Диктаторы обмана: новое лицо тирании в XXI веке

В сентябре 1956 года старшеклассники захватили китайскоязычные школы Сингапура. Колониальные власти распустили школьный союз и арестовали его лидеров под предлогом того, что в организацию проникли коммунисты1. Тысячи протестующих подростков забаррикадировались на школьных дворах. Они разбили там палатки, а сердобольные родители тайно передавали им еду.

Лим Ю Хок, назначенный главным министром Сингапура незадолго до этих событий, принял ответные меры. Он отправил полицейских со слезоточивым газом разгонять протесты. Как по команде, по всему городу вспыхнули беспорядки. Бесчинствующая толпа переворачивала автомобили и поджигала здания. Во время волнений 13 человек погибли и больше тысячи были ранены2. При помощи британских войск, вертолетов, бронемашин и дорожных заграждений Лим подавил бунт. Но к этому моменту он уже дискредитировал себя в глазах китайской общины, составлявшей 3/4 населения Сингапура3.

Для амбициозного молодого адвоката и партийного активиста по имени Ли Куан Ю топорная реакция Лима стала важным уроком. Ли рос в Сингапуре, находившемся в годы Второй мировой войны под оккупацией Японии. Чтобы сводить концы с концами, он устроился на работу в департамент пропаганды японской оккупационной администрации, где занимался переводами информационных бюллетеней4. После войны он изучал право в Кембриджском университете, а потом вернулся в Сингапур и с головой погрузился в политическую борьбу на родине, которая прокладывала себе дорогу к независимости от Великобритании.

Ли не осуждал решение Лима по существу. Когда сам Ли стал премьер-министром, он так же использовал угрозу революционных заговоров для преследования несогласных. В начале шестидесятых он поручил полиции арестовать своих наиболее непримиримых соперников5. Даже после ухода колониальных властей Ли еще несколько десятилетий не отменял действие Акта о внутренней безопасности – закона, по которому подозреваемых можно было задерживать на неопределенный срок, при том, что в стране уже давно не было никакой серьезной коммунистической угрозы.

Не боялся Ли и применения силы. Когда речь заходила о политической оппозиции, в его голосе прорезались бандитские нотки. «Достал бы кастет или тесак и встретил бы своих противников в темном переулке», – огрызался он6. Во время войны юного Ли впечатлила звериная эффективность японских захватчиков. «Я еще не был знаком с изречением Мао о том, что “винтовка рождает власть”, – писал он позже, – но я знал, что в любом споре о том, кто здесь главный, побеждали японская свирепость, японские ружья, японские штыки и мечи, японский террор и пытки»7.

Пятидесятые годы были тревожным временем. В 1949 в Пекине захватили власть повстанцы Мао, чем вызвали волну гордости и радикализма в китайской диаспоре Сингапура. Потом война началась в Корее. Великобритания, от перенапряжения сил из-за рассредоточенности империи по миру, оставляла азиатские колонии одну за другой. В 1950-м члены коммунистической банды совершили неудачное покушение на губернатора Сингапура, британца Франклина Джимсона8. Причин, чтобы отнестись к студенческому бунту со всей серьезностью, было более чем достаточно.

Ли поразила не жесткость ответа Лима, а его неуклюжесть. Эта история, вспоминал он, научила его «не быть упертым и сиволапым»9. Вместо того чтобы уговорами или хитростью заставить подростков разойтись по домам, Лим приказал спецназу брать их штурмом, обильно применяя слезоточивый газ. Ли был убежден, что бороться надо за сердца и умы, а Лим эту битву проиграл. Уже в 1959 году он потерял свою должность на выборах, которые привели к власти партию Ли и его самого – пожизненно.

«Я дал себе зарок, – писал Ли, – никогда не повторять его ошибок. Я придумал бы способ заставить родителей вытащить своих детей из школ и развести по домам. Ну а как только школьники разойдутся, Особый отдел схватил бы их вожаков»10.

Несколько десятилетий спустя Ли, все это время бессменно правивший Сингапуром, с ужасом наблюдал, как на площади Тяньаньмэнь протестующих студентов давят танки. Он сочувствовал жертвам, но негодование при виде топорных действий властей было сильнее – повторялась история 1956 года с Лимом. «К чему это насилие, задавал я себе вопрос, – писал он. – Они же умные люди. Они знают, что подумают о них в мире»11.

Ли и Дэна Сяопина, лидера Китая, связывали узы взаимного уважения. Посещая Сингапур в 1978 году, Дэн был потрясен тем, как Ли преобразовал этот некогда захудалый форпост империи. Следующие 11 лет Ли был наставником Дэна и его команды, консультируя их по вопросам экономической политики12. Теперь Ли было больно смотреть, как его друзья совершают грубую ошибку. Премьер-министр Китая Ли Пэн, отдававший приказы войскам на площади Тяньаньмэнь, через год после тех событий прибыл с визитом в Сингапур. Ли отчитал его за «грандиозное шоу», устроенное на глазах мировых СМИ. Ли Пэн, в пересказе Ли Куан Ю, смиренно признал: «У нас нет никакого опыта в этих вопросах»13.

К тому моменту Ли уже построил в Сингапуре новую систему жесткого политического контроля, основанную на отказе от открытых репрессий. Политолог Чериан Джордж назвал его подход «градуированным принуждением»14. Этот подход давал Ли почти полную власть над обществом, как у большинства типичных диктаторов. Из раза в раз на выборах его Партия народного действия получала практически все места в парламенте. Покорные местные СМИ очень старались не злить правительство15. Политические протесты были большой редкостью16.

При этом Ли добился своих целей методами, которые – насколько можно судить – сделали его по-настоящему популярными среди простых жителей Сингапура17. К восьмидесятым годам в тюрьмах страны оставались единицы политических заключенных, и – хотя в стране действовали суровые меры по борьбе с преступностью, а за вандализм и употребление наркотиков полагалось битье палками – откровенных политических репрессий было немного.

КРОВАВЫЕ ЗЕМЛИ

Сегодня такой подход широко известен. Но в 1959 году, когда Ли только возглавил Сингапур, синонимом авторитарной власти было насилие. В этой главе мы проследим поразительную эволюцию, произошедшую с тех пор. Мы увидим, как Ли и другие новаторы последовательно изобретали все более изощренные и неочевидные методы принуждения. Кроме того, используя различные источники данных, в том числе и новые данные по количеству политических убийств и политических заключенных, мы задокументируем переход от жестокого насилия к малоинтенсивным репрессиям.

Чтобы оценить значимость произошедших изменений, нужна точка отсчета. В 1950-е годы весь мир был занят осмыслением причин и масштабов сталинских чисток и гитлеровского холокоста. При этом диктаторские режимы в разных странах продолжали тысячами убивать своих граждан.

В коммунистических странах число жертв было запредельным. В Восточной Европе власть – при поддержке Москвы – захватили сталинистские режимы, давя сопротивление и проводя чистки среди населения. За первые четыре года правления руководство Румынии отправило на казнь около 75 000 «врагов народа», а еще 100 000 сгинули в тюрьме города Рымнику-Сэрат18. В Китае с 1958 по 1960 год в результате проводившейся Мао политики «большого скачка» погибло от голода примерно 35 млн человек19. Причиной их смерти стали не убийства по политическим мотивам, а упрямство диктатора и фанатизм чиновников на местах20. В ходе культурной революции и других политических кампаний, развязанных Мао, погибли еще 2,5 млн человек. Революция разрасталась, и вместе с ней росли горы трупов. Десятки тысяч человек – возможно, значительно больше, – были казнены в Северной Корее и Северном Вьетнаме. Менгисту Хайле Мариам, марксист и эфиопский диктатор, истребил 60 000 жителей своей страны во время «красного террора» в семидесятых. Миллионы камбоджийцев – по общепринятым оценкам, почти четверть всего населения, – погибли на «полях смерти» Пол Пота21.

Руки были по локти в крови не только у государств с тоталитарными идеологиями. Бойни в промышленных масштабах устраивали и антикоммунисты. Подопечные первого президента Республики Корея Ли Сын Мана уничтожили около 100 000 гражданских лиц накануне Корейской войны – и еще сотни тысяч во время войны и после ее завершения22. Генерал Сухарто, захвативший в 1965-м власть в Индонезии, организовал массовые репрессии, в которых в последующие годы погибли от 500 000 до миллиона человек23. В Латинской Америке кровавые расправы учинялись под предлогом борьбы с коммунизмом. Аргентинские генералы ответственны за убийство или «исчезновение» от 15 000 до 30 000 человек в период с 1976-го по 1983 год. Солдаты генерала Пиночета в соседней стране перебили от 3 000 до 5 000 чилийцев24. А некоторые диктаторы так и вовсе не видели смысла в идеологической или геополитической мотивировке своих действий. Целая плеяда кровожадных вождей появилась в постколониальной Африке: Франсиско Масиас Нгема перебил примерно 50 000 человек в Экваториальной Гвинее, а Хиссен Хабре – около 40 000 в Чаде25.

Если власти не убивали диссидентов, то сажали их за решетку. Во всех несвободных странах диктаторы отправляли реальных и предполагаемых оппозиционеров в тюрьмы, трудовые колонии, концентрационные лагеря и психиатрические больницы. Мировая сеть насилия простиралась от советского «архипелага ГУЛАГ» до латиноамериканских «штрафных островов». Практически везде политических заключенных пытали.

Не все диктаторы были одинаково свирепы. В каждом периоде было, по крайней мере, несколько автократов, обходившихся малым количеством убийств; мы представим эти данные ниже. Впрочем, даже у тех, кто экономил на палачах, тысячи несогласных часто сидели за решеткой. Бывший президент Египта Нассер казнил всего нескольких членов организации «Братья-мусульмане», но его тайная полиция во время облав разом задерживала по 20 000 недовольных26. В Аргентине при популисте Хуане Пероне убито было всего несколько представителей оппозиции, но в тюрьмы попали более 14 000 человек27. Относительно мягкими считаются некоторые европейские диктатуры первой трети XX века. Польский маршал Юзеф Пилсудский и венгерский адмирал Миклош Хорти сохранили элементы демократического фасада и – по меньшей мере, в сравнении с тем, что происходило позже, – отличались сдержанностью. Впрочем, Пилсудский в 1930-м арестовал 5 000 своих оппонентов и создал «один из первых современных концлагерей для политзаключенных»28. В ходе «белого террора» 1919 года, который привел Хорти к власти, было произведено «несколько тысяч казней и десятки тысяч арестов». Бывший глава охраны Хорти коллекционировал уши убитых коммунистов29.

Жестокие репрессии были главным инструментом диктаторов прошлого века. Но не единственным. Одни диктаторы набирали популярность в антиколониальной борьбе или в войнах. Другие – как мексиканская Институционно-революционная партия (ИРП) – добивались поддержки благодаря экономическому развитию и раздаче должностей и денег. В Африке верхушка кооптировала последователей, обычно в собственных этнических группах, за счет избирательного распределения привилегий30. Но даже в таких случаях страх и насилие были разлиты в воздухе. Мексиканский режим при каждом удобном случае расправлялся со студентами, крестьянами и членами профсоюзного движения31. Хозяева страны карали и миловали по своему усмотрению.

Поражало не только само насилие, но и то, как власти преподносили его народу. Почти всегда убийства, пытки и тюремные заключения намеренно афишировались. Гордясь своими кровавыми свершениями, диктаторы XX века обязательно информировали о них своих граждан. Тем самым они воспроизводили модель наказания, которая вышла из употребления на Западе с окончанием XIX века. В Европе Средневековья и раннего Нового времени за любые преступления, от самых мелких до цареубийства, полагались изуверские наказания. Подозреваемых колесовали и вздергивали на дыбе, сжигали на костре, вешали, топили и четвертовали – а то и все сразу. На казни и пытки, как на представления, стекалась публика, зрители аплодировали. Весь смысл выставления к позорному столбу в том, что в наказании принимает участие уличная толпа. Тех, кто выживал, клеймили. Клеймо на лбу, отрезанные носы или уши сообщали о совершенном преступлении.

Мишель Фуко описал революцию, которая произошла в философии и практике уголовной системы между 1760-м и 1840 годом. Умышленное причинение боли сменилось «гуманным» и неприлюдным наказанием, иногда даже с намерением поставить преступника на путь исправления32. Исчезли публичные казни, пытки вышли из моды, изменилось отношение к тюремному заключению: оно стало восприниматься не только как расплата за содеянное, но и как инструмент перевоспитания. Не до конца ясно, что вызвало эти изменения; предположительно, ключевую роль в этом процессе играли ценности эпохи Просвещения33. Более спорный тезис Фуко заключается в том, что замена телесных наказаний менее зрелищными санкциями способствовала распространению этих механизмов регулирования и на другие общественные отношения.

Диктаторы XX века обратили это движение вспять. Они отбросили всякую либеральную брезгливость и без колебаний взяли на вооружение насилие. Они научились причинять страдания и сеять страх с помощью новых технологий массового производства, транспорта, вооружений и связи. При них политические репрессии снова стали публичными с обязательным участием в них лояльных граждан.

Многие автократы превратили убийство в массовое зрелище. По приказу Ким Чен Ира расстрельная команда привела в исполнение смертный приговор в отношении одного директора завода на спортивном стадионе в присутствии 150 000 человек34. Сообщалось, что Масиас Нгема расправился со своими 150 врагами на футбольном стадионе в столице Экваториальной Гвинеи под звучавшую из усилителей песню «Those Were The Days» (англоязычная версия русского романса «Дорогой длинною»). Президент Судана Джафар Нимейри повесил своего главного политического соперника на глазах тысячи очевидцев35.

Отдельные диктаторы совсем не избегали публичности в репрессиях – более того, они явно наслаждались ей. Испанский генерал Франко изобрел специальный приговор для тех, о чьей смерти он хотел известить весь мир: garrote y prensa (гаррота и пресса, казнь через удушение гарротой с освещением в прессе)36. А рядом с одним из мест казни были организованы киоски с кофе и чуррос, чтобы зрители могли освежиться во время представления37. Многие диктаторы бравировали своей жестокостью. «Они считают меня необразованным, варваром, – неистовствовал Гитлер после поджога Рейхстага. – Да, мы варвары! Мы хотим быть такими!»38 Президент Малави Хастингс Банда публично рассказывал о том, как его враги стали «кормом для крокодилов»39. Парламенту он хвастался новой тюрьмой, которую построил для оппозиции в Дзалеке: «Они там все у меня сгниют»40. Ливийский генерал Муаммар Каддафи смеялся над правителями, старавшимися скрыть причастность к покушению на жизнь своих политических противников, инсценируя автокатастрофы или подсыпая им отраву. Если он кого-то казнил, то обязательно делал это «под камеры»41.

Если казнь проходила без зрителей, для наглядной агитации использовались трупы. Рафаэль Трухильо в бытность президентом Доминиканской Республики как-то усадил труп одного из повстанцев в кресло и катал его по провинции, из которой тот был родом. А крестьян заставляли танцевать вокруг мертвеца42. Король Йемена Ахмед бин Яхья приказал «для острастки развешивать головы казненных предателей на деревьях»43. Многие другие автократы – от Папы Дока Дювалье до Фердинанда Маркоса – выставляли напоказ изувеченные тела противников режима. При Менгисту фотографии жертв его пыток транслировались по телевидению.

Среди латиноамериканских диктаторов экспонирование трупов превратилось в мрачную традицию. В правление Батисты на Кубе «сотни искалеченных тел висели на фонарных столбах или валялись на улицах»44. В начале 1980-х в гватемальской газете «Prensa Libre» регулярно публиковались «отчеты о трупах» с подробным описанием ран для тех, кто по каким-то причинам не смог увидеть их своими глазами. По увечьям читатели научились опознавать почерк полиции, армейских подразделений или президентской охраны45. Некоторые диктаторы превратили пытки в шоу. При пакистанском генерале Зия-уль-Хаке политических заключенных публично пороли обнаженные по пояс борцы, а крики жертв транслировались через репродукторы46.

Порой в зрелища превращались даже аресты. Хотя в годы правления аргентинской военной хунты убийства часто заменялись «исчезновениями», бывали и весьма публичные задержания. До 50 солдат и спецназовцев врывались среди ночи в дом жертвы, размахивая револьверами и гранатами, вопя в громкоговорители и разрезая темноту вспышками тактических фонарей, а над домом в это время кружили вертолеты. Они часто перекрывали уличное движение и иногда вырубали электричество в целом квартале47. Головорезы Трухильо патрулировали улицы на характерных черных фольксвагенах-«жуках».

Чтобы особо подчеркнуть свою мужественность, диктаторы часто присваивали себе высшие воинские звания – генералиссимуса (Франко, Трухильо, Сталин) или маршала (Иосип Броз Тито)48. Те из них, кто действительно служили когда-то, продолжали носить военную форму. Зачастую мундир надевали и те, кто не имел никакого отношения к армии. Костюм Сталина был выдержан в суровом имперском стиле и состоял из брюк с лампасами и серого кителя с погонами49. Муссолини носил форму чернорубашечников, но со специальными знаками различия50. Фидель Кастро практически всегда ходил в хаки51. В следующей главе мы подробно опишем, как диктаторы, даже находясь на разных идеологических полюсах, использовали одну и ту же военную лексику. Муссолини называл свою фашистскую партию «настоящей армией»52. Вместе с ним итальянцы вели «сражение за зерно», «сражение за землю» и даже «войну с мухами»53. Коммунисты включались в «борьбу» и «битву» на «фронтах» ради «прорывов» в производстве и культурных «побед»54.

Некоторые шли еще дальше и милитаризовывали само население. К концу 1930-х все итальянские дети с 6 лет должны были носить фашистскую форму и маршировать с игрушечными ружьями55. Даже малышей фотографировали в черных рубашках56. Во времена Мао дети в начальной школе учились стрелять из пневматических винтовок по плакатам, изображавшим Чан Кайши и «американских империалистов», а в старших классах проходили занятия по метанию гранат и боевой стрельбе57. В советских школах старшеклассники независимо от пола посещали уроки «начальной военной подготовки»58. Иракские подростки приобретали военные навыки в отрядах «Львят Саддама» («Ашбал Саддам»)59.

Эти общества были насквозь пропитаны насилием и военной символикой. Гражданам современных демократий такое трудно представить – как и сингапурцам, сталкивающимся со строгой дисциплиной режима, который построил Ли Куан Ю.

РЕПРЕССИИ ПО РАСЧЕТУ

Чего хотели достичь диктаторы прошлого века, проливая столько крови? И зачем была нужна демонстративность настолько неприкрытых репрессий?

Есть люди, которые единственным возможным ответом на эти вопросы считают психическую болезнь. Ведь не может быть в здравом уме тот, кто отдает приказы о массовых убийствах. Психологи, изучавшие биографии Гитлера, Саддама Хуссейна и Ким Чен Ира, обнаруживали у них признаки паранойи, нарциссизма, садизма и шизофренических отклонений60. Но объяснить все одним расстройством психики невозможно. Многих диктаторов отличали высочайший интеллект и стратегическое мышление. Саддам Хуссейн, Пол Пот и Масиас Нгема на некоторых общавшихся с ними людей действительно производили впечатление безумцев – но другие казались совершенно вменяемыми61. Многие автократы использовали насилие не под влиянием слуховых галлюцинаций, а потому, что видели в нем прямую пользу.

В чем же она заключалась? Например, насилием подавлялось сопротивление бюрократии. Для Ленина, особенно в первые годы у власти, и для Мао во время культурной революции этот мотив был одним из основных. Подчиненным, уличенным в проволочках, Ленин угрожал тюрьмой, а одному написал: «Вас надо бить!»62 Но этим мотивом нельзя объяснить насилие над простыми людьми. Репрессии часто проводились лояльной бюрократией и редко – против нелояльной.

Некоторым диктаторам насилие было необходимо, чтобы переформатировать общество в соответствии с идеалами революции. Коммунисты стремились ликвидировать целые классы и социальные группы63. Еще до сталинской коллективизации сельского хозяйства Ленин призвал к «беспощадной войне против этих кулаков», богатых крестьян, которых он обзывал «кровопийцами», «пауками», «пиявками» и «вампирами». Он также поощрял ликвидацию проституток и сифилитиков64. Фашисты Франко хотели извести левых, Гитлер – евреев, цыган, гомосексуалов и инвалидов. В этих и многих других автократиях считалось, что массовое истребление людей «очищает» нацию.

Помимо преобразования общества отдельные диктаторы задавались целью переделать индивида. С точки зрения Муссолини, насилие обладало созидательной силой, которая превратит изнеженных итальянцев в героических римлян. Его соотечественники были «кучкой… пустомель и мандолинистов», не готовых к «дарвиновской борьбе народов за существование». «Итальянцы – нация баранов, – говорил он своему министру иностранных дел. – Им нужна униформа и построения с утра до вечера. И палка, палка, палка»65. Десятки тысяч сопротивлявшихся были отправлены в «концентрационные лагеря, политические тюрьмы, работные дома, колонии и места содержания интернированных»66.

Насилие помогало поддерживать трудовую дисциплину и выжимать ресурсы из населения. Возможно, в планы Сталина или Мао и не входила голодная смерть миллионов крестьян, но голод стал следствием их твердого намерения профинансировать ускоренную индустриализацию за счет изъятия излишков у сельского населения. И тот, и другой возглавили крестовые походы против «спекулянтов» зерном, «кулачков» и «дезорганизаторов». Поскольку многие крестьяне сопротивлялись коллективизации, трудно представить, что подобная политика могла бы проводиться без принуждения. Сталинский ГУЛАГ поставлял бесплатную рабочую силу на строительство разных объектов, в том числе московского метрополитена. Из примерно 170 000 заключенных, которые деревянными лопатами копали Беломорканал и на самодельных тачках вывозили грунт и камни, погибли более 25 00067. Пусть и в меньших масштабах, но «авторитарно-бюрократические» хунты Латинской Америки в 1960-е и 1970-е использовали репрессии против профсоюзов для того, чтобы стимулировать экономический рост понижением зарплат.

Но главной – с большим отрывом – целью насилия была защита режима. Жестокими репрессиями диктаторы могли обезопасить себя с нескольких сторон. В первую очередь репрессии устраняли или ослабляли политических врагов, список которых мог быть сколь угодно длинным. Помимо кулаков, Ленин целил в контрреволюционеров, белогвардейцев и казаков. Сталин добавил к списку провокаторов, троцкистов, агентов фашизма и американского империализма, вредителей и предателей68. Гитлер применял насилие не только для того, чтобы очистить немецкий генофонд, но и приказывал сторонникам уничтожать врагов режима, в том числе коммунистов, социал-демократов и противников нацизма среди германских священнослужителей. Латиноамериканские автократы отправляли эскадроны смерти убивать всех, кто считался враждебно настроенным к власти, – крестьян и профсоюзных лидеров, студентов и университетских преподавателей69.

Конечно, многие невинные жертвы были козлами отпущения. Но и они играли диктатору на руку. Даже неприцельное насилие сдерживает потенциальных противников и принуждает граждан к подчинению. Принципиально продемонстрировать жестокость. Как выразился пакистанский генерал Зия-уль-Хак: «Военное положение держится на страхе»70. «Чего бояться встряски? – спрашивал председатель Мао. – Нужно именно встряхнуть»71. Сталин в 1939-м прямо связал государственное насилие и общественную лояльность: «В 1937 году были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховный Совет СССР.

Выборы дали советской власти 98,6 % всех участников голосования. В начале 1938 года были приговорены к расстрелу Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховные Советы союзных республик. Выборы дали советской власти 99,4 % всех участников голосования»72. Разумеется, доверять подсчетам голосов на сталинских выборах нельзя. Но казнь нескольких «извергов», несомненно, напомнила гражданам, как следует голосовать.

Насилие помогало и делу пропаганды. Сталин требовал добиваться от политических преступников – перед их расстрелом – признательных показаний. Его враги должны были сознаться в том, что писатель Артур Кестлер назвал «абсурдной ложью, от которой волосы шевелятся на голове»73. Сталин лично редактировал некоторые протоколы допросов, вставляя или вычеркивая из «признаний» целые фразы74. Побывав на печально знаменитой «Даче пыток» недалеко от Видного к югу от Москвы, великий театральный режиссер Всеволод Мейерхольд признал себя британским и японским шпионом и дал показания против многих ведущих деятелей культуры75. Видный большевик Николай Бухарин признал себя виновным в «организации кулацких восстаний» и «подготовке террористических актов», но отверг обвинения в убийстве руководителя ленинградской парторганизации Сергея Кирова и писателя Максима Горького76.

Зачем с такой одержимостью добиваться этих диких «признательных» показаний, которые, как знали и палач, и жертва, были неправдой? В романе Оруэлла «1984» высокопоставленный член Внутренней партии О’Брайен считает, что принуждение диссидентов к отречению от своих убеждений есть цель сама по себе и один из способов утверждения власти: «Власть состоит в том, чтобы причинять боль и унижать. В том, чтобы разорвать сознание людей на куски и составить снова в таком виде, в каком вам угодно»77. Но современник Оруэлла Кестлер, лично знакомый с некоторыми большевиками, попавшими под сталинские «чистки», воспринимал их как сигнал обществу. В его великом романе «Слепящая тьма» хладнокровный следователь Глеткин говорит арестованному большевику Рубашову: «Вы принесете Партии пользу, если покажете массам – на собственном примере, – в какое преступное болото заводит человека антипартийная деятельность»78. Козлы отпущения помогали убедить граждан в необходимости подчинения, бдительности и непрестанных усилий.

Несмотря на абсурдность «признаний», многие внутри и за пределами Советского Союза им верили. Иногда было невозможно поверить в настоящую правду, она казалась слишком неправдоподобной. После посещения суда над Радеком и другими «заговорщиками» посол США в Москве Джозеф Дэвис отмечал, что любой суд признал бы обвиняемых виновными. Можно было предположить, «что этот процесс был придуман и поставлен как проект драматической политической фантастики, достойный пера Шекспира […]»79. Агенты КГБ составляли секретные донесения о реакции общества. Некоторым рабочим казалось странным, что все сподвижники Ленина были фашистскими шпионами. Другие с ними не соглашались. Многие жалели, что большевистских деятелей мало расстреливают80. Тем, кто не верил в кровавые сталинские спектакли, суды наглядно показывали, как опасно попасть под подозрения. А тем, кто верил, они приоткрывали дверь в дьявольский мир предательства и крови.

При шахе в Иране публичные признания тоже играли большую роль. По радио транслировались «интервью» с представителями левой оппозиции, которые после пребывания в тюрьме Эвин отрекались от своих прежних взглядов и начинали восхвалять режим81. Похожие отречения продолжились и при Хомейни – сам аятолла иногда предварительно просматривал видеозаписи82. Арестованные признавались в измене, шпионаже, подрывной деятельности в пользу иностранных государств, терроризме или религиозных преступлениях, таких как эклектицизм, отклонение от религиозной догмы или идеологическое разложение83. Представляется, что и здесь главной целью была пропаганда. Обывателям «признания» открывали глаза на тайный мир злодеяний и предателей, от которого защитить могла только власть. Оппонентов режима они деморализовывали. Даже тех, кто знал, что публичные покаяния получены силой, зрелище сломленных героев подавляло84.

Сдерживающий эффект репрессий достигается угрозой наказания. Но репрессии работают и на бессознательном уровне. Психологические исследования говорят о том, что люди в состоянии воспринимаемой угрозы (даже если она не имеет отношения к политике) впадают в пессимизм, не идут на риск и сильнее поддерживают авторитарных лидеров и их курс85. В период правления Роберта Мугабе в Зимбабве политолог Лорен Янг выяснила, что если перед началом социологического опроса спровоцировать людей на мысли про змей, колдунов или темноту, то в самом опросе они выражают меньшую готовность посещать оппозиционные митинги или рассказывать анекдоты про президента86.

Наконец, в условиях жестоких репрессий граждане будут закрывать глаза на бесчинства режима, если почувствуют себя его соучастниками. Те, кто причиняют насилие или доносами подталкивают к нему, нуждаются в самооправдании. Самый простой способ избавиться от чувства вины – убедить себя в виновности жертвы. Понимая это, диктаторы вовлекают народ в организованное ими насилие. Сталинская коллективизация подстрекала крестьянскую бедноту на изнасилования, убийства и экспроприацию имущества у их зажиточных соседей. Бухарин был потрясен «глубоким психологическим изменением», произошедшем в коммунистах, принимавших участие в кампании: «Вместо того, чтобы сойти с ума, они приняли террор как нормальный административный метод»87. Культурная революция Мао превратилась в неконтролируемую государством резню. В 1970-х в Аргентине все армейские офицеры должны были отслужить в эскадронах смерти, чтобы незапятнанных не осталось. По словам одного из офицеров, «целью было скомпрометировать всех»88. По тем же соображениям людей заставляли посещать казни. Убийства внушают меньше беспокойства, если убедить себя в их целесообразности.

Почти все эти аргументы означают, что репрессии должны быть открытыми и демонстративными. Чтобы угрозы оказывали сдерживающее воздействие, о них должно быть известно. Чтобы возникло чувство тревоги, опасность должна нависать со всех сторон. Исподтишка вовлекать граждан в террор или гальванизировать бездельников-итальянцев затруднительно. И только пытки, которыми выбиваются признания, не должны оставлять следов: раскаяние тем убедительнее, чем естественнее оно выглядит, поэтому на показательных процессах сталинские тюремщики чаще лишали обвиняемых сна, чем избивали. Может показаться, что подобная практика противоречит принципу публичности насилия. Но после окончания суда приговоры о высшей мере наказания публиковались в газетах на самом видном месте.

То, что репрессии были «публичными», не означает, что большинство граждан осознавали – или обсуждали друг с другом – истинные масштабы террора. Даже в близком окружении диктатора многие не обладали полной информацией. Но и неполной картины достаточно, чтобы она внушала страх. Во всех автократиях мира люди оберегают себя, отрицая очевидное, отводя глаза в сторону и конструируя оправдания. Жить проще, если ты «знаешь, о чем не стоит знать». Преступления государства, по выражению антрополога Майкла Тауссига, – это «секрет Полишинеля», то, о чем все знают, но молчат89.

МЯГКО СТЕЛЮЩИЙ ЛИ

Более гуманный подход Ли Куан Ю заметно выделялся на этом фоне. К концу 1970-х он освободил большую часть политических заключенных и нашел новые, менее зрелищные способы нейтрализовать оппозицию. Он не подавлял студенческие протесты – он закрыл главный университет с преподаванием на китайском языке, Наньянский, под предлогом сокращающегося набора студентов, и присоединил его к Национальному Университету Сингапура. Чиновники строго следили за деятельностью студенческих организаций и проверяли новых преподавателей на благонадежность. «До 1975 года, – писал Чериан Джордж, – государство побеждало студентов в бою силой, а после – не вступая в бой»90. Своих критиков Ли обложил не запретами, а ограничениями, и потому мог утверждать, что препятствий к участию в политической борьбе ни для кого нет. Задевавшие его газеты продолжали выходить – но ограниченным тиражом, а многим журналистам вчиняли иски за диффамацию. Протесты не запрещались, но могли проводиться только с разрешения властей и с небольшим числом участников. В 2000-м преемники Ли организовали «уголок ораторов» в парке Хонг Лим, чтобы подчеркнуть свое уважение к свободе выражения мнения91. На отведенной территории все желающие, не опасаясь ареста, могли высказаться о наболевшем. Но прежде они должны были зарегистрироваться в полиции и дождаться разрешения. Специальная табличка предупреждала о том, что выступления записываются и при необходимости запись будет предъявлена в суде. Ораторам запрещалось использовать усилители, разжигать «расовую или религиозную вражду», оскорблять власть и «яростно жестикулировать»92.

Лидеры оппозиции могли баллотироваться в парламент. Но судебными постановлениями и штрафами их можно было туда не пускать. Если оппозиционные политики критиковали Ли, он подавал на них в суд, обвиняя в необоснованных заявлениях, диффамации и клевете. Огромные повторные штрафы разоряли его оппонентов и лишали их права выставлять свои кандидатуры на выборах93. По данным генерального прокурора страны, в период с 1971-го по 1993-й одиннадцать оппозиционных политиков обанкротились, проиграв в судах по искам госслужащих94. Закон также обязывал банкротов получать разрешения для выезда за границу, а значит у властей был удобный способ избежать неловких ситуаций за пределами страны95. Сам Ли признавался в использовании банкротства как инструмента политики. В 2003 году, высказываясь об отдельных политических активистах в интервью «The Straits Times», он заявил: «Если бы мы считали их серьезными политическими фигурами, им бы не позволили так долго оставаться в политике. Мы бы их обанкротили раньше»96.

На протяжении всего срока правления у Ли было две главные цели: не терять поддержки общества и лишить оппозицию влияния. Он мог посмеиваться над политиками, зацикленными на своих рейтингах, но при этом он понимал, что в новых условиях его власть зависела от одобрения народа. «Лидеры, потерявшие уважение общества, – говорил он, – могли годами сидеть на своем месте, делая вид, что все нормально. Но такую власть не воспринимают всерьез»97. Популярному лидеру насилие не нужно – более того, насилие может быть контрпродуктивным. В свою очередь, популярность значительно упрощает задачу монополизации власти.

Сингапурский метод скрытого контроля вдохновил других недемократических лидеров. По всей Евразии автократы превозносили Ли как первопроходца. Президент Путин наградил его российским орденом Почета. Казахстанский президент Назарбаев вручил ему орден Достык (Дружбы)98. «Мы часто встречались, – сказал руководитель Казахстана, – я считал его своим хорошим другом, перенимал его опыт»99. Казахстанские чиновники регулярно совершали ознакомительные поездки в Сингапур100. Премьер-министр Тайланда Таксин Чинават и Ли обсуждали, что именно «современные лидеры и правительства должны делать, чтобы быть эффективными»101. Поклонники Ли копировали его новаторские решения. От Камбоджи, Индонезии, Малайзии и Мьянмы до России, Турции и даже Эквадора (во время президентства Рафаэля Корреа) правители приняли на вооружение против журналистов и оппозиционных политиков иски о диффамации и клевете102. Вслед за открытым в 2000 году «уголком ораторов» в Сингапуре, в московских парках появились две такие же площадки103.

Китайское руководство постоянно присматривались к Сингапуру и его модели управления. Дэн Сяопин отправлял на остров сотни делегаций для изучения его успешного опыта. В 1990-е при Цзян Цзэмине и в 2000-е при Ху Цзиньтао часто казалось, что в Пекине сочиняют свои вариации на сингапурскую тему. И хотя им удалось улучшить отношения с обществом, лидеры Китая не собирались отказываться от насилия. Их режим по-прежнему сочетал в себе элементы старого и нового.

МЕТОДЫ МОСКВЫ

Ли был великим первопроходцем, но за ним потянулись и другие. В социалистическом блоке формировались собственные подходы. В 1953-м умер Сталин, и, выдохнув с облегчением, пережившие его преемники амнистировали миллионы заключенных. Но в середине 1960-х инициатор десталинизации Хрущев был смещен, а его место заняли товарищи, мечтавшие о возврате к сильной руке. Они начали с нескольких понказательных процессов над литераторами-диссидентами104.

Эффект был потрясающий. Обвиняемые оказались не трепещущими жертвами, а людьми, умеющими ясно мыслить и внятно говорить, легко обыгрывавшими плохо подготовленных судей. Их яркие выступления ходили в недавно появившемся самиздате и иногда просачивались на Запад. «BBC», радио «Свобода» и «Немецкая волна» оперативно транслировали их на Советский Союз. Эти передачи на коротких волнах принимали миллионы слушателей. Показательные суды над противниками режима превращались в показательные суды над самим режимом.

24-летний поэт из Ленинграда Иосиф Бродский был приговорен к высылке «в отдаленную местность с обязательным привлечением к труду». «Кто причислил вас к поэтам?» – требовала ответа судья. «А кто причислил меня к роду человеческому?» – отвечал Бродский. В его защиту выступили западные поэты – Джон Берриман, У.Х. Оден и Стивен Спендер105. В 1965-м были арестованы писатели Юлий Даниэль и Андрей Синявский, опубликовавшие свои сатирические произведения во Франции. Их арест спровоцировал первую протестную акцию за все послевоенные годы; в их поддержку писали обращения ведущие деятели культуры и ученые. Вскоре после этих событий сбежала в США дочь Сталина Светлана Аллилуева. Преследование писателей, по ее словам, убедило ее в том, что реформ никогда не будет106. Журналист выпустил в самиздате книгу из протоколов суда и был арестован; за этим арестом последовала еще одна демонстрация и новые аресты. К концу 1968-го больше полутора тысяч человек подписали письма, осуждающие гонения на писателей107. Казалось, что Кремль теряет контроль.

Как можно было ответить на этот вызов? Некоторые члены Политбюро надеялись склонить культурную элиту к сотрудничеству. Инициатором более мягкой линии неожиданно оказался главный милицейский начальник, министр внутренних дел СССР Николай Щелоков. Лучше, сказал он Брежневу, «не казнить врагов, а душить их в объятьях»108. Щелоков свел знакомство с известным виолончелистом Мстиславом Ростроповичем и его женой, оперной певицей Галиной Вишневской, а через эту пару познакомился с поселившимся в их дачном доме писателем Александром Солженицыным. Дремучие репрессии во все более образованном обществе, каким становился СССР, он считал контрпродуктивными. Щелоков стремился внедрить в органы внутренних дел определенную культуру поведения. Требовал, чтобы сотрудники вежливо обращались с гражданами109. В Академии МВД открыл новый университет культуры (ректором которого стал композитор Арам Хачатурян), чтобы придать офицерам милиции некоторый лоск. Он поддержал идею смягчения приговоров для женщин и несовершеннолетних и даже предложил разработать для милиции новый малокалиберный пистолет с меньшей летальностью110.

Но во внутренней борьбе Щелоков проиграл другому члену Политбюро, шефу КГБ и более хладнокровному сопернику Юрию Андропову. (Когда в 1982-м Андропов стал Генеральным секретарем ЦК КПСС, против Щелокова было начато расследование по обвинению в коррупции, доведшее его до самоубийства.) Андропов соглашался с необходимостью перемен. Однако свою задачу он видел не в том, чтобы гуманизировать режим, а в том, чтобы сделать репрессии более точечными и скрытыми. Он закрывал суды по политическим делам от публики или проводил их в удаленных местах, до которых едва ли могли добраться иностранные корреспонденты. При нем активизировалась практика направления диссидентов на принудительное психиатрическое лечение, позволявшая советскому руководству, ссылаясь на медицинский диагноз, отрицать политическую подоплеку их преследования. Ожидаемого эффекта, однако, не получилось: страшные сообщения о том, как писателей накачивают психотропными препаратами, вызвали волну возмущения за границей. Но, повторим, решение было продиктовано именно стремлением скрыть политический характер преследования.

Стараясь привлекать к репрессиям как можно меньше внимания, Андропов смягчил наказания за мелкие правонарушения. Согласно отчетам КГБ, с 1967-го по 1981-й количество антисоветских листовок, писем и настенных надписей удвоилось111. Но несмотря на эту тревожную динамику, все меньшее число их авторов привлекались к уголовной ответственности – 10 % в 1967 году и только 3 % в 1981-м112. Большинство лиц, совершивших малозначительные проступки, отделывались «профилактической беседой». Нарушителей вызывали в КГБ, допрашивали, выносили предупреждение и отпускали домой.

Главная инновация поздних коммунистических режимов заключалась в усовершенствовании скрытых методов травли диссидентов. Тех из них, кто игнорировал предупреждения КГБ, понижали в должности или увольняли с работы и выселяли из квартир. У них отключали телефоны, аннулировали водительские удостоверения, конфисковывали печатные машинки113. Их детей не брали в вузы. Тем, у кого оставались телефоны, звонили неизвестные с угрозами. Других оскорбляли или запугивали «возмущенные граждане» или агенты в штатском114. Хотя некоторых по-прежнему ссылали в трудовые лагеря, кэгэбэшники все чаще применяли обыски и допросы, краткосрочные профилактические задержания и домашний арест115. Физик-диссидент Андрей Сахаров, сосланный в областной центр город Горький (сегодня Нижний Новгород), получал по почте дохлых тараканов и изображения обезображенных лиц. Под окнами своей квартиры Сахаров с женой посадили молодые деревья – их срубили. Если они оставляли дома свой коротковолновый приемник, в их отсутствие агенты КГБ его ломали116.

