три. Вода была чистой, но ни лодки, ни Димки не увидели люди.

— Ладно, нам пора вертаться! — нахмурился инспектор, заметив, что Ольге стало холодно, и, развернув лодку, уехал не прощаясь.

Гошка с Ольгой, вернувшись в поселок, вскоре забыли о Димке Шинкареве, готовились к составлению отчета. А в поселке пошли слухи, что кто-то убил Димку и так надежно спрятал труп, что даже милицейские собаки, а их целая псарня, никаких следов не нашли.

— Весь поселок обоссали псы легавых, все столбы. В каждую избу их заводили и в огороды тоже. Алкашей трясли, спрашивали, не обидели ли по бухой Димку? Не наехали ли на него случайно? Но никто из них за собой такого не припомнил, — говорила соседка Анны.

Присмирели, поутихли ребята из компании Димки. Они уже не шатались по улицам дотемна, поняли, что в маленьком поселке может случиться большое горе.

— Куда он мог подеваться? — шептались бабки на скамейках, подозрительно вглядываясь в лица поселковых.

Сам председатель рыбкоопа через пару недель после бесполезных поисков уехал в командировку в Питер и, как слышали люди, частенько звонил Рогачеву, спрашивал, нашел ли тот его сына?

Стас устал от поисков и на вопросы Шинкарева отвечал раздраженно, а, положив трубку, сквозь зубы называл звонившего козлом.

Никто во всем Усть-Большерецке не сочувствовал Павлу Шинкареву, не жалели о Димке, говорили, что судьба сжалилась и сберегла от худшего. Такой и должен был помереть пораньше, чтоб больших бед не натворить.

Почему-то никто не предполагал, что парень жив. В такое попросту никто не хотел верить.

Димкино исчезновение не заинтересовало лишь инспекторов рыбнадзора. Время от времени они ловили браконьеров, штрафовали, конфисковывали сети и лодки. С исчезновением Димки им стало жить много спокойнее. И если теперь случались стычки на реках, они заканчивались быстро. За ножи и ружья поселковые уже не хватались, не хотели попадать в зону, услышав от мужиков, отбывших сроки, каково им пришлось в ходке.

Многие из них даже смотреть отказались в сторону реки, но Гоше вслед говорили такое, что поселенец даже во сне спал со сжатыми кулаками и матерился.

Ольга теперь старалась вернуться домой засветло. Если ловила браконьеров, то не сдавала их в милицию, заставляла платить штраф, решив, что новый инспектор, который ее заменит, пусть работает по-своему, а ей перед отъездом не стоит рисковать головой.

Перед окончанием нереста женщина даже сети не отбирала. Увидела, что и Гошка уже не зверствует, не набрасывается с кулаками на людей и не грозит как раньше.

— Устал я с ними собачиться. Ведь вот до сих пор винят меня в смерти учителя. Забрал я у него сетку и лодку с мотором, а он на все это три года копил. Зарплата у него вшивая, копеечная. Пока собирали деньги на мотор и сеть, семья голодала, в натуре. Едва купили, даже попользоваться не успели, я у них все конфисковал. Передал в милицию. А тот хмырь, Николай Семенович, через неделю дуба врезал.

Семья осталась без кормильца, и клянут меня всяк день как последнего пропадлину. Да и только ли они? Та же Галка Хохорева со своей малышней. Может, оттого и у самих ничего не клеится, что хаваем мы хлеб свой, политый чужими слезами? И давимся, и болеем, и света нет в нашей жизни…

Ольга слушала Гошку молча, а потом сказала:

— Все это скоро кончится. Во всяком случае для тебя! Скажи, ты что-нибудь подыскал для себя на будущее или останешься в инспекции?

— Нет! Ни за что! Аня написала Юрке в Питер, попросила помочь нам. Нет, не деньгами. Хотя б советом. Тот по-своему понял, обещал разузнать и позаботиться о нас. Решил теперь в Питер перетащить, чтоб рядом жили. Анька уже ждет-не дождется, переезд за праздник будет держать. Мне ль не понять свою бабу? Устала она здесь, вконец извелась. Отдохнуть бы ей, ведь все годы семью тянула. Пора мне впрягаться. В городе всегда проще сыскать работу мужику. День и ночь стану вкалывать.

— Вот разъедемся и никогда больше не увидимся! Прости, козлик, уже давно чую, что скоро навсегда расстанемся, — погрустнела Ольга.

— С чего взяла? — вылупился Гоша, еле продохнув.

— Мне нужно сменить обстановку. Я задыхаюсь здесь! Я умираю! Я давно не чувствую себя человеком и не знаю, зачем живу на земле? Да и ты добавляешь на душу, когда говоришь, что из-за нас голодают и умирают люди, что нас все ненавидят и мы живем здесь как наказание для всех поселковых. Я не хочу такое. Мне нужно уехать отсюда туда, где буду человеком, со мной станут считаться!

— Размечталась, Ольга! Да врубись же ты! Ну кому нужны инспекторы? Только властям! Обычным фраерам, самой толпе мы лишь помеха, как распорка промеж ног!

— А что будет, если нас не станет? Лосось вообще изведут жадные люди!

