Диктаторы обмана: новое лицо тирании в XXI веке

Если природа диктатур меняется, возникает естественный вопрос: в чем причина этих изменений. Что заставляет автократов по всему миру примерять деловой костюм и притворяться демократами? Почему большинство из них уже не казнит своих политических соперников на футбольных стадионах, не отправляет диссидентов тысячами в лагеря и не тиранит общество ритуалами лояльности и культом личности?

Переход от диктатур страха к диктатурам обмана является частью более широкого исторического процесса. Как показал Стивен Пинкер, в течение последних веков происходит постепенный отказ от насилия1. Статистические данные фиксируют долгосрочный спад по всем формам насилия, включая войны, убийства, пытки – вплоть до негуманного обращения с животными. Как правило, объясняется это неспешной работой неких исторических сил. Социолог Норберт Элиас усматривал причину данного явления в том, что он назвал «цивилизующим процессом». Согласно его теории, со времен Средневековья вслед за ростом плотности населения и расширением торговли появлялись нормы поведения, направленные на уменьшение напряжения внутри общества. В свою очередь Пинкер, цитируя историка Линн Хант, указывал на влияние идей эпохи Просвещения и распространением эмпатии в связи с ростом грамотности, книгопечатания и чтением романов2.

Эти объяснения вполне убедительны. Но изменения, происходившие с диктатурами с 1980-х годов, должны быть вызваны причинами, менее удаленными от нас во времени. Более того, в предшествующие десятилетия уровень насилия в автократиях скорее возрастал3. Во второй главе мы показали, что доля диктаторов, при которых совершалось более 10 политических убийств в год, достигла пика в когорте лидеров, пришедших к власти в 1980-е. Но затем произошло нечто, повернувшее этот тренд вспять.

Один из возможных факторов – снижение числа войн. В последние десятилетия и межгосударственные, и гражданские вооруженные конфликты случаются реже4. Любой военный конфликт способствует ожесточению, так что в теории, хотя бы частично, переход к диктатурам обмана можно было бы объяснить этим. Но есть одна нестыковка: резкое снижение числа государственных политических убийств наблюдается и среди диктаторов, не участвовавших в войнах ни за границей, ни у себя дома5.

Так что же привело к смене преобладающей формы автократии? Мы считаем, что изменения произошли в результате совместного действия взаимосвязанных сил экономической и общественной модернизации и процесса глобализации. Для краткости мы будем называть эту комбинацию «модернизационным коктейлем». Он осложняет жизнь жестоким диктаторам и подталкивает отдельных из них к демократии. А другие находят способ адаптироваться к новым реалиям и сохранить свой режим, заменив террор обманом и манипуляциями.

В модернизационном коктейле три ингредиента: переход от индустриального общества к постиндустриальному, экономическая и информационная глобализация, а также распространение мирового либерального порядка. Завершение холодной войны, к которому в какой-то степени привели те же силы, ускорило переход к диктатурам обмана. В данной главе мы разберем эту трансформацию в деталях, но сначала расскажем о том, как работает модернизационный коктейль.

Его действие проявляется как на национальном, так и на международном уровне. Страны переходят к постиндустриальному обществу. Меняется все: рынок труда, образование, информационные технологии, социальные ценности. Иногда эта внутренняя динамика вынуждает диктатора отказываться от террора в пользу манипуляций. По мере модернизации все большего числа стран действие коктейля начинает ощущаться в мировом масштабе. Он становится свойством всей системы. Торговые и инвестиционные потоки связывают друг с другом экономики стран, а мировые СМИ объединяют их новостные циклы и информационные поля. Для продвижения новых ценностей – и прежде всего уважения к правам человека – возникают международные движения и коалиции государств. Под влиянием этих глобальных процессов даже в менее экономически развитых диктатурах инструментом управления иногда становится не страх, а обман6. В таблице 7.1 перечислены основные элементы модернизационного коктейля.

ТАБЛИЦА 7.1.МОДЕРНИЗАЦИОННЫЙ КОКТЕЙЛЬ

Переход от индустриального обществак постиндустриальному

Повышение значения творческих профессий,связанных с обработкой информации

Распространение высшего образования

Переориентация с «ценностей выживания»на «ценности самовыражения»

Появление новых коммуникационных технологий

Экономическая и информационная глобализация

Международная интеграция торговли и финансов

Возникновение мировых СМИ

Распространение мирового либерального порядка

Рост международного правозащитного движения

Распространение международного права и организаций, защищающих права человека и демократию

Наша аргументация опирается на «теорию модернизации», получившую большое распространение в социальных науках на Западе в 1960-е годы. Мы согласны с тем, что экономическое развитие является предпосылкой политических изменений7. Но с двумя существенными дополнениями. Во-первых, демократизация может произойти «преждевременно» и в некоторых менее модернизированных диктатурах – вследствие не модернизации в самой стране, а модернизации в критической массе других стран. Во-вторых, те же силы, которые заставляют одни автократии демократизироваться, подталкивают другие приспосабливаться и менять обличье. Хотя экономическое развитие и создает стимулы для зарождения подлинной демократии, некоторым автократам удается избежать демократических преобразований с помощью их имитации. Рано или поздно продолжающаяся модернизация лишит их этой возможности. Но грамотными действиями диктатор обмана может на время отсрочить наступление демократического будущего. Таким образом, хотя связь между развитием и демократией не исчезает, она менее очевидна и непосредственна, чем это утверждают упрощенные варианты теории модернизации. Эффект модернизационного коктейля виден в статистических данных, исторических закономерностях и словах самих диктаторов о вызовах, которые они преодолевали. Давайте перейдем к этим свидетельствам.

СИЛА ПОСТИНДУСТРИАЛИЗАЦИИ

Первый ингредиент нашего модернизационного коктейля – переход к постиндустриальному обществу. С начала промышленной революции в XVIII веке изменилась экономическая жизнь – а вместе с ней изменились и общество, и политика. Иногда люди представляют себе этот процесс как единовременную всеобъемлющую трансформацию, которая одним махом превратила традиционные сообщества в современные. В действительности все было не так. Изменения происходили в два этапа.

На первом этапе люди перемещались из сельской местности, с ферм и мастерских, в города на фабрики. Натуральное хозяйство и ремесленный труд уступили место массовому производству и серийной продукции. Общества небольших, по большей части самодостаточных деревень превратились в сложные, взаимозависимые системы. Второй этап начался после Второй мировой войны в экономически более развитых странах. Тогда «индустриальное общество» сменилось «постиндустриальным», в котором производственный сектор отошел на вторые позиции, уступая сектору услуг и – самое главное – сектору создания и обработки информации.

То, как этот второй этап изменил жизнь в демократических странах Запада, описывали многие эксперты – от социолога Даниела Белла до бизнес-гуру Питера Друкера и футуриста Элвина Тоффлера. А вот его влияние на авторитарные государства изучено мало. Те, кто занимались этим вопросом, считали, что модернизация – прямой путь к демократии. На самом деле, как мы уже отмечали, она действительно подталкивает в этом направлении. Но многие диктаторы не поддаются этому давлению, а адаптируются к новым вызовам.

Но прежде чем обсуждать тактику диктаторов, рассмотрим, что представляет собой переход к постиндустриальному обществу. Этот процесс состоит из нескольких взаимосвязанных изменений. Во-первых, меняется характер работы. К концу XX века промышленность перестала быть локомотивом экономического роста на Западе. Теперь для прогресса требовалось не большее число заводов с длинными сборочными линиями. Темпы развития зависели от изобретения умного оборудования и эффективных способов его эксплуатации, а также от появления новых продуктов, о потребности в которых люди и не подозревали. Другими словами, прогрессу требовались инновации.

Доля промышленного производства в общем объеме выпуска сокращалась. Уже к 1970-м в США число рабочих мест в секторе услуг превысило число рабочих мест в промышленности8. Сохранившаяся часть промышленности использовала все меньше заводских рабочих9. Механическая работа автоматизировалась, а остававшиеся на производстве люди зарабатывали в основном умственным, а не физическим трудом. Они становились операторами ЭВМ и техническими аналитиками, технологами и программистами, конструкторами и маркетологами, бухгалтерами и менеджерами10. Они ставили эксперименты, решали задачи, собирали данные и занимались их интерпретацией.

Между тем растущий сектор услуг нуждался в творческих силах. Конечно, он создавал рабочие места для уборщиц и для изготовителей гамбургеров. Но они трудились бок о бок с полчищами консультантов, архитекторов, инженеров, врачей, ученых, художников, дизайнеров, артистов, спортсменов и журналистов – то есть тех, кого урбанист Ричард Флорида включает в «креативный класс»11. К 2015-му этот класс в США состоял из 52 млн человек – около трети от всей рабочей силы12. В Западной Европе его доля колебалась от 26 % в Португалии до 54 % в Люксембурге.

Все, что создавали эти профессионалы – от финансовых инструментов до медицинских препаратов и музыкальных представлений, – требовало глубоких знаний и оригинального мышления. Ценность произведенного ими заключалась не в использованных материалах, а в информации, которой они владели. Цифровые технологии обеспечили неограниченное воспроизведение и практически бесплатное распространение информационной продукции. Благодаря этому экономия за счет увеличения масштаба оказывалась просто невероятной13.

Изменение в источниках роста поставило авторитарных лидеров перед трудным выбором. Раньше Сталин и Мао могли удвоить ВВП, не считаясь с человеческими затратами, просто отправив крестьян на заводы. Принудительное перераспределение рабочей силы было жестоким, но результативным способом повысить выпуск продукции. Несмотря на неэффективную организацию промышленности при Сталине, производительность труда на заводах все равно была выше, чем на селе14. Но как только для новых прорывов требовалась творческая фантазия, сталинистское принуждение переставало работать. Идеи не рождаются по приказу15. Инновационная деятельность, которая практически по определению нуждается в свободе нарушать правила, задыхалась в бюрократических тисках. А идеология ее попросту убивала.

Пионер диктатур обмана Ли Куан Ю понимал это уже в 1990-е. В одном из интервью он сказал: «Из современного высокотехнологичного оборудования просто невозможно выжать максимальную производительность без инициативной и самостоятельной рабочей силы. Нет смысла вкладывать сто миллионов долларов в станки, если не извлекать из них не менее 95 % производительности с помощью кружков контроля качества, привлекая к задачам повышения производительности инженеров, как это делают японцы? … Высокообразованного работника не заставишь перестать думать, когда он уходит с завода в конце рабочего дня»16.

Высокообразованные работники – это отдельная тема. Одновременно с изменением характера труда менялось значение образования. В век бурного развития промышленности капиталисты добились от государства создания системы начальных школ17. Владельцам заводов не хватало подготовленных работников. Основы грамоты и арифметика были нелишними, но еще важнее были добропорядочность и исполнительность. Бывших крестьян следовало научить часами сидеть на одном месте, выполняя скучную, однообразную работу. От них требовалось стать внимательными, уважительными, «пунктуальными, послушными и трезвыми»18. А особенно полезными эти свойства были в политическом плане. Чтобы угодить властям, учителя начальных классов не забывали воспитывать в детях почтительность и патриотизм. И даже средняя школа способствовала социализации.

Но высшее образование устроено по-другому. Страны, в которых шел переход к постиндустриальному производству, ощутили потребность в человеческом капитале иного качества. Начального и среднего образования хватает для освоения базовых рабочих специальностей. Но чтобы конкурировать с экономически развитыми державами, работники должны иметь высшее образование19.

Проблема для автократов в том, что высшее образование неразрывно связано со свободой мысли. Невозможно полностью стерилизовать университетское обучение. Критическое мышление так и норовит выскользнуть из-под контроля. Студенты, которые сегодня пришли на лекцию по электродам, завтра запросто могут заглянуть на лекцию по электоральным процедурам. Аналитические, коммуникативные и организационные навыки применимы для решения разных задач – включая координацию антиправительственных протестов20. Кроме того, передовая наука по определению является международной, а следовательно, содержит дополнительную информацию о внешнем мире. По этим причинам диктаторам намного сложнее контролировать высшее образование.

Вот лишь один пример. В начале 1950-х в СССР царил конформизм. В ходе нещадной сталинской борьбы с космополитизмом врачей-евреев арестовывали и расстреливали за шпионаж. В Московском госуниверситете преподавание юриспруденции сводилось к «массированной идеологической обработке», как вспоминал позднее один из его выпускников. Этот человек был идейным коммунистом, но как раз в студенчестве его начали мучить вопросы о линии партии. Откуда брались эти сомнения? Из диссидентских брошюр? Нет, их источником были классические тексты Маркса, Энгельса и Ленина, которые, как он писал, «содержали обстоятельный разбор положений оппонента, систему контраргументов, обоснование выводов»21. Изучение этих трудов не сделало из Горбачева противника коммунизма. Но он научился думать – что для старого порядка, пожалуй, еще страшнее.

Почему же дальновидные диктаторы просто не закрыли все университеты? Одно время такие попытки предпринимали Мао и Пол Пот. А Пиночет урезал прием абитуриентов в университеты на треть22. Но другие автократы посчитали экономические издержки такого решения слишком высокими. Чтобы обеспечить рост и защитить страну от военных угроз, диктаторам нужны выпускники вузов – и они готовили их в больших количествах. В средней недемократической стране в 1950-м почти не было людей с высшим образованием, а к 2010-му оно было у 6 % граждан в возрасте от 15 лет. Некоторые автократии по этому показателю обгоняли среднюю демократическую страну (9,5 %) и даже отдельные демократии с высоким уровнем дохода (14,6 %)23. К 2010-му в Сингапуре 30 % жителей страны в возрасте от 15 лет имели законченное высшее образование. В России таких было 25 %, в Казахстане – 14 %. Во всех трех странах в 1950 году доля граждан с высшим образованием не превышала 2 %24.

По мере того как росли эти цифры, диктаторы старались минимизировать ущерб. Например, углубленное образование ограничивалось техническими дисциплинами. По этому пути пошел Советский Союз. «Образование, – сказал британскому писателю Герберту Уэллсу Сталин, – это оружие, эффект которого зависит от того, кто его держит в своих руках»25. Он и его последователи поставили образование на службу стабильности. Математика и физика развивались в русле мировой науки, а место социальных наук занимал марксизм-ленинизм26.

Но и в точных науках не все шло гладко. В 1950-е советский физик Андрей Сахаров участвовал в разработке водородной бомбы. В 1960-е он включился в борьбу за мир. И вновь мы видим, что его сомнения выросли не из диссидентской литературы, а из его профессиональной работы. В 1961-м руководитель СССР Никита Хрущев решил возобновить ядерные испытания в атмосфере. По мнению Сахарова, это грозило скатыванием к термоядерной войне, ужасные последствия которой он прекрасно осознавал. Используя свой международный авторитет, он опубликовал на Западе пламенный призыв к сотрудничеству всех стран. В статье он предупреждал об опасности «заражения народа массовыми мифами, которые в руках коварных лицемеров-демагогов легко превращаются в кровавую диктатуру»27. Так «отец советской водородной бомбы» стал отцом диссидентского движения.

Даже тем, кто не интересовался политикой, техническое образование давало навыки, позволявшие обходить государственные запреты. Советское руководство не одобряло ни рок-музыку, ни ее бунтарские тексты. Но бутлегеры делали записи иностранных хитов, прорезая дорожки на использованных рентгеновских снимках28. В 1970-х и 1980-х эстонцы устанавливали в телевизоры купленные в Финляндии микросхемы, чтобы ловить финские программы. После того как некий радиолюбитель обнаружил способ усилить мощность телевизионных антенн с помощью ртути, в стране возник дефицит градусников29. Знания, обеспечивавшие технических специалистов работой на государство, помогали им обходить цензуру.

