Диктаторы обмана: новое лицо тирании в XXI веке

Диктаторы сегодня уже не те, что прежде. Адольф Гитлер, Иосиф Сталин, Мао Цзэдун – классические тираны XX века, лица эпохи – несут ответственность за смерть миллионов людей. Своей миссией они видели строительство новых цивилизаций в пределах надежно охранявшихся – и иногда расширявшихся – границ своих государств. Эта задача требовала контроля не только над публичным поведением граждан, но и над их личной жизнью. Поэтому каждый создал партию с четкой внутренней дисциплиной и обзавелся людоедской тайной полицией. Далеко не всякий диктатор старой школы становился убийцей народов или апологетом утопических идей. Но и наименее кровожадные из них были мастерами создания атмосферы страха. Террор был универсальным орудием диктаторов прошлого.

Однако в конце XX века начались заметные изменения. Автократы всех стран стали появляться на официальных мероприятиях не в военной форме, а в деловых костюмах. Почти все они перестали казнить политических противников на футбольных стадионах, набитых зрителями. Многие участвовали в ежегодных конференциях Всемирного экономического форума в Давосе, чтобы накоротке пообщаться с мировой элитой. Эти новые диктаторы пользовались услугами социологов и политических консультантов, общались на «прямых линиях» с народом, а их дети учились в западных университетах. В то же время они продолжали держать население в узде и изобретали все более эффективные инструменты контроля. При этом они оставались в образе демократов.

Не все автократы перешли к новым методам управления. Северокорейский диктатор Ким Чен Ын и сирийский диктатор Башар Асад отлично смотрятся в одном ряду с деспотами XX века. Китай и Саудовская Аравия не отказались от страха как инструмента контроля – они его оцифровали. И все же соотношение сил в мире изменилось. Типичный представитель недемократических лидеров сегодня – это не тиран вроде Иосифа Сталина, не садист и мясник вроде Иди Амина и даже не генерал-реакционер вроде Аугусто Пиночета. Это обходительный манипулятор, подобный венгерскому премьер-министру Виктору Орбану или премьер-министру Сингапура Ли Сяньлуну: первое лицо государства выдает себя за скромного слугу народа1.

Новая модель основана на блестящей идее. Главная цель современных диктаторов – монополизация политической власти – осталась прежней. Но они понимают, что в сегодняшнем обществе нет необходимости в насилии, а иногда оно просто вредно. Не терроризируя граждан, умелый автократ может контролировать людей, перепрограммируя их представления о мире. Он может обманом заставить их подчиняться или с энтузиазмом одобрять любые его действия. Новые диктаторы добиваются результатов не жестокими репрессиями, а манипулированием информацией. Подобно политтехнологам в демократических странах, современные диктаторы, чтобы обеспечить поддержку народа, жонглируют словами. Они – диктаторы обмана2.

ЗАГАДКА ПУТИНА

С этой темой нас связывают особые обстоятельства. В марте 2000 года российские граждане выбрали президентом бывшего подполковника КГБ с небольшим опытом в политике. Публично Владимир Путин заявлял о своей приверженности принципам демократии, хотя инстинкты, очевидно, подталкивали его в другом направлении. Какое-то время оставалось неясным – возможно, и для него самого, – куда он поведет страну. По мере бурного роста экономики его рейтинги росли до небес.

Путин поддерживал видимость демократии, одновременно подчеркивая необходимость построения современного государства. В начале его правления, на фоне неспокойных 1990-х, централизация управления казалась разумной мерой. Но через некоторое время его действия, направленные на укрепление исполнительной власти – его власти – стали ощутимо подрывать систему сдержек и противовесов. Пространство для политической конкуренции существенно сузилось.

Тараном, который снес демократические институты, стала популярность Путина. Он использовал ее, чтобы провести в парламент своих сторонников и приструнить непокорных региональных губернаторов. Полицейской силой и экономическим давлением он укротил до того принадлежавшие олигархам, но действовавшие на конкурентном рынке, СМИ. Продолжая формально соблюдать электоральные процедуры, он и его советники все меньше полагались на волю случая и во время выборов. В начале его правления и сам Путин, и его партия «Единая Россия» могли победить практически на любых свободных и справедливых выборах, но они все равно пускали в ход давление и махинации, чтобы сделать свою внушительную победу еще более впечатляющей.

Идеальных демократий не бывает. Некоторое время российская политическая сфера во многом напоминала те, что сложились в других полусвободных странах со средним уровнем дохода – в Аргентине, Мексике, Румынии. Почти все указанные страны страдают от коррупции, нечестных выборов и плохо защищенной свободы прессы. Их политические лидеры часто злоупотребляют властью над полицией и судами. Тем не менее, эти недостатки обычно сглаживаются наличием механизмов политической подотчетности.

Путин, в 2012 году вернувшийся в президентское кресло после четырех лет на должности премьер-министра, явно играл в игру уже по другим правилам. В конце 2011 года Москву и другие города захватила волна протестов из-за фальсификаций на состоявшихся незадолго до этого парламентских выборах. Вид почти стотысячной толпы на улицах встревожил Путина и его советников. Ответом на народные волнения стали аресты мирных демонстрантов, выдавливание нелояльных политиков из парламента и гонения на остававшиеся независимые СМИ.

Мы оба внимательно следили за тем, как разворачивался этот процесс. Сергей возглавлял российский экономический вуз и консультировал российское правительство. Даниел был профессором западного университета; он изучал политику России посткоммунистического периода. Весной 2013-го следователи провели обыск в офисе Сергея, изъяли его электронную переписку и скопировали жесткий диск компьютера. Сергей участвовал в экспертизе последнего на тот момент приговора в отношении Михаила Ходорковского, миллиардера, осужденного по надуманным обвинениям. Судя по всему, Кремлю не понравились критические выводы экспертов. Вскоре после этих событий Сергей уехал во Францию3.

Система, построенная Путиным в России, носит отчетливо авторитарный характер. Но этот авторитаризм – особенный. В отличие от Сталина, Путин не убивал миллионы людей и не сажал их миллионами за решетку. Даже Леонид Брежнев, руководивший Советским Союзом на более позднем и менее репрессивном этапе с 1964-го по 1982-й, отправил тысячи диссидентов в трудовые лагеря и психиатрические больницы, запретил деятельность оппозиционных партий и не провел ни одних сколько-нибудь конкурентных выборов. Ни о каких демонстрациях несогласных тогда не могло быть и речи. Все средства массовой информации были заполнены отупляющей идеологической жвачкой. Иностранные радиостанции глушили, а на пути заграничных поездок подавляющего большинства граждан стоял ржавеющий железный занавес.

Вплоть до полномасштабного вторжения в Украину в 2022 году путинский режим, существовавший уже больше двадцати лет, был не таким. Он не использовал цензуру советского образца. В России выходили газеты и книги, в которых хозяина Кремля прямо называли «диктатором», – но загвоздка в том, что они мало кого интересовали4. Режим не был основан на страхе – так было до недавнего времени. Отдельные акты политического насилия случались, обычно при не до конца выясненных обстоятельствах, но Кремль никогда не признавал своей ответственности за них5. И, хотя политические оппоненты Путина ощущали все большее беспокойство, основная масса россиян не чувствовала угрозы6. Многие с готовностью принимали искаженную версию реальности, конструированием которой были заняты государственные СМИ. При коммунизме власти пытались создать иллюзию сплоченного общества с помощью первомайских демонстраций и ритуальных выборов. При Путине общество сплотили иллюзии7.