— Ну чего городишь? Ведь у всех нас — один живот, и больше чем он вместит, никто не схавает. Иначе куда денешь? Надо снять все запреты и разрешить людям жрать рыбу вволю. Поверь, не будет тогда браконьеров и люди сами станут беречь рыбу. Ведь знаешь, запретное всегда к себе тянет. А разреши лов, потерь в рыбе станет куда меньше, чем теперь при всей охране. Уж так создан человек, то, что от него берегут, обязательно украдет. Не веришь? Давай посмотрим, сколько рыбы насолили наши люди? Сколько икры наготовили? В каждом доме больше, чем в магазине. И это при том, что мы с тобой даже ночами стремачили на реках! А разреши лов, каждый возьмет столько, сколько схавает и ни капли больше!

— Так я и поверила! Ртом и задницей начнут хватать! — настаивала Оля.

— Поначалу, а впослед поостынут, потому как хранить рыбу тяжко. Ее из соли взял — отмочить надо. Какой вкус у такой рыбы, сама знаешь. Да и сколько ее нужно на зиму? Ведь помимо нее поселковые мужики и бабы запасаются харчами. Кто на перелетных охотится, другие грибы в тайге собирают, ягоды. Бабы картоху растят. Так-то оно и идет, не все на рыбе держится. Она — подспорье, но не основа!

— Ты думаешь, что мы здесь лишние люди? — удивилась Ольга.

— Когда станешь семейной, слиняешь из инспекции, сама себе на это ответишь, — усмехался Гоша и неожиданно добавил, — Ольга, а когда сделаешься бабой, ни за что не расколешься внукам, что вкалывала в рыбинспекции!

— Почему? — не поняла баба.

— Стыдиться станешь!

— Ты уж слишком загнул! — обиделась тут же.

— Когда из-за нас помирают люди, как тот учитель, это и впрямь стыдно.

— Как же сам себя заставлял работать?

— Не своей волею! Меня заставили. Не хотел в зону возвращаться, но потом дошло, что тут я быстрее мог откинуть копыта, потерять жизнь и не дотянуть до воли. Если б раньше доперло, не уломался бы в инспекторы ни за что!

— Я не согласна с тобой! Если дать людям волю, через несколько лет всю красную рыбу изведут! Из- за жадности! Не впрок начнут заготавливать, а сколько руки сгребут. Как это он засолит иль накоптит рыбы меньше, чем сосед? Да ни за что! Зависть задушит, ночами спать не даст! Ты плохо знаешь психологию наших людей. Они живут не разумом, чтобы брать по потребности, а только стадным чувством — алчностью. Бери, хватай, сколько уволокешь. Неважно, сколько сожрет и сколько выбросит. Важно, что у него будет не меньше, чем у других. Только тогда смогут жить и спать спокойно. Вон в Октябрьском на моем участке бабка Лиза жила. В рыбачках — с самой войны. Рыбу ртом и жопой ела, а под старость на нее смотреть не могла. Опротивела. Перебрала старая лососи за свою жизнь, но все равно на зиму солила, а потом летом выкидывала. Рыба не может храниться бесконечно, но баба Лиза не умела дышать без запасов! Никогда ни с кем не делилась. А ведь жили рядом многодетные семьи, но не коренные и не заслуженные — как бабка. Им не разрешали ловить кету. А старуха выбрасывала каждое лето завонявшую рыбу. И таких полно. А ты говоришь, что по надобности брать станут, мол, у всех живот только один. Наши люди только о себе помнят, о завтрашнем дне никто не задумывается. Для него мы имеемся.

Гоша, слушая Ольгу, лишь усмехался. Он расхотел спорить и остался при своих убеждениях.

— Смотри, раньше в это время нерест уже заканчивался, а нынче еще вовсю косяки идут.

— Зима будет теплой. Рыба такое чует! — повеселел поселенец и, поймав пару рыбин, развел костерок, взялся запечь семгу на углях. — Думал, этот

объезд последний будет, но нет, наведываться придется не раз. Глянь, как плотно идут косяки. К самым верховьям поднимаются. Это хорошо, что силенок много. Мальки будут крепкими, до весны многие доживут.

— Погоду не предугадаешь. Рябина рано покраснела, выходит, зима наступит скорая и лютая, — не согласилась Ольга.

— Для нас эта путина последняя здесь. Клянусь волей, когда уеду отсюда, на рыбу смотреть не захочу. До печенок она меня достала! И сниться будет до смерти!

— А я, если выйду замуж, уйду из инспекции. Знаешь, почему?

— Скажи свое.

— Детям мать живая нужна…

— Вот это верно сказала! Женщине никогда нельзя жизнью рисковать. Они в доме и в семье самые нужные! — Георгий отдал Ольге запеченную рыбу. — Ешь, сеструха. Наше у нас никто не отнимет, — впился зубами в свою рыбу. — Даже через много лет я не забуду вот эти наши объезды, печеную рыбу и тишину на реке. Недолгая она, может оборваться в любую минуту, но, видно, тем дороже, что была она. Как жизнь, в которой так мало радостей, а все ж не хочет расставаться с ней человек.

— Гош, если я перееду в Оссору, ты будешь мне писать письма?

— Ой, Олька, темнить не стану: получать письма люблю, а вот отвечать на них терпеть не могу. Лучше позвоню. Ты уж заранее знай и не скрипи клыками!