Классические репрессии плохо вписывались в новые условия. В 1930-х Сталин объявил бы Сахарова японским шпионом, и его бы расстреляли в подвалах Лубянки. Но каких тогда прорывов можно было бы ждать от следующего поколения физиков-ядерщиков?

Фактически ситуация для диктаторов была еще хуже. Им приходилось мириться с третьим сопутствующим фактором. Распространение высшего образования и творческих специальностей стало катализатором еще одной революции, на этот раз в области убеждений и ценностей граждан.

С начала 1980-х команда исследователей под руководством Рональда Инглхарта, профессора политологии Мичиганского Университета, изучает эволюцию ценностей. Примерно раз в пять лет команда проводит опрос по представительной выборке взрослых респондентов почти в 100 странах, в которых совокупно проживает около 90 % населения планеты. Всемирное исследование ценностей, с которым мы уже встречались в первой главе, охватывает множество тем, от норм сексуального поведения и черт характера до религиозности и национальной гордости. Результаты опросов выявляют поразительные общие закономерности. В процессе экономического развития страны у ее граждан заметно меняются ценности и убеждения. Не везде это происходит в одно и то же время и/или при достижении одного и того же уровня дохода – момент начала и скорость изменений зависят от местных религиозных и других исторических обстоятельств. Однако везде, судя по всему, события развиваются по одной и той же модели.

Первые изменения приходятся на период индустриализации страны. Традиционная деревенская культура, в центре которой находятся религия и привычные семейные роли, уступает место «секулярно-рациональным» ценностям, основанным на законах, написанных человеком. Безличные процедуры становятся важнее личных отношений, которые перестают работать в среде плотно заселенных городов и крупных промышленных предприятий. На этом этапе автократам ничего не угрожает, так как законы и процедуры пишут они сами.

По-настоящему революционные изменения происходят на втором этапе. Как в аграрную, так и позже в промышленную эпоху большинство людей озабочены выживанием. В постиндустриальный век по мере роста благосостояния общества люди все меньше думают о том, как свести концы с концами, и все больше – о качестве жизни. Они начинают воспринимать свою социальную идентичность не как нечто, данное им от рождения, а как личный выбор и как то, что нуждается в «выражении». В людях усиливаются толерантность и индивидуализм, уменьшается склонность подчиняться авторитетам и растет стремление к гражданской и политической активности. В терминах Инглхарта «ценности выживания» замещаются «ценностями самовыражения»30.

С разными гражданами это происходит в разное время. Хотя в постиндустриальную эпоху промышленное производство сокращается, оно не исчезает совсем. Более того, еще некоторое время работники сельского хозяйства и промышленности составляют большинство. Если их перспективы ухудшаются, они могут вернуться к ценностям «выживания» и к «традиционным» ценностям. Часто работники физического труда обижаются на занятых в информационной экономике за то, что тем нашлось место в посттрадиционном обществе. Ранняя постиндустриальная эпоха характеризуется столкновением культур, которое может усиливаться по мере того, как люди, в предшествующую эпоху составлявшие на рынке труда большинство, становятся меньшинством.

Последний аспект перехода к постиндустриальному обществу – это технологии. Новые рабочие места, связанные с обработкой информации, требуют новых средств коммуникации. Лучшая иллюстрация этому – интернет. Чтобы оценить его влияние, стоит разобраться, чем обмен сообщениями в интернете отличается от более ранних способов передачи информации.

Главные информационные среды середины XX века – радио и телевидение – передавали сообщения в режиме «от одного ко многим»: один источник вещал на большую аудиторию. Такие средства массовой информации отлично вписываются в структуры, где политика централизована, например, автократии или демократии с доминированием элит. Классические диктаторы использовали их, чтобы демонстрировать свое политическое могущество и сеять страх. «Без радио завоевание и упрочение власти в нынешних условиях просто немыслимо», – утверждал Геббельс31. Когда сигнал передается в режиме «от одного ко многим», упрощается и работа цензоров. Контроль над несколькими студиями означает контроль практически над всем вещанием.

Передача сообщений в интернете, напротив, происходит «от многих ко многим». Интернет позволяет большому числу людей взаимодействовать одновременно с большим числом других людей. Практически бесплатно пользователи могут создавать собственный контент, и фактически каждый становится сам себе СМИ. В интернете есть поиск. Благодаря Google и его аналогам иголки выпрыгивают из любого стога сена. А широкополосный доступ делает отправку и получение сообщений (в том числе видео и фотографий) практически бесплатными – вне зависимости от расстояния.

Все эти особенности интернета имеют политические последствия. Взаимодействие «от многих ко многим», поиск, низкие издержки передачи данных делают интернет уникальной площадкой, на которой единомышленники могут объединяться в сообщества. Более того, сети выстраиваются сами, как только в интернете появляются пользователи. При этом ввести полную цензуру в интернете не так просто. Нет тех нескольких центральных студий, которые было бы достаточно поставить под контроль. Интернет дает толчок развитию творческих профессий и работает инкубатором для креативного класса. Интернет – место встречи информированных граждан. Диктаторы страха придерживаются стратегии «разделяй и властвуй», разобщая своих оппонентов и уничтожая их по одиночке. А интернет их объединяет32.

В силу этих четырех изменений – в природе труда, в образовании, ценностях общества и коммуникациях – диктаторы уже не могут управлять гражданами по-старому. Строгие законы и бюрократические процедуры вызывают у прежде послушных групп граждан возмущенный отпор. У этих групп появляются новые навыки и сообщества, помогающие им сопротивляться. В то же время жестокие репрессии и полная цензура могут уничтожить необходимые для прогресса инновации. В конечном итоге из-за увеличения размера высокообразованного креативного класса, формирующего запрос на самовыражение и участие, противиться движению к демократии становится все труднее.

Но пока этот класс относительно небольшой, а у автократа имеются ресурсы для кооптации или цензуры, решением может стать диктатура обмана. По крайней мере какое-то время правитель сможет подкупать информированных граждан госконтрактами и привилегиями. До тех пор пока они сохраняют лояльность, диктатор будет терпеть их нишевые СМИ, интернет-страницы и международные мероприятия. Он даже наймет креативных представителей этого класса, чтобы они сконструировали альтернативную реальность для масс. Эта стратегия не сработала бы с Сахаровым. Но Сахаровых мало. И при наличии контролируемых из центра современных СМИ они не представляют собой большой угрозы.

Для кооптации информированного класса требуются ресурсы. Когда возникает их нехватка, диктаторы включают цензуру, потому что это часто оказывается дешевле. Тотальная цензура не нужна. Важно лишь не дать оппозиционным СМИ выйти на массовую аудиторию. И в этом смысле на помощь диктатору приходит асинхронность изменений в культуре. В начале постиндустриальной эпохи большинство исповедует ценности индустриального века – конформизм и избегание риска. Менее образованные люди чувствуют себя несправедливо обиженными, или тревожатся из-за своего экономического положения, или сильно привязаны к традициям, и потому отстраняются от представителей креативного класса. Эти чувства эксплуатируют диктаторы обмана: они настраивают рабочий класс против «контркультуры» и выставляют интеллектуалов «неблагонадежными», «нечестивыми» или «извращенными». Подобные ярлыки действуют на сторонников режима как прививка против разоблачительных материалов, распространяемых оппозицией33.

Пока информированный класс не очень силен, манипуляции работают хорошо. Диктаторы сопротивляются политическим требованиям, не разрушая креативную экономику и не демонстрируя обществу свою жестокость. Но когда информированный класс становится многочисленнее, обзаводится навыками и ресурсами, развивает собственные СМИ и передает свои ценности другим группам, удерживать инициативу даже с помощью самых искусных технологий обмана становится труднее. К тому же самую успешную диктаторскую стратегию, рассчитанную на внутреннюю аудиторию, могут подорвать глобальные эффекты модернизационного коктейля.

СЕТЕВЫЕ ЭФФЕКТЫ

Второй ингредиент модернизационного коктейля – экономическая и информационная глобализация. По мере того как в государствах совершается переход к постиндустриальному обществу, множатся связи между их экономиками и средствами массовой информации. Эти связи превращают внутренний процесс модернизации страны в силу глобального масштаба. Из контактов между информированными гражданами возникают трансграничные сообщества приверженцев идей либерализма и либеральных активистов34. Эти сообщества координируют давление на сохраняющиеся диктатуры, включая те, в которых процесс модернизации еще не завершен. Положение автократов старой школы становится все более шатким.

Экономическая интеграция, происходившая после 1945 года, перекроила мир. В этот процесс были втянуты многие диктатуры. Ко времени окончания Второй мировой войны большинство из них потребляли практически то, что сами производили. Медианный недемократический режим экспортировал всего 10 % произведенной продукции и всего 8 % своих доходов тратил на импорт. К середине 2000-х экспорт такой страны достиг 43 % промышленного выпуска – примерно в два раза больше относительно пика перед Второй мировой войной, а ее расходы на импорт составляли 33 % ВВП35. Между континентами протянулись международные производственные цепочки транснациональных корпораций (ТНК). В 2019-м в ТНК за пределами стран их штаб-квартир работали 82 млн человек, и многие из них – в автократиях36.

Диктаторы не только устремлялись к рынкам сбыта продукции, но и встраивались в систему международных финансов. Уже в 1980-е многие начали заимствовать астрономические суммы. Цены на нефть, взвинченные ОПЕК, проливались дождем в сотни миллиардов долларов на несколько богатых нефтью государств, которые размещали свои сверхдоходы на счетах в западных банках. Большую часть этих средств банки затем выдавали в качестве кредитов диктатурам развивающегося мира. Долги росли как на дрожжах. В 1971–1988 гг. задолженность СССР перед западными кредиторами увеличилась с 2 до 42 млрд долларов, а долг Польши – с 1 до 39 млрд долларов37. В тот же период внешний долг Бразилии взлетел с 8 до 118 млрд долларов, Мексики – с 8 до 99 млрд долларов, Аргентины – с 6 до 59 млрд долларов38. После 1990-го резко пошли вверх прямые иностранные инвестиции (ПИИ). Доля ПИИ в медианной автократии возросла с 6 % ВВП в 1990-м до 26 % в 2010-м39.

Еще одной интеграционной силой были новые технологии связи. Интернет связал друг с другом не только антиправительственных критиков внутри стран – он соединил сами государства. Теперь, чтобы ввести полную цензуру, диктаторы должны либо полностью отключить свою страну от всемирной паутины, либо фильтровать непрерывно идущий, массированный поток данных. По мере того как интернет встраивался в инфраструктуру мировой экономики, абсолютная блокировка превращалась во все более дорогое удовольствие. К 2014-му 12 % мировой торговли товарами приходилось на электронную коммерцию40. В 2017-м половина всех услуг в мире – на общую сумму 2,7 трлн долларов – была предоставлена через цифровые каналы41. К этому времени, по данным консалтинговой фирмы «McKinsey», международные потоки данных уже влияли на рост сильнее, чем торговля или ПИИ42. Классическая цензура, ограничивающая граждан несколькими провластными каналами информации, становилась все менее возможной.

Прогресс в технологиях связи способствовал появлению глобальных СМИ. Их символом стала телекомпания «CNN», первая по-настоящему международная новостная сеть. Телеканал был основан в 1980-м, а в 1992-м уже вещал для 53 млн зрителей в 83 странах. Еще через 15 лет его аудитория насчитывала 260 млн домохозяйств43. Успех «CNN» породил подражателей. В 1994-м «BBC» запустила 24-часовой новостной канал, а в 1996-м международная новостная редакция появилась в катарской телекомпании «Аль-Джазира»44.

В 2000-х некоторые диктаторы обмана организовали собственное международное вещание (мы рассказывали об этом в шестой главе).

Глобализация – во всех своих проявлениях – всколыхнула невероятные надежды. Одни мечтали о том, что международная торговля разрушит диктатуры, поскольку вместе с ней распространяется политическое знание. Как выразился американский президент Джордж Буш-старший в 1991 году: «Ни одна страна мира еще не придумала, как импортировать иностранные товары и услуги, одновременно задерживая на границе иностранные идеи»45. Другие полагали, что конкуренция за инвестиции заставит либерализовать режим автократов. Похожие надежды возлагали и на информационную революцию. Президент Клинтон считал, что свобода будет «распространяться через сотовый телефон и кабельный модем»46. Интернет был объявлен «технологией освобождения», которая сделает угнетенные общества свободными47. Были и те, кто думал, что нарушители прав человека окажутся в изоляции после разоблачений на мировых круглосуточных новостных каналах вроде «CNN». Генеральный секретарь ООН Бутрос Бутрос-Гали называл «CNN» «шестнадцатым членом Совета Безопасности»48.

Все эти ожидания оказались завышенными. На сегодняшний день мы пока не располагаем убедительными доказательствами того, что сами по себе торговля и инвестиции приводят к политическим изменениям49. Бизнесмены слишком непостоянны, забывчивы и ориентированы на прибыль, чтобы играть роль политических посредников. Страны-экспортеры, как правило, проявляют больше уважения к правам человека, если эти права соблюдаются их торговыми партнерами, но, вероятно, это результат давления правительств и правозащитных организаций, а не торговли как таковой50. Судя по всему, прямые иностранные инвестиции выбирают страны с гуманными демократическими режимами – вероятно из-за того, что в таких режимах более эффективная система сдержек и противовесов, более прозрачные правила игры и более образованная и изобретательная рабочая сила51. Хотя и в этом отношении не обходится без вопиющих исключений. Через пять лет после того, как войска открыли огонь по студентам на площади Тяньаньмэнь, ПИИ в Китай выросли больше, чем в четыре раза52. В 1990-м, на следующий год после пекинских событий, их объем составлял около 21 млрд долларов, а в 2019-м – 1,8 трлн53. Кровавые преступления быстро стираются из памяти, если представляется возможность заработать. Да и банки не принимают решения о кредитах на гуманитарных основаниях.

Влияние интернета на политику тоже оказалось противоречивым и обусловленным контекстом. С одной стороны он расширяет возможности для протеста против режима, с другой – облегчает государству функцию надзора54. Что до мировых теленовостей, то на одной чаше весов были репортажи «CNN» в прямом эфире, а на другой – начавшееся после 1980 года повсеместное сокращение бюджетов в отделах международной информации. К 2014-му доля мировых новостей во всех американских СМИ снизилась до «рекордно низкого уровня»55. Исследования также не смогли обнаружить «эффекта “CNN”», то есть доказательств того, что хлесткое освещение событий в прессе побуждает западные правительства к действию56.

Ни один из аспектов глобализации не стал панацеей. Но элементы коктейля взаимно усиливают друг друга. Кадры из социальных сетей, показанные мировыми телеканалами, иногда заметно ослабляли диктаторов, особенно если перед этим глобализация экономики и модернизация общества уже дестабилизировали режим. Освещение протестов в Тунисе 2011 года телеканалом «Аль-Джазира» дало толчок «арабской весне». Репортажи этого телеканала по большей части «состояли из видео, которые снимали на телефон и выкладывали в Facebook очевидцы событий»57. Тунис, который за 24 года нахождения у власти диктатора Зина аль-Абидина Бен Али стал богаче и образованнее, начал осторожное движение в сторону демократии58.

Один из первых примеров влияния интернета на политику, получивший широкую известность, – это сапатистское восстание в Мексике. В январе 1994-го отряды повстанцев, состоящие из представителей коренных народов, вышли из джунглей и захватили четыре города в горах штата Чьяпас. Веками на горных склонах местные жители выращивали кукурузу и кофе. Но Североамериканское соглашение о свободной торговле (НАФТА), подписанное незадолго до этого с США и Канадой, угрожало наводнить рынок дешевой продукцией из других регионов. Как заявил представитель повстанцев субкоманданте Маркос (в вечной балаклаве и с курительной трубкой во рту): «Соглашение о свободной торговле – это смертный приговор коренным индейцам Мексики»59.

