The Long Knives

Ирвин Уэлш

ДЛИННЫЕ НОЖИ

Перевод и примечания Е. Сидоренко

Эта книга посвящается бессмертной памяти Брэдли Джона Уэлша.

Каждый день скорбим о тебе, всегда наполнявшем нашу жизнь вдохновением.

Противник – это тот, кого вы хотите победить. Враг – это тот, кого вы хотите уничтожить. С противником бывает полезно пойти на компромисс: в конце концов, сегодняшний противник завтра может стать союзником. Но с врагом компромисс – лишь слабовольное соглашательство.

В наше время мы часто не можем различить, кто для нас враг, а кто – противник.

Пролог

Раздетый, в одних трусах, он сидит на пластиковом стуле, привязанный за запястья и лодыжки. Холодно, он дрожит, покрываясь гусиной кожей. Кроме полосатых трусов, на нем еще только коричневый кожаный капюшон, который мы натянули ему на голову. Я смотрю на него с другого конца огромного, пустого склада. Ни звука. Я молча сажусь напротив на такой же стул, разглядывая его поближе.

Всегда нужно чему-то учиться. В этой игре, как и вообще в жизни, абсолютного знания достичь невозможно. Все, что у нас есть, – это личный опыт, то, что мы наблюдаем и познаем с помощью органов чувств, подпитываемых, в лучшем случае, небольшим количеством воображения. И, конечно, тем качеством, которого так не хватает людям вроде него: состраданием. Большую часть времени нехватка этого чувства, в каком-то смысле, им помогает, пока они бездумно гонятся за достижением "амбициозных целей" и "максимальных прибылей", не осознавая, что сами тоже являются частью мира, который так целенаправленно губят.

Мне сложно представить себя на месте этого дрожащего человека. Ладно, попробую: я внезапно оказался в каком-то незнакомом, совершенно ужасном месте. Сквозь удушающий капюшон, закрывающий голову и лицо, я ничего не вижу, кроме части своего собственного тела и деревянного пола. (Эта одежда странным образом придает этому пленнику зловещий вид, как будто он здесь злодей. Но нет, он полностью в нашей власти.)

Не знаю, как у меня получается, но очевидно, что ничего хорошего его в этом месте не ждет. Честно говоря, мне даже самому тут не по себе, а уж каково ему приходится, сложно представить. Меня охватывает легкое чувство тошноты. Интересно, если я подойду, оно усилится? Я встаю и подхожу к нему, ступая почти на цыпочках, чтобы не нарушать тишину. Думаю о том, что с каждым шагом смогу больше узнать о его эмоциональном состоянии.

Да... он еще раз пытается избавиться от пут. Бесполезно. Его запястья и лодыжки намертво прикручены к стулу. Годы лени и порока сделали его руки дряблыми и слабыми. Жилы на его нелепых, как-то странно сложенных плечах напрягаются, а мужские сиськи дрожат.

Полагаю, под этим капюшоном сейчас его разум мечется в панике. Тонкая кожа капюшона прогибается внутрь, и, вдыхая, он, видимо, языком периодически выталкивает его наружу и пробует на вкус кожу мертвого животного, из которой он сделан. Может быть, он прищуривается, смутно различая какой-то источник света у себя под подбородком, где его лучи проникают через прорезь в маске, сделанную, чтобы он мог дышать. Теперь он явно пытается собраться с силами – вот это восхитительно, – еще больше напрягая все тело, глубоко дыша, а затем рычит:

– КАКОГО ХЕРА...

Это не первый его крик с тех пор, как он пришел в себя, но он снова слышит только свой приглушенный голос, разносящийся по огромному, похожему на холодную пещеру пространству. Он, наверное, думает о том, как он сюда попал и что так внезапно нарушило его безмятежное существование. Его верная Саманта, как он ее подвел. Но эта стерва была просто создана для разочарований, приучена, как и многие подобные ей женщины, терпеливо переносить душевную боль и тихо плакать по ночам в подушку или, может, в объятиях любовника, на людях оставаясь преданной и стойкой подругой. А их дорогие дети, Джеймс и Матильда; для них это, наверное, было тяжелее. Ну, их в жизни ждет еще много проблем. Из-за работы у него не было времени обсудить с ними эссе, заданное в колледже, и посетить матч по регби или школьную постановку; но сейчас это его заботит меньше всего. Этому уроду надо было раньше думать обо всем этом, прежде чем делать несчастными других людей. Его сестра, Мойра, адвокат – а как же она? Полагаю, ей будет тяжелее всех потерять его. Вся эта скучная домашняя жизнь, которой у него на самом деле никогда не было – коррупция и обогащение уже и без того богатых отнимали все его время – как же он, должно быть, теперь жалеет о ней. Что же стало причиной его несчастья?

Теперь моя очередь: пора вернуть его обратно – в тот мир, с которым он вроде бы покончил, если не считать визитов к сестре, чтобы повидаться с детьми.

Вот он снова затих. Я отступаю, сохраняя молчание, в угол просторного склада и опускаюсь обратно на стул. Ему, должно быть, очень холодно – он весь дрожит в сыром, промозглом воздухе. Я знаю из собственного опыта, что даже в море крайнего ужаса все еще замечаешь эти мелкие неприятности. Я бы хотел это с ним обсудить, но не хочу опускаться до злорадного наслаждения, которое палач испытывает, видя мучения жертвы. Мы тут не в игры играем. Кроме того, это только добавит еще одну ложь к тому морю обмана, которое его окружает. Не он автор этой истории, и никогда им не будет. А это не последняя глава. Это он сам в этой главе появится в последний раз.

Такие, как он, обычно сами рассказывают истории – в бизнесе, политике, СМИ.

Но не в этот раз. Повторюсь: это не его история. И он сам, не зная об этом, отказался от права быть ее автором.

И уж о ней он бы сейчас подумал в самую последнюю очередь. Даже меньше, чем я о своем личном заклятом враге, которого нам, к сожалению, удалось только изуродовать: с возрастом зверства, пережитые в детстве, кажутся еще более яркими, чем те, которые случились с нами в подростковом и взрослом возрасте, когда гормоны притупляют впечатления. Но для таких людей мы всегда останемся просто неизвестными лицами, сопутствующим ущербом, который они причиняют многочисленным душам, разрушая и обесценивая их для эгоистичного удовлетворения своих собственных сиюминутных, низменных потребностей.

Эту историю пишет точно не он.

Тут входит она – в клетчатых брюках, кроссовках и короткой куртке. Выглядит просто великолепно. Куртку она тут же снимает и остается в удобной для работы майке. Руки у нее стройные и мускулистые, волосы под плоской шапочкой аккуратно заколоты. В руке у нее сумка с инструментами, которая говорит о том, что добром дело для него не кончится. О да, мы учли ошибки, сделанные в прошлый раз. Стук пластикового уплотнителя на двери, должно быть, был слышен даже под этим душным капюшоном.

Она улыбается, тронув меня за плечо. Я встаю со стула. Мы медленно подходим к нему. Одна из досок пола скрипит. Его тело снова напрягается, когда он откидывается назад на стуле. Теперь ему слышны звуки шагов: кто-то все ближе. Думает ли он: может, их там несколько человек?

– Кто там? Кто это? – Теперь голос у него более мягкий и неуверенный.

Мы неспеша обходим его кругом. Так близко, что он, должно быть, физически ощущает наше присутствие. Даже не тепло, а какую-то ауру других людей, находящихся рядом с ним. Он чувствует какой-то запах, его ноздри саднит под маской, когда он пытается определить, что это. Может, старые книги. Он что, в библиотеке? Это ее духи. Очень редкие, парфюм называется "Мертвые писатели". Его создание якобы вдохновили такие авторы, как Хемингуэй и По. Нотки черного чая, ванили и гелиотропа действительно создают аромат, напоминающий запах старой гостиной, набитой антикварными книгами. Немногие женщины осмелились бы использовать такие духи.

Но что там женщины – у нее яйца покрепче, чем у многих мужиков, включая и его, хотя скоро он с ними расстанется.

– Что вам нужно? Послушайте, у меня есть деньги... – Его приглушенный голос становится умоляющим.

Ответом ему служит такое молчание, что кажется, от него даже воздух становится плотнее. Ему становится трудно дышать.

Но он сам во всем виноват. Опять за свое: Саманта, дети.

А все, что он когда-либо делал, – это потакал своим слабостям, оставляя их разгребать последствия. Проверял на прочность их преданность. И он ведь почти исправил свой последний косяк, почти убедил ее приехать к нему в Лондон, где снова хотел попробовать себя на более серьезном уровне, ведь появился новый шанс проявить себя.

Да, нам все о нем известно. Мы оба не привыкли полагаться на случай. Чем больше узнаешь, тем увереннее себя чувствуешь. Изучаешь их слабости и уязвимые места. Поражаешь врага его же оружием. По большому счету, это то, чего они действительно жаждут, – этой драмы, полной позора и унижения. Это самая захватывающая глава в биографии нарцисса – то, к чему они всегда стремятся, несмотря на любую чушь, которой они предпочитают обманывать сами себя.

Как он должен сейчас себя ненавидеть, презирать ту слабость, которая привела его сюда. Это наказание, постигшее его от какой-то силы, которую он не может понять – сколько ненависти к себе оно должно вызвать?

Но скоро все для него закончится. Пора.

Она резко поворачивается ко мне, в глазах внезапно вспыхивает свирепый огонь. Двигаясь с грацией дикой кошки, она хватает его трусы и резким рывком стягивает их. Он беспомощно извивается, чувствуя, как его пенис и яйца бессильно повисают между ног. По вздрагиваниям его тела и нервным всхлипам понятно, что он напуган, но, возможно, еще не потерял надежды. Хотя его дела действительно плохи, ситуация все же чем-то похожа на безобидную, хотя и потенциально унизительную шутку, которую так любят некоторые полукриминальные элементы из его круга.

Мне это чувство знакомо.

Может ли этот лепет все же перерасти в нервный смешок? Эвансы, Элесдеры, Мердо, Роддисы. Все эти партнеры по карточному клубу...

Ну, это еще можно перенести.

Но тут что-то его заставляет замереть. Может, ее запах: он говорит, что это совсем не шутка.

– Стойте, – умоляет он, его голос ломается – может, он вспоминает, как был подростком. Может, он шел домой в своей форме и наткнулся на группу парней из соседней муниципальной школы – или, как их еще называли, "обычной школоты"? А они развлекались, хлопая его по толстым рукам, танцуя вокруг него с безумным весельем и зная, что у него останутся синяки? Думаю, так и было.

Но это в далеком прошлом. Он стал совсем другим человеком. Занятия в спортзале помогли избавиться от юношеской пухлости, а с лишним весом ушел и комплекс жертвы. Конечно, с возрастом и карьерным ростом пришла лень: путешествия бизнес-классом, роскошь и комфорт, нездоровый режим дня, и он вернулся к той непривлекательной версии себя, которую мы видим сейчас. Растущая полнота, о которой свидетельствует выпуклый белый живот, мясистые, начинающие провисать щеки, и сиськи, которые были бы под стать молодой мамочке. Но это уже не имело значения. Теперь он был победителем. Мог покупать красивых женщин.

Ну да, кое-кому он насолил... Думаю, он сейчас ломает голову на тем, кому именно. Головняк с этим кадром Грэмом, то темное желание, которое он должен был удовлетворить. Та история его чуть не похоронила.

Теперь она.

Теперь я.

Точно нет: столько времени прошло, она бы не появилась сейчас.

Может, это было связано с бизнесом.

И он действительно спросил со внезапным озарением:

– Это из-за контракта "Samuels"? Вам совсем не обязательно... НЕТ!

Он вскрикивает, почувствовав прикосновение ее рук, затянутых в латексные перчатки: чувствует липкую, тонкую, как паутина, резину, и кожа его члена втягивается под ее прикосновениями.

– НЕТ!

А я играю свою роль, просто положив ему руку на плечо. Он отдергивается – уверен, он никогда не ощущал более холодного прикосновения.

Судорога ужаса так сильно пронзает его тело, что я на мгновение беспокоюсь, что путы разорвутся – такая, кажется, сила вдруг проходит через него.

Но тут без вариантов: стяжки только глубже вонзаются в его запястья и лодыжки.

Я отнимаю руку, и теперь его тело обжигает только холодный воздух. Она оценивающе, даже деликатно касается его вялого члена и яиц, но это длится всего мгновение. Остается только пустота, от которой ему еще страшнее.

Но осталось недолго. Мы два раза не повторим одну и ту же ошибку. Я снова чуть касаюсь его плеча. Ни у кого нет более леденящего, нечеловеческого, неуловимого прикосновения, чем у меня. Его член буквально на глазах сжимается еще на пару сантиметров.

Ее прикосновение наверняка теплее, но ему от этого не легче, когда она начинает обматывать вокруг его гениталий кожаный ремешок, этот ужасающий жгут, который она затягивает деревянной ручкой.

– ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО!

Он чувствует, как петля затягивается все туже.

– Прошу, не надо... – просит он тихо, вздрагивая от резкой боли. И да, тут возникает и кратковременное чувство возбуждения; он знаком с такими сексуальными играми и сам причинял боль другим, хотя в этих случаях он всегда все контролировал. Но не в этот раз. Теперь он чувствует, как ему не хватает воздуха, пот и слезы катятся по его щекам, капая на грудь из-под капюшона, а пенис разбухает от наполняющей его крови... а затем ...

... я открываю ящик, и она достает здоровенный нож...

... режет ... изящным движением, и начинает хлестать кровь. Она тянет за его член и делает рубящее движение, но этого недостаточно! Он громко визжит, как свинья на бойне... Мы не рассчитывали на такое, нож ведь был острым, как бритва, но был и запасной вариант. Отложив в сторону клинок с прямым лезвием, я достаю из сумки другой, зазубренный, и протягиваю ей. Несмотря на его крики и брызги крови, я чувствую себя слегка недовольным – отцовские ножи снова оказались недостаточными, чтобы довести план мести до конца – но это длится недолго, так как она, как сумасшедшая, водит ножом-пилой, напрягая все силы, и вот его гениталии, наконец, отрываются и остаются в ее руке. Готово!

