Дивергент

афракционеров больше, чем кто-либо мог себе представить.

Я поднимаю вверх мои руки " Я здесь чтобы увидеть Эвелин"

"Конечно" отвечает один из них "Мы ведь пропускаем любого, кто хочет еѐ видеть"

"У меня есть сообщение от людей снаружи" говорю я "Которое, я уверен, она хочет

услышать"

"Тобиас?" спрашивает женщина афракционер. Я узнаю еѐ, но она не из складского сектора

афракционеров - она из сектора отречения. Она была моей соседкой. Еѐ зовут Грейс.

"Привет, Грейс" гворю я "Я просто хочу поговорить с моей матерью"

Она прикусывает щѐку и изучает меня. Еѐ хватка на пистолете ослабевает.

"Ну, мы всѐ ещѐ не можем разрешать каждому заходить"

"Ради Бога" говорит Питер " Иди и скажи ей, что мы здесь и увидишь, что она ответит.

Мы можем подождать."

Грейс отходит назад, в толпу, которая собралась, пока мы говорили, затем опускает

пистолет и убегает по соседнему коридору. Мне кажется, мы стоим так долго, пока мои

плечи не начинают болеть от держания моих рук. Затем Грейс возвращается и зовѐт нас. Я

опускаю свои руки, как только остальные опускают оружие, и вхожу в фойе, проходя

через центр толпы, как нить проходит через ушко иголки.

Она ведѐт нас к лифту.

"Что ты делаешь, когда держишь пистолет, Грейс?"

Говорю я. Я никогда не знал отреченного, взявшего оружие.

"Ни каких больше обычаев фракций", говорит она. "Теперь я делаю это, чтобы защитить

себя. У меня есть чувство самосохранения ".

"Хорошо", я говорю, и подразумеваю это. Отречение было так же разбито, как и другие

фракции, но его зло было менее очевидным, скрытым, так как они были во внешности

самоотверженности. Но требуя, чтобы человек исчез, чтобы блекнул в фоне, где бы они

ни шли, - не лучше, чем поощрение их ударить кулаком друг друга.

Мы поднимаемся на этаж, где был кабинет Джанин - но это не то место, куда ведѐт нас

Грейс.

Вместо этого она приводит нас в большой конференц-зал со столами, кушетками и

163

стульями, стоящие строгими квадратами. Огромные окна, расположенные вдоль задней

стенки, пропускают лунный свет. Эвелин сидит за столом справа, глядя в окно.

"Ты можешь идти, Грейс" говорит Эвелин " У тебя для меня сообщение, Тобиас?"

Она не смотрит на меня. Еѐ густые волосы, связаны сзади в пучок, на ней серая рубашка с

повязкой афракционеров. Он выглядит измотанной.

"Может подождѐшь в коридоре?" Я говорю Питеру, и, к моему удивлению, он не спорит.

Он просто выходит, закрыв за собой дверь.

Моя мама и я остаѐмся одни.

"У людей снаружи нет сообщений для нас"

Говорю я, подходя ближе к ней. "Они хотят отнять память у всех, кто находится в этом

городе. Они верят, что не надо объяснять нам, что не надо взывать к нашим лучшим

качествам. Они решили, что будет проще стереть нас, чем разговаривать с нами."

"Может они и правы", сказала Эвелин. Наконец она поворачивается ко мне, держа

сложенные руки напротив скул. У нее есть татуировка пустого круга на пальце, похожая

на обручальное кольцо. "Для чего ты тогда пришел? Что ты собираешься делать?"

Я колеблюсь, моя рука на флаконе в кармане. Я смотрю на нее и вижу, как время износило

еѐ как старую одежду, волокна которой выцвели и потрепались. Я также вижу женщину, которую я знал в детстве: губы, растягивающиеся в улыбке, глаза, сияющие от счастья. Но

чем дольше я смотрю на неѐ, тем больше убеждаюсь, что той счастливой женщины

никогда не было. Эта женщина - лишь бледная версия моей настоящей матери, которую я

видел глазами ребенка.

Я сажусь напротив неѐ за столом и кладу пузырѐк сыворотки между нами.

"Я пришѐл, что бы попросить тебя выпить это" говорю я.

Она смотрит на флакон, и мне кажется, что я вижу слезы на еѐ глазах, но это может быть

просто свет.

"Я думаю, это единственный путь

остановись полное уничтожение." говорю я "Я знаю, что Маркус и Джоанна и их люди

идут в атаку, и я знаю, что вы будете делать все возможное, чтобы остановить их, в том

числе использовать сыворотку смерти, которой вы обладаете, что бы иметь большое

премущество." Я наклоняю голову. "Или я ошибаюсь?"

"Нет" отвечает она "Фракции зло. Они не могут быть восстановлены. Я скорее увижу вас

всех нас уничтожеными"

Ее рука сжимает край стола, костяшки белеют.

"Причина, по которой фракции были злом, это то, что не было никакого выхода из них,"

говорю я. "Они дали нам иллюзию выбора, фактически не давая нам выбор. Это то же

самое, что вы делаете здесь, отменив их.

Вы говорите, идите, делайте выбор. Но убедитесь, что это не будут фракции, или я

разорву вас на куски! "

"Если ты так думал, то почему ты не сказал мне?" Она говорит, ее голос громче, а глаза

избегают моих, избегают меня. "Сказал мне, вместо того, чтобы предать меня?"

"Потому что я боюсь тебя!" Слова вырвались, и я сожалею о них, но я также рад, что они

есть, рад, что прежде, чем я прошу ее отказаться от своей личности, я могу по крайней

мере, быть честным с ней . "Ты. . . ты мне напоминаешь его! "

"Не смей." Она сжимает руки в кулаки и почти плюет в меня, "Не смей".

"Меня не волнует, если ты не хочешь слышать это", я говорю, вставая на ноги.

"Он был тираном в нашем доме, и теперь ты тиран в этом городе, и ты даже не замечаешь, что это одно и тоже! "

"Так вот почему ты принес это," говорит она, и она берѐт флакон в руку, поднимая его

вверх и рассматривая его. "Потому что ты думаешь, что это единственный способ

исправить всѐ это."

"Я. . . "Я собираюсь сказать, что это самый простой способ, самый лучший способ, может

164

быть, единственный способ, что я смогу доверять ей.

Если я стираю ее воспоминания, я могу создать для себя новую мать, но...

Но она больше, чем моя мать. Она человек с ее собственным правом, и она не

принадлежит мне.

Я не предложил ей выбора,

кем она хочет стать, только потому, что я не хочу иметь дело с тем, кем она является.

"Нет", говорю я. "Нет, я пришел, чтобы дать тебе выбор."

Я чувствую вдруг ужас, мои руки онемели, мое сердце забилось быстрее -

"Я думал о том, чтобы пойти и увидеть Маркуса сегодня вечером, но я не сделал этого." Я

с трудом сглотнул. "Я пришел к тебе, и не потому что. . . потому что я думаю, что есть

надежда на примирение между нами. Ни сейчас, ни в ближайшее время, но когда-нибудь.

А с ним нет никакой надежды, нет возможного примирения".

Она смотрит на меня, ее глаза свирепы, но она встаѐт со слезами.

"Это не справедливо, давать тебе этот выбор ", говорю я. "Но я должен. Ты можешь

вести афракционеров, ты можешь бороться с Эллигентами, но тебе придется делать это

без меня, навсегда. Или ты можете позволить этой борьбе продолжаться, и. . . и ты

получить сына обратно. "

Это далеко не выгодное предложение, и я это знаю. Поэтому я и боюсь. Боюсь, что она

откажется выбирать, что она предпочтет мне власть, что она назовет меня глупым

ребенком, которым я являюсь. Я и есть ребенок. Ростом метр с кепкой, спрашивающий

как сильно она меня любит.

Глаза Эвелин, темные как мокрая земля, долгое время ищут мои.

Она обходит стол и крепко сжимает меня в объятьях, она

на удивление сильна.

"Пусть забирают город и все, что в нем есть", говорит она в мои волосы.

Я не могу двигаться, ч не могу говорить. Она выбрала меня. Она выбрала меня.

ГлаваСорок девятая

У сыворотки смерти запах дыма и специй, и мои легкие не принимают ее с первым же

вдохом который я делаю. Я кашляю, захлебываюсь и меня проглатывает темнота.

Я падаю на колени. У меня такое ощущение, будто мою кровь заменили черной патокой а

кости свинцом. Невидимая нить тянет меня ко сну, но я не могу уснуть. Очень важно

чтобы я оставалась бодрой. Я представляю как это желание, это страстное желание горит

в моей груди словно пламя.

Нить начинает тянут сильнее и я поддерживаю пламя именами. Тобиас, Калеб, Кристина, Мэттью, Кара, Зик, Юрай.

Но я не могу выдержать вес сыворотки. Мое тело падает в сторону и моя раненая рука

прижимается к холодной земле. Я парю.....

Было бы неплохо, уплыть, говорит голос в моей голове. Чтобы увидеть, куда я отправлюсь

......

Но огонь, огонь. Страстное желание жить.

Я еще не все сделала, не все.

Я чувствую, как копаюсь в своем собственном разуме. Трудно вспомнить, зачем я пришла

сюда и почему меня заботит то, что мне нужно избавить себя от этой прекрасной тяжести.

Но потом мои расцарапанные руки находят причину, воспоминание о лице моей матери, и

о не естественном расположении ее тела на асфальте, и о крови сочащийся из тела моего

отца.

Но они мертвы, произносит голос.

Ты могла бы к ним присоединится.

Они умерли за меня, отвечаю я. И сейчас мне нужно кое-что сделать взамен. Я должна

остановить тех людей, чтобы не потерять все. Мне нужно спасти город и людей, которых

165

моя мать и отец любили.

Если я соберусь присоединится к родителям, я хочу иметь хороший повод, не этот, когда я

бессмысленно осела на пороге.

Огонь, огонь. Он бушует внутри, разгораясь из маленького костра в большой, а мое тело

для него топливо. Я чувствую как он распространяется по моему телу, постепенно

разрушаясь по тяжестью. Нет ничего что могло бы убить меня сейчас. Я сильная, неуязвимая и неизменная.