Чем дольше мы анализировали возникающую систему, тем яснее видели, что стиль управления Путина не был уникальным. Недемократические лидеры всего мира – от Уго Чавеса в Венесуэле до Виктора Орбана в Венгрии – пользуются одними и теми же инструментами8. Многие вдохновлялись примером основоположника этой новой традиции Ли Куан Ю. Он возглавил Сингапур в 1960-е годы и несколько десятилетий стоял у его руля, создав эталонную модель политического контроля. Возможно, кто-то удивится, услышав это, ведь Сингапур заявляет о себе как о демократии (и многими так и воспринимается), а в стране регулярно проходят выборы. Но в этом и заключается главное новшество автократов последнего поколения: они успешно выдают себя за демократов. «У вас есть право называть меня, как угодно, – осадил как-то Ли одного критически настроенного журналиста, – но… зачем мне быть диктатором, если я и так могу безоговорочно победить?»9 Впрочем, он не уточнил, что именно безоговорочные победы на всех выборах являются визитной карточкой современного диктатора.

ТИРАНЫ XX ВЕКА

Что такое диктатура? Этот термин возник в Римской республике и означал временное наделение должностного лица абсолютной властью для управления государством в чрезвычайных обстоятельствах. В наши дни словом «диктатура» обозначается недемократическая форма правления. Оно стало синонимом авторитаризма и автократии, и в этом же смысле мы используем его в нашей книге. В свою очередь, демократия – это система, в которой политические лидеры избираются на свободных и честных выборах, открытых для участия всех – или почти всех – взрослых граждан. В либеральной демократии помимо наличия свободных выборов соблюдается принцип верховенства права, конституция защищает гражданские права и свободы и работает система институциональных сдержек и противовесов.

До XX века в мире не было ни одного полностью демократического государства. Даже те, в которых проводились свободные и справедливые выборы, отказывали в праве голоса большинству женщин10. В 1900 году только в пяти странах избирательное право распространялось на всех мужчин, и в их число не входили США, где на юге страны избирательные права афро-американского населения были ограничены так называемыми «Законами Джима Кроу»11. Помимо нескольких республик с ограниченным избирательным правом, таких как США, политические системы относились к одной из трех категорий: монархия, где верховная власть короля или королевы иногда была ограничена конституцией и частично избираемым парламентом; олигархия, в которой власть принадлежала узкой группе наиболее богатых людей; и колония – то есть территория, находившаяся под властью иностранного государства.

Ситуация поменялась в XX веке, когда по миру прокатились три великие «волны» демократизации12. Первая достигла своего пика около 1920 года; ее подъему способствовали развал европейских империй вследствие Первой мировой войны, образование национальных государств и либерализация избирательного права в странах Запада. Вторая волна пришлась на период между концом 1940-х и началом 1960-х и была вызвана тем, что победители во Второй мировой войне насаждали демократические институты в проигравших странах, а в бывших азиатских и африканских колониях состоялись выборы. Третья волна – настоящее цунами – началась с португальской «революции гвоздик» 1974 года, набрала скорость около 1990-го благодаря падению коммунистических режимов и достигла зенита в середине двухтысячных. К 2015 году больше половины всех стран были электоральными демократиями (в них проживало 53 % населения Земли), а примерно каждая четвертая – либеральной демократией13.

Впрочем, несмотря на распространение демократии в мире, диктатуры не исчезли; за каждой из двух первых волн демократизации последовали откаты. В те отчаянные годы казалось, что идея свободного правления потерпела полный крах. В 1930-е («низкое и бесчестное десятилетие» по выражению У.Х. Одена) авторитарные режимы захватили европейский континент. Диктатуры не просто воспряли – они мутировали. Югославия, Румыния и ряд других стран еще держались за монархическую форму правления. Но бок о бок с ними уже прорастали формы тирании, лучше приспособленные для вовлечения народных масс в политику – то есть для того, без чего немыслима демократия. В ходе и по окончании Первой мировой войны миллионы рабочих и солдат, не имевшие прежде никакого опыта участия в политических процессах, впервые голосовали на выборах. Все это происходило на фоне кровавого побоища планетарных масштабов, подорвавшего веру в либеральный догмат о необратимости прогресса.

Два новых режима – коммунистический и фашистский – занимались мобилизацией низших классов; оба сулили полное преобразование общества. Ленин и его партия большевиков предлагали строить коммунизм на обломках Российской империи. Целью нацистской партии под руководством Гитлера было создание империи арийской расы. Захватив власть, большевики и нацисты насаждали идеологии, созданные по лекалам своих лидеров. Раймон Арон называл эти учения «светской религией». Как и традиционные верования, они постулировали истины, не подлежавшие сомнению, переносили внимание людей с лишений дня настоящего на образы светлого будущего и вводили обряды, помогавшие отделять правоверных членов общины от еретиков14. И у Ленина, и у Гитлера нашлись подражатели не только в Европе.

Третья новая модель – корпоративизм – опиралась не на политическую мобилизацию масс, а на их демобилизацию в границах частной жизни. Португальский диктатор Антониу ди Салазар, испанский каудильо Франсиско Франко и подобные им консерваторы мечтали возродить доверие общества и иерархический порядок католической веры15. Вместо шумных парламентов они учреждали совещательные органы из избранных представителей разных социальных групп. В той же степени, что и первые две из упомянутых доктрин, корпоративизм вырос из отвращения к настоящему. Но в отличие от фашистов и коммунистов, стремившихся в воображаемое будущее, корпоративисты надеялись вернуться в воображаемое прошлое.

Фашизм сгорел в пламени Второй мировой войны, а коммунизм не только уцелел, но и продолжил экспансию. Корпоративизм закрепился в Португалии и Испании и отозвался эхом, например, в режиме Хуана Перона в Аргентине16. Второй взлет авторитаризма начался в 1960-е вслед за спадом в послевоенной волне демократизации. В хрупких постколониальных республиках к власти пришли тираны-садисты, а экономически неустойчивые страны Латинской Америки захватили военные хунты. Одни диктаторы этой генерации, по примеру коммунистов и фашистов, стремились добиться от населения активной поддержки за счет политической мобилизации. Другие, такие как корпоративисты, культивировали в массах пассивность. На политической сцене мира соседствовали такие революционеры-социалисты, как президент Египта Насер (придерживался мобилизационной модели), реакционеры и поборники свободного рынка, подобные президенту Чили Пиночету, и клептократы, вроде Мобуту в Заире (и Пиночет, и Мобуту предпочитали демобилизацию). Дряхлеющие коммунистические режимы часто переходили от мобилизационной модели к демобилизационной, продолжая цепляться за старые революционные доктрины, носившие все более ритуальный характер.

Даже из такого краткого обзора видно, что диктатуры в XX веке отличались разнообразием. И все же у них есть ряд общих черт. Для начала, подавляющее большинство диктаторов проводили жестокие репрессии. Репрессии служили инструментом преобразования общества, эксплуатации человеческих ресурсов и подавления оппозиции. Разнился лишь масштаб злодеяний. Сталин и Мао виновны в смерти десятков миллионов человек. На совести других – «всего» несколько тысяч (как у бывшего президента Филиппин Фердинанда Маркоса) или сотен (как в случае бывшего президента Алжира Шадли Бенджедида) жертв17.

За время пребывания вождя у власти интенсивность насилия могла меняться. Некоторые, например, генерал Франко, с порога энергично брались за дело; другие, как Башар аль-Асад, раскачивались медленнее. Так или иначе, за большинством диктаторов тянется кровавый след18.

Более того, во многих случаях насилие было демонстративно публичным. Диктаторы придавали убийствам кошмарную театральность. Они казнили политических оппонентов при большом стечении народа: например, заирский президент Мобуту повесил четверых бывших министров в присутствии 50 тысяч зрителей19. Они демонстрировали трупы своих соперников в назидание их сторонникам: при гаитянском диктаторе Франсуа Дювалье (известном также как Папа Док) на одной из улиц Порт-о-Пренса в течение трех дней был выставлен обезглавленный труп с табличкой «отступник»20. Практически все диктаторы использовали угрожающую риторику, чтобы поддерживать в обществе тревожные настроения и отбивать охоту к выражению недовольства. Иракский президент Саддам Хуссейн в своих речах призывал «резать глотки» и поминал «злоумышленников… которые вонзили нам в спину отравленный кинжал»21. Генерал Франко предупреждал о «внутренних диверсиях», организуемых врагом, который «выжидает возможности прорвать нашу оборону»22.