Интересно, испытывает ли он странное облегчение, головокружительную легкость в голове и теле, будто он избавился от какой-то тяжелой ноши... возможно, как раз перед тем, как почувствует, что он потерял это навсегда?

Вот она высоко поднимает этот нелепый, но по-своему прекрасный трофей, и он понимает, что это не обуза, от которой его избавили, а нечто очень близкое к самой сути того, кем он является...

– ААУУУУУУУОООУУУ...

...Животный визг, подобного которому я никогда не слышал, вырывается из-под маски... от него наши уши разрываются, когда он падает вперед, возможно, надеясь, что потеря сознания избавит его от боли. Может, он молится о смерти как о милосердном освобождении, о чем угодно, лишь бы скрыться от кошмарной реальности. И он наверняка понимает, что это произойдет, но только после еще многих, бесконечно долгих и мучительных ударов сердца, бьющегося в агонии.

Она держит его гениталии на расстоянии вытянутой руки, разглядывая их, затем смотрит на него, а потом опускает их в пластиковую коробку.

Слышит ли он запах ее духов? Даже если и так, то вскоре он об этом забывает, когда сквозь пылающий ад боли, разрушающий его душу, выкрикивает знакомое имя:

– ЛЕННОКС...

День первый

ВТОРНИК

1

Рэй Леннокс делает глубокий вдох, который скорее раздувает, чем гасит пламя, горящее в его груди и икрах. Преодолевая боль, он заставляет себя бежать в ровном темпе. Сначала это тяжело, но затем легкие и ноги начинают работать вместе, как опытные любовники, а не парочка на первом свидании. Воздух наполнен свежим запахом озона. В Эдинбурге часто кажется, что осень – настройка по умолчанию, и до нее всего пара выпусков прогноза погоды. Но высокие деревья еще не начали облетать, и слабый солнечный свет пробивается сквозь листву у него над головой, когда он мчится по тропинке вдоль реки.

Пытаясь попасть в Холируд-парк через лабиринт закоулков, он натыкается на него: въезд на автостоянку ничем не примечательного многоквартирного жилого комплекса. Увидев его, Леннокс останавливается в изумлении. Он глазам своим не верит.

Это же не тот хренов туннель...

Это железнодорожный туннель Инносент, построенный в 1831 году. Он расположен прямо под общежитием Эдинбургского университета, но большинство проживающих там студентов о нем не знают. Он спец по туннелям Эдинбурга, но через этот никогда не проходил. Он останавливается у входа. Рэй Леннокс знает, что это не тот туннель в Колинтон-Мейнс, где в детстве на него напали, ныне украшенный безвкусными граффити, по которому он с тех пор ходил десятки раз.

Ты меня не испугаешь.

Но от его вида ему почему-то не по себе. Этот темный, узкий проход вызывает те ужасные воспоминания больше, чем тот, в Колинтоне, где все случилось на самом деле. Он знает, что, несмотря на название¹, в этом туннеле погибло множество людей, в том числе двое детей в 1890-х годах.

Леннокс не в силах больше бежать. Он чувствует, что ноги его подводят.

Это всего лишь гребаная велосипедная дорожка – думает он, замечая стойки и сетчатое ограждение, сложенные сбоку от входа в туннель. Тут собираются делать какие-то работы. Он читал, что запланирован ремонт туннеля.

И все же взрослый мужчина не может заставить себя войти в тускло освещенный туннель, где свет – и освобождение – в конце кажутся далекими, как звезды. Он ведет к забвению, которое, как знает Леннокс, поглотит его целиком. Этот его уже не отпустит. В сгущающемся, студенистом воздухе у него возникает жуткое ощущение, будто вокруг какое-то силовое поле, которое он не может преодолеть. В ушах у него звенит. Он поворачивается и возвращается на главную дорогу. Снова начинает ускоряться, будто пытаясь убежать от стыда, и направляется сначала в парк Медоуз, в сторону Толкросса, удивляясь, почему человек, который может, не отрываясь, смотреть на мертвые тела, в глаза убийц и убитых горем членов семьи их жертв, не в силах пробежать по какому-то туннелю. Он что-то выкрикивает, пытаясь отогнать навязчивые мысли. Наматывая круги без определенной цели, он оказывается у Юнион-канала и пробегает по ведущей вдоль него дорожке, мимо местного заведения, которым владеет Джейк Спайерс, самый несносный хозяин паба в Эдинбурге, а затем, запыхавшись, возвращается в свою квартиру на втором этаже дома в Вьюфорте. Здесь викторианские многоквартирные дома с высокими потолками и эркерными окнами презрительно смотрят на эффектные новостройки и офисные здания на набережной, которые никогда их не переживут.

Опустившись на встроенное кресло у окна, Леннокс переводит дыхание. Он думал, что смог побороть свои страхи. А ведь туннель Инносент даже не был тем самым. И все же он, пытаясь ободрить себя, смотрит на бейсбольную биту с логотипом "Майами Марлинз", которая стоит в углу у двери.

Почему это дерьмо до сих пор не отпускает его?

Он поворачивается и смотрит на аккуратную зелень на заднем дворе, за которой ухаживают соседи с нижнего этажа. Эта часть города ему всегда казалась каким-то отдельным маленьким государством. Сюда он переехал из своей старой квартиры в Лите всего несколько месяцев назад. Они вместе с его невестой Труди Лоу планировали жить вместе, но потом решили этого не делать.

Труди утверждала, что согласна на такой вариант, хотя после продажи его квартиры в Лите не могла понять, почему он не стал снимать жилье, а купил. Он ей объяснил, что рынок недвижимости находился на подъеме и что это было хорошим вложением денег. Прожив пару лет в его или ее квартире, они могли бы сдавать другую и подкопить денег, чтобы в будущем приобрести что-нибудь побольше. С этой идеей она согласилась. Однако Леннокс не хотел жить в отдельном доме, по крайней мере, первое время. Его и квартира устраивала. Их уже запланированная свадьба была отложена после поездки в Майами, которая должна была стать отпуском, но оказалась очень стрессовой, хотя в конечном итоге все закончилось благополучно. Он просто притягивал к себе неприятности.

Это было его призванием.

В кухне, на стойке с мраморным покрытием, вибрирует телефон. Он встает и направляется к нему, ускоряясь, когда видит, что на дисплее мигает: ТОУЛ. Успевает как раз вовремя.

– Боб, – судорожно выдыхает он, садясь обратно к окну.

Ничто не говорит о том, что произошло что-то ужасное, красноречивее, чем молчание Тоула.

Пауза затягивается, и Леннокс поясняет:

– Я был на пробежке. Как раз успел вернуться к твоему звонку.

– Ты дома? – В голосе Тоула звучит то доверительное спокойствие, которое он так хорошо знает.

– Да, – Сидя у окна, Леннокс оглядывает гостиную-кухню своей квартиры с двумя спальнями. Обои с рисунком сегодня выглядят особенно дерьмово. Точно такие же украшают стены местного паба, и Леннокс подозревает, что без Джейка Спайерса здесь не обошлось. Зрелище малоприятное, но сдирать их – слишком сложное дело, сделать которое он так и не смог себя заставить. Он подумывает о том, чтобы попросить своего почти всегда свободного брата-актера Стюарта, который воображает себя мастером на все руки, взяться за эту работу, хотя это сопряжено с потенциальными опасностями.

– Буду через пять минут. Чтоб был готов, – предупреждает Тоул.

– Понял, – Леннокс отключается и направляется в душ. Теперь он серьезно обеспокоен. Тоул – кабинетный полицейский, который без острой необходимости старается не покидать штаб-квартиру полиции в Феттсе. Леннокс как раз сушит доходящие до воротника волосы, когда его босс появляется в дверях.

Когда Леннокс предлагает чай или кофе, Тоул только качает своей похожей на картофелину головой, украшенной редеющими седыми волосами и глубокими морщинами от постоянных стрессов.

– Поедем на один склад в порту Лита. Там нашли кое-что не самое красивое.

– И что там?

Боб Тоул делает недовольную гримасу, прищуривая глаза и надувая губы.

– Убийство.

Леннокс подавляет смешок. Департамент полиции стал использовать американский термин "homicide" для обозначения убийства, поскольку оригинальное слово "murder” с шотландским акцентом сочли звучащим слишком близко по тону к избитой фразе телевизионного полицейского, которого сыграл Марк Макманус в бесконечно повторяющемся популярном шоу "Таггарт"².

Но ему становится не до шуток, когда Тоул уточняет:

– Бедного ублюдка связали и кастрировали.

– Твою же мать... – Леннокс накидывает куртку и выходит вслед за начальником.

– Что еще хуже, этот парень – член парламента от партии тори, – добавляет Тоул, обернувшись к Ленноксу, когда тот спускается по выложенной плиткой лестнице.

Леннокс язвит в ответ:

– Тогда большая часть Шотландии нам будет помогать в расследовании.

– Ты его знаешь. Ричи Галливер, – Тоул сверлит его оценивающим взглядом. Леннокс потрясен, но виду не подает, едва заметно приподнимая бровь.

– Ну да.

Тоул с мрачным видом рассказывает, что произошло.

– Сегодня утром Галливер приехал на ночном экспрессе; он пользуется им довольно регулярно, и персонал поезда его опознал. Это было примерно в 7 утра. Он зарегистрировался в бутик-отеле "Олбани", которым пользовался на протяжении многих лет. Как известно, там уважают частную жизнь; он вошел через служебный вход с автостоянки. Ночной портье как раз заканчивал свою смену и оставил ключ под ковриком у входа в номер 216. В 7.45 ему подали два завтрака, но второго гостя никто не видел. Подносы оставили у дверей в номер, официант постучал и удалился, – Тоул распахивает дверь на лестницу и жадно глотает воздух.

– Второй завтрак для любовницы?

– Думаю, так, – говорит Тоул, открывая дверцу машины, но не садится и смотрит на Леннокса.

– Так тебя интересует, где я был сегодня утром?

– Послушай, Рэй, ты же знаешь, как все устроено.

– Я встал в 7 утра и отправился на пробежку. Свидетелей или спутников не было, может, где-то на камерах засветился...

– Ладно, не продолжай, – Тоул машет руками и садится в машину. Они отъезжают, направляясь к докам в Лите. – Все, кто участвовал в допросе Галливера по подозрению Грэма Корнелла в деле Бритни Хэмил, – бормочет Тоул. – Аманда Драммонд, Дуги Гиллман, я сам – мы все должны отчитаться за свои передвижения.

Леннокс молчит. Боссы явно встревожены. Он смотрит на часы на телефоне – начало одиннадцатого. Они едут по Коммершиал-стрит.

– Кто сообщил в полицию, что он на складе?

– Был звонок в 9.17 утра, – и Тоул включает на телефоне запись голоса робота:

“Вы найдете тело члена парламента Ричи Галливера на складе под номером 623 недалеко от Имперского дока в Лите. Уберите его поскорее, а то крысы сожрут своего родственника.”

– Голос сильно изменен, а записано на профессиональном оборудовании. Наши ИТ-спецы пытаются удалить фильтры, но они говорят, что сделано на совесть, и маловероятно, что они смогут восстановить голос.

– Итак... – Леннокс размышляет вслух. – если он позавтракал в гостинице примерно в 7.45, как он, уже голый и мертвый, оказался на складе в порту, если прошло не больше часа?

– У нас нет записи того, как он покинул отель. Камеры там только у центрального входа, а в задней части здания их нет.

Предполагалось, что разоблачение Ленноксом гомосексуальной связи Галливера с человеком, который бы сел в тюрьму, если бы эта история не всплыла наружу, должно было положить конец карьере тогдашнего члена шотландского парламента. Однако этого не случилось. Хотя тогда они жили в сотнях километров друг от друга, жена Галливера публично поддержала его, когда он возобновил свою карьеру в Вестминстере, получив надежное место в парламенте от Оксфордшира. Это было впечатляющее возвращение, и его политика расизма, специализирующегося на травле цыган и бродяг, оказалась популярной на местном уровне платформой для перезагрузки парламентской карьеры.

Хоть Ленноксу и не нравятся консерваторы в целом и Ричи Галливер в частности, ему становится не по себе, когда он видит связанное и обнаженное тело. Он немало повидал ужасных сцен, но это море крови, которое растекается по бетонному полу и стекает в темную лужу, застывающую у ног Галливера, придает месту убийства по-настоящему жуткий вид. Он наклоняется, чтобы рассмотреть лицо бывшего парламентария.

Искаженные черты его лица застыли в немому ужасе, как будто он смотрит на окровавленный обрубок там, где когда-то были его гениталии, все еще не веря, что их больше нет.

Его что, заставили смотреть? Вероятно, нет – Леннокс замечает отметины на его шее, недостаточно глубокие, чтобы указывать на удушение, но, возможно, просто плотно затянули капюшон. Член парламента явно умер в муках, истекая кровью и при этом, возможно, медленно задыхаясь. Леннокс не может отвести глаз от ужасного обрубка, чувствуя, как по телу пробегает судорога. Только через какое-то время он понимает, что не один в помещении.

Эксперт-криминалист Иэн Мартин, мужчина с птичьим лицом и редеющими каштаново-седыми волосами, осматривает лужи крови на бетонном полу и отрешенно делает фотографии. Стройная Аманда Драммонд, и так довольно бледная, выглядит еще более изможденной, чем обычно. Он тоже снимает на свой новый телефон "с камерой высокого разрешения". Коротко стриженный Брайан Харкнесс подавляет рвоту и потирает горло, обливаясь потом. Со слезящимися глазами он машет рукой, извиняясь, и пробегает мимо Леннокса и Тоула в уборную. Туалет мужской, и на двери рядом со соответствующим символом нарисованы гениталии. Под звуки рвоты они с Тоулом осматривают рисунок.

– Это уже давно здесь было? – Он подходит, принюхивается и чувствует слабый запах маркера. – Нарисовали недавно. Ну и черный юмор и у этого парня.

Тоул с отвращением надувает губы, глядя на Иэна Мартина.

– Пусть кто-нибудь проверит здесь на наличие отпечатков.

– Уже проверяли, – отвечает Мартин, присаживаясь на корточки и не поднимая глаз, поглощенный кровавыми узорами, источником которых стал изуродованный пах Галливера. – Ничего. Этот преступник явно развлекался, но при этом действовал осторожно. Заманили ли его сюда силой или обманом, но судя по консистенции и температуре крови, его привезли сюда и убили около 9 часов утра. Они закончили к 9.45, именно тогда нам и на "Radio Forth" была отправлена запись. Мартин смотрит на часы. – Мы были на месте к 10.05.