И все же травля Сахарова была довольно примитивной. Приемы травли довели до совершенства в ГДР во времена Эриха Хонеккера. Стратегия по работе с инакомыслящими, известная как Zersetzung (в буквальном переводе «разложение»), заключалась в разрушении личной жизни и карьеры граждан, изоляции их от друзей и семьи и подрыве психического здоровья. Однажды якобы за превышение скорости полиция остановила лютеранского пастора, активиста движения за мир. Полицейские инсценировали ДТП и привлекли его к ответственности за вождение в пьяном виде, хотя он был абсолютно трезв. На деревьях рядом с домом пастора появились оскорбительные сообщения, а до его жены начали доходить слухи о том, что он спит с одной из прихожанок. Под угрозой уголовного преследования по ложным обвинениям пастор перебрался в Западную Германию. Его эффективно нейтрализовали – и он так и не понял, что за всеми его неприятностями стояла Штази117.

Психологическое воздействие бывало весьма тонким. К примеру, проникая в квартиру одной женщины, агенты Штази меняли вещи местами. В первый раз они перевесили картины. В следующий раз на кухне переставили контейнеры с приправами. Потом подменили любимый чай хозяйки квартиры на другую марку. Они перекладывали полотенца в ванной и передвигали горшки с цветами на подоконниках. Когда жертва преследования рассказала об этом друзьям, ей никто не поверил. У сбитых с толку и дезориентированных людей не оставалось сил на политическую деятельность118.

Снижение публичности репрессий не превратило коммунистические режимы в диктатуры обмана. Идеология и страх, хотя уже не в сталинских масштабах, оставались общим фоном. Выборы не предполагали реального выбора. Социалистический блок в позднесоветский период мало напоминал Сингапур Ли. Но и за железным занавесом происходили постепенные изменения.

НОВАЯ МЕТОДИЧКА

К концу 1990-х многие диктаторы разобрались, что к чему. Безусловно, не все: душегубы старой закваски, вроде Саддама Хуссейна и Ким Чен Ира, продолжали терроризировать граждан. И даже вожди с относительно современными нравами во время гражданских войн или межэтнических волнений проявляли жестокость. Но многие автократы уже переходили к более мягким методам, среди которых были как улучшенные наработки первых из вставших на этот путь диктаторов страха, так и собственные изобретения новых диктаторов обмана.

Аресты диссидентов по неполитическим обвинениям. Озарение снизошло на Николае Чаушеску осенью 1967 года. «При наличии смекалки и воображения, – говорил румынский лидер директору службы госбезопасности, – мы найдем множество способов избавиться от политических преступников, не давая западным СМИ поводов поднимать шум. Их можно арестовывать как растратчиков или спекулянтов, обвинять в служебной халатности или других подходящих провинностях. А уж в тюрьме они в вашей власти»119. «Несчастные случаи могут произойти где угодно, в том числе и в тюрьме», – замечал Чаушеску.

С тех пор другие диктаторы много раз проявляли «смекалку и воображение». Президент Казахстана Назарбаев преследовал журналистов за отмывание денег и изнасилование несовершеннолетних. Он обвинил политического соперника в коррупции и незаконном хранении оружия120. Среди преступлений, инкриминируемых лидеру российской оппозиции Алексею Навальному, – хищение имущества лесозаготовительного предприятия, мошенничество в отношении компании-производителя косметики и незаконная охота на лося121. Другого оппозиционера подвергли аресту за нецензурную ругань в общественном месте122. В Турции Эрдоган отправил в тюрьму ведущего курдского политика за «использование поддельной медицинской справки для уклонения от военной службы»123.

Правители с выдающимися «смекалкой и воображением» используют обвинения не просто неполитические, а позорные. Для этого отлично подходят сексуальные преступления, особенно если подготовить почву слухами. Обвинение в уклонении от исполнения воинского долга изобличит в оппоненте труса, а тех, кто пользуется репутацией людей неподкупных, правильно выставить лицемерами, обвинив в коррупции.

Этому рецепту пытался последовать в 1998 году и премьер-министр Малайзии Махатхир Мохамад. Его бывший заместитель Анвар Ибрагим перешел на сторону оппозиции. Полиция арестовала Анвара за коррупцию и заодно обвинила в содомии, которая в то время была преступлением по малайским законам и табу в малайском обществе. Но Ли Куан Ю отметил в действиях своего коллеги по ту сторону Джохорского пролива две большие ошибки124. Во-первых, Махатхир произвел арест на основании драконовского Акта о внутренней безопасности, а не обычного закона, раскрыв тем самым политическую подоплеку этого дела. Во-вторых, через несколько дней после ареста Анвар предстал перед судом с огромным красноречивым синяком под глазом. На широко разошедшуюся картинку оппозиция отреагировала протестами. Сначала шеф полиции заявил, что Анвар нанес себе травму сам, но позднее был вынужден признать, что он лично избил политика в камере. Достигнутый эффект был прямо противоположен задуманному: жестокость режима вышла наружу, а Анвар одержал политическую победу125.

«Серийные» аресты. Диктаторы могут нейтрализовать диссидентов с помощью серии коротких арестов, а не длительных тюремных сроков, обычно вызывающих бурю возмущения. На Кубе Фидель Кастро держал некоторых политзаключенных в тюрьме по десять лет и дольше. А его брат Рауль, руководивший страной с 2008-го по 2021-й, задерживал активистов на несколько дней: этого срока было достаточно, чтобы их припугнуть и дезорганизовать, но недостаточно, чтобы началась международная кампания за их освобождение126. К 2019 году Навального арестовывали в России 13 раз, в основном на срок от 10 до 30 дней127. В какой-то момент показалось, что властям надоела эта игра: суд приговорил его к пяти годам лишения свободы по обвинению в хищении. Но потом сюжет стал развиваться самым фантастическим образом: прокуратура подала жалобу на решение суда и реальный срок был заменен условным.

С длинным тюремным заключением связан риск: за это время популярные активисты могут превратиться в мучеников. Российские власти отправляли за решетку никому не известных участников массовых протестов; они посадили даже Олега Навального, менее вовлеченного в политику, чем его брат Алексей. В конце концов в 2021 году и сам Алексей получил два с половиной года колонии после неудавшейся попытки спецслужб его отравить. Но этот приговор был воспринят всеми как жест отчаяния. Власти продолжали выставлять его обычным уголовником, мошенником, которого нельзя не отправить в тюрьму за нарушение испытательного срока по одному из прошлых приговоров. (Лишь после полномасштабного вторжения в Украину и перехода путинского режима от диктатуры обмана к диктатуре страха в 2022 году против Алексея Навального были выдвинуты открыто политические обвинения за «создание экстремистского сообщества».)

Если обвиняемые раньше не были известны публике, но им удавалось привлечь к своим делам внимание прессы и общественности, им заменяли наказание на более мягкое. В 2019 году студент и блогер Егор Жуков был обвинен в нарушении законодательства о митингах, и ему угрожал срок в колонии. Но после выступления в суде с яркой и смелой речью, которую перевел и опубликовал на своем сайте журнал New Yorker, он получил условный приговор.

Банкротство оппозиции. Мы уже упоминали, что в Сингапуре банкроты не могут баллотироваться в парламент, а штрафы по искам о диффамации бывают очень большими. Оппозиционный политик Джошуа Джеяретнам несколько раз выдвигался на выборные должности в 1970-х и 1980-х годах и регулярно становился ответчиком по разным судебным искам. Итоговая сумма присужденных ему штрафов превысила 900 000 долларов128. Он не только не избрался в парламент: почти все следующие десять лет он был в основном занят поиском средств для погашения судебного долга, чтобы избежать тюрьмы. Против другого кандидата от оппозиции был подан иск на 5,65 млн долларов после того, как он назвал ложью слова «опасный китайский шовинист», которыми его охарактеризовал один из членов правительства129.

Сингапур и здесь оказался первооткрывателем. Впрочем, многие другие автократы были готовы перенимать опыт. Когда в 2011–2012 годах Путин столкнулся с серьезными протестами, резко выросли штрафы за нарушение законодательства о митингах: за период с 2012 по 2018 год средний размер штрафа увеличился в пять раз130. Но российские власти не остановились на достигнутом: в 2019 году суды обязали организаторов протестов (в том числе Навального и его соратников) выплатить миллионы долларов за вытоптанные газоны, создание препятствий общественному транспорту и даже сверхурочную работу полиции131. А в связи с расследованием дела об отмывании 15 млн долларов в отношении фонда, созданного Алексеем Навальным, у десятков российских активистов были заморожены банковские счета132. В Эквадоре оппозиционная газета оказалась на грани банкротства в результате решения суда, который признал издание и его журналистов виновными в клевете и обязал их выплатить 40 млн долларов президенту страны Рафаэлю Корреа133. Позднее Корреа заявил, что прощает своих обидчиков, но прелесть подобных методов в том, что неосведомленные наблюдатели могут действительно счесть оппозиционных активистов или журналистов виновными.

Правила и ограничения. Не вводя полных запретов, диктаторы урезают возможности. Если оппозиция хочет провести митинг в центре города, ей предлагают организовать его где-нибудь на выселках, в пересеченной местности с плохой транспортной доступностью. Они загоняют желающих свободно высказываться в специально отведенные для этого места – вспомним «уголки ораторов» в Сингапуре и России134. Допуская существование оппозиционных организаций, диктаторы требуют, чтобы они регистрировались, объявляли себя «иностранными агентами» и сдавали бесконечные и отнимающие кучу времени отчеты. Власти могут прямо запрещать иностранное финансирование или анонимные пожертвования и предостерегают местный бизнес от финансовой поддержки оппозиционеров.

Обвинение оппозиции в применении насилия. Признавая, что у насилия есть цена, диктаторы обмана используют его ограниченно. Но почему бы не пойти дальше? На следующем шаге можно обвинить в применении насилия оппозицию, чтобы дискредитировать ее. Когда в 2013 году в Турции десятки тысяч человек вышли на демонстрации, президент Эрдоган громил их как «мародеров», «анархистов» и «террористов»135. В 2019-м в России полиция обвинила десятки человек, участвовавших в антиправительственных акциях, в «применении насилия в отношении представителей власти». Один из них швырнул в сторону пустой бумажный стаканчик, другой бросил две пустые пластиковые бутылки136. Засланные провокаторы кидают камни и ведут себя агрессивно, подставляя случайных прохожих под аресты137. Например, в 2013 году российский оперативник рассказал журналистам, что был нанят представителем министра внутренних дел для организации беспорядков на антипутинском митинге138.

Аутсорсинг насилия. Если диктатору трудно удержаться от использования силы, можно поручить работу структурам, негласно связанным с властями, и в дальнейшем отрицать свое участие и даже осведомленность. Иногда диктаторы обмана для запугивания оппозиции кооптируют бригады спортсменов, занимающихся единоборствами, или футбольных хулиганов. Для подавления массового движения в поддержку курса на интеграцию Украины с Евросоюзом в 2013–2014 годах украинский президент Виктор Янукович опирался на 20-тысячную частную армию «гопников в костюмах Adidas», которые стали известны как «титушки». Название происходит от фамилии Вадима Титушко: его нападение на митингующих было зафиксировано репортерами одним из первых139. Сходным образом в Венесуэле Уго Чавес и его преемник Николас Мадуро нанимали частные банды, так называемые colectivos, чтобы терроризировать антиправительственных активистов140.

На самом деле, это старая технология, ею часто пользовались диктаторы страха в XX веке. Разные латиноамериканские автократы опирались на полуавтономные военизированные структуры и эскадроны смерти, как и многие африканские правители, зависевшие от помощи демократических государств-доноров141. Для диктаторов обмана эта тактика опасна и обычно используется в исключительных обстоятельствах. Она работает до тех пор, пока отношения подрядчиков с государством остаются в тайне, но делать это тем сложнее, чем более зрелыми становятся общество и СМИ. В Украине журналисты быстро отследили связи титушек с властями и тем самым ускорили падение режима. При использовании этой тактики следует не допускать насилия в таком масштабе, которое вызовет возмущение со стороны международного сообщества и закончится требованиями проведения полицейского расследования.

Zersetzung 2.0. Интернет открывает беспрецедентные возможности для того, чтобы порочить репутацию активистов и вносить раздор в их ряды: например, в анонимных публикациях кого угодно можно обвинить в сотрудничестве с государством. В принципе, большинство старых приемов КГБ и Штази можно использовать в сети. Раньше диссидентов изводили анонимными телефонными звонками. Сегодня безымянные тролли оскорбляют и запугивают их в социальных сетях, забрасывают злобными электронными письмами и «доксят», то есть раскрывают личные данные для организации массовой травли. Сергей Санович, Денис Стукал и Джошуа Такер показали, как российские власти в борьбе с оппозицией используют высокотехнологичный и постоянно совершенствуемый набор онлайн-тактик, сочетающий сетевые ограничения с «онлайн-вовлечением» и включающий троллей, ботов и операции по взлому и организации утечек142.

В 2014-м в Эквадоре была взломана почта оппозиционной журналистки Марты Рольдос; ее частную переписку опубликовала государственная газета El Telégrafo. Группа интернет-троллей принялась высмеивать ее внешность, угрожать ей изнасилованием и убийством, обвинять в работе на ЦРУ. А через год сторонник президента Корреа раскрыл личность блогера, известного как Crudo Ecuador: он опубликовал его адрес, номер телефона, имена родителей и фотографии, сделанные, по всей видимости, в ходе слежки. Блогеру начали угрожать расправой, и он удалил все свои аккаунты в социальных сетях143.

Сотрудники спецслужб – или их внештатные помощники – могут вскрывать частные файлы оппозиционных активистов и предавать огласке любые обнаруженные ими дискредитирующие материалы. И у этой практики есть доинтернетный аналог – утечка прослушек телефонных переговоров диссидентов и скрытой съемки в компрометирующих обстоятельствах. Чувство стыда, как и его эксплуатация диктаторами, возникли задолго до всемирной паутины.

СВЕРИМСЯ С ДАННЫМИ

Из приведенных примеров складывается стройная картина. Но правда ли, что они отражают глобальный тренд? Ведь каждый день газеты пишут о геноциде мусульман-рохинджа в Мьянме, о пытках активистов в Сирии, о преследовании уйгуров в Китае. Неужели это все – как мы готовы доказать – исключения из правила? Можем ли мы действительно утверждать, что прошлые десятилетия были значительно более кровавыми?

Для получения ответа на этот вопрос мы собрали данные о политическом насилии, совершенном всеми авторитарными режимами с 1946 года144. (Мы уже встречались с этими данными в первой главе, где на их основе были рассчитаны доли диктатур страха и обмана в разные календарные периоды (см. рис. 1.1).) Конечно, невероятно тяжело подсчитать точное количество жертв диктаторов прошлого. Даже те, кто не пытался скрывать плоды своих трудов, редко вели строгий учет. Наши оценки опираются на кропотливые исследования правозащитников, активистов, историков, журналистов, сотрудников государственных учреждений и международных организаций и других расследователей. Иногда после падения диктатуры новый лидер учреждал комиссию по установлению истины, чтобы зафиксировать все свидетельства совершенных преступлений; мы изучали отчеты подобных комиссий. Всего мы сверились более чем с тысячей источников.

Мы решили сравнивать не страны или политические режимы, а отдельных лидеров. В рамках одного режима уровни насилия могут существенно меняться. И организованный Сталиным геноцид, и горбачевская сдержанность были этапами в развитии одного коммунистического режима в СССР. Более того, как уже отмечалось, глубина репрессий может варьироваться в ходе правления одного диктатора. Чтобы учесть этот фактор, мы сравниваем средний уровень репрессивности режима при каждом правителе за все годы его нахождения у власти. Так как усреднение по слишком коротким периодам дает зашумленные оценки, мы включали в расчет только тех автократов, кто возглавлял недемократические страны в течение не менее пяти лет.

Для каждого из них мы брали лучшую из имеющихся оценок для числа политических убийств. Под политическими убийствами мы подразумеваем убийство госслужащими мирных граждан по политическим причинам. Сюда включаются убийства общественных деятелей и казни политических заключенных, а также другие смерти политзаключенных или задержанных во время содержания под стражей. (Диктатор может ссылаться на естественные причины смерти, но часто и они бывают вызваны неадекватным лечением или непредоставлением медицинской помощи.) Мы также включаем сюда неизбирательные убийства протестующих и других невооруженных гражданских лиц полицией, армией или спецслужбами; часто такие убийства необходимы, чтобы терроризировать население145. Фразу «по политическим причинам» мы интерпретируем достаточно широко, включая в нее членов преследуемых сект, убитых государством из-за их религиозных убеждений, а также тех, кто был убит во время экономических протестов. Мы не учитываем убийства, случившиеся во время двустороннего насилия, а также смерти от голода, спровоцированного государством.

Мы постарались подсчитать число политических заключенных и задержанных, но быстро поняли, что не можем получить надежные цифры за каждый год. Поэтому мы брали максимальное число из известных за какой-либо год правления диктатора. С высокой вероятностью именно этот год наиболее полно освещался в отчетах правозащитников и других источниках. В число политических заключенных и задержанных мы включали всех людей, удерживавшихся более чем на несколько часов по политическим – а не обычным уголовным – основаниям. Такие лица могли быть или не быть осуждены судом. Мы не включали в расчет людей, лишенных свободы по обвинениям в терроризме или других насильственных преступлениях (за исключением случаев, в которых Amnesty International и иные правозащитные организации заявляли о невиновности задержанного). Мы также учитывали сообщения об использовании пыток против политических заключенных. Как и в первой главе, мы распределили всех диктаторов по временным когортам в зависимости от десятилетия их прихода к власти. Получившуюся базу данных мы назвали Authoritarian Control Techniques Database (база данных технологий авторитарного контроля)146.

Нет необходимости говорить, что в такой работе идеальная полнота и точность недостижимы. Слишком детальные сравнения были бы ненадежными, поэтому мы их избегаем. И все же подобный анализ полезен, поскольку помогает выявить как значительные расхождения, так и общие схемы и тренды. Данные покажут, чем отличаются мясники вроде президента Уганды Иди Амина, совершавшего десятки тысяч политических убийств в год, от правителей, похожих на аргентинского генерала Хорхе Видела, счет жертв которого шел на тысячи в год, президента Узбекистана Ислама Каримова (сотни убийств в год) и Уго Чавеса (меньше десяти политических убийств в год).

После нескольких месяцев, проведенных за чтением источников данных об этих ужасных событиях, мы смогли выявить закономерности, подтвердившие наши догадки. С 1980-х размах насилия в последовательных когортах недемократических лидеров значительно сократился. В когорте оказавшихся у власти в восьмидесятые – в эту группу входят президент Зимбабве Роберт Мугабе, лидер национального освобождения Панамы генерал Норьега и король Саудовской Аравии Фахд – почти две трети правителей допускали более 10 политических убийств в год. В когорте девяностых таких лидеров было 44 %. В когорте 2000-х, включающей премьер-министра Сингапура Ли Сяньлуна, президента Эквадора Рафаэля Корреа и президента России Владимира Путина, эта доля сократилась до 28 %. С 1960-х снижается и доля диктаторов, совершающих больше 100 политических убийств в год. В когорте 1960-х – с участием Муаммара Каддафи (Ливия), Фердинанда Маркоса (Филиппины) и Леонида Брежнева (СССР) – примерно четверть правителей несли ответственность за более чем 100 политических убийств в год. Этот показатель упал до 9 % в когорте правителей двухтысячных годов147. График представлен на рисунке 2.1.

Рис. 2.1. Государственные политические убийства

Источник: Guriev and Treisman, Authoritarian Control Techniques Database. Примечание: «диктаторы» – сохранявшие власть не менее пяти лет руководители государств с индексом Polity2 < 6 в течение всех пяти лет.

С одной стороны, в каждой когорте обнаруживались совсем некровожадные диктаторы. Король Свазиленда Собуза II правил с момента обретения страной независимости в 1967-м до 1982-го без единого зафиксированного политического убийства; это же верно и в отношении нескольких эмиров Кувейта. С другой стороны, у некоторых современных автократов кровавый послужной список: по оценкам, за год правления действующего президента Сирии Башара аль-Асада в среднем происходит 1 500 политических убийств (с начала правления до 2015 года, которым заканчивается наш ряд данных). Но в целом в современном мире диктаторов-массовых убийц стало существенно меньше.

Мы обнаружили, что сократилась и доля диктаторов с большим количеством политических заключенных. По нашим данным, максимум достигается у диктаторов в когорте 1970-x: у 59 % среди них насчитывалось более тысячи политзаключенных. В когорте 2000-х этот показатель упал до 16 %. Среди диктаторов, при которых в их странах было больше 100 политических заключенных в год, в когорте 1970-х таких насчитывалось 89 %, а в когорте 2000-х – всего 44 % (см. рис. 2.2). К сожалению, пытки все еще широко распространены в авторитарных режимах, но количество сообщений о них в различных источниках неуклонно снижается. 95 % диктаторов, пришедших к власти в 1980-е, обвинялись в применении пыток к политзаключенным или задержанным. В когорте 2000-х их 74 %148.

Такие явные свидетельства снижения уровня репрессивного насилия удивляют. Правозащитники постоянно совершенствуют методы контроля, и со временем их отчеты, безусловно, становятся полнее.

Казалось, мы должны были бы увидеть рост насилия? На самом деле, мы констатируем его спад. Может быть, результат зависит от выбора пороговых значений? Но мы приходим к тем же результатам и при других показателях уровня насилия. Доли диктаторов, при которых совершается более 10 или более 100 политических убийств в год, и диктаторов, держащих в тюрьмах свыше 100 или свыше 1 000 политзаключенных, в когорте правителей 2000-х годов при всех методах расчета оказывались существенно ниже, чем в когорте 1980-х. То же наблюдается в ситуации одного политического убийства в год или десяти политзаключенных149.

Рис. 2.2. Политические заключенные

Источник: Guriev and Treisman, Authoritarian Control Techniques Database. Примечание: «диктаторы» – сохранявшие власть не менее пяти лет руководители государств с индексом Polity2 < 6 в течение всех пяти лет.

Возможно, наши данные страдают от других недостатков? Может быть, на тренд влияет срок пребывания диктатора у власти? Некоторые автократы из когорты 2000-х еще не правят так долго, как Ким Ир Сен (46 лет в должности) или король Иордании Хусейн (47 лет на престоле). Если репрессивность диктаторов усиливается к концу их правления, это может исказить наши оценки. Но мы наблюдаем тот же резкий спад в числе политических убийств и заключенных, если рассмотрим только диктаторов, сохранявших власть в течение 5–10 лет. В этом множестве у всех диктаторов был сравнимый стаж150.

Может ли общий результат зависеть от конкретного региона? В конце 1980-х – начале 1990-х в Восточной Европе произошло крушение коммунистических режимов. Если бы в разные периоды времени диктаторы концентрировались в разных частях света, сравнивать их было бы труднее. Однако выясняется, что нисходящий тренд в жестокости репрессий одинаков для всех континентов. Доля диктаторов с 10 политическими убийствами в год не сильно отличается в бывшем Советском Союзе и в странах Восточной Европы от этого показателя в Латинской Америке и Карибском бассейне, странах Африки южнее Сахары, на Ближнем Востоке, в Северной Африке и в Азии. Во всех регионах число политических убийств в когорте 2000-х существенно ниже соответствующего показателя когорты 1980-х151. Устойчивый и повсеместный переход к менее жестоким репрессиям имеет место на всех уровнях.

Картину можно дополнить и другими показателями. Джей Улфельдер и Бенджамин Валентино собрали данные о совершаемых государством «массовых убийствах». В этот показатель они включили события, в ходе которых госслужащие умышленно причинили смерть не менее, чем тысяче некомбатантов, принадлежащих к определенной группе152. В авторитарных государствах эти события теперь происходят гораздо реже: в 1992 году массовые убийства совершались в одной трети всех недемократических режимов, а к 2013-му таких оставалось около 12 %153. В рамках проекта Varieties of Democracy (V-DEM) эксперты оценивают частоту политических убийств в отдельных странах в разные годы. V-DEM использует следующее определение: «убийства, совершенные государством или его агентами вне надлежащей судебной процедуры с целью устранения политических оппонентов»154. Эксперты не пытаются подсчитать все убийства, как это делали мы; они дают свою субъективную оценку, опираясь на знание истории страны. Также они оценивают масштаб применения пыток. Доля недемократий, в которых, по мнению экспертов, политические убийства являются «систематическими» или «частыми», с максимального значения в 65 %, определенного для 1974 года, сократилось до 38 % в 2017-м. В свою очередь доля недемократических государств, в которых сотрудники государственных органов применяют пытки «систематически» или «часто», упало, как считают эксперты, с 77 % в 1970-м до 50 % в 2017-м155.

Разные данные указывают на одни и те же тенденции. Все они подтверждают, что в недемократических странах уровень политического насилия в целом снизился. С нашей точки зрения, этому способствовал переход от диктатур страха к диктатурам обмана. Отказавшись от запугивания граждан жестокими репрессиями и агрессивной риторикой, правители учились производить благоприятное впечатление и старались казаться – по выражению Аристотеля – «не надменными, но величественными». В искусстве убеждения среди политиков были свои новаторы. Но, как и в вопросе снижения роли насилия, сингапурский лидер был первым и в этом деле – и охотно делился своим опытом.

19 сентября 1991 года самолет Ли Куан Ю приземлился в Алма-Ате, столице Казахской ССР. Момент для визита был выбран своеобразный. Ровно за месяц до этого группа заговорщиков из руководства армии и спецслужб предприняла попытку захвата власти в СССР. Теперь, после неудавшегося государственного переворота, коммунистическая держава трещала по швам. Президент Казахской ССР и самый верный соратник Горбачева Нурсултан Назарбаев надеялся удержать страну от развала – если не в рамках политического союза, то хотя бы в виде какого-то экономического содружества1.

В душе Назарбаев наверняка понимал, что время для этого упущено2. Скоро Казахстан обретет независимость и будет конкурировать с соседними республиками за 165-е место в списке государств-членов ООН. Ему нужно было с кем-то посоветоваться. Невероятное превращение Сингапура из комариного болота в глобальный торгово-финансовый центр не могло пройти мимо его внимания. Архитектором сингапурского чуда был Ли. В 1990-м он ушел в отставку с поста премьер-министра, но оставался в правительстве на должности «старшего министра». Назарбаев рассчитывал поучиться у Ли, как привлекать инвестиции в Казахстан.

Ли был известен не только умелым управлением экономикой, но и железной политической хваткой, никак, впрочем, не повредившей его прекрасной репутации на Западе. В ходе пятидневного визита Ли порекомендовал казахстанскому руководству порвать с прошлым3. Коммунизм закончился, сказал он, обращаясь к парламенту. В «век информации, телевидения, спутников, факсов и реактивных лайнеров» невозможно отрезать граждан от внешнего мира. Нельзя управлять страной силовыми методами, как это делал Сталин в 1930-е4.

И все же от жесткого централизованного контроля отказываться было нельзя. Ли осуждал Горбачева за то, что тот начал с гласности, то есть политики открытости и свободы информации, а не с экономических реформ, которые еще можно было провести за счет сохранявшегося у СССР потенциала. Назарбаев слушал его очень внимательно. Позднее он так интерпретировал мировоззрение Ли: «Дисциплина и порядок в азиатском обществе важнее демократии, которая должна развиваться постепенно». И добавлял: «Я никогда не скрывал, что такой подход мне по душе»5.

Назарбаев родился в семье чабана и за 22 года сделал стремительную карьеру от простого рабочего металлургического комбината до секретаря ЦК Компартии Казахстана. Каким образом, не закручивая гайки как в тридцатые, добиться дисциплины в наступившем «веке информации, телевидения, спутников, факсов и реактивных лайнеров»? Во время августовского путча Назарбаев позвонил председателю КГБ Владимиру Крючкову, и пожилой глава госбезопасности заверил его, что «восстановит закон и порядок»6. Этот порядок посыпался уже через пару дней, ускорив распад Советского Союза. Подход Ли нравился Назарбаеву больше.

Но получится ли его применить в Казахстане? Назарбаев управлял не островным городом-государством, а обширным пространством в евразийских степях, девятой по площади страной в мире; не портом на пересечении глобальных торговых путей, а территорией без выхода к морю, на тысячи километров удаленной от мировых рынков. Сингапур стряхнул с себя британское колониальное правление в 1950-е – Казахстан последние 70 лет входил в систему централизованного планирования. Ли сплотил народ вокруг идеи достижения экономического роста, но подавил «массовое выражение недовольства». Как воспроизвести этот опыт в совершенно других условиях?

Назарбаев быстро понял, что главное – завоевать симпатии людей, стать и оставаться популярным. Любой стране нужен лидер, который обеспечит процветание ее экономики. А людям нужны рабочие места, рост доходов, широкий ассортимент потребительских товаров. Эффективное управление экономикой – лучший способ завоевать их доверие. Но поскольку экономические кризисы и спады неизбежны, лидеры должны уметь удерживать власть и в хорошие времена, и в плохие. Эта задача решается конструированием политического дискурса и конкретных сообщений, которыми власть разговаривает с народом.

РИТОРИКА РЕПРЕССИЙ

Во всех автократиях пропаганда играла важную роль. В этой главе мы обсудим, как изменились средства и формы ее воздействия за последние десятилетия. Речи Ли, Назарбаева и прочих автократов зазвучали по-новому, а манипуляция общественным мнением стала тоньше. Ближе к концу главы мы покажем, как риторика обмана вытеснила в публичных высказываниях риторику страха. Но давайте начнем с диктаторов прошлого и тех методов, которыми они контролировали слова и мысли своих подданных.

Большинство диктаторов стремились монополизировать каналы распространения политической информации. В каких-то странах были запрещены любые негосударственные СМИ. В других независимую прессу строго ограничивали с тем, чтобы новости и общественно-политические темы представлялись только в официальной версии. Помимо внутренних механизмов контроля многие вводили информационный карантин, который мы рассмотрим подробнее в шестой главе. Диктаторы запрещали или подвергали цензуре публикации иностранной прессы, глушили трансляции из-за рубежа и часто препятствовали выезду граждан за границу, чтобы сузить их представление о внешнем мире.

В значительном числе диктатур существовала официальная идеология, то есть обязательный набор мировоззренческих убеждений и социальных ценностей, которые должны были публично поддерживать все граждане. Наиболее проработанными оказывались идеологии, возникшие до того, как диктатор и его приспешники брали власть. Гитлер изложил идеи национал-социализма в «Моей борьбе». Сталин и Мао переиначивали на свой лад марксизм-ленинизм. Имам Хомейни выстроил идеологию на базе шиитского направления в исламе, добавив к нему собственную теократическую концепцию «Вилаят аль-факих» («Попечительство исламского юриста»)7.

Другая разновидность идеологий – та, которая изобреталась уже после прихода автократа к власти, – обычно была менее цельной. «Лидер не может обойтись без доктрины», утверждал гаитянский диктатор Папа Док Дювалье, объединяя культ вуду с черными мессами в своем «дювальеризме»8. У Мобуту был «мобутизм». Ливийский правитель Каддафи выдвинул «Третью всемирную теорию». Генерал Франко разработал свой вариант католического корпоративизма, чтобы противостоять «масоно-коммунистическому заговору»9.

Если власть сосредотачивалась в руках одного лидера, идеология часто перерастала в культ личности10. Такое происходило не в каждом случае – в некоторых военных хунтах и однопартийных режимах сохранялся принцип коллективного руководства. Но если диктатору удавалось подмять под себя коллег, следование доктрине почти неизбежно выливалось в возвеличивание персоны вождя. Для большинства культов личностей были характерны определенные черты, хотя в деталях бывали различия.

Подчиненные наперебой стремились польстить властелину. С ужесточением террора славословия достигали исполинских размеров. Сталин был «непревзойденным гением», «блестящим теоретиком», «великим машинистом локомотива истории» и к тому же прекрасным специалистом по Аристотелю и Гегелю11. Чаушеску называли «гением Карпат», «великим архитектором» и «новой утренней звездой»12. Иди Амин слыл «повелителем всех зверей на земле и рыб в море»13. Хафез аль-Асад был не только президентом Сирии, но и ее «ведущим фармацевтом»14.

Правителям воздвигали огромные статуи, часто на вершинах гор. В одном из итальянских регионов профиль Муссолини был высечен в скале. Голова Фердинанда Маркоса возвышалась над горным склоном на Филиппинах. Бюсты Сталина были установлены на 38 горных пиках в Центральной Азии15. В Багдаде из земли поднимаются руки, в которые вложены гигантские мечи: эти руки изготовлены со слепков кистей Саддама Хуссейна. Спрос на китч в диктатурах был столь высоким, что Ким Ир Сен отправил группу корейских скульпторов в Африку зарабатывать на местных деспотах конвертируемую валюту16.

Множились и менее фундаментальные изображения диктаторов. Лицо Муссолини «было на портретах, медалях, гравюрах и даже кусках мыла. Его имя украшало газеты, книги, стены и заборы»17. Образы Сталина наносились на почтовые марки, чайные кружки и открытки18. В Того граждане могли купить наручные часы, на циферблате которых каждые 15 секунд появлялся и пропадал портрет президента Эйадемы19. Спрос на значки с Мао в 1960-х был таким высоким, что в самолетостроительной отрасли Китая возник дефицит алюминия20. Предположительно, за годы культурной революции было произведено 2,5 млрд значков – больше трех штук на каждого жителя страны21.

В свободное от созерцания образа вождя время гражданам надлежало изучать его труды. С 1966-го по 1969-й было отпечатано около одного миллиарда экземпляров «красной книжечки Мао». На обложки для цитатника каждый год уходило 4 000 тонн пластмассы, из-за чего страдало производство игрушек, тапочек и ботинок22. Те, у кого не было под рукой книги, могли знакомиться с письменным наследием Мао на «полотенцах, подушках, деревянной мебели, винных бутылках, упаковке для лекарств, кошельках, игрушках и конфетных обертках»23. У Каддафи была «Зеленая книга», у Муссолини – «Brevario mussoliniano»24. Начиная с 1935 года, каждая пара, сочетающаяся браком в Германии, получала в подарок экземпляр «Моей борьбы»; по книге Гитлера учились во всех школах25. Изречения Саддама – например, «Всегда помни, что однажды можешь пожалеть о поступке, но никогда не пожалеешь о том, что проявил терпение», – изучались в университетах и были напечатаны на обложках школьных тетрадей26.

И, конечно, сначала государственное радио, а позднее телевидение обеспечивали присутствие диктатора в каждом уголке страны. В муссолиниевской Италии и в гитлеровской Германии официальные сообщения и речи неслись из репродукторов на городских площадях27. В Китае при Мао громкоговорители размещали «во дворах, в школах, на фабриках, в государственных учреждениях» и на улицах. Они работали постоянно, на полной мощности оглашая округу цитатами «великого кормчего»28.

Трансляции расширяли охват пропагандой и одновременно служили еще одной цели: создавали коллективный опыт. В нацистской Германии активно поощрялось «коллективное прослушивание радиотрансляций». Когда ожидалась речь или важное обращение нацистского вождя, специальные люди, ответственные за радиовещание, устанавливали радиоточки на площадях, на фабриках, в учреждениях, школах и даже ресторанах. Раздавался звук сирены, и рабочая жизнь по всей стране замирала на время «коллективного радиопрослушивания». Один из ведущих нацистских радиопропагандистов сравнивал эти сеансы с присутствием на богослужении в церкви29.

Немцам запрещалось покидать свои места до окончания трансляции. А испанское министерство информации при Франко открывало «телеклубы» в сельских районах, где люди собирались для совместного просмотра пропагандистских программ. В 1972 году в «телеклубах» состояло более 800 000 членов30.

Основной посыл пропаганды был простым – «повинуйтесь, не то будет хуже», а подразумевалось – «мы сила». Пропагандистские сообщения, как правило, формулировались буквально и прямо. В них почти не было ни юмора, ни иронии, ни игры слов, характерных для современной политической рекламы. Плакаты и лозунги состояли либо из категоричных призывов («Поддержите программу помощи матерям и детям!», «Уничтожим тех, кто встал на путь капитализма!», «Колхозник, занимайся спортом!»), либо из абстрактных утверждений («Революция не званый обед», «Дуче всегда прав!»). Демонстрация величия могла сопровождаться жизнеутверждающим националистическим самовосхвалением («Нас ждет светлое будущее!»), наставлениями трудиться без устали («Больше свиней, больше удобрений – выше производство зерна!») или перечислением идеологических ценностей («Страна, религия, монархия»).

Некоторые диктаторы – особенно в первые годы у власти – мобилизовывали общество с помощью воспламеняющих речей. Лояльность внедрялась в сознание на съездах НСДАП, в пионерских организациях, в лагерях перевоспитания. Гитлер и Сталин надеялись закрепить лояльность и на бессознательном уровне через формирование привычек и эмоциональных связей, соединив теорию «условных рефлексов» Ивана Павлова с теорией «психологии толпы» Гюстава Лебона. Культы личности превратились в мощное средство воздействия на эмоции. Даже у жертв сталинских репрессий, когда они узнавали о смерти тирана, слезы невольно подступали к глазам. А чтобы рефлексы не притуплялись, рациональный мозг постоянно обрабатывался угрозами.

Другие диктаторы – хотя нередко и те же самые, но ближе к концу своего правления, – проводили социальную демобилизацию. Они не стимулировали активность общества, а погружали его в рутину. Диктаторы общались с народом на вязком канцелярите, невразумительном и отталкивающем. Режим должен был восприниматься вечным и нерушимым, «само собой разумеющимся»31. А если человек не поддавался политической обработке, государство не уставало напоминать ему о своих репрессивных возможностях, облекая угрозы в абстрактные и знакомые формы, которые скользили мимо сознания индоктринированного слушателя.

ЯЗЫК УСТРАШЕНИЯ

Если, как мы утверждаем, власть диктаторов прошлого опиралась на жестокие репрессии, то для чего нужна пропаганда, идеология и культ личности? Зачем тратить силы на контроль за словами и мыслями и без того запуганных и послушных людей? По нашему мнению, эти меры делали репрессии более эффективными. В диктатурах страха пропаганда не служила заменой насилию, а усиливала его.

Пропаганда – наиболее очевидный способ запугивания оппозиции. Публичные казни «под камеры», как хвастался Каддафи, были наглядной демонстрацией того, что ждет всех выступивших против диктатора. Кровожадные речи сигнализировали о его решимости. При Гитлере «постоянное использование риторики, в которой регулярно звучали призывы к истреблению и насилию, приучили общество к принятию жестокостей режима […]»32. Даже если диктатор прямо не угрожает своим противникам, пропаганда заставляет их нервничать. Социальные психологи показали, что те, кто чувствует свою уязвимость, предпочитают сплотиться вокруг лидера33. А если направить их мысли на осознание собственной смертности, они охотнее выражают поддержку господствующей идеологии, выступают за более суровое наказание преступников и проявляют меньше терпимости к чужим34. Диктаторы пользовались этими свойствами человеческой природы, искусственно раздувая ощущение опасности и одновременно предлагая себя в качестве защитника.