Я чувствую как сыворотка цепляется за мою кожу как масло, но темнота отступает. Я

хлопаю тяжелой ладонью по полу и подтягиваю себя вверх.

Согнувшись в поясе, я толкаю плечом двойные двери, и они скрипят по полу, когда

открываются. Я вдыхаю чистый воздух и выпрямляюсь. Я здесь, я здесь.

Но я не одна.

- Не двигайся, говорит Дэвид, поднимая

свой пистолет.

- Здравствуй, Трис.

ГлаваПятьдесят

- Каким образом ты смогла привить себя против сыворотки смерти?, он спрашивает меня.

Он все еще сидит в своем инвалидном кресле, но не нужно уметь ходить, чтобы стрелять

из пистолета.

Я удивляюсь, все еще потрясенная. - Ни каким, отвечаю я.

- Не стой из себя глупую, говорит Дэвид. - Ты не смогла бы выжить под воздействием

сыворотки без

прививки, и я единственный человек в корпусе у которого она есть.

Я просто смотрю на него, не зная, что сказать. Я не прививала себя. Тот факт, что я по-

прежнему стою на ногах, сам по себе невозможен. Добавить больше нечего.

- Полагаю это больше не имеет значения, говорит он. - Сейчас мы здесь.

- Что ты здесь делаешь?, бормочу я. Мои губы ощущаются неуклюже большими, трудно

говорить. Я все еще чувствую, маслянистую тяжесть на своей коже, словно смерть, цепляющаяся за меня, при том что я победила ее.

Я смутно осознаю, что оставила свое ружье в коридоре позади себя, уверенная

в том, что оно мне не понадобиться если я зайду так далеко.

- Я знал, что что-то происходит, говорит Дэвид. - Ты всю неделю водилась с генетически

поврежденными людьми, Трис, неужели ты думала, что я не замечу? Он качает головой.

- И потом твою подругу Кару поймали пытающейся воздействовать на освещение, но она

весьма мудро ударила себя прежде чем смогла рассказать нам что-либо. Поэтому я

пришел сюда, на всякий случай. Мне грустно говорить, но я не удивлен что вижу тебя.

- Ты пришел сюда один? говорю я. - Не так уж и умно, не правда ли?

Он слегка прищуривается.

- Ну, как видишь, у меня иммунитет к сыворотке смерти и у меня есть оружие, а ты не при

каких условиях не сможешь

побороть меня. У тебя ничего не выйдет, ты не сможешь украсть четыре вирусных

устройства, пока я держу тебя на мушке. Боюсь, что ты проделала весь этот путь

напрасно,в ущерб своей собственной жизни. Может сыворотка смерти и не убила тебя, а

вот я собираюсь. Я уверен ты понимаешь, официально смертная казнь не разрешена, но

после всего этого, я не могу позволить тебе выжить.

Он думает, что я пришла сюда чтобы украсть оружия которые перезапустят

эксперименты, не приводя в действие одно из них. Конечно же он так считает.

Я стараюсь контролировать свое выражение лица, хотя уверена, что не все еще мышцы

восстановились. Я быстро осматриваю комнату в поисках устройства, которое выпустит

вирус сыворотки памяти. Я была там, когда Мэттью

166

описывал его Калебу в самых подробных деталях: черный ящик с серебряной

клавиатурой, отмеченный полоской голубой ленты и номером модели написанным на нем.

Это единственных предмет на полке вдоль левой стены, всего в нескольких футах от меня.

Но я не могу двинуться, иначе он убьет меня.

Мне нужно выждать удобный момент а затем сделать это быстро.

- Я знаю, что ты сделал, говорю я. Я начинаю двигаться назад, надеясь что обвинение

отвлечет его.

- Я знаю, что это вы изобрели моделирование атаки. Знаю, что вы ответственны за гибель

моих родителей, за смерть моей матери. Я знаю.

- Моей вины в ее смерти нет!

говорит Дэвид, и его слова будто прорываются, слишком громко и слишком неожиданно.

- Я говорил ей, о том что должно произойти прямо перед началом нападением, так что у

нее было достаточно времени, чтобы вывести ее близких в безопасное место. Если бы она

оставалась в том месте, она выжила бы. Но она оказалась глупой женщиной, которая не

понимала приношения жертв ради большего блага, и это убило ее!

Я нахмурилась. Есть кое-что в его реакции - стекловидность его глаз, он что-то бормотал, когда Нита вколола ему сыворотку страха,

что-то касательно ее.

- Ты любил ее? спрашиваю я. Все те годы, что она слала тебе письма...... причина по

которой ты никогда не хотел, чтобы она оставалась там.... причина по которой ты говорил

ей, что не сможешь больше читать ее свежие новости, после того как она вышла замуж за

папу.....

Дэвид сидит неподвижно, как статуя, будто человек из камня.

- Да любил, говорит он. Но то время прошло.

Может быть именно поэтому он принял меня в свой круг доверия, поэтому он

предоставил мне столько возможностей. Потому что во мне есть ее частичка, ее волосы, ее голос. Потому, что он потратил свою жизнь, цепляясь за нее, но не получил в итоге

ничего.

Я слышу шаги в холле снаружи. Солдаты приближаются. Хорошо.

Они мне тоже нужны. Мне нужно подвергнуть их воздействию переносимой по воздуху

сыворотке, для того чтобы распространить ее на других в корпусе. Надеюсь они подождут

пока воздух не очистится от сыворотки смерти.

- Моя мама не была дурой, говорю я. - Она лишь понимала то, что не понимал ты. Это не

жертва, если ты платишь чей-то жизнью, это лишь зло.

Я делаю еще один шаг назад и говорю,

- Она объяснила мне, что такое настоящая жертва. Жертва должна быть принесена во имя

любви а не заменена отвращением к генетике других людей. Она должна быть принесена

по необходимости, если уже не осталось других вариантов. Ее следует приносить во имя

людей которым нужна твоя сила потому, что у них самих ее не достаточно. Поэтому, я

должна остановить тебя от принесения в жертву всех этих людей и их воспоминаний.

Поэтому мне необходимо избавить мир от тебя раз и навсегда.

Я качаю головой.

- Дэвид, я пришла сюда не для того, чтобы, что-то украсть.

Я поворачиваюсь и бросаюсь к устройству. Пистолет выстреливает и боль проносится

сквозь мое тело. Я даже не предполагаю куда угодила пуля.

Я все еще слышу как Калеб повторяет код для Мэттью. Дрожащей рукой набираю цифры

на клавиатуре.

Пистолет выстреливает еще раз.

Боль усиливается, и перед глазами появляется темнота, но я снова слышу голос Калеба.

Зеленая кнопка.

Так много боли.

167

Но как, когда мое тело настолько онемело.

Я начинаю падать и хлопаю рукой по клавиатуре. Позади зеленой кнопки загорается свет.

Я слышу звуковой сигнал и звук встряхивания.

Я скольжу по полу. Я чувствую что-то теплое на своей шее, и под моей щекой. Красное. У

крови странный цвет. Мрачный.

Краем глаза вижу как Дэвид выскальзывает из своего кресла.

И моя мама появляется позади него.

Она в той же одежде в которой была, когда я ее видела последний раз, серой одежде

отреченных, испачканной в ее крови, ее руки оголены открывая ее татуировку. Все еще

видны дыры от пуль на ее рубашке, через которые я вижу ее израненную кожу, красную

но больше не кровоточащую, будто она застыла во времени. Ее тускло светлые волосы

забраны сзади в хвост, но несколько выскользнувших локонов обрамляют ее лицо как

золото

Я осознаю что она не живая, но я не знаю, вижу ли я ее потому, что я в беду от

кровотечения, или потому что сыворотка смерти путает мои мысли, или же она здесь по

какой-то другой причине.

Она опускается на колени рядом со мной и прикасается прохладной рукой к моей щеке.

- Здравствуй Беатрис, говорит она и улыбается.

- Я покончила с этим? я говорю, но не уверена действительно ли я сказала, или я просто

подумала, но она услышала.

- Да, говорит она, ее глаза блестят от слез.

- Мое дорогое дитя, ты справилась отлично.

- А что с остальными? Я задыхаюсь от рыдания когда образ Тобиаса появляется у меня в

голове, какими темными и спокойными у него были глаза, какой сильной и теплой была

его рука, когда мы впервые стояли лицом к лицу. - Тобиасом, Калебом, моими друзьями?

- Они позаботятся друг о друге, говорит она. - Это то, что люди делают.

Я улыбаюсь и закрываю глаза.

Я ощущаю нить снова тянущую меня, но на этот раз я знаю, что это не какая-то зловещая

сила тащащая меня к смерти. На этот раз я знаю, что это рука моей мамы, притягивающая

меня в свои объятия.

И я с радостью принимаю ее объятия.

Простят ли меня за все, что я натворила, чтобы попасть сюда?

- Я хочу, чтобы меня простили. Я могу.

Я верю.

ГлаваПятьдесят первая

Эвелин вытирает слезы большим пальцем. Мы стоим у окна плечом к плечу и смотрим, как кружится снег. Некоторые снежинки собираются на подоконнике, забиваясь в углах.

К моим рукам возвращается чувствительность. Я смотрю на этот мир, окрашенный в

белый цвет, и чувствую, что все начинается сначала, и на этот раз все будет гораздо

лучше.

"Я думаю, что смогу связаться с Маркусом по радио, чтобы обсудить условия мирного

договора," сказала Эвелин. "Он выслушает. Иначе он будет глупцом.

"Пока ты этого не сделала, я дал обещание, которое должен выполнить", говорю я. Я

дотрагиваюсь до плеча Эвелин. Я ожидал увидеть напряжение в ее улыбке, но его нет.

Я чувствую приступ вины. Я пришел сюда не для того, чтобы просить ее опустить руки

ради меня, предать все, над чем она работала, только для того, чтобы вернуть меня. Но в

то же время, я вообще не собирался давать ей выбор. Наверное, Трис была права - когда

ты должен выбрать между двух зол, ты выбираешь то, которое спасет людей, которых ты

любишь. Я бы не спас Эвелин тем, что дал бы ей ту сыворотку. Я бы уничтожил ее.