Мексиканский президент Карлос Салинас отправил на подавление восстания 15 000 военных и боевые вертолеты, бомбившие повстанцев с воздуха. Позднее он говорил, что «были приняты все возможные меры для уничтожения партизан»60. Но потом он внезапно прекратил боевые действия, объявил об одностороннем перемирии и отправил на переговоры доверенного посредника. Этот маневр застал его сторонников врасплох. Один из телевизионных магнатов призывал раздавить восстание, так же как это сделал предшественник Салинаса во время студенческих протестов в 1968-м61. Сам Салинас вспоминал: «Я ответил ему, что времена изменились и что нам следует выслушать их обоснованные требования о справедливости».

Но как именно изменились времена? Во-первых, столкновения между войсками и крестьянами раньше скупо освещались в прессе – а эта история сразу попала на первые полосы. Неожиданно о беспорядках в далеком уголке Центральной Америки сообщали новостные агентства мировых столиц. «К этим совершенно новым, неожиданным, неслыханным событиям было привлечено внимание всего мира», – вспоминал Салинас62. В Мехико вышедшие на протест представители среднего класса размахивали плакатами, на которых было написано: «Остановите геноцид»63. По Северной Америке и Европе прокатилась волна демонстраций в поддержку повстанцев64.

Стремительно возникший в мире отклик на эти события частично объяснялся появлением новой силы – интернета. За пару лет до восстания местные НКО в штате Чьяпас, надеясь уменьшить счета за пользование факсом, купили веб-сервер65. И довольно быстро влились в международную коалицию антиглобалистов, экоактивистов, профсоюзов, правозащитников, феминистского движения и защитников прав коренных народов. Когда войска Салинаса вступили в бой, это сообщество было наготове. Одновременно с тем, как солдаты штурмовали деревни, фото- и видеоизображения действий военных разлетались по адресам партнерских организаций, которые передавали их редакциям новостей.

Вторая причина, по которой Салинас дал обратный ход, была связана со временем происходивших событий. В 1994-м в преддверии ключевых президентских выборов экономика Мексики находилась в крайне неустойчивом состоянии. Огромный приток спекулятивных денег стимулировал рост расходов среднего и рабочего классов. Продолжающееся политическое насилие грозило уходом инвесторов. Экономика – писал один аналитик – представляла собой «одно большое надувательство»66. Если бы этот пузырь лопнул, Салинас сильно рисковал. Американский посол Джеймс Джонс предупредил его, что, если он уничтожит сапатистов, Уолл-стрит уронит мексиканскую экономику как «горячую картошку». Для этого хватит «24 часов эфира “CNN” про войну», сказал он президенту67.

Если бы власти начали действовать раньше, они могли бы отключить повстанцев от интернета и заблокировать новостной поток. Но генералы Салинаса всегда готовились к прошлой войне. Они считали, что им противостоят обычные партизаны. Фактически же они имели дело с совершенно новым явлением. Как сформулировал министр иностранных дел Мексики Хосе Анхель Гурриа, война велась не с помощью ружей и гранат, а «с помощью чернил, слов и интернета»68.

Режим Салинаса, который уже прошел полпути от диктатуры страха к диктатуре обмана, был вынужден перейти к стратегии малоинтенсивного насилия69. Это произошло под влиянием нескольких факторов: развития интернет-коммуникаций, распространения мировых новостных СМИ и финансовой нестабильности, вызванной ускоренной интеграцией страны в мировые рынки капитала. А также еще одного обстоятельства, к которому мы сейчас и обратимся.

К ВОПРОСУ О ПРАВАХ

Третий ингредиент в нашем коктейле – подъем либерального мирового порядка. Одной из его ключевых движущих сил стало международное движение за права человека. В конце XX века небольшие группы высококвалифицированных специалистов, разделявших ценности прогресса и часто имевших юридическое образование, раскинули по всему миру сети либеральных НКО. Они использовали мировые СМИ, международное право и ряд новаторских тактик, чтобы организовать давление на жестоких диктаторов. Именно это содружество создало общественный резонанс вокруг восстания сапатистов.

Для автократов старой школы такие активисты были источником проблем. «Нам трудно вершить историю, – сокрушался один африканский лидер в 2009-м. – Мы вынуждены творить свою Французскую революцию с Amnesty International над душой»70. Этим лидером был Лоран Гбагбо, за девять лет до того ставший президентом Кот-д’Ивуар. В апреле 2011-го объединенные силы повстанцев, французских войск и «голубых касок» ООН еле вытащили его из президентского бункера. Он отказался признать результаты выборов, прошедших при участии международных наблюдателей. Гбагбо, цепляясь за власть, залег на дно в столице страны, которая является ведущим мировым производителем какао, пока его сторонники бесчинствовали за воротами президентского дворца71.

Незадолго до этого жители Кот-д’Ивуар связывали с Гбагбо надежды на лучшее будущее. В период 33-летнего правления постколониального диктатора страны Феликса Уфуэ-Буаньи, Гбагбо был диссидентом и борцом за демократию. Но после избрания президентом он изменился. Гбагбо по прозвищу Булочник – так в народе называли хитрых манипуляторов – обрушил репрессии на сторонников Алассана Уаттара, другого кандидата в президенты, пользовавшегося поддержкой на севере страны. В 2005-м он отменил выборы, но в 2010-м объявил о проведении общенационального голосования, на котором оппозиция с севера добилась численного преимущества. С последними несколькими миллионами долларов Гбагбо укрылся в бункере, в то время как на улицах гибли тысячи человек.

В 1999-м Гбагбо удивлялся упрямству Слободана Милошевича, сербского диктатора, вступившего в противостояние с НАТО за Косово. «Что Милошевич собрался делать, когда весь мир против него?» – он спрашивал у своих помощников72. Но в 2011-м «весь мир» был уже против самого Гбагбо. Вслед за сербским вождем он отправился в Гаагу, чтобы предстать перед Международным уголовным судом по обвинениям в преступлениях против человечности. Он провел там в тюремной камере семь лет. Неожиданно для многих в 2019-м он был оправдан, так как судья счел доказательства прокурора недостаточными73.

Amnesty International – организация, мешающая современным робеспьерам «вершить историю» – была основана в 1961 году. Лондонский юрист Питер Бененсон прочел, что двух португальских студентов отправили в тюрьму, потому что они подняли тост за свободу74. Бененсон решил собрать волонтеров, которые будут искать по миру людей, отбывающих срок за свои политические убеждения, и закидывать их тюремщиков письмами75. С тех пор 5 млн активистов подключились к деятельности организации; у нее около 2 млн членов и сторонников76.

Корнями нынешняя «правозащитная революция» уходит в эпоху Просвещения77. Американские и французские революционеры, разработавшие Билль о правах и Декларацию прав человека и гражданина, вдохновлялись трудами Локка, Юма, Вольтера и Руссо78. Различные кампании XIX века – борьба против рабства, за права колоний и за равенство женщин – говорили тем же языком. Но только после Второй мировой войны были предприняты действенные шаги, чтобы закрепить права человека в международном праве79. В течение пяти лет после учреждения ООН в 1945 году была принята Всеобщая декларация прав человека, состоялись трибуналы в Нюрнберге и Токио и были подписаны Конвенция о геноциде и Женевские конвенции.

В годы холодной войны западные элиты чаще боролись с коммунизмом, чем решали гуманитарные проблемы. Но с исчезновением СССР подход «реалполитик» утратил былую привлекательность. В активизм ударились звезды поп-культуры, и интересоваться правами человека стало «круто»80. Сам термин получил широкое распространение. В 1980-м «права человека» упоминались в 595 заметках «The New York Times». К 2000-му число упоминаний выросло до 1 548. Изменения происходили не только на Западе. По данным мониторинга «BBC», в новостных программах разных стран «права человека» фигурировали в 838 сюжетах в 1980-м, в 1 809 сюжетах в 1990-м и в 9 193 сюжетах в 2000-м. Даже китайское государственное информационное агентство «Синьхуа» все чаще рассказывает о правах человека: 140 раз в 1980-м и 1 415 раз в 2000-м81.

В процессе демократизации во многих странах создаются «комиссии по установлению истины», фиксирующие нарушения, которые власти совершали в прошлом; к 2006-му таких комиссий было 2882. В каких-то странах открываются музеи для сохранения и демонстрации исторических свидетельств. Бывших диктаторов и их подручных преследуют по закону83. В некоторых случаях для этого учреждают новые международные суды и трибуналы, в других – используется национальная судебная система. Число таких процессов в мире выросло с нуля в 1970-м до более 250 в 2007-м84. Большинство разбирательств проходили в национальных судах, но несколько наиболее одиозных преступников предстали перед международным правосудием. Милошевич скончался в тюрьме в 2006-м. Лидер боснийских сербов Радован Караджич скрывался в течение многих лет, но был арестован и приговорен судом к пожизненному заключению. Предводитель повстанцев и бывший президент Либерии Чарльз Тейлор в настоящее время отбывает наказание, назначенное ему судом: 50 лет лишения свободы.

Правозащитное движение влияет не только на общественное мнение и судебную практику, но и на международный бизнес. Никакому генеральному директору не хочется, чтобы его считали другом палачей или тем, кто наживается на труде заключенных85. В конце 1990-х нефтяные компании «Amoco», «ARCO», «Petro-Canada» и «Texaco» расторгли договоренности о сотрудничестве с мьянманскими генералами86. В совсем недавнем прошлом после жестокого разгона мирных акций протеста белорусскими властями компании-спонсоры отказались финансировать Чемпионат мира по хоккею, который должен был пройти в этой стране в 2021 году; организаторам пришлось искать другое место для проведения турнира87. «H&M», «Burberry» и другие компании отказались от хлопка из Синьцзяна после сообщений о том, что он добывается принудительным трудом мусульман-уйгуров88.

Исследования показывают, что публикация активистами информации о нарушениях прав человека в развивающихся странах ведет к сокращению инвестиций транснациональных корпораций на этих рынках89.

Жестокие репрессии увеличивают риски для диктаторов. Неприкрытое насилие может отпугнуть инвесторов или остановить поставки экономической и военной помощи. Хуже того, оно может стать поводом для «гуманитарных интервенций» иностранных армий или международных сил по типу совместной операции ООН и французских войск, в результате которой Гбагбо выбили из его бункера. Критика со стороны мирового сообщества может придать уверенности политическим оппонентам действующего правителя, и они бросят ему вызов90. Понимают ли это диктаторы? Судя по некоторым данным, да. Конечно, автократы не становятся гуманистами. Но они замечают сигналы о необходимости снизить уровень видимого насилия. По наблюдению политолога Дариуса Реджали, с 1970-х годов получили распространение технологии «чистых» пыток. К ним относятся длительное стояние или нахождение в неудобных позах и имитация утопления, которые доставляют мучения, но оставляют меньше следов. Эту тенденцию он связывает с развитием международного правозащитного движения. Изменения особенно заметны в диктатурах с наиболее тесными связями с Западом – то есть в тех странах, где диктатор имеет существенные основания опасаться негативных для себя последствий91.

Даже кровожадный тиран Мобуту в 1980-е беспокоился, что два основных спонсора Заира – Франция и США – отвернутся от него, если узнают, что происходит в его тюрьмах92. Поэтому он прилагал дополнительные усилия, чтобы скрыть улики. В 1991-м начальник сделал замечание надзирателю, избивавшему заключенного: «Останутся шрамы, и нам пойдут жалобы от Amnesty International»93. За год до этого Конгресс США сократил военную помощь Заиру на 4 млн долларов в знак протеста против нарушений прав человека и коррупции94.

Другой пример – аргентинская военная диктатура 1970-х. Хунта стремилась сохранить хорошие отношения с США. Но и терроризировать противников режима ей тоже хотелось. Полицейские низового уровня занимались запугиванием, а на самом верху репутацию хунты оберегал генерал Видела. В 1976-м, чтобы деморализовать тех, кто придерживался левых взглядов, полиция подорвала динамитом тела 30 казненных диверсантов в городе Пилар, а останки разбросала по улицам. Из рассекреченной телеграммы ЦРУ выяснилось, что Видела пришел в ярость от этой экзекуции, которая, по его словам, причинила «серьезный ущерб репутации страны и внутри нее, и за границей». Он считал, что убивать леваков можно и нужно, но «делать это надо осмотрительно»95.

Вероятно, опасение лишиться западной помощи заставило Джерри Ролингса, военного диктатора Ганы, в начале 1990-х провести альтернативные выборы. Ролингс захватил власть в ходе военного переворота в 1981-м. Сентиментальным человеком он не был, и поэтому приказал расстрелять трех бывших руководителей Ганы96. В 1980-х он арестовывал и пытал демократических активистов97. Никто не подозревал, что однажды Ролингс начнет демократические реформы. Но тут Всемирный банк предложил Гане крупнейшую в Африке программу кредитования98. И Ролингс отнесся серьезно – возможно, даже слишком серьезно, – к сигналам о том, что выделяемая помощь напрямую зависит от политических изменений99. «Госдеп заставил нас – да, заставил – перейти к многопартийной демократии», – жаловался он в 2009-м100. Ему приходилось «запихивать демократию в глотки» своих несговорчивых соотечественников (рассказывал он политологу Антуанетте Хандли), потому что «Госдеп говорил, что иначе нам не светят займы МВФ и Всемирного банка»101.

С середины 1970-х западные правительства в своих отношениях с диктатурами стали придавать соблюдению прав человека особое значение. В международных отношениях по-прежнему преобладал реализм холодной войны. Но с 1974-го американский Конгресс начал запрещать выделение помощи странам, грубо нарушающим права человека102. В своей инаугурационной речи президент Картер заявил, что приверженность США правам человека «должна быть абсолютной»103. В 1978-м он заблокировал выдачу кредитов Гватемале и Никарагуа, чтобы наказать их за допущенные нарушения104.

Завершение холодной войны сделало положение не только Ролингса, но и других африканских диктаторов более уязвимым. В 1970–1990 гг. общий объем невоенной помощи диктатурам вырос с 4 млрд до 38 млрд долларов105. К последнему году этого периода она составляла 8 % ВВП медианной автократии. Политическая респектабельность была залогом непрерывности этих потоков. В 1989-м Всемирный банк пообещал учитывать «политические барьеры для экономического развития» при пересмотре своих программ в Африке106. К концу 1990-х «почти 78 % условий в кредитных соглашениях с международными финансовыми институтами относились к реформам законодательства и соблюдению принципа верховенства закона»107. Один из таких институтов, Европейский банк реконструкции и развития (ЕБРР), основанный в 1991-м, в первой статье Соглашения об учреждении ЕБРР оговаривает, что данный банк ведет свою деятельность только в странах, «приверженных принципам многопартийной демократии и плюрализма»108. Исследования показывают, что с середины 1990-х диктаторы, проводившие многопартийные выборы главы государства, получали больше помощи на душу населения (ранее такой зависимости не было)109. Другое исследование установило, что страны, в отношении которых Комиссия по правам человека ООН выносила отрицательное заключение, получали меньше помощи от Всемирного банка110. Региональные ассоциации также начали настаивать на качестве госуправления. В 1989-м предшественник Европейского союза – Европейское экономическое сообщество – добавил пункт о правах человека в Ломейскую конвенцию, регулирующую торговлю между ЕЭС и развивающимися странами. Чтобы присоединиться к Европейскому союзу, страны бывшего Восточного блока должны были принять на себя обязательства в сфере демократии и защиты прав человека. Приверженность демократии стала критерием и для вступления в НАТО.