— Ладно уж, прощу козлика за правду! — рассмеялась женщина и через пару дней уехала в Оссору.

Корнеев остался один на два участка. Забот и тревог у него поприбавилось. Порою возвращался домой уже затемно. Вот так объезжая Широкую, увидел, как лесник Егор наводил порядок у себя в тайге, убирал сухостой, рассаживал молодые деревья, чтоб росли свободнее, но оставались под надежной защитой крепких, могучих деревьев. Их лесник называл родителями и, подсаживая молодь, разговаривал как с людьми, прося сердечного тепла приемышам.

— Ты ж вон какой плечистый да ядреный. Таких мужиков середь людей ноне не сыскать. Все дохлые, квелые. Ранней по восемнадцати детей в семьях рожалось. Все взрастали здоровыми, работящими. А теперя глянь, едины заморыши плодятся. В семье— один. Двое — редко у кого, трое — многодетными считаются. Ранней осмеяли б бабу за эдакое! На детей глянуть срам! Прозрачные! Сквозь них тайгу видать. Зато все мытое да кипяченое харчат. Я своих без баловства растил, зато и ныне у их щеки со спины видать, а плечам и медведь позавидует! Вона как в отпуск понаехали, изба ходором ходила от их! Потому как люди, а не шкелеты сущие, возле каких хоть чхнуть иль бзднуть боязно! Разве сбрехал? Полный поселок таких нелюдей, срамотища! А ить туда же, в люди лезут! — поднатужился Егор, сломал сухой сук и, оглянувшись на реку, увидел Гошу, махнул ему рукой. — Заруливай ко мне! — крикнул зычно.

Оглянувшись по сторонам, Егор цыкнул на своих волков:

— Домой ступайте! Нече мужука пужать! Он к вам несвычный.

Зверюги послушно покинули хозяина. Издалека, из-за кустов понаблюдали за Гошкой, не опасен ли он для Егора, не обидит ли, и, убедившись, что приехал человек без зла, побежали к избе наперегонки, играя.

— Давненько тебя не видел! — приобнял поселенца Егор.

— Скоро и вовсе слиняю, — буркнул Гоша.

— Вольным сделаешься? — спросил Егор.

— Ага.

— То славно! В свои края поедешь?

— В Питер. Анькина родня расстаралась, жилье подыскали. Степке по душе пришлось, когда глянул. Дом, правда, не в центре и стоит на сопке, зато крепкий, из бревен. Все имеется в нем, даже отхожка, отопление. На кухне газ, с дровами нет мороки, и просторнее на комнату.

— Свое куда денете?

— Семья из совхоза все на корню покупает. Собрались переехать в поселок, у них там школы нет, а детей аж пятеро наваляли. Все учатся. Из-за ребятни решились. Даже скотину покупают.

— Вовсе складно сложилось, — улыбался Егор.

— Теперь только бы ничего не сорвалось! — вздыхал Гошка.

— Какие помехи могут случиться?

— А всякие! Слыхал иль нет, что у Шинкарева сын пропал? Легавые его всюду шмонали, все без понту. Как испарился козел!

— То ты про Димку? — уточнил лесник.

— Про него.

— Ну, этот барбос сам не околеет. Кто-то ему подмогнул. И давно он пропал?

— Да уж недели три прошло…

— Во, я его впослед аккурат так и ветрел вон там, на том берегу, на лужайке. Я приехал траву скосить корове. Димка со своей шпаной на моем лужку резвился. Девки с ними были. Такие ж дурковатые. Курили и подвыпили. Всю траву поизмяли. Я как глянул, порешил воротиться. Думал с неделю ождать, покуда трава подымется после их. А Димка углядел меня, позвал на угощение, но я отказался, сказал, что с утра не выпиваю, работы много. Тогда он осерчал и велел проваливать, не мешать другим веселиться. Я и уехал, а вскоре слышу, подрались промежду собой. Може, девок не поделили. Их всего две увидел, а ребят много. Уже под вечер, глядь, волокут Димку в лодку, сам идти не мог, перебрал

сопляк! Ну, вскоре они уехали. Я енто говно знаю. Задень его, вони не оберешься! Родитель всю душу измотает на лоскуты. Да и лужок скосил ужо. Энти недоноски весь его засрали. Бутылок, банок почти мешок накидали. Я все закопал в ямку.

— Егор, не видел ты, живой ли был тот Димка?

— Ну, со своими был! Он с ими много годов дружится, считай, с детства. А и волокли его, не бросили. Каб дохлый был, на што он в лодке? На берегу, в земле кто б сыскал его? Оно тебе к чему? Нехай легавые ищут! Они на то поставлены. Зачем их морокой свою голову глумить?

— Понимаешь, Егор, незадолго до того, мы с Димкой и его отцом пособачились круто. Я ему по соплям вмазал. И Рогачев вместе с Шинкаревым брякнули, мол, пока не сыщут Димку, не видать мне воли как своих ушей! Теперь доперло? А тут уж все на мази!

— Так чем я подмогну?

— Хоть день вспомни! — взмолился Гоша.

— Не припомню. Да коль надо, пацанов его нехай тряхнет милиция. И девок! Они из новых учителок, каких прислали в поселок. Обе рыжие и морды крашеные! Едино в толк не возьму, куда Димку сунули? Может, он с теми девками и поныне шалит, а вы его упокойником ищете!