Затем Леннокс слышит знакомое рычание:

– Бедняжку сделали девчонкой, – Он понимает, что на место преступления только что прибыл невозмутимый Дуги Гиллман.

За этим замечанием слышен пронзительный, гнусавый голос:

– Что ж, дядя Дуги, такие девчонки скорее всего в твоем вкусе, точно тебе говорю... ебать-копать... – Увидев тело, его новый напарник, коротышка Норри Эрскин, внезапно погружается в нехарактерное для него молчание.

Эти двое давно работают вместе. Когда-то известные как дядя Дуги и дядя Норри, Гиллман и Эрскин были полицейскими из службы безопасности дорожного движения, которые, напоминая дуэт комиков, гастролировали по школам Эдинбурга. На фоне своего тогдашнего напарника, остряка с западного побережья, Гиллман выглядел особенно неудачно, хотя Леннокс и так себе с трудом представлял своего давнего противника в роли дорожного инспектора. В то время, как Гиллман снял форму и занялся тяжкими преступлениями, карьера "дяди Норри" Эрскина развивалась совсем в другом направлении. Отточив свои артистические таланты в любительских постановках, он поступил в колледж и стал актером второго плана. В его резюме были роли брутального полицейского в "Таггарте" и извращенца в "Ривер Сити".

Со временем роли стало получать все труднее, и к тому же понадобились деньги на развод, поэтому Эрскин поступил обратно в полицию. Когда его из Глазго перевели в отдел тяжких преступлений полиции Эдинбурга, его новый босс Боб Тоул проявил свой доселе скрываемый юмор, решив воссоединить дядю Дуги и дядю Норри в качестве напарников-детективов. По этому поводу немало коллег только пожали плечами в недоумении, а кое-кто не смог сдержать усмешки.

Леннокс слышал, что Эрскин старался возродить прославивший их комический дуэт, часто в самых неподходящих ситуациях.

– Ну да, пиздец кто-то этому чуваку устроил, – произносит Гиллман, глядя на Леннокса.

– О нет, совсем не так, – говорит Эрскин, явно шокированный, но устремляя карикатурно дикий взгляд на бесстрастного Гиллмана в ожидании ответа. Когда повисает молчание, он поворачивается к Ленноксу, будто извиняясь. – Тут либо смеяться, либо плакать, – оправдывается он, поднимая вверх ладони.

Леннокс выдавливает натянутую улыбку. Он видит, что Эрскин действительно в шоке – бледный, как бумага, руки дрожат. Для опытного офицера отдела тяжких преступлений такая реакция кажется странной, хотя ситуация по-настоящему жуткая. С другой стороны, рассуждает Леннокс, бояться пробежать по железнодорожному туннелю из-за того, что произошло почти тридцать лет назад, – тоже необычно острое проявление чрезмерной чувствительности.

Мы все тут по-своему ненормальные.

Драммонд, которая убрала телефон и совещается с Иэном Мартином, выглядит невозмутимой, в то время как Харкнесс возвращается из туалета, отводя взгляд от связанного тела Галливера. Тоул, который пока старательно игнорировал выходки своих подопечных, грустно заявляет:

– Это будет во всех газетах, потому что местные выборы уже в следующем месяце.

Внезапно Гиллман решает вмешаться, изображая китайский акцент:

– Что зе, похози, у этого беднязи все зи была эрекзия.

Драммонд вздрагивает, Тоул недовольно надувает губы, а Леннокс видит, что Гиллман провоцирует Эрскина, чтобы еще как-то их подколоть.

Как по команде, все еще дрожащий Эрскин произносит с восточным акцентом:

– Дуглис думаит, это была крастрасия?

Драммонд, подходя к Ленноксу, бросает на Эрскина испепеляющий взгляд, но Тоул снова делает вид, что не расслышал. Леннокс считает, что с учетом скорой и неминуемой отставки его босс, возможно, уже забросил попытки обучить Гиллмана, а заодно и Эрскина, нормам политкорректности. Затем его начальник, кажется, замечает взгляд Драммонд и вмешивается:

– Хватит, – Леннокс отмечает, что старый пес все еще может огрызнуться.

Гиллман улыбается, затем кивает, как будто его поймали на жульничестве в какой-то игре. Леннокс знает, что стоит за этим черным юмором. Конечно, под напускной бравадой Эрскин и даже невозмутимый Гиллман потрясены тем, что они увидели.

– Этот склад пустовал много лет, – сообщает им Драммонд, прижимая к груди свой "iPad". – Он все еще принадлежит управляющей компании порта. Дверь была заперта на два висячих замка. Их сняли, вероятно, с помощью промышленного болтореза... – Она бросает взгляд на прикрытое тело. – По периметру делает обход охранник, но он не видел ничего подозрительного. На складе воровать нечего, поэтому камер наружного наблюдения тут нет. Со стороны Сифилд-роуд есть камера, на которой видно движение транспортных средств и пешеходов, записи сейчас проверяют Скотт Маккоркелл и Джилл Гловер.

Леннокс кивает и подходит к Иэну Мартину, который светит фонариком на жуткую красноту в области гениталий. Пара перерезанных сухожилий свисает, как ниточки спагетти. Леннокс чувствует, как внутри него что-то обрывается.

– Странная какая-то рана. Они будто использовали два отдельных инструмента, один с прямым лезвием, а другой с зазубренным, – Мартин делает движение, вроде как пилит что-то, поворачиваясь к Ленноксу. – Возможно, первый нож не справился со своей задачей, или, может быть, они хотели, чтобы он все чувствовал. Чтобы страдал, – рассуждает он и протягивает Ленноксу пластиковый пакет для улик. Внутри какие-то красные волокна. – Это все улики, полученные нами на данный момент.

Леннокс начинает реально беспокоиться. Любителям редко так везет. Он снова останавливается, чтобы рассмотреть Ричи Галливера – лицо застыло от ужаса, на шее следы. Мартин соглашается, что, скорее всего, на него накинули капюшон и плотно затянули.

– Его вырубили каким-то наркотиком?

– Сначала я так и подумал. Не удивлюсь, если Гордон Берт обнаружит какие-то следы, – Он подносит пластиковый пакет к свету. – когда мы доставим его в патологоанатомическую лабораторию для вскрытия. Но видишь эту ссадину у него на лбу? – Мартин указывает на почти квадратное красное пятно. – Похоже, что Галливера чем-то ударили так сильно, что он потерял сознание.

– Это странно.

Леннокс думает о том, как в боксе случаются нокауты: часто при сильном ударе мозг бьется о заднюю стенку черепа. Здесь могло случиться что-то подобное. Внезапно он вспоминает почерк Рэба Даджена, прозванного "Безумным Плотником". Но тот надежно упрятан в тюрьму Сатон. Он снова смотрит на восковое лицо Галливера, пытаясь вспомнить того, кто был готов позволить невиновному человеку, с которым у него был роман, отправиться в тюрьму, только чтобы защитить свою собственную карьеру. Но в этом теле он его не узнает. Несмотря на то, что он так много говорил о том деле со своим психотерапевтом Салли Харт, для него сейчас это просто еще одно мертвое лицо.

Один важный вопрос так и повис в воздухе, и Леннокс решает его задать.

– Есть какие-нибудь признаки, где может быть его хозяйство?

– Нет, – отвечает Мартин звенящим голосом. – Вообще ничего. Следов тоже крови нет, так что, вероятно, их почти сразу упаковали.

– Значит, преступник забрал с собой причиндалы этого парня, – кричит Гиллман, затем смотрит на Драммонд. – Или преступница забрала с собой – пожалуйста, пардоньте мой сексизм.

– Трофей? Поищите в кабинете президента "Хартс", – смеется Эрскин. Больше никому почему-то не смешно.

– Пора выбираться из этого цирка, – Леннокс слышит, как Боб Тоул с нехарактерной неосторожностью бурчит себе под нос, и замечает, что Драммонд тоже слышала.

Она осторожно подходит к Ленноксу.

– Что думаешь, Рэй?

Рэй Леннокс думает о случае, который произошел три недели назад в Лондоне.

2

Находиться в машине Боба Тоула для Леннокса всегда было немного непривычно. Его босс больше всего ценит тишину, но сейчас из радио доносится "The Lebanon" группы "Human League". Леннокс понимает, что если бы не присутствие его начальника, он бы подпевал – даже пробки на улицах Эдинбурга не смогли испортить его настрой. Единственное, что его беспокоит, – так это его собственное хорошее настроение; в конце концов, он расследует ужасное преступление. Но его личное крайнее безразличие к жертве, возникшее после их предыдущего конфликта, трудно поколебать.

Он считал Галливера наглым, напыщенным ханжой, который цинично использовал расизм и сексизм, чтобы завоевать себе политическую популярность. И если жертвы в конце концов начинают мстить жестоким представителям власти, то это, возможно, и благородное побуждение для гражданина, но бесполезное для полицейского. Эта мысль лишь подтверждает, насколько неверным был его выбор профессии. Теперь он, сам того не желая, стал кандидатом на место уходящего в отставку Боба Тоула. Леннокс искоса бросает взгляд на выдающийся профиль своего босса.

Ты не сможешь стать Тоулом.

Не сможешь играть в политику со всеми этими уродами.

В реальность его возвращает вид штаб-квартиры полиции в Феттсе, безликого здания семидесятых годов, получившего свое название от большой частной школы рядом с ним.

Ну кто бы сомневался, кому мы на самом деле служим.

– Давай за работу, Рэй, – говорит Тоул, взглянув на часы. – Организуй временный штаб расследования, встречаемся там через пятнадцать минут.

Он только усаживается за свой стол в большом офисе открытой планировки, как входит Аманда Драммонд. В ее глазах – тревожная напряженность, тонкие губы сжаты. Он впервые замечает, что она стала короче стричься. Леннокс считает, что, в отличие от большинства женщин, ей это идет, и замечает:

– Новый образ.

– Да, – На его неуверенный комплимент она отвечает холодным одобрением.

Они находят свободную комнату и прикрепляют к доске фотографию Галливера. Едва скрытая ухмылка на его лице всегда грозила вырваться наружу. Помещая туда же данные о его передвижениях и окружении, они начинают создавать схему его жизни. Потом начинают смотреть видео его публичных речей. Их содержание повергает в депрессию. Галливер завоевал поддержку некоторых представителей из тех социально-экономических групп общества, на которых он не стал бы мочиться, даже если бы они были охвачены огнем.

Леннокс резко выдыхает и закатывает глаза, убавляя звук на компьютере. В конце концов, они ищут совсем не этих людей. Он останавливает видео и переводит курсор на изображение толстяка в коричневом костюме, который стоит за кулисами, пока Галливер говорит.

– А этот чувак кто такой?

У Драммонд есть список делегатов ключевых конференций с фотографиями.

– Крис Анструтер, член шотландского парламента, который был его коллегой до того, как тот перешел в Вестминстер... Похоже, он... – Она указывает на изображение низкого качества, и они пытаются сравнить его с видео.

Вот это реальная работа полиции, думает Леннокс. Скучная, тяжелая работа.

Пока они дальше смотрят видео, Леннокс понимает, что Драммонд беспокоится. Слышно, как неровно она дышит. Она явно хочет что-то сказать. И действительно, когда заканчивается очередной ролик, Аманда смотрит на него и произносит, спокойно и размеренно:

– Ты же знаешь, что я тоже подала заявление на должность начальника отдела?

– Да, я слышал.

Его напарница, Аманда Драммонд, лишь недавно получившая повышение, теперь выступает в роли амбициозного аутсайдера. Леннокс знает, что это не понравится многим офицерам со стажем, и с удовлетворением думает, что Дуги Гиллману это будет особенно не по душе.

– Я знаю, что меня только что назначили инспектором, так что не ожидаю, что смогу получить эту должность.

– Ну, никогда не знаешь.

– Но, по крайней мере, хочу обозначиться, чтобы они были в курсе.

Леннокс кивает, улыбаясь самому себе. Он молчит, в мыслях возвращаясь к разговору, который состоялся у него много лет назад с его печально известным наставником Брюсом Робертсоном. Во время кокаиновых посиделок Леннокс говорил почти то же самое своему старшему напарнику, известному расисту и женоненавистнику. Потом Леннокса повысили, а Робертсон повесился. Он кивает Драммонд, когда нарастающее гудение безостановочной болтовни с гнусавым акцентом западного побережья предвещает появление Норри Эрскина, за которым, выставив квадратную челюсть, следует угрожающе молчаливый Дуги Гиллман. За ними следуют нервный Брайан Харкнесс, маленькая, приземистая Джиллиан Гловер, тощий Элли Нотман и несколько старых, плохо слепленных памятников сомнительному образу жизни: Дуг Арнотт, Том Маккейг и Джим Хэрроуэр. Последними входят рыжеволосый Скотт Маккоркел и женоподобный метросексуал Питер Инглис, глубоко погруженные в обсуждение каких-то технических подробностей.

По сигналу Леннокса они усаживаются на вызывающе красные пластиковые стулья, разглядывая портрет Галливера. Входит Тоул и обращается к подчиненным.

– Первое: отставить школьные шуточки, – Его пристальный взгляд ненадолго останавливается на Эрскине и Гиллмане. – Второе: как всегда, соблюдать полную конфиденциальность. На этот раз работаем предельно внимательно. Ричи Галливер был когда-то членом нашего комитета по делам полиции. Рэй, – поворачивается он к Ленноксу. – ты возглавишь расследование.

Леннокс согласно кивает. Он понимает, что его босс открыто дает ему возможность заработать продвижение по службе, и решает не обращать внимание на реакцию коллег. Но уже не в первый раз Рэй думает, что он не самый лучший кандидат на должность своего начальника.

Он указывает на прикрепленную на доске фотографию самодовольного Галливера. Депутат парламента, которого выдвинули на младший пост в правительстве по вопросам здравоохранения, выглядит так, будто он только что выступил за массовую стерилизацию женщин из рабочего класса или что-то еще из своего "спорного" репертуара.