В 1991-м Организация американских государств (ОАГ) обязалась сохранять демократию в государствах-участниках. А Организация африканского единства, позднее переименованная в Африканский союз, в 2000-м приняла решение приостанавливать членство любого государства в случае, если смена правительства в нем произойдет неконституционным путем111.

Внимание к правам человека и демократии приносило результаты. Когда в 1993-м президент Гватемалы Хорхе Серрано распустил парламент и верховный суд, США, Япония и ЕС заморозили все виды негуманитарной помощи этой стране, а ОАГ приступила к обсуждению торгового эмбарго112. Военные быстро вынудили Серрано уйти в отставку. В 1994-м президент Клинтон с разрешения ООН отправил американские войска на Гаити, чтобы свергнуть диктатора Рауля Седра113. Когда в 1996-м один мятежный генерал попытался сместить президента Парагвая Хуана Карлоса Васмоси, решительные действия ОАГ, США и ЕС помогли Васмоси удержаться114. В 2009-м гондурасские военные изгнали президента Мануэля Селайю – и членство Гондураса в ОАГ было приостановлено115. В сходных ситуациях Африканский союз приостанавливал членство 10 из 14 африканских государств, в которых в 2000–2014 гг. происходили перевороты, нередко вводя дополнительные санкции116. Почти все эти государства незамедлительно восстанавливали гражданское правление.

Конечно, эмбарго и интервенции не всегда достигают цели. И западные лидеры не вполне последовательны в защите прав человека. И все же соотношение затрат и выгод качественно изменилось. Сегодня насилие и недемократическое поведение обходятся дороже. В новых условиях некоторые диктаторы совершают переход к подлинной демократии, как Ролингс, который по окончании срока президентских полномочий покинул свой пост. Другие, впрочем, находят спасение в диктатуре обмана.

Как мы уже знаем, первой линией обороны является дезинформация. Уже в 1970-х румынский президент Николае Чаушеску говорил помощникам, радостно приветствуя заявленные приоритеты администрации президента Картера: «Ему нужны права человека? Будут ему права человека». Агентам румынской разведки приказали внушить президентскому окружению, что в Румынии больше свободы вероисповедания, чем в других коммунистических странах117.

Второй путь – имитировать демократию, выворачивая ее наизнанку. Международные организации реагируют на явные бесчинства и откровенное мошенничество. Но с менее очевидными нарушениями они справляются хуже118. Как отмечают специалисты, сталкиваясь с фальсификациями на выборах, ОАГ «начинает оценивать степень тяжести [допущенных нарушений]… масштабными ли были махинации и дали бы чистые выборы другой результат?»119 А двое других исследователей пришли к выводу, что Африканский союз доказал свою «неспособность предотвратить скатывание [стран] в авторитаризм»120. Усилия, вложенные в имитацию демократии, окупаются сторицей.

ХОЛОДНАЯ ВОЙНА И МИР ПОСЛЕ НЕЕ

Итак, модернизационный коктейль действует постепенно, его элементы взаимодействуют друг с другом, а эффект проявляется как на уровне страны, так и в глобальном масштабе. Рост постиндустриальной экономики в отдельной стране приводит к увеличению доли людей с высшим образованием, работающих в креативном секторе и имеющих достаточные доходы. Такие люди, как правило, мыслят самостоятельно; они проявляют большую толерантность и готовность участвовать в жизни государства121. Кроме того, они хорошие организаторы и умеют эффективно доносить информацию до других. Поначалу эта группа относительно невелика, но благодаря своей роли в экономике инноваций она постепенно расширяется. Авторитарные режимы должны учитывать ее запросы – или мириться с медленным развитием.

Захватывая все новые страны, этот процесс меняет глобальную среду. Сложные экономические потоки и мировые СМИ связывают общества. Модернизация несет с собой ценности прогресса, вокруг которых формируются международные движения. «Эффект бумеранга» и механизмы обратной связи переносят информацию, создавая на всех уровнях давление в пользу изменений. Так, новости, тайно переправляемые из автократий, ретранслируются на эти страны поверх голов цензоров122. За нарушениями, совершенными диктаторами, следуют приговоры, которые выносят судьи в далеких демократиях. Государства-учредители международных судов и трибуналов потом оказываются в них в роли ответчиков. Сообщения о нарушениях быстро облетают землю, собирая голоса в поддержку международного вмешательства – даже в менее развитых государствах, которые со стороны кажутся плохими кандидатами на демократизацию. Оппозиция учится работать с диаспорой, чтобы привлекать к своим целям внимание мировой общественности123.

Дальнейшее зависит от того, насколько недемократический лидер чувствителен к давлению Запада. Военные аспекты имеют значение – но не менее важны международная торговля и финансы. Диктаторы, привязанные к западным рынкам или одолжившие миллиарды в западных банках, как мексиканский президент Салинас в 1994-м, попадают в уязвимое положение. Тех из них, кто полагается на международную помощь, как Ролингс в Гане, можно подтолкнуть к движению от диктатуры страха к диктатуре обмана, и даже больше.

Одно знаменательное событие – окончание холодной войны – явилось примером, а позднее и катализатором действия модернизационного коктейля. Распад СССР был вызван комплексом причин. Он, безусловно, не был неизбежным следствием постиндустриальной революции; когда на Западе началось производство мобильных телефонов, советские заводы продолжали клепать низкокачественные тракторы. Но растущий охват высшим образованием постепенно менял культуру. К 1990-му доля взрослого населения с вузовскими дипломами в России (части Советского Союза, соответствующей современной Российской Федерации) была выше, чем в Великобритании или Германии, а в Болгарии – выше, чем во Франции124. Происходила эволюция ценностей. В 1990-м 90 % опрошенных в России сказали, что одобряют движение за права человека – столько же, сколько в США. 90 % россиян согласились с тем, что «их правительство должно быть более открытым для общества»125.

Коммунистические лидеры столкнулись с этими изменениями, когда позиции их стран в мире ослабели. Чтобы обеспечить населению минимальный уровень жизни, им приходилось безоглядно занимать деньги у западных банков, подводя экономики к грани дефолта. К концу 1980-х экономический кризис, активные протесты населения и правозащитное давление со стороны Запада увеличили напряжение внутри их жестких политических систем. Ответ Горбачева на эти вызовы был комбинацией политических просчетов, экономической некомпетентности и его собственных прогрессивных ценностей. В том, что он не признавал политического насилия, а когда оно происходило, отказывался брать за него ответственность, можно в равной степени усмотреть и его личные моральные установки, и классический метод диктатуры обмана. Гласность – горбачевская свобода информации – была заведомо неполной и предназначалась для выпуска пара и получения полезной обратной связи. Но кризис был слишком глубоким, а подход Горбачева слишком непоследовательным, чтобы спасти режим информационными манипуляциями.

С развалом СССР ускорился тренд на снижение мирового уровня открытого политического насилия. В условиях экзистенциального противостояния холодной войны западные лидеры предоставляли поддержку чудовищным диктаторам, занявшим «правильную сторону». Москва, в свою очередь, поддерживала репрессивные коммунистические режимы. Но после падения советской империи все изменилось. Когда оскудели потоки советской помощи зависимым странам, у Запада появилось больше возможностей привязать свою помощь к качеству государственного управления. Берлинская стена рухнула ровно тогда, когда правозащитное движение на Западе набрало обороты.

Такая картина недавнего прошлого может показаться слишком безоблачной. Конечно, Запад не всегда вел себя благородно. Иногда за гуманитарными призывами скрывались национальные интересы, а в требованиях реформ, обращенных к автократам, часто присутствовала доля лицемерия и претенциозности126. Исторические процессы не протекают по линейке. И все же, подъем глобального движения за политические свободы при существенной поддержке самых богатых стран и растущей инфраструктуре правовой защиты изменили мир. В отличие от предыдущих поколений диктаторов, современным автократам сложно править, используя методы прошлого века.

Несмотря на распространение диктатур обмана, диктатуры страха продолжают существовать. Говорит ли это о том, что наша модель неверна? К диктатурам страха сегодня можно отнести Саудовскую Аравию, Египет, Иран и КНДР. Показательный случай – это Китай. В каком-то отношении он напоминает Советский Союз конца 1980-х. Как и СССР в те годы, Китай сегодня – сверхиндустриализованная страна: промышленность и строительство составляют 40 % ВВП, а в странах с высоким уровнем дохода этот показатель в среднем равен 23 %. Как и в СССР при Брежневе, в Китае растет доля населения с высшим образованием: к 2019 году им было охвачено 7 % населения в возрасте от 15 лет127. Все еще меньше, чем в России в 1990-м (13 %), но уже близко к показателям некоторых стран Восточного блока.

С момента прихода к власти Си Цзиньпин стремился избежать судьбы Горбачева. В некоторых важных аспектах Китай отличается от позднего СССР. Брежнев правил страной, погруженной в безнадежный застой, в то время как десятилетия взрывного экономического роста привели к укреплению поддержки руководства Китая со стороны его граждан. И в Китае пока не видно признаков массового культурного сдвига такого же масштаба, как в СССР при Горбачеве128.

На вопрос о том, что бы они выбрали – свободу или безопасность, 93 % респондентов в Китае в 2018-м ответили «безопасность». В этом отношении Китай значительно превосходит среднемировое значение (70 %), не говоря о показателях постиндустриальных стран, таких как Австралия (47 %) и Германия (53 %)129. Многие его граждане продолжают бороться за свое экономическое благополучие, и мало тех, чьи ценности выживания сменились ценностями самовыражения. Экономика Китая не находится в кризисе и не зависит от западных банков или иностранных кредитов. На экономический диктат Запада Китай отвечает собственным диктатом. Другими словами, модернизационный коктейль пока не оказал на Китай заметного действия.

Китайские власти не ощущают ни извне, ни изнутри настолько сильного давления, чтобы оно побудило их воздержаться от жестоких репрессий, поэтому они не отказываются – по крайней мере, пока – от диктатуры страха. Более того, режим совершенствуется. В последнее десятилетие технологии наблюдения шагнули далеко вперед. С помощью новых инструментов Пекин следит за диссидентами как в виртуальном, так и в физическом мире. При Си Цзиньпине современные полицейские методы сочетаются с традиционными, и за решетку массово отправляются, среди прочих, представители этнических меньшинств, демократические активисты из Гонконга и юристы-правозащитники из континентального Китая. Избирательно экспериментируя с технологиями диктатур обмана, Китай, в первую очередь, сохраняет приверженность политике устрашения.

Какими будут следующие десятилетия для таких обновленных диктатур страха? И как проявят себя диктатуры обмана? К этим вопросам мы обратимся в заключительной главе.

Распространение диктатур обмана представляет собой одно из наиболее удивительных политических явлений последних пятидесяти лет. Но есть ли у него будущее? Смогут ли режимы, правящие сегодня в Сингапуре, России, Венгрии и Казахстане, продолжить существование во второй половине XXI века? Совершат ли репрессивные автократии переход от политики террора к политике обмана? Или, наоборот, диктатуры обмана вернутся к более кровавым, неприкрытым формам тирании?

В этой главе мы рассмотрим, каким может быть будущее разных политических режимов в свете вышеизложенных идей. Мы обсудим, как менялось отношение Запада к его авторитарным соперникам в конце XX века и как оно должно измениться вновь. Мы сформулируем несколько принципов, которые могут лечь в основу взаимодействия с недемократическими режимами в эпоху диктатур обмана. Некоторые из этих принципов универсальны и работают в отношении любых диктатур, другие более специфичны и ориентированы на их новую форму.

Если наш анализ верен, то в будущем соотношение между разными видами автократий будет зависеть от того, продолжатся ли модернизация и глобализация. Если их динамика сохранится, диктаторы столкнутся с растущим давлением в пользу перехода от жестоких репрессий к стратегии обмана. Вероятно, какие-то режимы падут в результате народных протестов. Однако если модернизационные силы остановятся или повернут вспять, демократии могут отступить от своих принципов, а автократии – перейти к более открытым репрессиям.

Будущее диктатур обмана частично предопределено механизмом их появления. Как мы видели, их можно разделить на две категории. Некоторых правителей к политике обмана подталкивает модернизация общества внутри страны. В Сингапуре и России по меньшей мере у одного из четырех взрослых есть высшее образование; многие работают в креативном секторе1. В таких странах диктаторы замещают террор обманом под влиянием внутренних факторов. В других случаях изменения происходят вследствие внешнего давления. Доля населения с высшим образованием в Танзании незначительна. Две трети трудовых ресурсов занято в сельском хозяйстве2. И все же в последнее время руководители государства притворялись демократами, пытались повысить свою популярность через СМИ и – по крайней мере, до недавнего времени – меньше прибегали к насилию3. Такая сдержанность была призвана произвести впечатление на западные правительства и доноров, от которых зависит страна. В 2009-м расходы государственного бюджета на 70 % обеспечивались международной помощью4. Давайте рассмотрим две эти траектории – и два типа диктатур обмана – по очереди.

ДВИЖЕНИЕ ВВЕРХ

В первом типе диктатур движущей силой трансформации является модернизация общества. По мере расширения страты информированных граждан кооптация становится более дорогой, а цензура – более трудоемкой. Члены информированного класса устанавливают контакты с международными сообществами правозащитников и иностранными правительствами. Одновременно с этим растет их роль в экономике. Автократам сложнее отказывать информированным гражданам в политическом участии. Сначала диктаторы обмана изготавливают подделку под демократию. А потом некоторые из них вынуждены принять и необходимость иметь дело с оригиналом.

Ли Куан Ю прекрасно это осознавал. Уже в 2000-м он задавался вопросом о долговечности своего наследия. «Будет ли созданная мною и моими коллегами политическая система оставаться более-менее неизменной на протяжении жизни следующего поколения? – размышлял он в своих мемуарах. – Я сомневаюсь в этом. Технология и глобализация меняют образ жизни людей. Сингапурцы станут по-другому работать, изменится их образ жизни. В качестве международного центра экономики, основанной на знании в эру информационной технологии, Сингапур будет становиться все более открытым для влияния извне». Чтобы политическая система сохранилась, его последователи должны будут «приспособиться к изменениям в запросах и чаяниях более образованный людей, их растущему желанию активнее участвовать в принятии решений, влияющих на их жизнь»5.

Наследникам Ли удается сохранять контроль – по крайней мере пока. Но в соседней Малайзии диктатура обмана уже, кажется, делает первые шаги в качестве демократии. Премьер-министр Махатхир Мохамад (1981–2003) и его преемники, Абдулла Ахмад Бадави (2003-2009) и Наджиб Разак (2009–2018), манипулировали выборами в своих интересах. Но одновременно с этим в стране происходила модернизация. В 1980–2018 гг. подушевой доход вырос с менее 6 000 долларов до более 25 000. Доля выпускников школ, поступающих в вузы, подскочила с 4 % до 45 %6. Занятость в промышленности достигла пика в 1997-м, а затем, в процессе перехода к постиндустриальному обществу, начала снижаться. К 2019-му 84 % населения имели доступ в интернет – больше, чем во Франции7.

Правящая партия, ОМНО, годами успешно кооптировала элиты. Но с конца 1990-х движение молодых, образованных малайзийцев Reformasi начало призывать к проведению политических реформ8. На выборах 2008 года коалиция ОМНО потеряла – в том числе благодаря росту доступности интернета, в котором уже сформировалась «живая оппозиционная блогосфера» и появились независимые новостные площадки, – большинство в две трети голосов в парламенте и контроль над пятью из 13 ассамблей штатов9. В 2018 году оппозиция победила на выборах, завершив 60-летнюю историю монополии ОМНО на власть в Малайзии10. Безусловно, это еще не конец: в разгар пандемии коронавируса в политику вернулись представители «старого режима»11. Впрочем, их позиции сегодня не столь устойчивы, как раньше.