Питер сидит в коридоре, прислонившись спиной к стене. Он поднимает на меня глаза, когда я опираюсь на стену рядом с ним. Его темные волосы прилипли ко лбу, мокрые от

168

растаявшего снега.

"Ты стер ей память?" спрашивает он. "Нет," отвечаю я.

" Не думал, что тебе не хватит мужества"

" Мужество здесь ни при чем. Знаешь что? Неважно." Я качаю головой и поднимаю вверх

пузырек с сывороткой. "Она по-прежнему нужна тебе?"

Он кивает.

"Ты просто можешь работать над собой, знаешь" говорю я. "Ты можешь принимать

лучшие решения, зажить лучше."

"Да могу" говорит он. " Но я не буду. И мы оба знаем об этом."

Я знаю это. Я знаю, что меняться трудно, результат приходит медленно и что это работа

длиной ни в один день, она складывается из многих дней в длинную линию, пока первые

дни не будут забыты. Он боится, что он не сможет справиться с этой работой, что он

потратит эти дни, и что он станет еще хуже, чем сейчас. И я понимаю это чувство - я

понимаю какого это, бояться себя.

Поэтому я сажаю его на одну из кроватей и спрашиваю, что он хочет знать о себе после

того, как его воспоминания улетучатся, как дым. Он просто качает головой. Ничего. Он

ничего не хочет знать.

Питер берет пузырек дрожащей рукой и открывает крышку. Жидкость дрожит внутри, почти разливаясь через край. Он подносит пузырек к носу и нюхает.

"Сколько мне надо выпить?" говорит он, и мне кажется, что я слышу, как стучат его зубы.

"Не думаю, что это имеет значение" говорю я.

"Ладно. Хорошо... Начнем." Он поднимает пузырек на свет,будто пьет за меня.

Когда он доносит пузырек до рта, я говорю "Будь смелым".

И он выпивает.

И я вижу, как Питер исчезает.

Воздух снаружи леденеет.

"Эй! Питер!" Я кричу, мое дыхание превращается в пар.

Питер стоит напротив дверей в штаб-квартиру Эрудитов, выглядя невежественным. На

звук своего имени, которое я произнес по меньшей мере уже 10 раз после того, как он

выпил сыворотку, он поднимает брови, указывая себе на грудь. Мэттью говорил, что люди

будут дезориентированы некоторое время после принятия сыворотки, но я не думал, что

"дизориентированы" значило "тупые" до этого момента.

Я вздыхаю. "Да, это ты! На одиннадцатый раз! Давай, пошли".

Я думал, что когда я посмотрю на него после того, как он выпьет сыворотку, все еще

увижу парня с инициации, который вонзил нож Эдварду в глаз, парня, который пытался

убить мою девушку и все остальное, что он сделал, за то время, пока я знаю его. Но это

проще, чем я думал, видеть, что он и понятия не имеет, кто он такой теперь. Глаза все еще

широко распахнуты, невинный взгляд, но в то же время, я верю в это.

Мы с Эвелин идем бок о бок, Питер трусцой сзади нас. Снег уже не идет, но его нападало

достаточно и он хрустит под моими ботинками.

Мы идем в Миллениум парк, где скульптура мамонта, под которой расположена лестница, отражает лунный свет. Пока мы спускаемся, Эвелин держится за мой локоть, что бы не

подскользнуться и мы обмениваемся взглядами. Интересно, нервничает ли она так же, как

я перед встречей с отцом. Интересно, нервничала ли она каждый раз.

На последей лестнице два паильона с двумя стеклянными блоками, каждый из которых, как минимум, в три раза выше меня. Именно тут мы договорились встретиться с

Джоанной и Маркусом, обе стороны вооружены для убедительности.

Они уже были на месте, Джоанна без пистолета, Но Маркус с ним. И он научился этому

на Эвелин. Я показываю на пистолет,

который Эвелин дала ему при мне, чтобы он не пострадал. Я замечаю черты его скул, показывающиеся из-за его бритых волос, и зубчатый силуэт его кривого нос.

169

"Тобиас" говорит Джоанна. Она одета в красную куртку Дружелюбных, покрытую

снежинками. "Что ты делаешь здесь?" "Пытаюсь спасти вас от того, чтобы вы не убили

друг друга". "Я удивлен,что ты держишь пистолет".

Я киваю, указываю на контур в кармане пальто, контуры, безошибочно, оружия.

"Иногда нужно принимать трудные решения для обеспечения мира", говорит Джоанна, "Я

надеюсь, что ты понимаешь этот принцип"

"Мы здесь не для того, чтобы болтать", говорит Маркус, смотря на Эвелин. "Ты сказала, что ты хотела поговорить о договоре".

Последние пару недель кое-что забрали из него. Я вижу это в загнутых уголках губ, в

мешках под глазами. Я вижу свои глаза в его черепе и думаю о своем отражении в них в

моем пейзаже страза, о том, как я боялся его, смотря на то, как его кожа распространяется

над моей, как сыпь. Я все еще переживаю о том, что я стану таким же как ты, даже сейчас, стоя на переговорах с моей мамой на моей стороне, как я всегда и мечтал, будучи

ребенком.

Но я не думаю, что мне все еще страшно, "Да" говорит Эвелин. " "Есть некоторые

условия, на которые ты должен согласиться. Я думаю, что они покажутся тебе

справедливыми. Если ты согласен с ними,я отступлю и отдам все оружие, которое мои

юди не используют дляличной защиты. Я покину город и больше не вернусь".

Маркус смеется. Не знаю, насмешка это или недоверие. Он в равной степени способен

быть сентиментальным, высокомерным или глубоко подозрительным человеком.

"Дай ей закончить", Джоанна тихо говорит, засовывая руки в рукава.

"В ответ," говорит Эвелин, "вы не будете пытаться атаковать или захватывать контроль

над городом. Вы позволите тем людям, которые захотят покинуть город в поисках новой

жизни в другом месте, сделать это. Вы позволите тем людям, решившим остаться, выбрать голосованием нового лидера и новую социальную систему. И самое главное, ты, Маркус, не имеешь права быть их лидером."

Это единственное чисто эгоистичное условия мирного соглашения. Она говорила мне, что

не смериться с мыслью, что Маркус одурачит еще больше людей последующих за ним, и я

не стал с ней спорить.

Джоанна подняла брови. Я заметил, что она убрала назад волосы с обоих сторон, открывая полностью шрам. Она выглядит лучше, сильнее, когда она не прячется за

занавесом волос, не прячет саму себя.

- Так не пойдет! говорит Маркус. - Я являюсь лидером этих людей.

- Маркус! говорит Джоанна.

Он не обращает на нее внимание.

- Ты не можешь решать мне ли руководить ими или не мне, потому что у тебя зуб на меня, Эвелин!

- Простите, произносит Джоанна громче. - Маркус, то, что она предлагает слишком

хорошо чтобы быть правдой, мы получаем все, что хотели и без насилия! Как ты можешь

отвечать отказом?

- Потому что я законный лидер этих людей! говорит Маркус. - Я лидер Преданных! Я.....

- Нет, не ты лидер, говорит спокойно Джоанна. - Это я лидер Преданных. И ты

согласишься на этот договор, или я расскажу им, что у тебя был шанс покончить с этим

конфликтом без пролития крови, пожертвовав своей гордостью, и ты отказался.

Покорная маска Маркуса исчезла, открыв злобное лицо под ней. Но даже он не может

спорить с Джоанной, чье безупречное спокойствие и доведенная до совершенства угроза

сделали его. Он качает головой, но снова спорить не собирается.

- Я согласна с твоими условиями, говорит Джоанна и протягивает свою руку, ее шаги

скрипят на снегу.

Эвелин снимает перчатку палец за пальцем, протягивает и пожимает.

- Нам необходимо собрать всех вместе утром и рассказать им о новом плане, говорит

170

Джоанна. - Вы можете гарантировать безопасное собрание?

- Я постараюсь, говорит Эвелин.

Я проверяю часы. Прошел час с тех пор как мы разделились с Амаром и Кристиной около

башни Хэнкок, это значит, что он возможно знает, что вирус сыворотки не сработал. А

может и не знает. Что также возможно. Я должен сделать то, ради чего сюда пришел, я

должен найти Зика и его маму, и рассказать им о том, что случилось с Юрайем.

- Я должен идти, говорю я Эвелин. - Я должен позаботиться еще кое о чем. Тем не менее я

заберу тебя у границ города, завтра в полдень.

- Хорошо, говорит Эвелин, живо потирая мою руку рукой в перчатке, также как она это

делала, когда я был ребенком, и приходил домой с холода.

- Я полагаю ты не вернешься? спрашивает у меня Джоанна. - Ты нашел для себя жизнь

снаружи?

- Да, нашел, отвечаю я. - Удачи вам здесь. Люди снаружи - они собираются попытаться

закрыть город. Вы должны быть готовы к этому.

Джоанна улыбается. - Я уверена, мы сможем договорится с ними.

Она протягивает мне руку и я пожимаю ее. Я чувствую взгляд Маркуса на себе, будто

гнетущая тяжесть угрожает разрушить меня. Я заставляю себя взглянуть на него.

- Прощай, говорю я ему, и имею ввиду это.

У мамы Зика, Ханны, короткие ноги которые не достают до земли когда она сидит в

большом, удобном кресле в их гостиной. На ней черный с рваными краями халат и

тапочки, но в данной обстановке, когда ее руки сложены на коленях а ее брови

вздернуты,она настолько обладает чувством собственного достоинства, что у меня такое

ощущение, будто я стою перед мировым лидером. Я посмотрел на Зика, который трет

лицо руками, чтобы проснуться.

Амар и Кристина нашли их, но не среди других мятежников около башни Хэнкок, а в их

семейном жилище в Пике, над штаб-квартирой Бесстрашия. Я нашел их потому лишь, что

Кристина подумала оставить Питеру и мне записку с их местоположением, на

непригодном грузовике. Питер ждет в новом фургоне, который Эвелин нашла для нас, чтобы мы могли добраться до Бюро.