— Не-ет, Егор! Бабы на халяву столько времени не держат!

— Как знать их, нонешних?

Лесник пригласил поселенца в зимовье, но Гоша отказался, сославшись на дела, и уехал в поселок.

Едва человек вошел в дом, Анна выпалила:

— Ольга звонила из Оссоры! Только ты поехал, она — тут как тут. Про тебя спрашивала, сказала, что через три дня воротится.

— Как ей там? — перебил Гошка.

— Понравилось. Все по душе пришлось: и поселок, и люди.

— Значит, уедет.

— Непременно. Так и решила, скорей туда воротиться. Вот только документы сдаст за этот сезон и умотает туда насовсем. Говорила, что снабжение Оссоры царское, Усть-Большерецк — просто жалкая дыра, куда даже за своими вещами ехать не хочется.

— Во, блин, дает! — удивился Корнеев.

— Еще сказала, что ей будущую квартиру показали. Небольшая, но уютная в доме на берегу моря. Там все дома так стоят, что море со всех окон видно. До него полсотни шагов. А продуктовый магазин — в том же доме, на первом этаже. Ее квартира однокомнатная, но посередке дома. Все есть, даже телефон. Если захочет уволиться, жилье заберут — так- то и привязали к инспекции веревками до самой пенсии.

— Один у нее шанс есть — замуж выйти, если найдет за кого! — сказал Гоша.

— Говорила, что молодежи много, и живут они весело. Она уже сдружилась с некоторыми, — рассказывала Анна так словно сама собралась переехать в Оссору.

Ольге и впрямь притянулся поселок. Его центральная улица начиналась рядом с аэропортом и убегала к сопкам, вытянувшись вдоль берега моря на несколько километров.

Частные дома и домишки, сохраняя общий вид улицы, не держались один за другой, всяк имел свое лицо, а потому даже на улицу каждый смотрел кто лицом, а кто и вовсе задом.

Бревенчатые, кирпичные, совсем не похожие, они с любопытством глазели окнами на море и прохожих. Казалось, вжимались в землю от гула взлетающих самолетов. Любили смотреть на всякие корабли, дрейфующие на рейде. Их было так много, и все разные! Большие и поменьше, из разных стран. Они с самого раннего утра и до поздней ночи оглушали берег разноязычными песнями и музыкой. От той мешанины чайки глохли и прилетали на берег, ругая пронзительными голосами ненормальных моряков, живущих на кораблях.

Зато как красиво смотрелись пароходы ночью с берега. Расцвеченные множеством огней суда казались сказочными в глухой ночи. Там всегда кипела своя бурная жизнь. Одни корабли приходили, другие отчаливали, мигнув огнями берегу, где уже кто-то вздыхал вслед и ронял слезу. Здесь никто не задерживался подолгу. Жители поселка, привыкнув за годы, не обращали внимания на суда и редко оглядывались на море. Они проскакивали мимо равнодушно, и только новенькие, приехав в Оссору, смотрели на поселок и море с восторгом, ходили гулять на берег.

В Оссоре всегда было ветрено. Сказывалась близость моря. Хорошая погода случалась крайне редко. В основном, тут шли дожди, промозглый туман ложился на крыши с ранней весны и до глубокой осени, а потом выпадал снег. Он шел всю зиму серый, как тоска. Может быть, поэтому уж слишком редко небо над поселком наряжалось в звезды. Зато в зимнюю стужу, когда круглолицая луна выглядывала из-за туч взглянуть на землю, она белела от ужаса, заслышав волчий хор, доносившийся с острова Карагинский, что в сорока километрах от Оссоры. Там был волчий заповедник. Когда море замерзало, зверюги с острова приходили в поселок поживиться хоть кем-нибудь. Что делать? Голод — не подарок, и зверье промышляло кто как мог. Одни ловили собак и кошек, другие, случалось, нападали на людей. Если не успевали вовремя вернуться на Карагинский, их отстреливали местные жители и пограничники.

Ольга прилетела в Оссору ясным, солнечным днем. Она еще в самолете познакомилась со многими пассажирами. Одни возвращались из поездки в Питер, другие прилетели в Оссору в командировку. Многим из них очень понравилась яркая веселая девушка. Бойкая и остроумная, она умела тонко пошутить, никому не отдала предпочтения, держалась независимо, но не высокомерно.

Еще в самолете, даже не приземлившись в аэропорту, ее пригласили на вечер в ресторан. Двое звали к себе в гостиничный номер, один умолял погулять с ним по берегу. Кудрявый светловолосый парнишка, краснея и заикаясь, звал в кино, а долговязый черноглазый парень приглашал ее на дискотеку.

Ольга никому не отказала и не дала согласия.

— Оля, давайте к нам! Я охотовед, еду в Оссору на неделю с проверкой. Зовут меня Анатолием. Если хотите, подвезем вас из аэропорта в гостиницу. Нас автобус будет встречать, вместе доедем, чем тратиться на такси, — предложил человек запросто, и Ольга согласилась.

Анатолий не обманул. Автобус подошел к трапу самолета и, забрав троих мужчин, а вместе с ними и Ольгу, заспешил в поселок.