При этом большинство диктаторов XX века стремились полностью контролировать общественные коммуникации. Одни ликвидировали или национализировали все частные СМИ, другие вводили цензуру в прессе и запугивали журналистов. Любые высказывания граждан, письменные или устные, должны были соответствовать определенным правилам, которые были частью механизма поддержания общественного порядка и тестом на лояльность. Критика режима полностью запрещалась.

Как и насилие, цензура в диктатурах была неприкрытой. Некоторые автократы, по примеру Гитлера и Мао, сжигали книги на кострах. Другие, подобно Пиночету, отправляли солдат в рейды по книжным магазинам. В Советском Союзе действовало Главное управление по делам литературы и издательств («Главлит») – орган, созданный специально для осуществления цензуры. Главлит вычищал запрещенные темы из всех произведений печати и из радио- и телепрограмм. За нарушение цензурных ограничений были предусмотрены серьезные санкции. Писателей, критиковавших политику государства, нередко отправляли в лагеря. Отделы агитации и пропаганды проводили явную и зачастую агрессивную государственную пропаганду. Будучи вездесущей и безапелляционной, цензура транслировала мощь и решительность режима.

Многие диктаторы были заинтересованы в изоляции своих стран. Естественно, карантин никогда не был полным: большая часть авторитарных государств торговала со своими соседями, а некоторые, если полагали, что это сойдет им с рук, соседей захватывали. Но практически все смотрели на внешний мир с подозрением. Неблагонадежные иностранцы, нежелательная информация и все неугодное останавливалось на границе. За теми, кому разрешали въезд, велось наблюдение. Диктаторы глушили «вражеские голоса» при наличии технических средств и часто подвергали цензуре или запрещали зарубежные газеты. Многие не выпускали собственных граждан за границу, чтобы лишить их возможности расширить представления о мире и чтобы не потерять людские ресурсы23. В большинстве коммунистических стран выезд за границу происходил с разрешения госорганов; в других, например, Албании и Румынии, попытка побега за границу наказывалась смертной казнью.

Наконец, несмотря на декларацию мистической связи с народом, ведущие диктаторы XX века презирали парламентскую демократию в ее западной ипостаси. Многие утверждали, что построят новый, более совершенный государственный порядок. А самые беззастенчивые использовали слово «демократия» в названиях своих государств – Германская Демократическая Республика или Корейская Народная Демократическая Республика, – извратив его смысл и уничтожив любой намек на плюрализм и ограничение произвола государства. Постколониальные правители, вроде первого президента независимой Ганы Кваме Нкрумы, считали многопартийные выборы наследием империалистов. Парламентские институты, досадовал он, порождают лишь «хаос, брожение, взяточничество, кумовство и несчастье»24. Президент Заира Мобуту высказался проще: «Демократия – не для Африки»25. Выборы в диктатурах если и проводились, то лишь для демонстрации всеобщей поддержки действующей власти, а не для выявления подлинной воли избирателей.

Итак, чтобы удержаться у власти, большинство диктаторов репрессировали оппозицию, устанавливали контроль над информацией, расправлялись с критиками, (нередко) насаждали идеологию, атаковали идеалы плюралистической демократии и ограничивали свободу перемещения людей и информации через границы. Все эти действия имели единственную цель – устрашение. Типичный автократ XX века был диктатором страха.

НОВАЯ И УЛУЧШЕННАЯ ВЕРСИЯ

Анализируя политический ландшафт двухтысячных, мы заметили существенные отличия. Казалось, что те, кто отдает приказы в большинстве недемократических государств, теперь вылеплены из другого теста. Взять Уго Чавеса, харизматичного бывшего десантника, захватившего радио- и телеэфир страны, чтобы завоевывать сердца венесуэльской бедноты. Чавес отстранил оппозицию от политического процесса, но мало кого посадил в тюрьму – и то лишь после неудавшегося государственного переворота, в ходе которого он сам на короткое время был отправлен в отставку26. Сингапурский премьер Ли Сяньлун, блестящий технократ, выпускник Кембриджа, на своей странице в Фейсбуке публиковал фотографии рассветов и патронировал некоммерческую благотворительную организацию27. Партия «Народное действие», членом которой состоит Ли, на всех тринадцати парламентских выборах с момента обретения страной независимости получала более 89 % мест – результат, с которым может соперничать разве что всенародная поддержка КПСС28. При этом по данным Amnesty International, в 2015 году в Сингапуре был только один «узник совести» – шестнадцатилетний блогер, разместивший в интернете непристойный видеоролик с критикой покойного Ли Куан Ю29. Президент России Владимир Путин всегда отвергал любые подозрения в недемократичности своего режима, пока его обслуга без лишней суеты фабриковала дела против политических оппонентов президента. Все трое выступали за международную открытость своих стран, регулярно проводили выборы и гордились высокими рейтингами одобрения. На первый взгляд, между ними мало общего: латиноамериканский каудильо, сверхрезультативный интеллектуал, непроницаемый бывший разведчик. Но от этого параллели становятся еще более занимательными.

Так ли сильно эти государственные мужи в деловых костюмах отличаются от своих предшественников? И если да, то чем объяснить перемены?

Над этими вопросами мы размышляли несколько лет. Для начала мы погрузились в литературу по автократиям настоящего и прошлого, знакомясь с работами по истории и политологии, журналистскими расследованиями и данными других многочисленных источников. Двигаясь от отдельных историй к обобщениям, мы хотели выявить единые механизмы, с помощью которых автократы удерживают контроль над социумом. Мы пришли к выводу, что у Чавеса, Ли, Путина и их коллег схожий modus operandi: жестоким репрессиям они предпочитали манипулирование общественным мнением. Стилю каждого автократа присуще своеобразие, но наличие общих черт свидетельствует о появлении новой школы авторитаризма, отличающейся от модели XX века.

Как подтвердить эту гипотезу? Мы начали с проверки внутренней согласованности нашей теории, представив свое видение новых диктатур в виде математической модели. Затем мы постарались оценить распространенность нового подхода среди диктаторов: собрали имеющуюся информацию по авторитарным режимам и нашли новые данные, убедительно подтверждавшие переход от диктатуры страха к диктатуре обмана (статистические показатели приводятся в разделах «Сверимся с данными»). Любознательные читатели найдут уточняющую информацию в наших научных статьях, а графики и таблицы – на сайте книги30. Здесь мы остановимся на наиболее характерных случаях, показательных примерах и сюжетах. Хотя книга и опирается на исследования и данные, она не является научной монографией. Наша цель – изложить в общих чертах историю эволюции авторитаризма и предложить свою интерпретацию того, что произошло. Мы документируем распространение диктатур обмана по всему миру и описываем методы, которыми диктаторы сохраняют власть.

На нашу работу повлияли несколько важных недавних работ по политологии и экономике31. Некоторые из них уже достаточно известны, другие заслуживают более широкой читательской аудитории.

Например, многие исследователи ищут объяснение стабильности классических, репрессивных автократий – режимов, которые мы называем диктатурами страха. Почему тиранов не свергают революционные движения? Как показали наши коллеги, автократы могут долго сохранять власть, запугивая граждан и убеждая их в своем могуществе и решительности при помощи пропаганды32. Другой способ – не оставлять потенциальным протестующим возможности скоординировать свои действия33. По одиночке лезть на баррикады небезопасно; значит, задача диктатора – сеять среди оппозиционеров раздоры и страх34.