- Простите, говорю я. - Я не знаю с чего начать.

-Ты можешь начать с худшего, говорит Ханна. - Именно с того, что случилось с моим

сыном.

- Он был серьезно ранен во время атаки, говорю я. - Был взрыв а он находился очень

близко к нему.

- О Боже, говорит Зик, и он начинает раскачиваться назад вперед словно он снова ребенок, успокаивающийся покачиванием.

Но Ханна только наклоняет голову, пряча свое лицо от меня.

В их гостиной пахнет чесноком и луком, наверное, след от сегодняшнего ужина. Я

прислоняюсь плечом к белой стене около двери. Рядом криво висит семейный портрет -

малыш Зик, младенец Юрайа, балансирующий на колене их матери. Лицо их отца

171

проколото в нескольких местах: нос, ухо и губа. Но его широкая яркая улыбка и смуглый

цвет кожи более знакомы мне, потому что он передал их обоим своим сыновьям.

"С тех пор он в коме," сказал я. "И..."

"И он не очнется," говорит Ханна, ее голос напряжен. "Ты пришел, чтобы нам это сказать, не так ли?"

"Да," говорю я. "Я пришел забрать вас, чтобы вы могли принять решение, что делать с

ним."

"Решение?" говорит Зик. "Ты имеешь ввиду отключать его от аппаратов или нет?"

"Зик," говорит Ханна и качает головой. Он падает на диван. Подушки как будто

оборачиваются вокруг него.

"Конечно же мы не хотим поддерживать в нем жизнь таким способом," сказала Ханна.

"Он хотел бы идти дальше. Но мы бы хотели увидеть его."

Я киваю. "Конечно. Но есть еще кое-что, что я должен сказать. Атака...

.....это было своего рода восстанием, в котором принимали участие несколько людей из

того места, где мы остановились. И я принимал в нем участие.

Я разглядываю щель в досках на полу прямо передо мной, пыль, что собралась там с

течением времени, и жду реакции, любой реакции. А приветствует меня лишь тишина.

- Я не выполнил обещанного тебе, говорю я Зику. - Я не приглядывал за ним как мне

следовало бы. И я сожалею.

Я рискнул взглянуть на него, а он просто сидит неподвижно, уставившись на пустую вазу

на журнальном столике. Окрашенную в цвет выцветших розовых роз.

- Я полагаю нам нужно время, говорит Ханна. Она прочистила горло, но это не помогло ее

дрожащему голосу

- Я хотел бы дать его вам, говорю я. - Но мы возвращаемся в корпус очень скоро и вам

нужно ехать с нами.

- Все в порядке, говорит Ханна. - Если вы подождете снаружи, то мы будем готовы через 5

минут.

Обратная дорога к корпусу очень медленная и вокруг темнота. Я наблюдаю как луна

исчезает и появляется за облаками когда мы подпрыгиваем над землей. Когда мы

подъехали к внешней границе города, снова пошел снег, крупные, легкие хлопья кружатся

перед фарами. Интересно, наблюдает ли Трис как снег метет тротуар и собирается в кучи

у самолетов. Интересно, живет ли она в лучшем мире, чем тот, который я покинул, среди

тех людей, которые больше не помнят каково это иметь чистые гены.

Кристина наклоняется вперед, чтобы прошептать мне на ухо. - Так, ты это сделал?

Сработало?

Я киваю. В зеркале заднего вида я вижу как она касается своего лица обоими руками, улыбаясь. Я знаю как она себя чувствует: в безопасности. Мы все в безопасности.

- Ты сделала прививки своей семье?, говорю я.

- Да. Мы нашли их в башне Хэнкок вместе с Преданными, говорит она. Но время для

перезагрузки прошло, похоже Трис и Калеб предотвратили ее.

172

Хана и Зик перешептываются пока мы едем, удивляясь этому странному, темному миру

сквозь который мы движемся. Амар объясняет основное пока мы едем, оглядываясь на

них слишком часто вместо того чтобы смотреть на дорогу, от чего мне не комфортно. Я

стараясь игнорировать всплески паники когда он почти свернул к уличным фонарям или

дорожным барьерам и вместо этого я сфокусировался на снегу.

Я всегда ненавидел пустоту приносимую зимой, пустой пейзаж и абсолютная разница

между небом и землей, в том как она превращает деревья в скелеты а город в пустырь.

Возможно, эта зима будет другой.

Мы проехали мимо заборов и остановились перед центральными воротами, у которых не

стояла охрана. Мы проехали внутрь и Зик сжал руку своей матери, чтобы поддержать ее

перемещающуюся сквозь снег. Когда мы вошли в корпус, я понял, что Калеб преуспел, потому, что не было никого в поле зрения. Что может значить только одно, произошел

перезапуск, и их воспоминания стерты навсегда.

- Где все? говорит Амар.

Мы идем через брошенный КПП без остановки. На другом конце я вижу Кару. Часть ее

лица в синяках и ее голова перевязана, но это не то, что меня беспокоит. А беспокоит меня

встревоженный взгляд на ее лице.

- Что это?, говорю я. Кара качает головой.

- Где Трис?, говорю я.

- Я сожалею, Тобиас.

- О чем ты сожалеешь? резко говорит Кристина. - Расскажи нам, что произошло

- Трис отправилась в Оружейную Лабораторию вместо Калеба, говорит Кара. - Она

пережила сыворотку смерти и выпустила сыворотку памяти, но она.....в нее стреляли. И

она не выжила. Я сожалею.

Чаще всего, я могу сказать когда люди врут, и это может быть ложью, потому, что Трис

все еще жива, ее глаза блестят а щеки румяны, а ее маленькое тело полно энергии и силы, и стоит она в луче света в атриуме. Трис все еще жива, она не могла оставить меня одного, она бы не пошла в Оружейную Лабораторию вместо Калеба.

- Нет, говорит Кристина, качая головой. - Не может быть. Здесь какая то ошибка.

Глаза Кары наполняются слезами.

Это тот момент, когда я осознаю - конечно же, Трис пошла бы в Оружейную Лабораторию

вместо Калеба.

Конечно же она пошла.

Кристина кричит что-то, но для меня ее голос звучит приглушенно, словно я опустил

голову под воду. Части лица Кары также стали трудно различимыми, мир размылся в

тусклые цвета.

Все, что я могу это стоять неподвижно, у меня такое ощущение, что если я буду стоять на

месте, то смогу остановить это, чтобы оно не стало правдой, я могу претвориться, что все

в порядке. Кристина сгибается, не в состоянии сдерживать ее собственное горе и

Кара обнимает ее, а все еще стою не шелохнувшись.

Когда ее тело впервые ударилось о сетку все, что я заметил это серое размытое пятно. Я

притянул ее через сетку, ее рука маленькая, но теплая и затем она стояла передо мной, невысокая, худенькая, не очень красивая и во всех смыслах обыкновенная, за

исключением того, что она прыгнула первой. Стифф прыгнула первой.

Даже я прыгнул не первым.

173

Ее взгляд был таким решительный, таким настойчивым.

Прекрасная.

Но тот был не первый раз когда я увидел ее. Я видел ее в коридорах школы, и на

фальшивых похоронах моей матери и гуляющей по тротуарам сектора Отречения. Я видел

ее, но не замечал, никто не видел ее настоящую, ту кем она была на самом деле, до того

как она прыгнула.

Полагаю, что огонь разжигающий эту яркость не погаснет никогда.

Я иду чтобы посмотреть на ее тело......временами. Я не знаю через какое время после того

как Кара рассказала мне о случившимся. Я и Кристина идем плечом к плечу, идем следом

за Карой. Я действительно не помню дорогу от входа до морга, всего несколько

смазанных образов и каких то звуков которые я смог разобрать сквозь барьер,

возведенный внутри моей головы.

Она лежит на столе, и на мгновение я думаю что она просто спит, и когда я коснусь ее она

проснется, и улыбнется мне, и поцелует меня в губы. Но когда я касаюсь ее, она холодная, а ее тело окоченело и отвердело.

Кристина хлюпает носом и всхлипывает. Я сжимаю руку Трис, молясь о том, что если я

сожму ее достаточно крепко, то это вдохнет жизнь в ее тело и наполнит красками и она

проснется.

Я не знаю сколько времени заняло у меня осознать, что этого не произойдет, то что она

умерла. Но когда я наконец понимаю, я чувствую что вся сила вышла из меня и я падаю

на колени перед столом и думаю я плачу, как итог всего, или в крайнем случае я хочу

этого, и все внутри меня кричит лишь об еще одном поцелуе, еще одном слове, еще одном

взгляде, еще одном.

В последующие дни время течет быстро, и это помогает держать горе в рамках. Вместо

сна я хожу по коридорам корпуса. Я смотрю как будто из далека, как остальные

оправляются от сыворотки памяти, которая изменила их навсегда.

Людей, чей разум затуманен сывороткой, собрали в группы и рассказали им правду: что

человеческая природа сложная, что все наши гены разные, но нет ни поврежденных, ни

чистых.

Им также соврали: что их воспоминания были стерты по странной случайности, и что они

были на грани того, чтобы просить правительство о равенстве для генетически

поврежденных.

Мне кажется, что я задыхаюсь в окружении людей, и в то же время я чувствую себя

раздавленным одиночеством, когда покидаю их. Я ужасно боюсь, но даже не знаю чего, потому что я уже все потерял.

Мои руки трясутся, когда я останавливаюсь у комнаты контроля, чтобы посмотреть на

город с экранов. Джоанна организовывает транспортировку тех, кто хочет покинуть

город. Они придут сюда, чтобы узнать правду. Я не знаю, что будет с теми, кто останется

в Чикаго, и мне все равно.

Я засовываю руки в карманы и смотрю еще пару минут. Затем опять ухожу, пытаясь, чтобы мои шаги совпадали с ударами сердца или избегать трещин в плитке. Когда я

174

миную выход, я вижу небольшую группу людей, собравшихся у каменной скульптуры.

Одна из них в кресле-каталке - Нита.