Стандартной темой была угроза войны. Как мы выяснили в предыдущей главе, многие автократы – даже те, кто никогда в глаза не видел поля боя, – носили хаки, присваивали себе воинские звания, награждали себя медалями и использовали военную лексику. Плакаты и фильмы прославляли вооруженные конфликты даже в мирное время: например, Франко популяризовал в Испании киножанр «крестовых походов» (cine cruzada), воспевавший мятеж, во главе которого стоял он сам. Бесконечно пересказывались сюжеты о мучениках. Так, сталинские пропагандисты эксплуатировали историю Павлика Морозова, крестьянского мальчика, убитого разгневанными односельчанами после того, как он донес на своего отца, прятавшего от властей зерно. А Геббельс продвигал миф о Хорсте Весселе, штурмовике СА, убитом коммунистами в уличной стычке в 1930-м35. Постоянные рассуждения о врагах, угрозах и жертвах создавали в обществе напряжение. Лингвист Виктор Клемперер, живший в тридцатые годы в Дрездене, указывал, что в тирадах Гитлера использовался «прием для нагнетания напряженности, взятый из американских триллеров – романов и фильмов»36. И это было неслучайно. Геббельс стремился создать атмосферу напряженного предчувствия беды, которую он сам называл «плотный воздух» (dicke Luft)37.

Массовые провластные шествия, так любимые разными вождями, соединяли в себе пропаганду и демонстрацию силы. Кастро, Насер и мьянманские генералы, в числе прочих, для устрашения врагов устраивали колоссальные митинги38. Даже если многие их участники размахивали флагами из страха, а не по убеждению, они, тем не менее, доказывали способность диктатора мобилизовать людей39. Толпы лоялистов могли использоваться для оправдания агрессивности режима – так было, например, когда Кастро призвал миллион кубинцев окружить президентский дворец и потребовать казни членов вооруженных формирований, поддержавших Батисту40. К тому же воинственность диктатора выглядит еще убедительнее на фоне разгоряченной толпы: в 1962-м Насер собрал на митинг 1,5 млн египтян, чтобы блеснуть двумя новыми ракетами дальнего действия41.

Если цель насилия и пропаганды – устрашение, то какой цели служит идеология? Зачем требовать от народа верности какому-то не совсем внятному набору убеждений? Простой ответ заключается в том, что диктаторы сами были ярыми приверженцами своей веры. Они насаждали марксизм, маоизм или баасизм в уверенности, что в их учении содержится разгадка смысла бытия. Несомненно, это характерно для многих диктаторов. В известной степени все руководители СССР, начиная с Ленина, были искренними марксистами. Даже в частном общении они оперировали марксистскими категориями и концепциями и, вероятно, считали, что советская система устроена справедливее капиталистических систем Запада. Гитлер определенно верил в доктрину национал-социализма. Нет сомнений, что эти автократы поднимались на самую вершину власти в традиционных и индустриальных обществах, в том числе благодаря своей фанатичной вере. Но и в то время у идеологии была еще одна, практическая функция.

Идеология помогала осуществлять репрессии. Как добиться послушания целой страны? Первым делом надо сделать так, чтобы каждый житель знал, что такое «хорошо» и что такое «плохо». В большинстве стран границу между разрешенным и запрещенным определяют законы и конституции. Но законы, особенно опирающиеся на судебный прецедент, – штука негибкая, зависящая от усмотрения судей и юристов. А идеология, напротив, толкуется правителем по его воле42. Стандартные правовые механизмы действовали в диктатурах в отношении обычных преступлений и гражданских договоров, а для контроля за политическим поведением людей применялась идеология. Доктрина позволяла указывать врагов режима и оправдывать насилие над ними.

Но и это еще не все. Помимо установления границ «добра» и «зла» и обоснования насилия, идеология вовлекала в проведение репрессий обычных людей: теперь каждый контролировал исполнение ритуалов лояльности всеми остальными. От граждан требовалось маршировать на парадах, носить партийные значки, обращаться друг к другу с особым приветствием, использовать в речи утвержденные клише, заучивать наизусть основополагающие тексты, кланяться портрету руководителя, давать клятвы (иногда на крови), голосовать за вождя, ликовать, аплодировать, ругать «врагов народа» – а при Мао еще и исполнять «танец верности» перед посадкой на поезд43. Чем более сложными, замысловатыми и вызывающими чувство неловкости были ритуалы, тем лучше, ведь их смысл заключался в том, чтобы отличать подлинных приверженцев власти от подчинившихся ее силе.

Подобные ритуалы, особенно усвоенные в детстве, способствуют индоктринации, усиливая убежденность за счет привычки. Кроме того, они приучают граждан следить друг за другом. У диктаторов XX века не было технологии для наблюдения за индивидуальным поведением каждого члена общества. Но поощряя доносительство на неблагонадежных, они подталкивали обычных людей к тому, чтобы те брали эту функцию на себя. Например, Мао хотел «превратить все население в “полицию мысли”, которая следит за чужими словами, чтобы выявлять мыслящих “неправильно”»44.

Преданность идеологии может защитить политическую партию. А конкретного лидера лучше защищает культ личности. Поэтому, как только в стране появлялся признанный вождь, вокруг него почти всегда возникал культ личности, а чрезмерная преданность идеологии становилась потенциально опасной. Своекорыстная трактовка основ учения «великим лидером» могла разочаровать идеологических ортодоксов45. Они хранили верность идеалам, а не человеку, поэтому многие диктаторы устраивали чистки среди наиболее идеологизированных соратников. Сталин вырезал бывших союзников в 1930-е. Гитлер избавился от Эрнста Рема в июне 1934-го, в «Ночь длинных ножей». Муссолини в 1920-е годы изгнал из партии тысячи наиболее радикальных ее членов46.

Кому-то ритуалы лояльности покажутся бесполезными, ведь диссиденты могли скрывать свое истинное отношение к ним. Ничто не мешало исполнять «танец верности», в душе проклиная диктатора. Но повсеместный контроль благонадежности не давал соблюдающим конспирацию инакомыслящим вычислить друг друга и объединиться. Как пишет историк Франк Дикеттер, культ личности превращал «каждого в лжеца» – а если «врут все, то невозможно понять, кто действительно скрывает правду»47. Или, по выражению чешского диссидента, драматурга, а позднее президента Вацлава Гавела, всех граждан заставляли «жить во лжи». В таких условиях оппозиции было намного труднее координировать свои действия.

Вышесказанное проливает свет на некоторые странности авторитарной пропаганды. Если задача в том, чтобы склонить народ на свою сторону, методы диктаторов страха вызывают недоумение. Хороший пропагандист (по мнению одного эксперта) – это тот, кто старается «всем понравиться, всех развеселить и выглядеть человечно»; он будет особо подчеркивать «свою общность с аудиторией»48. Однако коммунистическая пропаганда при Брежневе была безрадостной, отстраненной и холодной. Пропагандисты говорили невразумительно, нанизывая на единственный в предложении глагол длинные ряды существительных. Впрочем, некоторые диктаторы пытались выстроить контакт с людьми. Муссолини культивировал образ «человека из народа, доступного для всех», и, например, лично отвечал на тысячи писем от граждан49. Но эта «доступность» была в высшей степени условной, такой же, как доступность человеку Бога: оба являлись народу не часто и только для того, чтобы вершить судьбы простых смертных. В этом не было ничего «человечного».

Тот же эксперт добавляет, что у успешного лидера мнений формулировки «простые и запоминающиеся»50. Тексты коммунистов, напротив, были скучными и туманными. Ожидалось, что советских граждан будут воодушевлять, к примеру, такие лозунги: «Решения XXVI Съезда Коммунистической партии Советского Союза – в жизнь!» Венгерские новостные передачи были «ритуальными, однообразными, тоскливыми и ужасно скучными»51. Государственные СМИ при Франко «отупляли большинство испанцев до состояния пассивности и непротивления»52. В течение всего правления Саддама баасистская пресса была «однобокой, многословной и нудной»53. Пропагандисты либо вгоняли слушателей в сон, либо превозносили высшее лицо, доходя в своих восторгах до абсурда. Так, о многих правителях говорили, что они обладают магическими способностями: Ким Чен Ир якобы умел телепортироваться с места на место; Муссолини вызывал дождь и останавливал течение лавы; Мао плавал в четыре раза быстрее мирового рекорда54. (У Не Вин, президент Бирмы, сам магом не был, но использовал мага в качестве консультанта.)55

Если бы цель заключалась в том, чтобы убедить маловеров, это выглядело бы смешно. Но если рассматривать пропаганду как часть репрессивной машины, все встает на свои места. «Приятный, веселый и человечный» лидер, у которого много общего с простыми людьми, не добьется послушания страхом – для этого скорее подойдет диктатор, подверженный приступам гнева и жестокости. А пресные и бесцветные новостные программы – лучшее средство отвратить людей от политики. Чем замысловатее доктрина, тем легче выявлять оппортунистов: только верные сторонники приложат силы, чтобы в ней разобраться. Абсурдность пропаганды говорит потенциальным диссидентам о мощи режима, который способен заставить людей повторять вслед за ним любую ахинею56. Требуя угодливого подобострастия и равнодушного согласия с любым вздором, пропаганда выпалывает тех, у кого осталась совесть, а из беспринципных исполнителей создает опору для лидера57. Награждая подхалима за тошнотворное показное раболепие, можно одновременно добиться от него еще большей преданности за счет снижения его ценности в глазах других возможных претендентов на власть58.

Имеющиеся свидетельства говорят о том, что убедительность пропаганды не была сильной стороной старой модели. Раньше считалось, что диктаторы страха умело промывают мозги, но данные этого не подтверждают. Определенных успехов нацисты добились лишь в индоктринации юношества. Как показали экономисты Нико Фойгтлендер и Ханс-Иоахим Фот, немцы, учившиеся в школе при Гитлере, в течение всей жизни оставались большими антисемитами, чем люди предшествовавших или последующих поколений. И все же различия минимальны: только 10 % людей, родившихся в 1930-е, были в зрелые годы «убежденными антисемитами», в сравнении с 5 % тех, кто родился, скажем, в 1950-е59.

На взрослых людей нацистская риторика, видимо, действовала еще меньше. Одно тщательно проведенное исследование показало, что в годы восхождения Гитлера к власти его речи вносили «ничтожный» вклад в его электоральные успехи60. А вот после установления нацистского режима радиовещание стало играть большую роль. Радиопередачи привели к росту насилия в отношении евреев со стороны граждан – но только в районах с исторически высоким уровнем антисемитизма. При этом в местах, где толерантность к еврейскому населению была изначально выше, уровень насилия к ним радиопередачи снизили. Внутренние отчеты гестапо за 1934–1935 годы фиксируют усиление апатии61. Как отмечает один историк, «восприимчивость общества к пропаганде в прессе достигла своего предела вскоре после прихода Гитлера к власти, а затем заметно ослабела»62. За 1934-й тираж нацистских газет сократился на миллион экземпляров63. В дальнейшем ситуация не улучшалась. К середине войны специалисты, отвечавшие за радиовещание, «докладывали, что слушатели отключаются от эфира, потому что им скучно»64. Все больше немцев настраивали радиоприемники на зарубежные станции несмотря на то, что это каралось смертной казнью65.

Другим автократиям тоже не удалось добиться ровного качества идеологической обработки. Пропаганда Франко «работала намного эффективнее, когда совпадала с интересами людей, их надеждами и страхами, а не когда шла вразрез с ними»66. Политолог Лиза Ведин выяснила, что в Сирии при Хафезе аль-Асаде люди скептически относились к агитации со стороны режима. Как сказал ей один член парламента: «Никто не верит в то, что они говорят, и все знают, что им никто не верит»67. А анекдоты про вождей ходили и в Сирии, и в Румынии при Чаушеску, и в СССР при Брежневе, и даже в Северной Корее при Ким Чен Ире68.

Таким образом, если идеологическая накачка в детском возрасте могла до некоторой степени влиять на мировоззрение, то среди взрослых авторитарная пропаганда чаще всего приводила лишь к чисто формальному соблюдению правил69. Но в том-то и дело: диктаторам страха нужно послушание, а на чем оно будет основано – на искренней вере или на житейской осмотрительности, – не столь важно. Классическая пропаганда страха была достаточно эффективна и в качестве инструмента репрессий и демобилизации общества, и как способ заглушить и изолировать инакомыслящих70.

ЯЗЫК ОБМАНА

Чем отличается деятельность диктаторов обмана? Начнем с показательного примера. Те из вас, кто умеет телепортироваться, как Ким Чен Ир, перенеситесь в Астану, столицу Казахстана, в 5 октября 2018 года. В тот день прозвучало ежегодное послание президента Назарбаева к народу Казахстана. Остальные могут найти запись его выступления на YouTube71.

На сцене, там, где обычно располагается трибуна, стоит широкий деревянный письменный стол, как будто позаимствованный из кабинета главного бухгалтера. Президент в дорогом костюме и галстуке сидит за столом. Он сосредоточенно читает текст с распечатанных страниц, периодически посматривая поверх очков на зал, в котором сидят в своих строгих костюмах чиновники с непроницаемым выражением лиц.

«Сегодня глобальные и локальные проблемы переплетаются, – говорит Назарбаев. – В этих условиях… залогом успешности государства становится развитие главного богатства – человека». Сами по себе макроэкономические показатели ничего не стоят, подчеркивает он. «Главным приоритетом должен стать рост благосостояния казахстанцев. Именно по этому параметру я буду теперь оценивать персональную эффективность и соответствие занимаемым должностям».

Докладчик за столом выглядит скорее финансовым директором большой корпорации, представляющим квартальную отчетность, чем центральноазиатским автократом. Его речь похожа на речь кандидата, который участвует в конкурентных выборах. Он обещает в 1,5 раза повысить минимальную зарплату и создать 22 000 новых рабочих мест. А еще он примет меры по развитию конкуренции в экономике, продолжит активную борьбу с коррупцией, обеспечит поддержкой экспортеров в обрабатывающем секторе и кредитами малые банки и увеличит производительность труда в сельском хозяйстве. Он отчитывает министров, как директор школы – провинившихся учеников. Чиновники встают с мест, когда он выговаривает им за то, что они плохо служат обществу. Мир меняется – биомедицина, большие данные, искусственный интеллект, «интернет вещей», блокчейн. Готовы ли его министры принять вызов? Президент в этом не уверен.

«Кто руководит “Эйр Астаной”? Англичанин. Кто руководит Назарбаев Университетом? Японец. Смотрите, если не будете нормально работать, я всех оттуда приглашу вместо вас».

Присмиревшие чиновники садятся.

Из записи хорошо видно, что способ коммуникации Назарбаева заметно отличается от стиля многих автократов прошлого века72. Однако его манера типична для других диктаторов обмана. Между ними много общего, несмотря на присущие каждому индивидуальные особенности. Они не обрушиваются с гневными тирадами на граждан и не нагоняют на них скуку суконным языком; они стремятся выглядеть современными. В этом подходе можно выделить следующие ключевые элементы.

Имидж компетентности, а не устрашение. Риторика силы сменяется риторикой достижений, и это – главное. Вместо того чтобы запугивать граждан, диктаторы стремятся завоевать их поддержку лидерскими качествами и самоотверженным трудом. Вместо старой песни «повинуйтесь, или будет хуже» звучит новая мелодия: «смотрите, как мы здорово справляемся!».

Конечно, такой подход лучше работает, если они и правда справляются. Но если нет, то в ход идут манипуляции. Частично задача решается правильной картинкой: отутюженные деловые костюмы воплощают профессионализм и прогрессивность. О том же свидетельствуют официальные фотографии: сегодня на них руководитель государства чаще сидит за столом для совещаний или совершает обход завода, а не обращается с речью к войскам или к внимающей ему толпе. В своих телепередачах, не стесненных никакими формальностями, президент Венесуэлы Чавес, как и Назарбаев, любил обращаться к людям, сидя за столом – этим символом чиновничьей работы на износ. Чтобы разыгрывать близость к народу, стол часто устанавливали где-нибудь на свежем воздухе, или – как в одном знаменитом выпуске – в чистом поле на фоне стада коров73.

Теперь давайте вслушаемся в их слова. В них мы не найдем ни затаившихся предателей, ни отравленных кинжалов – они рисуют картины мира и процветания. Диктаторы не требуют крови и жертв, а предлагают комфорт и уважение. Составленные из обещаний, речи Назарбаева прекрасно иллюстрируют этот стиль. Он либо докладывает об одержанных победах, либо анонсирует новые цели и программы: «Казахстан 2030», «Сто конкретных шагов по реализации пяти институциональных реформ», «Люди, планета, процветание, мир и партнерство»74. В названиях присутствует и стратегическое видение, и технократическая стратегия его воплощения. Другие автократы тоже примеряли роль генеральных директоров государств. Альберто Фухимори прямо называл себя не политиком, а «менеджером» Перу75.

Играть эту роль сложнее, если экономические успехи отсутствуют. Для поддержания образа компетентного руководителя диктатор может уволить подчиненного, предварительно свалив на него всю вину. Амплуа строгого начальника популярно и в хорошие времена – поэтому Назарбаев устроил публичный разнос своим министрам. Чавес прославился тем, что снимал чиновников с должности прямо в эфире своих многочасовых передач76.

Все это нужно не только для того, чтобы показать, как хорошо работает действующий руководитель. Надо также внушить мысль, что так думают многие. Тогда даже человек, который не видит улучшений в собственной жизни, решит, что у многих других они есть – и на одного одобряющего станет больше. Так же как диктаторы страха распространяют не только страх, но и уверенность в том, что другие их боятся, диктаторы обмана стремятся не только вызывать восхищение, но и создавать впечатление, что ими восхищается большинство.

Калейдоскоп нарративов вместо идеологии. Многие диктаторы страха обзаводятся идеологией и соответствующими ритуалами лояльности. Они провозглашают единую, общую для всех истину и защищают ее силой и террором, если потребуется. Выстроенная на таком фундаменте система оказывается цельной, но хрупкой. В ней любое публичное выражение «неправильных» взглядов, за которым не последовало наказание, воспринимается как слабость режима. Проблема не в том, что какой-то новый «факт» изобличит ложь диктатора, а в том, что любое сомнение в правдивости диктаторских слов, оставленное без последствий, считается признаком слабости.

Это дорогое решение; к тому же, оно ведет в тупик. По мере модернизации общества приходится тратить все больше ресурсов – даже при наличии добровольных помощников – на поиск и наказание граждан, увиливающих от исполнения ритуалов лояльности. Поэтому диктаторы обмана и не пытаются этого делать. Если нет идеологии, не нужен и контроль за ее соблюдением. Они не защищают «правду» от нападок не потому, что им не хватает сил, а потому что никакой «правды» нет.

У большинства из них нет и официальной доктрины. «Мы – прагматики, – утверждал Ли Куан Ю. – Мы не привязаны ни к какой идеологии»77. «Путин, – говорит один кремлевский консультант, – ненавидит слово ‘идеология’»78. Вместо нее они играют с калейдоскопом образов и сюжетов, в котором переливаются интересы разных целевых аудиторий. У российского лидера имперскость замешана на ностальгии по Советскому Союзу и приправлена традиционными консервативными ценностями: политический аналитик Иван Крастев назвал это «коктейлем Молотова из французского постмодернизма и кэгэбэшного инструментализма»79. В речах Назарбаева в зависимости от того, к кому он обращался, присутствовали мотивы либо этнического, либо гражданского национализма в сочетании с девелопментализмом в духе Ли Куан Ю80. Чавес порой казался старомодным леваком, но в действительности он обратился к социализму только на седьмом году своего президентства – после того как прочел не Маркса, а «Отверженных» Виктора Гюго81. Его «чавизм» – как и путинская риторика – был скорее мешаниной из резонансных образов (Симон Боливар и Иисус Христос) и разнородных концепций (социализм, популизм, национализм, антиимпериализм), чем доктриной82.

Не культ личности, а статус селебрити. Лишь немногие действующие диктаторы страха поддерживают классический культ личности. Северокорейские старшеклассники вынуждены три года штудировать детство и юношество Ким Чен Ына83. А ныне покойный лидер Туркменистана Сапармурат Ниязов присвоил месяцам года имена своих родственников, включил знание своих сочинений в программу экзамена на получение водительских прав и поставил золотую статую себя, вращавшуюся на постаменте вслед за солнцем84.

Многим людям кажется, что культы личности есть и у диктаторов обмана, например, у Чавеса и Путина85. Но в их случае правильнее говорить не о культе личности, а о статусе селебрити, причем бульварного свойства, характерном в эпоху интернета для западных эстрадных исполнителей или некоторых американских президентов. Классический культ личности предполагал полурелигиозное почитание правителя. Он насаждался сверху диктатором и его приспешниками86. Общая дисциплина поддерживалась ритуалами лояльности – особыми салютами и приветствиями, поклонами портрету и так далее, – которые исполнялись с торжественным чувством и не допускали публичного выражения сомнений. Граждане были обязаны читать труды диктатора, а общественные пространства заполнялись его именем и изображениями.

В свою очередь наделение статусом селебрити, как правило, является низовой инициативой и часто происходит стихийно, а у частных субъектов есть возможность на нем заработать. Изображения героя встречаются сплошь и рядом – но только потому, что есть спрос и рыночные стимулы. Ритуалы не навязываются, но могут возникать сами собой (лунная походка в исполнении уличных танцоров, речевка «Yes we can!» («Да, мы можем!»)) и либо совершаются со всей серьезностью, либо, что случается чаще, имеют характер игривый, ироничный и даже насмешливый87.

Давайте разберем пример Путина, исходя из сказанного выше. Обилие сувенирной продукции с его изображением – от матрешек, футболок, водки и духов до телефонных чехлов, шоколада и календарей – было поразительным с первых дней его президентства88. Его портреты висели во всех государственных учреждениях страны; в 2007 году продавались 28 немного отличавшихся друг от друга вариантов89. Песни о нем – от техно-поп-трека «Такого как Путин» до рэпа «Мой лучший друг – это президент Путин» – стали хитами90. В столице Чечни городе Грозном появился проспект Путина, а в сельских населенных пунктах в честь Путина были названы улицы91. Кремлевский сайт публиковал снимки президента-мачо на охоте и рыбалке и, конечно, запомнившуюся всем фотосессию с обнаженным торсом верхом на лошади. Вечерние новости регулярно рассказывали о смелых предприятиях Путина: вот он на мотодельтаплане учит летать птенцов стерхов; вот он с аквалангом погружается в Черное море и достает со дна две амфоры; а вот стреляет в дикую тигрицу из пневматического ружья, заряженного шприцами со снотворным, или надевает на спящего белого медведя спутниковый ошейник.

Все это порождало разговоры о классическом культе личности. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что сходств не так много92. Не было никакого специального путинского приветствия, танца или другого искусственного ритуала, как нет и обязательной для изучения и цитирования библии путинизма. Сувенирная продукция с Путиным – не госзаказ: ей спекулируют уличные торговцы, которые всего лишь хотят подзаработать. Улицы имени Путина – не дань уважения, а заявка на финансирование. «Если назвать улицу Путинской, – объяснял один оптимистичный местный житель, – ее непременно заасфальтируют»93.

Песни про Путина не героические, а лукаво-ироничные. В «Такого как Путин» солистки воспевают не обнаженный торс этого мачо, а обычные человеческие качества президента, забавно контрастирующие со стереотипными представлениями о повадках российских мужчин. Им нужен такой, как Путин: «чтобы не пил», «чтоб не обижал», а главное – «чтоб не убежал»94. Президентские телевизионные подвиги на поверку чаще всего оказывались постановочными. Белому медведю вкололи дозу снотворного95. Тигрица не была дикой, ее доставили из зоопарка, и позднее она умерла от передозировки седативными препаратами96. Древнегреческие амфоры оставили на дне, чтобы президент мог их найти, в чем позднее признался его пресс-секретарь97. Достигнутый эффект оказывался скорее курьезным, чем грандиозным.

В хрестоматийных культах личности не было ничего смешного: никто бы не посмел шутить по поводу внешности Сталина или отказаться вскинуть руку в нацистском приветствии. Россиян сегодня не заставляют танцевать под «Такого как Путин» или душиться ароматом, созданным в его честь. Их не ссылают в лагеря за шутки над именем лидера (как в Китае при Мао) или за то, что обернули книгу в газету с его фотографией (как в КНДР при Ким Ир Сене)98. В магазинах продавалась не только путинская водка, но и зубная нить его имени99. А после визита президента в Изборск местные жители продавали билеты на прогулки по путинским местам: «здесь Путин купил огурец», «здесь Путин снял пиджак»100. Какой же это культ личности? Это пародия на него. Сталин был богом. Путин превратился в торговую марку.

Не точной, но близкой параллелью будет Барак Обама. Он тоже вдохновил бизнесменов на целые каталоги сувенирной продукции, в которых было все от деревянных яиц и фигурок с качающейся головой до магнитов на холодильник, паззлов, термосов, бокалов для коктейля, кошачьих ошейников, лака для ногтей и даже кулинарных лопаток101. В школах портреты Обамы обычно не висели, но их можно было увидеть в госучреждениях и аэропортах по всем Соединенным Штатам102. Люди с удовольствием комментировали его атлетическое телосложение после того, как СМИ распространили его изображения обнаженным по пояс103. Про Обаму написаны не одна, и даже не две популярные песни: журнал «Billboard» составил десятку лучших песен про президента; среди исполнителей – Мэрайя Кэри, Джей-Зи и Стиви Уандер104. Что до приключений президента-мачо, то быстрый поиск в интернете приведет вас к видео, в котором 44-й президент доедает лосося за медведем-гризли в аляскинской глуши105.

В почестях, оказываемых Назарбаеву, гораздо больше элементов традиционного культа личности: почетные титулы, рекламные щиты с портретами, памятники и присвоение его имени горным пикам и городам. В этом отношении он оставил далеко позади других диктаторов обмана. Но все двадцать лет на вершине власти казахстанский лидер, по всей видимости, обходился без ритуалов лояльности. В большинстве случаев он вел себя как мудрый управленец, а не как грозный вождь106.

Эксплуатация доверия к чужой репутации. Диктаторы обмана вместо монополии на все СМИ разрешают работу нескольких формально независимых изданий и даже телеканалов. Они допускают ограниченную критику в свой адрес, что, впрочем, не мешает им преследовать ее авторов (подробности приводятся в следующей главе). При необходимости они используют репутацию негосударственных каналов в своих интересах: к информации, распространяемой этими источниками, доверие выше.

В 2011 году Назарбаев столкнулся с политическим кризисом после того, как в городе Жанаозене полиция жестоко подавила забастовку нефтяников. Власти подвергли цензуре все сообщения с места событий, из-за чего в Facebook и Twitter начали циркулировать самые дикие слухи107. Люди не доверяли тому, как происшествие освещалось в государственных СМИ. Чтобы положить конец домыслам, правительство отправило шестерых блогеров, в прошлом критиковавших власти, в поездку по региону. Их публикации быстро успокоили читателей: в магазинах полно продуктов, а морги не завалены трупами108.

До начала полномасштабного вторжения в Украину в 2022 году Путин позволял работать авторитетной независимой радиостанции «Эхо Москвы», в эфире которой выступали представители либеральной оппозиции. Как показал политолог Антон Соболев, сообщения «Эха Москвы» о массовых пропутинских митингах в начале 2012 года деморализовали сторонников оппозиции больше, чем такие же репортажи не вызывавших доверия прокремлевских СМИ109. Люди считали, что государственные каналы обязательно завысят число участников, но они верили оценкам «Эха Москвы».

Кремль, как и Назарбаев, порой привлекал к сотрудничеству популярных блогеров: так, одному из них предложили в нейтральном ключе осветить аварию, случившуюся на сибирской ГЭС в 2009 году. А два месяца спустя его вознаградили приглашением в кремлевский пресс-пул110. В следующей главе мы расскажем о том, как президент Перу Альберто Фухимори использовал независимые СМИ, чтобы убедить скептиков в своей популярности.

Другой способ повысить доверие к своей информации – скрыть ее происхождение. Диктаторы прошлого, вроде Гитлера и Мао, сгоняли людей к репродукторам, которые лили на них потоки пропаганды. Пропаганда страха представляла собой вертикаль: все ее тезисы спускались сверху. Интуитивно многие диктаторы обмана поняли то, что в теоретическом виде сформулировал, в частности, Жак Эллюль: наибольший эффект от пропаганды достигается при ее горизонтальном распространении в небольших группах и сетях и через неформальные разговоры111. Поэтому диктаторы обмана вбрасывают свои сообщения в социальные сети без каких-либо указаний на авторство.

Интернет сильно упростил задачу пропагандистам. Сегодня можно нанять «троллей», которые, выдавая себя за обычных граждан, будут влезать в онлайн-обсуждения. Один бывший прокремлевский тролль рассказывал, как в 2015-м он и еще двое коллег инсценировали жаркий спор. Сначала один их них оставлял в интернет-форуме антипутинский комментарий. Потом этот комментарий принимались комментировать двое других, опровергая позицию «диссидента» более качественными аргументами, ссылками и – при необходимости – фотомонтажом. Другие пользователи форума наблюдали «честный» обмен мнениями и приходили к выводу, что доводы пропутинской стороны сильнее112. В Эквадоре армия троллей Рафаэля Корреа угодливо ретвитила его сообщения113. Поскольку сторонники Корреа – в силу своей меньшей образованности – редко пользовались Twitter, расчет был, вероятно, на то, чтобы впечатлить более образованную оппозицию масштабом президентской поддержки. Премьер-министр Малайзии Наджиб Разак нанял «интернет-войско», чтобы заполнить оппозиционные каналы в Twitter критикой антиправительственных протестов114.

Конечно, услугами троллей пользуются не только диктаторы обмана, но и такие высокотехнологичные диктатуры страха, как Китай и Саудовская Аравия115. По подсчетам политологов Гари Кинга, Дженифер Пан и Маргарет Робертс, китайские власти в год оплачивали около 448 миллионов постов в социальных сетях116. Как и в России, публикации в основном помогали режиму отвлекать внимание пользователей от болезненных тем, но не пытались их переубедить. А в Саудовской Аравии тролли угрожали и запугивали критиков режима, в том числе и живущих за пределами королевства117.

А еще связь пропаганды с государством можно скрыть, поместив ее в нейтральные декорации. Например, можно включить в социологическую анкету вопрос, который подталкивает респондентам к нужным властям выводам (эта техника называется «формирующий опрос»). Например, в 2015 году Виктор Орбан заказал опрос, чтобы узнать мнение жителей Венгрии об иммиграции. Один из вопросов был сформулирован так: «Некоторые люди считают, что экономические мигранты создают угрозу рабочим местам и благосостоянию венгров. Вы согласны с этим?»

Инструментализация развлекательного вещания. Альберто Фухимори в Перу взял на вооружение не только новостные, но и развлекательные программы. Одно популярное шоу, «Magaly Teve», между сплетнями о знаменитостях ненавязчиво агитировало за режим. В другой передаче, «Laura en América», скопированной с американского ток-шоу Джерри Спрингера, гости бурно выясняли отношения, обвиняя друг друга в неверности, а между частями программы ее ведущая Лаура Боццо, входившая в близкий круг главы госбезопасности при Фухимори Владимиро Монтесиноса, делилась со зрителями тем восторгом, который у нее вызывает президент118. В ходе кампании по переизбранию Фухимори в 2000 году она рекламировала победы армии в борьбе с терроризмом, а на один из выпусков своей программы пригласила незаконнорожденную дочь соперника Фухимори Алехандро Толедо119. В последние годы в России произошел взрывной рост числа ток-шоу с элементами эпатажного «мусорного телевидения», матом и склоками в прямом эфире120. Эти шоу всегда приправлены прокремлевской пропагандой.

Фрейминг и интерпретация. Многие считают, что пропаганда сводится к распространению ложной информации и «фейковых новостей». Но не меньшую роль играет в ней интерпретация реальных фактов. Бывают обстоятельства, которые невозможно утаить или отрицать. Новостной источник, который попытается это сделать, рискует потерять аудиторию121. В этом случае лучше представить свое объяснение произошедшего.

К примеру, продюсеры новостных программ в России знают, что о событиях за границей можно рассказывать что угодно – большинство зрителей не озаботится перепроверкой информации. Но человека, потерявшего работу или недополучившего зарплату, трудно убедить в том, что дела в экономике идут прекрасно. Политологи Артурас Розенас и Денис Стукал проанализировали 13 000 новостных репортажей об экономике, выходивших в эфир «Первого канала» (главного государственного телевидения России) с 1999-го по 2016 год. Они установили, что экономические факты – и «хорошие», и «плохие» – освещались в репортажах объективно. Чего нельзя сказать о распределении ответственности: все «хорошее» было заслугой компетентных руководителей из Кремля, а во всем «плохом» были виноваты внешние силы – международные финансовые рынки или иностранные правительства122.

В ситуации, когда плохие новости невозможно скрыть, диктаторы обмана, помимо перекладывания вины на других, пытаются убедить народ в том, что под руководством другого лидера было бы намного хуже. Одна из технологий – подобрать для диктатора непривлекательную псевдоальтернативу. Почему, к примеру, ультранационалист Владимир Жириновский и коммунист-старожил Геннадий Зюганов десятилетиями заседали в путинском парламенте? Причина проста: от перспективы увидеть того или другого в Кремле либеральных критиков Путина бросает в дрожь.

А привлекательных альтернатив не должно быть вообще. Поэтому как только появляется новый харизматичный лидер, терпимое отношение к критике и маргинальным СМИ заканчивается. Предпринимаются целенаправленные усилия, чтобы дискредитировать соперника, подмочить его репутацию, заблокировать каналы распространения информации и заставить публику испытывать к нему отрицательные чувства, стараясь при этом случайно не повысить его узнаваемость, скажем, называя этого человека по имени123. В Перу в 1990-х карманные таблоиды Фухимори и Монтесиноса поливали грязью их политических противников. Во времена Уго Чавеса, чтобы унизить оппонентов режима, в эфире ночного ток-шоу «La Hojilla» («Лезвие») использовались записи телефонной прослушки и фотографии, сделанные скрытой камерой124.

Порой диктаторы, чтобы подорвать доверие к нежелательной информации, действуют на опережение. Команда Назарбаева опасалась, что наблюдатели от оппозиции вскроют нарушения на выборах 2005 года, и поэтому нанесла упреждающий удар: наблюдателей обвинили в том, что списки предполагаемых нарушений составлялись заранее. «Эта дезинформация, настойчиво подаваемая прессой как “факт”, подорвала доверие к заявлениям оппозиции»125.

Команда Назарбаева также умела представить своего начальника умеренным политиком. Секрет такой: вбросить в общественное поле радикальную идею, чтобы президент ее отверг, а затем принять вариант, который он предпочитал с самого начала. В 2003-2004 годах Назарбаев демонстративно отказался вводить ограничения на работу СМИ и НКО, предложенные его союзниками126. В 2011-м 5,5 млн граждан подписали петицию с требованием отмены президентских выборов и сохранения власти за действующим президентом до 2020 года. Приняв вид убежденного демократа, Назарбаев петицию отклонил. Эта уловка не обманула искушенных наблюдателей, но менее сведущие в политике люди могли на нее попасться127. Конечно, и в демократических странах руководители иногда пользуются похожими методами. Только их эффективность значительно выше, если первое лицо контролирует СМИ и единолично формирует политическую повестку.

Резюмируя сказанное выше: если факты выгодны диктатору обмана, он трубит об этом на всех углах как о своей заслуге. В случае проигрышных фактов он заставляет СМИ – насколько возможно – их скрывать или сваливает вину на других. В ситуации падающих рейтингов диктатор обмана сохраняет относительное преимущество, предлагая гражданам выбор между собой и неприятной псевдоальтернативой; при этом по-настоящему сильных соперников он дискредитирует, не жалея сил, пока помощники выстраивают повестку дня общественной дискуссии в его интересах.

СВЕРИМСЯ С ДАННЫМИ

Найти примеры различий в риторике диктаторов страха и диктаторов обмана не составляет труда. Но за годы своего правления и те, и другие успевают высказаться о многом. Каждый из них хоть раз предостерегал граждан от угрозы, исходящей из-за рубежа, или отчитывался о выдающихся экономических успехах. Как подтвердить, что различия между диктаторами страха и диктаторами обмана статистически значимы?

Мы проанализировали речи диктаторов страха и диктаторов обмана. Следует сразу оговориться: объем использованных данных был ограничен. Естественно, мы не могли изучить все высказывания всех современных автократов. В силу неполной доступности пригодных текстов нельзя было составить даже случайную выборку. В результате мы изучали речи нескольких лидеров отличных друг от друга типов. Выводы не являются безусловными – скорее, они дают пищу для размышлений.

Мы включили в свой анализ руководителей государств из разных частей света и из разных эпох. В список вошли семь диктаторов страха (Иосиф Сталин, Адольф Гитлер, Бенито Муссолини, Франсиско Франко, Саддам Хуссейн, Фидель Кастро и Ким Чен Ын), пять диктаторов обмана (Владимир Путин, Рафаэль Корреа, Уго Чавес, Нурсултан Назарбаев и Ли Куан Ю) и шесть руководителей демократических стран (Франклин Делано Рузвельт, Джавахарлар Неру, Дуайт Эйзенхауэр как представители середины XX века и Дэвид Камерон, Николя Саркози и Барак Обама из поколения современных политиков). Мы остановились на этих государственных деятелях в связи с их значительным вкладом в историю и потому, что многие их речи доступны для исследования. В первую очередь нас интересовала риторика, адресованная широкой общественности, поэтому мы брали только те тексты, которые транслировались внутри страны для всех жителей, и исключили речи, произносившиеся за границей, в военное время, на партийных конференциях или других специальных мероприятиях.

Самый простой способ анализа текста – это посчитать, как часто определенные слова употребляются в заданном контексте. Мы составили список слов, связанных с а) насилием (например, «смерть», «кровь», «тюрьма»), б) состоянием экономики (например, «продажи», «зарплата», «инфляция», «процветание») и в) предоставлением государством социальных благ (например, «детские пособия», «больницы», «финансирование»). Для удобства читателя мы объединим здесь экономическую и социальную лексики, так как можно предположить, что диктаторы обмана акцентируют внимание на этих двух темах – в отличие от диктаторов страха, в чьих речах предположительно доминирует тематика насилия128.

Рис. 3.1. Риторика отдельных руководителей государств.

Источник: Guriev and Treisman, «Informational Autocrats».

Итак, в чем различается риторика этих лидеров? На данный вопрос отвечает рисунок 3.1. Как и следовало ожидать, диктаторы страха (их имена обведены рамкой) употребляли больше слов из словаря насилия, чем все остальные. Единственным исключением стал президент США Эйзенхауэр: хотя он и был демократическим политиком, на его правление пришелся один из наиболее конфронтационных периодов в холодной войне, поэтому в его речах постоянно упоминались ракеты и военные угрозы. Демократические лидеры обозначены на рисунке жирным шрифтом. В их лексике преобладают слова из области экономики и социальной сферы, хотя коммунистические диктаторы, такие как Фидель Кастро и Ким Чен Ын, тоже используют их довольно часто. Что мы узнали о диктаторах обмана (их имена набраны курсивом)? Если судить по словам, они стоят ближе к демократам, чем к откровенным диктаторам. По частоте употребления экономической и социальной лексики всех превзошли Ли Куан Ю и Нурсултан Назарбаев. Они опередили даже Франклина Делано Рузвельта, которому приходилось много выступать с разъяснениями своей экономико-социальной программы «Новый курс»129.

В этой главе мы утверждали, что диктаторы стали реже насаждать официальную идеологию (которую мы определяем так: социальная, политическая или религиозная доктрина, санкционированная руководством страны и влияющая на содержание законов). Чтобы проверить эту теорию, мы собрали данные о том, в скольких диктатурах с 1945 года существовала обязательная идеология. Для этого мы распределили автократии по нескольким группам. Если у власти в стране была коммунистическая партия или если руководитель страны открыто объявлял себя марксистом, мы относили такую автократию к марксистским. В категорию исламистских включались те автократии, в которых решения в стране по широкому кругу вопросов принимались на основе исламского, а не светского права. В группу «прочие идеологии» вошли более экзотические варианты, такие как баасизм, насеризм, панчасила и кемализм. (Конечно, являются ли они официальными идеологиями, не вполне очевидно.)

