Дневник, 2006 год

1 октября

1 октября, воскресенье. Абсолютно точно установилась моя технология подготовки к семинару. Если тексты учеников не самые большие, то надо их читать не в среду, четверг или пятницу, а начинать в субботу, воскресенье. До этого ты их рассматриваешь, предвкушаешь, вспоминаешь студента и — «предвидишь». Это как бы расчистка и активизация главного твоего оружия — подсознания. Почему тексты надо читать в субботу и воскресенье? Они лучше запомнятся, усвоятся, так полное знание их можно донести до вторника. Потом, когда тексты прочитаны, два дня продолжается другая работа: как лучше все скомпоновать, какие еще привлечь к семинару материалы, что рассказать, что вспомнить.

Утром заканчивал вперемешку читать Барнса и работы двух своих студентов, Андрея Колногорова и Веры Матвеевой. Рассказы Андрея читал и раньше — их хоть сейчас ставь на диплом. Первый в подборке называется «Паровоз Платонова». Здесь, как и у Каротеева, точное указание на привязанность, на стилистику, хотя содержание шире — вплоть до мистики. Это, если за годы учебы не сопьется, будущий классик. У Веры, которая учится не на бюджете, положение более сложное: есть какая-та социальность, напор, есть точные наблюдения, ирония, но весь текст неровен и очень разбалансирован, а главное — пока не наработан вкус, а природного, от рождения родители не наградили. Ее рассказ называется «Папина дочка». На первом семинаре, когда все знакомились друг с другом, она сказала, что дочь богатых родителей, но вроде бы сейчас уже не таких богатых. Возможно, рассказ, написан по автобиографическим ходам, ситуация там похожая. Не забыть бы на занятия принести выписки о мате.

Утром же почти закончил Барнса. Как это справедливо: литература должна быть увлекательной. Я даже не могу понять, почему с такой жадностью, как корова весной свежие цветочки, я проглатываю эти тексты. С.П. правильно заметил, что по взгляду на жизнь, по творческой манере это похоже на мое писание. Здесь тоже в расход идет все, что попадается на глаза и давно продумано. Но Барнс, конечно, изящнее, филологичнее, он пишет средний класс, жизнь устоявшуюся и полную привычных культурных стереотипов. Тем не менее, по моей теме вытащил одно соображение.

«Да-да, так вернее: жизнь склоняется, идет под уклон… А тут брезжит еще одно значеие: уклонятся, ускользать. «Теперь я вижу, что всегда боялся жизни», однажды прзнлся Флобер. Свойственно ли это всем писателям? И является ли обязательным условием: то есть, чтобы стать пиателем, нужно в определенном смыле уклоняться от жизни? Или так: человек ровно в той мере писатель, в какой он способен уклоняться от жизни?»

Это невероятно справедливо. Вот почему хорошо быть богатым. Иметь, как у Пруста, родителей фабрикантов, как Толстой владеть Ясной Поляной, располагать, как многие из детей, какими-нибудь сотками в Пределкино, или начинать с драматургической макулатуры.

Вечером досматривал «Парфюмера», все время думая: какие же в этом сочинении есть литературные достоинства? Первую половину этого разрекламированного фильма я видел еще на даче. Отношение сложное, фильм — нечто между умным и коммерческим. Меня, как всегда, захватывает эпоха, технология приготовления духов и пр. Философия же лежит не очень глубоко. Когда много лет назад я читал роман в «Иностранке», он мне не показался шедевром. С.П. говорит, что роман изумительный. Перечитаю, если не забуду.

В мой почтовый ящик Ашот положил вырезку из «Коммерсанта» — интервью американского писателя Джона Ирвинга. Здесь кусочек темы, интересующей меня — художественная и документальная литература сегодня.

«— Вы не раз утверждали, что самое ценное в ваших романах — это то, что является плодом вашего воображения. А ведь очень многие писатели сегодня насыщают свои книги реальными событиями и узнаваемыми персонажами.