Я иду мимо бесполезного барьера безопасности и отхожу на расстояние, наблюдая за

ними. Реджи шагает по каменной плите и открывает клапан в нижней части резервуара

для воды. Капли превращаются в поток воды, и вскоре вода бьет из-под резервуара, брызгая на плиты, промочив низ брюк Реджи.

"Тобиас?"

Я вздрагиваю. Это Калеб. Я отворачиваюсь от голоса, ища путь отступления.

"Подожди. Пожалуйста," говорит он.

Я не хочу смотреть на него, оценивать как сильно, или как слабо, он горюет о ней. И не

хочу думать о том, что она погибла ради такого ничтожного труса, что он не стоит еѐ

жизни.

И все же я смотрю на него, задаваясь вопросом, смогу ли я увидеть ее черты в его лице, все еще жадный до нее, хотя я и знаю, что ее уже нет.

Его волосы немытые и взъерошенные, его зеленые глаза налиты кровью, его рот сжат в

линию.

Он не похож на нее.

"Я не хочу тебя беспокоить," говорит он. "Но я должен тебе кое-что сказать.

Кое-что, что... она просила сказать тебе, пред..."

"Да говори уже," отвечаю я, пока он не попытался закончить предложение.

"Она сказала, что, если она не выживет, я должен сказать тебе..." Калеб задохнулся, затем

выпрямился, борясь со слезами. "Что она не хотела оставлять тебя."

Я должен чувствовать что-то, слыша ее последние слова мне, разве нет? Но я ничего не

чувствую. Меньше, чем ничего.

"Да?" говорю я резко. "Тогда почему она умерла? Почему не позволила тебе умереть?"

"Ты думаешь, я не задаю себе этот вопрос?" ответил Калеб. "Она любила меня.

Достаточно, чтобы держать меня на мушке, чтобы она могла умереть за меня. Я понятия

не имею почему, но это так."

Он уходит, не давая мне возможности ответить, и, пожалуй, так лучше, потому что я не

могу придумать слов, отражающих мою злость. Я сморгнул слезы и сажусь на землю

прямо посреди холла.

Я знаю, почему она сказала мне, что не хотела оставлять меня. Она хотела, чтобы я знал, что это не еще одна штаб-квартира Эрудитов, не ложь, чтобы заставить меня спать, а

самой уйти, чтобы умереть, не акт ненужного самопожертвования. Я тру глаза руками, пытаясь вдавить мои слезы обратно в череп. Ни плача, я наказываю себя. Если я позволю

эмоциям выйти наружу, им не будет конца.

Через некоторое время я слышу голоса неподалеку

175

- Кара и Питер

"Эта скульптура символ перемен," она говорит ему. "Постепенных перемен, но сейчас они

хотят снести ее."

"Ох, Действительно?" Питер звучит страстно."Почему?"

"Хм...Я объясню позже, если это нормально," говорит Кара. " Ты помнишь как вернуться в

общежитие?"

"Да."

"Тогда...иди туда на некоторое время.

Кто нибудь поможет тебе."

Кара подходит ко мне, и я съеживаюсь в ожидании еѐ голоса. Но все что она делает, садится рядом со мной на землю, сложив руки на коленях, спина прямая. Настороженно, но спокойно она смотрит на скульптуру, где Реджи стоит под струей воды.

"Ты не должна оставаться здесь," Говорю я."Я нигде не хочу быть," она

говорит. "И тишина приятна."

Так мы сидим бок о бок , глядя на воду, в тишине.

"Вы здесь," Говорит Кристина, подбегая к нам. Еѐ лицо опухло и голос вялый, как

тяжелый вздох. "Пойдем, нам пора. Они отключают его."

Я содрогаюсь от этого слова, но подталкиваю свои ноги во всяком случае. Ханна и Зик

зависли над телом Юрая с тех пор как мы появились здесь, их пальцы нашли его, их глаза

в поисках жизни. Но здесь нет жизни, только машина с биением его сердца.

Кара идет позади Кристины и меня, так мы идем по направлению к больнице. Я не спал

уже целый день, но я не чувствую себя уставшим, не так, как обычно, хотя моѐ тело болит, когда я иду.

Кристина и я не разговариваем, но я знаю мы чувствуем себя одинаково, зацикленные на

Юрае, на его последнем вздохе. Мы делаем это у смотрового окна, рядом с комнатой

Юрая, и Эвелин здесь - Амар подхватил ее вместо меня, несколько дней назад. Она

пытается дотронуться до моего плеча, но я отдергиваю его прочь, не желая, чтобы она

меня успокаивала.

Внутри комнаты, Зик и Ханa стоят по обе стороны от Юрая. Хана держит его за руку, и

Зик держит другую. Доктор стоит возле монитора, и протягивает буфер обмена, не Хане

или Зику, а Дэвиду.

Сидя в своем кресле. Скрючившись, и ошеломленно, как и все остальные, кто потерял

свои воспоминания. ―Что он там делает?‖ Я чувствую,как все мои мышцы, кости и нервы

горят.

―Он по-прежнему технически лидер бюро, по крайней мере, до тех пор, пока они его не

176

заменят",‖ Кара говорит, что из-за меня. ―Тобиас, он не помнит ничего.

Человек, которого ты знал, больше не существует; он, как мертвый.Этот человек не

помнит как убивать-"

"Заткнись!" Огрызнулся я. Дэвид передал буфер обмена и повернулся, подталкивая себя к

двери. Дверь открывается, и я не могу себя остановить - я бросаюсь на него, и только

крепкие руки Эвелин останавливают меня от того, что я сверну ему шею. Он бросает на

меня странный взгляд и загоняет себя в коридор, я пытаюсь оттолкнуть руки своей

матери, обвившиеся вокруг моих плеч.

―Тобиас, - говорит Эвелин. ―Спокойно.

Сядь."

―Почему никто не запер его?‖ Я требую, в моих глазах слишком темно, чтобы разглядеть

что-либо.

―Потому что он по-прежнему работает на правительство‖, - говорит Кара. ―Просто

потому, что они объявили это несчастным случаем, не означает, что они нас всех уволили.

И правительство не собирается запереть его только потому, что он убил повстанца под

принуждением."

"Повстанец," Я повторяю. "Это всѐ, что она сейчас?"

"Была", говорит Кара тихо. "И нет, конечно нет, но это то, что правительство видит в ней".

Я собираюсь ответить, но Кристина прерывает меня. "Ребята, они делают это."

В комнате Юрая, Зик и Хана соеденили свои свободные руки над телом Юрая. Я вижу, как губы Ханы двигаются, но я не могу сказать, что она говорит - разве у бестрашных есть

молитвы за умирающих?

В Отречении реагируют на смерть тишиной и услугами, а не словами. Я вижу, что мой

гнев угасает, и я потерян в приглушенном горе снова, на этот раз не только из-за Трис, но

и из-за Юрая, чья улыбка отпечаталась в моей памяти. Брат моего друга, и мой друг тоже, хотя и не достаточно долго, чтобы его юмор срабатывал на мне, не достаточно долго.

Доктор поворачивает несколько выключателей, его буфер обмена прижат к животу, и

машины останавливают дыхание Юрая. Зик трясет его за плечи, и Ханна сжимает его

руки крепко, до тех пор, пока ее костяшки не становятся белыми.

Затем она говорит что-то, она опускает свои руки и отходит от тела Юрая. Отпуская его.

Я отхожу от окна, идя первым, а затем бегу, проталкивая себе путь по коридорам, небрежный, слепой, пустой

На следующий день я взял грузовик из корпуса. Люди все еще приходят в себя от потери

памяти, потому никто не пытался меня остановить. Я еду через железнодорожные пути в

направлении города, и глаза мои блуждают по горизонту, но на самом деле не обращают

внимание ни на что.

Добравшись до полей, которые отделяют город от внешнего мира, я давлю на педаль газа.

Грузовик мнет высохшую траву и снег под его шинами, и вскоре земля сменяется

тротуаром сектора Отречения, и я едва ощущаю течение времени. Улицы все те же,и мои

руки и ноги знают, куда идти, даже если мой разум не помогает мне в этом. Я

177

останавливаюсь около дома, возле знака " стоп", с потрескавшейся центральной

дорожкой.

Мой дом.

Я иду через переднюю дверь и вверх по лестнице, все с тем же приглушенным чувством в

ушах, как будто я нахожусь далеко от этого мира. Люди говорят о боли горя, но я не знаю, что они имеют в виду. Для меня, горе это разрушительное онемение, каждое моѐ

ощущение притупляется.

Я прижимаю ладонь к панели, закрывающей зеркало наверху, и отталкиваю ее в сторону.

Несмотря на оранжевый цвет заката, расплывающегося по полу и освещающего мое лицо

снизу, я никогда не выглядел бледнее; круги под глазами, никогда не были более

выраженными. Я провел последние несколько дней где-то между сном и бодрствованием, не вполне в состоянии справится с обоими крайностями.

Я втыкаю машинку для стрижки волос в розетку около зеркала. Правый предохранитель

уже на месте, поэтому все, что мне нужно сделать, это запустить ее в волосы, загибать

уши, чтобы защитить их от лезвия, повернуть голову, чтобы проверить мою шею на

наличие мест, которые я, возможно, пропустил. Остриженные волос падают на мои ноги и

плечи, вызывая зуд там, где волосы соприкасаются с голой кожей.

Провожу рукой по голове, чтобы убедиться в гладкости, но мне на самом деле не нужно

проверять. Я научился всему сам когда был маленьким.

Я долго смахиваю волосы с плеч и ног, а потом собираю их в совок. Закончив, я снова

стою перед зеркалом, и я вижу края татуировки, пламени Бесстрашных.

Я достаю флакон с сывороткой памяти из своего кармана. Я знаю, что один флакон

сможет стереть большую часть моей жизни, тем не менее она нацелена на воспоминания, а не на факты. Я все еще буду уметь писать, говорить, смогу собрать компьютер, потому

что эта информация хранится в других частях моего мозга. И я не хочу помнить ничего

другого.