Другие диктаторы обмана тоже сталкивались с вызовами, обусловленными процессом развития их стран. В 2000-х Россия добилась поразительного прогресса. Средняя зарплата выросла с менее 4 000 долларов в год в 2000-м до более 15 000 в 2011-м. Доля домохозяйств с персональными компьютерами взлетела с 6 % до 75 %, а мобильные телефоны стали общедоступными12. Модернизация затронула и некоторые ключевые ценности. Доля россиян, считавших, что демократическая политическая система для их страны – это «очень» или «скорее» хорошо, выросла с 46 % в 1999-м до 67 % в 2011-м13. Все это вылилось в демонстрации 2011–2012 гг., в ходе которых огромные массы людей протестовали против фальсификаций на выборах.

Один из путей противодействия такому развитию событий со стороны диктатора очевиден: нужно затормозить модернизацию или даже повернуть ее вспять. Именно так ответил Путин на протесты 2011 года14. Он отдал высокотехнологичные инициативы медведевского междуцарствия (2008–2012) на растерзание своим приспешникам, распугал западных инвесторов и навлек на Россию санкции вторжением в Украину в 2014 году. Для российских граждан начался период экономического застоя и постоянно усиливающегося политического контроля.

Однако в отсутствие природных или искусственно созданных катастроф развернуть ход модернизации не так легко. Нельзя взять и вычеркнуть полученное образование. И спрос на него не исчезнет только потому, что так хочет правитель. По всему миру поступление в вузы неуклонно растет и в демократиях, и в диктатурах: с 1970-го доля абитуриентов среди выпускников школ поднялась с 10 % до 39 %15. Постиндустриальный переход тоже трудно откатить назад. Несмотря на обещания популистов, в современной экономике практически невозможно реанимировать изжившие себя отрасли.

Кроме того, заморозка модернизации может спровоцировать тот самый политический кризис, которого опасаются диктаторы. Парадокс заключается в том, что, с одной стороны, прогресс угрожает власти диктаторов, а с другой – они нуждаются в экономическом росте для сохранения власти16. Замедление экономического развития обычно приводит к снижению темпов роста доходов, и во всех политических системах это немедленно сказывается на популярности лидера17. Диктаторы реагируют на вызов усилением репрессий. Но ведь в свое время они выбрали стратегию обмана именно потому, что репрессии перестали быть адекватным инструментом управления модернизированным обществом. Нам не известно средство, отменяющее действие модернизационного коктейля. Выбор в пользу стагнации – жест отчаяния: поможет на время, но не навсегда.

В России, несмотря на реакционный разворот Путина, модернизация в отдельных аспектах продолжилась. Увеличилось поступление в вузы – с 76 % в 2012 до 85 % в 2018-м18. Продолжали расти проникновение интернета и занятость в креативном классе19. Доля респондентов, отдающих предпочтение демократическому политическому устройству, в 2017-м (последний год, в котором Всемирное исследование ценностей проводилось в России) была такой же высокой, как в 2011-м.

В соседней Беларуси модернизация выбила из равновесия казавшуюся стабильной диктатуру страха. К 2018-му 87 % выпускников школ продолжили учебу в вузах – больше, чем в Великобритании или Германии20. Невероятно успешная отрасль высоких технологий в 2019-м экспортировала продукцию на 15 млрд долларов, что равнялось четверти ВВП21. В 2011–2017 гг. доля респондентов, согласных с тем, что демократическое устройство для их страны – это «очень хорошо», выросла с 33 % до 45 %22. Как и россияне девятью годами ранее, в 2020-м беларусы вышли на улицы протестовать против сфальсифицированных выборов.

Кроме долгосрочных тенденций, на политическую динамику влияют и краткосрочные кризисы – экономические, военные и медицинские. Диктаторы используют их как повод присвоить чрезвычайные полномочия и назначить козлов отпущения. К тому же трудности активируют ценности выживания. Но кризисы могут оказаться сильнее манипуляций и обвалить все рейтинги правителя. В такие моменты единственный вариант – кроме того, чтобы сдаться, – перейти к более открытым репрессиям, надеясь, что страх заставит людей покориться. Сработает этот план или нет, зависит от того, насколько сильным и предприимчивым успел стать информированный класс.

Глобальные кризисы оттягивают на себя внимание западных правительств. В 2020-м 38 стран использовали пандемию как предлог для усиления давления на оппозиционные СМИ, а 158 ввели ограничения на уличные протесты23. Если в будущем изменение климата вызовет экологические или экономические бедствия, или массовую миграцию, это может спровоцировать возврат к репрессивным диктатурам. Но вместе с тем, кризисы вскрывают некомпетентность лидеров. Несмотря на коронавирусные ограничения, в 2020-м по меньшей мере в 90 странах вспыхивали протесты: например, в Киргизии они привели к тому, что после признанных недействительными парламентских выборов было назначено повторное голосование, а в Нигерии распустили отдел полиции, известный пытками и убийствами задержанных24.

Даже в обычные времена большие запасы нефти влияют на политику государств. Петрократии используют сырьевые доходы, чтобы задабривать или контролировать общество, удерживая его от модернизации25. Монархии Персидского залива, такие как Саудовская Аравия и Кувейт, достигли высочайшего уровня доходов – но для этого им не пришлось строить современную экономику, гарантировать права женщин и ослаблять власть религиозных авторитетов. Несмотря на рост национальных доходов, общество менялось мало и не требовало демократических преобразований. Тем не менее, некоторые правители стран Залива, сознавая, что запасы нефти не бесконечны, в последнее время сделали поворот в сторону модернизации и многообразия. Поступление в вузы среди выпускников школ в 2019-м подскочило до 71 % в Саудовской Аравии и до 55 % в Кувейте26. В обеих странах среди учащихся больше женщин, чем мужчин. Регион занимает первые строчки мирового рейтинга по уровню проникновения интернета, который в Бахрейне, Кувейте и Катаре достиг 100 %27. Время покажет, справедливы ли надежды руководства этих стран на то, что такая направляемая государством модернизация общества сможет сосуществовать с методами диктатур страха. В дальнейшем можно ожидать либо сдвига от диктатуры страха к диктатуре обмана, либо усиления запроса общества на более открытую политику.

Как происходит скатывание в диктатуру страха на фоне экономического кризиса в богатой нефтью стране, можно рассмотреть на примере из недавнего прошлого. Венесуэла обладает гигантскими запасами углеводородного сырья, а почти все остальные товары импортирует. Мировые цены на нефть рухнули вскоре после смерти Уго Чавеса в 2013 году. Его преемнику Николасу Мадуро пришлось управлять страной в условиях сокращающихся доходов бюджета, катастрофических дефицитов и экономических просчетов предшественника. Он решился пойти назад во времени, от диктатуры обмана к более традиционной диктатуре страха28. Усилия оппозиции отправить его в отставку и поднятые ею волны протеста с каждым разом наталкивались на все более жестокую реакцию полиции, армии и вооруженных формирований29. Такое положение сохраняется уже восемь лет, свидетельствуя об относительной слабости страты информированных граждан в Венесуэле. Как и в странах Персидского залива, в этой стране модернизация не затронула широкие слои общества. В 2010-м менее 3 % взрослого населения Венесуэлы имели высшее образование, что примерно соответствует уровню 1980 года. Структура экономики, по-прежнему ориентированной на нефть, далека от постиндустриальной30.

Говоря коротко, постиндустриальное развитие в диктатурах, как правило, повышает цену жестоких репрессий. Автократы, до этого опиравшиеся на устрашение, переключаются на манипуляции. Те, кто уже используют манипуляции, иногда разворачиваются к подлинной демократии. Момент перехода невозможно предсказать, и откаты назад тоже случаются. Нет такого общего для всех уровня развития, достигнув которого, диктатуры волшебным образом испаряются. Но растущее давление модернизации увеличивает вероятность изменений31.

ВНЕШНЕЕ ВЛИЯНИЕ

Что мы знаем о лидерах менее модернизированных недемократических стран? Стимулом к переходу на новые инструменты управления для них было внешнее давление. Когда Ли Куан Ю впервые обратился к политике обмана, Сингапур был довольно бедным государством. Сингапурское общество относилось к Ли с большим уважением, и после разгрома островного коммунистического движения он практически не испытывал давления во внутриполитической сфере. Его основной заботой стали международные инвестиции и престиж.

Последующая модернизация иногда фиксирует сделанный ранее выбор. Сингапурская экономика совершила стремительный взлет, и возврат к открытым репрессиям оттолкнул бы предпринимателей и инвесторов. Но не все диктатуры обмана экономически развиты. Вернемся к примеру Танзании. Там диктатура обмана установилась в 1990-е, однако в последующие годы не случилось ни заметного роста поступлений в вузы, ни постиндустриального перехода. В подобных случаях готовность диктатора вновь обратиться к политике страха зависит в основном от международного контекста.

А контекст может измениться. Модернизация никогда надолго не сдавала свои позиции в мире – в отличие от международной интеграции и поддержки демократии, которые регулярно переживали серьезные взлеты и падения. В 1930-е из-за резкого всплеска протекционизма мировая торговля существенно сократилась. В 1929–1935 гг. мировой товарооборот упал с 23 % до 11 % ВВП32. Страны одна за одной отказывались от золотого стандарта; пересыхали потоки иностранных инвестиций. В политическом плане во многих странах с несовершенным демократическим устройством к власти пришли фашистские режимы.

Стоим ли мы на пороге новой деглобализации? Некоторые эксперты полагают, что она уже началась. Политики популистского толка винят импорт товаров и иммиграцию в снижении доходов малоквалифицированных работников. США при президенте Трампе вышли из торговых соглашений и повысили таможенные тарифы на продукцию как конкурентов (например, Китая), так и партнеров (например, европейских стран). Если деглобализация разорвет экономические связи между богатыми и бедными странами, у многих диктаторов будет меньше причин притворяться демократами.

Но этого пока не произошло. Мир сегодня не такой, каким он был в 1930-е. Прежде всего, с тех пор мировой ВВП увеличился в 15 раз, а зависимость от экспорта выросла еще в два раза больше33. В 2019-м на международную торговлю товарами приходилось 44 % мирового ВВП34. Великая депрессия, подстегнувшая протекционизм, протекала намного тяжелее, чем мировой финансовый кризис 2008–2009 гг. или экономический спад, вызванный пандемией коронавируса: во время Великой депрессии американский ВВП сократился на 32 % по сравнению с 4 % в 2007–2009 гг. и 10 % в 2020-м35. В 2020 году на фоне сокращающегося ВВП, благодаря огромным вливаниям ликвидности, стремительно росли финансовые рынки36. Конечно, возможно, экономическая глобализация развернется в обратном направлении, но пока такая перспектива не просматривается.

Последний кризис не разрушил международную торговлю, но уменьшил финансовую зависимость автократий. Это может оградить их от политического давления. В медианном недемократическом государстве доля гуманитарной помощи и программ содействия развитию сократилась с 8 % ВВП в 1990-м до 2 % ВВП в 2017-м37. Страны побогаче смогли создать у себя финансовую подушку безопасности для преодоления будущих краткосрочных кризисов. В частности, в Сингапуре, России и Саудовской Аравии золотовалютные резервы теперь превышают 25 % ВВП. Недемократические страны сознательно предпринимают меры для снижения зависимости от мировых финансовых рынков. Иногда диктаторы поддерживают деглобализацию исключительно ради защиты своих режимов. Когда Запад ввел санкции против Путина за вторжение в Крым, он ответил контрсанкциями на импорт продовольственных товаров и приказал элитам репатриировать активы, инвестированные за границей38. И все же у «деофшоризации» есть пределы. Обрыв финансовых связей лишает диктатора рычага давления на западные элиты.

Китайские международные инвестиции и помощь другим странам тоже ограничивают влияние Запада. Только в период 2010–2019 гг. прямые иностранные инвестиции (ПИИ) Китая в мире выросли с 317 млрд долларов до 2,1 трлн. По этому показателю Китай все еще отстает от США, чьи ПИИ в 2019-м составили 7,7 трлн долларов39. Но Китай оставил США далеко позади в кредитовании иностранных государств, ссудив 1,5 трлн долларов более чем 150 странам. Китай выдает больше займов, чем все страны-кредиторы ОЭСР вместе взятые40.

Чтобы получить поддержку Пекина, не нужно притворяться демократами. Рассмотрим пример Эфиопии. Чтобы угодить западным донорам, лидер страны Мелес Зенауи, бывший партизан-марксист, придя к власти в 1991-м, смягчил тональность своей революционной риторики. Однако к 2014-му Китай ссудил стране 12,3 млрд долларов: эта сумма равна половине ее среднегодового ВВП. Режиму уже не нужно было напускать на себя демократический вид, поэтому на выборах 2010 года правящая партия и ее союзники забрали 99,6 % мест в парламенте. В 2015-м силы безопасности жестоко подавили протестное движение, убив 700 и арестовав 23 000 человек. И это не единственный пример. Политологи Стив Хесс и Ричард Айду выяснили, что страны, которые получают относительно больше финансирования от Китая, чем от Запада, проводят более жестокие политические репрессии41. По мере того как в страну притекали китайские деньги, президент Танзании Джон Магуфули усиливал преследование журналистов и активистов42. Он особо поблагодарил Китай за выделение помощи без дополнительных условий43.

Как мы видели в седьмой главе, экономические связи сами по себе редко побуждают диктаторов менять подходы. Но экономические связи в сочетании с глобальными СМИ, кампаниями в защиту прав человека и политическим давлением Запада могут произвести мощный эффект. Однако некоторые эксперты опасаются, что действие этих элементов модернизационного коктейля слабеет. Ведь традиционным западным СМИ в новых условиях приходится нелегко: интернет-платформы уводят у них рекламодателей, а аудитории фрагментируются. Если из-за этого западные элиты будут получать меньше информации о репрессивных режимах, то диктаторы только выиграют.

Но, судя по всему, ничего подобного не происходит. Более того, если в 1980-х лишь немногие глобальные телеканалы и информагентства писали об автократиях, то сегодня СМИ изобилуют подробностями из их жизни. И все благодаря острой конкуренции, новым технологиям и фрагментации рынка, которые разрушили старые операционные модели средств массовой информации. Вместо дорогих зарубежных бюро появляются сети местных внештатников, независимых репортеров-стрингеров и «гражданских журналистов», снимающих видео на смартфоны44. Хакеры разоблачают тайны крупного капитала и дипломатии, предъявляя миру все – от посольских телеграмм до схем ухода от налогов. Правозащитные группы организуют квази-«новостные редакции» и отправляют сотрудников своих пресс-служб на место событий со скоростью пожарных45. Расследователи из НКО предают гласности информацию о нарушениях прав человека в сфере природопользования (Global Witness), коррупции (Transparency International, Центр по исследованию коррупции и организованной преступности (OCCRP)) и отмывания денег (Международный консорциум журналистов-расследователей (ICIJ)). А такие команды, как «Bellingcat», расследуют даже операции спецслужб, санкционированные политические убийства, передвижения войск и группы праворадикальных боевиков. Два десятилетия назад только лучшие шпионские ведомства имели доступ к информации, до которой теперь может добраться любой человек со смартфоном46.