– Нам нужно расследовать прошлое Ричи Галливера, – говорит Леннокс. – Жизнь этого парня, похоже, была образцом культа личной выгоды и своекорыстия, так что я предполагаю, что у нас не будет недостатка в людях, имеющих к нему какие-то претензии: деловые компаньоны, политические соперники, проститутки, подруги, бойфренды, а также их ревнивые партнеры. – Он делает паузу, заметив поднятые брови Гиллмана. – Что бы вы о нем ни думали лично, это отвратительное преступление и ужасная вещь, которая не должна ни с кем случаться. Вы знаете, что делать. Давайте поймаем гребаного ублюдка, который это сделал, – заканчивает он, сознавая, что его голосу не хватает обычной убежденности.

На доске помещают дополнительную информацию от других членов команды: фотографии, документы, заметки и наблюдения. Они пытаются найти для всего этого место в повествовании о последних днях и часах Галливера. Джиллиан Гловер подтверждает, что член парламента от Оксфордшира все еще жил отдельно от жены, которая осталась в Пертшире с детьми. Когда Ричи Галливер приезжал из Лондона навестить своих отпрысков, он всегда останавливался у своей сестры Мойры, которая живет недалеко от дома его бывшей жены.

Когда совещание заканчивается, Леннокс направляется к столу, размышляя о своем экзистенциальном кризисе. Он поступил в полицию, чтобы ловить сексуальных маньяков, охотящихся на уязвимых членов общества, а именно на детей. Поимка тех, кто совершил этот, по общему признанию, невыразимо жестокий и бесчеловечный поступок с коррумпированным чиновником, который, служа своим богатым хозяевам, всячески угнетал наиболее маргинализированных членов общества, никогда не входила в его список дел.

Он решает пока свалить из офиса. Поиск и сортировка данных, возможно, и являются настоящей работой полиции, но он все же принадлежит ушедшей эпохе, а эти вещи лучше удаются компьютерным ботаникам из миллениалов.

Ну вот я и начал рассуждать, как Гиллман! Не так давно Роббо и Джинджер считали меня самого одним из таких ботаников...

Сев в свою "Альфа-Ромео", Леннокс едет на запад, в сторону Форт-Бриджес, направляясь в Файф и далее на север. Когда он покидает город и пересекает Ферт, это всегда почему-то вызывает у него легкую эйфорию. Это будто напоминает о возможности свободы или, по крайней мере, временного бегства от его теперешней жизни.

Выезжая на главную дорогу, ведущую в Перт, он восхищается тем, как Шотландия начинает раскрывать перед ним свою красоту, сначала медленно, а затем со все нарастающей интенсивностью. Съезжая с двухполосной трассы на преимущественно одноколейную дорогу, он проезжает через маленькую деревушку у подножия гряды холмов, высматривая отворотку на коттедж, принадлежащий его сестре Джеки и шурину Ангусу. Продолжая подниматься по узкой дороге, он пересекает широкий каменный мост и видит, как сквозь редеющие серебристые березы и дубы пробиваются очертания гораздо более солидного здания. Этот особняк – родовое гнездо Галливеров. Подъехав, он обнаруживает, что дом закрыт. Он обходит здание сзади, пробуя заглянуть внутрь, и натыкается на тучную женщину с неправдоподобно тонкими ногами. Сортируя мусор в несколько бачков, она смотрит на него с подозрением, пока он не показывает свое полицейское удостоверение. Женщина со слезами на глазах вздыхает.

– Да, слава Богу, она сейчас у сестры, – подтверждает женщина, представившаяся Хильдой Мактавиш. – Это ужасно.

– Вы с ней говорили?

– Одна из ваших...

– Джиллиан ...

– Да, Джиллиан Гловер, – говорит Хильда. – Она сообщила миссис Галливер ужасные новости. Я поговорила с бедной женщиной всего минутку, но не знаю, какие у нее планы. Что она собирается сказать бедным деткам?

Что им будет лучше без своего папаши-урода?

Леннокс расспрашивает Хильду о каком-либо подозрительном поведении самого Ричи или о ком-либо необычном, кто мог бывать в семейном доме.

– Нет... он сам редко тут бывал. По-моему, он никогда не уделял детям достаточно внимания, – Хильда прикрывает один глаз. – Но женатому вести себя подобным образом с другими мужиками – не одобряю, мистер Леннокс, совсем не одобряю, – Хильда поджимает губы и качает головой.

На какую-то секунду Леннокс вспоминает старые британские криминальные сериалы, действие которых разворачивается в подобных богатых домах, и убийца... вы были таким гомофобом, что чувствовали отвращение к действиям Ричи Галливера... настолько, что отрезали мужику его достоинство... затем в кадре появляется психопатка Хильда, держащая в руках окровавленный секатор: Не одобряю!

Борясь с этими фантазиями и мрачной мыслью о том, что "я неизбежно сам буду главным подозреваемым, учитывая мою историю с Галливером", Леннокс благодарит женщину и прощается. Он возвращается к машине, когда звонит Драммонд. Она сообщает, что в лондонской квартире Галливера в Ноттинг-Хилле пусто.

– Сотрудники местной полиции проникли туда, но не нашли ничего компрометирующего. Несмотря на то, что Галливер был когда-то депутатом шотландского парламента и имел здесь семейные и деловые связи, это не объясняет, почему он вернулся домой именно в это время. В Вестминстере сейчас нет парламентских каникул, – произносит Драммонд в своей обычной запыхавшейся, слегка встревоженной манере. Она как будто боится, что ее что-нибудь сейчас собьет с мысли.

Леннокс думает о том же. Почему член британского парламента от избирательного округа Оксфордшира в середине недели вдруг оказался в Эдинбурге, где его пытали и убили? Когда-то политическая карьера Галливера была почти погублена после скандала с его гомосексуальной связью с мужчиной, подозреваемым в убийстве ребенка. Теперь он в Лондоне заседает в парламенте от партии тори. Это был маловероятный поворот событий, даже учитывая влиятельность тайного ордена бывших выпускников лучших частных школ Британии. Какой компромат у него был на этих пидорасов из правительства, что он получил такую поддержку? Об этом могла что-то знать сестра Ричи Галливера.

Мойра Галливер и ее брат были близки, и по иронии судьбы у Леннокса была с ней слабая связь через его собственную сестру. Если дом Ричи уже достаточно респектабельный, то дом Мойры, традиционная усадьба Галливеров, расположенная в двадцати минутах езды, где ее брат чаще всего останавливался, когда приезжал в Шотландию, – настоящий замок. Он включает средневековую башню с пристройками в георгианском и викторианском стилях. Когда он звонит в колокольчик у впечатляющей деревянной двери, расположенной в огромной арке, воздух наполняется беспокойным собачим лаем. Открывает женщина с длинными темными волосами и тонкими, резкими чертами лица. Губы и грудь настолько выступают на фоне худощавого тела и неправдоподобно тонкой талии, что Леннокс сразу же подозревает, что без силикона и ботокса тут не обошлось.

Мойра Галливер – адвокат и коллега его сестры Джеки. Когда она приветствует его, в ее голосе нет враждебности.

– Вы, должно быть, инспектор Леннокс, – Ее аристократический тон остается высокопарным, но в нем чувствуется усталость, в ее глазах следы борьбы, которую явно облегчают успокоительные. – Это все так ужасно, – говорит она, сдерживая рыдания, и ее горе кажется подлинным. Леннокс пытается отогнать мысль о том, что Галливер, возможно, был не только тем эгоистичным уродом и манипулятором, которым он представлялся большинству людей.

– Да. Примите мои соболезнования.

Мойра напрягается, и Ленноксу на мгновение становится стыдно. Они оба знают, что он не очень-то и расстроен.

– Джеки – очень хороший юрист, – быстро переводит она разговор на его сестру.

– Меня ей в этом, конечно, удается убедить, – улыбается Леннокс, не успев понять, что для шуток, наверное, сейчас не самое подходящее время.

Он понимает, что так оно и есть, когда Мойра проводит его в большую гостиную.

– Я бы хотела, чтобы Ричи был здесь и я могла сказать то же самое своему брату, – и она подавляет очередной всхлип, указывая ему на огромное кресло. И снова ее явная боль заставляет его чувствовать вину. – Конечно, – К ней возвращается самообладание. – вы знаете, что у Джеки и Ангуса есть коттедж неподалеку. Они часто приезжали сюда все вместе, когда мальчишки были помладше. А у вас есть дети?

– Нет, – отвечает Леннокс. Труди хочет детей, но это не для него. Уже достаточно тех, кого надо спасать. – А у вас?

– К сожалению, нет. Мне в раннем возрасте из-за раковой опухоли удалили матку, – говорит она, как о чем-то совершенно обыденном. Ленноксу кажется, что в этом доме больше никто не живет. Для одного человека тут слишком много места.

Затем к нему подходит гигантский мастиф, и Леннокс замирает.

– Не беспокойтесь насчет Орландо. Он на самом деле очень добрый, – объясняет она. По сигналу хозяйки собака обнюхивает его руку и уходит. – У Джеки все еще есть та собака...

– Да, – кивает Леннокс, думая о странном псе своей сестры. Не может даже вспомнить ее кличку. Он вообще в домашних животных не особо разбирается.

Мойра наливает себе большой бокал белого вина.

– Могу я вам что-нибудь предложить, инспектор Леннокс? Немного странно вас так называть, хотя ваша сестра – мой друг и коллега.

– Зовите меня Рэй, и спасибо, ничего не нужно, – отвечает Леннокс, чувствуя, как на самом деле хочется выпить. Он думает, что надо бы позвонить своему наставнику по группе анонимных алкоголиков, пожарному Киту Гудвину.

Мойра Галливер, заправив блестящие черные волосы за ухо, садится со своим бокалом. Взглянув на бутылку, Леннокс понимает, что это неплохое "Sancerre".

Да, у нее действительно горе, и тебе ее жалко. Но на ее братца тебе насрать. Ты даже рад, что кто-то наконец уделал этого ублюдка.

– Он не был плохим человеком, Рэй, – произносит Мойра. – Ричи, – поясняет она, глядя в его непроницаемое лицо. – На самом деле он просто относился к политике, как к игре и чему-то вроде шутки.

Леннокс далек от сочувствия. Политика для рабочего класса – это попытки прокормить семью и выплатить ипотеку или наскрести на квартплату. Несмотря на то, что средства массовой информации постоянно пичкают их фальшивыми мечтами и идеалами, большинство людей не узнают ничего, кроме жизни, полной нищеты и борьбы за существование. Политика не должна быть тем, чем она стала теперь: времяпрепровождением для скучающих, богатых, самовлюбленных социопатов, бесполезных для любого другого вида занятий и умеющих только перекачивать ресурсы общества в карманы элиты.

Мойра приглашает его в офис. Он светлый и просторный, с большими окнами в пол, выходящими на пастбища, поднимающиеся к коричневым холмам, поросшим кустарником, на которых пасутся овцы.

– Ричи работал здесь, когда приезжал к нам повидаться.

– Он часто здесь бывал?

– Да, навещал детей. Ему не очень-то были рады в семейном гнезде. Конечно, вам все это известно, – прямо говорит она, а затем указывает на настольный ежедневник. – Я все тут просмотрела, конечно. Ничего примечательного.

– Значит, никаких идей, что он мог делать на складе в Лите?

– Конечно, нет, – Она зло прищуривается.

– Извините, – спешно добавляет Леннокс, – ляпнул, не подумав. Но он вам не говорил, что вернулся в Шотландию? Разве это не странно, учитывая, что он обычно останавливался у вас, когда навещал детей?

– Нет, не говорил, и да, это очень странно, – признает она. Делает глоток вина и морщится, будто это уксус.

Леннокс надеется, что Драммонд повезет больше, когда она будет опрашивать коллег Ричи Галливера по партии. У богачей очень хорошо получается сохранять хорошую мину при плохой игре, а эта, даже в своем горе и бессильной ярости, в этом одна из лучших.

– Интрижки вне брака?

Она смотрит на него со снова вспыхнувшей злостью.

– Вы бы знали.

– Да, мне, безусловно известно о гомосексуальной связи с Грэмом Корнеллом. Что-то еще? С лицами своего или противоположного пола?

Мойра усмехается с горькой иронией:

– Ну, он же был мужчиной...

Такие обобщения всегда крайне неинформативны. Мужчины бывают с самыми разными привычками, сексуальными влечениями и моральными устоями. И, как ему, к сожалению, известно из личного опыта, все это может со временем меняться.

– А поконкретнее?

– Мне об этом неизвестно, – И она вдруг смотрит на него в упор. – Но ведь у мужчин полно секретов, не так ли?

Ленноксу в ее тоне слышится неприятный вызов. Интересно, обсуждали ли они с Джеки когда-нибудь своих братьев? Он отворачивается и начинает листать ежедневник; видит, что в записях Ричи Галливера регулярно фигурирует буква "В". Леннокс думает, может ли это быть проститутка, с которой он занимался сексом.

Но ведь он вдруг оказался на заброшенном складе в порту в Лите, связанный и кастрированный. Как он туда попал?

– Ничего, если я его заберу? Потом верну.

– Конечно, берите.

Леннокс берет ежедневник подмышку.

– Спасибо.

– Вы ведь найдете того, кто это сделал?

– А почему вы думаете, что это мужчина?

Она смотрит на него, как на идиота.

– Ну, я не уверена, но я адвокат по уголовным делам, – говорит она, загадочно поднимая бровь. – а вы полицейский детектив.

А она соображает, думает Леннокс. Вероятность этого действительно очень высока. Женщины просто не совершают таких преступлений. Он задается вопросом, что заставило его намекнуть, что это могла бы сделать и женщина.

– Я сделаю все, что в моих силах.

– Учитывая вашу историю с Ричи, вам должно быть понятно мое беспокойство, – говорит она. – Но я вам верю. Джек мне говорила, что вы всегда целиком себя отдаете любому делу.

Странно слышать, как кто-то еще называет его сестру "Джеком". Даже его родители и брат никогда не называли так успешного адвоката по уголовным делам Жаклин Эйприл Леннокс. Он использовал его только потому, что изначально оно очень раздражало его властную, успешную сестру. Но когда в ее сознании это прозвище превратилось из пролетарского в феминистское, Джеки вполне с ним смирилась.