Эксперимент окончен. Джоанна успешно провела переговоры с правительством,

начальством Дэвида, чтобы бывшим членам фракций разрешили остаться в городе, при

условии, что они самодостаточны, будут подчинятся государственной власти, и позволят

людям снаружи, прийти и присоединиться к ним, делая Чикаго просто другой столичной

областью, как Милуоки. Бюро, отвечавшее за эксперимент, теперь будет следить за

порядком в городских пределах Чикаго.

Это будет единственная столичная область в стране управляемая людьми, которые не

верят в генетическую поврежденность. Своего рода рай. Мэттью говорил нам, что он

надеется, что люди из периферии понемногу переберутся и заполнять пустое

пространство, и найдут здесь более обеспеченную жизнь нежели та которая у них была.

Все, чего я хочу это стать кем-то новым. В данном случае, Тобиасом Джонсоном, сыном

Эвелин Джонсон. Тобиас Джонсон может прожить скучную и пустую жизнь, но он по-

крайней мере полноценная личность, не этот фрагмент человека коим являюсь я, слишком

поврежденный болью, чтобы стать кем-то полезным.

- Мэттью сказал мне, что ты украл немного сыворотки памяти и грузовик, произносит

голос в конце коридора. Это Кристина.

178

- Должна сказать, что не поверила ему на самом деле.

Я должно быть не слышал, как она зашла в дом. Даже ее голос звучит будто исходит

сквозь воду до моих ушей, и мне нужно несколько секунд понять то, о чем она говорит.

Когда я осознал, то поворачиваюсь к ней и говорю.

- Тогда почему ты пришла, если не поверила ему?

- На всякий случай, отвечает она, начиная приближаться ко мне.

- Кроме того, я хотела еще раз увидеть город, прежде чем все изменится. Дай мне флакон, Тобиас.

- Нет, я сжимаю его пальцами, чтобы защитить от нее.

- Это мое решение, не твое.

Ее темные глаза расширяются, а ее лицо светится на солнце. Что заставляет каждый ее

тонкий, темный волосок излучать оранжевый свет будто в огне.

- Это не твое решение, говорит она. - Это решение труса, в тебе много чего намешано, Четыре, но ты не трус. Никогда им не был.

- Возможно, сейчас я и есть трус, отвечаю я пассивно. - Все меняется. Меня все

устраивает.

- Нет, ты не трус.

Я чувствую себя таким истощенным, что единственное, что я делаю, это закатываю глаза.

- Ты не можешь стать тем кого бы она ненавидела, говорит Кристина, на этот раз

спокойно. - И она бы точно возненавидела.

Внутри меня начала нарастать ярость, мощная и живая, и приглушенное ощущение вокруг

моих ушей ушло, позволяя даже этой тихой улице Отречения звучать громко. Меня трясет

от всего этого.

- Замолчи! Я кричу. - Замолчи! Ты понятия не имеешь чтобы она возненавидела, ты ее не

знала, ты....

- Я знаю достаточно! говорит она неожиданно. - Я знаю она бы не хотела, чтобы ты

стирал ее из своих воспоминаний, словно она вообще не существовала для тебя!

Я бросаюсь на нее, пришпиливая ее плечи к стене и наклоняюсь ближе к ее лицу.

- Если ты снова осмелишься советовать мне, говорю я, - То я.....

- То ты что?, Кристина жестко отталкивает меня. - Причинишь мне боль? Ты знаешь, есть

такое слово, для больших и сильных мужчин нападающих на женщин, и это слово трус.

Я помню крики моего отца заполняющие дом, и его руку вокруг горла мамы,

швыряющего ее в стены и двери. Я помню, как наблюдал из-за своей двери, моя рука

обвивалась вокруг дверного проема. И я помню как слышал тихие всхлипывания через

дверь ее спальни, как она закрывала ее чтобы я не вошел.

Я отхожу назад и бросаюсь на стену, позволяя телу удариться об нее.

- Я сожалею, говорю я.

- Я знаю, отвечает она.

Мы стоим не подвижно несколько секунд, просто смотрим друг на друга. Я помню, как

ненавидел ее, когда увидел впервые, потому, что она была Искренней, потому, что слова

просто вытекали из ее рта, неудержимо, беспечно. Но со временем она

продемонстрировала ту, кем является на самом деле, умеющим прощать другом,

преданной правде, достаточно храброй чтобы действовать. Ничего не могу поделать, но

179

сейчас она мне нравиться, не могу не заметить того, что в ней видела Трис.

- Я знаю каково это, хотеть все забыть, говорит она. - Я также знаю каково это

чувствовать, как тот кого ты любишь, убит без всякой причины, и хотеть обменять все

свои воспоминания о нем на всего лишь миг умиротворения.

Она обвивает рукой мою руку в которой заключен флакон.

- Я не знала Уилла достаточно долго, говорит она, - но он изменил мою жизнь. Он

изменил меня. И я знаю, что Трис изменила тебя еще больше.

Жесткое выражение, которое было на ее лице исчезло, и она слегка коснулась моих

плечей.

- Человек, которым ты стал рядом с ней, достоин жить, говорит она. - Если ты выпьешь

сыворотку, ты никогда не сможешь найти путь к нему.

Слезы снова подступили, словно я вижу тело Трис, и в этот раз, боль пришедшая с ней, интенсивная и острая в моей груди. Я сжимаю флакон в руке, отчаянно желая облегчения, что предлагает сыворотка, защиты от боли от каждого воспоминания царапающего меня

внутри, словно животное.

Кристина обнимает меня за плечи и ее объятие делает боль только хуже, потому, что это

напоминает мне о каждом разе когда тонкие руки Трис скользили вокруг меня, в начале

неуверенно, а затем сильнее, увереннее, делая более уверенной ее и меня. Это напоминает

мне, что любое объятие больше не будет таким, потому что никто и никогда не будет

похож на нее, потому что она умерла.

Она ушла, и плача я чувствую себя так бесполезно, так глупо, но это все, что я могу

сделать. Кристина держит меня в вертикальном положении и не сказала ни слова в

течение долгого времени.

В конце концов я отстранился, но ее руки остались на моих плечах, теплые и шероховатые

и с мозолями. Может быть, также, как и кожа на руке становится грубой после повторения

усилий, с человеком происходит тоже самое. Но я не хочу, становиться бесчувственным.

Есть и другие люди в этом мире. Есть и такие как Трис, которые, после страданий и

предательства, еще могли найти достаточно любви, чтобы заплатить своей жизнью вместо

жизни брата. Или такие, как Кара, которые все еще могли простить человека, который

стрелял в голову ее брата. Или Кристина, которая теряла друга за другом, но все-таки

решила остаться открытой, чтобы найти новых. Передо мной появился другой выбор, более обнадеживающий и стабильный, чем тот, которым одарил себя я сам.

Я открываю глаза и протягиваю флакон ей. Она забирает его и кладет в карман.

- Я знаю Зик все еще странно ведет себя рядом с тобой, говорит она, бросая руку через

мои плечи.

- Тем не менее, пока я могу быть твоим другом. Мы даже может обменяться браслетами

если хочешь, как делали девочки из Дружелюбия.

- Не думаю, что это необходимо.

180

Мы спускаемся по лестнице и выходим на улицу вместе. Солнце скользнуло за здания

Чикаго, и в отдалении я слышу как поезд мчится по рельсам, мы удаляемся от этого места

и от всего, что имело для нас значение, но так и должно быть.

В этом мире сеть много способов быть сильным. Иногда в понятие храбрость входить

способность отдать свою жизнь за что-то большее чем ты сам или за кого-либо. Иногда

сюда входит способность отказаться от всего что ты знал, или от человека, которого ты

когда либо любил, ради чего-то великого.

Тем не менее, иногда в этом понятии нет ничего.

Иногда, это не более чем боль, сквозь стиснутые зубы, и результат каждого дня, медленная дорога к лучшей жизни.

Именно вот этот вид храбрости я сейчас и должен иметь.

г

ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА СПУСТЯ

ЭВЕЛИН СТОИТ на месте, где сходятся два мира. На земле следы изношенных шин от

частых приходящих и уходящих людей от полосы перемещения , или людей из бывшего

бюро. Ее сумка упирается ей в ногу. Она поднимает руку, чтобы пожать мою, когда я

рядом.

Когда она залезла в грузовик, она поцеловала меня в щеку, и я позволил ей. Я чувствую

улыбку, ползающую по моему лицу, и я так и оставил ее там.

- Добро пожаловать домой, - говорю я.

Пот соглашению, которое я предложил ей больше, чем два года назад, она сделала то, что

должна была. Вскоре после того, как она покинула город, так много изменилось в Чикаго, что я не вижу вреда в ее возвращении. Хоть и прошло два года, она выглядит моложе, лицо ее полнее и ее улыбка шире. Время сделало ее лучше.

- Как ты?, - спрашивает она.

- Я... в порядке, - говорю я. - Мы рассеяли ее прах сегодня.

Я взглянул на урну, забравшись на заднее сиденье, как еще один пассажир. Долгое время

я оставлял прах Трис в морге бюро, не уверенный, что она захочет видеть похороны , и

что смогу сделать это один. Но сегодня День Выборов, мы все еще не имеем фракций, и

пришло время сделать шаг вперед, даже если он маленький.

Эвелин кладет руку на мое плечо и смотрит на поля. Сельскохозяйственные культуры, которые когда-то были изолированы в районах вокруг штаба Дружелюбия

распространились, и продолжают распространяться через все травяные пространства

вокруг города. Иногда я скучаю по безлюдной, пустой земле. Но прямо сейчас я не

возражаю, проезжая через ряды кукурузы или пшеницы. Я вижу людей, среди растений, проверяющих почву с помощью портативных устройств, разработанных специалистами

бывшего бюро ученых. Они носят красный и синий, зеленый и фиолетовый.

- Каково это, жить без фракций? - спрашивает Эвелин.