— Вы впервые в Оссоре или бывали раньше здесь? — спросил охотовед, присев рядом.

— Знакомиться еду.

— С кем, если не секрет?

— С Оссорой. Предлагают переехать на работу.

— А кто вы по профессии?

— Инспектор рыбоохраны, — ответила тихо.

— Шутите? — не поверил попутчик.

— Ничуть!

— За что себя прокляли?

— Я так не считаю, — отодвинулась Ольга.

— Не обижайтесь. Я — охотовед, но вашу работу знаю не понаслышке. Обычно рыбинспекторами работают мужчины, да и то лишь те, кому от жизни ждать уже нечего. Они никем и ничем не дорожат, обычно одинокие, повидавшие жизнь и растерявшие в ней все. Как правило, это очень несчастные мужики, забывшие о жалости и сострадании.

— Огульщиной заболели! Я себя такой не считаю, — обиделась Ольга.

— Интересно было бы пообщаться поближе. Я очень люблю исключения из правил, а я вам расскажу о своей работе. У нас есть много общего. Вы давно работаете в инспекции?

— Да, несколько лет.

— И семью имеете? Наверное, муж тоже в инспекции работает?

— Анатолий, не слишком ли много вопросов для начала знакомства? Вы предложили подвезти попутно, а становитесь назойливым собеседником! — отвернулась Оля.

— Извините мое любопытство, но я исправлюсь. Совсем не хотел вас обидеть.

— Этого никому не дано, — увидела, что автобус уже остановился напротив гостиницы, и мужчины стали выходить.

Ольгу определили в одноместный номер. Она привела себя в порядок после дороги и хотела по искать какой-нибудь буфет, чтобы хоть слегка перекусить, но в номер постучали.

— Оля, давайте спустимся в ресторан. Сейчас там пусто, спокойно поедим, — предложил охотовед.

— Анатолий, мне предпочтительнее буфет. Я не знаю, на сколько затянется здесь мое пребывание, и не хочу сорить деньгами.

— Оля, я плачу…

— Нет, я так не могу. Мы с вами едва знакомы и сразу в ресторан?

— А если принесу в номер?

— Не нужно. Я сама себе возьму все, что необходимо.

— Вы пренебрегаете мной?

— Анатолий, не надо быть таким навязчивым, — хмурилась Ольга.

— Ладно, не сердитесь, — взял ключ из ее руки, вывел в коридор и повел к лестнице, держа за локоть.

Уже в ресторане мужчина сделал заказ официанту и спросил:

— Оля, расскажите, что такое Усть-Большерецк и кто у вас там остался?

— Теперь не о чем говорить. Человек, с которым работала, был мне братом, но и он уезжает, конечно, не с добра, оставляя после себя проклятие прожитому времени. Ни мне, ни ему жалеть не о чем. Он приобрел там семью, а я потеряла годы. Мне ни вспомнить, ни жалеть не о чем. Ия, и Гоша остались чужими в этом поселке. Мы целиком вложились в работу, взамен не получили ничего!

— Оля, а на что рассчитываете в Оссоре? — спросил Анатолий, заглянув в глаза.

— Ни на что. Хочу сменить обстановку.

— А что это даст?

— О том я не думала, но здесь жизнь видна. Вокруг нормальные люди. Когда ехали из аэропорта, видела много молодежи, а там — старушечье царство, убогое и корявое. Я больше не выдержала бы там.

— А мне среди людей холодно. Один остался. Вроде все есть, и нет ничего.

— Жена бросила? — спросила Ольга тихо.

— Не стало ее, умерла.

— А дети?

— Не было, не повезло стать отцом. Не успели.

— Давно один?

— Скоро три года.

— В командировках забываетесь?

— Не получалось пока. Хотите, покажу фотографию жены? — человек полез в карман.

Ольга глянула на снимок, и мурашки поползли по спине, словно саму себя увидела.

— Теперь ты понимаешь меня? Я не назойлив, но когда увидел, душа перевернулась. Своим глазам не поверил. Кто из вас чья копия?

— Толик, успокойся. Я вижу, я все поняла, но это лишь чисто внешнее сходство, — вернула фотографию.

— Пошли, погуляем на море, — предложил человек.

— Мне нужно в инспекцию.

— Ты долго там будешь?

— Как сложится…

— Я жду тебя. Вот номер мобильника, позвони, когда освободишься. Договорились?

Но все получилось иначе. Едва Воронцова переступила порог инспекции и назвалась, ее сразу окружили мужчины, привели в кабинет, потом повезли смотреть квартиру, рассказывали об участке, который решили доверить Ольге.

— Там старик шутя справлялся с браконьерами.

— Знаешь, он свой метод борьбы с ними придумал.

— Ну, да! Он не извел, не штрафовал, никого не сдавал в милицию. Браконьеры сами от него «ласты сделали» и приклеились на других участках, а к деду нос не суют.

— Он дрался с ними? — спросила Ольга.