Наши данные свидетельствуют о серьезных изменениях в последние десятилетия130. В 1990-е годы – в значительной степени благодаря падению коммунизма – роль официальных идеологий существенно снизилась. Доля недемократических государств с официальной идеологией сократилась с 42 % в 1980-м до менее 20 % в 2000-м. Около двух третей официальных идеологий в 1980-м были вариантом марксизма. Доля исламистских диктатур выросла, но незначительно – с 3 % в 1980-м до 6 % в 2000-м и 2015-м. Прочие идеологии распространены несколько меньше: в 1980-м году их было 11 %, а в 2000-м – всего 6 %.

Наличие государственной идеологии, по нашему мнению, является признаком скорее диктатуры страха, чем диктатуры обмана. Применение эмпирического правила, о котором мы писали в первой главе, это подтверждает131. Среди руководителей диктатур страха 49 % в какой-то период своего правления вводили официальную идеологию; среди диктаторов обмана таких было лишь 15 %.

Дополнительные доказательства можно найти в данных важного исследовательского проекта политологов Эрин Картер и Бретта Картера. Как и мы, они проводят различие между намеренно неправдоподобной пропагандой в целях деморализации общества (это тот тип, который мы связываем с диктатурами страха) и более тонкой ее разновидностью, которая хочет быть похожей на правду (то есть подход диктаторов обмана)132. Они собрали приблизительно 8 млн статей из государственных газет самых разных автократий и с помощью методов вычислительной лингвистики измерили, насколько лестно их авторы отзывались о режиме. Выяснилось, что в последние годы государственная пресса Китая, Эритреи, Узбекистана и Сирии (все эти страны относятся к диктатурам страха) хвалили режим существенно больше, чем публикации в России, Венесуэле, Эквадоре и Казахстане (то есть в диктатурах обмана)133. В диктатурах страха пропаганда пугала читателей абсолютной безальтернативностью. Пропаганда в диктатурах обмана старалась убеждать, по крайней мере, тех граждан, кто относительно плохо информирован и может быть восприимчив к ее воздействию.

Но как помешать плохо информированным людям узнать больше? Эту задачу автократам приходится решать постоянно. Ведь в конкуренции с энергичными и свободными СМИ информационные манипуляции могут не возыметь ожидаемого эффекта. А неприкрытая цензура или запрет всех негосударственных каналов распространения информации – по заветам классических автократов – перечеркнут старания диктаторов обмана предстать компетентными и благонамеренными демократами. Современные диктаторы и в этом вопросе проявили находчивость. На этот раз одним из первых новаторов оказался автократ из Южной Америки.

Президент Перу Альберто Фухимори начал действовать 5 апреля 1992 года, около половины одиннадцатого вечера. Танки окружили Конгресс и Верховный суд, обеспечивая силовую поддержку инициированного им самопереворота (autogolpe). В заявлении, которое транслировали все основные каналы телевидения, Фухимори объявил о приостановлении действия конституции и роспуске парламента. Он сказал, что вводит режим чрезвычайного положения для преодоления политического тупика в стране, которую расшатывает коррупция, контрабанда кокаина и жестокие повстанцы-маоисты.

Агроном по образованию, Фухимори пришел к власти в 1990-м, одержав сенсационную победу: в президентской гонке он вырвался вперед на волне общественного недовольства господствующим политическим классом. Он запустил рыночные реформы и обуздал бешеную инфляцию. Но практически сразу оказался в тисках враждебных парламентских фракций, несговорчивых судей и своенравных военных. Переворот виделся Фухимори выходом из этого тупика.

Пока шла трансляция его заявления, войска занимали офисы национальных газет и журналов, теле- и радиоканалов. Работа прессы – то есть буквально печатных станков – была остановлена. Оппозиционные радиостанции были выведены из эфира. А несколько часов спустя группа оперативников в штатском с пистолетами-пулеметами Heckler & Koch, оснащенными глушителями, перелезла через садовую ограду дома репортера-расследователя Густаво Горрити. Ту ночь он провел в одиночной камере на территории воинской части, как и еще 21 задержанный журналист1.

Все случилось в воскресенье. А во вторник утром, через 40 часов после начала переворота, события развивались в обратном направлении. Фухимори был вынужден оправдываться. Арестованных журналистов стали выпускать, а солдаты покинули помещения редакций. Досадуя на вынужденные уступки, Фухимори в сопровождении главы вооруженных сил прибыл в офис газеты «El Comercio» принести личные извинения. Появление военных цензоров в редакции было «ошибочным решением моего правительства», – признал он и «искреннее попросил прощения за причиненные неудобства»2.

Что изменилось? Фухимори допустил два просчета. Во-первых, его атака на демократию и прессу вызвала возмущение у правозащитников по всему миру. Правительства США, Германии и Испании заморозили программы сотрудничества, кроме поставок гуманитарной помощи. Венесуэла и Колумбия приостановили дипломатические отношение с Перу, а Аргентина отозвала своего посла. Организация американских государств начала обсуждать возможность введения санкций, а некоторые государства призвали приостановить членство Перу в ОАГ3. Снимая напряженность вокруг эпизода со СМИ, Фухимори хотел переломить эти негативные тенденции и послать сигнал о своей готовности вернуться к нормам демократии.

К тому же – и это, пожалуй, главное – выяснилось, что затыкать рты журналистам не требуется. Переворот оказался невероятно популярным. Согласно соцопросам, почти три четверти перуанцев поддерживали роспуск Конгресса, а 89 % одобряли план Фухимори по реформированию судебной власти4. Коррупция и патовая ситуация, сложившаяся в политике, вызывали у граждан крайнее недовольство, и они были готовы сплотиться вокруг решительного лидера.

Узнай об этом перуанская элита и мировое сообщество, у них бы сложился другой взгляд на произошедшие события. Но кто поверит результатам опросов, которые публикует власть? На величественный дворец правительства в Лиме снизошло озарение. Фухимори не нужно запрещать оппозиционную прессу – лучше использовать ее репутацию на пользу себе. «Администрации было важно, чтобы и внутри страны, и за границей к цифрам соцопросов отнеслись серьезно, – писала политолог Кэтрин Конеген. – В народную поддержку переворота поверили потому, что результаты соцопросов опубликовала свободная пресса»5. А то, что малотиражным оппозиционным журналам разрешили возобновить работу, писал Горрити, журналист, которого в день переворота арестовали спецслужбы, «доказывало правдивость утверждений правительства о наличии в Перу свободы прессы»6.

БОРЬБА СО СЛОВОМ

Большую часть XX века карандаш цензора – чаще всего синий – был почти таким же важным оружием диктаторов, как и автомат Калашникова. Контроль над страной требовал контроля над типографским листом, ручкой радиоприемника и телевизионным экраном. Автократы прошлого отдавали этой работе очень много сил. В этой главе мы расскажем, какими методами они пользовались и как их методы были позже переосмыслены диктаторами обмана. Мы уделим особое внимание Фухимори, чей опыт представляется поучительным и наглядным. Также мы рассмотрим цензуру в интернете, а в конце главы, как обычно, проанализируем имеющиеся данные. Но сначала поговорим о диктаторах страха.

В случае каждого из них цензура имела свои особенности. Однако четыре характеристики были неизменны. Во-первых, цензура – если не на деле, то по замыслу – была всесторонней. Любая публичная информация пропускалась через фильтр. Одни диктаторы – например, коммунистические и фашистские, – задавались целью переделать сознание граждан. Консерваторы, напротив, стремились закрепить мировоззрение, которое, по их мнению, уже сложилось в обществе: иерархическое, патриотическое и традиционалистское. Но и те, и другие боролись с распространением нежелательных идей.

В этой борьбе многие доходили до крайностей. В коммунистических странах органы информационного надзора контролировали все СМИ, под лупой изучая их материалы и до, и после публикации. Большевики, придя к власти в 1917-м, ввели цензуру уже на второй день. Само количество запрещенных материалов потрясало воображение. За один только год, с 1938-го по 1939-й, сталинские чиновники изъяли из обращения более 16 000 изданий и отправили в макулатуру 24 млн экземпляров неугодных произведений7. В Китае цензоры Мао трудились круглосуточно. В 1950–1951 гг. одно крупное китайское издательство было вынуждено сократить свой каталог с 8 000 до 1 234 наименований8. Для цензоров обеих стран не существовало мелочей в работе. Когда в советской Карелии в сельской газете обнаружились какие-то непристойности, цензоры кинулись на поиски всех проданных экземпляров: 50 штук обнаружились в виде обоев на стене, а еще 12 пошли на туалетную бумагу9. Не удовлетворившись изъятием рукописи выдающегося романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», КГБ конфисковала копировальную бумагу и ленты для пишущей машинки, использованные автором10.

В ГДР формально не было цензоров. Они и не были нужны – всю работу выполнял сам генеральный секретарь ЦК СЕПГ Эрих Хонеккер. Он «добросовестно и ежедневно вычитывал первые несколько страниц центрального органа партии, газеты “Neues Deutschland”», корректируя пунктуацию и стиль11. Все важные сообщения Хонеккер просматривал заранее вместе с начальником отдела агитации и пропаганды Иоахимом Херрманом. После их правки исправлять даже орфографические или фактологические ошибки было запрещено. Также, по слухам, генеральный секретарь лично выбирал галстуки для ведущих вечерних новостей12.

И в некоммунистических режимах диктаторы порой работали очень тщательно. Нацисты за первые 14 месяцев у власти остановили работу 1 000 газет и еще 350 редакций запугали до того, что они закрылись добровольно13. К концу второго года 40 различных государственных ведомств запретили более 4 000 книг14. В Испании по действовавшему до 1966 года приказу Франко любая печатная продукция, от газет до уличных афиш, подлежала предварительному согласованию15. Эстрадные певцы перед записью фонограммы песни были обязаны сдать ее текст на утверждение16. Хосе Мильян-Астрай, первый министр прессы в правительстве Франко, вызывал «несчастных журналистов по свистку, разражаясь истерическими воплями при малейшей промашке, грозясь расстрелять любого иностранного корреспондента, допустившего критику в адрес режима»17. Муссолини находил время вычитывать оперные либретто и сценические постановки18. Пиночет ликвидировал левые СМИ в Чили и направил цензоров во все газеты, журналы, на радио и телевидение. Его солдаты совершали рейды по книжным магазинам. Однажды они реквизировали художественные альбомы о кубизме, решив, что в них содержится пропаганда идей кубинской революции Кастро19.

Африканские правители тоже боролись с печатным словом. В 1968–1975 гг. президент Малави Хастингс Банда запретил 840 книг, более 100 журналов и 16 фильмов. Обладание книгой Джорджа Оруэлла «Скотный двор» приравнивалось к измене20. Международный общественно-политический журнал «Jeune Afrique» организовал иронический конкурс: какая из стран за первую половину 1978 года конфискует больше номеров журнала. Победил Заир и его президент Мобуту; на втором и третьем местах оказались Египет и Ливия соответственно. Алжир, Конго и Гвинея поступили проще: запретили распространять журнал в принципе. Редакция гордилась тем, что их издание стало объектом цензуры со стороны как марксистов (как «лакеи империализма»), так и их политических противников (как «подрывной левацкий элемент»)21. В ЮАР времен апартеида чиновники проверяли на благонадежность не только книги, журналы, фильмы и произведения изобразительного искусства, но даже футболки, брелки для ключей и магазинные вывески22.

Что именно искали цензоры? Во-первых, любые идеи, противоречащие идеологии государства или подрывающие его политический контроль. Но на практике не всегда было понятно, что попадает в эту категорию. В поздний период существования Советского Союза сам перечень запрещенных тем был засекречен, а у авторов – и иногда даже цензоров – не было к нему доступа. Но когда содержание таких перечней становилось известно, оказывалось, что они были на удивление подробными. Польская инструкция 1970-х годов запрещала упоминать статистику по ДТП, пожарам, утопленникам, болезням сельскохозяйственных животных, пищевым отравлениям, иностранному долгу и даже годовому уровню потребления кофе. А еще нельзя было одобрительно упоминать хиппи, даже в сюжетах о загранице23. Запрещенными темами для жителей Восточной Германии, среди прочего, были формальдегид, боулинг на траве, бульвары, киоски с сардельками братвурст, самодельные планеры и гонки Формулы-124. В Чили при Пиночете цензоры избавлялись от всего «непатриотичного», имеющего отношение к «террористам или коммунистам» или представляющего «угрозу национальной безопасности»25. По этому разряду, видимо, проходила фотография, на которой у министра внутренних дел была расстегнута пуговица: провинившийся журнал получил выговор26.

Думается, власти намеренно оставляли границы нечеткими – и подвижными, – чтобы держать людей в напряжении. Подобно Уинстону Смиту из оруэлловского Министерства правды, сталинские цензоры переписывали не только настоящее, но и прошлое. Опальных большевиков убирали с фотографий, упоминания о них исчезали из книг по истории. Цензоры перерывали фонды библиотек в поисках имен государственных деятелей, утративших доверие, чтобы замазать их черными чернилами27. Беспокоило их и то, что запрещенные фотографии могли остаться в старых газетах, в которые заворачивали продукты28. Ретуширование прошлого продолжалось некоторое время и после смерти Сталина. Когда в 1953-м расстреляли Лаврентия Берию, сталинского министра внутренних дел, подписчики Большой советской энциклопедии получили срочное письмо. Им рекомендовалось бритвенным лезвием вырезать в пятом томе страницы 21–24, а вместо них вклеить новые, высланные тем же письмом, с текстом о Беринговом проливе29. В издании 1971 года от Берии не осталось и следа30.

В 1930-е годы Сталин запретил двусмысленность31. Следовало обнаруживать и ликвидировать любую неоднозначность, включая типографические ошибки или внешнее сходство, наводившие на неподобающие мысли. Одну газетную фотографию большевика Михаила Калинина вырезали в последний момент из-за того, что на ней он был слишком похож на Троцкого32. Нацистские чиновники тоже вели охоту на вредительские изображения. Виктор Клемперер писал, что власти сделали перепланировку сквера на площади Бисмарка в Дрездене, потому что прежняя, радиальная сеть дорожек напоминала флаг Великобритании («Юнион Джек»)33. В Испании при Франко и в Португалии при Салазаре цензоры запрещали упоминания «забастовок в Греции, пыток в бразильских тюрьмах [и] антивоенных демонстраций в Индокитае», опасаясь, что люди проведут параллели с происходящим на родине34.

Во-вторых, всесторонняя цензура при диктаторах старой школы была вполне публичной. Она не только занималась блокированием сообщений: сама цензура была сообщением. Выбраковка «негодных» идей – как и проводимые режимом репрессии – превратилась в своего рода театр. Геббельс устраивал сожжения книг, во время которых студенты выкрикивали «огненные речевки» (Feuersprüche) и бросали «декадентские» книги в пламя. Радиостанции транслировали берлинское аутодафе в прямом эфире, а потом в кинотеатрах его показывали в новостной хронике35. Всего в стране прошло еще 93 публичных сожжения книг36. Похожие акции проводили разные диктаторы XX века. Революционеры Мао развели костер в порту Шаньтоу: в течение трех дней в нем сгорело 300 000 подозрительных томов37. Книги жег и Пиночет, и его аргентинские соседи38.

Цензуру не скрывали, она была обычной бюрократической процедурой. В Главном управлении СССР по охране военных и государственных тайн в печати (Главлит) работало около 70 000 человек39. По всей стране функционировали местные отделения; к редакции каждой газеты был приставлен цензор40. Ведомство действовало настолько на виду у всех и было таким вездесущим, что в русском языке появился новый глагол «литовать», то есть заверять у цензоров. Аналогичные порядки установились и в других коммунистических странах. При военных режимах в Латинской Америке цензоры тоже прочно обосновались в редакциях.

В-третьих, цензура в классических диктатурах часто сопровождалась неприкрытым насилием. Несчетное число художников и писателей сгинули в сталинских и гитлеровских лагерях. Использовали силу и другие режимы. В 1973 году, сражаясь за власть, войска Пиночета бомбили передающие антенны левых радиостанций41. В 1922-м, войдя в Рим, чернорубашечники Муссолини разгромили типографии оппозиционных газет42. В саддамовском Ираке на преследовании журналистов специализировался старший сын диктатора Удей. Больше пятисот авторов, репортеров и художников были казнены, а многие другие загадочно исчезли43. Одного несчастного журналиста арестовали и пытали после того, как он написал, что президента «заботят мельчайшие детали жизни в Ираке, даже туалеты»44. В Малави если головорезы президента Банды не могли найти выступившего с критикой журналиста, они мстили членам его семьи45. Смысл насилия в этом случае – как и любого насилия в принципе – состоял не в том, чтобы причинить вред конкретному журналисту, а в том, чтобы запугать всех остальных.

Наконец, хотя кого-то из диктаторов действительно могло страшить содержание книг, которые они приказывали жечь, в целом цензура служила для демонстрации силы и принуждения к единомыслию. Ставилась задача помешать людям узнать правду и помешать им ее произносить. В диктатурах страха цензура была рассчитана на деморализацию и сдерживание46. Слишком резкая реакция на непочтительное слово иногда смахивала на паранойю. Но и в ней была своя логика. Оставить нарушение без последствий значило проявить слабость. А у ошибок, попавших в СМИ, были миллионы свидетелей. Более того, все они знали, что и остальные их видели; такие промахи создавали ключевое условие для координации оппозиции – в теории игр это называется «общим знанием»47. В итоге тотальная цензура превратилась в ловушку: после того как она была введена, отказываться от нее было слишком опасно.

ФУХИМЕДИА

С учетом сказанного выше прибытие раскаявшегося Фухимори в редакцию «El Comercio» было неожиданным поступком. Решительный лидер, который только что разогнал парламент, признал ошибку и протянул оливковую ветвь мира. С годами он разработает новый, еще более виртуозный подход к манипулированию прессой.

До этого момента Фухимори не производил впечатление новатора. На вершину власти его вынесла волна от взрывов, которые повстанцы-маоисты устраивали в столице страны; воюя с ними, он предоставил генералам полную свободу действий. Правозащитники обвиняли правительство в том, что правые вооруженные формирования убивают журналистов48. В ответ Фухимори называл правозащитников «штатными юристами» террористов и угрожал критикам армии пожизненным тюремным заключением за измену49.

Малоизвестный профессор и сын иммигрантов из Японии, Фухимори до своей неожиданной победы на выборах был абсолютным чужаком в перуанской политике. Заняв высшую должность в государстве, он объединил силы с человеком небезупречной репутации, но вхожим в политические круги. Владимиро Монтесинос, назначенный Фухимори на должность начальника национальной разведывательной службы (Servicio de Inteligencia Nacional, SIN), имел связи с армией, спецслужбами, ЦРУ и международными наркокартелями. Монтесинос закончил военную академию в Перу и был уволен из армии за продажу секретов Соединенным Штатам. Проведя пару лет в тюрьме, он всплыл снова в роли адвоката колумбийских наркодилеров50.

Со времени самопереворота в 1992-м и до конца 2000-го, когда Фухимори со скандалом ушел с поста президента, этот странный дуэт заправлял перуанской политикой. Их стратегия заключалась в том, чтобы самим быть в курсе всего и решать, о чем должны знать другие. «Информация вызывает зависимость, как наркотик, – говорил Монтесинос. – Информация дает нам жизнь»51.

Он имел в виду информацию, которую его агентура получала с помощью телефонной прослушки и съемок скрытой камерой. Видеозаписи, сделанные в Конгрессе, судах, президентском дворце, центре Лимы и аэропорте, постоянно крутились на 25 экранах в кабинете Монтесиноса52. По его приказу скрытая камера была установлена даже в популярном среди лимской элиты борделе53. И все же самым главным было держать под контролем информацию, распространяемую государственными и частными СМИ. От управления этими потоками зависели рейтинги и электоральные победы Фухимори. Контроль над СМИ равнялся контролю над рейтингами. А контроль над рейтингами гарантировал контроль над всей политической жизнью.

Диктаторы обмана, такие как Фухимори, перевернули старые методы цензуры с ног на голову. В то время как диктаторы страха стремились к абсолютной власти над словом, новый подход диктаторов обмана был намеренно ограниченным. В современной мировой экономике полная монополия на информацию ведет к отставанию в развитии. И, как довольно быстро осознал Фухимори, полная монополия была излишней – и даже нежелательной54.

На самом деле оппозиционные СМИ приносили пользу. Их наличие демонстрировало уверенность режима в своей популярности. Их предъявляли Западу – и внутренним критикам – как доказательство того, что власть уважает свободу прессы. Они вполне могли быть источником ценных сведений, предупреждая о местных кризисах или надвигающихся угрозах. А еще через них можно было – для пущей достоверности – передавать информацию, как это делал Назарбаев, привлекавший к сотрудничеству независимых блогеров. Во время самопереворота Фухимори данные о популярности президента, озвученные государственными СМИ, вряд ли бы убедили критиков. Но те же данные, опубликованные оппозиционной прессой, вызвали бы больше доверия.

Базу поддержки Фухимори составляли жители сельской местности и городских трущоб. Чтобы находиться с ними на связи, ему требовался контроль над основными телеканалами и таблоидами. Помимо социальных низов у перуанского общества была хорошо образованная, вестернизированная верхушка. В начале 1990-х 14 % взрослого населения страны имело высшее образование – практически так же, как в Израиле55. Фухимори не мог позволить информированным согражданам заронить сомнение в души его сторонников. Впрочем, вряд ли бы у них это получилось, учитывая снобистский характер изданий вроде «El Comercio», «La República» и «Caretas». Эти маргинальные СМИ не представляли угрозы, потому что большинство перуанцев их не замечали. «Какое мне дело до “El Comercio”? – рассуждал Монтесинос. – У нее тираж 80 000 экземпляров. 80 000 – это фигня»56.

Свои «El Comercio» были и у других диктаторов обмана. Например, у Путина – либеральная ежедневная «Новая Газета» и либеральный телеканал «Дождь». Российские власти не давали покоя обеим редакциям, но вплоть до начала полномасштабной войны в Украине в 2022 году до закрытия дело не доходило. «Никогда не было задачи нас закрыть, – говорила в интервью журналистке Джилл Догерти основательница «Дождя» Наталья Синдеева, – скорее стояла задача нас, скажем так, ослабить. Нас зажимали»57. В Венесуэле Чавес «принял тактическое решение оставить в телеэфире один оппозиционный голос. Посмотрите на “Globovisión”, говорил он. Как можно утверждать, что у нас нет плюрализма в СМИ? Они же нападают на меня каждый день»58. В Малайзии у СМИ на английском и китайском языках было больше свободы, чем у писавших и вещавших на малайском – языке той базы, на которую опирался режим59.

Подход Фухимори предполагал, что цензура должна быть неполной и непубличной. Прямой цензуры «неправильных» идей не было; вместо этого новости подавались в искаженном виде, причем так, чтобы аудитория ни о чем не догадалась. Открытая цензура указывает на то, что государство что-то скрывает, и всегда найдутся желающие выяснить правду60. Стремление утаить какую-то информацию может, как это ни странно, способствовать ее распространению. В науке это явление получило название «эффекта Стрейзанд»: американская певица пыталась запретить одному малоизвестному сайту публиковать фотографии ее дома в Малибу, а в результате скандала тысячи людей увидели эти снимки61. «У книги, запрещенной сегодня, завтра будет в два раза больше читателей, – писал южноафриканский прозаик Дж. М. Кутзее. – Писатель, которому заткнули рот сегодня, завтра обретет славу того, кому затыкали рот»62. Так же, как публичное насилие создает мучеников, публичная цензура порождает интерес. Исследования показывают, что люди с большей готовностью верят информации, если знают, что она была запрещена к распространению63.

Чувствуя это, Фухимори кооптировал медиамагнатов. В начале 1990-х шесть из семи основных телестанций в Перу находились в частных руках. Монтесинос давал владельцам взятки, чтобы они проводили самоцензуру. Поскольку формально каналы оставались независимыми, считалось, что они сохраняют объективность. Режим действовал исподтишка, эксплуатируя творческие способности продюсеров и авторов из частного сектора с выгодой для себя. К концу десятилетия Монтесинос платил телевизионным станциям больше 3 млн долларов в месяц за лояльность64. Все детали оговаривались в формальных – но совершенно секретных – договорах за подписью владельцев телеканалов. Каждый день в 12:30 они собирались у Монтесиноса, чтобы спланировать вечерний выпуск новостей65.

Платежи росли по мере приближения президентских выборов 2000 года. Один за другим владельцы появлялись в кабинете Монтесиноса в SIN, где им вручали пачки денег. Мы знаем это наверняка, поскольку Монтесинос сам снимал скрытой камерой, как добродушно болтает с медиамагнатами, пока те распихивают наличные по портфелям и пакетам. В обмен на взятки владельцы телеканалов передали ему контроль над новостными программами. А еще они закрывали передачи с журналистскими расследованиями и отстраняли звездных репортеров от эфира. Один из каналов, «América Televisión», за два года, предшествовавших выборам, получил почти 23 млн долларов66. А чтобы имитировать беспристрастность, Монтесинос позволил телестанции «Канал 5» приглашать в эфир кандидатов от оппозиции. Впрочем, их появления на экране все равно ограничивались67.

Монтесинос платил не только взятками в перуанских соле и американских долларах. Иногда он обменивал лояльность на эксклюзивный репортаж или списание налогов68. В других случаях – вмешивался в судебные процессы или договаривался о покупке акций и рефинансировании долга. Одной телестанции он даже предложил услуги агентов SIN, которые могли бы раскапывать для них истории. Разные медиакомпании оставались на плаву благодаря государственным рекламным контрактам. Раздавая деньги дружественным СМИ, государство превратилось в крупнейшего рекламодателя Перу. А если этого оказывалось недостаточно, Монтесинос склонял частные компании к тому, чтобы они размещали свою рекламу на телеканалах, поддерживавших Фухимори69.

И про печатные СМИ он не забывал. Не тратя времени на высоколобых интеллектуалов, он холил и лелеял бульварную прессу. Газеты, прозванные chicha – так же как кукурузное пиво, популярное у переселенцев из разных районов Анд, – отражали дух народной культуры улиц Лимы. Стены столичных газетных киосков вперемешку с фотографиями полуобнаженных женщин и мест преступлений были обклеены кричащими заголовками, в которых фигурировал El Chino («китайцем» назвали Фухимори, несмотря на его японское происхождение) и El Chato («коротышка»).

Периодически цензура переходила в пропаганду. Во время предвыборных кампаний Монтесинос диктовал сообщения для передачи в СМИ. Заголовок на первой странице стоил около 3 000 долларов или немного больше, если шел в комплекте с рисунком70. Каждый вечер агенты SIN размещали заказ на следующий день, отправляя зашифрованный текст по факсу. Иногда Монтесинос сам придумывал заголовок71. А журналисты дописывали к нему историю.

Хотя Монтесинос безусловно заслуживает первого места в конкурсе на бессовестность, другие диктаторы обмана тоже кооптировали медиамагнатов. Как и в Перу, в роли морковки часто выступали государственные рекламные контракты. В Венесуэле Чавес, утроив госрасходы на рекламу в 2003–2008 гг., распределял их среди лояльных компаний72. В Венгрии Виктор Орбан в четыре раза увеличил рекламный бюджет правительства – до более 300 млн долларов73. В основном средства доставались сочувственно настроенным СМИ, которые в обмен на это уделяли меньше внимания коррупционным скандалам в правительстве74.

Прежняя цензура была жестокой. Хотя и новый подход трудно назвать мягким, он все же избегал насилия. В XXI веке лишение журналистов свободы вызывает осуждение со стороны мирового правозащитного сообщества и иностранных правительств. Убийство журналистов становится репутационной катастрофой. Даже подозрения в причинении вреда журналистам сулят неприятности.

Жестокое убийство журналиста Георгия Гонгадзе в 2000 году спровоцировало политический кризис в Украине. Всплыла запись, на которой президент страны Леонид Кучма предположительно просит начальника Службы безопасности Украины «разобраться» с репортером. Кучма утверждал, что пленка смонтирована, и отрицал, что отдавал приказ ликвидировать Гонгадзе. Но США и ЕС осудили неспособность Украины провести глубокое расследование, а представитель Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) назвал это дело вероятным примером «цензуры путем убийства»75. Скандал положил конец надеждам Кучмы переизбраться на третий срок.

Произошедшее в России в 2006 году по всей видимости заказное убийство журналистки Анны Политковской бросило тень на администрацию Путина. В ходе запутанного и невразумительного судебного процесса шесть человек были признаны виновными в этом преступлении. Заказчик установлен не был. В интервью «Süddeutsche Zeitung» Путин осудил убийство журналистки, прибавив, что, по его мнению, степень ее влияния на политическую жизнь в стране была крайне «незначительной». Убийство Политковской, сказал он, «для действующих властей вообще […] нанесло гораздо больший ущерб, чем ее публикации»76.

Этот комментарий был справедливо расценен как бестактность. Но его нечаянная откровенность обнаруживает логику диктаторов обмана. Они понимают, что открытое насилие к журналистам контрпродуктивно. Оно разрушает образ популярных политиков намного эффективнее, чем критические статьи в маргинальных изданиях. В конце главы мы вернемся к этому вопросу, чтобы показать, чем диктаторы обмана отличаются от диктаторов страха по данным статистики о насилии к журналистам. Осторожно, спойлер: за единичными исключениями, насилием диктаторы обмана пользуются реже.

Когда без принуждения не обойтись, диктаторы обмана, как Фухимори, стараются его закамуфлировать. Они предпочитают добиваться своего с помощью регулирования или давления на бизнес. В 1997 году перуанский телевизионный магнат Барух Ивчер перешел в оппозицию режиму Фухимори. Его «Canal 2» выпускал разоблачительные материалы о Монтесиносе и SIN. Сначала Монтесинос пытался подкупить Ивчера (по словам самого Ивчера), предложив 19 млн долларов за передачу контроля над новостными передачами его канала. Но Ивчер отклонил предложение. Тогда Монтесинос поймал его в юридическую ловушку. Ивчера, натурализованного гражданина Перу израильского происхождения, лишили гражданства. По закону владеть телеканалами могли только граждане страны. Угодливому судье «ничего не оставалось делать», как передать акции Ивчера в руки более лояльных владельцев77.

Автократ старой школы мог бы использовать силу. Но не Монтесинос. Один из его помощников предложил пригрозить Ивчеру физической расправой. «Помнишь, откуда у Пиночета появились проблемы? – резко одернул его Монтесинос. – Мы не такие дуболомы. Зачем вообще заказывать чью-то смерть? Чистое безумие». В принципе, крови он не боялся. За несколько лет до описываемых событий, во время войны с повстанцами из «Сияющего пути», он без угрызений совести отправлял эскадроны смерти запугивать крестьян78. Но он понимал хорошо, что в данном случае насилие приведет к обратному эффекту. В результате кампания против Ивчера обошлась недешево. В Лиме прошли демонстрации в его защиту. Католическая церковь назвала лишение Ивчера гражданства «незаконным и опасным». Конгресс США и Межамериканский суд по правам человека осудили это решение79.

В других странах диктаторы обмана похожим образом перехватывали контроль над теми СМИ, которые не удалось кооптировать. В России телекомпания НТВ критиковала Путина и партию «Единая Россия» во время избирательных кампаний 1999–2000 гг. После того как в Кремле появился новый хозяин, владельца телеканала задержали и вынудили продать компанию государственному газовому гиганту «Газпром». У другого олигарха Путин отобрал долю в главном государственном телеканале, применив похожий силовой прием. В конце концов медиаактивы Газпрома, включая НТВ, сосредоточились в руках старого друга Путина Юрия Ковальчука: в 2016-м его медиаимперия оценивалась примерно в 2,2 млрд долларов80. Канал НТВ, в 1999–2000 гг. нападавший на Путина, теперь известен передачами, в которых поливают грязью его оппонентов.

В Венгрии роль собирателя СМИ выпала одному из старых друзей премьер-министра Орбана, Лоринцу Месарошу. В свое время он работал в небольшом городке слесарем-газовщиком, но позднее нажил состояние, которое журнал «Forbes» оценил в 1,3 млрд долларов; это достижение сам Месарош относил на счет «Бога, удачи и Виктора Орбана»81. Вместе с двумя другими близкими к государству бизнесменами в 2016–2017 гг. он завладел всеми 18 региональными газетами Венгрии82. А компания, связанная с Месарошем, купила и закрыла крупнейшую оппозиционную газету страны «Népszabadság»83. В Сингапуре компания «Singapore Press Holdings» (SPH) владела практически всеми ежедневными газетами острова. После того как Ли Куан Ю провел закон, позволявший правительству перераспределять голоса среди членов правления SPH, лояльные директора сами начали следить за тем, что печаталось в принадлежащих холдингу газетах84.

Старые диктаторы страха, чтобы не выглядеть слабыми, были вынуждены цензурировать всякую критику в свой адрес. Диктаторы обмана избегают этой необходимости, допуская работу некоторого числа независимых СМИ и делая вид, что никакой цензуры нет. Терпимое отношение к нападкам (в известных пределах) помогает им выглядеть сильнее. Пока они популярны в народе, брюзжание малотиражных листков можно спокойно игнорировать.

При этом терпеть малотиражную независимую прессу не значит попустительствовать ей. В Перу Монтесинос нашел способы потихоньку осложнять работу оппозиционным СМИ – с прицелом на их аудиторию. Его излюбленные приемы обнаруживаются в арсенале многих диктаторов обмана.

Одним из мощных инструментов стали иски против журналистов о клевете или диффамации. Они втягивают жертв в судебные разбирательства, заканчивающиеся для них непосильными штрафами или даже короткими сроками в тюрьме, если обвинение предъявлено по уголовной статье, и выставляют журналистов политически ангажированными лжецами. Так, в 1991-м Монтесинос подал в суд на редактора оппозиционного журнала «Caretas» из-за статьи, в которой его изобразили «Распутиным», подчинившим своему влиянию Фухимори. Судья приговорил редактора к году тюрьмы (условно) и постановил выплатить главе нацбезопасности 40 000 долларов85. Президент Эквадора Рафаэль Корреа привлек четырех журналистов ежедневной газеты «El Universo» к уголовной ответственности за диффамацию потому, что они назвали его «диктатором». Судебное разбирательство заняло меньше суток: судья приговорил каждого журналиста к трем годам тюрьмы и выписал газете штраф в 40 млн долларов86.

В Сингапуре Ли Куан Ю неоднократно привлекал критиков к суду за клевету и диффамацию. Как выразился один эксперт: «Упущенная прибыль и весомые судебные штрафы эффективнее принуждали к самоцензуре, чем былые методы устрашения»87. Турецкий президент Реджеп Тайип Эрдоган подал иски об оскорблении против десятков людей; вместе с победой в двадцати одном деле за первые два года в должности суды присудили ему 440 000 долларов в виде компенсации вреда88. В путинской России каждый год подаются тысячи исков о диффамации, и многие из них – против журналистов89.

Не считая судебного преследования, диктаторы обмана изматывают оппозиционные СМИ административными мерами и штрафами. В Венесуэле при Чавесе следователи выдвигали против «Globovisión» одно обвинение за другим. Они утверждали, что новостной канал не платил налоги (штраф 4,2 млн долларов)90. Канал «разжигал страхи в обществе» (то есть рассказал о тюремном бунте; штраф 2,1 млн долларов)91. «Сеял панику и тревожные настроения» в репортаже о землетрясении (возможная санкция – приостановка деятельности на 72 часа)92. Президент канала незаконно складировал 24 автомобиля Тойота в целях манипулирования ценами (санкция – до пяти лет тюрьмы)93. Правоохранительные органы также обыскали его дом по обвинению в незаконной охоте, но никаких улик не нашли94. В 2009-м налоговое министерство Эрдогана выписало медиагруппе «Dogan Yayin» умопомрачительный штраф в 2,5 млрд долларов за якобы имевшее место уклонение от уплаты налогов. Медиаплощадки, входящие в эту группу, выступали с критикой правительства95.

Помимо финансовых санкций власти часто наказывают СМИ, ограничивая распространение их материалов. Не прибегая к полной блокировке СМИ, режим может продолжать отвергать обвинения в цензуре. После того как «Time», «The Asian Wall Street Journal» и «Far Eastern Economic Review» в своих статьях выставили правительство Сингапура в дурном свете, их тираж в стране был ограничен, и у каждого издания продажи упали больше, чем на 80 %96. За этим последовало падение их рекламных доходов. Как позднее писал Ли, поскольку небольшая часть тиража продолжила выходить, газетчики «не могли обвинить нас в том, что мы боялись, что люди читают их статьи»97.

Регулирование часто преподносится как средство достижения легитимных целей98. Российские власти фильтруют интернет-контент якобы для защиты граждан от педофилов и террористов99. Корреа внес поправки в конституцию Эквадора, запретившие банкам владеть СМИ, чтобы ослабить контроль олигархов над прессой100. Борясь с монополиями, он также запретил собственникам СМИ иметь доли в компаниях других отраслей (о перекрестном субсидировании можно забыть). Владельцам «El Universo» пришлось продать свое сверхприбыльное туристическое агентство101.

Эти примеры доказывают один важный момент. Чтобы монополизировать власть, диктаторам не обязательно действовать исключительно незаконными средствами. Часто достаточно злоупотребить правовой нормой102. Законы о клевете и диффамации, судейское усмотрение, чрезвычайные полномочия, изменение границ избирательных округов, законы о регистрации избирателей, регулирование деятельности СМИ – все это может быть инструментом как сохранения и укрепления демократии, так и – в руках недобросовестных лидеров – ее ослабления. Для сопротивления беспринципным лидерам нужны не только качественные законы, но и люди, обладающие ресурсами, чтобы наблюдать, организовывать и противостоять, – то есть, используя нашу терминологию, нужна активная прослойка информированных граждан.

Другой, еще более хитрой тактикой является вмешательство государства в деятельность СМИ под видом действия рыночных сил. Когда российский оппозиционный телеканал «Дождь» разозлил Кремль, частные кабельные поставщики его сигнала внезапно разорвали контракты и перекрыли доступ к каналу 80 % его подписчиков103. Станция была вынуждена перейти на интернет-вещание. В назарбаевском Казахстане, когда оппозиционные газеты обращались в типографии для печати своих тиражей, возникал таинственный дефицит бумаги. Дефицит исчезал, как только журналисты размещали заказ на печать такого же тиража художественных произведений104. В Венесуэле перебои с бумагой тоже играли роль цензора. С 2003 года из-за введенных Чавесом запутанных правил валютного контроля стало трудно находить доллары для импорта необходимой газетной бумаги и типографской краски. В 2007-м некоторые газеты были вынуждены пропускать номера и сокращать количество страниц. Дефицит в основном коснулся изданий, выступавших с критикой правительства105. Технические проблемы прикрывали политические мотивы.

Диктаторы не только давят на оппозиционные СМИ, но и мешают аудитории получать исходящую от них информацию. Один из способов замаскировать цензуру – создать технические препятствия или, в терминологии политолога Маргарет Робертс, «помехи»106. Если объяснить блокировку несовершенством технологии, для политического протеста не будет оснований. Робертс изучала, как китайские интернет-цензоры замедляли загрузку определенных сайтов. Но обрыв сигнала случался и в доинтернетную эпоху. В Перу во время президентской кампании 2000 года один кабельный канал показал неприятные властям кадры, на которых разгневанная толпа выкрикивала оскорбления в адрес Фухимори. Внезапно трансляция прервалась по «техническим причинам»107.

Еще один способ нейтрализовать распространение вредоносных идей – дискредитировать их источник. Если сформировать у читателей недоверие к автору, нужда в цензуре отпадет. Монтесинос поливал грязью оппозиционных журналистов в chicha-таблоидах. Газеты не жалели сексистских, расистских и гомофобных оскорблений. Одного обзывали «недоумком», другую – «дьяволицей», а третьих – «подпольными террористами», «проплаченными подстрекателями», «коммунистами», «предателями» и «бешеными животными»108. Выбор ругательств был обусловлен разрывом между уличной культурой и снобистскими элитами.