Эти аргументы способны объяснить, как некоторые диктаторы страха XX века могли подолгу удерживать власть – и почему в конце концов их режимы разваливались, часто внезапно и без предупреждения. Новые диктаторы не вписываются в эту теорию. Обычно считается, что диктатор ненавистен своему народу и только страх удерживает людей от восстания. Впрочем, что, если гражданам нравится их правитель и у них нет никакого желания лезть на баррикады? Революционеры есть и в путинской России, и в Сингапуре под руководством Ли, и в Венгрии Орбана. Но их меньшинство. Насколько можно судить, в каждом из указанных случаев лидер действительно популярен35. Диктаторы обмана правят долго не потому, что срывают планы бунтовщиков, а потому, что ни у кого нет желания бунтовать.

Другие недавние исследования посвящены изучению характеристик диктатур обмана. Почти во всех современных автократиях проводятся выборы, причем они не обязательно сводятся к пустым ритуалам. Как указывает Андреас Шедлер, мы живем в эпоху электорального авторитаризма. В своей пионерской работе Стивен Левицкий и Лукан Вэй замечают, что не все выборы в диктатурах являются абсолютно несвободными, даже если все они нечестные. К выборам допускаются оппозиционные партии, и их победа не исключена36. Политологи провели целый ряд исследований инструментов и бюрократических маневров, к которым прибегают автократы в разных странах, чтобы гарантировать себе победу37. Изучают они и то, как диктаторы контролируют средства массовой информации, и то, как новые технологии слежки и сбора данных используются для многократного усиления потенциала репрессий38.

Наша книга развивает эти идеи. Мы объединяем и интегрируем их, чтобы описать универсальную логику процесса, полемизируя, впрочем, с интерпретациями наших коллег по отдельным вопросам. Диктаторы обмана – не свирепые тираны старой школы, освоившие пару новых трюков. Они изобрели собственный, внутренне непротиворечивый подход. Его основные элементы – манипулирование СМИ, конструирование собственной популярности, имитационная демократия, ограниченное государственное насилие и открытость миру. Дополняя друг друга, эти инструменты образуют модель несвободного правления, которая завоевывает все новые и новые страны. Изучение механизмов диктатур обмана – это не просто интеллектуальная задача; эта работа необходима Западу для эффективного противодействия таким диктаторам.

ПРАВИЛА ДИКТАТУР ОБМАНА

Феномен диктатуры обмана проявился не так давно, хотя идея не нова: некоторым представлениям о ней сотни лет. Со времен Древней Греции большинство исследований тирании акцентируют внимание на диктатуре страха. Добиваясь послушания, правители убивают, пытают, лишают свободы и запугивают население. Они шпионят за гражданами и сеют между ними недоверие. Аристотель называл эти методы «мерами, употребляемыми у персов и варваров»39. Монтескье писал о «вечно подъятой длани государя», всегда готовой нанести удар40. Страхом, полагал он, «надо задавить всякое мужество в людях и погасить в них малейшую искру честолюбия»41. Более поздние теоретики Франц Нейман и Ханна Арендт считали террор – наравне с идеологией – фундаментом современной диктатуры42.

Впрочем, уже в древности мыслители рассматривали и другой вариант. Аристотель описал не только «традиционный» метод тирании, но и второй, альтернативный подход. Тиран второго типа стремится казаться не узурпатором, насильственно захватившим власть, а «домоправителем и царем», радеющем об общем благе. Он тратит деньги, чтобы «устраивать и украшать государство», и культивирует образ правителя умеренного и милосердного. Оставаясь тираном, то есть властвуя в собственных интересах, он старается «держать себя не надменно, но величественно»43. Он внушает не страх, а почтение. Будучи порабощенными, подданные этого противоречия не осознают.

Позднее, в том же ключе, Макиавелли советовал государям быть «изрядными обманщиками и лицемерами»44. Большинство людей удовлетворяются видимостью, а не действительностью, поэтому честолюбивый правитель должен уметь создавать иллюзии. Государю «нет необходимости обладать всеми добродетелями, но есть прямая необходимость выглядеть обладающим ими»45. Как именно обмануть людей, зависит от обстоятельств: «заручиться поддержкой народа можно разными способами». Но расположить к себе следует обязательно: «Скажу лишь в заключение, что государю надлежит быть в дружбе с народом»46.

Диктаторы обмана, действуя в духе Макиавелли, воплощают второй тип аристотелевского тирана. Они не запугивают граждан, чтобы заставить их подчиняться, а завоевывают симпатии людей, вводя их в заблуждение. Такой метод управления основан на следовании нескольким правилам.

Правило первое: будь популярен. В отличие от классических деспотов, диктаторы обмана должны заботиться о своих рейтингах. Как заметил Макиавелли, есть много способов получить поддержку народа. Один из них – экономические успехи: при любом режиме экономическое процветание усиливает позиции действующего главы государства47. Это правило крайне важно; о нем не следует забывать, даже если популярность достигается иными средствами. Экономический рост воспринимается гражданами как доказательство компетентности правителя. При любой возможности лидеры всех сортов – демократические и авторитарные – ставят экономический подъем себе в заслугу.

Но ни одна экономика не может расти постоянно, поэтому каждый автократ подстраховывается. Во времена экономических кризисов для подавления несогласия диктаторы страха прибегают к репрессиям: граждане должны бояться выходить на протесты. Диктаторы обмана применяют эти классические методы лишь в исключительных случаях, поскольку репрессии лишают их популярности. Вместо репрессий первой линией обороны становится искажение правды – в том случае, если правда не на их стороне. Диктаторы обмана манипулируют информацией.

Для того, чтобы обман был эффективным, надо начинать думать о манипуляциях заранее. В хорошие времена диктаторы обмана уже готовятся к плохим. Приписывая себе успехи, даже случайные, они создают себе репутацию профессионалов. Подобно второму типу тирана по Аристотелю, они притворяются, что максимизируют всеобщее благо. Кроме того, они консолидируют контроль над средствами массовой информации (часто тайком, чтобы сохранить доверие к СМИ), скрытно подкупая владельцев и поощряя самоцензуру. В трудные времена это дает возможность отвлекать внимание от несоответствующих ожиданиям результатов и перекладывать ответственность на других. Несмотря на экономические проблемы, диктаторы обмана могут сохранять популярность довольно долго.

Разумеется, диктаторы обманы не были первыми манипуляторами информацией. Некоторые тоталитарные правители XX века были изобретательными пропагандистами. Основное отличие современных диктаторов состоит в том, как именно они искажают новости. Диктаторы страха внедряли тщательно проработанные идеологии и ритуалы верности. Контроль был всеобъемлющим, пропаганда – внушающей страх; некоторые диктаторы страха занимались промыванием мозгов граждан. Диктаторы обмана действуют тоньше: меньше агитации и пропаганды, больше рекламы и маркетинга. Содержание их речей тоже отличается от риторики диктаторов прошлого. Тираны XX века ценили агрессивную образность (можно вспомнить «отравленный кинжал» Саддама). Диктаторы обмана говорят спокойным языком грамотных профессионалов, иногда с легким налетом социализма или национализма.

Если факт удобен, они его присваивают. Если факт неудобен, они заставляют СМИ по мере возможности его скрывать, а если сделать это не удается – оправдывать. Во всем плохом виноваты внешние условия и враги. Любые неудачные результаты преподносятся как нечто, что у других вышло бы намного хуже. Правлению диктаторов противопоставляется предельно отталкивающая псевдоальтернатива, подобранная так, чтобы на ее фоне диктатор выглядел бы привлекательнее. Лояльные журналисты очерняют любых политических противников диктатора, который последовательно формирует восприятие реальности и конструирует общественную повестку в своих интересах.