– Я не часто соглашаюсь со своей сестрой, – признается Леннокс. – но в этом она права, Мойра. Ваш брат погиб от рук очень злых, готовых на все людей, – И он чувствует, как в его голосе появляется необходимая убежденность. – Возможно, они делали это и раньше.

– "Савой"?

Бля, а она-то откуда знает?

– Мы, само собой, проверяем этот случай на предмет сходства с недавним преступлением в Лондоне, но если их не задержат, велика вероятность, что они сделают это снова.

– Они? Почему во множественном числе? Есть причины подозревать, что преступников несколько?

– Я пытался избежать использования слов "он" или "она", – говорит Леннокс неубедительно, и вид Мойры подтверждает, что она ему не верит.

– Я пересматриваю все дела, над которыми работала, – говорит она подавленно. – Почему? Почему они это делают?

– Власть всегда неумолима в преследовании своих целей и устранении неугодных. Мы построили экономическую систему, которая только усиливает эту власть. По мере того, как она укрепляется, сопротивление будет принимать все более экстремальные формы. Мы лишь пожинаем то, что посеяли, – говорит он и оставляет ее размышлять над этими словами. Отъезжая от этого огромного дома, он размышляет о том, сможет ли она понять, как ее богатство, образование и связи защитили ее от самых негативных проявлений этой системы. Так же, как они защищали ее брата.

До недавнего времени.

Приходит сообщение от Гиллмана:

Они нашли причиндалы того чувака на монументе Скотта. Они там висели и шлепнулись прямо в морду какому-то туристу.

Если бы об этом сообщил кто-то другой, он подумал бы, что это розыгрыш. Гиллману, однако, всегда доставляет удовольствие откровенно и невозмутимо сообщать крайне неприятные новости.

3

Рэй Леннокс едет обратно в город, лениво фантазируя о сексе с Мойрой Галливер. Он достаточно часто так делает в отношении некоторых женщин, с которыми общается. Но в этом есть и тревожный звоночек – он понимает, что раньше никогда не позволял себе отвлекаться, работая над таким важным делом. Мысли о ее стройном теле помогают стереть из памяти вид растерзанных гениталий ее брата.

Лучше сидеть с эрекцией, чем с головной болью.

Монумент Скотта...

Взглянув на часы на приборной панели, он решает не ехать на север по кольцевой развязке Мэйбери, через которую можно было вернуться в управление. Вместо этого он направляется в противоположную сторону, к тюрьме Сатон, вспоминая встречу, которая была у него в Бирмингеме на прошлой неделе.

Подбородок Фредерика Гоуда утонул в массивной шее. Такая внешность у Леннокса – возможно, несправедливо – всегда ассоциировалась с каким-то экзистенциальным отчаянием. Мрачный, утомительный тон Гоуда только поддерживал это впечатление.

– Он был очень трудолюбивым, сделал себя сам. Путешествовал по стране, руководя различными проектами и внося ценный вклад в работу различных многопрофильных групп, – говорил он об одном из своих сотрудников.

Глотая обжигающий кофе, Леннокс молча кивнул, а в его голове промелькнули тела мертвых девочек с остекленевшими глазами, чьи души были так жестоко вырваны из тел. А Гоуд продолжал, не обращая внимания на его растущую злость.

– Ему приходилось разрабатывать новые правила в быстро меняющейся среде, взаимодействуя со всеми уровнями компании и эффективно управляя многочисленными проектами... он разъезжал между Лондоном, Бирмингемом и Лидсом, – продолжал Гоуд, повторяя все давно известные скучные и неуместные подробности, и Леннокс видел, как ему все это надоело.

Ясное дело, его ведь уже столько раз спрашивали об этом конкретном сотруднике. Полиция, журналисты, его собственное начальство, да и сам Леннокс. Однако ему теперь до конца жизни придется говорить об этом "менеджере по стратегическим операциям в группе проектов по высокоскоростным железнодорожным дорогам Великобритании". Ответ Гоуда звучал как подготовленное отделом кадров описание преимуществ работы на позиции Гарета Хорсбурга.

– На государственной службе Хорсбург имел доступ к большому числу льгот: длинный ежегодный отпуск, привлекательные варианты пенсионных программ, гибкие и инклюзивные условия труда и многое другое для поддержания здорового баланса между работой и личной жизнью, – продолжал Гоуд, очевидно обеспокоенный мыслью о том, что человек с такими преимуществами мог слететь с катушек.

Вот тут-то Леннокс и потерял терпение.

– К сожалению, его личная жизнь была связана с похищениями, изнасилованиями и убийствами маленьких девочек.

– Его тщательно проверяла служба безопасности и ничего не нашла, – выпалил Гоуд почти умоляюще.

Леннокс посмотрел ему в глаза.

– Мне нужно, чтобы ты что-нибудь рассказал о Хорсбурге... что-нибудь, чего я не знаю.

– Я знаю, что он монстр, но он чертовски хороший инженер и сотрудник, – заявил Гоуд, а затем, осознав свою оплошность, приложил руку к груди и спросил Леннокса извиняющимся тоном: – Что может заставить человека совершить такое?

– Когда он был совсем маленьким, его отчим и его приятели, возвращаясь из паба, использовали его для удовлетворения своих потребностей. Это продолжалось годами.

Шокированный Гоуд замолчал. Леннокс вышел из комнаты и поехал домой, на север.

Сейчас он находится рядом с тюрьмой Сатон, думает об этом разговоре с начальником мистера Кондитера и о беседе с его бывшей женой и матерью и понимает, что он уже выжал из них все, что мог. Но расследование Леннокс все равно продолжает, уже в свое личное время. Это дело для него не закончено. Если он хочет принести хоть какое-то облегчение родителям давно пропавших девочек и молодых девушек, он должен найти печально известные "блокноты Кондитера" – дневники с подробным описанием его преступлений, которые он прятал в разных местах. Для этого ему снова придется встретиться с этим чудовищем.

"Звериный загон", та часть тюрьмы, где содержатся совершившие сексуальные преступления, всегда угнетает его. Он чувствует, как они, одетые в темно-бордовые робы, украдкой поглядывают на него, пока он идет через зону для прогулок. Бывший директор тюрьмы был фанатом ФК "Хиберниан" со специфическим чувством юмора, и именно он инициировал введение такой одежды, обозначив педофилов цветами "Хартс оф Мидлотиан", местных соперников своего любимого клуба. По иронии судьбы, это изменение было введено незадолго до того, как любимый клуб Леннокса нанял на должность спортивного директора человека с судимостью за преступление на сексуальной почве. Он смотрит в эти хитрые глазки, в которых страх смешивается с наглостью. Многих из них он сам сюда упрятал.

Огнемет бы и пропуск, всего на час. Вот это была бы веселуха.

А самым отвратительным ублюдком здесь является Гарет Хорсбург, известный как мистер Кондитер. Убийца детей развлекался, задавая головоломки Ленноксу, который тщетно пытался получить от Кондитера его записные книжки.

Гиллман выбил из этого маньяка признание в убийстве девочки из Эдинбурга Бритни Хэмил. Затем они смогли доказать причастность Кондитера к убийствами Нулы Эндрюс и Стейси Эрншоу в Уэлвин Гарден Сити и Манчестере. Высшее руководство полиции было далеко не в восторге от такого результата, поскольку пришлось освободить Роберта Эллиса, ошибочно осужденного за эти убийства и многократно распятого прессой. Но затем убийца обзавелся адвокатом и отказался сотрудничать в отношении многих других девочек, которые пропали за эти годы. Он намекал на свою причастность, но из-за отсутствия каких-либо вещественных доказательств продолжать эти расследования было невозможно. Но Рэй Леннокс на этом не мог упокоиться, и в смерти Ричи Галливера он чувствует новую возможность.

Это первый раз за многие годы, когда Гарет Хорсбург соизволил с ним заговорить, с тех пор как Леннокс сделал то, что, по мнению этого детоубийцы, было предательством: натравил на него своего злобного коллегу Гиллмана. Сейчас детектив ненавидит себя за тот прилив возбуждения и предвкушения, который испытывает. На стойке регистрации посетителей он встречается с специалистом тюрьмы по социальной работе Джейн Мелвилл. Подвергая себя большому риску, она помогла организовать эту встречу с помощью своих коллег Ронни Макартура и Нила Мюррея.

Джейн Мелвилл – невысокая, полная женщина с короткой стрижкой и в больших очках. Она старается выяснить, что случилось с ее сестрой Ребеккой, которая исчезла двенадцать лет назад. Леннокс поддерживал ее в этой навязчивой идее, хотя и говорил, что обстоятельства исчезновения ее сестры указывают на то, что Ребекка вряд ли стала жертвой Кондитера.

Когда надзиратель Мюррей впускает его в камеру, ему кажется, что Кондитер немного прибавил в весе. У него заметный живот и пополневшие щеки. Тюремная еда – как, должно быть, она противна бывшему напыщенному чиновнику британских железных дорог.

– Инспектор Леннокс, – улыбается Кондитер, откидываясь на спинку кровати и заложив руки за спину.

– Здравствуй, Гарет, – Леннокс решает перейти сразу к пропавшим записным книжкам, которые спрятал Кондитер. – "Желтые блокноты"...

– А не пошел бы ты...

Второе, что замечает Леннокс, – это то, что к Хорсбургу вернулось высокомерие, которое Гиллман когда-то выбил из него.

– Мне нужно хоть что-нибудь, Гарет.

– Или ты пришлешь сюда этого зверя Гиллмана? – усмехается Кондитер, привстав на кровати. – Мой адвокат обо всем проинформирован. Если на мне будет хоть царапина...

Пододвигая стул, Леннокс перебивает его. Он четко и медленно произносит:

– Я пришел сюда не для того, чтобы угрожать или запугивать. Я просто прошу, дай мне хоть что-нибудь, пожалуйста. Хэйзел Ллойд, – Он спокойно смотрит на убийцу. – Ее семья страдает. Каждый день они молятся о возможности узнать, что с ней случилось. Они хорошие люди, Гарет. Как бы ты ни относился к государству и его грехам, их это не касается. Твое наследие, каким бы оно ни было, не в том, чтобы так мучить людей, – И он протягивает Кондитеру список.

Убийца берет его, не глядя.

– Ты натравил на меня этого головореза Гиллмана. Ты предал меня. А теперь снова хочешь дружить?

Конечно, хренов педофил-убийца!

– Мне нужно, чтобы ты просмотрел этот список. Сколько из них твои и где они похоронены. Желтые блокноты... Дай мне еще один. Хотя бы один. Хэйзел Ллойд.

– А с какой стати?

– Я тебе говорю: это не твое наследие.

– Ты ничего не знаешь о моем наследии, Леннокс. Это их выбор. Оставаться в стороне, сознательно жить в невежестве – значит принимать чью-либо сторону.

Леннокс решает сыграть на самолюбии Кондитера. Тот всегда неубедительно заявлял, что его мотивы более возвышенны, чем простое удовлетворение желаний жестокого и извращенного сексуального маньяка. Возможно, он сам хочет в это верить, чтобы совершать такие чудовищные преступления. Леннокс видит в этом потенциальную уязвимость, которую он не смог использовать. Пока.

– Ты же играл по-крупному, Гарет. Пытался добиться какой-то реакции от коррумпированного, умирающего государства и пассивного общества. Я думаю, что сеять черный ужас в сердцах незнакомцев, людей, просто пытающихся наладить свою жизнь, для тебя не самый большой кайф.

– А ты меня хорошо знаешь, – саркастически усмехается тот.

– Не знаю, но я предполагаю, что часть того, что ты говоришь, правда, – И он снова смотрит в каменные, мертвые глаза Кондитера. – И есть еще одна причина.

– Какая?

Леннокс показывает ему на телефоне фотографии Галливера, которые сделала Драммонд. В дополнение он демонстрирует более свежий снимок засохших гениталий, свисающих с готической арки.

Кондитер разглядывает фотографии. Его лицо остается бесстрастным, а глаза – такими же неподвижными, как и всегда.

– Снято сегодня утром. Отрезанный прибор – ближе к обеду. Если это как-то связано с похожим нападением в Лондоне, то ты уже не главная звезда новостей. Этот новичок охотится на людей у власти, а не беззащитных детей, – заявляет он с наигранной грустью. – Это гораздо более интересно для журналистов и общественности.

Он наблюдает за Кондитером, который поднимает на него глаза и неохотно возвращает телефон обратно.

– Мне бы не помешал такой, Леннокс – я имею в виду мобильник. Сможешь достать?

– Хранение мобильного телефона в тюрьме является серьезным преступлением, – невозмутимо говорит Леннокс, который знает, что Кондитер отбывает три пожизненных срока. – Максимальное наказание при осуждении за хранение мобильника составляет два года тюремного заключения или штраф, или и то, и другое.

– Я бы выбрал штраф, – ухмыляется Кондитер.

Леннокс возвращается к сути дела.

– Я хочу сказать, что все твое планирование, все эти годы усилий по созданию наследия – все это может быть перечеркнуто и забыто. Если бы ты дал мне хотя бы один желтый блокнот и указал местоположение, ты бы снова был в игре. Для всего нужно подходящее время, – И он холодно смотрит на Кондитера. – Я ведь не вечно буду работать в полиции, Гарет. Меня тоже заботит наследие. Я хочу быть человеком, который задержал самого опасного серийного убийцу в Британии, а не тем, кто упрятал за решетку обычного педофила, терроризировавшего беззащитных жертв. Подумай об этом, – заканчивает он, вставая и собираясь покинуть камеру, чтобы дать собеседнику возможность поразмыслить. – Где-то там чувак, который кастрирует влиятельных мужчин. Сейчас полиции и журналистам интересен только он. Их не заботят девочки и молодые женщины из рабочего класса, которых ты похищал и убивал. А нам с тобой, каждому по-своему, они не безразличны.

Кондитер молчит.

Леннокс зло смотрит на него, а затем грозит пальцем.

– Не засри нам все это.

– Я подумаю, – отвечает Кондитер раздраженно. – А ты подумай про мой телефон.

Отправляясь на встречу со своей невестой, Рэй Леннокс оставляет человека, которого ненавидит больше всего на свете, чувствуя, что только что нырнул в дерьмо глубже, чем когда-либо.