В то время как Монтесинос поручил издевательство над оппозиционными журналистами таблоидам, другие диктаторы обходились без посредников. Президент Эквадора Рафаэль Корреа называл враждебных корреспондентов «чернильными киллерами», а одному известному ведущему новостей выдал следующую характеристику: «мошенник, свинья, профессиональный клеветник и банковский клерк» – удар ниже пояса в стране, которой, как считается, правит цепкая олигархия109. Чавес объявлял журналистов «террористами в белых воротничках», а одного управляющего СМИ назвал «сумасшедшим с пушкой»110.

Еще одна тактика диктаторов обмана – это отвлечение внимания. Чтобы в критических ситуациях уводить внимание публики в сторону, сотрудники Монтесиноса произвели на свет целый ворох сенсационных историй для газет и телевидения. Среди прочих чудес кудесники информационно-психологической борьбы сообщали о «статуе Девы Марии, которая плакала настоящими слезами», о «видении Христа» и о «призрачном чудовище, блуждающем по песчаным холмам вокруг трущоб, сея ужас»111. Чавесу не было равных в умении сменить тему. Вместо ненужных ему фактов он мог превратить в информационный повод собственные слова – так было, например, когда он назвал президента США Буша «ослом» и «господином Опасность»112. Его старый армейский друг Франсиско Ариас Карденас восхищался способностью Чавеса переключить внимание людей: «Скажем, в своем телешоу он брал в руку морковь и говорил, что это свекла. Его недоброжелатели начинали над ним смеяться: “Вот тупица! Свеклу от моркови не отличит”. Я вас уверяю, что последним всегда смеялся Чавес. Наверняка он думал про себя: “Ну надо же, с моей подачи моркови со свеклой им хватило на целую неделю разговоров”»113.

Кроме отвлечения внимания диктаторы обмана могут прятать неприятные факты в потоке благоприятных для правительства новостей114. Никто не заметит иголку оппозиционной критики в стоге пропагандистского сена. Чавес обрушивал на аудиторию лавины информации. Каждое воскресенье, иногда по восемь часов кряду, он разыгрывал настоящие спектакли в своей телепередаче «Алло, Президент» («Aló Presidente»), у которой никогда не было заранее подготовленного сценария. «Он пел, танцевал, читал рэп; катался на лошади, танке и велосипеде; целился из ружья, баюкал ребенка, хмурился и посылал воздушные поцелуи; изображал шута, государственного мужа, патриарха», – писал журналист Рори Кэрролл, по приглашению команданте принявший участие в одном из выпусков программы115. Но в основном он говорил. Если ему все равно не хватало времени, он вклинивался в эфир всех национальных каналов со срочными сообщениями. К концу десятилетия их общая продолжительность составила 1 300 часов. Когда и этого оказалось мало, он запустил новый сайт и колонку в газетах: «Я буду сливать туда кучу информации. Начинаю бомбить», – объявил он116. И не соврал.

«Чрезмерная говорливость» Чавеса занимала его биографа Альберто Барреру. Потраченные впустую часы, повторяющиеся шутки и банальности выглядели «ужасно неэффективной стратегией управления страной»117. Но в них был смысл. Чавес занимал собой новостное пространство настолько плотно, что ни для чего другого не оставалось места. Корреа стал его примерным учеником. Он зарезервировал национальное вещание на всех каналах за своими импровизированными обращениями, которые так и стали называться – cadenas (по-испански это слово означает «национальные каналы вещания»): наблюдатели насчитали 1 025 таких выступлений меньше чем за пять лет. Другой вариант этой тактики захвата эфира – обязать частные СМИ обнародовать подготовленные властями пространные возражения на критику в свой адрес. Корреа требовал, чтобы в теленовостях ему выделяли время для ответа на выдвинутые их репортерами претензии118. Ли Куан Ю настаивал на том, чтобы иностранные издания в неотредактированном виде публиковали письма из администрации премьер-министра, в которых средствам массовой информации указывали на допущенные ими ошибки119.

В Перу Фухимори долго и успешно пользовался этими инструментами. Кресло зашаталось под ним после того, как «Canal N» – единственный кабельный канал, который Монтесинос не позаботился нейтрализовать, – выдал в эфир взрывоопасные кадры. Этой телестанции кто-то слил видеозапись, сделанную самим Монтесиносом в момент передачи пачек долларов конгрессмену от оппозиции. Материал произвел эффект разорвавшейся бомбы, и остальные каналы – забыв про свои договоренности с Монтесиносом – тоже выдали запись в эфир. Это запустило процесс развала режима.

Положение Фухимори было подорвано не тем, что «Canal N» сохранил независимость. Оставить один независимый телеканал с небольшой аудиторией было вполне в духе диктатуры обмана. «Canal N» запустился в июле 1999-го, но из-за дорогой подписки у него было лишь несколько десятков тысяч зрителей120. В этом случае решающую роль сыграли два фактора. Во-первых, резонансный материал, который невольно подготовил для канала сам Монтесинос, засняв процесс передачи взятки. Читать в газетах о коррумпированных политиках – это одно. Но увидеть на экране телевизора, как глава разведки отсчитывает пачки долларов и хвастается своим влиянием, – это совсем другое121. Утечка подобного материала в прессу – профессиональная небрежность феноменального масштаба.

Во-вторых, режим уже был ослаблен. Видео стало последней каплей. Попытки Фухимори с помощью либеральных экономических реформ создать рабочие места для своих сторонников из бедных слоев общества провалились; к тому же в 1998–1999 гг. экономический рост сменился спадом. Уровень одобрения деятельности президента снизился до 44 %122. США и некоторые внутренние союзники настаивали на отставке Монтесиноса123. Видео спровоцировало окончательный разрыв между ним и Фухимори. Если бы дуэт продолжил работать вместе, им бы, наверное, удалось похоронить этот скандал в длинном и бесплодном расследовании, как советовал сделать их пиар-консультант Даниэль Боробио124. Но у Фухимори сдали нервы, и он выступил по телевидению с сообщением о том, что собирается досрочно покинуть должность, а спустя два месяца сбежал в Японию, откуда прислал факс с заявлением об отставке с поста президента.

СЕТЕВАЯ ЦЕНЗУРА

Некоторые эксперты полагали, что повсеместное распространение интернета даст гражданам больше возможностей для свержения диктатур. Однако авторитарные режимы быстро освоили онлайн-цензуру.

Хуже того, благодаря сетевой анонимности они смогли внедряться в группы оппозиционеров, чтобы разрушать их изнутри. Диктаторы всех сортов превратили новые информационные технологии в инструменты контроля. При этом самыми находчивыми оказались диктаторы обмана.

Поменялись ли правила игры автократов-манипуляторов с появлением интернета? Отличается ли онлайн-цензура от традиционной? Или же диктаторы просто модернизировали инструменты, опробованные на СМИ в XX веке? Факты свидетельствуют скорее в пользу последнего предположения.

Диктаторы обмана не стремятся установить полный контроль над интернетом, как не делали они этого в отношении газет и телевидения. Да, они блокируют определенные сайты, но при этом терпят другие оппозиционные платформы. Политическое давление на СМИ – как и раньше – часто осуществляется неявным и непрямым образом. Там, где это возможно, правители принуждают владельцев сайтов к самоцензуре или платят за нее, а на командные посты в интернете расставляют своих друзей. Крупнейшая российская социальная сеть ВКонтакте помогала распространять информацию об антипутинских протестах в 2011–2012 гг. В 2014-м ее гениальный (хотя и эксцентричный) основатель Павел Дуров был вынужден продать компанию олигарху, связанному с Кремлем125. Если цензура становится заметной, диктаторы обмана заявляют, что они не ограничивают свободу политических высказываний, а борются с непристойным контентом, экстремизмом или – в высшей неполитической степени – нарушениями авторских прав. Рафаэль Корреа заставлял убирать из интернета документальные фильмы о себе под угрозой исков о несанкционированном использовании его изображений126. В обоснование своих требований он даже ссылался на один спорный американский закон127.

Диктаторы обмана стараются избегать жестоких репрессий в отношении интернет-журналистов так же, как и в отношении представителей традиционных СМИ. Онлайн-активистов периодически арестовывают, но не массово и на короткий срок. Чаще критиков связывают по рукам и ногам с помощью законов и штрафов. С 2014 года российские блогеры с аудиторией свыше 3 000 человек в день обязаны регистрироваться в государственном ведомстве по надзору в интернете, публиковать свои имена и контактные данные и соблюдать все требования, которые предъявляются к СМИ. Блогеров можно привлечь к ответственности, если в разделе «комментарии» на их сайте размещена недостоверная информация. Даже законодатели, поддерживающие повестку Кремля, называли эти правила неоднозначными и трудно исполнимыми128. В Сингапуре блогера привлекли к суду за то, что на своей странице в Facebook он поделился заметкой другого онлайн-издания129.

При Фухимори и его современниках-автократах нежелательные теле- и радиопрограммы, и даже телефонные звонки обрывались из-за «технических проблем». В сети диктаторы обмана организуют DDoS-атаки и взломы130. Или просто замедляют загрузку сайтов, чтобы нетерпеливые пользователи сами отказывались ждать ее окончания131. В аналоговую эпоху автократы заполняли собой теле- и радиоэфир, забалтывая слушателей. Продвинутые диктаторы обмана используют ботов, чтобы наводнять интернет-платформы проправительственными комментариями и уводить общественную дискуссию в сторону. После парламентских выборов в России в 2011 году около 26 000 фальшивых аккаунтов Twitter, зарегистрированных в разных странах мира, разогнали волну из сотен тысяч твитов. Они перехватили хэштеги, которые использовали противники Путина, затруднив этим организацию протестов132. Практически каждый день в 2014 году больше половины твитов о российской политике были написаны ботами133.

Раньше оппозиционных журналистов пугали анонимными звонками. Монтесинос уничтожал их репутацию в chicha-таблоидах. В наши дни проплаченные властями тролли оставляют оскорбления на сайтах журналистов и изобличают их в социальных сетях. Специалистом по таким методам в Латинской Америке был Рафаэль Корреа. Фабрики троллей на государственном финансировании расправлялись с его оппонентами, публикуя фотографии их детей и взломанную переписку134. Так как Twitter был популярен в основном среди образованной оппозиции, Корреа мог запугивать критиков, не обнаруживая своей жестокости перед основной массой сторонников.

Первые интернет-гиганты Google, Facebook и Twitter – это западные компании. Поэтому некоторые эксперты надеялись, что они не позволят авторитарным правительствам использовать свои платформы против граждан. Но интернет-корпорации оказались чувствительны к потере прибыльных рынков. По данным газеты «Ведомости», в 2019 году Google начал блокировать доступ к сайтам, включенным российским правительством в черный список135. Власти давят на бизнес, чтобы он помогал в слежке за гражданами136.

Китай проводит довольно своеобразную политику в отношении СМИ, как старых, так и новых. С одной стороны, власти разрешают работу некоторых полунезависимых поставщиков контента, а цензоры, как правило, стараются не оставлять отпечатков пальцев. С другой стороны, некоторые действия властей носят максимально публичный характер. У интернет-цензоров в Шэньчжэне есть собственные симпатичные символы: это нарисованные фигурки улыбающихся юноши и девушки в полицейской форме137. По замечанию правоведа Эвы Пилс, при Си Цзиньпине «партийное государство, похоже, сознательно рекламирует свои репрессии»138. А порой и свою цензуру.

СВЕРИМСЯ С ДАННЫМИ

Можно предположить, что по мере распространения диктатур обмана контроль над СМИ будет становиться все менее заметным. Данные экспертной сети V-DEM помогают подтвердить эту гипотезу. По каждой стране и каждому году эксперты V-DEM дают оценку того, насколько государственная цензура была прямой (или опосредованной) и полной (или ограниченной). Если наша гипотеза верна, в последние несколько десятилетий статистика должна показать снижение уровня прямой и полной цензуры – такой, например, как в КНДР при Ким Ир Сене, – и рост опосредованной и ограниченной цензуры – например, как в Грузии во времена Эдуарда Шеварнадзе. Так оно и есть. Доля недемократических государств с прямой и повсеместной цензурой сократилась с 68 % в 1980-м до 45 % в 2018 году. За тот же период доля государств, проводивших непрямую цензуру в ограниченных масштабах, увеличилась с 3 % до 19 %139.

Диктаторы обмана отдают предпочтение скрытым методам контроля, в том числе в интернете. НКО Freedom House публикует ежегодный рейтинг уровня интернет-цензуры примерно в 65 странах. Средний балл демократий, включенных в отчет 2016 года, по шкале от 0 (интернет-цензура отсутствует) до 100 (полная цензура) был 32. Тип недемократических государств мы определяем по эмпирическому правилу из первой главы. Средний балл диктатур обмана составил 52, гибридных режимов – 59, диктатур страха – 67. Как и другие виды контроля над СМИ, интернет-цензура в диктатурах обмана несколько жестче, чем в демократиях, но намного мягче, чем в диктатурах страха140.

Мы также утверждали, что в сравнении с диктатурами страха диктатуры обмана менее склонны применять насилие к журналистам. Комитет защиты журналистов (еще одна НКО) собирает информацию о работниках СМИ, убитых в разных странах мира. С 1992 года, когда начался сбор статистики, по данным экспертов 892 убийства журналистов были «напрямую связаны с выполнением ими своей работы». (Еще почти 500 человек погибли под перекрестным огнем на поле боя или в ходе освещения опасных событий, таких как массовые беспорядки.)141 К 280 случаям убийств, по всей видимости, причастны госслужащие, армейские офицеры или связанные с государством полувоенные образования. Среди других лиц, вероятно имеющих отношение к этим преступлениям, – антиправительственные партии, повстанцы, террористы, преступные группировки и банды.

Применив правило из первой главы еще раз, мы можем проанализировать, как часто в разных режимах журналистов убивают представители государства. Мы рассчитали среднее число таких убийств в год для каждого лидера, пришедшего к власти с 1992 года, то есть с года появления этой статистики, и сравнили результаты по типам режимов. В среднем в диктатурах страха и гибридных диктатурах происходило по одному такому убийству в 10 лет. При демократических лидерах одно убийство случалось раз в 21 год. (В данном случае речь идет о склонных к насилию демократических государствах, таких как Турция в 1990-е, Филиппины и Колумбия.) А в диктатурах обмана одно убийство происходило раз в 42 года142. Расчеты подтверждают нашу гипотезу: государственные убийства журналистов в этих режимах – явление редкое143.

Цель манипулирования информацией в том, чтобы поднять популярность лидера. Но достигается ли она? Действительно ли диктаторы обмана популярнее других лидеров? Во Всемирном опросе Института Гэллапа (Gallup World Poll, GWP) содержатся интересные данные: он проводится ежегодно более чем в 120 странах, в каждой из которых опрашивают примерно 1 000 человек. Мы исследовали данные GWP за 2005–2015 гг.144 Эти данные покрывают 51 авторитарное государство (диктатуры страха и диктатуры обмана) и больше 90 демократических стран.

В первом приближении можно посмотреть, как меняются средние уровни одобрения деятельности лидеров в зависимости от типа политического режима. Каждый год Институт Гэллапа задает респондентам следующий вопрос: «Одобряете ли Вы работу руководства страны?» Респонденты могут выбрать из ответов «да», «нет» и «не знаю». Получив среднее число ответов «да» для каждого лидера за все годы его правления, по которым имеются данные, мы получим его средний рейтинг. У диктаторов обмана в 2005–2015 гг. этот показатель составил в среднем 55 %, у гибридных диктаторов – 52 %, у диктаторов страха – 51 %. Средний рейтинг демократических лидеров – всего 41 %145. Конечно, это довольно примитивная проверка, но и она подтверждает наше предположение о том, что диктаторы обмана обычно пользуются большей популярностью, чем руководители демократических стран.

Но можем ли мы доверять социологическим опросам? Их данные нелегко интерпретировать даже в демократических странах, а в несвободных обществах – во много раз сложнее. Институт Гэллапа несколько десятилетий проводит свои исследования, а его Всемирный опрос пользуется большим уважением. И все же респонденты в авторитарных режимах могут бояться отвечать честно особенно на чувствительные вопросы, например, о качестве работы правительства. Результаты могут быть смещены из-за большой доли социально приемлемых ответов. Опасаясь негативных последствий в случае, если о недовольстве станет известно, респонденты могут делать вид, что самопровозглашенный лидер их устраивает больше, чем на самом деле.

Один из способов это проверить – посмотреть на число уклонившихся от ответа. Если люди боятся отвечать «нет» на подобный вопрос, они либо вовсе откажутся это делать, либо выберут вариант «не знаю». Будет показательно, если в авторитарных режимах – особенно в диктатурах страха – уклоняющихся от ответа окажется больше, чем в демократиях. Но в данных GWP такой закономерности нет. Людей, которые на вопрос об одобрении деятельности лидера выбрали вариант «не знаю» или отказались отвечать, везде было примерно одинаково: 9 % в диктатурах обмана, 7 % в гибридных режимах, 8 % в диктатурах страха и 9 % в демократиях.

Чтобы оценить степень смещения, вызванного представлениями о социально приемлемых ответах, ученые используют метод, который называется «списочный эксперимент». В социологической анкете среди безобидных вопросов – «вы любите чай больше, чем кофе?» – прячется вопрос на чувствительную тему: «как вы считаете, президент хорошо выполняет свою работу?»; респондента просят лишь сказать, на какое число из вопросов в списке он ответит утвердительно. По ответу конкретного человека нельзя определить, одобряет он работу президента или нет: возможно, те, у кого меньше ответов «да», просто любят кофе! Но если у исследователей есть данные о том, как в среднем распределяются предпочтения респондентов по напиткам, можно сделать заключение и о среднем уровне одобрения президента. Затем, сравнивая полученные результаты с цифрами ответов на прямо заданный вопрос о поддержке, можно оценить, в какой степени завышен рейтинг лидера.

В 2014–2015 гг. социологи провели восемь списочных экспериментов, чтобы замерить уровень популярности Путина в России. Оценки того, насколько завышен его рейтинг в соцопросах, варьировались от 6 до 43 процентных пунктов, а средний показатель составил 18 процентных пунктов146. Безусловно, мы должны относиться к вероятности социально-приемлемого смещения всерьез. Но для нас в контексте этой книги важнее то, что и после корректировки на эту систематическую ошибку «истинная» популярность Путина оставалась очень высокой. С поправкой на социально-приемлемые ответы и после усреднения по результатам всех восьми опросов средний уровень одобрения Путина составил 66 %.

Мы говорили, что в диктатурах обмана жестокие репрессии контрпродуктивны. Они мешают образу диктатора как компетентного демократического лидера. Найдутся ли этому подтверждения в опросах общественного мнения? Конечно, даже если мы правы, доказать это будет нелегко. Из страха жестоких репрессий респонденты будут представлять все в радужном свете, даже если бы они хотели ответить отрицательно. В действительности, судя по результатам GWP, возмущение, которое вызывает у респондентов государственное насилие, перевешивает желание избежать рисков, связанных с правдивым ответом. Мы использовали собственные данные о государственных политических убийствах, чтобы измерить уровень жестокости репрессий. За исключением тех лидеров, чей срок пришелся на этнические гражданские войны (в таких условиях им прощают даже значительное насилие к представителям враждебных этнических групп), у автократов, допустивших большее число политических убийств, рейтинг, как правило, был ниже147. Популярность менее жестоких диктаторов лежала в широком диапазоне – в конце концов, есть много способов ее лишиться. Но за исключением одного военного этнического конфликта, в рассмотренном периоде не было диктаторов, при которых совершались бы государственные политические убийства, а они сами оставались бы популярными. Нельзя сказать, что эти рассуждения что-то однозначно доказывают. Однако они не противоречат идее о том, что диктаторам недавнего прошлого приходилось выбирать: власть, держащаяся на страхе, или популярность. Но не то и другое вместе148.

Данные говорят о том, что диктаторы обмана обычно популярнее демократических лидеров. Мы предположили, что их высокие рейтинги объясняются манипулированием СМИ. Чтобы проверить эту гипотезу, давайте вновь обратимся к GWP и исследованиям Freedom House, которая ежегодно измеряет степень свободы СМИ в разных странах. Мы сопоставили их оценки масштаба цензуры с рейтингами руководителей государств149. GWP содержит данные за много лет, поэтому мы не брали в расчет показатели, остающиеся неизменными для конкретной страны в течение всего периода времени, и сосредоточились на том, как изменения уровня цензуры отражаются на популярности лидера150. При этом мы делали поправку на экономические показатели, электоральный цикл, уровень политических репрессий и другие факторы, потенциально влияющие на уровень одобрения.

Как и ожидалось, популярность недемократических лидеров была тем выше, чем более ограниченной была свобода СМИ. Приведем пример: индекс цензуры Freedom House в Эквадоре в 2007–2014 гг., по мере того как Рафаэль Корреа усиливал контроль над прессой, вырос на 23 пункта по 100-балльной шкале. Наша статистическая модель на этом основании спрогнозировала рост политического рейтинга Корреа на 9 пунктов – и именно такой прирост был зафиксирован в опросах Института Гэллопа. Мы не можем утверждать, что рейтинг зависит от цензуры; возможно, все наоборот – чем популярнее лидер, тем строже у него цензура. Но полученные результаты согласуются с нашей теорией.

Мы также считаем, что диктаторам обмана выгоднее цензуру скрывать. Они не смогут выдать себя за компетентных руководителей-демократов, если народ узнает, что их критиков заставляют молчать. Поэтому они контролируют СМИ тайно, а значит, их популярность должна упасть, если об этом станет известно. Чтобы проверить наше предположение, мы снова обратились к GWP. В одном из вопросов респондентов спрашивают, «много» ли, с их точки зрения, «свободы» у СМИ в их стране. На базе статистики ответов мы рассчитали «субъективный уровень цензуры». При заданном объективном уровне цензуры (по оценке Freedom House) рейтинг лидера оказывается ниже, если больше людей считает, что власти ограничивают работу СМИ. Рост показателя «субъективный уровень цензуры» на каждые 10 процентных пунктов соответствует снижению рейтинга лидера примерно на 3 процентных пункта. В современном мире, чтобы лидер оставался популярным, давление на СМИ не должно бросаться в глаза151.

У интернет-цензуры такая же задача – поднять диктатору рейтинг. Мы нашли некоторые данные, которые говорят об эффективности этого подхода. Google, Twitter и другие интернет-компании отчитываются о том, как часто иностранные правительства просят их удалить определенный контент. Например, в 2019-м компания Google получила 30 000 подобных запросов. Частоту их поступления мы решили использовать как показатель цензурной активности государства в интернете. В последние годы в недемократических режимах усиление онлайн-цензуры соответствовало росту рейтингов лидера152. Так как данных об ограничениях в интернете мало, мы не готовы однозначно интерпретировать эту взаимосвязь, но и она согласуется с нашей теорией.

Зависимость между цензурой и поддержкой действующих руководителей была выявлена и в других исследованиях. Политологи Джеймс Холлиер, Питер Розендорфф и Джеймс Вриланд показали, что в менее прозрачных автократиях, которые почти не раскрывают свои экономические показатели, массовых протестов меньше153. Политологи Пиппа Норрис и Рональд Инглхарт изучали этот вопрос с помощью другой цензурной метрики и другого социологического опроса. Как и мы, они установили, что доверие к правительству выше в странах, ограничивающих работу СМИ, например, в Китае и Вьетнаме, чем в странах, где у прессы больше свободы, например, Франции или Германии154.

Другие косвенные подтверждения можно найти в исследовании, которое Сергей провел совместно с экономистами Екатериной Журавской и Никитой Мельниковым155. Они изучили проникновение технологии 3G (сотовой связи третьего поколения, благодаря которой широкополосный интернет появился в мобильных телефонах и планшетах) в различных странах и субнациональных регионах в 2007–2018 гг. Интересно, что как только у людей появился легкий доступ в интернет, они начали перепроверять информацию, которую получали из СМИ. Значит, если поддержка руководства страны держалась на цензуре, распространение высокоскоростного интернета должно было привести к ее сокращению. И данные это подтверждают. В районах, где вместо сигнала «нет сети» появилось покрытие 3G, уровень одобрения деятельности правительства снизился на 6 процентных пунктов156. Так как география внедрения 3G не определялась политическими факторами, вероятно, именно доступ к неподцензурной информации нейтрализовал эффект, который получал режим, манипулируя СМИ157. В государствах с более высоким уровнем цензуры традиционных СМИ, доступ к мобильному широкополосному интернету влиял на рейтинги правительства особенно сильно – но в государствах с цензурой в интернете этого эффекта не было.

Исследования по отдельным странам тоже подтверждают, что контроль над СМИ помогает автократам. Экономисты Рубен Ениколопов, Мария Петрова и Екатерина Журавская изучили феномен телеканала НТВ, который после прихода Путина к власти некоторое время находился в оппозиции158. Как мы уже упоминали, в 2001 году владельца канала вынудили продать акции Газпрому, и с тех пор редакционная политика стала пропутинской. Исследование Ениколопова и соавторов фокусировалось на парламентских выборах 1999 года, когда НТВ жестко критиковал Путина и поддерживал его политических соперников. По данным соцопросов, в районах, где транслировался НТВ, связанная с Путиным партия «Единство» набирала примерно на 9 процентных пунктов меньше. Доступ к вещанию канала в тот момент зависел не от цензуры, а от технологии – его сигнал принимался не везде. Но это дает представление об эффекте цензуры, которую позже ввел на канале Кремль.

Экономисты Брайан Найт и Ана Трибин установили, что в 2007-м в Венесуэле на фоне закрытия оппозиционной телестанции «RCTV» взлетели рейтинги президента Чавеса – но только в тех местностях, где зрители не имели возможности переключиться на другой оппозиционный канал, «Globovisión». Уход из эфира телестанции, критикующей власть, – это хорошо для правительства, но только при условии, что других независимых каналов нет159. Во время выборов 2000 года в Перу граждане, которые, по их словам, каждый день следили за ходом кампании по телевидению, также с большей вероятностью голосовали за Фухимори – по сравнению с теми, кто телевизор вообще не включал; хотя в этом случае трудно сказать, это сторонники Фухимори больше смотрят телевизор – или освещение событий на телеканалах повлияло на неопределившихся и они решили поддержать Фухимори160.

Наконец, из нашей теории следует, что в диктатурах обмана важную роль играет класс информированных граждан. Мы предположили, что эти граждане – с высшим образованием, разбирающиеся в политике – видят лживого диктатора насквозь и противостоят ему. С другой стороны, умелый диктатор обмана использует манипуляции для того, чтобы обеспечить себе поддержку простого народа. Действительно ли в группе информированных граждан диктаторы пользуются меньшей популярностью, чем у народных масс? В качестве грубого критерия для отнесения к информированному классу мы используем высшее образование. Выясняется, что во всех видах диктатур – обмана, страха и гибридных – людям с высшим образованием руководители стран нравятся меньше, чем тем, кто не учился в вузе. Та же картина наблюдается и в несовершенных демократиях (с индексом Polity2 = 6–9). Однако в идеальных демократиях (с индексом Polity2 = 10) высокообразованные люди относятся к действующему лидеру немного благосклоннее, чем менее образованные. В проблемных политических системах больше других слоев общества правительство критикует информированный класс, а в странах с сильной демократией, наоборот, это чаще делает простой народ161.

Подведем итог: в отличие от диктаторов страха XX века, диктаторы обмана сознательно не полностью ограничивают свободу прессы, используют скрытую цензуру и, как правило, не используют насилие (хотя исключения бывают). Они преследуют независимые СМИ судебными исками и произвольно установленными правилами, применяют коммерческое давление и создают искусственные технические барьеры. Они не запрещают критику в свой адрес, но отвлекают от нее внимание аудитории, глушат ее потоками обманчивой информации и дискредитируют источники. Аналогичными методами они ограничивают общественную дискуссию в интернете. Рано или поздно, несмотря на все усилия цензуры, объективно плачевное положение дел в стране будет замечено; однако, судя по данным, какое-то время эти методы работают, успешно подрывая способность лидеров оппозиции мобилизовать граждан на борьбу с режимом. Главная цель диктатора в этом процессе – оставаться популярным у народа, изолируя и лишая влияния информированные группы граждан, которые отлично распознают ложь, транслируемую СМИ.

Замечено, что сходные методы применяются и в несовершенных демократиях162. Ничего удивительного в этом нет. Как мы писали в первой главе, в реальном мире спектр политических режимов содержит много оттенков серого. Такие политики, как Нестор и Кристина Киршнер в Аргентине или Сильвио Берлускони в Италии, манипулировали общественным мнением с помощью инструментов, присущих диктатурам обмана. Киршнеры добивались расположения издателей газет государственными рекламными контрактами, видимо, чтобы те поменьше писали о коррупции163. За годы их правления госрасходы на рекламу взлетели с 16 млн долларов в 2000-м до 919 млн долларов в 2013164. Атака Кристины Киршнер на медиагруппу Clarín, включавшая налоговые проверки по сфабрикованным поводам, персональные оскорбления и один из лозунгов кампании по переизбранию «Clarín врет!», как будто сделана по лекалам из методички для диктаторов обмана165.

В Италии Берлускони контролировал шесть из семи общенациональных каналов телевидения в течение почти всего своего срока в должности премьер-министра – три из них принадлежали государству, а еще три входили в его собственную медиаимперию166. На просочившейся в прессу записи прослушки от 2010 года он яростно кричит, требуя от главы вещательной комиссии, чтобы государственные каналы отменили программы, в которых обсуждаются обвинения его в коррупции167. Когда переход на цифровое вещание внезапно предоставил зрителям доступ к большому числу независимых каналов, поддержка парламентской коалиции Берлускони на выборах сократилась на 5,5–7,5 %; это показатель того, какое влияние на общественное мнение имел контроль Берлускони над СМИ168. В США Дональд Трамп постоянно пытался дискредитировать ведущие СМИ, чтобы лишить их доверия аудитории. Он нападал на журналистов с оскорблениями, обвинял их в распространении «фейковых» новостей и объявлял «врагами народа»169.

И все же в демократиях – даже несовершенных – блокировать работу СМИ сложнее, чем в диктатурах обмана. Кто-то относит это на счет более прочных конституционных механизмов защиты или законов. Конечно, они важны – но их одних недостаточно. Журналистам, юристам, судьям и политикам приходится бороться с попытками деструктивного популиста отобрать у прессы ее свободу. Эта борьба требует организационных навыков, умения разбираться в законах, каналов связи и – как правило – финансовых ресурсов. Кроме того, необходим достаточный спрос на объективные новости и свободу СМИ. Коротко говоря, нужна большая прослойка информированных граждан. Полезна поддержка международных организаций и НКО. Без целеустремленных и компетентных защитников свобода прессы и структуры либеральной демократии остаются лишь словами и схемами в учебниках по основам государства и права. А с ними демократические институты наполняются жизнью. Ни Киршнерам, ни Берлускони не удалось закрепиться во власти. В конечном итоге они ее потеряли – на выборах.

Во главе революции, начавшейся в ночь с 3-го на 4-е февраля 1992 года, встал подполковник Уго Чавес Фриас, коренастый десантник в красном берете. Несколько танков окружили официальную резиденцию президента страны – дворец Мирафлорес в Каракасе, столице Венесуэлы, – и открыли огонь. Но уже через несколько часов операция закончилась провалом. Президент Карлос Андрес Перес ускользнул от заговорщиков и, добравшись до телестудии, выступил с обращением к нации – в костюме прямо поверх мятой пижамы1. К середине утра следующего дня Чавес сдался властям.

Поражение было горьким. Почему мятежники потерпели неудачу? Перес, ветеран венесуэльской политики, был крайне непопулярным; он превратился в символ партийных склок и коррупции. Когда три года назад он отказался от своих предвыборных обещаний и запустил программу мер жесткой экономии при поддержке МВФ, в Каракасе вспыхнули бунты, приведшие к большому числу жертв. На фоне ширившихся забастовок и протестов подскочила инфляция2. Запрос на перемены был по-настоящему массовым. Но молодой подполковник ошибся в выборе метода. Его голова была забита романтическими историями о Симоне Боливаре, революционном борце с колониализмом, и он промахнулся эпохой, переоценив способность группки вооруженных мятежников захватить власть в государстве в конце XX века. Власть Переса над телевидением пересилила винтовки мятежников.

Семь лет спустя Чавес снова штурмовал дворец Мирафлорес. Но в этот раз при поддержке избирателей, а не танков. Прорвавшись к победе в конкуренции с профессиональными политиками и местными знаменитостями, на президентских выборах харизматичный команданте получил 56 % голосов. В его руках оказалось мощнейшее оружие. Следующие 14 лет, по выражению Энрике Краузе, ведущего историка современной Латинской Америки, он «подрывал демократию демократией»3.

Трансформация Чавеса не была мгновенной. Даже после двух лет в подтапливаемой нечистотами тюрьме он продолжал мечтать о революции4. Избавлял Чавеса от этих иллюзий его наставник и ветеран левой политики Луис Микилена. Он предупреждал Чавеса, твердившего о необходимости вооруженного восстания, что того сочтут просто «очередным горлопаном с улиц Каракаса»5. Чавес, опросив своих сторонников, убедился, что Микилена прав. Большинство «не желало насильственных действий». Но те же опросы сулили неплохие перспективы: если Чавес будет избираться, он может рассчитывать на серьезную поддержку6. Чавес решил участвовать в выборах по одной простой причине, вспоминал Микилена: он был уверен, что сможет победить7.

Но для начала следовало поменять имидж. Из военной формы Чавес переоделся в «более-менее стандартный западный костюм», как он сам это называл. (Со временем его вкус дорос до марок Brioni и Lanvin8.) Он смягчил риторику. «Выступления Чавеса часто звучали до крайности агрессивно, – писали его биографы Кристина Маркано и Альберто Баррера. – В его лексиконе было много провокационных и мрачных слов – например, от него нередко можно было услышать слово “смерть”, и этим его кандидатура отпугивала людей»9. Советники велели Чавесу вставлять в свои речи слова, окрашенные надеждой.

Рафаэль Сеспедес, доминиканский политический консультант, отвечал за то, чтобы придать кандидату немного лоска. «Короткая военная стрижка, изнуренное лицо, – вспоминал Сеспедес. – Он… не умел улыбаться»10. Он отправил Чавеса на телешоу, в котором ведущая буквально препарировала биографию команданте. Она ожидала увидеть перед собой неотесанного десантника, а перед ней предстал очаровательный рыцарь: он вручил ей букет цветов и называл «юной дамой» (doñita). И успешно отбился от ее язвительных вопросов11.

Стал ли Чавес демократом? Вряд ли. «Если я попаду в Мирафлорес, – сказал он одному другу, выйдя из тюрьмы, – никто уже не отберет у нас власть»12. Оказавшись во дворце, он не отступал от этого плана. «Оппозиция никогда не вернется к власти, хоть честным, хоть нечестным путем», – уверял он13. Он говорил, что останется на должности «до 2030-го». Выборы 1998 года создали ему «тактическое окно», но он никогда и не предполагал зависеть от «каких-то там заместителей, каких-то губернаторов, вести переговоры»14.

Вместо этого он использовал свою популярность, чтобы разрушить конституционную систему сдержек и противовесов. В момент прихода к власти его поддерживали более 90 % населения15. Понимая, что рано или поздно поддержка начнет ослабевать, он инвестировал свои космические рейтинги в создание более долговечных институциональных преимуществ, сетей сторонников и в контроль над СМИ. Через три месяца на народном референдуме он получил полномочия для созыва конституционной ассамблеи. Избиратели отдали соратникам Чавеса 93 % мест16. Новая ассамблея распустила Конгресс и подготовила проект конституции, который увеличивал срок пребывания президента на посту до 6 лет, снимал запрет на его немедленное переизбрание, давал военным – вероятным избирателям Чавеса – право голосовать на выборах и упразднял Сенат, до того создававший противовес власти президента17.

Избрав послушный новый Конгресс, Чавес с его помощью расширил состав Верховного суда с 20 до 32 судей и провел туда своих сторонников. На первом заседании 2006 года судьи в мантиях стоя исполнили «любимую песенку своего благодетеля “Uh, ah, Chávez no se va” (“О! А! Чавес [никуда] не уходит!”)»18. Его приближенные захватили контроль над венесуэльской золотой жилой – национальной нефтяной компанией PDVSA. На ее доходы Чавес раздавал деньги и посты для борьбы с бедностью. К 2006-му четверо из пяти членов Национального избирательного совета, а также руководитель главного контрольного управления и генпрокурор были чавистами19. Чтобы усмирить критиков, Конгресс принял законы, устанавливающие тюремные сроки для тех, кто демонстрирует «неуважение» к государственным служащим, и разрешающие приостанавливать деятельность СМИ, которые «поощряют, оправдывают или провоцируют нарушения общественного порядка или идут вразрез с интересами национальной безопасности»20.

Отвечая на вопросы о своей приверженности демократии, Чавес никогда не лез за словом в карман. «Меня избирали один, два, три, четыре раза, – говорил он. – В Венесуэле выборы проводятся каждый год». Действительно, за десять лет, с 1999-го по 2008-й, в стране состоялись восемь национальных избирательных кампаний и три раза проходили выборы на региональном или местном уровне21. (В них Чавес потерпел только одно крупное поражение – на референдуме 2007 года.) Его друг Луис Инасиу Лула да Сильва, президент Бразилии и демократ в более привычном понимании этого слова, даже находил в Венесуэле «избыток демократии»22. Но вместо того, чтобы ограничивать произвол лидера, голосования становились инструментом постоянной накачки его популярности и дискредитации оппонентов.

Что до насилия, то он теперь осознавал всю обманчивую полезность этого инструмента. Он больше не применял силу сам, а обращал агрессию оппозиции против нее самой. Когда в 2002-м его противники организовали переворот и на 47 часов отстранили Чавеса от власти, разъяренная толпа пришла требовать освобождения президента, и вся затея провалилась. Это происшествие усилило позиции Чавеса. Он часто поддразнивал своих критиков в расчете на то, что они займут более радикальную позицию и дискредитируют себя сами. «Он никогда не отвечает так, как этого ждут его враги… силой», – объяснял его биограф, Альберто Баррера. И в 1992-м, и в 2002-м «Чавес отступал и сдавался. Но отступая, он побеждает»23.

ВЫБИРАЯ НАРОД

Не только Чавес «подрывает демократию демократией». Сегодняшние диктаторы обмана – мастера такой диверсионной работы. В этой главе мы расскажем, как они укрепляют свою власть с помощью соцопросов и голосований, и проанализируем, почему, несмотря на высокие рейтинги, они обычно фальсифицируют выборы, чтобы гарантировать себе победу. Мы покажем, как они все более искусно имитируют демократические институты. Но сначала давайте обратимся к опыту предыдущих поколений автократов.

Диктаторы страха также иногда объявляли себя демократами. По мнению Геббельса, нацистский режим был «высшей формой современной европейской демократии»24. Муссолини говорил, что фашизм – это «организованная, централизованная и авторитетная демократия»25. Сталин заявлял, что конституция Советского Союза – «самая демократическая в мире»26. Ее утверждению предшествовал марафон всенародных обсуждений: для знакомства граждан с текстом проекта было проведено невероятное число общих собраний – 623 334, в которых приняли участие 80 % избирателей27. А Ким Ир Сен ввел слово «демократическая» в официальное название своего государства.

Впрочем, эти руководители вовсе не имели в виду плюралистическую демократию, в которой разные партии представляют разные группы людей и идеи, конкурируя на выборах. Они с презрением высказывались о «декадентских» народных правительствах западных стран. Гитлер иронизировал насчет «парламентской демократии, при которой все имеют право голоса, но ничто не решается»28. Аугусто Пиночет в Чили смеялся над «классическим либеральным государством, наивным и бесхребетным»29. Антониу Салазар, много лет правивший Португалией, по собственным словам, был «противником парламентаризма до мозга костей»30. «Мы не верим, что государством можно управлять в кабинке для голосования», – усмехался испанский генерал Франко31.