— Да что ты? Нет. Он — старый сталинист и на своей лодке, на самом носу закрепив портрет Сталина громадный и плакат тех времен «Слава великому Сталину!». Старики, завидев ту лодку, со страху крестились поначалу. А ну, как впрямь сиганет из лодки какой-нибудь кэгэбэшник и возьмет за жопу, до конца жизни на Колыму засунет! Ведь нормальный человек в такую лодку не сядет. Не рискнет в ней открыто на людях показаться. А коль появилась, значит, что-то случилось? И чего теперь ждать? А наш дед тем временем орал в «матюкальник»: «Выходите диверсанты, вражье семя, уголовники и агрессоры! Все, кто подрывает устои советской власти, — расхитители национального достояния нашей Родины! Я всех вас проучу сталинским судом! Всех врагов народа, кого — к стенке, кого — на Колыму, до мировой победы социалистической революции просидите на рудниках!

— Он, что, — псих? — рассмеялась Ольга и добавила, — ему не вломил никто?

— Он засыпал органы безопасности своими жалобами, где браконьеров называл политическими подрывниками, врагами народа и требовал для них смертную казнь, расстрел.

— Отморозок! — смеялась Ольга.

— Мы тоже так думали, но дед — не дурак. Он хорошо знает всех жителей Оссоры и на каждого браконьера находил свои компроматы. Один сидел при Сталине за то, что слушал «Голос Америки», но выжил как последняя контра даже на Колыме. Разве место ему в пограничной зоне? Он и сегодня остается врагом, надо с ним разобраться! И так с каждым. Стали мужиков таскать в органы безопасности. Мужики не на шутку струхнули. От своих стариков наслушались всякой жути. Да и деды от греха подальше перешли на другие места ловить рыбу. Кому охота знать, чем отличается ФСБ от КГБ? Лучше с ними не связываться и не знакомиться. От того добра не будет, это знают все.

— Да и участок не единственный.

— А деда не обследовали на предмет вменяемости? — спросила Ольга.

— Кто решится? У него три степени ордена «Солдатской Слава», медаль «За отвагу», кучи других наград. Он с именем Сталина всю войну прошел до самого Берлина! Убеди, что дураком был! Нас свои отцы не поймут. Вот и посуди, кто посмеет деда тронуть? А он и теперь в той же лодке по реке мотается. Правда, браконьеры и сегодня его обходят. Жива память у народа! А дед — не дурак, знал старый оригинал, на что давить! Никто до того не допер! А он всех обхитрил, наш музейный экспонат!

— Ну, если у него нет браконьеров, зачем убирать деда с участка? — спросила Ольга.

— Понимаешь, все бы ладно, пока ситуация касалась обычных наших мужиков. А тут приехал к нам с проверкой работник областной прокуратуры. Наши вздумали его на рыбалку свозить и нарвались на деда. Тот берданку образца прошлого века в лоб нацелил. Человек и раскололся кто он есть. Так утопил в кляузах. Сколько неприятностей доставил. Тот проверяющий при слове Оссора за валидол хватается! Во, достал плесень мужика! За самые что ни на есть! Решили избавиться, а заменить было некем.

«Придурковатый хитрец! А может, подлец? Ведь многим доставил неприятностей! Но почему именно меня толкают на его место?» — задумывалась Ольга не раз, слушая будущих коллег, инспекторов рыбоохраны.

— Ольга, что вас беспокоит? Почему хмуритесь? Чем недовольны? — спрашивали ее.

Она ничего не могла ответить. Женщина хотела встретиться со стариком и поговорить с ним наедине по душам.

— Зачем? Он любого достанет до печенок! — отговаривали Воронцову, но та попросила телефон деда.

Ей дали, и она позвонила.

— Григорий Владимирович, я — Ольга Воронцова, инспектор рыбнадзора. Меня присылают к Вам на замену. Я — в Оссоре, но прежде, чем принять какое-то решение, хочу встретиться и поговорить с вами напрямую.

— Какой смысл во встрече? Зачем и кому она нужна? — услышала скрипучий голос.

— Мне эта встреча необходима!

— Но я не желаю видеться с вами! — положил трубку на рычаг.

Ольга растерянно огляделась. Ее быстро уговорили, сказав, что дед всегда и со всеми дерзил, даже с начальством.

— Вот и с тобой так же по-хамски обошелся. Да и о чем с ним говорить? — убеждали Ольгу.

Она уже собралась уходить в гостиницу, как вдруг в кабинет неожиданно вошел седой пожилой человек и, слегка кивнув головой всем, обратился к Ольге:

— Это вы Воронцова? О чем хотели говорить со мной? Я решил не обижать в вас женщину и пришел сам! Может, эта встреча и впрямь нужна на будущее. Пойдемте в кабинет. Он был моим, теперь — ваш, — открыл дверь, пропустил вперед Ольгу, включил свет.

Женщина увидела на стене большой портрет Сталина. Заметила, что дед внимательно наблюдает за нею. Оля села за стол и попросила:

— Григорий Владимирович, расскажите об участке. Как Вам работалось здесь? Я хочу для себя решить, стоит ли мне переезжать сюда?

— А почему бы нет, если вы — не управленка?

— Нет, я — из инспекторов, но мне неловко. Выходит, выдавливаю вас с работы.

— Ничуть. Я никогда не останусь без дела. Запомните, гвардия не сдается! Я уже нашел работу.

— А почему не здесь?