Когда это срабатывает, диктаторов обмана скорее любят, а не боятся. Даже оппоненты Чавеса признавали его популярность, а рейтинг одобрения Путина за 20 лет ни разу не опустился ниже 60 процентов. Но любят диктаторов далеко не все. В современных обществах, как авторитарных, так и демократических, люди делятся на две группы. Первая группа – это информированный класс: прослойка образованных граждан, свободно ориентирующихся в медиапространстве и контактирующих с внешним миром. Члены этой группы знают, как находить и распространять политически значимую информацию. Они могут быть кооптированы властями, но обмануть их сложно. При диктаторских режимах информированные граждане видят политического лидера насквозь, понимают, что он преследует исключительно свою выгоду и намного менее компетентен, чем об этом рассказывают государственные СМИ. Они бы хотели сменить его на кого-то получше, но их слишком мало – и они слишком слабы, чтобы это сделать. Информированным нужна помощь остальной части общества – народа48.

Основная цель диктатора обмана – не допустить, чтобы информированные подорвали его популярность и мобилизовали широкие массы против него. Но как? Если казна полна, диктатор может склонить своих критиков к сотрудничеству, покупая их молчание или даже нанимая для производства пропаганды. В путинской России и назарбаевском Казахстане прорежимные телевизионные каналы приглашали на работу талантливых выпускников вузов. Другие автократы – от Альберто Фухимори в Перу до Виктора Орбана в Венгрии – подкупали частных медиамагнатов откатами, доступом к сенсационным материалам и госконтрактами на рекламу. При нехватке денег диктаторы подвергают информированных и их каналы распространения информации цензуре. По мере снижения цен на нефть в России и в Казахстане начали падать темпы роста и государственные доходы – так что давление на прессу усилилось. Фактически большинство диктаторов занимаются понемногу и тем, и другим: одних критиков дешевле заставить молчать, других – купить.

Интересно, что полную цензуру устанавливать необязательно. В диктатуре обмана слишком жесткие ограничения свободы прессы могут оказать диктатору медвежью услугу. Правителям удобнее, чтобы граждане считали СМИ относительно свободными. Ведь диктатор заинтересован в том, чтобы цензурировать сам факт цензуры. Диктаторы страха сжигают книги и запрещают частные газеты, а диктаторы обмана просто выталкивают любую критику на периферию, оставляя себе центральные каналы распространения информации49. Им безразлично, как интеллектуалы отзываются о них в частных беседах, да даже и на публике, если аудитория небольшая. И пока аудитория остается небольшой, диссидентам позволено иметь свои маргинальные журналы, программы на кабельных каналах и иностранные газеты. Власти по-настоящему важна только массовая поддержка. Чтобы разобщить народ и информированных, диктаторы оскорбляют последних, ставят под сомнение их мотивы, навешивают на них ярлыки предателей и снобов и стремятся направить против них народное негодование.

Получив поддержку масс, политический лидер использует свою популярность для консолидации власти. Это второе правило диктатуры обмана. Популярность – нестабильный актив, он может расти и падать. Значит, его надо частично инвестировать в другие рычаги контроля. Чтобы превратить его в высокие рейтинги, диктатор обмана проводит выборы и референдумы, а победив на них с подавляющим преимуществом, предъявляет мандат на изменение политических и правовых институтов. Он проводит конституционную реформу, вводит в состав судов и регулирующих органов преданных людей и перекраивает избирательные округа, чтобы выстроить вокруг себя буфер политических институтов.

Третье правило – притворяться демократом. Сегодня значительное большинство граждан практически в любой стране, вне зависимости от ее истории и политической системы, предпочитают демократию50. Мировое сообщество либеральных государств и международных организаций продвигает идеи народовластия. Те автократы, которые продолжают править с помощью страха, эти идеи отрицают. А вот диктаторы обмана, напротив, делают вид, что принимают демократию с распростертыми объятиями. Конечно, для многих внешних наблюдателей подобное лицемерие совершенно очевидно; но немало и тех, кто внутри страны и даже за ее пределами его не замечает.

В XX веке диктаторы страха часто закрывали свои границы, затрудняя перемещение людей и информации. Диктаторы обмана открывают границы – и это четвертое правило. Периодически они вводят ограничения для иностранных СМИ, но чаще с одобрением относятся к потокам людей, капитала и данных, используя их для извлечения прибыли. Они добиваются членства в международных организациях, чтобы изнутри подрывать нежелательные для себя инициативы. Потенциальных сторонников на Западе они завоевывают целенаправленной интернет-пропагандой, а активных противников травят или взламывают. Кроме того, они используют непрозрачную инфраструктуру оффшорных компаний и банков для обеспечения сохранности своих денег и кооптации западных элит.

Последнее, самое важное правило – избегать жестких репрессий, или, по крайней мере, скрывать или камуфлировать их. В современных обществах насилие обычно дискредитирует государственного лидера. Для диктатора обмана явное насилие против народа – симптом несостоятельности. Если модель работает и правитель популярен, терроризировать обывателей нет необходимости, более того, это контрпродуктивно, так как террор вредит образу просвещенного и заботливого лидера.

Это не значит, что все диктаторы обмана – пацифисты. В гражданских войнах или межэтнических конфликтах они не знают жалости. (Собственно, и демократии при наличии военной угрозы часто действуют жестко, как, например, Индия в Кашмире.51) В Перу Фухимори беспощадно расправился с маоистами из партизанской организации «Сияющий путь». Вторая чеченская война, которую Путин развязал в 1999 году, унесла тысячи жизней52. Если где-то население исторически настроено против небольших национальных меньшинств (особенно тех, которых легко обвинить в терроризме), устраивая на них гонения, диктаторы обмана могут набрать дополнительные очки. Кроме того, они периодически преследуют журналистов, не давая им выполнять свою работу. И всякий раз диктаторы стараются скрыть свое участие в репрессиях или завуалировать их цель. Они арестовывают людей, пишущих о них критически, не за критику, а по сфабрикованным обвинениям в неуплате налогов, мошенничестве или – что еще проще и эффективнее – в совершении постыдных действий, чтобы оттолкнуть читательскую аудиторию. Суд в Казахстане признал известного журналиста виновным в изнасиловании несовершеннолетней девушки; по мнению Human Rights Watch, дело было «политически мотивированным»53.

Подытожим: диктаторы обмана манипулируют информацией, чтобы повысить свою популярность в обществе и консолидировать политический контроль; при этом они создают видимость демократии, воздерживаются от откровенных репрессий или камуфлируют их, а также формируют условия для интеграции своих стран в глобальную экономику.

Здесь важно сделать две оговорки. Иногда мы говорим о диктатурах обмана как о «новой» модели, противопоставляя ее «старым» методам диктаторов страха. Но, конечно, модель не является абсолютно новой. Почти в каждой эпохе находились автократы, которые предпочитали действовать обманом, а не силой. Мы уже видели, что первым этот феномен описал Аристотель, вероятно, имея в виду афинского тирана Писистрата54. Наполеон III, живший во Франции XIX столетия, тоже во многом опередил свое время55. Но в конце XX века соотношение сил изменилось, и диктатура обмана превратилась из маргинального в самый распространенный вид диктатуры.

Вторая оговорка касается того, что мы поделили всех диктаторов на две четкие группы. Это сделано для упрощения. В реальности у большинства явлений нет чистых форм, и политические режимы не исключение. Идеальная демократия – это «идеальный тип», существующий только в учебниках, а не в жизни. В реальности степень демократии в разных государствах различна. То же относится и к недемократическим лидерам: они могут быть ближе к диктатуре страха или диктатуре обмана, но редко кто будет занимать крайнюю позицию на концах этого спектра. Большинство правителей так или иначе отклоняются от схемы, но в целом соответствуют ей.