4

На столе, покрытом клетчатой скатертью, горит свеча, окутывая сидящих за ним романтическим светом. Леннокс наблюдает, как мужчина средних лет в костюме, сидящий недалеко от них, отрезает большой кусок оленины, напоминающий ему окровавленный обрубок мужского достоинства Галливера. Пытаясь избавиться от неприятных ассоциаций, он смотрит на свою невесту Труди Лоу, сидящую напротив. На Труди очаровательное синее платье, волосы заколоты в высокой прическе. Он жалеет, что выбрал более повседневную одежду: черную куртку "Harrington" и легкий джемпер "Hugo Boss" василькового цвета с круглым воротником. На ногах у него удобные мокасины. Леннокс чувствует себя немного неловко, зная, что его брат Стюарт, поддерживающий "Хиберниан", склонен отвергать обувь без шнурков, "которую носят только фанаты "Хартс".

Перед Труди стоит бокал вина. Леннокс, заказавший газированную воду и двойной эспрессо, жалеет, что они ужинают не здесь, а у его сестры: в этом ресторане французской кухни и винном баре, в котором они регулярно бывают, еда отличная. Здесь подают простые блюда с использованием местных ингредиентов, а у Джеки будет все слишком изысканно. К тому же он боится снова встретиться с матерью.

Труди радуется, что ее жених в хорошем настроении. Заказать вино было не самой лучшей идеей, но вообще она редко пьет в его присутствии. Только один бокал не слишком сладкого шардоне. Она бросает неодобрительный взгляд на его двойной эспрессо. Она читала, что из-за эффекта кофеина крепкий кофе – это наркотик, ведущий к кокаину. Он понимает, о чем она думает, и они обмениваются печальными взглядами. Разговор идет о том, приведет ли повышение Леннокса в связи с предстоящей реорганизацией к большему или меньшему стрессу.

– Меньше, – заявляет Труди, – потому что тебе не придется напрямую разбираться со всеми этими шокирующими делами, но больше, потому что тебе придется нести ответственность за ошибки других.

– Короче, то на то и выйдет.

Труди проводит рукой по своим светлым волосам, заправляет прядь за ухо, поправляет сережку.

– Но какой вариант был бы для тебя более стрессовым, Рэй?

– Не знаю, – признается Леннокс, снова бросая взгляд на бизнесмена в костюме за соседним столиком. Как и у Леннокса, девушка этого мужика намного моложе, и он одаривает его противной заговорщической улыбкой. Леннокс думает о жертве из Лондона: его тоже описывали как "бизнесмена", а его личность не разглашалась. Этот случай, когда, как сообщается, обнаженный мужчина выбежал, прикрывая ладонью кровоточащие гениталии, в вестибюль отеля "Савой", получил очень скудное освещение в СМИ и мог заинтересовать только копов и адвокатов типа Мойры Галливер. Это означает, что жертва была кем-то известным, возможно, высокопоставленным политиком или знаменитостью. Определенно кем-то, в ком власть предержащие были по-настоящему заинтересованы.

Труди не терпится обсудить собственные амбиции Леннокса в продвижении по службе, а именно собеседования на должность Боба Тоула, которые состоятся в следующий понедельник в рамках полномасштабной реорганизации департамента полиции Эдинбурга в целом и отдела тяжких преступлений в частности.

– Они для начала, так сказать, будут вырубать сухостой, начиная с Боба Тоула.

– А ему разве и так не пора на пенсию?

– Ну, он немного до нее не доработает как раз из-за этой реорганизации, – Леннокс делает глоток воды. – Думаю, если бы у него был выбор, он бы отработал весь срок. Но теперь, когда он знает, что такой возможности нет, он, похоже, хочет поскорее свалить, – продолжает он, наблюдая за змеиной улыбкой того бизнесмена, который тянется через стол к руке своей спутницы.

– Ну вот и хорошо, – Труди делает глоток вина, с удовлетворением отмечая, что ее жених не проявляет никаких признаков тяги к алкоголю.

– И вот теперь, – Леннокс прикусывает нижнюю губу, – меня продвигают на его пост, а я и сам не знаю, нужно ли это мне.

Труди, которую уже дважды продвигали в ее компании "Caledonian Gas", заявляет:

– Нет ничего плохого в здоровых амбициях, Рэй, – Огонек в ее глазах говорит, что ее восхищает мысль о том, что они – будущая влиятельная пара высокого полета. Это шанс как для продвижения в обществе, так и для того, чтобы покончить с его опасной работой.

Леннокс потирает щетину на подбородке. Он думает о своей встрече с Кондитером – о том, что было бы не так и плохо, если бы кто-то другой вместо него занимался такими делами. Иногда это все так утомляет.

Труди подается вперед на стуле. Наклоняется вперед, и глубокий вырез, открывающий округлую грудь, словно бросает ему вызов.

– Но чего ты на самом деле хочешь, Рэй?

– Я хочу... – задумчиво произносит Леннокс, окидывая взглядом ее обтягивающее платье. – отвезти тебя домой и отодрать хорошенько.

– Я бы совсем не возражала, – мурлычет его подруга, наслаждаясь возвращением прежнего Леннокса. Теперь он, кажется, наконец-то не та развалина, почти разрушенная делом мистера Кондитера. То безумное приключение в Майами странным образом оживило его.

– Не надо было бы ехать на этот помпезный ужин. Ну, еще весь вечер впереди. Так что там задерживаться не планируем!

– К тебе или ко мне?

– Ко мне, – отвечает Леннокс. – Я даже постельное белье сменил.

– Умеешь ты побаловать девушку, – Труди допивает вино и смотрит на телефон. – Такси уже ждет.

Леннокс залпом выпивает свою воду и встает. В последний раз он виделся с матерью на похоронах отца. Тогда он психанул и устроил сцену. Теперь она рассталась со своим давним любовником Джоком Эллардайсом. Труди видит, что Леннокс хмурит брови – он явно в замешательстве.

Пока они едут на такси по серым улицам Эдинбурга, с которых отступает лето, она убеждает его:

– Жизнь слишком коротка, Рэй. Будь добрее к людям и не вмешивайся в чужие дела.

– Отличный совет.

Кто-то сам лезет в чужое дерьмо. А другим его суют под нос.

На извилистых, мощеных второстепенных улицах, которые выбирает водитель, машин немного, и, хотя трясет их изрядно, на место они приезжают вовремя. Труди одобрительно оглядывается, когда они ступают на гравий перед огромным особняком из красного песчаника в фешенебельном пригороде Грейндж, где их встречает Кондор, золотистый лабрадор, который стал еще толще. Дом принадлежит Джеки и ее мужу Ангусу. Они оба юристы, она по уголовному праву, а он – по корпоративному. Леннокс замечает задумчивые морщинки на лбу своей невесты. Наверное, сейчас она оценивает стоимость их квартир и складывает зарплаты, чтобы рассчитать сумму ипотечного платежа, необходимую для покупки такого жилья, как это.

Когда лай собаки становится более угрожающим, Джеки открывает дверь. Леннокс застигнут врасплох: его сестра выглядит лет на десять лет моложе, чем когда он видел ее в последний раз. Сбросив добрых несколько килограммов, она изменила прическу, подкрасив волосы у корней, и стала одеваться в более молодежном стиле.

– Вы двое чертовски худые, – говорит она, оглядывая гостей.

– Ты сама отлично выглядишь, сестричка, – улыбается Леннокс.

– Точно, выглядишь потрясно, – добавляет Труди.

– Новый режим питания, – отвечает Джеки. – Можно есть все, что нравится, но только с десяти до четырех.

И все же, когда они входят в прихожую, где снимают куртки, Леннокс замечает, что его сестра напряженно хмурит брови. Он и сам нервничает. Повод для встречи действительно особенный: их мать, Аврил, рассталась с Джоком Эллардайсом. Леннокс, который не общался с ней после скандала на похоронах отца, входит в комнату с трепетом.

Ты тогда был на взводе после дела Кондитера и поэтому сорвался.

Извинись.

Нет. Не извиняйся. Никогда.

Заметив блуждающий взгляд и плотно сжатые губы своего жениха, Труди сжимает его руку, в то время как Леннокс мысленно возвращается к похоронам, где он оскорбил и Аврил, и ее любовника Джока, а потом в слепой ярости покинул церемонию. Что же произошло между матерью и Джоком?

Он был лучшим другом отца и трахал его жену.

Вот урод.

Вот потаскуха.

Именно Труди настояла на том, чтобы он принял предложение Джеки и Ангуса о семейном ужине и помирился с Аврил.

– Помни, – шепчет она, когда Джеки ведет их в гостиную, где Ангус сидит со его матерью, показывая ей веселых, но каких-то безумных матрешек, которых он привез из недавней поездки в Москву. – жизнь коротка.

Ангус здоровается с Труди и, кроме матрешек, начинает показывать ей фотографии в рамках. Ленноксу очевидно, что в отличие от его жены, глаза у него не блестят.

Ее кто-то пялит, но это явно не Ангус.

Поняв намек, Леннокс сдержанно кивает и неохотно подходит поздороваться с матерью, крепко чмокнув ее в щеку.

– Сынок, – произносит Аврил, и в ее пустых глазах появляются слезы.

Похоже, она хорошенько закинулась валиумом...

Если Джеки помолодела, то Аврил сильно состарилась с тех пор, как Леннокс в последний раз ее видел. Ее когда-то гладкая кожа покрыта морщинами, что особенно заметно на обнаженных руках. Виляя хвостом, Кондор обнюхивает Леннокса. Затем пес направляется к камину и плюхается на коврик перед ним.

Ангус предлагает им выпить, но появляется Джеки и перебивает его, сообщая, что еда готова. Они заказали готовый ужин из какого-то ресторана. Труди в восторге от некоторых фотографий, особенно сделанных в их коттедже.

– Разве это не потрясающе, Рэй?

– Ага, – соглашается Леннокс, думая о Мойре Галливер и ее жестоко убитом брате.

– Вам, ребята, стоит провести там время, – говорит Ангус. – Можете в любое время взять ключи. Пока погода окончательно не испортилась.

Труди вскрикивает в восторге:

– Это было бы чудесно! Рэй?

– Звучит неплохо, – соглашается Леннокс.

– Стюарт, как обычно, опаздывает, – напряженно говорит Джеки, размахивая телефоном. – Но он уже в пути. Давайте пока есть гаспачо.

– Своевременное предложение, – соглашается Ангус, размахивая рукой перед носом, чтобы разогнать внезапно появившуюся вонь, и выпроваживает их из гостиной, осуждающе глядя на пса. – Этот Кондор такой невоспитанный...

Они быстро переходят в столовую и занимают места за столом. Там к ним присоединяются сыновья-подростки Джеки, Фрейзер и Мердо. Ленноксу и остальной компании трудно скрыть удивление при виде Фрейзера, одетого в женское платье и накрашенного. Только Ангус, кажется, ничего не замечает, а Джеки и Аврил явно нервничают. Труди украдкой бросает нервный взгляд на Леннокса, в то время как Мердо хитро улыбается, пока они обмениваются натянутыми любезностями.

Когда подан и быстро съеден холодный суп, наконец появляется Стюарт, младший брат Рэя и Джеки, которого Леннокс и его мать встречают довольно хмуро. Актер меньше ростом, но шире в плечах, чем его брат, с диковатыми глазами и чересчур энергичный.

– Что ж, выпьем за вайс, миссис Эллардайс, – говорит он Аврил, целуя ее и вручая Джеки бутылку красного вина. – Смотрю, вы решили от гаспачо избавиться без меня, – ухмыляется он.

– Ну, ты же опоздал. – Аврил демонстративно смотрит на тонкие золотые часики, которые болтаются на ее загорелом запястье.

– А, что мой суп остыл? – хихикает Стюарт, берет ближайшую к нему бутылку красного вина и наполняет свой бокал. Леннокс бросает на него завистливый взгляд. – Не смотри на меня так, Раймондо! Я праздную! У нас с актерами и съемочной группой был пробный показ моего нового сериала, и я думаю, что "BBC Scotland", возможно, уже готова приступить к съемке второго выпуска!

– Это какой именно сериал, Стюарт? – Джеки поднимает бровь. – О какой именно жемчужине из этой бесконечной череды прослушиваний, кастингов, первых и последних съемок, вечеринок в связи с началом и окончанием, показов и премьер, которые требуют постоянного празднования, мы говорим в данный конкретный момент времени?

– Сегодня с языка моей сестры слетают особенно презрительные словеса. Ангус, – Он поворачивается к своему шурину. – Заставь свою прекрасную принцессу замолчать долгим и глубоким поцелуем!

Ангус закатывает глаза и отводит взгляд.

– Лучше не встревать.

– Истину глаголешь, – Стюарт снова поднимает свой бокал, подчеркнуто подмигивая Джеки. – Это, конечно же, новая комедия для "BBC Scotland", которая называется "Типичное Глазго!" – с восклицательным знаком в конце – где я играю сноба из центра Эдинбурга, который покупает задрипанный паб прямо на границе Ист-Энда и Мерчант-Сити и пытается превратить его в винный бар, чтобы привлечь более респектабельных клиентов. Понятно, что у местных другие...

– Мы помним, – нетерпеливо обрывает его Джеки, что удивляет Леннокса, поскольку его сестра склонна потакать Стюарту в той же степени, в какой и критикует его. Но он замечает, что она не сводит глаз с Фрейзера и собирается что-то сказать.

Однако первой разговор заводит их мать, которая спрашивает своего внука:

– А где та красивая куртка, которую я тебе купила?

Парень вызывающе смотрит на бабушку. Леннокс знает этот взгляд и одобряет его.

– Я буду носить, что хочу.

– Нет, не будешь, – Джеки отрицательно качает головой. Не сводя глаз с пустой супницы, она указывает на дверь. – Пожалуйста, выйди из-за стола и переоденься.

– Джеки... – просит Ангус.

– Просто прими меня, мама, – спокойно заявляет Фрейзер. – Я транс-женщина. Смирись с этим.

– Нет. Ничего подобного, – Джеки смотрит на него в ярости. – Когда ты родился, мне сказали: у вас мальчик. И знаешь, что? Они были правы. Иногда мне хочется, чтобы они ошиблись, но все же это правда.