— Долго объяснять. У меня с этими вот, что сейчас подслушивают под дверью, засунув нос в скважину замочную, не склеилось сразу. Я не говорю, плохие они или хорошие, дело совсем в другом. У нас разные убеждения, и подход к работе тоже иной. И ничего тут не исправить. Я засиделся здесь, мне давно пора на пенсию. Но не верится, что наступил предел. Здесь, на работе, я перестал понимать людей. Уже давно не имею среди них друзей. Они высмеивают меня и злословят. Ну, разве это по-мужски охаивать прошлое и показывать пальцем у виска?

— За что?

— Я — один из немногих, кто не стыдится носить боевые награды. И надеваю их не только на праздники. А мне говорят, чтоб продал свои медяшки на барахолке по бутылке за штуку. Называли хипачем и металлистом, плесневым пижоном, — всего не перечислить. Мне было обидно, Оля, ведь я свои награды не покупал, не сорвал с погибших, не отнял. Я награжден ими! Я получал их от командиров и носил с гордостью. В войне проявился каждый, и трусов не награждали медалью «За отвагу». Все три степени ордена «Солдатская Слава» есть у меня. Мы добровольно шли воевать. Нас не мобилизовывали, не вытаскивали из домов силой. Мы были совсем молодыми.

— Но ведь не из-за этого вас не понимают.

— Понимаешь ты или нет, что мы бросались в атаку с именем Сталина? Все годы войны он был с нами. Тебе это не понять. Он говорил с нами! Мы верили ему, как себе! А когда война закончилась Победой и страна стала отстраиваться, нам сказали отказаться от Сталина! Я этого сделать не смог. Я никогда не был предателем!

— Я не о том!

— На работе все шло путем. У меня на участке нет браконьеров. Извел всех! Как? Это мое дело! У каждого свой метод. Никто кроме меня не мог так их прогнать. Я один имел на это право!

Ольга поняла, что ей придется обдумать свое отношение к участку, людям, что ничего общего в работе с прежним инспектором быть не может. Женщина шла, задумавшись, по опустевшей улице. Она поняла, что работы здесь гораздо больше, чем в Усть- Большерецке, участок сложнее, требования выше.

— Оля! — внезапно услышала рядом. — Не пугайтесь, это опять я! — увидела Анатолия.

— Почему тебя никто не проводил?

— Толик, с моей работой о таком даже думать смешно. Если в поселке станут провожать, что буду делать на участке? Там приходится забывать, что женщиной родилась, — опустила голову.

— А вот это зря! Тебе цветы должны дарить каждый день!

— Сейчас! Подарят на гроб! Хоть не смеши!

— Я бы дарил!

— Зачем?

— Потому что ты есть на свете, вот такая! Самая лучшая!

— Шутишь? В Усть-Большерецке другое слышала.

— Значит, повезло, что они тебя не заметили, прошли мимо. Оставили мне…

Они долго гуляли по морскому берегу, слушали шелест волн, крики чаек. Любовались пароходами, рассказывали друг другу о себе.

В гостиницу вернулись под утро. И Ольга впервые поняла, что ей не хочется расставаться с Анатолием. Простой и понятный, он умел общаться так, что показался давно знакомым. С ним быстро летело время.

За несколько дней Оля познакомилась с новым участком. Его показал сам Григорий Владимирович.

— Гляди ж сюда! Видишь вот этот распадок? С виду уютный, пригожий, так и тянет туда передохнуть. Смотри, никогда здесь не останавливайся. Проскакивай быстро!

— Почему?

— Волков тут много, поэтому даже браконьеры сюда не заходят. Знают. Бывало, нападали стаей, раздирали в клочья!

— Не дошло! Разве осенью волки нападают на людей? Даже не слышала. Знаю, зимой могут с голодухи сожрать кого-нибудь, но во время нереста всем жратвы хватает, — не поверила женщина.

— Я тоже об этом знаю, но ходит в этих местах легенда о седой волчище. Селеной ее назвали. Она в этом распадке живет. Мстит людям за свою боль. Была она когда-то красивой девушкой, любила парня. И все у них ладилось, дело к свадьбе шло. Но лучшая подруга жениха отбила, увела от невесты. Та сбросилась с горы вниз головой от горя, не захотела больше жить. Да и умереть не пришлось. Переродилась в волчицу, пока вниз падала. С того дня людей возненавидела. В этом распадке ее новая жизнь началась. Его от всех людей бережет в любое время года: кто бы сюда не попал, обязательно изорвет. Будь это мужик или женщина, никого не пощади^-!.

— А вы ее видели?

— Случалось. И впрямь, белая как снег! Альбиносом называют охотники. Но сколько раз пытались убить Селену, так и не получилось. Хитра и коварна волчица. Любого охотника подловит. Скольких в клочья изорвала!

— Но ведь вы живы!

— Издалека видел! На берег не выходил и в распадке не был! Говорят люди, кто ее видел и остался в живых, тот счастливо свой век доживет.

— Потому что не сожрала она? — рассмеялась Ольга.

— Чего хохочешь? Ты глянь, вон она сама, легка на помине! — указал на сопку.

На ее верхушке стояла белая волчица. Она внимательно следила за приближающейся лодкой.

— Видишь, не сбрехал я!

— В каждой стае есть свои альбиносы, седые и белые от рождения. Но легенда грустная. Жаль, если в ней есть доля правды.

— Я вот тоже не вписался в свою стаю. И меня не поняли, потому ухожу без сожалений. Нельзя испытывать всех своей особенностью. Лучше жить незаметно, иначе раздавят. Сотрут в порошок.