Они хотели другой демократии – такой, которая была бы построена на принципах политического единства. Вслед за Карлом Шмиттом, немецким теоретиком права и критиком либерализма 1920-х годов, они отвергали связь между демократией и определенным способом прихода к власти. Для них она означала лишь тождественность цели лидера целям его последователей32. При демократии от диктатора требовалось выявить «истинную» волю народа – и воплотить ее.

Некоторые автократы вообще не проводили выборов на национальном уровне. Как и Франко, Мао Цзэдун недолюбливал кабинки для голосования. «У революции нет времени на выборы», – сострил Фидель Кастро, хотя позднее разрешил однопартийные выборы в законодательный орган страны33. Другие проводили безальтернативные выборы: на каждое место претендовал только один кандидат. В Советском Союзе несогласные иногда отказывались голосовать или вычеркивали имя кандидата в бюллетене. Но так поступали немногие, по крайней мере, если верить официальным результатам подсчета голосов.

На выборах в Верховный Совет в 1946–1984 гг. единый список кандидатов набирал 99,16 %–99,95 % при явке 99,74 %-99,99 %34. Сталин, избиравшийся депутатом в 1947 году в Моссовет, превзошел эти показатели, получив 131 % после того, как избиратели соседних округов «самовольно отдали свои голоса в его поддержку»35. В выборах было так мало непредсказуемого, что однажды Политбюро утвердило отчет о результатах выборов за два дня до открытия избирательных участков36.

Исполнение «гражданского долга» не подразумевало особых размышлений. Во времена Брежнева ходил такой анекдот: работник избирательной комиссии ругает гражданина за то, что тот остановился почитать список кандидатов. «Я просто хотел узнать, за кого я голосую», – объясняет избиратель. «Сколько раз можно повторять, – отвечают ему, – голосование тайное!»37

Саддам Хуссейн был возмущен, узнав, что на организованном им референдуме в 1996 году его поддержали только 99,9 % проголосовавших. Он обвинил партийных организаторов кампании в том, что те не смогли убедить несколько тысяч иракцев проголосовать «за»38.

Подобные электоральные процедуры не имели ничего общего с избранием руководителей страны. Они преследовали другие цели. Во-первых, как и парады, и демонстрации, они прославляли режим и олицетворяли провозглашаемое диктаторами единство с народом. Советские выборы были праздником с «фейерверками, воздушными парадами и фестивалями»39. В провинциальном городке Рыбинске в день голосования в 1963 году избиратели могли посетить ни много ни мало 135 концертов40. В Габоне президентские выборы были чествованием главы государства в буквальном смысле слова: голосование, проводившееся раз в семь лет, президент Омар Бонго назначал на день своего рождения41.

Выборы работали и как пропаганда, особенно в отношении более доверчивых сочувствующих режиму иностранцев. Ведущие западные интеллектуалы славили сталинскую конституционную реформу 1936 года, предоставившую гражданам всеобщее избирательное право при тайном голосовании42. По мнению британских социалистов Сиднея и Беатрисы Вебб, реформа превратила СССР в «самую демократическую в мире страну всеобщих и равных возможностей»43. Бывший президент Танзании Джулиус Ньерере возглавлял страну 21 год, переизбиравшись четыре раза на безальтернативных однопартийных выборах, в том время как в его тюрьмах сидели сотни политических заключенных44. Несмотря на все это, президент Билл Клинтон называл Ньерере «прогрессивным лидером движения за свободу и самоуправление в Африке»45.

Бутафорские выборы наперекор принципам демократии превратились в инструмент контроля над гражданами. На демократических выборах избиратели оценивают лидеров своей страны. В диктатурах страха лидеры страны оценивают избирателей. Человек, отказавшийся поддержать единодушный выбор сограждан, объявлялся «врагом народа» и подлежал «аресту или ликвидации»46. Удивительно, но некоторые советские избиратели все же оставляли на бюллетене неодобрительные отзывы, например: «ты свинья», «лизоблюд», «тявкаешь, как собака» и «нам нужно мясо, а не депутаты». Таких инакомыслящих выслеживали графологи КГБ47. Позднее санкции стали мягче, но даже во времена Брежнева непроголосовавшие студенты исключались из вузов, что ставило крест на их карьерных устремлениях48.

А еще на бутафорских выборах проверялась компетентность исполнителей49. Становилась видна эффективность, с которой госслужащие на местах обеспечивали голоса. Конечно, странно – и потенциально рискованно – использовать выборы для оценки качества бюрократии. Если бы у избирательного процесса не было никаких других целей, возможно, диктаторы предпочли бы соревнования между чиновниками за неполитические показатели. Например, в Китае госслужащих оценивают по региональным темпам роста и другим подобным индикаторам, а коррупцию выявляют по постам в Weibo (китайском Twitter)50. Но раз у диктаторов находились другие причины проводить выборы, такая своеобразная аттестация бюрократии на местах была дополнительным плюсом.

Случайно или намеренно, но иногда это давало гражданам временный рычаг во взаимодействии с властью. В коммунистических странах после сталинизма граждане использовали предвыборный период, чтобы получить потребительские товары, добиться капремонта жилья и других услуг51. В Кении в 1970-е, в Египте при Мубараке и в других странах членам правящей партии разрешалось конкурировать друг с другом на выборах в законодательный орган. Это стимулировало кандидатов вкладывать средства – в том числе из собственных карманов – в кампании с целью добраться до более сочных плодов, растущих на верхушке политического дерева52. А оппозиционным партиям иногда позволялось символически присутствовать в парламенте. Более азартные автократии – например, Фердинанда Маркоса на Филиппинах или Институционно-революционной партии (ИРП) в Мексике, – шли дальше, позволяя независимым кандидатам баллотироваться в президенты при условии, что те проиграют.

Конечно, если допустить оппозиционного кандидата или партию до выборов и затем одержать над ними сокрушительную победу, политические соперники будут деморализованы. Даже если из окончательных итогов будут торчать уши действующей власти, цифры произведут нужное впечатление. По мнению политолога Беатрис Магалони, колоритные избирательные кампании, массовые демонстрации и супербольшинство создавали «публичный образ непобедимости» лидерам мексиканской ИРП53. Амбициозные региональные начальники убеждались, что должны поддерживать партию, иначе у них ничего не выйдет. Противники режима среди военных тоже два раза подумают, прежде чем порывать с режимом. Барбара Геддес с соавторами показала, что диктаторы, которые проводят полуконкурентные выборы, реже сталкиваются с попытками переворотов54.

Диктаторы старой школы и не думали отказываться от власти. «Мы не отдадим свою страну за какой-то крестик в бюллетене, – предостерегал зимбабвийский диктатор Роберт Мугабе в 2008-м. – Что может шариковая ручка против винтовки?»55 И все же некоторые автократы, включая Мугабе, периодически шли на риск и разрешали настоящим оппозиционным партиям участвовать в выборах. Кто-то поступал так от отчаяния, опасаясь прекращения поставок западной помощи. Другие надеялись таким образом предотвратить мятеж. Политическим противникам автократов, планирующим вооруженное восстание, многопартийные выборы предлагали мирную – хотя и неширокую – дорогу к власти. Шансы победить были невелики с учетом того, что все рычаги устрашения и фальсификаций оставались в руках действующей власти. Но и тогда сюрпризы были возможны. Проигрыш на избирательном участке – небольшая неприятность для претендента на власть в сравнении со смертью в случае неудачной попытки переворота, поэтому многим участие в выборах казалось стоящим делом56.

Как и другие политические явления, выборы при диктаторах страха были чреваты применением силы. Сталинский «Большой террор» 1930-х «шел под лозунгом расширения демократии»57. Как мы видели во второй главе, считалось, что казни контрреволюционных «злодеев» и «извергов» полезны для поддержания тонуса избирателей58. Мугабе держал свою винтовку заряженной на случай, если шариковая ручка начнет своевольничать. После того как на президентских выборах 2008 года кандидат от оппозиции добился проведения второго тура, Мугабе устроил кампанию «электоральной чистки», в ходе которой были убиты больше 100 лидеров и сторонников оппозиции59. Его соперник заявил о снятии своей кандидатуры.

Но чаще всего насилие не было на виду – так было спокойнее. Как писал Филипп Шмиттер о диктатуре Салазара в Португалии, выборы действовали на общество «как наркоз»60. В конце длинного дня голосования буфет закрывался, музыканты убирали инструменты, все расходились по домам.

ЭЛЕКТОРАЛЬНЫЕ МАНИПУЛЯЦИИ

Для диктаторов обмана, таких как Чавес и Путин, выборы приобрели новое значение. Они больше не сводились к ритуалам почитания правителя или к отладке машины террора, а стали инструментом перевода популярности в другие формы власти. Они выполняли роль рейтинговых агентств, фиксируя привлекательность диктатора для масс и конвертируя ее в институциональные и политические преимущества. Лидеры, выстраивающие свой образ на отказе от насилия, предпочитали попадать в президентский дворец через кабинку для голосования, а не путем революций и переворотов. Придя к заветной цели, они продолжали вкладываться в народную поддержку и получали свои проценты у избирательных урн.

Гитлер, Сталин и им подобные строили «новый порядок» – арийскую империю, коммунизм, корпоративистскую диктатуру или что-то еще. А диктаторы обмана декларируют приверженность демократии – только ее надо приспособить к местным условиям или к ней нужно двигаться постепенно. «…Демократия – это не начало пути. Демократия для нас – это конец пути», – объяснял президент Казахстана Назарбаев в 2013 году61. Россия, говорил президент Путин, «будет самостоятельно определять для себя и сроки, и условия движения по этому пути [к демократии]»62. Все они как будто повторяют за святым Августином молитву о целомудрии в немного измененном виде: «Господи, дай мне демократию – только не сейчас!» В отличие от своих предшественников, диктаторы обмана декларируют уважение к парламенту и делают вид, что томятся в ожидании результатов выборов. Если возникают сомнения в их искренности, они обвиняют в лицемерии западных критиков, которые корчат из себя идеальных либералов, в то время как сами плюют на мнение меньшинства избирателей и грубо расправляются с протестами. После смерти Ганди, по едкому замечанию Путина, ему и поговорить не с кем, потому что чистых демократов среди мировых лидеров, кроме него самого, не осталось63.

Автократы наших дней не признают себя автократами; их конституции переполнены политическими правами граждан. Правоведы Дэвид Лоу и Мила Верстиг провели инвентаризацию. Они подсчитали, сколько из 15 основных прав и свобод вписаны в основных законах 188 стран, принятых после 1946 года. Они включили в свой список, в частности, свободу прессы, свободу собраний, избирательное право, свободу передвижения, равенство полов в трудовых отношениях и право на свободу от пыток. В 1981-м в конституциях невоенных диктатур содержалось в среднем 7,5 из этих свобод; к 2008-му показатель вырос до 11,264. Стоит ли говорить, что на практике эти права обычно не защищены. Зато диктаторы всегда могут указать критикам на либеральные положения своих законов.

Диктаторы обмана в большей степени, чем их предшественники, стараются поддерживать на выборах видимость соперничества65. Классические диктаторы страха запрещали оппозиционные партии и кандидатов – в отличие от них, диктаторы обмана разрешают некоторым представителям оппозиции участвовать в выборах. Классические автократы, не моргнув глазом, приписывали себе до 100 % голосов – диктаторы обмана предпочитают выигрывать с подавляющим, но более правдоподобным большинством голосов, обычно в диапазоне от 60 % до 75 %. По замечанию политического консультанта Вячеслава Никонова, главной трудностью президентских выборов в России 2004 года было «не получить слишком много». Чересчур высокий результат за Путина испортил бы общую картину. «75 было бы слишком, – объяснял Никонов. – А 72 – в самый раз»66. Президент Беларуси Александр Лукашенко утверждал, что на выборах 2006-го скомандовал занизить истинный уровень своей поддержки с 93 % до где-то 80 %, «потому что за 90 психологически не воспринимается»67. Он назвал новый, более низкий результат «европейским показателем»68.

Такие победы с крупным, но не экстремальным результатом укрепляют позиции лидера с нескольких сторон. Большой перевес на парламентских выборах даст действующей власти достаточно мест, чтобы проводить конституционные поправки. Часто для этого необходимо две трети голосов. В то же время внушительные победы производят и временный психологический эффект. Они мобилизуют граждан на поддержку проектов диктатора, дают основания говорить о легитимности своего мандата и деморализуют оппозицию69.

В демократических государствах победители получают мандат на проведение конкретной политики. В диктатурах обмана победители используют мандат от избирателей, чтобы устранить ограничения своей власти. Раз за разом выборы открывают дорогу к изменению конституции. Избравшись в 1998 году, Чавес немедленно созвал конституционную ассамблею, чтобы расширить президентские полномочия. Почитатели его таланта, левые политики Рафаэль Корреа и Эво Моралес, проделали то же самое. После венгерских выборов 2010-го Виктор Орбан реформировал конституционный суд, отправил на пенсию сотни судей и – через год после победы – принял новую конституцию70. Со вторым переизбранием в 2018-м он получил, по его собственному выражению, «мандат начать новую эру» через переустройство культуры и общества71. Его команда захватила сотни газет, переписала учебные планы для школ и выдавила Центрально-европейский университет из Будапешта72.

В России за каждой внушительной победой Путина следовало расширение его власти. После переизбрания в 2004-м он отменил губернаторские выборы. В 2008-м ограничения на повторное занятие должности не позволили Путину баллотироваться снова, и избиратели проголосовали за его альтер-эго Дмитрия Медведева. Через несколько месяцев срок полномочий президента был увеличен на два года, а срок полномочий парламента – на один73. Победа Путина в 2012-м обернулась шквалом законов, направленных против оппозиции74. После перевыборов 2018-го из-за роста недовольства, вызванного повышением пенсионного возраста, случилась заминка. Но уже в начале 2020-го Путин протащил поправки в конституцию, которые разрешали ему баллотироваться снова в 2024-м и в 2030-м. (Без этих поправок ему пришлось бы уйти с должности в 2024-м.)

У таких тиранов, как Сталин, и бандитов, как Мугабе, выборы и насилие связаны друг с другом. Но диктаторы обмана знают, что видимые репрессии вредят их популярности. Особенно они стараются не замарать рук в предвыборный период. Мы уже отмечали во второй главе, что в применении насилия они традиционно обвиняют оппозицию. Чавес эксплуатировал историю путчистов, поднявшихся против него в 2002-м. Путин выставлял своих критиков революционерами, которые забрасывают полицейских камнями и намерены погрузить Россию в хаос75. Когда новые диктаторы все же используют силу, они делают это под предлогом защиты свободного правления. Самопереворот Фухимори в 1992 году, по его уверению, был «жизненно важен для обеспечения законной и эффективной демократии»76.

Отказ от насилия оставляет им широкий выбор из других альтернатив. Избирательные кампании для диктаторов обмана, по выражению российского политического консультанта Глеба Павловского, – это «спецоперация с применением медиатехник»77. Власти всегда относятся к пропаганде и цензуре внимательно, а перед выборами особенно. Павловский и его коллеги к грязным трюкам из западной практики добавили много собственных изобретений78. И все же там, где было возможно, они действовали законными методами, чтобы не провоцировать оппозицию. Как объяснил Сергей Марков, еще один советник Кремля: «те проблемы, которые можно решить демократически, решаются демократически. Те, которые нельзя… решаются по-другому»79.

Попав в президентский дворец, диктаторы обмана сначала устанавливают правила, а потом манипулируют ими. Они допускают до выборов безопасных кандидатов от оппозиции, но действительно популярных политиков отстраняют по техническим основаниям. Так же, как они сначала разрешают работу нескольким критически настроенным изданиям, но потом все равно преследуют их, диктаторы обмана сначала разрешают нескольким оппозиционерам зарегистрироваться в качестве кандидатов, а потом срывают их избирательную кампанию. Они вынуждают СМИ не писать об этих политиках, а бизнес – отказывать им в аренде помещений для проведения встреч с избирателями, и дискредитируют их с помощью слухов и дезинформации.

К тому же они без зазрения совести жонглируют электоральными правилами80. Благодаря целенаправленным манипуляциям с правилами, Чавес превратил 66 % отданных в его поддержку голосов в 93 % мест в конституционной ассамблее. Избирательная система Сингапура позволяет проделать то же самое. Хотя в 2011-м доля голосов за правящую Партию народного действия упала до 60 %, ей все равно досталось 93 % мест в парламенте81. В 2014-м в Венгрии блок Орбана получил 90 % мест по одномандатным округам, набрав в них всего 45 % голосов82. (А с учетом результатов по партийным спискам альянс Орбана получил 67 % мест при 45 % голосов избирателей.83)

Почти во всех избирательных системах образуется диспропорция между процентом отданных голосов и количеством полученных мест. Но мало где этот разрыв так велик, как в Сингапуре, России, Малайзии и Венгрии84. Чтобы обеспечить и закрепить эти преимущества, диктаторы постоянно переписывают правила. В России каждые парламентские выборы в 2003–2016 гг. проходили по новой процедуре. Неизменной оставалась только победа партии Путина.

Орбан придумал еще одну схему: дополнить голоса избирателей на родине голосами диаспоры. После того как он предоставил гражданство этническим венграм, проживающим на территориях, которые страна потеряла по итогам Первой мировой войны, больше 90 % новых избирателей благодарно поддержали его блок85. В 2020-м Путин предложил гражданство 10 млн этническим русским, русскоговорящим и членам их семей, живущим в соседних странах, возможно, в расчете на похожие дивиденды86.

Иногда, не желая иметь дело с настоящими политическими соперниками, диктаторы фабрикуют оппозицию сами. В Сингапуре преемник Ли Куан Ю, Го Чок Тонг, ввел «назначаемых» членов парламента, исполнявших роль парламентской оппозиции87. Представители, которых выбрали бы избиратели, сказал Го, это «не те люди, которых я бы включил в систему сдержек и противовесов»88. И добавил, что не верит в «постоянную грызню и драки за власть»89.

Другие диктаторы обмана кооптировали или просто перехватывали действующие оппозиционные партии. В 2011-м в Казахстане помощники Назарбаева тихо передали руководство партией «Ак жол» – на тот момент оппозиционной – лоялисту. А бывший лидер «Ак жол» получил «непыльную работу в правительстве»90. В путинской России кооптированные партии даже проходят под общим названием: коммунисты, партия «Справедливая Россия» и националистическая ЛДПР известны как «системная оппозиция», чтобы отличать их от тех оппозиционеров, которые не просто притворяются оппозицией, регулярно голосуя за правительственные законопроекты, а всерьез выступают против правительства91.

Власть диктаторов обмана зависит от их популярности. Поэтому они ее тщательно отслеживают. В отличие от автократов прошлых лет, которые в лучшем случае баловались социологией, современные лидеры глубоко вникают в данные соцопросов. Например, Кремль еженедельно заказывает федеральные соцопросы по широкому кругу тем у двух исследовательских организаций92. Периодически к ним добавляются репрезентативные региональные опросы, а также секретные опросы по конкретным темам93. В то же время ФСО (Федеральная служба охраны), спецслужба Кремля, проводит собственное нестандартное зондирование общественного мнения – около 500 измерений в год, привлекая к отдельным из них до 50 000 респондентов94. Как и Путин, Фухимори «имел психологическую зависимость от соцопросов»95. Его тайная полиция, SIN, проводила многочисленные «дорогостоящие и сложные» исследования и наняла аргентинского консультанта Саула Манкевича для организации фокус-групп. А начальник службы безопасности Фухимори Владимиро Монтесинос попросту отправлял агентов SIN собирать ценную информацию под видом таксистов, болтающих в дороге с пассажирами96.

Как и в случае выборов, диктаторы обмана используют результаты соцопросов, чтобы подвести базу под расширение своих полномочий. Если респонденты одобряют какой-то недемократический или незаконный шаг, автократы не теряют времени даром. Прежде чем принять решение об аннексии Крыма в 2014 году, Путин проводил опросы и на полуострове, и в России97. Самопереворот Фухимори в 1992-м также опирался на результаты соцопросов, показавших, что граждане разочарованы работой Конгресса, судебной власти и оппозиционных партий98. Вслед за армией в столицу входили социологи99. Они зафиксировали широкую поддержку Фухимори, которую он мгновенно превратил в орудие пиара. Не было никакого переворота, утверждал Фухимори, все сделано в рамках демократических процедур. Демократия, сказал он, означала «уважение к мнению общества»100. Многих это объяснение устроило. В более поздних опросах «большинство перуанцев соглашались с тем, что правительство Фухимори было “демократическим”»101.

Независимые службы общественного мнения, как и оппозиционные газеты или блогеров, можно использовать ради их репутации. Критики Фухимори высказывали претензии к методологии опросов, показавших взлет его популярности, но их усилия «ни к чему не привели»102. Альфредо Торрес из агентства социологических исследований Apoyo осудил действия Фухимори. Но он «настаивал на том, что данные его соцопросов точны» и что переворот действительно пользовался поддержкой103.

Рафаэль Корреа также мастерски манипулировал данными опросов. Кэтрин Конеген восхищалась тем, как быстро лидер Эквадора «освоил искусство мобилизации общественного мнения с помощью соцопросов, СМИ и уличной агитации, чтобы дезориентировать, деморализовать и дезорганизовать политических оппонентов». У эквадорцев никогда «не было президента, настолько увлеченного коммуникациями и пиаром и настолько искушенного в их использовании»104. Подобно американским президентам, Корреа гордился тем, что его «избирательная кампания никогда не заканчивается»105.

Диктаторы обмана вкладывают в соцопросы много сил и средств, а значит они относятся к ним хотя бы до некоторой степени серьезно. Конечно, они притворяются государственниками, озабоченными исключительно национальными интересами, хотя в действительности они популисты, держащие нос по ветру. Но периодически диктаторы обмана признаются в том, что рейтинги им небезразличны. «Конечно, мне [их] приносят, – допустил Путин в 2013-м. – Я смотрю и – в общем – обращаю на это внимание»106. По словам кремлевского консультанта Глеба Павловского, после прихода к власти Путин еще несколько лет опасался, что в любую минуту его рейтинг обвалится107. Он не был уверен в прочности своей поддержки. Но благодаря хорошим показателям в экономике в первые годы его правления, а позднее – манипуляциям и аннексии Крыма, в последующие два десятилетия его рейтинг сохранялся на уровне выше 60 %.

В демократиях политики используют соцопросы, чтобы определить, какую политику приветствуют граждане, и разработать соответствующие меры. Время от времени диктаторы обмана поступают так же. Российское руководство регулярно отвергает предложение вынести забальзамированное тело Ленина из мавзолея на Красной площади, поскольку оно остается непопулярным108. Но все же в основном современные автократы применяют соцопросы для другого, а именно – чтобы проверить эффективность своих манипуляций. Вот что говорит Алексей Чеснаков, еще один бывший кремлевский консультант: «Когда СМИ под контролем, опросы могут лишь показать, насколько хорошо этот контроль работает. Скажем, человек болеет, а вы заражаете его новыми вирусами и меряете температуру. Градусник покажет, как вирусы подействовали на человека. Соцопросы – не повод менять курс. Они просто показывают, сколько человек приняли ваш сигнал»109.

Популярные диктаторы обмана обычно не возражают против публикации соцопросов. Но если их рейтинги снижаются, перед ними встает дилемма. Обнародование данных навредит их образу. Но если публикацию запретить, граждане сами догадаются, что рейтинги упали. Более того, они могут решить, что рейтинги просели больше, чем в действительности. Лучшая стратегия – как всегда – использовать цензуру исподволь. Близкий к Кремлю Фонд «Общественное мнение» (ФОМ) в начале 2020 года прекратил публиковать электоральные рейтинги Путина, потому что, по его заявлению, пока не ясно, с кем Путин будет конкурировать на следующих президентских выборах110. Раньше почему-то ФОМ это не смущало. Данное решение было принято на фоне снижения рейтингов президента в других опросах до исторических минимумов111. В 2019-м другой исследовательский центр, связанный с властями, ВЦИОМ, после жалоб Кремля изменил свою методологию, и рейтинг доверия Путину сразу взлетел112.

В ходе подготовки к путинскому референдуму 2020 года по внесению поправок в конституцию авторитетные социологические организации старательно избегали публикации любых данных о намерениях избирателей проголосовать определенным образом, либо сообщали вводящие в заблуждение обобщенные результаты. Например, одно агентство заявило, что 61 % респондентов одобряют внесение изменений, включив в это число 31 % относящихся к поправкам нейтрально. После того, как ведущая деловая газета «Ведомости» была передана в управление соратнику Кремля, она перестала печатать результаты опросов общественного мнения. Проявив открытое неповиновение, два специалиста по опросным технологиям собрали средства на независимые соцопросы с помощью краудфандинга113.

МОШЕННИЧЕСТВО И ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯ

Мы уже говорили в четвертой главе, что интерпретировать результаты опросов в несвободных обществах проблематично. Но такие диктаторы обмана, как Путин и Чавес, несомненно были популярны – а в отдельные моменты их популярность зашкаливала. Это признавали даже политические соперники. Один из критиков венесуэльского президента говорил: «Чавеса обожали – по-настоящему обожали – миллионы бедных венесуэльцев; он выигрывал одни выборы за другими полтора десятка лет подряд… его власть держалась не на насилии, а на чистой народной любови»114. Или, как писали в 2019-м эксперты по замерам общественного мнения в России Сэмюэл Грин и Грэм Робертсон, «Владимир Путин – популярный человек»115.

С такими высокими рейтингами эти лидеры могли бы побеждать на выборах честно. Тем не менее они почти всегда использовали какие-то махинации, иногда лишь с минимальными приличиями116. Наблюдатели недоумевали. Подобное поведение кажется нерациональным. Чавес, Путин и другие автократы хотели считаться демократически избранными, законными руководителями государств. Они приглашали международных наблюдателей засвидетельствовать свою победу. Но зачем при этом вбрасывать пачки бюллетеней в урны, подтасовывать результаты и придумывать разные комбинации?

Очевидно, что целью была не только победа. Часто по голосам они намного опережали соперников. Как уже отмечалось, они избегали побеждать с сухим счетом, как диктаторы прошлого, но тем не менее их привлекал солидный результат. Политолог Альберто Симпсер изучил все выборы с признаками фальсификаций, прошедшие в недемократических государствах в 1990–2007 гг. В половине случаев действующие руководители стран выигрывали у ближайшего конкурента с отрывом в 30 процентных пунктов и больше117. В такой ситуации мошенничество используется не ради победы, а чтобы увеличить перевес диктатора118.

Подтасовки были нужны как страховка? Возможно, диктаторы не вполне доверяют соцопросам, фиксирующим их преимущество в гонке. Из-за таких опросов президент Никарагуа Даниэль Ортега переоценил свои силы на выборах 1990 года, когда избиратели выставили его вон119. Бывали и другие прецеденты. Как в 2003-м сказал о Путине один кремлевский консультант: «В его представлении каждый риск должен быть сведен к нулю»120.

Такое объяснение подошло бы для некоторых случаев, но в целом оно выглядит неубедительным. Повторим: диктаторы не фальсифицируют выборы ради победы в напряженной борьбе с другими кандидатами. К тому же из-за фальсификаций риски часто становятся выше. От Филиппин в 1986-м до Югославии в 2000-м грязные выборы провоцировали волнения, приводившие к отставкам действующих руководителей121. Если бы диктаторы стремились защитить себя, они наверняка получше бы скрывали следы. Известно, что озвученные чиновниками данные о голосовании на выборах в России в 2011-м были такими нелепыми, что стали интернет-мемом. Протестующие делали плакаты с графиками распределения голосов, чтобы показать, насколько математически несостоятельными были официальные результаты. Глава Центральной избирательной комиссии России Владимир Чуров получил прозвище «волшебник» за то, что у него «голоса то появлялись, то исчезали»122. Перед каждыми выборами заслуживавшие доверия газеты писали, что Кремль требует обеспечить своим кандидатам высокий процент голосов. В 2018-м, например, главный политический советник Путина собрал губернаторов и обязал их организовать 70-процентный результат при 70-процентной явке123.

Еще одно возможное объяснение: сами диктаторы предпочли бы респектабельную победу с небольшим перевесом, но их подчиненные соревнуются в том, кто принесет начальнику больше голосов, и все заканчивается фальсификацией оглушительной победы. Данные подтверждают, что в российских выборах сверхусердные чиновники сыграли определенную роль124. И все же, если бы лидеры хотели уменьшить свой отрыв от соперников, они могли бы просто наказывать тех чиновников, кто украл у других кандидатов «слишком много» голосов. Однако на деле наказывают «недобравших»125. И как уже отмечалось, требования высоких результатов часто исходят непосредственно от Кремля. Адресатами фальсификаций могли бы быть бюрократы: скажем, их нужно убедить в том, что действующий лидер неизбежно выиграет, а следовательно, именно он потом будет карать и миловать126. Но если лидер действительно популярен, все и так знают, что он победит на выборах.

Многие исследователи сходятся во мнении, что диктаторы открыто мошенничают на выборах, чтобы деморализовать потенциальных политических противников. Если выборы кажутся свободными и честными, у оппонентов есть стимул попытаться расширить базу своей поддержки, приняв в них участие. Но если действующий лидер явно дает понять, что в стремлении удержать власть не остановится перед фальсификациями, организация предвыборной кампании может показаться оппозиции и ее донорам бессмысленной. Сходным образом, если избиратели, настроенные против режима, решат, что их голос не повлияет на результат, они могут не пойти голосовать127. И, наконец, если избиратели оппозиции не придут голосовать, действующему лидеру не понадобятся большие фальсификации.

Наверное, в каких-то случаях эта логика работает. Но для деморализации оппозиции популярному автократу фальсификации не должны быть нужны в принципе. Для этого хватит ее собственных низких рейтингов. К тому же, как уже отмечалось, махинации могут провоцировать протесты. Данные соцопросов подтверждают, что российским избирателям не нравятся подтасовки на выборах128. Путин не утратил власть в результате выступлений граждан против фальсификаций, которые прокатились по Москве после парламентских выборов 2011 года. Но масштаб протестов явно заставил Кремль поволноваться129.

Впрочем, все эти аргументы кажутся убедительными лишь отчасти: зачем же все-таки диктаторам обмана мошенничество с выборами? Один вариант ответа на этот вопрос мы уже давали: завышенный результат нужен для монополизации власти. В частности, он гарантирует диктаторам супербольшинство, необходимое для внесения поправок в конституцию. Победа со значительным перевесом, даже если он обеспечен с помощью вбросов, ослабит переговорную силу сторонников диктатора. Если отрыв минимальный, любой из них может претендовать на то, что внес в нее решающий вклад, – и требовать большей награды. Большое преимущество может облегчить и кооптацию лидеров оппозиции и СМИ. Если диктатор еле-еле вырвал победу, им проще поднять общество на восстание. А так они скорее будут готовы договариваться с победителем.

Вторая причина еще парадоксальнее: даже крупные победы, которые, как считается, не обошлись без махинаций, способны укрепить легитимность лидера. Удивительно, не правда ли? Ведь фальсификации должны подрывать претензии диктатора на власть. Но на поверку это не обязательно так. Наоборот, фальсификации могут повысить доверие к исходу выборов.

Разберем на примере. Предположим, граждане считают, что диктатор завышает свой результат на 10 процентных пунктов. Если выборы проходят честно и он получает 55 %, люди могут решить, что он украл победу, набрав всего 45 % голосов. Но если он добавит ожидаемые 10 % и заявит о победе с 65-процентным результатом, народ будет уверен, что он действительно победил130. Непостижимо, но в этом случае фальсификации поднимут доверие к результатам. И снизят вероятность протестов со стороны избирателей – причем вовсе не потому, что фальсификациями можно запугать, продемонстрировав готовность режима победить любой ценой131. Дело в том, что подтасовки убеждают избирателей в том, что выиграл «правильный» кандидат132.

В то же время признаки жульничества не всегда вредят демократическому образу диктатора, так как многие граждане автократий уверены, что в демократиях фальсификации распространены не меньше. Диктаторы обмана часто приходят к власти после хаотичных демократических правительств, проводивших небезупречные выборы. В сравнении с ними злоупотребления диктатора могут казаться нормальными или даже умеренными. А пропаганда будет твердить, что и западные лидеры занимаются манипуляциями. Иногда сами западные политики помогают продвижению подобных идей. Президент Трамп неоднократно предупреждал о нарушениях на выборах в США к восторгу российских прокремлевских СМИ, с удовольствием цитировавших его высказывания133. На сайте ЦИК РФ утверждается, что в американских выборах Пентагон обеспечивает «почти 100-процентную явку военнослужащих», которые голосуют «под присмотром командиров»134. Венесуэльские чиновники тоже любят заострять внимание на слабых сторонах американской политики. Согласно министру иностранных дел Венесуэлы, во время пересчета голосов во Флориде в 2000 году «на глазах у всего мира совершалось мошенничество колоссальных размеров»135.

Многие граждане в диктатурах разделяют это убеждение хотя бы отчасти. В октябре 2000-го социологи опрашивали россиян, считают ли они возможным, что следующие выборы президента США пройдут с нарушениями? (Заметим: это было до истории с пересчетом голосов за Буша и Гора). За вычетом 28 % ответов «не знаю», тех, кто считал, что фальсификации определенно или вероятно могут произойти, и тех, кто думал, что нарушения маловероятны, было примерно поровну136. В Венесуэле в 2011-м средний респондент оценивал качество демократии в США ниже, чем у себя на родине137. Граждане могут видеть недостатки в своих странах, но при этом предполагать, что такие проблемы есть везде.

Принято считать, что из-за фальсификаций страдает международная репутация диктатора. Они могут вызывать осуждение со стороны международных наблюдателей и санкции со стороны иностранных правительств. Однако, как мы увидим в шестой главе, если нарушения носят ограниченный характер, подобные риски не слишком высоки. Фактически наблюдатели на выборах нередко занимают умеренную позицию, опасаясь спровоцировать бурные протесты или стремясь учесть стратегические интересы своих стран138. И западные правительства готовы не замечать нарушений при условии, что автократы соблюдают все формальности. Для большинства из них с наступлением XXI века «новым главным требованием к выборам стала многопартийность, а не демократия»139.

А вот для непопулярных лидеров фальсификации определено могут быть опасны. Подозрения в том, что действовавшие тогда руководители Грузии, Украины и Киргизии украли выборы, послужили толчком к так называемым «цветным революциям» 2000-х140. У популярных диктаторов, успешно манипулирующих общественным мнением, риски ниже. Те, кто в принципе может выиграть выборы честно, редко сталкиваются с негативными последствиями, если завышают свой отрыв от конкурентов. Электоральные фальсификации выворачивают логику наизнанку. Казалось бы, они должны быть нужны непопулярным диктаторам – и не нужны популярным. Но в действительности фальсификации помогают популярным диктаторам, а для непопулярных они часто опасны – им выгоднее договариваться с оппозицией, не дожидаясь, пока против них поднимут мятеж.

СВЕРИМСЯ С ДАННЫМИ

Как и в предыдущих главах, статистические данные подтверждают переход от диктатур страха к диктатурам обмана. Начнем с выборов: за последние 200 лет они стабильно распространялись по всем типам автократий. За десятилетие, предшествующее 1820 году, лишь в одной из пяти недемократических стран проводились выборы законодательного органа или президента. К 1870-м годам выборы проходили почти в половине таких стран, а перед Первой мировой войной их доля выросла до двух третей. К концу 1930-х цифра поднялась до 75 %. После Второй мировой войны произошло проседание, но потом этот показатель для недемократических режимов стабильно шел вверх, достигнув 85 % в 1961-м и 93 % в 2018-м141.

Конечно, цифры включают и голосования-ритуалы, организуемые многими диктаторами страха. Но менялся также и характер выборов. Многопартийные выборы распространялись по миру автократий параллельно трем волнам демократизации, о которых говорилось в первой главе. Доля недемократических стран, которые в предыдущие десять лет провели хотя бы одни парламентские или президентские выборы с участием оппозиционной партии, стабильно росла и увеличивалась с 14 % в 1820-м до двух третей в 1933-м. В годы Второй мировой войны эта доля сократилась, в послевоенную «вторую волну» слегка подросла, а потом рухнула почти на все время холодной войны, достигнув минимума – 37 % – в 1983-м. Всплеск многопартийных выборов совпал с наступлением эпохи диктатур обмана: в 2018-м году они проводились в 78 % автократий142.

Мы отмечали, что диктаторы страха побеждают с результатом, близким к 100 %, а диктаторы обмана предпочитают более правдоподобные результаты. Так как диктатур страха со временем становится меньше, мы должны увидеть и сокращение числа выборов с аномально высокими результатами. Так оно и есть. В 1960-е, 1970-е и 1980-е победители почти половины всех национальных выборов в недемократических странах набирали более 90 % голосов. Но с тех пор таких крайностей стало гораздо меньше. К 2000-м в недемократических странах победители получали больше 90 % голосов менее, чем в 1/5 всех президентских выборов, и менее, чем в 1/10 парламентских143.

Следуя нашему эмпирическому правилу, можно установить, отличаются ли результаты диктаторов обмана и диктаторов страха. Выясняется, что да. Начиная с 1946-го на президентских выборах диктаторы страха побеждали с результатом выше 90 % в 57 % случаев; диктаторы обмана делали это в 26 % случаев, большинство из которых приходится на ранние годы, а для демократических лидеров этот показатель равен 1 %. На выборах в законодательные органы в диктатурах страха победившая партия набирала 90 % голосов в 55 % случаев, в диктатурах обмана – в 16 % случаев, а в демократиях – ни разу144. Многие диктаторы страха и не стремились придать итогам голосования видимость правдоподобия, а вот диктаторы обмана такую цель, как правило, ставили. Средний результат победителя на президентских выборах для диктаторов страха составил 85 %, для диктаторов обмана – 72 %.

Удается ли диктаторам обмана одурачить граждан? Для ответа на этот вопрос используем данные Всемирного опроса Института Гэллапа (GWP), на который мы уже ссылались в четвертой главе. Респондентов, в частности, спрашивают: «Уверены ли Вы, что в Вашей стране выборы проводятся честно?». Им предлагается выбрать из вариантов «да», «нет» и «не знаю». Мы рассчитали среднее значение для всех доступных опросов для каждой страны в 2005–2015 гг. Первое, что бросается в глаза, – это скептическое отношение к выборам даже в демократиях. Только 46 % респондентов в средней демократической стране (с индексом Polity2 ≥ 6) сказали, что уверены в том, что выборы в стране проводятся честно. Даже в совершенных демократиях (с индексом Polity2 = 10) таких ответов было всего 58 %. Мы уже отмечали, что жители автократий часто считают, что выборы в демократических странах тоже фальсифицируют. Похоже, многие жители демократических стран с ними согласны.

Скептический настрой довольно равномерно распределен по всем типам режимов: честными выборы считают 36 % граждан средней диктатуры страха и 46 % граждан средней демократии. Диктатуры обмана расположились точно посередине с результатом 41 %145.

Это несколько выше, чем уровень доверия к честности выборов в несовершенных демократиях (с индексом Polity2 = 6–9). В этом мире скептиков диктаторам обмана удается продать свои выборы избирателям в среднем так же хорошо, как демократическим руководителям таких стран, как Малави (Polity2 = 6), Грузии (Polity2 = 7), Мексики (Polity2 = 8) и Эстонии (Polity2 = 9).

Мы упоминали несколько технологий, с помощью которых диктаторы обмана манипулируют выборами для защиты своей власти, продолжая при этом выглядеть относительными демократами. Один из приемов – манипуляции с правилами подсчета результатов, которые обеспечивают им еще больший отрыв от конкурентов. Простой способ измерить перераспределение голосов в их пользу – которое достигается изменением границ избирательных округов («джерримендеринг») и другими процедурными уловками – это вычислить разницу между долей кресел в парламенте и долей голосов, которые победившая партия получила на последних выборах. Если при 60-процентном результате партия диктатора получает 60 % мест, проблем нет. Но если ей достается 80 % мест, то 20 процентных пунктов были перераспределены в ее пользу искусственно.