―Это очень обычно, - говорю я. Я улыбаюсь ей. ―Ты полюбишь это.‖

Я беру Эвелин, чтобы выбрать себе квартиру к северу от реки. Это на одном из нижних

этажей, но через многочисленные окна я вижу широкие участки зданий. Я был одним из

первых поселенцев в Нью-Чикаго, так что я должен выбрать где я буду жить. Зик, Шона, Кристина, Амар, и Джордж решили жить в верхних этажах Хенкок билдинг, а Калеб и

Кара вместе двинулись обратно в апартаменты вблизи Миллениум Парк, но я пришел

сюда, потому что здесь прекрасно, и потому, что нигде вблизи от любых из моих старых

домов не было реки.

―Мой сосед - эксперт по истории, он пришел с окраин",‖ я говорю ища в кармане ключи от

181

моей квартиры. ―Он называет Чикаго " четвертым городом", так как он был уничтожен

пожаром, много лет тому назад, а затем Войной за Чистоту, и теперь это четвертая

попытка заселения сюда.‖

―Четвертый город, - говорит Эвелин, когда я открываю дверь. ―Мне нравиться это‖.

Здесь практически нет мебели, только кушетка, стол и стулья, кухня. Солнечный свет

подмигивает в окнах здания через болотистую реку. Некоторые ученые из бывшего бюро

пытаются восстановить реки и озера, их былую славу, но на это требуется время. На

изменения, такие как исцеление, требуется время.

Эвелин опустила сумку на диване. ―Спасибо, что позволили мне остаться с тобой на

некоторое время. Я обещаю, я найду другое место в ближайшее время.‖

―Нет проблем, - говорю я. Я беспокоюсь о ее прибывании здесь, роясь в моих скудных

пожитках, шаркая по моим коридорам, но мы не можем остаться в далеке навсегда. Не

тогда, когда я пообещал ей, что я постараюсь восполнить этот пробел между нами.

―Джордж говорит, что он нуждается в помощи, с обучением полиции, - говорит Эвелин.

―Ты не предложишь свою?‖

- Нет, - говорю я, - Я говорил тебе, что покончил с оружием.

- Правильно. Теперь ты используешь слова., - говорит Эвелин, хмуря свой нос. - Ты же

знаешь, я не доверяю политикам.

- Ты будешь верить мне, потому что я твой сын. - говорю я. - В любом случае, я не

политик. Пока. Только помощник.

Она садится за стол и оглядывается, нервно и деятельно, как кошка.

- Ты знаешь где твой отец? - спрашивает она.

Я отмашнулся. - Кто-то говорил мне, что он ушел. Я не спрашивал куда.

Она опирается подбородком на руку. ―Нет ничего, что ты хотел бы ему сказать? Вообще

ничего?‖

―Нет, - говорю я. Я тереблю мои ключи вокруг пальца. ―Я просто хочу оставить его

позади, в том месте, к которому он принадлежит‖.

Два года назад, когда я стоял напротив него в парке, вокруг нас падал снег, я понял то, что

нападение на него перед Бесстрашными, не заставило меня чувствовать себя лучше от той

боли, которую он причинил мне, кричать на него или оскорблять его я бы тоже не хотел.

Там был только один вариант остаться, отпустить

Эвелин одаряет меня странным, испытующим взором, затем пересекает комнату и

открывает сумку, которую она оставила на диване. Она берет предмет, изготовленный из

синего стекла. Он выглядит подобно падающей воде, застывшей во времени.

Я помню, когда она отдала его мне. Я был молод, но не слишком молод, чтобы осознать, что это был запрещенный объект в фракции Отречения, бесполезный и, следовательно, самоснисходительный. Я спросил ее, какой цели он служил, и она рассказала мне, что он

ничего не делает очевидным. Но это могло бы быть в состоянии сделать что-нибудь здесь.

Затем она коснулась рукой своего сердца. Иногда происходят красивые вещи.

В течение многих лет это был символ моего тихого неповиновения, мой маленький отказ

быть послушным, отводящий отречение ребенка, и символ моей матери , хотя я верил, что

она мертва. Я спрятал его под кровать, и на следующий день я решил оставить Отречение, я положил его на стол, так что мой отец мог видеть мою силу, и ее.

―Когда ты ушел, это напомнило мне о тебе, - говорит она, прижимая стакан к животу.

―Напомнило мне, как ты был храбрым, всегда был." Она чуть улыбается. ―Я думала, ты

мог бы держать его здесь. Я предназначила ее для тебя, в конце концов.‖

Я не доверял моему голосу, он не останется стабильным, если я начну говорить, поэтому я

просто улыбнулся в ответ и кивнул.

Весенний воздух холоден, но я оставляю открытыми окна в грузовик, так что я чувствую

это в моей груди, так что он " кусает " мои пальцы, напоминание о затяжной зиме. Я

останавливаюсь на железнодорожной платформе и беру урну с заднего сиденья. Это

182

серебро, без гравюры. Я не выбирал; Кристина сделала это за меня.

Я иду по перрону к группе, которая уже собралась. Кристина стоит с Заком и Шоной, которая сидит в коляске с одеялом на коленях. Коляска лучше теперь, без ручки на спине, так что она может маневрировать ею более легко. Мэтью стоит на краю платформы.

―Привет, - говорю я, стоя за плечом Шоны.

Кристина улыбается мне, и Зик хлопает меня по плечу.

Юрай погиб всего через несколько дней после Трис, но Зак и Хана сказали, что они

прощались всего через несколько недель после этого, роняя пепел в пропасть, на фоне

стука всех своих друзей и семьи. Мы кричали его имя эхом в Яму. Но я знаю, что Зик

вспоминает его сегодня, как и остальные из нас, даже если этот последний акт

Бесстрашной отваги для Трис.

―Я хочу вам кое-что показать,‖ Шона говорит, и бросает одеяло в сторону, раскрывая

сложный металлические брекеты на ее ноги. Они проходят весь путь до ее бедер, и

оборачиваются вокруг ее живота, как в клетке. Она улыбается мне, и с скрежетом, ее ноги

двигаются по земле перед стулом, и урывками, она стоит.

Несмотря на серьезный повод, я улыбаюсь.

―Ну, посмотри на это‖, - говорю я. ―Я забыл, какая ты высокая.‖

―Калеб и его друзья из лаборатории сделала их для меня, - говорит она. ―По-прежнему

получает повесить его, но они говорят, что я, быть может, когда-нибудь побегу.‖

―Очень хорошо‖, - говорю я. ―Где он, кстати?

―Он и Амар встретят нас в конце линии, - говорит она. ―Кто-то должен быть здесь, чтобы

поймать первого человека.‖ ―Он по-прежнему вроде торт из анютиных глазок,"

Зик говорит. ―Но я, приближаясь к нему.‖

―Хм‖ я говорю, не совершая. По правде говоря, я примирился с Калебом, но я все еще не

могу быть рядом с ним надолго. Его жесты, его интонаций, его манеры, они принадлежат

ей. Они делают его только шепотом ее, и, что не хватает ее, но это слишком много.

Я бы сказал больше, но поезд пришел. Он едет к нам по отполированным рельсам, визжит

когда замедляется до остановки в передней части платформы. Голова высовывается в окно

первого вагона, в котором находятся элементы управления - это Кара, ее волосы в тугой

косе. ―Получилось!‖, - говорит она.

Шона сидит в кресле и снова толкает сама через дверной проем. Мэтью, Кристина, и Зик

следуют за ней. Я вхожу последним, предлагая Шоне держать урну, и, стоя в дверях, сжимаю ручку своей рукой. Поезд снова начнется набирать скорость с каждой секундой, и

я слышу, как его мотает и он свистит над рельсами, и я чувствую силу, как она растет

внутри меня. Воздух кнутами бьет по моему лицу и прижимает мою одежду к моему телу, и я смотрю на городскую площадь напротив меня, здания, освещенные солнцем.

Это не то же самое, что было раньше, когда-то давно. Все нашли новые места. Кара и

Калев работают в лабораториях , которые являются теперь небольшым сегментом

департамента Сельского хозяйства, который работает, чтобы сделать сельское хозяйство

более эффективным, способным накормить больше людей. Мэтью работает в

психиатрических исследованиях где-то в городе - в последний раз, когда я спросил его, он

изучал что-то о памяти. Кристина работает в офисе, переселяет людей с окраин, кто хочет

переехать в город. Зик и Амар - полицейские, и Джордж управляет полицией -

Бесстрашные работники, как я их называю. А я помощником представителя правительства

одного из наших городов: Джоанны Райес

Я протягиваю руку, чтобы схватить другую ручку и высунуться из машины, как

оказалось, почти болтаясь на улице, два этажа ниже меня. Я чувствую трепет в животе, страх, трепет истинная любовь Бесстрашных.

―Эй‖, - говорит Кристина, стоя рядом со мной. - А как поживает твоя мать?‖

―Отлично, - говорю я. ―Мы разберемся, я думаю.‖ ―Вы собираетесь промелькнуть

линией?"

183

Я смотрю на спуск перед нами, пройдя весь путь до улицы.

―Да, - говорю я. ―Я думаю, что Трис хотел бы попробовать хотя бы один раз.‖

Произнесение ее имени по-прежнему причиняет мне небольшой приступ боли, щепотку, что позволяет мне знать, что память о ней все еще дорога мне.

Кристина смотрит на рельсы, на пустоту под нами, и через несколько секунд говорит "Ты

прав". Мои воспоминания о Трис не померкли со временем, как это делают другие,но

теперь они не жгут так, как прежде. Иногда я получаю удовольствие прогуливаясь по ним, не так уж часто. Иногда я делаю это с Кристиной, и она замечательный слушатель, лучший чем я мог себе представить Искренняя вот кто она.

Кара направляет поезд для остановки, и я спрыгиваю на платформу. Там Шона пытается

ходить с помощью нового устройства (скоб)

Мы с Метью берем ее кресло и несем. Оно тяжелое и громоздкое, им наверное очень

тяжело управлять

"Есть какие-нибудь новости о Питере?" Спрашиваю я Мэтью, как только мы достигаем

основания лестницы.

Когда дезориентация, вызваная приемом сыворотки памяти, прошла, проявились

некоторые неприятные аспекты его личности, хотя и не все. Я перестал его ненавидеть

теперь, но это ни значит что я должен с ним общаться.