— Ну, на вас многие зубы поломали!

— Как иначе? Я же — гвардия! Никогда не сдаемся! — встал старик в лодке во весь рост и, оглядев берега, сказал, — отдаю тебе владения свои. Береги их и люби! Да и ты, река моя, признай и не обижай хозяйку новую. Не мучай, не студи и не губи ее. Помогай и выручай, не дай загинуть!

Ольга после этих слов потеплела к деду.

Вечерами она встречалась с Анатолием. Они подолгу гуляли по морскому берегу, о чем-то говорили без умолку. Однажды Анатолий спросил:

— Оль, а зачем тебе Оссора?

— Меня прислали сюда работать.

— А давай мы изменим маршрут!

— Как? Куда?

— В Питер поедешь? Ко мне?

— Это предложение?

— Само собою!

— А ты не поспешил? — спросила, посерьезнев.

— Я так не думаю.

— Толик, я не готова ответить.

— Что мешает?

— Слишком мало знаем друг друга.

— Но мы и сами — не дети.

— Потому и страшно, что исправить уже времени не будет. Нам не по семнадцать.

— Оля, я с женой встречался вдвое дольше, чем прожили. Не хочу больше присматриваться и терять. Жизнь слишком короткая. Давай решимся вместе. Зачем тебе рисковать каждый день жизнью на работе? Да и мне надоело одиночество.

— Мне подумать нужно. Все слишком внезапно на меня свалилось. Да и на работе неловко будет, ведь в командировку послали. Как скажу им?

— Что выходишь замуж? Что тут необычного? Ведь у всех на первом месте личная жизнь.

— .Меня не поймут!

— А при чем они? Главное — ты! Живи, как тебе лучше. Кто, кроме тебя, такое решит? Или в себе не уверена?

— Понимаешь, были совсем иные планы.

— Как бы мы не расхваливали холостячество, себя никогда не обманем, потому что, став семейными, будем нужны друг другу, а значит, перестанем мерзнуть и страдать от одиночества. Мы уже взрослые люди, значит, и жить надо уверенней, спокойнее.

Анатолий все же сумел убедить Ольгу, и она перестала сомневаться, ответила согласием.

— Поезжай, забери свои документы и подавай заявление на увольнение. Я не пущу тебя работать в рыбинспекцию, где каждый день непредсказуем. Я не хочу больше терять.

— А где же стану работать?

— О том сам позабочусь. Если буду устраивать, то только в городе. Семейным женщинам нельзя ездить в командировки. На это есть холостые! — смеялся Анатолий, провожая Ольгу в аэропорт.

Уже в автобусе подарил ей сотовый телефон, сказав тихо:

— Теперь ты у меня всегда на связи. Только не потеряй. Когда заберешь документы, позвони мне и сообщи о вылете. Я обязательно встречу в аэропорту, но на всякий непредвиденный случай возьми адрес и ключ от квартиры.

— Ни адрес, ни ключ не возьму! — отдернула руку.

— Почему?

— Примета плохая. И телефон верну как только увидимся.

Они расстались в аэропорту Елизово. Анатолий поехал в Питер, домой, уверенный, что самое большее через неделю он снова станет семейным человеком. А к такой перемене нужно подготовиться заранее, чтоб Ольга не пожалела о своем решении стать его женой.

Женщина тем временем уже летела в Усть-Большерецк. Она смотрела в иллюминатор, думала об Анатолии, о Гоше и Анне.

«Вот удивятся, но и порадуются за меня. Козлик всегда говорил, что мне надо уходить из инспекции, что эта работа не для баб. Теперь поймет, что послушалась его, и будет гордиться моим решением как медалью. Хотя и сам уезжает. Оба мы с ним гонимые из стаи. Вот порадуются поселковые, когда узнают о наших отъездах. На ушах стойку сделают. Шутка ли дело, всех выжили и выдавили. Теперь спокойно будут разбойничать на реках, никто не помешает. Новых туда не скоро найдут. Да и кто добровольно согласится поехать в ту дыру, если есть свободное место в Оссоре? Там много лучше!»

Ольга ловит себя на том, что в последние дни вообще не вспоминала о Назарове. «Уже успела разлюбить? — спросила саму себя и покраснела. — А любовь ли это была? Может, глупое обожание человека? Но как быстро оно улетучилось и забылось! Словно и не было его, и вспомнить нечего. Прозябала как снеговик в сугробе. Ждала, когда заметит, увидит, скажет хоть одно доброе слово. Да, напрасно ждала».

Ольга много раз ловила себя на мысли, что работала в инспекции лишь из-за Назарова. Давно могла бы уйти, но сердце не пускало. Вот только Александр Иванович ничего не понял и обидел домыслами. «Старый козел! — впервые про себя обругала человека. — Посмотрю, как закрутишься, узнав, что замуж выхожу. Вряд ли! Этому все равно. Что будет со мной. Может, даже поздравит и отпустит без мороки, ведь я на всю область, единственная баба, инспекторшей работала. Других малахольных не нашлось, но и моя карьера на Оссоре закончилась. Из инспекторов в жены переквалифицируюсь. Интересно, что труднее? А главное, как это у меня получится?».