Сегодня важнее не собрать больше информации, а, во-первых, подтвердить ее достоверность и интерпретировать ее, и во-вторых, привлечь к ней внимание47. Первая задача по-прежнему лежит на традиционных СМИ. Солидные компании с репутацией, которую они не хотели бы терять, заинтересованы в том, чтобы проверять свои источники. Люди продолжают покупать «The New York Times» или смотреть «CNN» не потому, что те рассказывают обо всем на свете, а потому что их репортажи заслуживают доверия. Со второй задачей сложнее. Политики реагируют на те новости, которые стали известны избирателям. Прежде СМИ могли давить на власть за счет увеличения своей аудитории. Нынешняя фрагментация и многообразие новостных лент служит для чиновников защитой. На Западе функция привлечения внимания перешла от авторитетных СМИ к алгоритмам: теперь они решают, какая следующая новость взорвет интернет.

Правозащитные движения могли бы взять эту задачу на себя. Активисты всегда стремились склонить общество на свою сторону и подтолкнуть государство к действию. С 1980-х НКО приобрели огромный опыт в работе с общественным мнением; для привлечения внимания и пожертвований они заручаются поддержкой знаменитостей. Еще в 1985-м трансляцию международного благотворительного музыкального фестиваля «Live Aid» в помощь голодающим в Эфиопии посмотрели 40 % населения Земли48. Сегодня внимание к зверствам, происходящим в самых дальних уголках планеты, привлекают социальные сети. Информация о преступлениях угандийского полевого командира Джозефа Кони и требования спасти нигерийских школьниц, похищенных исламистской террористической организацией «Боко Харам», распространялись с помощью видео, становившихся вирусными49.

Правозащитные организации, такие как Amnesty International, могут не только мобилизовывать общественное мнение, но и – как мы видели в предыдущей главе – оказывать давление на автократов. Сегодня диктаторы знают, что за их действиями наблюдают. Более того, они понимают, что так будет и впредь. Amnesty International и Human Rights Watch смогли значительно увеличить свое финансирование, штат, глобальное присутствие и число публикуемых докладов. Взносы США в международные благотворительные организации – включая международные программы в сфере защиты прав человека, развития, гуманитарной помощи, обеспечения мира и безопасности, внешней политики, а также программы обмена – выросли с 2,7 млрд долларов в 2000-м до 29 млрд в 2019-м50.

Последний ингредиент модернизационного коктейля – мировой либеральный порядок. Многие эксперты считают, что и над ним нависли угрозы. По мнению исследователя из Принстона Джона Икенберри, он уже «терпит крах»51. Юристы объявляют о завершении – по крайней мере временном – «эры прав человека»52. Пессимизм заразителен. Всего за несколько лет президентства Трампа США вышли из договоров и переговоров о контроле над вооружениями (иранская ядерная сделка, Договор по открытому небу), об изменении климата (Парижское соглашение) и о торговле (НАФТА, которое позднее было заменено соглашением о создании Транстихоокеанского партнерства). При Трампе США покинули Совет ООН по правам человека, ЮНЕСКО и Всемирную организацию здравоохранения, заблокировали работу Апелляционного органа Всемирной торговой организации. В других странах популисты также отказываются от международного сотрудничества.

По мере ослабления мирового либерального порядка появляются те, кто видит альтернативу либеральной демократии в технократическом авторитаризме китайского толка53. Они считают, что «Вашингтонский консенсус» 1990-х, основанный на принципах свободного рынка, вступил в конкуренцию с «Пекинским консенсусом»54. Как отмечает писатель и эксперт по странам Азии Джошуа Курланцик, китайская модель управления бросает «самый серьезный вызов демократическому капитализму со времен подъема коммунизма и фашизма в 1920-е – начале 1930-х»55.

Но хотя эти угрозы вполне реальны, и в этом отношении тревогу, кажется, бить рано. Вопреки Трампу, система международного права и обеспечения законности устояла. В ООН действуют механизмы контроля за исполнением 22 основных договоров в области прав человека, включая конвенции против геноцида и пыток. По состоянию на 2010 год каждая страна ратифицировала в среднем 11 из них. К 2020-му этот показатель поднялся до 13. За указанный десятилетний период ни одна страна не вышла ни из одного договора ООН в области защиты прав человека56. ООН продолжает усиливать мониторинг за соблюдением их положений. С 2008-го все страны уже дважды отчитались в рамках так называемых «Универсальных периодических обзоров»57. Эти обзоры иногда критикуют за беззубость, но в действительности они дают свои результаты: так, они способствовали отмене смертной казни на Фиджи и обеспечили защиту активистам в Кот-д’Ивуар. С 1992 года бюджет ООН на защиту прав человек увеличился в пять раз58.

В 2005 году произошло знаменательное событие: все члены ООН договорились о том, что на них лежит «обязанность защищать» («responsibility to protect») людей от массовых злодеяний вне зависимости от места их совершения. На основании этого принципа предпринимались различные дипломатические и военные меры. Какие-то из них считаются успешными (усилия по прекращению этнического насилия в Кении после выборов 2007 года), другие – менее успешными (интервенция западных стран в Ливии в 2011-м). В любом случае эта доктрина грозит неприятностями диктаторам, замышляющим массовое насилие. Другой угрозой для них становится все более частое применение национальными судами универсальной юрисдикции – то есть компетенции рассматривать дела о преступлениях безотносительно к месту их совершения. Число таких судебных процессов резко возросло в последнее время. В 2008–2017 гг. в мире было инициировано 815 судебных разбирательств на основании принципа универсальной юрисдикции – по сравнению с 503 в предшествующем десятилетии и 342 еще одно десятилетие назад59. В те же годы появились инновации в сфере персональных санкций – включая замораживание активов и визовые ограничения на въезд – для преследования за границей лиц, ответственных за нарушения прав человека: первым норма

тивным актом в этом роде был «закон Магнитского» в США, вводивший санкции в отношении российских госслужащих, подозреваемых в причастности к смерти в тюрьме юриста Сергея Магнитского. По примеру США аналогичные законы были приняты в Канаде, Великобритании и ЕС. Несмотря на антилиберальные выступления и действия некоторых лидеров-популистов, инфраструктура международной защиты прав человека не «терпит крах», а развивается.

И это не удивительно, потому что защита жертв репрессий – это популярный лозунг. В 2018-м значительное большинство респондентов в разных странах согласились с важностью юридической защиты прав человека: от 58 % в Бельгии до 90 % в Сербии, и даже в Саудовской Аравии – 61 %60. Опросы показывают, что и деятельность ООН пользуется большой поддержкой. В 2020-м значительное большинство респондентов в 14 развитых демократических странах, за исключением Японии, заявили о своем положительном отношении к этой организации. И даже в США после трех лет президентства Трампа деятельность ООН одобряли 62 % респондентов – что на 14 процентных пунктов больше, чем в 2007-м61. Международное сотрудничество тоже популярнее изоляционизма. «Исследовательский центр Пью» (Pew Research Center) задавал людям вопрос о том, должна ли их страна «принимать во внимание интересы других стран, даже если для этого требуется идти на компромисс», или «она должна преследовать свои интересы, даже если другие страны выступают решительно против». В 12 из 14 стран – за исключением Австралии и Японии – большинство выбрало путь компромисса. Наибольшей поддержкой этот вариант ответа пользовался в Великобритании (69 %) и Германии (65 %). Но даже в США отвечавшие – 58 % против 39 % – предпочли сотрудничество краткосрочной выгоде62.

Что касается техно-авторитаризма по пекинскому образцу, то кажется, что даже китайцы верят в него не очень сильно. В 2018-м 90 % китайских респондентов сказали, что наличие демократической политической системы – это «очень» или «скорее» хорошо, что больше среднемирового уровня в 84 %63. И только 41 % сказали, что «очень» или «скорее» хорошая система управления для их страны – это «сильный лидер, не зависящий от парламента или выборов» (по сути это характеристика авторитаризма), а 37 % – «не правительство, а эксперты принимают решения, которые считают лучшими для страны» (фактически, описание технократии). В Китае поддержка этих моделей управления была ниже, чем в среднем по миру64.

Не наблюдается большого энтузиазма по поводу китайского подхода и в других странах. Китай инвестировал сотни миллиардов долларов в инициативу «Один пояс и один путь» и рекламировал национальный бренд через 548 отделений Института Конфуция по всему миру, но не завоевал этим много друзей65. В странах Запада, в Японии и Южной Корее число респондентов с неодобрительным отношением к Китаю увеличилось с 36 % в медианной стране в середине 2000-х до 73 % в 2020-м66. Возможно, усилилось восприятие Китая как соперника. Но даже в Африке, получающей колоссальные объемы китайской помощи и инвестиций, не многих вдохновляет подход Пекина. В 2019–2020 гг. проект «Афробарометр» обратился к респондентам в 18 африканских государствах с вопросом о том, какое другое государство является лучшим образцом развития для их собственной страны. Большинство опрошенных в 14 из 18 стран назвали США. Только в трех странах – Ботсване, Мали и Буркина-Фасо – респонденты отдали предпочтение Китаю67. На вопрос о том, какой иностранный язык стоит учить молодежи, 71 % ответили «английский». И только 2 % – «китайский»68.

Мы не хотим сказать, что в сфере прав человека дела идут прекрасно или что западные лидеры последовательно их защищают. Политические элиты многих стран крепко держатся за циничную версию подхода «реалполитик». После событий 11 сентября 2001 года Вашингтон начал «войну против терроризма», сопровождавшуюся беспрецедентными нарушениями – от пыток водой и «выдачи» подозреваемых (на деле – похищения людей и вывоза их в третьи страны для последующей выдачи США) до бессрочного содержания в тюрьме в Гуантанамо. Диктаторы – от президента Узбекистана Ислама Каримова до президента Египта Абдул-Фаттаха ас-Сиси – поняли, что под видом борьбы с терроризмом можно терроризировать свое собственное население69. Тем не менее, мы считаем, что расширяющаяся сеть активистов и юристов при поддержке мирового общественного мнения сегодня дает более серьезный отпор бандитам, чем раньше. И несмотря на риторику популистов, ни одна другая модель управления – включая китайскую – не обладает такой привлекательностью в мире, как либеральная демократия70.

Либеральный мировой порядок, как и экономическая глобализация, однажды может потерпеть крах. Но пока, несмотря на все сложности, этого не случилось. И на более общем уровне мы не видим признаков того, что модернизационные силы перестали действовать. До сих пор они достигали впечатляющих результатов. Конечно, недавняя вспышка антиглобализма имела место, но она в основном стала реакцией на беспрецедентные изменения, произошедшие в последние три десятилетия. Страны совершали постиндустриальный переход к более высоким уровням образования и широким международным связям, а их правителям приходилось приспосабливаться – или, по крайней мере, делать вид, что они приспосабливаются. Вместе с третьей волной демократизации стандарты либерализма распространились по всему миру.

Именно сила этого модернизирующего натиска в конечном итоге вынудила проигравших возобновить борьбу71. Сегодня нативистский популизм – и на Западе, и на Востоке – опирается на возмущение новыми экономическими условиями и на архаичные ценности тех, кто пострадал от перехода к постиндустриальному обществу. Рабочие предприятий и другие жители деиндустриализирующихся регионов, владельцы неэкологичных производств и шахт, фермеры и сельхозработники, антилиберальное старшее поколение, дезориентированное сменой ценностной парадигмы, – все они объединены в мощную, но постепенно сужающуюся коалицию. Эта коалиция поддерживает популистов в демократиях и диктаторов обмана в полумодернизированных автократиях. А популисты вместо того, чтобы компенсировать потери пострадавшим от реструктуризации экономики и интегрировать их в новую среду, эксплуатируют их. Насколько демократические сдержки и противовесы смогут устоять под этим давлением, зависит преимущественно от того, насколько сильны те, кто выиграл от постиндустриального перехода, – то есть класс информированных граждан.

Страны, преждевременно подхваченные и выброшенные вперед третьей волной модернизации, в последние годы откатываются назад. Это отступление может и должно нас беспокоить. Но мы считаем, что это лишь отлив, а не смена направления течения. Два шага вперед – один шаг назад.

ДИАГНОСТИКА УГРОЗ

Сегодня автократии бросают новые вызовы демократическим странам Запада. Чтобы справиться с ними, их сначала необходимо понять. Давайте вспомним основные характеристики диктатур обмана, которыми определяется их внешняя политика.

В отличие от тех противников, с которыми Запад боролся в годы холодной войны, у диктаторов обмана нет настоящей идеологии. Они осознают, что население их стран привлекает демократия, и поэтому имитируют ее72. Многие граждане покупаются на эту подделку, а те, кто не готов обманываться, часто деморализованы. Звучит парадоксально, но лицемерие таких правителей подрывает веру не столько в них самих, сколько в демократию. Когда диктатор строит коммунизм – или баасизм, или мобутизм – их оппоненты могут продолжать верить в народное правительство как в лучшую альтернативу. Но когда действующий глава государства объявляет себя «демократом», легко прийти к выводу, что демократия – всегда фикция.

За границей диктаторы обмана используют пропаганду, чтобы воспитывать циников и разделять общество. Если западная публика начнет сомневаться в демократии и перестанет доверять своим лидерам, у лидеров будет меньше возможностей организовывать демократические крестовые походы по всему свету. По-прежнему не установлено, действительно ли имело место вмешательство России в американские выборы в 2016 году. Но сама идея бросила тень на итоги голосования и переключила внимание Америки на себя. Российские интернет-тролли не только подорвали доверие американцев к своей избирательной системе. В их действиях заключалось важное послание и для внутрироссийской аудитории: демократия американского типа ведет к поляризации общества и конфликтам73.

Вторая излюбленная тактика автократов – коррупция. На родине диктаторы обмана тайно подкупают элиты. И за границей, как мы видели, они поступают так же. Наряду с дезинформацией экспортируется продажность. В этом случае они преследуют две цели. Во-первых, ослабить западные правительства и заблокировать их враждебные действия. Они нанимают на Западе помощников для сбора информации и лоббирования своих интересов. Помимо шпионов – которые были всегда – они обзаводятся друзьями в западных политических и корпоративных кругах. Подобные связи приносят практические дивиденды и создают возможности для шантажа. Взятки из кармана автократов наносят ущерб репутации Запада. Западные элиты будут скомпрометированы, когда о подкупе станет известно74. И это имеет непосредственное отношение ко второй цели диктаторов – формированию общественного мнения в собственных странах. Поощряя коррупцию на Западе – а иногда и сливая подробности в прессу – диктаторы обмана обосновывают представление о том, что политика – грязное дело. Когда всплывают сообщения о нечистоплотности чиновников на родине, заступники диктатора могут утверждать, что взяточничество – явление универсальное. Махинации за границей защищают их от последствий домашних скандалов.

Современные диктаторы зациклены на личной власти и своекорыстии, им трудно заключать устойчивые союзы. Сталин сумел создать прочный блок на базе общей идеологии. Сегодняшние автократы сотрудничают друг с другом лишь в рамках отдельных проектов. И при случае легко меняют привязанности. Путин и Эрдоган столько раз ссорились и мирились, что можно сбиться со счета. Чавес обнимался с Кастро и другими леваками по всей Латинской Америке. Но когда после смерти команданте просели поставки венесуэльской нефти, Куба начала закидывать удочки насчет разрядки в отношениях с Вашингтоном75.

Вместо того чтобы объединяться друг с другом для противостояния Западу, диктаторы обмана внедряются в западные альянсы и организации. Как мы видели в шестой главе, они делают вид, что разделяют цели Запада, но исподволь препятствуют их достижению. Работая изнутри таких структур, они вставляют им палки в колеса или перенацеливают их внимание на собственных врагов. Диктаторы обмана поддерживают либеральный интернационализм ради достижения своих целей точно так же, как они дискредитируют либеральную демократию, имитируя ее.