"Он в Милуоки," сказал Мэтью. "И я не знаю, чем он там занимается"

"Он работает где-то в офисе," ответила кара у подножия лестницы. Она несла урну, взятую с коленей Шоны,когда мы выходили из поезда, как младенца. "Я думаю это

хорошо для него"

"Я думал он присоединится к повстанцам ГП," сказал Зик. "Чтобы показать кто он"

―Он теперь другой,‖ Кара говорит, пожимая плечами.

Еще остались повстанцы ГП, которые считают, что изменений можно добиться только с

помощью насилия. Я принадлежу к тем, кто хочет добиться их мирным путем. Я видел

столько насилия, что мне хватит его на всю жизнь, и шрамы теперь не только на моей

коже, но и в воспоминаниях, и каждый раз они поднимаются в моем рассудке тогда, когда

я меньше всего этого хочу, как кулак отца сталкивается с моей челюстью, как мой

пистолет поднимается на Эрика, как тела Отреченных лежат на улицах моего старого

дома.

Мы идем по параллельным улицам. Эта часть города Бесстрашнее, чем другие, благодаря

лицам людей и их татуированной коже, они больше не носят один цвет, из за чего это

видно резче. Некоторые гуляют по тротуару, как мы, но большинство на работе -каждый в

Чикаго работает, если только может Впереди я вижу здание Хенкок, скребущее небо, его

фундамент шире, чем вершина. Черные балки преследуют друг друга до самой крыши, пересекаясь, натягиваясь и расширяясь. Я не стоял так близко уже долгое время.

Мы входим в вестибюль с его блестящими полированными полами и его стенами,

изрисованными яркими Бесстрашными граффити, оставленными в качестве своеобразной

реликвии. Это место объяло нас своей высотой, а так же подозреваю, одиночеством.

Зик тычет в кнопку лифта указательным пальцем. Мы заходим в лифт, и Кара нажимает №

99.

Я закрываю глаза, как только лифт начинает двигается вверх. Я почти вижу открытое

пространство под ногами, темную бездну, и только ступни на твердой земле отделяют

меня от пропасти, я падаю, падаю. Лифт вздрагивает при остановке, я цепляюсь за стенку, чтобы не упасть к открытым дверям.

Зик хлопает меня по плечу. ―Не волнуйся, дружище. Мы делали это все время помнишь?‖

Я киваю. Воздух проникает сквозь щели в потолке, надо мной ярко-синее небо. Я

толкаюсь с другими на лестнице,слишком онемевший от страха, чтобы заставить ноги

двигаться быстрее.

Я считаю ступеньки, каждый раз сосредотачиваясь на одной из них. Надо мной Шона

184

легко поднимается, используя свои крепкие руки.

Я спросил Тори однажды, когда она набивала тату из символов на моей спине, думает ли

она, что мы последние люди в мире. Может быть, все что она сказала. Я не считаю, что ей

нравилось думать об этом. Но здесь, на крыше казалось, что мы - последние люди, оставленные где угодно.

Я смотрю на здания вдоль берега болота, и моя грудь так сжимается и подтягивается

будто вот вот рухнет внутрь меня.

Зик перебегает через крышу, проверяет застежки-молнии и приделывает человеческого

размера стропы к стальным тросам. Он фиксирует его, чтобы не соскользнул вниз, и

смотрит на нашу группу с выжидающе.

- Кристина, говорит он. - Это все для тебя.

Кристина стоит возле петли и касается своего подбородка пальцем

- Как ты думаешь? Лицом вперед или назад?

- Назад, говорит Мэттью. - Я хочу лицом вперед, так я не наделаю в штаны, а еще я не

хочу чтобы ты меня копировала. - Только при спуску лицом вперед ты сможешь все это

осуществить, ты знаешь, говорит Кристина.

- Так что давай вперед и сделай это так чтобы я смогла тебя называть "Мокрые

штанишки".

Кристина залезает в петлю ногами вперед, животом вниз, таким образом она будет

наблюдать за тем, как здания становятся все меньше, пока она спускается. Меня бросает в

дрожь.

Я не могу смотреть. Я закрываю глаза, пока Кристина спускается все дальше и дальше, и

даже Мэтью, а затем и Шона, делают то же самое. Я слышу их крики радости, подобные

птичьему крику, против ветра.

" Теперь твоя очередь, Четыре‖, - говорит Зик. Я отрицательно качаю головой.

- Давай, говорит Кара. - Лучше преодолеть это, ведь так?

―Нет, - говорю я. ―Ты иди. Пожалуйста.‖

Она предлагает мне урну, я делаю глубокий вдох. Держу урну напротив своего живота.

Металл теплый, потому что много людей коснулись его. Кара залезла в строп, и Зик

зафиксировал ее ремнями, он скрестила руки на груди, и он посылает ее в полет над

берегом озера, над городом. Я не слышу от нее ни единого звука, даже вздоха.

Нас с Зиком оставили вдвоем, мы просто глядели друг на друга.

―Я не думаю, что я могу сделать это, - говорю я, и хотя мой голос звучит твердо, мое тело

дрожит.

-Конечно же ты сможешь, говорит он. - Ты Четыре, легенда Бесстрашных! Ты можешь

справиться с чем угодно.

Я скрещивать руки и подхожу на дюйм ближе к краю крыши. Хотя здесь несколько

метров, я почувствовал, что мое тело качается через край, и я встряхиваю головой, снова, и снова, и снова.

―Эй!‖ Зик кладет руки на мои плечи. ―Это не для тебя, помнишь? Это для нее. Ты должен

сделать то , что она хотела бы сделать, то, чем бы она гордилась. Верно?‖

Вот оно что. Я не могу избежать этого, я не могу вернуться сейчас, не тогда, когда я все

еще помню ее улыбку, как она поднялась на колесо обозрения со мной, или жесткий стук

ее челюсти, когда она испытывала ужас после пережитого страха в моделировании.

"Как у нее получилось?" "Стать первой," Сказал Зик.

―Все в порядке‖. Я протягиваю ему урну. ―Прикрепишь это позади меня, ладно? И открой

крышку.‖

Залезаю в петлю, мои руки дрожат так сильно, что я едва держусь за края. Зик затягивает

ремни на спине и ногах, затем вклинивает урну позади меня, лицом вверх, так чтобы

пепел распространялся. Я смотрю вниз на Лейк-Шор-Драйв, глотая желчь, и начинаю

скользить.

185

Внезапно я хочу вернуть все назад, но уже слишком поздно, я уже несусь к земле. Я кричу

так громко, что хочу закрыть свои собственные уши. Я ощущаю крик, оживающий во мне, наполняющий мою грудь, горло и голову.

Ветер щиплет мне глаза, но я заставляю себя открыть их, и в момент моей слепой паники

я понимаю, почему она сделала это таким образом, вперед лицом, потому, что это похоже

на полет, словно она птица.

Я все равно чувствую, что подо мной пустота, и она подобна пустоте внутри меня, подобна рту собирающемуся проглотить меня.

Затем я понимаю, что перестаю двигаться. Последние частички золы перемещаются по

ветру, как серые снежинки, а потом исчезают.

Земля всего в нескольких футах подо мной, достаточно близко, чтобы спрыгнуть вниз.

Остальные собрались в круг, они сложили руки образуя сеть из костей и мышц, чтобы

поймать меня. Я прижимаю лицо к петле и смеюсь.

Я бросаю пустую урну им вниз, затем завожу свои руки за спину, чтобы расстегнуть

страхующие меня ремни. Я рухнул на руки друзей словно камень. Они поймали меня, их

кости впиваются мне в спину и ноги, и они опускают меня на землю.

Воцарилось неловкое молчание, пока я смотрю на башню Хэнкок в изумлении, и никто не

знает, что сказать. Калеб улыбается мне, осторожно.

Кристина смахнула слезы с глаз и сказала, - О! Зик спускается.

Зик мчится к нам в черной петле. Сначала он выглядит как точка, потом как клякса, и

затем словно человек, закутанный во все черное. Он радостно ликует, как только

приостанавливается для остановки, и я тянусь чтобы схватить Амара за предплечье. С

другой стороны, я хватаюсь за бледную руку, которая принадлежит Каре. Она улыбается

мне, но какая-то печаль в ее улыбке.

Зик жестко ударяется плечом о наши руки, и он широко улыбается позволив нам

укачивать его словно ребенка.

- Славно проехал. Хочешь еще раз, Четыре? говорит он.

Не медля ни секунды отвечаю, - Безусловно нет.

Мы возвращаемся к поезду разрозненными группами. Шона идет с помощью своего

фиксирующего устройства, Зик толкает пустое инвалидное кресло и перебрасывается

короткими фразами с Амаром. Мэттью, Кара и Калеб идут вместе разговаривая о чем-то, что приводит их всех в восторг, сближает их родственные души. Кристина незаметно

подходит ко мне и кладет руку на плечо.

- Счастливого Дня Церемонии Выбора, говорит она. - Я собираюсь спросить как ты на

самом деле. И ты дашь мне правдивый ответ.

Мы иногда разговариваем в таком тоне, давая друг другу указания. Каким то образом она

стала моим лучшим другом, несмотря на наши постоянные споры.

- Я в порядке, говорю я. - Это тяжело. И так будет всегда.

- Я знаю, говорит она.

Мы идем позади группы, позади все еще заброшенных зданий с темными окнами, через

мост простирающийся над рекой-болотом.

- Да, иногда жизнь действительно отстой, говорит она. - А ты знаешь ради чего я держусь?

Я поднимаю брови.

Она поднимает свои тоже, подражая мне. - Ради не отстойных моментов, говорит она.

- Хитрость состоит в том, чтобы увидеть их когда они рядом.

Потом она улыбается, и я улыбаюсь тоже, затем мы поднимаемся по ступенькам к

платформе поезда плечом плечу.

С момента своего детства, я всегда знал это: Жизнь разрушает нас. Мы не можем избежать

этого разрушения.

А сейчас, я выучил кое-что еще: все можно починить и мы можем помочь друг другу.

КОНЕЦ.

186

187