Кто же из наших современников попадает в категорию диктаторов обмана? Заметный вклад в создание этой модели приблизительно с 1970-го по 1990-й внес Ли Куан Ю, занимавший в те годы пост премьер-министра Сингапура. Его преемники Го Чок Тонг (1990–2004) и Ли Сяньлун (с 2004 года) придерживались того же стиля управления. В список нужно добавить и бывшего премьер-министра Малайзии Махатхира Мохамада (1981–2003), и пришедших за ним Абдуллу Ахмада Бадави (2003–2009) и Наджиба Разака (2009–2018); бывшего президента Казахстана Нурсултана Назарбаева (1992–2019); Уго Чавеса, бывшего президента Венесуэлы (1999–2013); президента России Владимира Путина (с 2000-го вплоть до полномасштабного вторжения в Украину и начала открытых репрессий в 2022 году); Реджепа Тайипа Эрдогана, президента Турции (с 2003-го до, по меньшей мере, 2016-го, когда массовые аресты, последовавшие за неудачным переворотом, дали основания говорить о совершенном им переходе к диктатуре страха); Рафаэля Корреа, бывшего президента Эквадора (2007–2017), и Виктора Орбана, премьер-министра Венгрии (с 2010 года)56. В эту же группу мы включаем и Альберто Фухимори, бывшего президента Перу, хотя это пограничный случай – он возник, когда диктатуры обмана еще не получили широкого распространения. В конце 1990-х Фухимори был скорее диктатором обмана, но в начале того десятилетия, когда перуанская армия воевала с партизанами из «Сияющего пути», государственные убийства происходили достаточно часто57. Одни из этих автократов унаследовали в целом демократические системы и позднее превратили их в диктатуры обмана. А кому-то и этого делать не понадобилось. К этим примерам мы еще неоднократно вернемся в последующих главах.

Список свидетельствует о большом разнообразии типов. Чавес стоит на левых позициях, Орбан – правый политик. Одним нужна политическая мобилизация населения, другим важнее, чтобы народ оставался политически пассивным. Кто-то, как Чавес и Корреа, «популисты» – от имени «народа» они нападают на «укоренившиеся элиты» и «глубинное государство». Другие, как Ли Куан Ю и Путин, ревностно защищают государство – и «глубинное», и любое другое. (Эрдоган «глубинное государство» атакует, а в обыкновенном государстве расставляет своих союзников на все доступные места.) Орбан разделяет идеологию культурного консерватизма и поддерживает националистически заряженные антииммигрантские настроения – а Назарбаев придает особое значение межнациональному и межконфессиональному согласию58. Диктатуры обмана различаются и по своей институциональной форме. Среди них есть персоналистские автократии, зависящие от воли одного человека, однопартийные режимы (Малайзия, Сингапур), военные диктатуры (Алжир времен Бутефлики) и даже монархии (Кувейт в годы правления эмира Сабаха аль-Ахмеда ас-Сабаха). И все же по ряду общих характеристик диктаторы обмана отличаются от диктаторов страха. Различия между ними приведены в таблице 1.159.

Как изменилось соотношение сил между диктатурами страха и обмана? Детальный анализ будет представлен в следующих главах, а пока ограничимся кратким пересказом. Мы определяли тип диктатуры с помощью двух простых правил. Как и любое упрощение, они не претендуют на научную строгость и время от времени могут давать сбои, но позволяют выявить устойчивые тенденции. Выше уже отмечалось, что диктаторы обмана организуют выборы, не используют неприкрытое насилие против политических соперников и допускают работу небольшого числа оппозиционно настроенных СМИ. Наш практический подход в первую очередь ориентирован на эти аспекты. Мы считаем руководителя государства диктатором обмана, если его правление обладает всеми следующими признаками:

а) страна не является демократией,

б) в ней проводятся общенациональные выборы, к участию в которых допускается хотя бы одна оппозиционная партия,

в) в течение года хотя бы несколько информационных площадок выступают с критикой правительства,

г) в среднем в год происходит менее 10 политических убийств,

д) в любой год в стране насчитывается не более 1 000 политических заключенных60.

Диктаторы страха проводят жестокие репрессии и стремятся установить полный контроль над каналами информирования граждан. Мы относим автократа к категории диктаторов страха, если во время его правления:

а) страна не является демократией,

б) в течение по меньшей мере одного года критика государства звучала от очень малого числа информационных площадок или не звучала вовсе,

в) в среднем в год происходит 10 или более политических убийств, и/или

г) хотя бы в один год в стране насчитывается более 1 000 политических заключенных61.

Рис. 1.1. Доля диктаторов страха и диктаторов обмана в последовательных когортах лидеров государств.

Источник: Guriev and Treisman, Authoritarian Control Techniques Database; V-DEM, V.10; Polity IV. Примечание: число диктаторов в соответствующий период указано в скобках. «Диктаторы»: сохранявшие власть не менее пяти лет руководители государств с индексом Polity2 < 6 в течение всех пяти лет. «Диктаторы страха» и «обмана» классифицированы в соответствии с определением в тексте. Остальные диктаторы – 29 % от общего числа за период с 1946-го по 2015 год – представляют собой гибридный тип.

Рис. 1.1 демонстрирует изменение доли соответствующих типов режимов во времени. Мы сравниваем доли диктаторов страха и обмана в последовательных когортах лидеров государств62. Степень репрессивности режима часто меняется в течение срока пребывания диктатора у власти. Чтобы подчинить страну, одни начинают свое правление с кровавых чисток и расправ, а потом на время теряют необходимость в массовых убийствах63. Другие начинают с малого, но позднее наращивают масштаб репрессий. Чтобы учесть влияние этого фактора, мы брали среднее число государственных политических убийств за все годы правления диктатора и максимальное число политических заключенных этого диктатора, о котором сообщалось за какой-либо год его правления. Если взять данные за слишком короткий период, расчеты будут зашумлены, поэтому мы отобрали только тех лидеров, которые оставались на своем посту более пяти лет64. Как следует из графика, доля диктатур страха резко снижается с 60 % в когорте 1970-х годов до менее 10 % в когорте 2000-х годов, а доля диктатур обмана в тех же когортах стремительно растет – с 13 % до 53 %65.

ДРУГИЕ ОБЪЯСНЕНИЯ

Мы полагаем, что диктатуры страха уступают место диктатурам обмана. Но, может быть, политика устрашения никуда не делась, просто репрессии стали эффективнее, а диктаторы нашли способы наводить страх, избегая большого физического насилия? Современные информационные технологии упрощают слежку и давление на диссидентов. У разнообразных диктаторов идут в дело и камеры наружного наблюдения, и технологии распознавания лиц, и GPS-трекеры. Означает ли это, что больше не о чем говорить?

Нам так не кажется. Действительно, более совершенное скрытое наблюдение, в принципе, может снизить потребность в насилии, ведь угроза наказания удерживает от совершения преступления. Убедительность угрозы зависит от уровня наказания и вероятности быть пойманным. Если эта вероятность высока, можно смягчить наказание, не лишая его сдерживающей силы. Развивая технические средства наблюдения за гражданами, диктаторы могут переходить от «высокоинтенсивного» к «низкоинтенсивному» принуждению66. Более того, они могут проводить профилактические задержания возмутителей спокойствия, а не наказывать за уже совершенные нарушения67.

Однако если что-то может произойти, оно не обязательно произойдет. Оруэлл определенно не считал, что технические средства слежки снизят необходимость в терроре. В его «Большом брате» страшное наказание неотделимо от тотальной слежки. Недавние исследования показывают, что ныне здравствующие диктаторы страха используют новейшие цифровые решения вместе с еще большим насилием, а не вместо него68. И это вполне рационально. Если себестоимость репрессий снижается, экономическая логика подсказывает, что репрессий должно становиться больше, а не меньше.