– Опять трансфобские штучки, – вздыхает Фрейзер.

Джеки в ярости скрипит зубами.

– Я феминистка, – Она с вызовом оглядывает стол, выпятив подбородок. – и такие, как он, ведущие себя подобным образом, являются опасными марионетками патриархального строя, который посягает на с таким трудом завоеванные права женщин. – Она поворачивается к сыну, с отвращением качая головой. – Они сами не понимают, какой вред они наносят!

– Но я себя считаю транс-женщиной! Что в этом плохого?

– Никакая ты не женщина!

Ангус смотрит на них.

– Джеки, оставь его в покое, с Боуи у нас было то же самое.

– Глупые заносчивые маленькие дурачки с членами, претендующие на женское пространство! Я не позволю!

Уже пьяный Стюарт снова наполняет бокал, который Леннокс еще не видел пустым, и поворачивается к Джеки.

– Скажи на милость, майне кляйне швестер, почему для тебя так важно, как Фрици предпочитает одеваться?

– Потому что его обманывают, заставляя молчаливо поддерживать токсичное главенство мужчин и вдобавок выставлять себя полным идиотом, – Ложка в ее руке теперь указывает на Стюарта. – Даже не начинай, черт возьми!

Фрейзер резко встает и выходит из-за стола.

– Конечно! Давай, иди! – кричит Джеки. – Беги, как только запахло жареным. Упивайся комплексом жертвы!

– Ну, Джеки, – стонет Ангус, когда они слышат, как Фрейзер топает по лестнице, поднимаясь в свою комнату.

– Этот вел себя так же с другими мужиками, – хрипит Аврил, глядя на Стюарта.

– Фрейзер ни с какими мужиками не встречается, – резко отвечает Джеки.

– Пример настоящего целомудрия говорит сам за себя, – Стюарт поднимает свой бокал, глядя на мать. – Благодарю вайс, миссис Эллардайс!

За столом вспыхивают взаимные обвинения. Леннокс продолжает хранить молчание, лишь смотрит на мать.

Ты увидел ее на кухне, когда Джок Эллардайс спускался по лестнице. Ты не должен был так рано вернуться после своего долгого субботнего велопробега с Лесом Броуди. Но ты вернулся. Ты упал с велика и содрал колени.

Леннокс понимает, что не только он сам пялится на мать, но и она, разинув рот, смотрит прямо на него. Он переводит взгляд на брата и сестру, которые продолжают ругаться.

– Лучше бы Фрейзер был геем, тогда в этом был бы какой-то смысл, – продолжает спорить Джеки. – Но у него были подружки – Анжелика, а потом эта чокнутая Леонора. Это все, только чтобы привлечь внимание!

– Точно, прямо как у Боуи, – говорит Ангус.

Когда он чувствует, что Труди сжимает его бедро под столом, мысли Леннокса переключаются на другое. Он думает о старом коллеге из полиции, жестком выпивохе по имени Джим Маквитти. Именно Джим привел его в группу анонимных алкоголиков, где ему не понравилось. Но на тех собраниях он узнал про группу анонимных наркоманов, которая больше пришлась ему по душе. Однажды в каком-то шумном пабе старой закалки Маквитти сказал сильно пьяному Ленноксу, что тот должен решить, что пьет в последний раз. Он спросил, что тот скрывает. Леннокс машинально ответил, что ничего не скрывает. Маквитти тогда сказал: "Все мы что-то скрываем".

Мы все что-то скрываем.

– Рэй? – вкрадчивый голос Джеки отрывает его от размышлений. – Что ты думаешь обо всей этой чепухе?

Леннокс оглядывает стол, где все уставились на него. Он произносит:

– Возможно, нам всем следует постараться быть более терпимыми друг к другу. Мы живем в трудные времена, и все так быстро меняется.

– Ловко съехал, Рэй, – Джеки явно недовольна, но ее более спокойный тон указывает на то, что она рада перемирию. Как раз подают основные блюда.

Стюарт язвительно замечает:

– Он в своем репертуаре.

Леннокс смотрит на брата. Лицо Стюарта опухло от выпитого.

– Когда-нибудь встречал актера по имени Норри Эрскин?

Глаза Стюарта загораются.

– Бывший футболист! Да, я играл с ним пару сезонов в одной комедии! "Аладдин". Он разве был не из ваших? – Голос Стюарта становится резким, как всегда, когда речь заходит о профессии Леннокса.

Стараясь не поддаваться на провокации, Леннокс говорит:

– Да, он все еще служит в полиции.

Стюарт настойчиво продолжает:

– Не удивительно. Тот еще пидорас. Сексуально озабоченный. Я тебе про него такое могу порассказать...

– Мы такое не хотим слышать за обеденным столом, спасибо, Стюарт, – говорит Джеки.

Леннокс слегка заинтересован, но знает, что все актеры-друзья Стюарта так или иначе озабоченные. Либо развратники, либо инцелы³.

Стюарт замолкает, а Аврил начинает порицать его за грубые выражения. Несмотря на то, что Стюарт энергично защищает слово "пидорас", остальная часть вечера проходит без происшествий. Когда они собираются уходить, Леннокс объявляет:

– Я зайду пожелаю Фрейзеру спокойной ночи.

Джеки пожимает плечами, но ничего не говорит, а только достает их верхнюю одежду, пока Леннокс поднимается по лестнице. Парень ему всегда нравился, он кажется умнее Мердо, и с ним легче общаться. Они вместе пару раз ходили на "Тайнкасл" посмотреть игру "Хартс". Он подавляет смешок, представляя, как Фрейзер в своем платье смотрелся бы в фанатском секторе. Стучит в дверь.

– Эй, приятель.

Фрейзер сидит за компьютерной онлайн-игрой. Судя по графике, это что-то корейское, китайское или японское. Увидев его, племянник снимает наушники.

– Я не хотел устраивать сцену, дядя Рэй. Это она.

– Я ее младший брат, друг, – говорит Леннокс. – Она всегда считала свое мнение единственно правильным.

– И не говори, – улыбается Фрейзер. – Полагаю, ты собираешься сказать, что я выставляю себя дураком и сам не знаю, чего хочу. Типа я просто запутавшийся подросток.

– Мы все запутавшиеся подростки, приятель. Просто лучше умеем это скрывать. Но мы все остаемся подростками, только кожа все время портится, – Леннокс смотрит на стену, где висит плакат "Хартс" и старый вымпел, который он купил Фрейзеру, когда тот был маленьким мальчиком, сейчас уже устаревший с учетом двух последних побед в Кубке Шотландии. Он тронут тем, что его племянник хранит его, как память о былых временах. – Поэтому нет, я не собираюсь тебе так говорить. Это твое личное дело. И если ты действительно знаешь, чего хочешь, то у тебя получается чертовски лучше, чем у большинства из нас.

Фрейзер медленно кивает дяде.

– Ты справишься, босс, – говорит Леннокс, придавая своему голосу оптимистичный тон. Его племяннику почти двадцать, он студент второго курса юридического факультета Эдинбургского университета, но во многих отношениях кажется намного моложе. – И когда во всем разберешься, просвети и меня, потому что я сам в недоумении, – продолжает он, а затем добавляет: – А лучше сначала все объясни своему дяде Стю, у него дела еще хуже. В любом случае, я оставляю тебя с легким сердцем.

– 1902⁴, – улыбается Фрейзер.

Леннокс подмигивает своему племяннику (или теперь это племянница?) и направляется обратно вниз по лестнице.

В такси по дороге домой Труди выражает свое восхищение нарядом Фрейзера и спрашивает Леннокса:

– Ты когда-нибудь переодевался женщиной?

– Нет, – решает соврать Леннокс. Однажды, в спальне матери, когда никого не было дома, он примерял полный женский наряд.

Труди, кажется, долго все это обдумывает. Они решают поехать к ней, потому что это ближе. Дома она сразу же тащит его на диван, где начинает страстно целовать. Спрашивает низким голосом:

– Как насчет того, чтобы переодеться женщиной и заняться со мной любовью?

Леннокс слегка нервно смеется.

– Я бы не хотел переодеваться женщиной, хотя вторая часть предложения мне нравится.

Но Труди не собирается отступать.

– Давай, это будет весело, ну, соглашайся – уговаривает она, подставляя ему свою грудь, выгибает спину и убирает волосы с лица.

Они оба точно знают, что он не сможет устоять. Леннокс презирает свою предсказуемость в таких ситуациях, хотя и наслаждается возбуждающим эффектом, который эта идея оказывает на них обоих.

– Ну, очевидно, это тебя заводит, – отвечает он, – так что...

Она встает, хватает его за руку и ведет в спальню. Куртка уже сброшена, за ней следуют мокасины и джинсы. Усадив его перед зеркалом на туалетном столике, Труди сосредоточенно наносит ему на лицо макияж. Затем она надевает ему парик, а потом втискивает в летнее платье в цветочек. Одежда сидит на нем в обтяжку, и она удивляется тому, насколько свободно платье на ней самой. Хлопчатобумажные трусики впиваются в его плоть. Он хотел обойтись без нижнего белья, но она настаивает, поэтому он уступает. Обувь надеть еще труднее, и они отказываются от этой идеи. Потом Труди просит его лечь, скользит руками по его платью и, к его облегчению, снимает с него трусики, отбрасывая их в сторону.

– Непослушная девчонка, – говорит она. – В этой спальне только без трусиков.

Леннокс не может поверить, насколько сильная у него эрекция, когда она медленно опускается на него.

– Я думаю о твоем члене как о своем, и я трахаю им твою киску, – выдыхает она, начиная двигаться.

Леннокс никогда не любил лежать на спине и позволять ей делать всю работу, но сейчас он будто в каком-то оцепенении, и вот уже красный туман застилает ему глаза. Его приближающийся оргазм, кажется, распространяется по всему телу, до кончиков пальцев на ногах. Он изо всех сил пытается сдерживаться, но Труди скоро тоже бурно кончает.

– Это было охренительно, – говорит она, пока они в изнеможении лежат в объятиях друг друга.

– Да, клево, – соглашается Леннокс. Его посткоитальное блаженство слегка подпорчено позывами в мочевом пузыре.

Он неохотно встает и идет отлить, с завороженным интересом глядя на себя в зеркале ванной.

Жизнь все-таки увлекательная штука.

День второй

СРЕДА

5

Леннокс встает рано, оставляя Труди в постели. Он смотрит на свое и ее отражения в нескольких зеркалах ванной комнаты, выходящей в спальню. Затем разглядывает свое лицо. Прошлой ночью он умылся, хотя и не смог стереть все следы макияжа. Потом он принимает душ, обдумывая все недавние события.

Справиться с Галливером мог только сильный мужчина. Или хитрая женщина. А может, это была пара.

На ум приходит только один человек, с которым знакомы и Ричи Галливер, и он сам. Здесь, по крайней мере, есть над чем поразмыслить. Сменив синий джемпер с круглым вырезом на другой, цвета красного вина, который он хранит у Труди, вместе со свежими носками и трусами Леннокс надевает ту же куртку "Harrington", джинсы и туфли. Осторожно поцеловав свою спящую возлюбленную в щеку, он выходит из дома навстречу холодному эдинбургскому утру.

Подъехав на такси к дому, Леннокс, вместо того, чтобы подняться наверх в квартиру, направляется к припаркованной на улице "Альфа-Ромео". Когда он трогается с места, в машине уже тепло и уютно. По пути на запад он останавливается только один раз на заправке, чтобы залить бак и выпить кофе.

Стерлинг – это университетский городок, простроенный в 1960-х годах недалеко от моста Аллана. Он напоминает альма-матер Леннокса, Университет Хериот-Уотта, где он был одним из первых выпускников факультета информатики по стипендии от полиции Эдинбурга. Такое же безликое здание, построенное по дешевому и практичному проекту, чтобы обеспечить представителям низших слоев среднего класса доступ к высшему образованию. Но располагается университет в красивом районе. Построенный на территории замка Эйртри, он расположен возле холмов Очилс, вокруг озера, а поблизости возвышается монумент Уоллеса. В семидесятые и восьмидесятые годы он прославился как самый радикальный кампус Шотландии. К тому времени, когда Леннокс оказывается на месте, солнце уже встает, и ему это место кажется зеленой пешеходной зоной с атмосферой бизнес-парка. Студенты устало тащатся на лекции, как заводские рабочие на раннюю смену, а воздух пропитан каким-то духом мятежности.

Лорен Фэйрчайлд, преподаватель в области гендерных исследований, встречает его в приятном, уставленном комнатными растениями кабинете с большими окнами, выходящими на кампус и прилегающий парк. Холмы, простор и зелень, кажется, разбавляют скептическую атмосферу, царящую в университете; в конце концов, это, возможно, вполне достойное место для учебы и работы. Комната заставлена книжными полками, а на стенах красуются три со вкусом подобранных плаката Каннского кинофестиваля. Леннокс знает Лорен, сменившую пол трансгендерную женщину, много лет, и большинство из них в ее предыдущей жизни в качестве сержанта полиции Джима Маквитти. Он с облегчением разглядывает плакаты, улавливая какую-то связь с прошлым: как и Джим, Лорен – любительница кино. Кроме этого, между ними мало сходства. Если целью операции было полностью физически превратиться в другого человека, то, если отбросить плакаты, Лорен это действительно удалось. Внешне она кажется женщиной в той же степени, в которой Маквитти когда-то был мужчиной. Леннокс со страхом думает о Фрейзере. А что, если им тоже предстоит пройти этот путь?

Похоже, что он единственный коллега, с которым Лорен, ныне эксперт в области "гендерной криминологии", поддерживает связь после своего перехода. И теперь она объясняет, что изменения окончательные.

– Я прошла весь путь, Рэй, – улыбается она. – Хочешь посмотреть на мою киску? –Несмотря на более мягкий голос, эта грубоватая игривость напоминает Маквитти.

– Да, – отвечает Леннокс. Он тут же думает: "Ты все еще пытаешься проявить себя после того, как обосрался в том туннеле".

Лорен встает и отходит от окна. Когда она задирает платье, под которым нет трусиков, Ленноксу внезапно приходит на ум образ окровавленного обрубка гениталй Галливера с остатками сухожилий, но все, он видит, – это выбритое, идеально выглядящее влагалище.

– Она тугая, как гребаный барабан, – хвастается она.