Премьер-министр Венгрии Орбан участвует в принятии политических решений в НАТО, ОЭСР и Европейском союзе. Эрдоган представляет Турцию в НАТО и ОЭСР, а Путин – вплоть до 2022 года! – встречался с ними обоими на полях Совета Европы. Африканские диктаторы общаются с членами британской королевской семьи на саммитах Содружества наций. Палачи заседают в органах ООН, уполномоченных защищать права человека76. Венесуэла, Россия и Катар были соучредителями так называемого «Сообщества демократий», компрометируя это объединение с первого дня его существования. Конечно, в подобной тактике нет ничего нового. С самого начала Советский Союз и Китай использовали свой статус в ООН, а африканские диктатуры были частью Содружества наций. Но сегодняшние автократы ведут системную работу по захвату инструментов мирового либерального порядка.

Итак, диктатуры обмана создают для Запада и всего мира целый ряд вызовов. Диктатуры обмана не пытаются завоевать мир. У них нет идеологии, они действуют оппортунистически и несогласованно. Конечно, диктаторы обмана периодически прибегают к вооруженной силе для захвата территорий рядом со своими границами, вмешиваясь в конфликты или устраивая провокации, обычно для того, чтобы укрепить собственный авторитет на родине. С Западом они чаще всего борются внутри престижных экономических или политических объединений. А чтобы защитить свой режим, они подрывают доверие к либеральной демократии, ослабляют западные альянсы и организации, коррумпируют и эксплуатируют западных лидеров.

ЧТО ДЕЛАТЬ?

После Второй мировой войны в западной политике установились два подхода к взаимодействию с диктаторами. Основная угроза в годы холодной войны исходила от коммунистических стран и партизанских движений. Они стремились к захвату территорий, чтобы распространять на них свою идеологию и разваливать свободные общества. Сплоченность международного коммунистического движения часто преувеличивалась, но опасность была реальной.

Основным ответом Запада было сдерживание. Концепция Джорджа Кеннана предполагала «длительный, терпеливый, но твердый и бдительный» отпор поползновениям СССР77. И в общем такая политика давала свои результаты. В 1950-е Западная Европа восстановила уверенность в своих силах, ее экономика ожила. А по прошествии времени горбачевское «новое мышление» отправило СССР в небытие. Но у политики сдерживания была своя цена. В борьбе с Москвой Запад поддерживал антикоммунистических диктаторов и экстремистов, что шло вразрез с его обязательствами в области демократии и прав человека. США вооружали джихадистов в Афганистане; потом американцам пришлось с ними воевать. США начали – и проиграли – деморализующую войну во Вьетнаме, вызванную антиколониальными настроениями вьетнамцев не меньше, чем советскими притязаниями на глобальное лидерство.

Естественно, что после 1991 года, когда борьба с коммунизмом закончилась, политика Запада изменилась. Теперь ее главной целью стало экономическое развитие и интеграция авторитарных государств в западный мир. По сути, речь шла о том, чтобы ускорить действие модернизационного коктейля. Политики надеялись, что экономическое развитие диктатур создаст внутри них запрос на политические реформы, а модернизация сделает их более демократическими и открытыми к сотрудничеству. Стремясь содействовать этому процессу, западные правительства и международные организации создавали давление на диктаторов в пользу расширения прав и свобод, ставя политические реформы условием для предоставления помощи и отправляя команды консультантов помогать организовывать выборы, учреждать партии и поддерживать гражданское общество78.

Сегодня этот подход часто критикуют за наивность. Но на практике он был довольно успешен. Первые два десятилетия после окончания холодной войны были отмечены огромным экономическим и политическим прогрессом. В 1990–2010 гг. мировой доход на душу населения вырос на 60 %. В межгосударственных войнах погибло меньше людей, чем за любой другой двадцатилетний период после Второй мировой войны79. Число электоральных демократий выросло с 29 до 53, а либеральных демократий – с 28 до 4580. Фактически самые большие проблемы возникали тогда, когда западные страны выходили за рамки помощи в целях развития и интеграции и, добиваясь смены режима, применяли военную силу. Например, вторжения в Афганистан и Ирак хотя и свергли жестокие диктатуры, привели к затяжным войнам, стоившим бесчисленных жизней и огромных средств, а США – их международной репутации.

Поддержка развития и интеграции представлялась разумным шагом, но исполнить задуманное, как и в случае политики сдерживания, оказалось нелегко. Во-первых, Запад не вполне последовательно соблюдал взятые на себя обязательства. Какие-то страны назначались фаворитами, к другим относились с пренебрежением по причинам, имевшим отношение к внутренней политике стран-доноров. Западные страны продолжали поддерживать своих любимых диктаторов, делая вид, что верят их обещаниям реформ. Франция оставалась верной некоторым сомнительным африканским друзьям, например, президенту Конго Дени Сассу-Нгессо или президенту Чада Идрису Деби, а Великобритания и США спускали на тормозах сообщения о нарушениях прав человека, совершенных их сателлитами, такими как президент Уганды Йовери Мусевени81.

Во-вторых, даже когда западные правительства и организации руководствовались самыми лучшими побуждениями, они зачастую действовали непродуманно. В этом случае они оказывались легкой добычей для недобросовестных диктаторов. НАТО и ЕС изначально были западными объединениями стран-единомышленников, принимавшими решения методом консенсуса; их структуры не предусматривали механизмов наказания тех государств-членов, которые злоупотребляли правилами, особенно если формально правила соблюдались. Западные многосторонние организации основывались на общих ценностях и взаимном доверии и не обладали инструментами, чтобы сдерживать или применять санкции к тем, кто вел себя недостойно.

Вместе с тем западные лидеры не смогли предсказать, как интеграция скажется на обществах их стран. Они думали, что автократии и бывшие автократии можно будет ассимилировать в глобальную экономику без отрицательных эффектов для самого Запада. Но интеграция – процесс двусторонний. Торговля с Китаем после его вступления в ВТО в 2001 году принесла существенные выгоды и Китаю, и Западу в целом. Но от конкуренции с китайскими производителями пострадали отдельные работники и целые отрасли; западные лидеры оказались не способны справиться с этим вызовом. Не смогли они предугадать и то, что восточная коррупция проникнет в западный мир. Они облегчали свободу передвижения капитала, снижали зарегулированность бизнеса и снимали торговые барьеры в отношениях с бывшими врагами; но западные правительства почти ничего не делали для защиты своих обществ. Внутри внешне реформированных институтов бывших автократий сохранились старые структуры, которые смогли быстро договориться со своими западными «партнерами». Расширение открытости должно было сопровождаться генеральной уборкой у себя дома, чтобы освободиться от всех, кто эксплуатирует банковскую тайну, льготные налоговые режимы, сети для сбора информации и прибегает к услугам организованной преступности. Но этого не произошло – или, по крайней мере, не сразу и не в достаточном объеме. Интеграция между странами сделала Восток больше похожим на Запад. Впрочем, она сделала и Запад более похожим на Восток.

Из этого опыта необходимо извлечь уроки на будущее. Ни сдерживание, ни общее развитие и интеграция, опробованные в прошлом, не отвечают новым вызовам в полной мере. Элементы военного сдерживания нужны по-прежнему как средство от оппортунистической агрессии на границах России и Китая. Но с учетом гигантского населения Китая, его технологической мощи и размера ВВП, превосходящего американский, Запад не может сдерживать эту страну бесконечно. В среднесрочной перспективе не существует альтернативы интеграции Китая и других соперников Запада – и это нормально, потому что модернизационный коктейль работает, хотим мы этого или нет.

Но подход Запада к интеграции недемократических режимов должен стать более продуманным.

На что это может быть похоже? С нашей точки зрения, интеграция должна осуществляться на принципах сдерживающего взаимодействия. Запад не должен отказываться от контактов. Но не следует и ждать, что интеграция автоматически лишит диктаторов влияния и склонит их к сотрудничеству. Скорее Запад должен пользоваться функциональными связями стран как рычагом, чтобы защищать свои интересы и подталкивать диктаторов к свободному правлению. Проблема в том, что диктаторы тоже не будут сидеть сложа руки. Они постараются воспользоваться взаимозависимостями для продвижения собственных интересов и ослабления демократии. Западные лидеры должны научиться обыгрывать их в этой игре.

Есть эксперты, которые считают, что правильнее было бы просто разорвать связи с автократиями. Они выступают за защиту рынков, резкое ограничение иммиграции и сосредоточение на внутриполитической повестке. Но на самом деле изоляция невозможна. Так или иначе в ближайшие десятилетия взаимопроникновение будет усиливаться. Даже если затормозится экономическая глобализация, технологический прогресс, экологические угрозы и смертоносные патогены не признают границ. Запад может либо выступать лидером актуальной мировой повестки, либо уступить глобальное лидерство другим.

Как сделать политику сдерживающего взаимодействия эффективной? Иметь дело с диктаторами трудно, и наш рецепт, конечно, не идеален. Но если исходить из того, что мы знаем о диктатурах страха и диктатурах обмана, можно выделить несколько принципов, которые помогут определиться с выбором стратегии.

Принцип первый – бдительность. В последние 30 лет диктаторы обмана ускользали от внимания Запада благодаря своей способности имитировать демократию. Запад слишком медленно разбирался в их уловках и слишком долго доверял автократам, заверявшим, что они твердо встали на путь свободного правления. Западные страны должны активнее выявлять многочисленные связи – часто неочевидные, – которыми они соединены с миром авторитарных правителей. Как мы видели, диктаторы отмывают деньги, крадут промышленные секреты, подкупают политиков, взламывают государственные компьютерные сети и распространяют пропаганду в социальных сетях на Западе. Конечно, власти демократических стран пытаются обнаруживать и пресекать подобные действия. Но регулярные скандалы говорят о явной недостаточности их усилий.

Поэтому в процессе взаимодействия с диктатурами важно сохранять бдительность. Для этого потребуется инвестировать больше средств и сил в финансовый мониторинг, контрразведку и кибербезопасность82. Необходимо также обмениваться информацией и координировать действия как на межведомственном уровне, так и между странами-союзниками. Чтобы мониторинг был эффективным, он должен быть не слишком обременяющим. Есть две опасности: реакция Запада на политические угрозы может оказаться как слишком слабой, так и слишком сильной. Многочисленные требования к отчетности не исполняются, потому что перегружают госслужащих обременительной бумажной работой. Необходимо создать простые в использовании и высокопроизводительные системы сбора данных, при этом гарантирующие конфиденциальность.

Критически важны гибкие механизмы расследований действий диктаторов. В этой работе западные правительства должны сотрудничать с негосударственными игроками. Такие группы, как «Bellingcat» и «ICRJ», показали, сколько информации можно извлечь из открытых источников и утечек. Краудсорсинг и машинное обучение позволят Западу углубить понимание текущих мировых событий. Следует привлекать к решению этих задач передовые технологические компании, вне зависимости от их размера. У западных правительств и технологических корпораций общая цель – сохранить и упрочить либеральную демократию. Но до сих пор они редко сотрудничали в этой области. Им нужно забыть о разногласиях и стать партнерами, чтобы направить против диктатур технологический потенциал Кремниевой долины.

Второй принцип – приветствовать модернизацию во всех политических системах. Экономическое и социальное развитие остается нашей главной надеждой на трансформацию автократий – сначала в менее репрессивные режимы, а в конечном итоге в настоящую демократию. Глобальная интеграция – при правильном управлении процессом – захватывает диктаторов в сети внешних отношений и стимулов. Экономические санкции бывают необходимы, но по указанным выше причинам они должны быть целевыми и узкими, направленными на конкретных людей и компании. Они не должны препятствовать модернизации или изолировать целые страны от мировых рынков.

Конечно, действие коктейля растягивается во времени и проявляется неравномерно. Нас не всегда будет радовать поведение модернизирующихся диктатур. Интеграция Китая в глобальную торговлю совпала с его растущим стремлением самоутвердиться. В тот период даже звучали сомнения в разумности принятия Китая в ВТО83. Но если развивающийся Китай воспринимается как проблема, то Китай, ограниченный в возможностях развития, стал бы еще большей проблемой. У диктатора, не способного удовлетворить потребности населения с помощью экспорта и роста, больше причин использовать насилие и во внутренней, и во внешней политике – как и продемонстрировал Владимир Путин в 2022 году.

Третий принцип – навести порядок в собственном доме. Диктатуры обмана эксплуатируют имеющиеся слабые стороны демократий и пытаются создать новые трудности. Поэтому главное средство обороны – повышение сопротивляемости. В экономическом плане это означает анализ цепочек поставок и торговых отношений, выявляющий зарождающиеся монополии и проблемные зоны, которые могут со временем превратиться в инструмент давления со стороны автократий. Антимонопольное регулирование должно быстро и внимательно реагировать на мировую политическую и рыночную конъюнктуру. Невзирая на расходы, Западу необходимо создать резервные мощности в инфраструктуре и обеспечить функционирование нескольких конкурирующих компаний в стратегических секторах, даже если они являются естественными монополиями. От бизнеса потребуется готовность к сотрудничеству.

Для победы над диктатурами надо перестать их поддерживать. Без армии западных юристов, лоббистов и прочих профессиональных посредников автократам сложнее использовать Запад в своих интересах. Против пособников автократов нужны комплексные меры. Должны появиться сложные алгоритмы, которые бы отличали коррупционный обмен, укрепляющий влияние диктаторов, от полезных контактов, продвигающих диктатуры обмана к демократии. При этом западная инфраструктура коррупции может и должна быть уничтожена. Следует запретить анонимные компании-«оболочки» – и на уровне стран (законодательно), и на глобальном уровне (конвенцией ООН). Западные демократии должны придать себе достаточные полномочия для преследования лиц, совершивших коррупционные преступления за границей (с помощью законов, подобных Закону США о противодействии коррупции за рубежом и Конвенции ОЭСР о борьбе с дачей взяток), и более энергично применять их на практике84. Нужно поднять вознаграждение для информаторов, сообщающих о случаях крупного банковского мошенничества, и расширить экстерриториальное действие законов о борьбе с мошенничеством.

В этом же ключе пришло время покончить с практикой предоставления платных услуг лоббистов авторитарным режимам. Деньги, которые западные фирмы и бывшие чиновники берут за то, чтобы продвигать интересы нарушителей прав человека, бросают тень не только на них самих, но и на их страны. Внесем ясность: широкая свобода высказывать альтернативные точки зрения и контактировать с одиозными фигурами является неотъемлемым свойством либеральной демократии. Эффективная интеграция требует обмена идеями на всех уровнях. Но контракты на продвижение интересов диктаторов и их партнеров не служат никаким законным целям. Недемократические государства вполне могут доносить свою позицию через свои посольства.

Репутация Запада страдает, и когда западные компании продают диктаторам технологии, которые затем используются для слежки за гражданами. Европейские фирмы поставляли технические средства наблюдения Азербайджану, Египту, Казахстану, Саудовской Аравии, Эфиопии, Сирии и Ливии85. Частные технологические фирмы Израиля предоставляли шпионское ПО, среди прочего, диктаторам Бахрейна, Азербайджана, Узбекистана, Казахстана, Эфиопии, Южного Судана, Уганды, Эквадора и Объединенных Арабских Эмиратов86. Конечно, образовавшуюся на рынке нишу заполнят китайские и другие компании. Но ущерб репутации Запада от таких продаж значительно больше получаемой коммерческой выгоды. Если брать шире, то Западу надлежит тщательно расследовать сложившуюся практику оказания юридических услуг и услуг в сфере безопасности диктаторам во всем мире, чтобы определить границы приемлемости. Адвокатские ассоциации, возможно, порекомендуют своим членам не оказывать помощь жестоким автократам, преследующим диссидентов и журналистов с помощью недобросовестных исков в западные суды.