Кроме того, если снижение уровня насилия и можно объяснить появлением новых средств электронного наблюдения, то прочие изменения в тактике диктаторов нуждаются в ином обосновании. Если низкоинтенсивные репрессии настолько эффективны, зачем скрывать их, ослабляя потенциал сдерживания? Зачем имитировать демократию и плюрализм вместо того, чтобы с удвоенной энергией вкладываться в инструменты страха? Зачем изо всех сил работать на свою популярность, если можно контролировать граждан через их смартфоны? Некоторые диктаторы страха – например, саудовский кронпринц Мохаммед бин Салман (также известный как «МБС»), – действительно оснастили свой репрессивный аппарат цифровыми технологиями. Но от открытого насилия они не отказались – в то время как остальные диктаторы перешли на совершенно другую модель.

Передовые информационные технологии пригодились и в этой новой модели. Ведь технический прогресс повышает эффективность как политики страха, так и политики обмана69. Интернет создает условия для низкозатратной избирательной цензуры, фильтрующей информационные потоки для таргетирования разных групп пользователей. Социальные сети можно использовать для распространения изощренной пропаганды, адресуя сообщения конкретным аудиториям и скрывая источники информации для повышения ее достоверности. Чтобы оказывать влияние на выборы, диктаторы обмана используют троллей и хакеров. Так что даже если новые информационные технологии упрощают задачу диктаторам страха, диктаторы обмана могут извлечь из них еще больше пользы.

Некоторые скептики утверждают, что дело не в том, что диктаторы становятся благодушнее, а в том, что общества все менее склонны бунтовать. С ростом личных доходов люди не желают больше рисковать. Чем выше вероятные потери, тем ниже тяга граждан к революциям. Диктатору, чтобы держать такое общество в подчинении, требуется меньше демонстративной жестокости и открытых угроз.

Звучит правдоподобно, не так ли? Но эта гипотеза верна только для единичных случаев и не подтверждается в целом. В реальности средний класс часто представляет большую угрозу для диктаторов, чем бедняки. Бесспорно, состоятельным людям есть, что терять. Зато у них шире база для сопротивления, лучше навыки организации, больше ресурсов и многочисленнее социальные связи – плюс у них сильнее запрос на политические свободы. От них сложнее откупиться материальными благами, чем от более бедных сограждан.

Эта теория подтверждается данными. Во Всемирном исследовании ценностей (World Values Survey, WVS) в 2017–2020 годах вопросы о роли насилия в политической борьбе задавались гражданам 19 авторитарных государств. Интервьюеры распределили их по трем категориям в зависимости от уровня дохода – «высокий», «средний», «низкий» – на основании собственных оценок респондентов. Участников, в частности, спрашивали, оправдано ли использование насилия в политической борьбе. Большинство ответов были отрицательными, но в девяти из 19 стран «богатые» респонденты чаще «бедных» были готовы находить основания для политического насилия70. Так, в Гонконге 27 % интервьюируемых в группе «высокого дохода» выбрали оценку 6 или выше по 10-балльной шкале в диапазоне от «никогда не может быть оправдано» (1) до «всегда может быть оправдано» (10) – по сравнению с 8 % респондентов в группе «низкого дохода». Даже в континентальном Китае высокие оценки в ответе на этот вопрос встречались чаще в группе «богатых» респондентов. Терпимость к использованию насилия в политической борьбе также оказалась выше среди «богатых» в Азербайджане, Беларуси, Эфиопии, Иордании, Макао, России и Украине.

Разумеется, состоятельные люди могут оказаться революционерами лишь на словах, а не на деле. По крайней мере данные WVS говорят о другом. В анкете Всемирного исследования ценностей нет вопроса об отношении к революциям. Но участников просили дать оценку менее экстремальным формам политических действий оппозиции. В 20 недемократических странах анкетируемых спрашивали, участвовали ли они когда-нибудь в мирных демонстрациях. В 14 странах утвердительно на этот вопрос ответило больше богатых, чем бедных респондентов71. В Гонконге 31 % опрошенных с высоким уровнем дохода и только 12 % опрошенных в группе с низким уровнем дохода сказали «участвовал». И в 15 из 20 стран богатые чаще бедных сообщали, что принимали участие в несанкционированных забастовках.

Есть несколько стран, например Сингапур, где готовность протестовать находится в обратной зависимости от уровня дохода. Но лидеры других относительно богатых автократий – от государств Персидского залива до России, Малайзии, Турции и Казахстана – не зря озабочены поддержанием политической стабильности. При этом их больше волнуют протесты со стороны имущих граждан, а не недовольство бедных слоев, составляющих, например, в России и Турции, базу поддержки режима. Если эти лидеры реже, чем их предшественники, прибегают к насилию, то вовсе не потому, что они чувствуют себя в большей безопасности в богатеющем обществе.

РАЗДЕЛИТЕЛЬНЫЕ ЛИНИИ

Начиная с 1945 года большинство автократов без труда опознаются как диктаторы страха или как диктаторы обмана. Но примерно четверть всех случаев – гибридные. В одних странах – например, Катаре, ОАЭ и Лаосе, – запрещены оппозиционные политические партии и публичная критика правительства, но при этом нет жестоких репрессий. Правители других стран – например, Шри-Ланки, Бангладеш и Алжира, – широко использовали насилие, и в то же время допускали (или, возможно, не смогли подавить) работу оппозиционных СМИ.

С классификацией Китая, на первый взгляд, должны возникнуть проблемы. Многие китаеведы в разговорах с нами называют целый ряд признаков диктатуры обмана, которым отвечает китайский режим. Со времен Мао и его варварской жестокости уровень политического насилия в стране, безусловно, упал. Сегодня тайная полиция скорее пригласит диссидентов на «чашку чая» (эвфемизм для обозначения профилактической беседы), чем без разговоров сошлет в трудовой лагерь. Лидеры Китая резко критикуют западные политические системы – демократия «нам не подходит и даже может привести к катастрофическим последствиям», утверждал Си в 2014 году, – но они сами часто характеризуют китайскую модель управления как специфическую форму демократии72. Государство мирится с наличием отдельных частных СМИ, а интернет-цензоры вместо полной блокировки сайтов иногда просто замедляют их трафик73.

Однако люди, не являющиеся специалистами по Китаю, воспринимают режим как однозначный пример диктатуры страха. В беспокойных регионах проводятся безжалостные репрессии. Более миллиона уйгуров, казахов и представителей других народностей были согнаны в лагеря перевоспитания в Синьцзяне, а те, кто пока остается на свободе, живут в страхе74. Их каждый шаг отслеживается с помощью вездесущих технических средств. Своей железной хваткой Си явно надеется произвести впечатление на сторонников продемократического движения в Гонконге. В 2019 году он заявил, что сепаратисты в Китае «будут разбиты вдребезги»75. Попытки расколоть Китай «закончатся раздавленными телами и раздробленными костями»76. С июня 2019-го по январь 2021-го были арестованы больше 10 200 участников акций протестов в Гонконге77. И многие из этих репрессий проводятся вполне открыто. Хотя поначалу Пекин отрицал существование лагерей в Синьцзяне, китайское руководство скоро перешло к тактике их оправдания78. И даже в регионах, где не проживают национальные меньшинства, признания своей вины диссидентами показывают по телевизору; это производит жуткое впечатление. У подобных методов может быть только одна цель – устрашение79.

Какое-то время казалось, что Китай уверенно движется в сторону диктатуры обмана. Генеральные секретари Компартии Китая Цзян Цзэминь (1989–2002) и Ху Цзиньтао (2002–2012) допускали некоторое общественное обсуждение либеральных идей80. Благодаря частичной коммерциализации медиаиндустрии начали выходить журналистские расследования81. Главная вечерняя новостная программа китайского телевидения «Синьвэнь Ляньбо» оставалась ходульной и пропагандистской: по саркастическому замечанию одного из комментаторов, любой, кто смотрит ее, чтобы узнать новости, или «лжец… или псих»82. Но на других каналах научились производить стильные «поясняющие» видеоролики с анимацией, инфографику и патриотическую документалистику83. Впрочем, когда в 2012-м у руля Компартии встал Си, он отыграл все назад. Помимо усиления репрессий в Синьцзяне, Тибете и Гонконге, он повел решительную борьбу с прессой, увольняя команды репортеров-расследователей и отправляя в тюрьму все большее число журналистов84. Последний раз интонации провластной газеты «Жэньминь жибао» были такими восторженными во времена культурной революции85. Даже коммерческие издания, в которых политической тематике уделяется намного меньше места, пишут о властях исключительно в положительном ключе86.