Можно ожидать, что манипуляций с правилами подсчета результатов в диктатурах обмана будет больше, чем в диктатурах страха, которые побеждают в основном за счет прямого недопуска и запугивания. Поэтому в последние несколько десятилетий должен расти разрыв между результатом партий на выборах и долей полученных в парламенте мест. И действительно, среднее перераспределение в недемократических странах, снизившись в период между 1930-ми и 1960-ми годами, затем начало расти и достигло пика в 1990-е. С 1990-х средняя разница между количеством мест и голосов, полученных крупнейшей партией, находится в пределах 10 процентных пунктов146. В номинации «джерримендеринг» приз забирают диктатуры обмана. За весь период 1946–2015 гг. в диктатурах страха средний разрыв между местами и голосами составил всего 1 процентный пункт. Демократии прибегают к подобным манипуляциям несколько чаще: средняя разница в их случае – 6,6 процентных пунктов. А диктаторы обмана побеждают с результатом 11,1 пунктов. В искусстве перераспределения результатов они превзошли даже несовершенные демократии.

Диктатуры обмана используют меньше насилия, поэтому, в соответствии с нашей теорией, они манипулируют СМИ, чтобы обеспечить себе популярность и электоральные победы. Данные, собранные политологами Сьюзан Хайд и Николаем Мариновым, проливают свет на это явление147. Хайд и Маринов установили, в скольких случаях в преддверии выборов, проводившихся в разных странах мира с 1945 года, СМИ обвиняли в том, что они занимают провластную позицию. Как и ожидалось, приписываемая СМИ ангажированность растет в последние десятилетия – с уровня около 30 % на выборах в недемократических странах в 1980-е до более 60 % в 2010-х. Такие подозрения типичны для диктатур страха – все-таки они используют открытую цензуру, и поэтому неудивительно, что ее замечают. Но ранее мы указывали на то, что диктаторы обмана тоже активно манипулируют средствами массовой информации: обвинения в предвзятости СМИ выдвигались в ходе 40 % альтернативных выборов, проводившихся в их странах. Это намного больше 10 % – такого же показателя в демократических режимах148.

Подведем итог: диктаторы обмана выдают себя за убежденных демократов, порой оправдывая свой режим тем, что строительство демократии все еще продолжается. Как и почти все современные автократы, они проводят выборы и допускают до них отдельные оппозиционные партии. Они побеждают в выборах подавляющим большинством голосов, но не с таким сухим счетом, к которому привыкли диктаторы страха. Эти внушительные победы обеспечены – и усилены – манипуляцией СМИ, переписыванием правил проведения выборов и некоторой долей электоральных фальсификаций. Если общество ожидает фальсификаций, совпасть с ожиданиями – значит (вопреки здравому смыслу) закрепить убежденность в том, что победил «правильный» кандидат. В мире, где утвердилось скептическое отношение к политике, многие граждане, живущие при самых разных режимах, сомневаются в честности выборов в их странах. Причем в диктатурах обмана сомневающихся примерно столько же, сколько в большинстве несовершенных демократий.

На первый взгляд кажется, что формально конкурентные выборы должны снижать ресурс живучести автократий. Но на деле там, где они проводятся, автократы остаются у власти по крайней мере столь же долго, сколько там, где таких выборов нет149. Диктаторы обмана превращают избирательную урну в источник своей силы. Они учатся контролировать голосование, чтобы голоса избирателей не получили контроля над ними. Имитация демократии избавляет их от опасностей подлинной демократии. Утвердившись во власти внутри страны, диктаторы обмана должны решить еще одну задачу: как выстроить отношения с внешним миром.

В 1948-м Сталин решил, что Иосип Броз исчерпал его терпение. За четыре года до этого югославский партизан, известный под псевдонимом Тито, освободил свою страну от нацистов. И до сих пор его лояльность вождю мирового коммунизма не вызывала сомнений. Но в последнее время он начал действовать более самостоятельно, защищая интересы Югославии в Албании и Греции и сопротивляясь попыткам СССР внедрить агентов в правящие круги Белграда1. «Пальцем пошевелю, и не будет Тито», – заявлял Сталин2.

Но, кажется, он пошевелил не тем пальцем. Тито пережил несколько покушений на убийство. Один из заговоров состоял в том, чтобы перестрелять югославское Политбюро из автоматов на вилле Тито во время игры в бильярд. По другому плану Тито должны были заразить бактериями легочной чумы3. Сталин, по-видимому, рассматривал и возможность военного вторжения в Югославию, но позднее от этой мысли отказался4. Москва исключила Югославию из Коминформбюро, сталинского клуба союзнических коммунистических стран, и ввела экономическую блокаду5.

Тито, отрезанному от социалистического лагеря и уворачивающемуся от наемных убийц, требовалась новая стратегия. Он выбрал открытый вызов: не отказываясь от коммунизма, он обратился за помощью к идеологическим противникам на Западе. Холодная война набирала обороты, и США, заинтересованные в противостоянии советской экспансии, были рады поддержать отступника. Благодаря демонстративному неповиновению Сталину Тито получил все – от тяжелой артиллерии до истребителей6. К 1955-му размер западной помощи Югославии исчислялся 1,5 млрд долларов7.

Но на этом Тито не остановился. Вынужденно оказавшись в серой зоне между Востоком и Западом, он искал союзников в постколониальных странах «третьего мира». Вместе с президентом Египта Гамалем Абделем Насером и премьер-министром Индии Джавахарларом Неру он основал Движение неприсоединения – международную организацию стран, отказавшихся встать под флаги как Москвы, так и Вашингтона8. Тито получил международное признание и колесил по свету: вот он позирует в традиционном эфиопском головном уборе, а вот – участвует в торжественной процессии по улицам Туниса под дождем конфетти.

Протягивая руку миру, Тито открыл границы своей страны. Чтобы обеспечить приток твердой валюты и уменьшить безработицу, он разрешил гражданам работать на Западе. С конца 1950-х тысячи югославских гастарбайтеров на поездах уезжали в направлении Германии, Бельгии или Швеции, а через несколько лет возвращались домой на машинах, купленных на заработанное9. Великолепное адриатическое побережье Югославии застраивалось курортами, посетить которые Тито приглашал европейских туристов. Число отдыхающих выросло с 40 000 в 1950-м до 3,6 млн в 1967-м10. К концу 1960-х 10 % доходов страны в иностранной валюте приносил туризм.

Люди активно пересекали границы, и Тито не утруждал себя возведением информационных барьеров, типичных для коммунистических стран. В столичных газетных киосках продавались «Frankfurter Allgemeine» и «The New York Times»11. В кинотеатрах шли французские, британские, итальянские и даже голливудские фильмы12. Сам Тито стал своего рода эмблемой китча13. В белом костюме «сафари» и шелковом галстуке он выгуливал на цепи ручного гепарда14. На роскошно-декадентском «Синем поезде» Тито перемещался между своими семнадцатью виллами, дворцами и охотничьими угодьями; в том же поезде он развлекал почетных гостей, от Шарля де Голля до Елизаветы II15. Софи Лорен и Джина Лоллобриджида приезжали к нему на остров Бриони, где он собирал мандарины для детских приютов и делал вино16. Каждый год в день рождения Тито школьники устраивали эстафету от места, где он родился, до забитого зрителями стадиона в Белграде, чтобы в прямом телеэфире вручить эстафетную палочку патриарху17.

Все это было отличным спектаклем. Молодежь слушала западную рок-музыку. Фирма звукозаписи «Jugoton» выпускала пластинки «Битлз», Дэвида Боуи и «Deep Purple». Одним из организаторов народного восстания, которое произошло в Югославии несколько десятилетий спустя и закончилось свержением сербского президента Слободана Милошевича, был серб по имени Срджа Попович. Он вспоминал, что в юности ни он, ни его друзья «почти не ощущали гнета диктатуры, потому что времени едва хватало на классную музыку со всего света»18.

В определенном отношении Тито оставался традиционным диктатором страха. После его разрыва со Сталиным десятки тысяч югославских сталинистов были интернированы в лагерь на острове Голи-Оток, где их «перевоспитывали» с помощью пыток19. Восстановив хорошие отношения с Москвой в 1960-х, он стал специализироваться на заговорах против Запада, военном и промышленном шпионаже, импорте запрещенных технологий и обучении боевиков Организации освобождения Палестины (ООП)20. Иногда его звездные замашки смахивали на полноценный культ личности. И все же он больше напоминал Майкла Джексона, чем Мао Цзэдуна. Тито не отказался от насилия, составлявшего основу классической автократии. Но он привнес в нее элементы, которые одобрили бы диктаторы обмана XXI века.

ВНИМАНИЕ: ВНЕШНИЙ МИР

Главный приоритет любого автократа – внутриполитическая безопасность. Она возможна только при условии, что автократ видит внешнеполитические угрозы и возможности. Из этой главы мы узнаем, как диктаторы обмана взаимодействуют с окружающим миром. В этом их своеобразие проявляется не меньше, чем во внутренних делах. В принципе, им приходится реагировать на те же внешние обстоятельства, что и остальным автократам. Но делают они это с помощью собственных идей и инструментов. Мы проследим, как диктаторы обмана используют манипуляции, введение в заблуждение и кооптацию во внешней политике, и завершим свой обзор, как и в предыдущих главах, статистическими данными.

Диктаторам страха XX века нелегко давались отношения с внешним миром: его невозможно было подчинить своему контролю так, как собственную страну. Но и игнорировать его было нельзя. Некоторым автократам земной шар казался полем боя. Когда они чувствовали уверенность в успехе, они вторгались в соседние страны ради захвата территорий или укрепления авторитета. В глазах других автократов мир был ареной идеологической борьбы. Привлекая к себе союзников, они рекламировали свою политическую модель на всех континентах. Третьи считали, что мир – это источник скверны. В согласии со своими представлениями они возводили крепостные стены и закрывали двери на засов. А самые одержимые захватывали и оборонялись одновременно. Сталин распространил власть СССР на запад и на восток от страны. В то же самое время он надежно запер своих граждан внутри коммунистического блока.

У политики открытости были преимущества. В условиях, когда экономический рост все больше зависел от интеграционных процессов между странами, закрытые экономики были обречены на отставание. Одного участия в торговых отношениях было мало. Новым источником прибыли становились человеческие потоки. Дешевые чартерные рейсы привели к расцвету туризма. В 1950–2016 гг. доходы международной туристической отрасли взлетели с 2 млрд до 1,2 трлн долларов21. Кроме того – как вовремя понял Тито – граждане, работающие за границей, приносят твердую валюту. Международные переводы рабочих-мигрантов выросли с 2 млрд долларов в 1970-м до 656 млрд долларов в 2019-м22. Наконец, появление глобальных СМИ открыло новые возможности для создания привлекательного образа страны.

Но в открытости заключалась и опасность. Впуская иностранцев к себе и выпуская собственных граждан за границу, диктаторы рисковали разоблачением механизмов их власти. Любой мог увидеть, что хвастовство тирана пустое, а жизнь в предполагаемой утопии убога. Кроме того, через проницаемые границы внутрь могли просочиться и подрывные идеи. Да и рабочие-мигранты могли бы отказаться возвращаться домой. Вышло бы неловко – не говоря об утечке человеческого и интеллектуального капитала и, следовательно, о замедлении развития23.

Диктаторы старой школы не понимали, как решить эту задачу. Мало кто заходил так далеко, как Тито. Каждый диктатор сам определял, кого выпускать за рубеж. Одни открывали границы, чтобы выслать «врагов». За первые пять лет у власти большевики вынудили бежать 1,5–2 млн противников революции24. Большевики нанимали иностранные пароходы и на них отправляли в изгнание цвет российской интеллигенции25. Нацисты до того, как перейти к «окончательному решению еврейского вопроса», пытались принудить немецких евреев к эмиграции26. Слабой стороной такой стратегии было то, что она создавала сообщество «врагов» за границей27. Довольно скоро большевики стали ограничивать выдачу выездных виз; к 1922-му было «практически невозможно» покинуть страну28. А нацисты пошли другим, намного более чудовищным путем.

Это был непростой выбор. Стоит ли предоставить оппонентам возможность «выхода» (в терминологии Альберта Хиршмана)? Но тогда они смогут использовать свой «голос» за границей? Может быть, стоит лишить их «голоса», заперев в своей стране?29 Многие диктаторы послевоенного периода выбирали второй вариант. В коммунистических странах Восточной Европы незаконное пересечение границы приравнивалось к измене. В Албании и Румынии за это преступление полагалась смертная казнь; в ГДР пограничники стреляли по тем, кто пытался вырваться на свободу30. В Африке сумасшедший диктатор Экваториальной Гвинеи, чтобы его подданные не сбежали по морю, приказывал разбивать рыбацкие лодки, а вдоль наземных границ рыть траншеи и вбивать в них деревянные колья31. Кубинские власти тоже регламентировали использование рыболовных лодок для предупреждения «незаконной эмиграции»32. В Бирме при генерале У Не Вине, чтобы выдать гражданину паспорт, требовалось согласие всего кабинета министров33. По данным исследователя Алана Доути, к середине 1980-х строгие ограничения на выезд существовали в 21-й диктатуре: почти во всех коммунистических странах и саддамовском Ираке. Еще в 36-ти ограничения были частичным или выборочными34.

Исключения делались в четырех случаях. Во-первых, некоторые автократии в Латинской Америке, Африке и на Ближнем Востоке не запрещали «выход» своим врагам. Бессильный оппонент в далекой столице становился удобным козлом отпущения. Его можно было представить злокозненным экстремистом, плетущим заговоры против своей родины. Некоторые диктаторы шли по стопам большевиков, высылая тех, кто их критикует. При Пиночете многие чилийцы левых взглядов пересекли границу с билетом в один конец35. Кроме того, не у каждого диктатора была возможность контролировать границу на всем ее протяжении.

Во-вторых, некоторые режимы разрешали короткие выезды за границу в пропагандистских целях. В первое время после прихода к власти еще полный амбиций Хрущев отправлял за границу прошедших тщательную проверку «туристов», призванных создавать привлекательный образ СССР. В конце 1950-х небольшие группы специально отобранных советских граждан прогуливались по бульварам Неаполя и Капри36. Они ехали туда не для того, чтобы восхищаться античными развалинами и наслаждаться итальянским мороженым: они были «посланниками социализма». Путеводитель, изданный «Интуристом», требовал от советского туриста «рассказать о … достижениях своей великой страны с любовью и теплотой»37.

К этому моменту Москва транслировала на Западную Европу радиопрограммы на семи языках в объеме 287 часов в неделю38. Советские туристы превратились в лицо страны. Иногда они слишком усердствовали, и это выглядело немного комично. Как пишет историк Энн Горсач, туристы «в буквальном смысле выступали от имени советского социализма: они играли на фортепьяно, исполняли оперы, читали стихи, танцевали»39. Западным экскурсоводам приходилось изыскивать площадки для их импровизированных лекций и концертов.

Третьим исключением были выездные визы для временной работы за границей. Помимо Югославии при Тито, авторитарные режимы в Мексике, Тунисе, Марокко, а позднее и в Португалии и Испании, подписывали с богатыми демократическими странами соглашения о трудовой миграции40. Твердой валютой, в которой поступали денежные переводы от мигрантов, финансировались закупки современного промышленного оборудования на Западе. Открытые для рабочей силы двери также помогали избегать безработицы и снижали риск протестов.

Корыстью мотивировалось и четвертое исключение. Коммунистические лидеры поняли, что за некоторых граждан можно получить выкуп. С 1960-х ГДР, по сути, продавала ФРГ тысячи потенциальных эмигрантов по 2 500 долларов за голову. В 1980-х годах восточногерманские технократы закладывали такие платежи – посредством медного и нефтяного бартера – в бюджеты пятилеток41. Румыния торговала своими гражданами немецкого и еврейского происхождения. «Нефть, евреи и немцы – наши самые важные статьи экспорта», – если верить шефу службы безопасности Иону Пачепе, хвастался Чаушеску42. В 1970-е Советский Союз открыл евреям репатриацию в Израиль. С эмигрантов брали «выездной налог», в теории равнявшийся расходам государства на их образование. Для людей с университетскими степенями сумма могла доходить до 12 000 рублей – около 16 000 долларов по официальному обменному курсу или 80 среднемесячных зарплат43.

Нелегко было и решить, стоило ли пускать иностранцев к себе. Иностранные посетители могли бы послужить пропаганде. Нацисты приветствовали туристов в Третьем Рейхе, предполагая, что те увезут домой самые положительные впечатления. Пока Гитлер готовился к войне, убеждать «иностранцев в том, что нацистская Германия не представляет угрозы миру во всем мире, было жизненно необходимо», пишет историк Кристин Семменс. С точки зрения Геббельса, «принимать туристов – значит заниматься замирением в самом идеальном смысле этого слова»44. Для Франко забота об иностранцах была «формой пропаганды», демонстрирующей «легитимность испанской экономической модели»45. Предполагалось, что по возвращении домой гости расскажут друзьям о «прогрессе, порядке и спокойствии во франкистской Испании»46.

С первых дней советские руководители стремились превратить приезжающих в страну иностранцев в ее апологетов. Сочувствующие писатели, интеллектуалы и прочие путешественники, получавшие приглашения встретиться в Москве со Сталиным, были совершенно им очарованы. Многие выдающиеся люди – от Джорджа Бернарда Шоу и Герберта Уэллса до Пабло Неруды и У.Э.Б. Дюбуа – восторженно отзывались о диктаторе и его системе47. В то же время для обычных советских граждан контакт с иностранцами в 1930-е годы почти всегда означал арест48. Сталин настолько боялся разлагающего действия чужеродных идей, что после победы над нацизмом в 1945-м более 1,5 млн репатриированных советских военнопленных были либо расстреляны, либо сосланы в ГУЛАГ49. Учитывая тяжелейшие потери рабочей силы во время войны, с экономической точки зрения эти расстрелы было невозможно объяснить.

Хрущев открыл границы для небольшого числа западных туристов, а при Брежневе их поток увеличился. Как и прежде, это было сделано, главным образом, в целях пропаганды, чтобы опровергнуть недоброжелательные описания жизни в СССР. Турпоездки иностранцев тщательно планировались. В каждом городе КГБ учил комсомольских активистов, как общаться с иностранной молодежью50. Число туристов выросло с 486 000 человек в 1956 году до более 6 млн в 1988-м, хотя две трети из них были представителями стран коммунистического блока51. Впрочем, страх перед иностранцами никуда не делся: например, в 1963-м большим тиражом была издана книга «Шпионы под маской туристов»52. Запад, как в 1966-м напомнил Брежнев советской молодежи, «был и остается коварным и опасным хищником»53.

Западные туристы нужны были не только для пропаганды – они приносили доход. Большинство диктаторов, правивших в теплых странах, впускали богатых курортников, стиснув зубы и продолжая оберегать население от идеологической и культурной заразы. Консервативные полковники, захватившие власть в Греции в 1967-м, запретили мини-юбки и лекции по социологии54. Но им были нужны источники дохода, поэтому в 1966–1973 гг. число въездных туристов утроилось. Однако, как считали полковники, всему должен был быть предел. Запрещался въезд «иностранцам в грязной или рваной одежде или с длинными волосами»55.

Кроме туристов, еще одной категорией лиц, пересекающих границы, были студенты. В 1968-м во всем мире за пределами своих стран училось меньше полумиллиона человек. К 2017-му студентов-иностранцев насчитывалось 5,3 млн человек – причем примерно половина были выходцами из недемократических государств56. В этой связи перед диктаторами стоял непростой выбор. Учеба на Западе давала доступ к западным ноу-хау и даже политическим технологиям. Исследования говорят, что страны, которые отправляют больше студентов в вузы экономически развитых стран, обычно и сами развиваются быстрее, особенно если молодежь выбирает инженерные специальности57. Но за границей студентов могли превратить в революционеров или даже завербовать иностранные разведки, а вернувшись домой, они могли начать распространять опасные идеи. Такие страхи не были беспочвенными. Экономист Антонио Спилимберго установил, что чем больше студентов из диктатур уезжают учиться в страны демократии, тем выше вероятность демократизации в диктатурах58.

Прием иностранных студентов тоже имеет положительные и отрицательные стороны. Идеологически выверенным преподаванием диктатор может сформировать мировоззрение будущей мировой политической элиты. А дружбу, которая возникает между гостями и принимающей стороной, можно эксплуатировать в дальнейшем. Однако не исключено, что студенты из демократических стран начнут разносить либеральные идеи; кроме того, имея представление о том, как живут люди в других странах, они могут начать уличать диктатора во лжи.

Сначала в Советском Союзе преобладала сталинская ксенофобия. В 1947 году в СССР учились менее 900 иностранцев, в основном из Северной Кореи и балканских государств59. Позднее Москва стала привлекать на учебу элиту постколониальных стран. Хрущев открыл Университет Дружбы Народов и присвоил ему имя убитого по политическим мотивам лидера движения за независимость Конго Патриса Лумумбы. В странах Африки, Азии и Латинской Америки советские посольства раздавали стипендии. К 1988-му в СССР находилось более 80 000 иностранных студентов60. Для тех, кто не мог приехать в СССР, Москва помогала открывать вузы в Гвинее, Мали, Эфиопии, Тунисе и других странах, направляя туда на работу советских профессоров. В одном Алжире в 1980-м преподавало 935 человек61. Встревожившись, Вашингтон также активизировал свою работу в этом направлении.

Параллельно с заманиванием в СССР студентов из стран третьего мира, в 1958-м Хрущев договорился о студенческих обменах с президентом США Дуайтом Эйзенхауэром. Соглашение позволяло советским вузам принять на учебу американских студентов, но в очень небольшом количестве. Даже в 1988-м всего 1 % иностранных студентов в СССР были выходцами из капиталистических стран62. В свою очередь небольшое количество советских граждан отправились на учебу в США. Все они проходили проверку КГБ, а нередко и сами были сотрудниками этого ведомства. Одного из них, Бориса Южина, завербовало ФБР, и он стал двойным агентом. Другие, в том числе Александр Яковлев и Олег Калугин, при Горбачеве и Ельцине выступали сторонниками реформ и политических преобразований.

Другие недемократические государства также отправляли студентов в США. В конце 1970-х купавшиеся в нефтедолларах диктатуры стран ОПЕК вложили часть доходов в заграничное образование для своих граждан. Число саудовцев в американских университетах в 1970–1980 гг. выросло в девять раз. Число иранцев росло еще быстрее и перевалило за 50 00063. Однако иранские студенты, оставшиеся на родине, повлияли на историю своей страны сильнее: они участвовали в революции 1979 года, приведшей к власти аятоллу Хомейни. При исламском режиме очень немногие выбирались на учебу в США.

Хотя диктаторы страха часто не могли определиться в своем отношении к международному туризму и образованию, почти все они испытывали однозначную антипатию к иностранным СМИ. Большинство, если была такая возможность, предпочитало их блокировать64. В СССР глушили радио «Свобода», «BBC» и других вещателей, прорывавшихся через железный занавес. Впрочем, это не всегда срабатывало: в последние годы Советского Союза 50 % советских граждан слушали западные станции по крайней мере раз в неделю65. В Испании Франко глушил вещавшую из-за границы радиостанцию «España Independiente», основанную участниками коммунистического сопротивления. Правительство Пиночета в Чили блокировало программы из Москвы и Гаваны. Куба делала все возможное, чтобы подавить сигнал радиостанций из штата Флорида, отделенного от острова нешироким проливом66. Вплоть до смерти узбекистанского диктатора Ислама Каримова в 2016-м в стране действовал запрет на иностранные СМИ.

Революция спутникового телевидения в 1980-х привела автократов в ужас. Министр иностранных дел СССР Андрей Громыко угрожал сбивать любые западные спутники, которые бы попытались вещать на советскую территорию67. (Пятнадцатью годами раньше КГБ тревожился, как бы пропаганда не проникла в страну на воздушных шарах.68) На Кубе запретили кустарные спутниковые тарелки, заполонившие Гавану в 1990-х69. В Иране и Саудовской Аравии в 1994-м запретили спутниковые антенны, но проконтролировать выполнение запрета оказалось нелегко. К 1998-му 60 % саудовцев владели спутниковыми приемниками70. Ирану удалось замедлить проникновение телесигнала со спутников, но не остановить его. В 2003-м только в Тегеране было почти 150 000 нелегальных спутниковых тарелок71. Впрочем, к тому времени на смену угрозе спутникового телевидения пришла угроза интернета.

Хотя трансграничные потоки людей и информации вызывали у диктаторов XX века сильное беспокойство, самое важное взаимодействие между ними и внешним миром происходило все же в военной сфере. Одни автократы развязывали разрушительные войны: Гитлер вторгся в Польшу, Муссолини – в Эфиопию, Ким Ир Сен напал на Южную Корею, Саддам Хуссейн отправил войска в Иран, а затем в Кувейт. Другие диктаторы избегали крупных международных конфликтов: к примеру, Дювалье (Гаити), Роберт Мугабе (Зимбабве) и Аугусто Пиночет (Чили) не нападали на своих соседей. Всю свою жестокость они обрушивали на соотечественников.

Не ввязываясь в прямое военное противостояние, могущественные диктаторы вели прокси-войны, спонсируя агрессию других государств или помогая повстанцам72. Сталин поддержал войну Кима Ир Сена в Корее. Позднее Москва помогала Северному Вьетнаму вторгнуться в Южный Вьетнам, а арабским государствам – напасть на Израиль. Советский Союз финансировал силы сопротивления Африканского национального конгресса в ЮАР и сандинистов в Никарагуа. Со времен Мао Пекин оказывал содействие антизападным партизанским движениям по всему миру, обучив в 1964–1985 гг., по оценкам, около 20 000 бойцов в не менее чем 19 африканских странах73. Фидель Кастро отправлял кубинских военных на помощь повстанческим движениям в Африке.

Еще одним способом борьбы диктаторов с врагами была поддержка терроризма. Тито и Чаушеску поддерживали отношения с ООП Арафата. Высокопоставленный генерал КГБ Александр Сахаровский утверждал, что захват самолетов – его личное изобретение74. Москва и ее союзники финансировали, обучали и консультировали марксистские группировки вроде итальянских «Красных бригад» и немецкой «Фракции Красной армии», атаковавшие цели на Западе. По словам последнего министра внутренних дел ГДР, Восточная Германия была «эльдорадо для террористов»75.

ВРАЩАЯ ГЛОБУС

В мире проницаемых границ диктаторы обмана по сравнению с предшественниками чувствуют себя довольно комфортно. Кстати, сегодня то же можно сказать и о большинстве сохранившихся диктатур страха. Не считая КНДР и Эритреи, мало кто продолжает держаться за изоляцию. Но диктаторы обмана превратили открытость в оружие.

Большинство из них не имеет ничего против международного туризма. В 2019-м 61 млн человек посетили Венгрию, 26 млн – Малайзию, 24 млн – Россию, 19 млн – Сингапур и 9 млн – Казахстан76. Граждане этих стран также свободно разъезжали по миру: россияне выезжали за границу 45 млн раз, венгры – 25 млн, а казахстанцы и сингапурцы – по 11 млн раз77. Диктаторы обмана приветствуют и международный образовательный обмен. В 2018-м в иностранные вузы поступили 84 000 казахстанцев, 62 000 малайзийцев, 58 000 россиян, 24 000 сингапурцев и 13 000 венгров78. Эти страны открыты и для иностранных студентов. В 2018-м в российских вузах числилось 262 000 иностранцев, 101 000 – в Малайзии и 52 000 – в Сингапуре79.

В современном мире чрезвычайно трудно блокировать информацию из-за границы. Но отдельные диктаторы страха все равно пытаются это делать, хотя бы до некоторой степени. Северная Корея старательно глушит радиовещание из Южной Кореи80. Доступ в интернет в КНДР жестко ограничен, а коротковолновое радио запрещено. Китай блокирует сайты ведущих западных изданий, таких как «The New York Times», «The Economist», «BBC», «Le Monde» и «Емиури симбун»81. Считается, что он также глушит транслируемые из-за рубежа радиопередачи на китайском языке82. Иран старается блокировать спутниковые программы на персидском83.

В свою очередь диктаторы обмана относятся к иностранным СМИ так же, как к внутренним. Они терпят те, которые нацелены на узкие группы интеллектуалов. Диктаторы не запрещают такие издания, а лишь ограничивают их аудиторию. В четвертой главе мы рассказывали о том, как обращался с иностранными газетами и журналами Ли Куан Ю. Когда издание содержало «неверные или тенденциозные материалы» о Сингапуре, он требовал от них напечатать его ответ на критику, ничего в нем не меняя. Если редакция отказывалась, правительство устанавливало лимит на количество продаваемых в стране экземпляров такого издания84. «Мы должны научиться управлять этим бесконечным потоком информации таким образом, чтобы точка зрения правительства Сингапура не подавлялась иностранными средствами массовой информации», – писал Ли в своих мемуарах85. В бедных странах доступ к иностранным источникам новостей ограничивается высокой ценой или языковым барьером не менее эффективно, чем цензурой, не бросая тени на государство. В богатых странах доступ к иностранным информационным каналам приходится ограничивать с помощью «помех».

В военной сфере некоторые диктаторы обмана ведут себя агрессивно. Когда начинает буксовать экономика, они переходят к националистической риторике. Некоторые – включая Путина и Чавеса – обвиняют Запад и изображают свою страну «осажденной крепостью». Однако – за одним или двумя исключениями – данные о войнах и вооруженных конфликтах говорят о том, что за их громкими словами ничего не стоит. Большинство войн и вооруженных конфликтов в последние десятилетия инициировались или диктаторами страха, или демократиями. Мы еще вернемся к этому вопросу в конце этой главы.

Относительная миролюбивость диктаторов обмана может показаться удивительной, ведь внешнеполитический кризис объединяет избирателей вокруг лидера. Фактически диктаторы обмана часто балансируют на грани войны. Уго Чавес поддерживал напряжение на границе с Колумбией, периодически переводя конфликт в фазу эскалации, а затем снижая накал для пущего драматического эффекта. Он четырежды разрывал отношения с Боготой, а потом всякий раз спокойно восстанавливал их в обмен на «мелкие уступки»86. Очевидно, что реальный военный конфликт был бы слишком опасен. Он может как продлить правление диктатора, так и прервать его87. Кроме того, милитаризм входит в противоречие с образом технократа. Пример Путина показывает, что диктаторы обмана иногда прибегают к классической военной силе. Но Путин – исключение, подтверждающее правило. Обладая гигантским ядерным арсеналом, он знает, что ни одна страна не рискнет вторгнуться в Россию ради его свержения. И так или иначе – вплоть до 2022 года – он соблюдал правила диктатур обмана: официальные цифры погибших в Украине и Сирии до 2022-го оставались низкими, поскольку там, где возможно, он использовал наемников и засекречивал данные о потерях личного состава88. Большинство других диктаторов обмана все же боятся потерпеть поражение, и поэтому предпочитают иные, менее опасные инструменты внешней политики для достижения собственных целей.

Какие именно инструменты? Диктаторы обмана адаптируют для решения внешнеполитических задач технологии манипуляций, разработанные для внутреннего пользования. Они стараются воздействовать на общественное мнение за границей современными средствами пропаганды, опробованными на собственных гражданах. Они вербуют и коррумпируют западные элиты примерно так же, как кооптируют образованный класс на родине. У них есть две основные цели: укрепление режима внутри страны и его защита от угроз извне89. Давайте рассмотрим эти цели по порядку.

ИНОСТРАННЫЕ ПОМОЩНИКИ

Для диктаторов обмана внешний мир служит источником союзников, экспертов и других ресурсов, помогающих выстраивать свой образ и манипулировать информацией на родине. Они используют иностранные ресурсы несколькими способами.

Международная поддержка. Уважение, оказываемое лидеру на международной арене, подтверждает его притязания на компетентность. Поэтому диктаторы обмана коллекционируют знаки одобрения со стороны международного сообщества и с гордостью предъявляют их своим гражданам. Визиты Ли Куан Ю на Запад дали массу поводов для льстивых репортажей. Корреспонденты «The Straits Times» в поисках крупиц похвалы изучали под лупой речи и тосты, произнесенные на торжественных ужинах. Как узнавали читатели газеты, по мнению американского президента Линдона Джонсона, Ли Куан Ю был «патриотом, блестящим руководителем и государственным деятелем новой Азии»90. С точки зрения британского премьер-министра Маргарет Тэтчер, он был «исключительно выдающимся» политиком, имеющим «крайне свежий подход»91. Президент Рейган полагал, что Сингапур под управлением Ли добился «ослепительных успехов»92. «Вот ведь какая простая вещь, – цитирует «The Straits Times» новозеландского премьер-министра Дэвида Лонги, – когда думаешь о Сингапуре – думаешь о Ли Куан Ю»93. А чтобы сложилась максимально полная картина, сингапурские журналисты обращались за лестными слухами к анонимным источникам. «Вы не представляете, как тут люди рады поговорить с таким лидером, как ваш премьер-министр», – поделился чувствами один «журналист, освещающий международные отношения», во время визита Ли Куан Ю в Вашингтон в 1985-м. Ли – не то что другие руководители государств – был готов «сразу переходить к сути вопроса»94. В эпоху интернета хвалебные комментарии о диктаторах размещаются на их сайтах. Например, на сайте президентской библиотеки Назарбаева публиковались теплые слова, сказанные президентами, премьер-министрами и генеральными секретарями ООН в адрес первого президента Казахстана95.

Еще один способ продемонстрировать уважение мира к вашей особе – проведение саммитов. Путин потратил почти 400 млн долларов на организацию встречи «Большой восьмерки» в Санкт-Петербурге в год, когда Россия председательствовала в этой неформальной структуре96. Ведущие государственных телеканалов были в восторге. По сообщению «Первого канала», саммит был самым важным мероприятием, которое проводилось в России со времен встречи Сталина, Черчилля и Рузвельта в Ялте. «Теперь Россия формирует экономическую повестку», – торжествовал канал НТВ97. Назарбаев упорно лоббировал председательство Казахстана в Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) – и добился своего. Он использовал это событие, как подтверждение правильности своей политики внутри страны. «Наши достижения признаются во всем мире», – сказал он, обращаясь к группе студентов и рабочих в 2008 году98.

Помимо похвал от иностранных лидеров, диктаторам важно одобрение со стороны международных экспертов. Назарбаев с особым пиететом относился к лауреатам Нобелевской премии. К 2018-му 20 нобелевских лауреатов побывали в столице Казахстана, чтобы принять участие в дискуссиях99. Национальные СМИ с удовольствием цитировали их вежливые комментарии. В 2010-м Финн Кюдланд, лауреат Нобелевской премии по экономике, похвалил то, как Назарбаев отреагировал на мировой финансовый кризис, сказав, что ситуация в Казахстане была «намного лучше, чем в большинстве других стран мира». Роберт Манделл, еще один лауреат, отметил, что реализованные Назарбаевым контрмеры были «абсолютно верными»100.

Третий источник одобрения – селебрити. Конечно, шоу-бизнес привлекает многих политиков. Но именно диктаторы обмана умело культивируют и пожинают плоды таких знакомств. Появляясь на массовых мероприятиях или спортивных соревнованиях рядом с западными актерами или спортсменами, они отбивают критику в свой адрес со стороны правительств тех стран, которые эти знаменитости представляют. Идея простая. Западные официальные лица стремятся затравить диктатора и его страну. Но западная общественность – и ее самые яркие представители – эти нападки не поддерживают.

Тито приятельствовал с кинозвездами. Ричард Бертон и Элизабет Тейлор бывали на его вилле на Адриатике. Валлийский актер даже сыграл роль Тито в приключенческом фильме о Второй мировой войне101. Современные диктаторы обмана поступают так же. Путин свел дружбу с французским актером Жераром Депардье и героем боевиков Стивеном Сигалом102. К Уго Чавесу приезжали Шон Пенн, Дэнни Гловер, Тим Роббинс, Кевин Спейси и супермодель Наоми Кэмпбелл103. Певец Гарри Белафонте в одной из передач Чавеса заявил, что «не сотни, не тысячи, а миллионы американцев… поддерживают вашу революцию»104. Диего Марадона, звезда аргентинского футбола, призвал венесуэльцев разрешить Чавесу отменить ограничения на количество президентских сроков и снова выдвинуться в президенты; его выступление на стадионе Каракаса сопровождалось фейрверком и запуском в воздух красных надувных шариков105. Даже премьер-министр Венгрии Виктор Орбан нашел поддержку в лице Чака Норриса, киноактера и мастера боевых искусств106.

Диктаторы демонстрируют свой международный авторитет не только председательствуя на саммитах, но и завоевывая для страны право принимать важные спортивные соревнования, такие как олимпиады. Когда международная репутация Орбана пошатнулась, он резко активизировал свою спортивную дипломатию. В 2019-м Венгрия принимала мировые чемпионаты по настольному теннису, фехтованию, спринту на каноэ, пентатлону и гонку Формулы-1. «Одной из наших главных целей было привезти в Венгрию как можно больше международных спортивных состязаний», – объясняла статс-секретарь по делам спорта107. Чтобы добиться своего, как и в других международных делах, в спортивном мире диктаторы используют коррупцию. Прокуратура США обвинила Россию и Катар в выплате миллионов долларов в качестве взяток чиновникам ФИФА, чтобы выиграть конкурс на проведение чемпионатов мира по футболу в 2018-м и 2022-м годах. Путин наградил одного из должностных лиц ФИФА, Джанни Инфантино, орденом Дружбы108.

Иностранная помощь в имитации демократии. Как мы видели в пятой главе, сначала диктаторы обмана манипулируют общественным мнением, а затем проводят выборы, фиксирующие их популярность. Международные наблюдатели помогают легитимизировать эти голосования. Но как не дать им раскрыть фальсификации, которыми выборы нередко сопровождаются?

Как ни печально, зачастую диктаторам даже не приходится прилагать для этого усилий. Западные наблюдатели неоднократно воздерживались от резкой критики, несмотря на очевидные нарушения109. Иногда они закрывают глаза на тревожные сигналы по причине геостратегической важности голосующей страны или полагая, что она движется в правильном направлении. Впрочем, иногда наблюдателей вводят в заблуждение искусным обманом.

И все же присутствие независимых наблюдателей для действующей власти всегда сопряжено с определенным риском. В последние два десятилетия диктаторы придумали обходной маневр. Политолог Александр Кули говорит об изобретении ими «зомби-наблюдателей»110. Такие наблюдатели нужны исключительно для легитимизации проблемных выборов. Зомби-группы, с официально звучащими названиями и международным составом участников, возникают на время выборов в странах с сомнительной репутацией111. После голосования они констатируют победу диктатора в интервью государственным СМИ.

Организация CIS-EMO («Содружество независимых государств – Международная организация по наблюдению за выборами») была основана праворадикальным активистом Алексеем Кочетковым в Нижнем Новгороде, в России, в 2003 году. С того года CIS-EMO наблюдала за десятками выборов в республиках бывшего СССР и за несколькими выборами в Турции, Польше и Франции. В ее отчетах почти всегда подтверждалось соблюдение процедуры союзниками России и отвергались претензии наблюдателей ОБСЕ, если те тоже присутствовали на выборах.

Однако учитывая ряд инцидентов, беспристрастность этой группы вызывает вопросы. Перед выборами президента Украины в 2004-м один из ее «наблюдателей» выступал на митингах в поддержку прокремлевского кандидата112. В 2005-м Кочетков был арестован в Молдове, куда он приехал для наблюдения за очередными выборами, после того как предположительно подрался с местным жителем113. (Он заявлял, что дело против него сфабриковано.) В августе 2008-го Кочетков последовал за российскими войсками в Грузию, чтобы открыть международный пресс-центр в оккупированой Южной Осетии114.