И самое важное: Западу следует навести порядок в своем политическом доме, починить государственные институты и вернуть доверие к ним. В некоторых странах общество крайне поляризовано, и диктаторы не упускают случая этим воспользоваться. Некоторые полагают, что демократия находится под угрозой, поскольку она потеряла привлекательность для граждан. Эта опасность представляется нам несколько преувеличенной. Граждане западных стран разочаровались скорее не в демократии, а в действующей власти. Так, во Всемирном исследовании ценностей и в Европейском исследовании ценностей, проводившихся в 2017–2020 гг., 93 % респондентов в медианной стране Западной Европы и Северной Америки сказали, что демократическая политическая система для их стран – это «очень» или «скорее» хорошо; ни в одну из четырех предыдущих волн исследования (1995-1999, 2000–2004, 2005–2009 и 2010–2014) этот показатель не был таким высоким87. Но хотя граждане твердо верят в идеалы либеральной демократии, убежденность в том, что их правительства следуют этим идеалам на практике, не так сильна. Респондентов попросили оценить, насколько демократично управляется их страна по шкале от 1 («совсем не демократично») до 10 («абсолютно демократично»); только 58 % респондентов в США и 61 % в Италии выбрали цифру в верхней части шкалы.

При президенте Трампе образ американской демократии пострадал не только внутри страны, но и в мире. В 2018-м «Исследовательский центр Пью» (Pew Research Center) провел опрос в 25 странах о том, «уважает ли правительство США свободу личности своих граждан». В 40 % стран, включая Францию, Германию и Великобританию, большинство ответило «нет». (Когда «Центр Пью» задавал тот же вопрос в 2008-м, во всех 23 вошедших в опрос странах большинство ответов были положительными.) Иногда «Центр Пью» включает в исследования вопрос, нравятся или нет респондентам «американские представления о демократии». Доля стран, в которых большинству респондентов нравилась американская концепция демократии, упала с 58 % в 2002-м до 35 % в 2017-м88.

Все это говорит не об отказе от демократии, а об усиливающихся сомнениях в том, что Запад – и в особенности США – ей по-настоящему привержены. При президенте Трампе отчетливо проявились слабые стороны американской политики. Как хакер, нанятый для поиска уязвимостей в системе безопасности, Трамп вытащил на свет лазейки и пробелы, которые оставались незамеченными в годы правления администраций с другими этическими принципами. Вскрылись проблемы, касающиеся раскрытия финансовой информации, кумовства, конфликта интересов, ненадлежащего давления на суды, госслужащих и правоохранительные органы, политизации вопроса о введении режима чрезвычайной ситуации, нецелевого расходования бюджетных средств, недобросовестного использования права помилования и военных полномочий. Еще до Трампа американские выборы отличались экстремальным «джерримендерингом», созданием искусственных препон для голосования и «темными деньгами» (финансирование избирательных кампаний без указания источника средств)89. Как уже отмечалось, далеко не либеральные методы, которыми США вели «войну против террора», – бессрочное содержание в Гуантанамо Бэй и «расширенные методы допроса» – подорвали моральный авторитет США во всем мире. Другие политические решения – от вторжения в Ирак для ликвидации несуществующего оружия массового уничтожения до секретных программ Агентства национальной безопасности (АНБ) по массовой слежке за гражданами – позволяют диктаторам обмана обвинять западные правительства в лицемерии.

И это еще не все. Экономические провалы Запада в последнее время еще больше поколебали веру в его лидерство. Выдающиеся показатели китайской экономики создали у некоторых людей впечатление, что при авторитаризме экономический рост ускоряется. В действительности, по данным экономистов, верно как раз обратное: как показали недавние исследования, если страна движется от автократии к демократии, темпы роста в ней обычно увеличиваются примерно на 1 процентный пункт в год90. В каждом десятилетии с 1950-го до 2000-го демократии росли в среднем быстрее, чем авторитарные государства91. Однако в 2000-х автократии действительно обогнали демократические страны по темпам роста. Они меньше пострадали от лопнувшего в 2001–2002 гг. пузыря доткомов, глобального финансового кризиса 2009 года, европейского долгового кризиса в 2011–2012 гг., каждый из которых был вызван ошибками и провалами политики западных регуляторов. На диктатуры по-прежнему приходится лишь небольшая доля мирового ВВП. Но эта доля растет92.

Восстановление веры в порядочность, компетентность и либерализм демократических правительств – самый надежный способ борьбы с авторитарной пропагандой. Величайшее достоинство демократии заключается в ее способности признавать и исправлять ошибки. «Если мы хотим исполнить свое предназначение, – говорил президент Трумэн в 1948-м, – мы должны устранить сохраняющиеся в нашей демократии недостатки»93. После Уотергейтского скандала Конгресс США утвердил множество законов, направленных на исправление дефектов системы, выявленных этим политическим кризисом. Когда Трамп покинул пост президента, раздавалось много призывов принять новый пакет сходных реформ94. Аналогичные меры необходимы и в других западных странах, чтобы снизить политическую коррупцию и вернуть доверие к лидерам.

Диктаторы обмана стремятся ослабить западные альянсы и международные организации. Поэтому четвертый предлагаемый нами принцип – защищать и реформировать институты мирового либерального порядка. ЕС и НАТО не должны позволять себя шантажировать таким лидерам, как Орбан и Эрдоган. Правила, работавшие, когда эти организации были маленькими клубами, должны быть адаптированы к новым условиям более широкого членства. НАТО должна перестать быть органом, сосредоточенным исключительно на военных угрозах, хотя они по-прежнему существуют, и начать предоставлять защиту от полного спектра угроз, которые умеют создавать современные диктаторы. В текст статьи 5 Североатлантического договора можно или внести поправки, или толковать его расширительно, чтобы коллективная оборона включала в себя защиту от кибер-вмешательств в выборы любого государства-члена организации. Договаривающиеся страны могут определить конкретные действия, которые будут приниматься всеми в ответ на несанкционированное проникновение в компьютерные системы избирательных участков или крупные операции дезинформации. ЕС также нуждается в разработке и внедрении механизмов более строгого контроля за коррупцией и торговлей влиянием.

Существует и ряд международных организаций, членами которых являются практически все страны мира. Западные правительства должны пресекать их кооптацию диктаторами и использование в односторонних интересах недемократических режимов. Например, нельзя позволять автократам использовать Интерпол для преследования оппонентов. В ООН либеральные демократии мира должны отстаивать права человека и их соблюдение. Идея о том, что нарушители действуют в рамках своего суверенитета, до сих пор может находить поддержку у большинства государств. Китай и Россия приложили усилия к выстраиванию такой коалиции и добились определенного успеха: в 2021-м министр иностранных дел Китая Ван И заявил, что более 80 стран, входящих в Совет ООН по правам человека, выразили солидарность с Пекином по проблеме Синьцзяна – и если это действительно так, то это поразительное число95. И все же, если подлинно либеральные демократии объединят усилия – и заручатся поддержкой таких региональных структур, как Организация американских государств, Европейский союз и Африканский союз, – у них есть все шансы выгнать из международных органов по защите прав человека наиболее активных нарушителей.

И наконец, наш пятый принцип – поддерживать демократию демократическими методами. Нет убедительных доказательств того, что продвижение демократии военной силой работает – и Западу следует избегать подобной практики96. Вместо этого для поддержки народовластия во всем мире следует применять демократические средства, главными из которых являются обращение к общественному мнению, формирование коалиций, поиск точек соприкосновения и опора на них. Иногда, как бы это ни было печально, надо уметь и признавать поражения.

Насаждение демократии силой не просто обречено на провал. При этом подходе игнорируется важный ресурс, который сторонники демократии могут эффективно использовать: мировое общественное мнение. Подавляющее большинство людей в мире верят в демократию. Как мы узнали в первой главе, в 83 странах, входивших в опросную волну 2017–2020 гг., в среднем 84 % респондентов считают, что демократическое правление – это «очень» или «скорее» хорошо. И ни в одной стране не набралось большинства, которое предпочитало бы не-демократию. Международная привлекательность демократии – это оружие, которым Запад обязан пользоваться. Он должен противодействовать диктаторам, доказывая, что граждане автократий хотят иметь демократическое правительство.

Важным элементом демократии является создание коалиций. Свободные страны мира должны сформировать коалицию для поддержки свободы. В настоящее время во многих странах действуют программы содействия демократии, иногда объединенные с другими инициативами в области прав человека, управления или экономического развития. Все они образуют бюрократический лабиринт, частично дублируя функции друг друга. Некоторые агентства являются наследием холодной войны, и в прошлом они не только помогали развитию свободного правления, но и преследовали военные или партийные интересы.

Пришло время учредить союз либеральных демократий ради защиты демократии. Единая международная коалиция, управление в которой построено на демократических процедурах, будет обладать большим моральным авторитетом, чем любое отдельное государство97. Диктаторы могут обвинять национальные программы в том, что они выступают троянским конем стратегий вмешательства соответствующих стран во внутренние дела автократий. Широкую коалицию либеральных демократий обвинить в этом будет сложнее98. Помимо обладания моральным весом, альянс демократий – при поддержке независимых аналитиков и в координации с международными правозащитными организациями – по сравнению с мириадами самостоятельных проектов сможет поднять эффективность работы на новый уровень. Он будет координировать усилия, объединять ресурсы, вырабатывать общие позиции и распределять конкретные задачи.

Такая коалиция позволит устранить дублирование и учредит глобальные программы по основным направлениям – от партийного строительства, проведения и мониторинга выборов, прав человека и независимости СМИ до верховенства права и информационных технологий в поддержку демократии. Она разработает и кодифицирует нормы, регулирующие наблюдение на выборах, и введет систему аккредитации, которая сможет обнаруживать «зомби»-наблюдателей. Она проведет переговоры по международной конвенции о прозрачности политического финансирования, которая закрепит стандарты раскрытия информации об источниках финансирования политических кампаний. Такая организация запустит программы обмена между странами, участвующими и не участвующими в ее деятельности, для молодежи, сотрудников полиции, судей и других представителей общества и государства, чтобы распространять знания о современных демократиях и бороться с релятивистской пропагандой диктаторов обмана. В то же время этот многосторонний форум будет координировать усилия с НКО и журналистами в целях документирования случаев электорального мошенничества, контроля за соблюдением прав человека во всем мире, оперативного распространения информации о нарушениях и ведения списков политических заключенных и их тюремщиков.

Конечно, диктатуры будут продолжать действовать в духе «разделяй и властвуй», настраивая демократии друг против друга, эксплуатируя личную заинтересованность и культурные связи. Чтобы оказывать эффективное сопротивление, коалиция демократий должна сфокусироваться на общности взглядов, вынося разногласия за скобки. У каждой страны свое понимание демократии и свои политические приоритеты. В соответствии с ними будут распределяться задачи. Тем не менее, расхождение во взглядах может угрожать сплоченности, ведь альянс демократий должен будет критически оценивать и государства-члены. Поэтому его внутренние процедуры должны быть не только демократическими, но и способствовать достижению согласия, не давая конфликтам разгораться.

И наконец, альянс демократий должен быть готов периодически терпеть поражение, как это происходит с политиками в демократических странах. В прошлом у США с этим были проблемы. С самого начала американская поддержка демократии в мире выражалась в возвышенной риторике и нежелании связывать себя обязательствами. От Вудро Вильсона до Джорджа Буша-младшего президенты призывали сделать мир «безопасным для демократии» и развернуть «глобальную демократическую революцию» – и отказывались присоединиться к Лиге Наций, почти 40 лет размышляли, ратифицировать ли Конвенцию о предупреждении преступления геноцида, и не подчинились юрисдикции Международного уголовного суда99. А недавно США вышли из Совета ООН по правам человека. Готовность принять поражение – один из основных принципов демократии. Пора оставить американскую исключительность и односторонние действия в прошлом – по крайней мере в сфере борьбы за демократию.

ВДОХНОВЛЯЮЩАЯ ИДЕЯ

Сегодня Запад столкнулся со сложным вызовом. В двух мировых войнах XX века и в холодной войне враги свободы не носили масок. Военная форма, страстные речи и публичные казни не оставляли сомнений относительно их истинной природы. Геополитическая картина мира была черно-белой.

В наше время карта недемократических режимов в основном покрашена в серый цвет. За исключением нескольких безусловных злодеев, таких как Ким Чен Ын и Башар аль-Асад, большинство остальных правителей классифицировать сложнее. Не привлекая к себе внимания, они подтачивают международное сообщество изнутри. Западные наблюдатели не знали, как правильно именовать этих новых автократов. Описывать ли их в исторических терминах, называя Путина «царем», а Чавеса – «новым Кастро», или согласиться считать их демократами, как делают те, кто верит в искренность Орбана? На деле эти лидеры и не классические тираны XX века, и не сбившиеся с пути члены западного клуба. Они представляют собой новый, особый феномен, который мы постарались охарактеризовать в нашей книге.

Сегодня многие опасаются, что западные страны превратятся в такие же режимы и что наши демократии встанут на путь диктатур обмана. Некоторые западные политики-оппортунисты действительно пытаются этого добиться. Они нанимают профессиональных политконсультантов и через телевидение и социальные сети налаживают связи с простодушными и не очень счастливыми людьми. Политикам такого сорта удалось дестабилизировать несколько хрупких демократий третьей волны и даже некоторые более зрелые – например, Венесуэлу, – в которых образованный класс был небольшим и слабым. Но преувеличивать опасность не стоит. Сегодняшний откат скорее всего закончится образованием диктатур обмана в духе Болсонару, а не массовыми убийствами в духе Пиночета. Хотя и в первом варианте хорошего мало, второй, очевидно, хуже. Первые две «обратные волны» произвели Гитлера и Франко, Мобуту и Иди Амина. Третья дала нам Корреа и Эрдогана.

Как мы отмечали, в более развитых и высокообразованных обществах начинающих диктаторов обмана сдерживает сопротивление сетевых объединений юристов, судей, государственных служащих, журналистов, активистов и оппозиционных политиков. Такие лидеры могут закрепиться во власти на время, повышая градус риторики и разрушая репутацию страны. Но до сих пор все они теряли свой пост на перевыборах, а некоторым были предъявлены обвинения в коррупции. Этим закончилось правление Сильвио Берлускони и Дональда Трампа. Никто не даст гарантий, что так будет всегда. Но если это произойдет, благодарить нужно будет не институты сами по себе, а тех, кто их защищает.

Сегодня западные общества связаны с диктатурами множеством капилляров. Нельзя безнаказанно изъять отдельную страну из мировой системы. Правильнее было бы оздоровить саму систему, чтобы она работала на благо Запада в соответствии с принципами, изложенным в этой главе. Победа в таком соревновании вполне возможна. Диктаторы обмана хотят научить своих граждан доверять им и не доверять Западу. Их питательная среда – цинизм и релятивизм. Но у Запада есть то, чего нет у диктаторов: вдохновляющая идея, которая может объединить людей, – идея либеральной демократии.

Эта идея – хотя сегодня кому-то кажется, что она потеряла свою привлекательность, – самое мощное оружие Запада. Усилить приверженность ей было бы полезно с точки зрения как внутренней, так и внешней политики, и именно этому хотят помешать автократы. Опасение, что Запад сможет вдохнуть в демократию новую жизнь и подать другим яркий пример, сегодня не дает покоя ни диктаторам страха, ни диктаторам обмана. И те, и другие будут вставлять Западу палки в колеса. Но одну идею можно победить только другой, лучшей идеей – которой у них нет. Диктаторы обмана притворяются демократами именно потому, что ничего своего предложить не могут. В их власти только задержать наступление подлинной демократии, деморализуя нас на время – если мы им это позволим.