Как Саудовская Аравия под управлением МБС, так и Китай, руководимый Си, представляют собой удивительную смесь чудовищных репрессий, замшелой идеологии, современной драматургии и сверхпередовых информационных технологий. Оба государства нанимают хакеров и троллей, чтобы контролировать нарративы социальных сетей и отслеживать активность инакомыслящих87. Оба лидера умеют работать на публику гораздо лучше, чем классические тираны прошлого века. Но оба не могут отказаться и от страха как инструмента управления. В общении с международным сообществом саудовцы отвергают причастность к любым актам насилия, включая убийство в 2018 году журналиста Джамала Хашогги88. Но внутреннюю аудиторию хорошо информируют о репрессиях, поскольку они служат инструментом запугивания. По данным «Исламской комиссии по правам человека», в 2018 году в стране насчитывалось около 30 000 политических заключенных, а в качестве наказания применялись публичная порка плетьми и казнь через отсечение головы, после которой тело преступника выставлялось на всеобщее обозрение89. По сообщениям журналиста Бена Хаббарда, «все настолько пронизано страхом, что… многие саудовцы не ведут разговоров по телефону или прячут свои телефоны в холодильник, когда встречаются с друзьями»90. Пекин и Рияд осовременили диктатуру страха, сохраняя приверженность ее базовому принципу.

Люди, знакомые с нашей теорией, иногда проводят параллели между диктаторами обмана и некоторыми политиками в странах, которые принято считать демократическими. Доминирующее положение Сильвио Берлускони на рынке итальянского телевидения и СМИ определило его стиль управления государством. Лидеры-популисты, такие как Нестор и Кристина Киршнер в Аргентине или Андрес Мануэль Лопес Обрадор в Мексике, уловками, свойственными диктаторам обмана, кооптировали ведущие СМИ и маргинализировали всех своих критиков91. В США Дональд Трамп использовал личный аккаунт в Twitter для увеличения поддержки своих недемократических инициатив.

То, что диктаторы обмана напоминают политиков в слабых (и даже в некоторых сильных) демократиях, не должно нас удивлять. Ведь диктаторы обмана пытаются выглядеть демократами. Более того, диктатуры обмана часто возникают на месте слабых демократий, захваченных беспринципными лидерами. Режимы Орбана в Венгрии, Эрдогана в Турции и Путина в России на этапе становления рассматривались многими – и нами в том числе – как несовершенные демократии, а не автократии. Сегодня мы уверенно располагаем их на авторитарном крае спектра. Поскольку режимы варьируются в широком диапазоне, провести границу между самой сомнительной демократией и самой умеренной диктатурой затруднительно.

Диктатуры обмана легко спутать и с нелиберальными демократиями, то есть демократиями, в которых свободно избранные правительства не обеспечивают полной защиты гражданских прав и дискриминируют меньшинства92. Орбан, к примеру, во всеуслышание декларирует свои антилиберальные взгляды. По своей сути диктаторы обмана вовсе не демократы. Они не просто нарушают права меньшинств – они манипулируют выборами, чтобы и большинство не смогло отстранить их от власти.

Почему же не все демократии трансформируются в диктатуры обмана? Точно не из-за отсутствия желания непорядочных политиков. Что удерживает стабильные демократии от превращения в диктатуры обмана? В политологической традиции принято считать, что это демократические институты. Многопартийные выборы, закрепленная в конституции система сдержек и противовесов, правовые процедуры и независимый суд связывают потенциальных диктаторов по рукам и ногам. Наличие правил и процедур, несомненно, важно. И все же, как мы доказываем на протяжении всей книги, одних формальных институтов недостаточно. Сами по себе они не сдерживают лидера93. Современные диктаторы обмана прикрывают свою автократическую природу именно формальными демократическими институтами: они манипулируют выборами, выводят из строя систему сдержек и противовесов, переписывают конституции и заполняют суды своими лоялистами94.

Вопрос не в том, существуют ли в государстве необходимые институты, а в том, что мешает лидерам их саботировать. Лучшей защитой для демократии мы считаем активное сопротивление информированных граждан95. Как и в диктатурах, в современных демократиях эта группа населения – люди с высшим образованием, навыками коммуникации и международными контактами – играет ключевую роль. Высокообразованные граждане, как правило, умеют анализировать информацию и обладают организационными навыками, а также имеют детальное понимание устройства системы управления государством. Если информированных граждан много и если они обеспечены ресурсами, они могут документировать злоупотребления правящей верхушки, сообщать о них общественности, организовывать социальные и политические движения, проводить эффективные избирательные кампании и протесты, привлекать недобросовестных политиков к суду и координировать свою деятельность с международными структурами и иностранными правительствами. Они могут сопротивляться попыткам политиков узурпировать власть, как миллионы юристов, судей, чиновников, активистов, журналистов и простых людей в США, боровшихся в 2016–2021 годах против инициатив одного нигилиста в Белом доме. Самая лучшая конституция будет слабой защитой без активной позиции людей96.

Для существования и работоспособности институтов демократического правления необходимо стойкое сопротивление информированных граждан97.

ЧТО ДАЛЬШЕ?

В следующих главах мы рассмотрим все инструменты диктатуры обмана. Узнаем, как диктаторы обмана избегают в политической борьбе насилия или маскируют его (глава 2), завладевают умами граждан с помощью изощренной пропаганды (глава 3), обходятся без грубой цензуры, чтобы контролировать СМИ (глава 4), имитируют демократию (глава 5) и взаимодействуют с внешним миром (глава 6). В каждом случае мы остановимся на ключевых эпизодах и выведем на первый план тех лидеров, кто стоял у истоков этой модели. Мы сопоставим приемы новейших диктаторов обмана с более прямолинейными методами их предшественников в XX веке. Наши примеры везде, где возможно, будут сопровождаться ссылками на статистические данные (в разделах «Сверимся с данными»и в онлайн-приложении к книге)98.

Завершив подробное описание двух видов диктатур, в седьмой главе мы предложим свою интерпретацию исторического перехода от диктатуры страха к диктатуре обмана. Как нам представляется, этот процесс был запущен взаимозависимыми силами модернизации и глобализации. Собственно, эти же силы привели в движение «третью волну» демократизации после 1974 года. Модернизация и глобализация создают давление в пользу политической открытости, а диктатура обмана служит средством защиты от нее – автократы подменяют истинную демократию имитационной. Но в условиях непрекращающихся модернизации и глобализации давление растет – и рано или поздно заставляет страны, не располагающие большими запасами нефти, двигаться в сторону демократии.

Впрочем, диктаторы обмана изо всех сил тормозят этот процесс. Для этого им нужно заставить замолчать информированных граждан – с помощью кооптации или скрытой цензуры. Однако с ростом экономики растет и размер этой группы; таким образом, ее нейтрализация обходится все дороже. Вот почему стратегия обмана в современном мире дает лишь временную передышку. Правда, в умелых руках она может затянуться на годы. Эта модель достаточно эффективна, поэтому – несмотря на то, что обычно модернизация создает необходимую для демократизации среду, – переход к демократии может быть отсрочен. В заключительной восьмой главе мы делимся своими соображениями о будущем диктатур обмана и о том, что может предпринять Запад.

Но сначала давайте познакомимся с отцом-основателем модели диктатуры обмана, который первым задумался о политических издержках открытых репрессий.