– Вот тут я действительно верю тебе на слово, – невозмутимо заявляет Леннокс, а Лорен хихикает. – О чем-нибудь сожалеешь?

– Что раньше этого не сделала, – Она разглаживает платье и направляется к раковине, чтобы наполнить кофеварку. Они вспоминают старые времена, и он кое-что узнает о ее новой жизни. Она рассказывает о продолжающейся борьбе с алкоголем. – Это та часть наследства Джима, с которой мне действительно надо быть начеку. Гены нельзя пересадить.

По какой-то причине Ленноксу на ум приходят слова Стюарта, и он спрашивает Лорен, помнит ли она Норри Эрскина.

– Это же тот комик? – неуверенно говорит она. – Напарник Гиллмана?

– Да, было дело, – Леннокс морщится, отхлебнув кофе. Еще одна страсть Маквитти, которую сохранила Лорен, – это любовь к крепкому кофе. Он вставляет, как дорожка кокаина.

Она смотрит на Леннокса, приподняв бровь, и спрашивает:

– Итак, если бы я могла тебе как-то услужить, Рэй, чего бы ты от меня хотел?

Леннокс смеется, хотя ему и немного не по себе. Маквитти был мастером говорить двусмысленности; Лорен все же немного грубовата. Он спрашивает ее о Ричи Галливере.

– Я совсем не удивлена, – Лорен откидывается на стуле. Берет кружку и отхлебывает кофе. – Галливер просто кусок дерьма. Он настоящий трансфоб. Он смог убедить общество, что быть чокнутым экстремистом нормально, и своими бредовыми выступлениями он нанес неизмеримый ущерб нашему движению, – И теперь она говорит очень серьезно. – Да, среди нас есть обманутые женоненавистники и нарциссы, которые примазались к нашему делу. Эти токсичные мужчины – наши враги, точно так же, как они враги всех других женщин. Такие, как они и Галливер, подпитывают друг друга. Он несет ответственность за множество несчастий, вызванных его полными ненависти речами. Я приписываю три смерти непосредственно его проповедям, пробуждающим в толпе зверя.

– Кто-то провел над ним гораздо менее деликатную операцию по смене пола, чем та, которой подверглась ты.

Лорен выглядит озадаченной и хмурит брови, что не так то легко, думается Ленноксу, учитывая вливания ботокса.

– То тело в Лите... это был он?

– Да. Его связали, кастрировали и оставили истекать кровью.

– Ни хрена себе... – ахает Лорен, в затем берет себя в руки. – Не буду врать, Рэй, часть меня думает: "Что посеешь, то и пожнешь", но нашему движению не стоит быть связанным с таким насилием...

Пока Лорен продолжает говорить, Леннокс понимает, как мало он знает. Все эти термины типа "радикальный антитранс-феминизм" и "цисгендер" для него бессмысленны и не представляют особого интереса. Он плохо понимает разницу между полом и гендером. Краткий телефонный инструктаж от Драммонд, которая в курсе таких вопросов, выставил все более упрощенно, чем оно, видимо, обстоит на самом деле. Пол является биологическим понятием, в то время как гендер – это культурная конструкция, связанная с нашими чувствами и убеждениями относительно пола, которая при этом еще и постоянно изменяется. Мир становится все более сложным. Он решает, что нужно бы узнать побольше.

По крайней мере, с извращенцами, насилующими детишек, ты всегда знаешь, на чьей стороне: с добром против зла.

– Вы с Галливером когда-нибудь общались лично?

– Он выступал в кампусе две недели назад. Это было одно из тех мероприятий, якобы посвященных "свободе слова", где оскорбления и провокации маскируются под право высказывать свое мнение. Я согласилась, потому что не хотела открыто ему отказывать. Ну, мы и поспорили, если можно это так назвать. Закончилось все не очень хорошо. Не сошлись, так сказать, во мнениях. Пришлось вызывать наших друзей в синей форме, – Взгляд Лорен становится более напряженным. – Но ты же сам знаешь, Рэй. Мы оба знаем, что тот, кто публично осуждал Галливера, будет менее всего интересен для вашего расследования.

Леннокс понимает, что это правда, и даже собирается извиниться за неискренность, уже почти готовый проявить уважение к Лорен и сказать ей, что он изо всех сил пытается связать ее с Джимом Маквитти, когда раздается громкий стук в дверь.

В комнату врывается высокий, мускулистый молодой человек, но только одетый в синее платье. Он задыхается от ярости. У него большой крючковатый нос и длинные волнистые каштановые волосы, которые, похоже, завивали старинными щипцами, модными еще в восьмидесятые годы. На его лице, несмотря на густой слой тонального крема, заметен длинный шрам. На толстой шее – шифоновый шарф, а мускулистые запястья украшены разноцветными браслетами. Он смотрит на Леннокса с агрессивным недоверием.

– О, привет, Гейл, – говорит Лорен. – Рэй, это Гейл, наш студент и опора нашей группы "Без платформы".

Гейл продолжает враждебно смотреть на Леннокса, который думает, что этому парню для успешной смены пола потребовалось бы серьезно поработать над поведением, иначе женственности ему не видать. Когда он переводит взгляд с Леннокса на Лорен, кажется, что та слегка напугана. Леннокса это настораживает: Джима Маквитти всегда сложно было испугать.

– Нужно поговорить, – заявляет Гейл, уперев руки в бока и не сводя немигающего взгляда с Лорен.

Лорен, оставаясь невозмутимой, смотрит на часы.

– Давай через полчасика, хорошо?

Коротко кивнув, Гейл молча уходит.

– В наши дни студенты довольно избалованные, – замечает Лорен. — А я склонна им потакать. У большинства из них и так ничего нет, кроме долгов и психологических проблем. В настоящее время они у меня пишут дипломы о транс-самоопределении и социальной справедливости. Это не так-то просто.

– Могу себе представить, – говорит Леннокс, вставая и благодаря Лорен за уделенное время. – Пришли мне обычное электронное письмо с описанием твоего алиби, – говорит он, а потом вспоминает о том, как сам способствовал разрыву тайных отношений между Галливером и Грэмом Корнеллом, в то время подозреваемым в убийстве Бритни Хэмил, которое совершил Кондитер. – а я над своим поработаю. Учитывая мою предысторию с покойным, в числе подозреваемых скорее окажусь я, а не ты, – Леннокс улыбается, оставляя своего бывшего и нового друга, и едет обратно в Эдинбург.

6

Если и есть что-то, что мы действительно умеем делать, так это сбор информации. На протяжении всей нашей совместной работы мы постоянно уделяли этому очень много внимания. Мы потратили чертовски много времени и усилий на планирование первого проекта.

Я спрятался в большом встроенном шкафу для белья в ванной комнате номера в отеле. Она выбрала это место не только из-за этого предмета мебели, но и из-за ремонтных работ, которые проводились в коридоре. Со своей обычной неловкостью я включил запись на телефоне.

Она просто гений. Эта ее идея с венецианской маской была очень удачной. Признаюсь, мне это сначала показалось слишком театральным, а потом я забеспокоился, что у нее ничего не получится, но она была невозмутима. Узнал бы он ее без маски? Кто его знает. Но она была права в том, что нельзя полагаться на случай.

И она была права, когда сказала, что в условиях высокой температуры мужские гениталии можно удалить очень легко.

Ну, или почти без проблем. Ему удалось вырваться. Мистер Голубые Глазки смог удрать. Но не полностью.

Я смотрел, как он залезает с ней в горячую ванну с пеной; очки он так и не снял, и они запотели, скрывая от меня его глаза. Он все жаловался, морщась, пока опускал свое жирное тело в воду. Оно так контрастировало с ее гладкой кожей, когда она погружалась в ванну, а пузырьки покрывали соски ее идеальных грудей, прямо как на кадре из мягкого порно. Если бы ставки не были так высоки и мне не нужно было бы все это снимать (сохранить для истории), клянусь, я бы сам там начал дрочить. Думаю, что она тоже была сильно возбуждена происходящим, хотя, может быть, это просто мое воображение.

– Я люблю погорячее, – сказала она ему, протягивая свою крепкую руку к его члену. – Нет времени мерзнуть.

Он слегка вздохнул, тыльной стороной ладони протирая запотевшие линзы, и даже сквозь щель между деревянными планками двери я увидел, как его голубые глаза закатились, а брови выгнулись дугой над оправой очков.

В другой руке у нее был длинный острый нож, которое она прятала под слоем пены. Было абсолютным наслаждением наблюдать за выражением его лица, в котором удивление и любопытство перешли в недоверие, а затем в ужас, когда вода стала красной...

Она это сделала! По крайней мере, я так думал.

Он вскочил, согнувшись, и заорал, крепко прижимая к себе член и яйца, а кровь лилась в ванну. Я понял, что она не смогла полностью их отрезать, а он выпрыгнул из ванны, все еще придерживая свое хозяйство руками, и выбежал из комнаты!

Вот на это мы не рассчитывали!

Она тоже тут же выскочила и завернулась в полотенце, рванувшись в соседнюю комнату, чтобы переодеться: короткое платье, а сверху длинное черное пальто. Пока я вылезал из шкафа, она быстро вернулась, убрав туфли на каблуках в сумку и заменив их лодочками.

– Дай мне одну минуту, – сказала она, все еще не снимая маску.

Я оцепенел, разрываясь между желанием отомстить, ринуться за ним и довести дело до конца, и страхом, что нас схватят. Я не дал ей и тридцати секунд, а потом запаниковал и последовал за ней на улицу, отодвинув пластиковую пленку, повешенную в коридоре ремонтниками. Когда я спустился по пожарной лестнице в вестибюль, там царил хаос, и ее нигде не было видно. Кровавый след тянулся от лифта к стойке регистрации, где он повалился на пол. Перепуганные гости и персонал отеля метались вокруг, а несколько человек столпились вокруг него.

Они вызвали скорую помощь, но, как мы и ожидали, он не стал звонить в полицию. Его люди быстро прибыли на место. Они были профессионалами: паника читалась только в их бегающих глазах, пока они укладывали его на носилки, а тот, кто, как я предполагал, был врачом, перевязывал его пах, чтобы предотвратить дальнейшую потерю крови. Конечно, полиция тоже приехала, но к тому времени я, как и она, уже ускользнул.

Что бы ни случилось с нами дальше, этот первый раз я никогда не забуду. Жаль только, что нам не удалось унести его хозяйство. Да, Ричи Галливер, возможно, и был первой главой, но Кристофер Пиггот-Уилкинс стал действительно хорошим прологом. Я так долго этого ждал.

7

Утром по пустой дороге Ленноксу не потребовалось много времени, чтобы добраться до Стерлинга. Возвращаться в час пик, да еще и на взводе от выпитого с Лорен кофе, не так-то просто, особенно когда из динамика доносится пронзительный голос Перри Мортимера по кличке "Пискун".

Нападение проститутки в венецианской маске, почти что кастрировавшей лондонского "бизнесмена", представляется Ленноксу очень интересным. Практически все, что он знает об этом, – это то, что дело было в отеле "Савой". Истории о неизвестном голом мужчине, который с криком выбежал в вестибюль, зажимая гениталии и заливая все кровью, хлещущей сквозь пальцы, попали в некоторые таблоиды. Но на следующий день продолжений не последовало, и больше об этом упоминаний не было. Только настоящее богатство и власть могут купить такую внезапную незаинтересованность прессы. В Британии существует два уровня правосудия. Деньги и связи служат для того, чтобы держать сотрудников правоохранительных органов подальше от ваших дел. Как полицейский, Леннокс знает, что на этом уровне всегда следует вести себя посдержаннее.

Его всегда интересовали лица из высших эшелонов власти, совершавшие преступления на сексуальной почве. Британия, по сути, страна педофилов: юные тела рассматриваются как желанная награда для богатых извращенцев, которых нужно защищать любой ценой. В поисках информации Леннокс позвонил Мортимеру, своему знакомому в столичной полиции.

– Кто же именно стал жертвой, этот так называемый бизнесмен?

– Мы не можем разглашать эту информацию, Рэй, – предсказуемо отвечает ему Мортимер, жизнерадостный мужик, с которым Леннокс не раз встречался на обучении. Он догадывается, что нелестное прозвище его коллеги в этот раз не стоит упоминать. Поэтому он сознательно зовет его Перри. Раньше это помогало добывать нужную информацию.

– Ну же, Перри, скажи мне хоть что-нибудь, дружище!

На пару секунд в крошечном динамике повисает тишина, прежде чем высокий голос Мортимера произносит:

– Ты знаешь, что это важная шишка, Рэй, это само собой разумеется. Даже не пытайся выведать у меня, идет ли речь о политике, корпорациях, королевской семье или шоу-бизнесе. Тут все серьезно.

– Кто возглавляет расследование?

– Они назначили парня по имени Фил Барнард, но он ушел на больничный, и дело никому не передали. Они долго тянули с назначением кого-то еще, но, по слухам, сейчас снова об этом думают; очевидно, что ваш случай вызвал новый интерес...

– Ты серьезно? Ни хрена не делали две недели, пока их уже и след простыл? Ну это ни в какие ворота!

Молчание Мортимера красноречивее любых слов.

– Ладно, – Леннокс обнаруживает, что вдавливает в пол педаль газа. – Есть какая-нибудь информация о том, кого они назначат?

– Пока нет, – отвечает Пискун. – Сообщу, как только узнаю.

– Еще что-нибудь знаешь?

– Немного, приятель, – пронзительный голос вонзается в барабанные перепонки Леннокса. – Только то, что это была она, хотя он не видел ее лица, так как на ней была маска. Это все, что удалось узнать у жертвы. Видеокамеры на первом этаже были отключены из-за техобслуживания. На пятом этаже, где все и случилось, проводились ремонтные работы, поэтому преступника не было видно из-за пластиковой ширмы, которую повесили рабочие.

– То есть у нее была внутренняя информация. А можно запись посмотреть?

– Рэй, пойми, я ее сам не могу увидеть, а не то что передать кому-то. Тебе нужно разговаривать с тем, кто ведет расследование. Как я уже сказал, я тебе сразу сообщу, как только узнаю, кто это. Я тебе уже на лишение пенсии наговорил, так что, ради Бога, прекрати, пока меня вообще не уволили!