Группа Кочеткова убедила войти в состав своих миссий нескольких европейских политических тяжеловесов, в том числе бывших премьер-министров Польши и Словакии и членов Европарламента от Италии, Польши, Латвии, Франции и Германии115. Благодаря их присутствию заключения CIS-EMO вызывали у внутренних аудиторий больше доверия, чем если бы их делала команда, состоящая исключительно из российских граждан. Кроме того, наблюдательные миссии давали организаторам возможность завести знакомства среди европейской элиты – и это еще одна тактика, которую мы рассмотрим позднее.

В Латинской Америке действует Латиноамериканский совет специалистов по выборам (CEELA). Об этой организации мало что известно; у нее нет сайта и неясны источники финансирования. По сообщению никарагуанской газеты «El Nuevo Diario», Совет был основан в середине 2000-х как «ответ левых сил миссиям по наблюдению за выборами, которые спонсирует Организация американских государств (ОАГ)»116. В него вошли бывшие чиновники избирательных комиссий и судьи из разных стран Латинской Америки, в основном тех, где были правительства левого толка. Организация вела мониторинг на национальных выборах в Венесуэле сначала при Чавесе, потом при Мадуро, и признавала их легитимными117. В 2008-м лидер сандинистов Даниэль Ортега отказался принять наблюдателей от ОАГ, но приветствовал миссию CEELA, заявив, что это одни из «наиболее подходящих наблюдателей, на которых мы могли рассчитывать»118. Никарагуанская оппозиция не была согласна с такой оценкой. Либерально-конституционная партия обвинила CEELA в том, что Совет был «инструментом электоральных фальсификаций правящего Сандинистского фронта национального освобождения»119.

Иностранная помощь в арестах диссидентов по «неполитическим» статьям. На родине для преследования лидеров оппозиции диктаторы обмана, чтобы скрыть свои истинные мотивы, используют неполитические обвинения. Примерно так же они используют международную организацию полиции Интерпол, обращаясь к ней за «красными циркулярями» на своих врагов, находящихся за границей. Эти циркуляры передаются всем государствам-участникам и содержат запрос об аресте разыскиваемого лица и экстрадиции его в запрашивающую страну120.

По правилам Интерпола запросы, связанные с преступлениями «политического характера», не принимаются121. Поэтому, как и внутри страны, для преследования врагов режима за границей диктаторы обвиняют их в совершении неполитических преступлений. Уго Чавес неоднократно фабриковал обвинения против своих оппонентов. Известная журналистка-расследовательница Патрисия Полео получила убежище в США после того, как в Венесуэле ей стали поступать угрозы122. Во время поездки в Перу она была задержана на основании «красного циркуляра» в связи с обвинениями в убийстве. Главный свидетель по делу позднее признался, что ему «заплатили, чтобы сфабриковать доказательства»123. На отца Патрисии, не менее известного журналиста Рафаэля Полео, был выдан отдельный «красный циркуляр», потому что он сравнил Чавеса с Муссолини, предположив, что Чавес может разделить судьбу итальянского вождя. По мнению министра связи, Полео-старший «призывал к политическому убийству» – а это серьезное преступление124.

Путинская Россия также злоупотребляла системой Интерпола, преследуя членов оппозиции за якобы совершенные ими неполитические преступления125. «Красный циркуляр» был выписан на политического активиста Петра Силаева за «хулиганство»126. Активистку демократического движения Анастасию Рыбаченко обвинили в «участии в массовых беспорядках», якобы имевших место во время демократической акции протеста127. Путин использовал «красные циркуляры» и против неудобных иностранцев, например, Уильяма Браудера, лоббировавшего в западных правительствах идею наказания Кремля за смерть в тюрьме юриста его компании Сергея Магнитского128. Хотя Интерпол часто отклоняет политизированные запросы, он может сначала обеспечить арест объявленного в розыск лица и лишь затем оценивать основания запрашивающей страны; этим пользуются диктаторы, чтобы преследовать и запугивать своих оппонентов по всему миру.

Сотрудничать с Западом, одновременно обвиняя его и используя его в своих целях. Тито был мастером сидеть на двух стульях. Какое-то время он успешно продавал свой образ «коммуниста-отступника» США за щедрые порции военной и экономической помощи. В то же время он посылал шпионов воровать западную интеллектуальную собственность. Кроме того, он помогал террористам, например, итальянским «Красным бригадам»129. К 1970-м он был не столько «неприсоединившимся», сколько двойным агентом, живущим на полученное в долг и украденное на Западе. «Без западных денег и технологий, – говорил он румынскому президенту Николае Чаушеску, – в наших странах не было бы коммунистического строя»130.

Сегодняшние диктаторы обмана превратили двойную игру Тито в настоящее искусство. Они участвуют в деятельности международных организаций, чтобы извлекать для себя выгоду из их недостатков и слабостей. Диктаторы обмана торгуют с западными странами, но продолжают их обличать. Там они вербуют нечистоплотных партнеров, чтобы выполнить конкретную задачу и одновременно расшатать единство Запада. При этом диктаторы обмана еще и лицемерно упрекают Запад в лицемерии131.

Рассмотрим пример венгерского премьер-министра Виктора Орбана. В 2010-х он был одним из самых безжалостных критиков Европейского союза – и одним из самых больших бенефициаров его программ. В 2018-м по чистым выплатам из европейского бюджета Венгрию обогнала только Польша132. В тот год Брюссель выделил Венгрии около 5 млрд евро, то есть приблизительно 4 % ВВП страны133. Европейские субсидии очень помогли Орбану. По данным «New York Times», на полученные деньги он выстроил «систему политического патронажа для обогащения своей семьи и друзей, защиты своих политических интересов и наказания политических соперников»134.

Один из европейских горшочков с деньгами оказался зарыт в земле. Размер сельскохозяйственных субсидий Брюсселя был привязан к площадям сельхозугодий. Поэтому венгерский лидер продал по заниженным ценам тысячи гектаров государственных земель друзьям и деловым партнерам. Новые владельцы получили десятки миллионов евро в виде субсидий135. Одним из выгодоприобретателей был Лоренц Месарош, старый друг Орбана, медиамагнат и миллиардер, с которым мы познакомились в четвертой главе. В руках Месароша и его семьи оказалось больше 1 500 гектаров государственных земель136. Другие средства, выделяемые ЕС, попадали к приближенным Орбана «через госзакупки по завышенным ценам»137.

В страну текли деньги Евросюза, а Орбан осыпал европейских лидеров оскорблениями: столкнувшись с притоком мигрантом, они «трясли головами, как испуганные старухи»138. Из Брюсселя он никогда не слышал ничего, кроме «европейского либерального словоблудия»139. Континент «нетвердой походкой движется к своему нелепому концу»140. С рекламных щитов по всему Будапешту раздавались призывы: «Остановим Брюссель»141.

Долгое время ЕС практически не реагировал. Союз вырос из небольшого клуба западноевропейских государств-единомышленников и не имел процедур для обуздания смутьянов в своих рядах. Рычагом Орбана в Европейском парламенте было положение его партии в правоцентристской коалиции, Европейской народной партии (ЕНП). Хотя «Фидес» занимала всего 5–7 % мест в ЕНП, она могла оказать решающее влияние на исход голосования, если ожидался минимальный перевес голосов142. В Совете ЕС Орбан мог просто пригрозить использовать право вето – как произошло, например, в конце 2020-го: тогда он шантажировал коллег, блокируя принятие жизненно важного для целого континента пакета мер, направленных на восстановление после пандемии, до тех пор, пока они не ослабили дисциплинарное воздействие на страны, нарушавшие принцип верховенства права, включая его собственную143. Пренебрегая принципами ЕС и издеваясь над западными политиками, не способными его остановить, Орбан устранил демократические ограничения своей власти. Все это происходило на деньги ЕС.

Президент Венесуэлы Чавес использовал Организацию американских государств (ОАГ) как трибуну для своих выступлений на международную аудиторию – и в то же время призывал эту организацию распустить. Он называл ОАГ «трупом, который следует закопать»144. Несмотря на приверженность организации защите демократии, она слабо сопротивлялась монополизации власти в Венесуэле до 2010-го, когда ее Комиссия по правам человека выпустила критический отчет145. Частично бездействие ОАГ объяснялось нефтедолларами и дешевой нефтью, с помощью которых Чавес кооптировал группу небольших островных государств в Карибском бассейне. Они послужили «дипломатическим щитом… против международной критики» и затруднили сбор двух третей голосов, необходимых для приостановки членства одного из государств за «отклонение от демократического порядка»146.

С США Чавес играл в похожую двойную игру. Он нещадно издевался над президентом Бушем на потеху своему избирателю, обзывая того «ослом», «незнайкой», «трусом», «убийцей», «пьяницей», «лжецом», «психически больным» или просто «господином Опасность». И еще говорил, что Буш был «опаснее, чем обезьяна с ножом»147. В 2006-м на следующий день после выступления американского президента в ООН Чавес сообщил, что в нью-йоркской штаб-квартире организации появился устойчивый запах серы148. Может создаться впечатление, что венесуэльский диктатор ненавидел янки. Но пока он был у власти, Венесуэла оставалась на плаву благодаря торговле с США. Американские импортеры покупали большую долю венесуэльской нефти, платя Каракасу миллиарды долларов149. Большая часть импорта в страну тоже поступала из США150. Как сформулировал журналист Франсиско Торо, Чавес «утром бичевал империалистов-гринго, а после обеда торговал с ними нефтью»151.

Турецкий президент Эрдоган полагался на НАТО как на окончательное средство сдерживания России и Ирана. В 2012-м он приветствовал размещение натовских ракетных комплексов «Patriot» вдоль границы с Сирией для защиты от возможной атаки химическим оружием152. Однако зная, что в альянсе нет процедуры исключения государства-члена, он открыто бросил ему вызов, закупив у России систему ПВО С-400, не совместимую с технологиями НАТО153. Он нарушил эмбарго ООН на поставки оружия в Ливию154. Пользуясь правом вето, которым обладают все члены НАТО, он шантажировал партнеров, угрожая заблокировать планы альянса по защите стран Балтии и Польши, если альянс не поддержит его выступление против курдских боевиков в Сирии155.

Путин использовал членство России в ОБСЕ, чтобы тормозить работу организации в сфере демократизации. Поскольку решения в ОБСЕ принимаются консенсусом, каждое государство-участник получает рычаг влияния. Так, на вильнюсском саммите организации в 2011 году «Москва заблокировала принятие всех важных итоговых документов»156. В 2007-м вместе с Назарбаевым и лидерами пяти других бывших советских республик Путин внес предложение о прекращении автономии группы ОБСЕ по наблюдению за выборами. Он пригрозил наложить вето на предложенные ОБСЕ механизмы защиты правозащитников и продемократических НКО157. Западным державам удалось отразить атаку: они кооптировали Назарбаева, предложив Казахстану председательство в ОБСЕ в 2010 году.

Получение международной помощи нечестными политическими методами. Печально, но факт: многие из технологий, которыми пользуются диктаторы обмана, были изобретены в западных демократиях158. Например, «джерримендеринг» получил свое название по имени Элбриджа Герри, который в 1812-м затейливо перекроил границы избирательных округов в штате Массачусетс, где он тогда был губернатором. Иски о клевете впервые использовались в политических целях в 1950-е в период борьбы американцев за гражданские права: с их помощью власти южных штатов заставляли критиков молчать159. Американский юг вообще был центром такого рода инноваций. Задолго до Путина и Эрдогана местные власти преследовали активистов вроде бы не за политические действия: Мартина Лютера Кинга-мл. обвинили в уклонении от уплаты налогов и даче ложных показаний под присягой; других активистов арестовывали за нарушение общественного порядка, незаконное проникновение на частную территорию и мелкое хулиганство. Штат Виргиния подал иск против NAACP (Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения) за нарушение юридической этики160.

Махинаторы всего мира находят вдохновение на Западе. Перекраивая избирательную географию под выборы 2016-го, кремлевские политические гуру изучали американский опыт недавнего времени161. В начале 2000-х Кремль дискредитировал политических соперников, утверждая, что им платят евреи, гомосексуалы и один известный российский организатор финансовых пирамид162. Звучит знакомо? В 1972-м Роджер Стоун, молодой помощник Ричарда Никсона, чтобы обеспечить своему начальнику выдвижение кандидатом на пост президента от Республиканской партии, сделал взнос в пользу кампании соперника Никсона Пита МакКлоски от имени «Альянса молодых социалистов», а потом использовал квитанцию, чтобы выставить МакКлоски ставленником левых163.

В Сингапуре система, выстроенная Ли Куан Ю, была во многом сформирована британским колониальным порядком, опиравшимся на суровые законы о клевете и Закон о внутренней безопасности, разрешавший в интересах национальной безопасности профилактическое задержание на неопределенный срок. Закон о подстрекательстве, основанный на колониальном декрете 1948 года, криминализует любое действие, имеющее «устремление к подстрекательству», произнесение любых «подстрекательских слов», а также распространение или импорт любых «подстрекательских публикаций» – при этом закон не содержит определения слова «подстрекательский»164.

Из-за границы заимствуются не только технологии, но и эксперты. Два вашингтонских консультанта подали Орбану идею о том, что яростные нападки на филантропа-эмигранта Джорджа Сороса могут принести ему дополнительные голоса. Один из них, Артур Финкельштейн, был легендой консервативных политических кругов США – он начинал карьеру, консультируя Никсона. Недоброжелатели прозвали его «торговцем ядом»165. Среди прочего, Финкельштейн работал на нескольких политиков из израильской партии «Ликуд», включая Ариэля Шарона и Биньямина Нетаньяху, и на лидеров разных посткоммунистических стран от Албании до Украины.

Диктаторы, ищущие помощников для своих «секретных операций», могут купить услуги компаний из богатых демократических стран. Голливудский киномагнат Харви Вайнштейн нанял частную израильскую охранную фирму, организованную бывшими агентами Моссад, шпионить за женщиной, обвинившей его в изнасиловании166. Сообщалось, что Орбан нанял ту же фирму, «Black Cube», чтобы дискредитировать некоммерческие организации Сороса. Сотрудники фирмы тайно записывали свои разговоры с представителями НКО и сливали смонтированные отрывки в прессу167. Двое сотрудников «Black Cube» были арестованы в Румынии в 2016-м по обвинению в организации кибератак на румынского прокурора, занимавшегося делами о коррупции168.

Конечно, у большинства диктаторов в экономически развитых странах есть собственные, доморощенные политтехнологи. У Путина не было нужды нанимать американцев, потому что в разное время с ним сотрудничало несколько российских экспертов. Более того, он сам отправлял своих политтехнологов и пропагандистов в помощь союзникам, которые готовились к сложным выборам или боролись с протестами; так было, например, в случае Виктора Януковича в Украине в 2004-м и Александра Лукашенко в Беларуси в 2020-м169. Российские специалисты были замечены и в Африке, где они консультировали кандидатов на выборах170. Чавес и Корреа нанимали лучших политтехнологов на латиноамериканском рынке171. А чтобы следить за внутренними оппонентами, большинство диктаторов используют собственные спецслужбы, а не агентов Моссад в отставке. Но при необходимости они всегда найдут на Западе тех, кто готов им помочь.

ЗАВОЕВЫВАТЬ ДРУЗЕЙ И ОКАЗЫВАТЬ ВЛИЯНИЕ НА ЛЮДЕЙ

Помимо привлечения иностранцев для укрепления собственной власти, диктаторы обмана приспосабливают домашние технологии для отражения угроз из-за границы. Опаснее всего необдуманное вмешательство западных держав для продвижения демократии. В модернизирующемся мире все более настойчиво действуют западные правозащитные организации и либеральные группы (мы расскажем об этом в следующей главе). Для крепкой обороны страны нужны боеспособные вооруженные силы и устойчивая экономика. Но основное сражение ведется за умы. Чтобы в нем победить, диктаторы обмана выходят со своими манипуляциями на мировую арену. Их задача – повлиять на международное общественное мнение и кооптировать ключевых западных игроков.

Формирование мирового общественного мнения. Большинство автократов знают, что западные элиты хотели бы их сместить. Но лидеры демократических стран зависят от своих граждан. Прежде чем решиться на военные или экономические шаги для свержения руководителя другой страны, они должны заручиться поддержкой общества. Диктаторы обмана стараются лишить их такой поддержки.

Что можно предпринять для этого? Один из вариантов – завоевать симпатии западной общественности. Если диктаторам это удастся, иностранные правительства не решатся напасть. Задача может оказаться трудновыполнимой, особенно если речь идет о хорошо информированных и высокообразованных обществах. Несмотря на дружбу с мировыми знаменитостями и первые места во всех национальных рейтингах, у большинства диктаторов не много поклонников на Западе. В 2007-м «Исследовательский центр Пью» (Pew Research Center) провел опрос в 47 странах об отношении респондентов к ряду государственных лидеров. Среди диктаторов лучший результат показал Ху Цзиньтао: 42 % опрошенных в медианной стране выразили ему «некоторое» или «значительное» доверие. Второе место с 36 % занял Уго Чавес, а за ним с 32 % шел Владимир Путин; президент Ирана Махмуд Ахмадинежад получил 19 %. При этом во всех случаях доля ответивших «доверяю незначительно» или «не доверяю» была выше. Для сравнения: о доверии к канцлеру Германии Ангеле Меркель заявили 50 % опрошенных172.

Другой способ – и почти такой же эффективный – настроить западную общественность против ее правящих элит, особенно тех, кто поддерживает международные военные операции. Диктаторы обмана, очевидно, хотят оказывать содействие движениям, борющимся с западными элитами. Российский президент Путин стал ангелом-хранителем популистов правого толка по всей Европе, обеспечивая им моральную, а иногда и финансовую, поддержку173. Уго Чавес раскинул собственные сети: трое его бывших советников помогали запустить лево-популистскую партию Podemos в Испании174.

На родине диктаторы кооптируют или цензурируют критикующие их СМИ, а официальную линию доносят через государственное телевидение. Однако за границей рычагов для воздействия на общественное мнение у них меньше. Некоторые амбициозные диктаторы страха пытались вводить цензуру в западных СМИ (об этом поговорим ниже), но диктаторы обмана – реалисты. Они понимают, что именно в их силах: например, они могут организовать свое международное вещание, которое составит конкуренцию «BBC» и «CNN».

В 2005-м Путин поручил создать международную редакцию «Russia Today», название которой позднее было сокращено до «RT». Целью работы телеканала, по словам президента, было «сломать монополию англосаксонских СМИ на информационные мировые потоки»175. В программах «RT» появлялись возмутители спокойствия, исповедовавшие антизападнические взгляды (одно время Джулиан Ассанж из «Wikileaks» вел на канале свою передачу), авторитетные западные журналисты (например, Ларри Кинг, в прошлом – прославленный ведущий «CNN») и молодые двуязычные комментаторы176. Среди них были обиженные бывшие журналисты западных каналов, которых уволили из-за сокращений в международных отделах западных СМИ177. По данным «RT», к 2015 году его аудитория составляла 700 млн человек в 100 странах, хотя некоторые эксперты обвиняли канал в накручивании цифр178.

«RT» старается как формировать сильный образ Путина, так и усиливать популистские тенденции на Западе. «RT» представляет Путина отзывчивым популярным лидером. А трения между западной общественностью и элитами – циничными и воинственными в его изображении – «RT» преувеличивает и, где возможно, провоцирует. Целевой аудиторией канала являются зрители не только на Западе, но и в странах, недовольных вмешательством США в международные дела. Ведущие «RT» умело поддерживают «антиимпериалистические» настроения.

Телеканал «RT» не претендует на независимость. На столе у главного редактора «RT» стоит телефонный аппарат прямой связи с Кремлем, который, по ее словам, используется, чтобы «обсуждать конфиденциальные вопросы»179. Доверие к телеканалу повышают относительно объективные и подробные репортажи по темам, не входящим в сферу интересов российской власти. В 2010-е годы Кремль ежегодно тратил на СМИ более 1,5 млрд долларов, включая примерно 350 миллионов долларов на «RT»180. Электронные СМИ – как сказал Путин с поразительной откровенностью в октябре 2014-го – стали «грозным оружием, позволяющим при желании манипулировать общественным сознанием»181.

Президент Венесуэлы Уго Чавес основал собственную телесеть, «Telesur»; она также получает финансирование от кубинских, уругвайских и аргентинских властей182. К 2015-му «Telesur» стал «крупнейшим круглосуточным новостным телеканалом в Латинской Америке»183. По словам разочаровавшегося в прежней работе бывшего директора канала Арама Аароняна, «Telesur» быстро превратился в «инструмент политики», занимавшийся «пропагандой под видом круглосуточного новостного вещания», обслуживая повестку Чавеса184. Центральным пунктом этой повестки было ограничение вмешательства США в дела Южной Америки. Министр связи в правительстве Чавеса Андрес Изарра, позднее возглавивший «Telesur», описывал деятельность телеканала как сопротивление «империализму во всех его проявлениях»185.

«Telesur» занимался формированием в регионе общественного мнения левого толка, которое могло бы сопротивляться американскому влиянию и не позволило бы правым захватить власть. Телесеть доказала свою полезность в тот момент, когда в 2009-м был свергнут союзник Чавеса, президент Гондураса Мануэль Селайя. В эфире «Telesur» транслировались протесты его сторонников, а журналисты канала взяли интервью у смещенного лидера, помогая сплотить международное общественное мнение против хунты186. Через год в ходе акции протеста сотрудников полиции в Эквадоре погибли пять человек, а сами протестующие полицейские изолировали президента Корреа в госпитале. Тогда «Telesur» показал призывы Чавеса к эквадорцам «нейтрализовать попытку переворота», и к армии – спасти Корреа187. Через некоторое время эквадорские войска пришли на выручку президенту188.

В противоположность органам пропаганды в классических диктатурах, эти каналы не продвигают идеологизированную и явно искаженную версию событий. Их качество картинки и цепляющие форматы ближе к современному западному вещанию189. Не внушая конкретные идеи, они предлагают альтернативные нарративы, отвлекают от неудобной правды и заставляют сомневаться в Западе. Маркетинговый слоган «RT» – «Задавайте больше вопросов» («Question more»)190. Эти каналы и по стилистике отличаются от международного телевидения современных диктаторов страха – например, китайского «CGTN» (раньше «CCTV») и иранского «Press TV», отмеченных той же степенью цензуры и грубой пропаганды, что и официальные СМИ внутри этих стран. Репрессивность режима ложится тенью на их патриотическое содержание. Оба канала показывали полученные под пытками признания заключенных191.

Диктаторам обмана, кроме международного вещания, доступны и другие пиар-инструменты. Чтобы отлакировать свой образ, Чавес открыл в Вашингтоне информационный офис Венесуэлы под руководством Деборы Джеймс, давней участницы антиглобалистского движения192. Офис размещал рекламу в популярных журналах, собрал «группу быстрого реагирования» из авторов, пишущих отзывы на статьи с критикой Чавеса, и отправлял сотрудников раздавать литературу на конференции, демонстрации и в университетские кампусы193. Джеймс рассказывала, что офис проводит просветительскую работу с местными активистами о том, «как они могут противодействовать американскому вмешательству»194. Некоторые автократы покупали пиар-услуги на рынке. После того как в городе нефтяников Жанаозен от действий казахстанской полиции погибли 14 бастующих рабочих, президент Назарбаев нанял бывшего премьер-министра Великобритании Тони Блэра в качестве консультанта по взаимодействию с прессой195. Признайте проблему с соблюдением прав человека, посоветовал ему Блэр, но настаивайте на том, что двигаться вперед нужно «шаг за шагом»196. По оценкам издания «PRWeek», в 2000–2016 гг. российские власти потратили 115 млн долларов на пиар-контракты с иностранными фирмами197. Расходы выросли после аннексии Крыма и вмешательства в американские выборы 2016 года, повредивших репутации Путина.

Используя репутацию западных изданий, диктаторы размещают в них скрытую рекламу. Казахстан заплатил «CNN International» за рекламно-информационные ролики, представлявшие страну в самом привлекательном свете. Их стиль и формат были похожи на собственные репортажи «CNN»198. Российское правительство оплачивало выпуск печатного приложения «Russia beyond the Headlines» («Россия вне заголовков») к таким западным газетам, как «The Daily Telegraph», «Le Figaro», «Süddeutsche Zeitung», «La Repubblica» и «The Washington Post»199. В каждой стране имитировался слог и дизайн разместившей публикацию газеты200.

Еще одна внутриполитическая тактика, используемая для внешнего применения, – это манипулирование социальными сетями. О российском «Агентстве интернет-исследований» (АИИ) стало известно в 2013-м: на выборах мэра Москвы оно обеспечивало поддержку прокремлевскому кандидату Сергею Собянину и нападало на его соперника Алексея Навального201. В 2016-м тролли из АИИ применили сходную технологию к американским избирателям. Они размещали сообщения в сети, выстроили сеть из десятков тысяч ботов, покупали политическую рекламу по фальшивым или украденным идентификационным данным и даже организовывали митинги в США202. В Европе АИИ тоже пыталось влиять на выборы, публикуя комментарии на немецком, французском, испанском, итальянском, эстонском, болгарском и румынском языках203.

Следующий способ оказать влияние на власти и общественное мнение в странах Запада – это финансирование экспертно-аналитических центров. По данным «The New York Times», Казахстан, Венгрия и Сингапур производили отчисления на деятельность «Атлантического Совета», организации со штаб-квартирой в Вашингтоне204. Казахстан заключил контракт с Институтом новых демократий (Institute for New Democracies), партнерской организацией Центра стратегических и международных исследований, базирующегося в Вашингтоне205. Государственный департамент США недавно призвал американские аналитические центры «на видном месте на своих сайтах раскрывать сведения о любом финансировании, полученном от иностранных правительств или государственных компаний»206. Иногда диктаторы открывают в западных странах собственные аналитические центры, причем по их названию невозможно догадаться, кто является учредителем. Казахстан зарегистрировал «Евразийский совет по международным делам» в Брюсселе207. «Институт демократии и сотрудничества», связанный с Россией, появился в 2008-м в Париже, и еще одна организация под таким названием открылась в Нью-Йорке (и закрылась в 2015-м). «Институты» отрицали прямое участие Кремля в своей деятельности, но учредителем обоих был московский адвокат Анатолий Кучерена, входивший в общественный совет при МВД208.

Кооптация западных элит. На родине диктаторы обмана склоняют к сотрудничеству национальные элиты. Сходным образом они стремятся завоевать друзей в иностранных столицах. Их методы, в диапазоне от личного обаяния до финансовых стимулов, реализуются на нескольких уровнях.

На протяжении своей карьеры Ли Куан Ю стремился к дружбе с влиятельными иностранцами. В 1968-м, занимая должность премьер-министра, он взял короткий «отпуск» и на месяц уехал в Гарвард. Там он свел знакомство с такими лидерами мнений, как политологи Ричард Нойштадт и Генри Киссинджер и экономисты Джон Кеннет Гэлбрейт и Пол Самуэльсон209. Эти связи не обрывались всю его жизнь. В 2013-м Центр Белфера в Гарварде издал книгу выдержанных в уважительном тоне интервью с Ли Куан Ю. Киссинджер написал к ней восхищенное предисловие210.

В Ли привлекал интеллект и светские манеры. Но у диктаторов были и другие способы расположить к себе. Путин поддерживал активные связи с европейскими лидерами, действующими и бывшими. После того, как Герхард Шредер сложил с себя полномочия канцлера Германии, российский президент быстро нашел ему работу в трубопроводном консорциуме «Северный поток». Позднее Шредер получил председательство в совете директоров государственной нефтяной компании «Роснефть»211. Путин предлагал должности в российских компаниях энергетического сектора бывшему премьер-министру Италии и президенту Комиссии ЕС Романо Проди, бывшему президенту Франции Жаку Шираку и бывшему министру торговли США Дональду Эвансу, но все они от предложений отказались212. Российский президент отдыхал на Сардинии вместе с Сильвио Берлускони, бывшим премьер-министром Италии. Различные члены британской Палаты Лордов имели связи в российских кругах213. В 2020-м лондонская «The Times» сообщила о том, что 14 министров в британском правительстве консерваторов и два члена комитета парламента по разведке и безопасности, которым было поручено провести расследование российского политического вмешательства, сами «принимали пожертвования из связанных с Россией источников»214.

Высокопоставленные друзья по-разному помогали российскому президенту. Берлускони заступался за Путина, когда его осуждали за нарушения прав человека и войну в Чечне, и даже предложил принять Россию в ЕС215. Позднее он оправдывал захват Крыма и дегустировал с Путиным вино на крымской винодельне, чем возмутил украинские власти216. Проди в бытность премьер-министром Италии поддержал покупку активов «Юкоса» итальянскими энергетическими компаниями «Eni» и «Enel» и тем самым помог нормализовать ситуацию со скандалом вокруг экспроприации этой нефтяной компании и приговора ее владельцу217. Шредер, заявлявший, что считает Путина «безупречным демократом»218, помог председателю правления «Газпрома» лоббировать интересы компании в министерстве экономики Германии219.

Чтобы поднять престиж Казахстана, в 2010-м Назарбаев учредил Международный консультативный совет из важных представителей европейской политики. Совет проводил заседания в Астане, столице Казахстана, несколько раз в год220. В него входили четыре бывших президента, два бывших премьер-министра, шесть бывших министров иностранных дел (в том числе Великобритании, Германии и Италии), бывший комиссар ЕС (Бенита Ферреро-Вальднер) и другие политики и общественные деятели221. По данным немецкого журнала «Der Spiegel», ежегодно каждый из них получал «семизначное» вознаграждение222.

Влияние за границей покупалось и через финансирование западных политических партий. По общему правилу это противозаконно – что даже повышает эффективность подобных взносов: диктатор получает не только благодарность, но и материал для шантажа. Подобное финансирование само по себе не новость. Например, Советский Союз тайно снабжал деньгами коммунистических политиков и партии на Западе. Новым в том, как диктаторы привлекают политических союзников, является внеидеологический и оппортунистический характер этой тактики.

В получении российского финансирования обвиняли ряд европейских правых партий. В 2014-м небольшой близкий к Кремлю банк выдал кредит в размере 9 млн евро французской партии «Национальный фронт» Марин Ле Пен223. Через некоторое время Ле Пен публично поддержала референдум, на котором жители Крыма одобрили присоединение полуострова к России. В 2018-м помощник лидера популистской итальянской партии «Лига» обсуждал с россиянами контракт на поставку топлива по заниженной цене, который мог бы принести партии десятки миллионов долларов224. По всей видимости, сделка не состоялась, но итальянская прокуратура начала расследование по подозрению в коррупции. Позднее Путин хвалил лидера партии «Лига» Маттео Сальвини и утверждал, что они находятся в «постоянном контакте». Сальвини часто выступал с осуждением европейских санкций в отношении России225. Также по сообщениям в прессе, в 2010 году один из соратников Путина обещал Эдгару Сависаару, лидеру Центристской партии Эстонии, полтора миллиона евро226. Сависаар заявил, что средства предназначались для строительства русской православной церкви.

Не считая прямых платежей, самый простой способ оказать влияние на западных политиков – нанять лоббистов. Это совершенно законная и давно известная практика. В 2018–2019 гг. авторитарные правительства потратили до 172 млн долларов на лоббирование и пиар только в США227. Путин нанял вашингтонскую фирму «Ketchum», чьи сотрудники, по сведениям «Reuters», «просили Госдеп смягчить оценку нарушения прав человека в России»228. Репутацию Чавеса защищала юридическая фирма «Patton Boggs»229. Президент Эквадора Корреа оскорблял империалистов-янки и укрывал в своем посольстве в Лондоне Джулиана Ассанжа – и одновременно с этим за 6,5 млн долларов нанял одну эксклюзивную пиар-фирму, которая должна была расположить к нему вашингтонских инсайдеров230. Среди прочего, эта фирма платила «протестующим, махавшим плакатами и выкрикивавшим лозунги» во время собрания акционеров нефтяной компании «Chevron», с которой у Корреа вышли разногласия.

СТРАХ И ОБМАН

Многими приемами из международного арсенала диктаторов обмана пользуются не только современные диктаторы страха, но и руководители демократических стран. В реальности во многих отношениях сфера внешней политики сегодня больше, чем в прошлом, подчиняется правилам обмана. Хотя решающее слово по-прежнему за военной силой, к ней прибегают все реже. Введение в заблуждение, манипуляции и лакировка образа руководства страны всегда были важными инструментами международной политики, но в современном мире они играют центральную роль.

Сегодня границы почти всех стран ежемесячно пересекают колоссальные потоки людей, товаров и данных. Лидеры всех сортов нанимают пиар-фирмы и лоббистов для защиты свои интересов и репутации на Западе. Даже во времена холодной войны у некоторых диктаторов обмана были свои люди в ведущих лоббистских офисах на улице K-street в Вашингтоне. Политический консультант Республиканской партии Пол Манафорт попал на первые полосы газет, когда СМИ сообщили о его сотрудничестве с агрессивным лидером Украины в 2000-х. Но задолго до этого он представлял интересы многих руководителей африканских государств – от нигерийского диктатора Сани Абачи до заирского Мобуту Сесе Секо – из-за чего конкуренты прозвали его фирму «лоббистами палачей»231.

Китай, Ливия и большинство монархий Персидского залива финансово поддерживают вашингтонские аналитические центры232. Кроме того, диктаторы страха выстраивают отношения с прошлыми и нынешними руководителями иностранных государств. С недавнего времени в консультативный совет китайского суверенного фонда входят один бывший премьер-министр Пакистана, один бывший министр иностранных дел Канады и один бывший немецкий канцлер – странствующий по миру Герхард Шредер, который, как мы видели, украшает собой советы директоров российских государственных компаний233. Как и диктаторы обмана, высокотехнологичные эмиссары страха, например, МБС (Мохаммед бин Салман, наследный принц Саудовской Аравии), используют ботов в Twitter и троллей, чтобы, манипулируя социальными сетями, улучшать свою международную репутацию234.

И все же отличия налицо. Их большая часть является следствием стремления диктаторов обмана слиться с демократиями, а не формировать альтернативную модель. Как за границей, так и у себя дома они выступают в роли обычных демократов у власти. Мы уже отмечали, что, как правило, они ведут себя менее воинственно, чем диктаторы страха. Но от них исходит другая опасность. Они участвуют в деятельности основанных западными странами организаций – например, НАТО, ЕС и ОЭСР, – для того, чтобы к своей выгоде сеять раздор между их членами. Под видом «хороших демократов» они подключаются к работе международных форумов, продвигающих идеалы свободного правления. Так, в 2000 году в Варшаве 106 стран приняли декларацию о развитии демократии во всем мире. В это «Сообщество демократий» записалась почти половина из существовавших на тот момент диктатур обмана, но лишь 12 % диктатур страха. Декларация в основном осталась на бумаге, что не удивительно, учитывая состав ее участников.

Некоторые диктаторы страха пытаются указывать мировой прессе, как следует освещать их деятельность. Видимо, один из них – МБС. Убийство журналиста «The Washington Post» Джамаля Хашогги и блокада Катара в 2017–2021 гг., чтобы, среди прочего, задушить телекомпанию «Аль-Джазира», указывают на наличие у него такой цели235. Еще раньше иранские клерикалы установили мировую цензуру на произведения Салмана Рушди, издав фетву в отношении этого автора. Власти Китая при Си Цзиньпине с помощью экономических рычагов наказывают за твиты о Гонконге и Тибете и пытаются заставить издателя «China Quarterly» удалить статьи из онлайн-архива издания236. Северокорейские хакеры взломали серверы кинокомпании «Sony Pictures Entertainment», чтобы не допустить выхода на экраны нелестной комедии о руководителе страны237.

В противоположность диктаторам страха, диктаторы обмана не зацикливаются на том, какими их изображают иностранцы. Поначалу подчиненных Назарбаева смутил выход комедии Саши Барона Коэна «Борат», в которой Казахстан показан антисемитской и женоненавистнической провинциальной страной. Но в скором времени они передумали. Как выразился один пиар-специалист из Астаны, чиновники быстро переключились на то, «как эффективнее использовать такую неожиданную рекламу для страны»238. Министр иностранных дел позднее благодарил создателей фильма за привлечение туристов: по его словам, количество обращений за визами подскочило в 10 раз239.

СВЕРИМСЯ С ДАННЫМИ

Мы считаем, что диктаторы обмана вступают в войны и развязывают военные конфликты намного реже диктаторов страха. Для подтверждения этой гипотезы мы используем данные о межгосударственных войнах, которые организация «Center for Systemic Peace» собирает в базе данных «Основные эпизоды политического насилия» («Major Episodes of Political Violence», MEPV), а также данные о вооруженных межгосударственных спорах («militarized interstate disputes») исследовательского проекта «Correlates of War» (COW). Давайте рассмотрим их по порядку.

В 1980–2015 гг. лишь две диктатуры обмана вели войны: Россия, вторгшаяся в 2008-м в Грузию, и Азербайджан, воевавший с Арменией в Нагорном Карабахе в начале 1990-х240. За тот же период семь диктатур страха поучаствовали в пяти войнах241. В среднем диктаторы страха находились в состоянии войны один год из каждых 33-х, а диктаторы обмана – один год из 164 лет. Диктатуры обмана участвуют в военных конфликтах реже, чем демократии (показатель демократий – 1 год в 114 лет)242. В некоторых из этих войн агрессия совершалась против диктатуры, и диктатор был вынужден защищаться. Но если учитывать только войны, инициированные самими странами, окажется, что диктатуры обмана воюют еще реже диктатур страха243.

Что известно о других конфликтах (не являющихся войнами)? Чтобы ответить на этот вопрос, следует обратиться к категории «вооруженные межгосударственные споры» («militarized interstate disputes») проекта COW: в соответствии с их определением – это «все случаи, когда одно государство угрожало использовать силу, демонстрировало силу или использовало силу против другого государства»244. Речь идет, например, о сопровождении воздушных судов одного государства истребителями другого, выполнении предупредительных выстрелов, приведении войск в состояние повышенной боевой готовности, нарушении границ и угрозе военных действий.

В 1980–2014 гг. (данные после 2014 года еще не включены в базу) диктаторы обмана выступили инициаторами 63 таких споров; это происходило в среднем раз в 7,7 лет. За тот же период диктаторы страха инициировали 421 спор – раз в 2,9 лет. Демократические лидеры тоже начинали военные споры чаще диктаторов обмана – раз в 5,6 лет245. Исключение из правил – Путин. Он инициировал 21 военный спор – больше, чем любой другой диктатор обмана в наших данных246.

Мы должны сделать важное замечание. Мы классифицируем диктаторов в том числе по интенсивности внутренних репрессий. Но что, если автократы усиливают внутренние репрессии в ответ на внешние вооруженные конфликты? В таком случае полученные результаты должны объясняться по-другому. Возможно, дело не в том, что диктаторы страха склонны к агрессивным действиям за рубежом, а в том, что автократы, которые втягиваются в войны (по каким бы то ни было причинам), и дома часто используют устрашение.

Эту гипотезу опровергают семь диктаторов страха, воевавших в указанный период. Шестеро – Исайяс Афеверки, аятолла Хомейни, Дэн Сяопин, Ле Зуан, Мелес Зенауи и Саддам Хуссейн – были хорошо известны своей репрессивной политикой до того, как их страны вступили в войну (причем не всегда по собственной инициативе). Седьмой – Хун Сен – пришел к власти после того, как война началась. Но даже если не брать его в расчет, результаты изменятся совсем немного: в среднем диктаторы страха находились в состоянии войны один год не каждые 33, а каждые 35 лет, то есть более чем в четыре раза чаще среднего диктатора обмана.

Иными словами, данные указывают на то, что современные диктаторы не только иначе управляют своей страной, но и по-другому взаимодействуют с окружающим миром. По мере того как баланс смещается от диктатур страха к диктатурам обмана, автократы переходят от насилия к манипулированию. Они стремятся влиять на мировое общественное мнение, кооптировать и коррумпировать западные элиты. Они уже не угрожают лобовой атакой западным институтам и международным организациям, а присоединяются к ним, чтобы использовать в своих интересах. Но чем объясняется такая глобальная трансформация? Ответ на этот вопрос мы предложим в следующей главе.