— Никто не отрицает, что события собственной биографии — источник вдохновения любого мастера. Но сегодня они из источника превратились в материал и перекочевывают в книги практически непереработанными. Возможно, это явление стало массовым потому, что теперь огромное количество журналистов взялись писать романы, а единственный доступный им вид прозы — это нон-фикшн. Ведь это совсем не просто — взять и выдумать из головы огромное количество персонажей и событий. Кроме того сейчас на книжный рынок выплеснулось огромное количество мемуаров, и средства массовой информации набросились на них с каким-то нездоровым интересом. Дело не в каком-то особом интересе сегодняшних авторов к описаниям реальных событий, дело в том, что сегодняшнее медиа с неестественной силой увлечены деталями жизни частных людей».

2 октября, понедельник. Осуществилась мечта идиота! Сегодня вывел свои книги, стоящие в коридоре на закрытых стеллажах, из заточения. Все лето раздумывал, торговался и, наконец, неделю назад решился: заказал новые стеклянные раздвигающиеся двери. Стоит это, на мой счет, баснословных денег, чуть ли не три тысячи долларов. Рабочие на руках подняли тяжелые стеклянные панели на пятый этаж. Постепенно прихожая преображалась. Что может быть красивее и наряднее книг. Это, кроме того, живые и естественные декорации нашего существования. Но книги, спрятанные в шкафах, книги, которые не на виду, корешки которых не попадают ежеминутно в поле зрения — это неработающие книги. Потом я вообще люблю атмосферу стройки, созидание, возникновение из деталей нового. Получилось замечательно, теперь осталось все расставить по некоторому порядку. Как я в нем разбираюсь. Но это, видимо, довольно обычная черта поведения работающего со словом и мыслью человека. Дальше приведу цитату. Оправданность ее заключается лишь в том, что отыскал я ее сегодня, пока двое пожилых рабочих трудились в квартире. Но какой у них был инструмент!

Собственно, за письменный стол я сел еще утром. Две причины: во-первых, дневник, а во-вторых, я теперь, не в пример прежним годам, больше готовлюсь к семинарам. Дневник всегда дополняется за предыдущий день, вписываются цитаты, уточняются формулировки, а что касается семинара, то у меня перед глазами стоит целая не разобранная коробка с цитатами. Эту цитату, повинуясь какому-то внутреннему голосу, я выписал из Фаулза. «Кротовые норы» я читал по совету Нины Павловны. Сейчас, встретившись с цитатой о книгах, думаю, что хорошо бы кое-что добавить во «Власть слова» или в ту новую книгу, которую обязательно напишу для «Дрофы».

«Всю жизнь я собирают старые книги, и теперь они могли бы составить небольшую библиотеку. Запомнить, где что находится, выше моих сил, хотя каким-то загадочным образом я прекрасно помню обо всем, что у меня где-то имеется. Мне надо бы ввести какую-то разумную систему, чтобы беспрепятственно подходить к нужной полке в нужном случае, вместо того чтобы заниматься частыми и раздражающе бесплодными поисками».

Я полагаю, что мои новые шкафы это тоже попытка найти систему, но знаю, что все останется по-прежнему. На столе гора бумаг и стопки книг — чтобы все было на глазах, газеты на кресле, работы учеников на диване, где раньше жила собака. Дня не проходит, чтобы я о собаке не вспомнил.

Вечером передали о прекращении почтового, воздушного и железнодорожного сообщения с Грузией. В «Труде» вчера была заметка об одиннадцати ворах в законе, которые недавно собирались на сходку в Москве. Однако уже сегодня утром, наших военных, сидящих в Тбилисском узилище, отпустили. Все наши политические деятели выступили, оговорившись, что все они любят грузинский народ. Я тоже абстрактно люблю грузинский народ. Но я ненавижу чванливых молодых грузин, которые, ковыряя в зубах, рассматривают как надоевшую добычу русских женщин на пляжах, которые пренебрежительно разговаривают со слабыми на улицах, которые наглы и беззастенчивы на базарах.

3 октября, вторник. Просто хоть не приезжай в институт, обязательно случится какая-нибудь гадость. Тарасов собирается в Италию на некую-то конференцию, связанную то ли с языком, то ли с литературой. Еще в прошлый вторник встретил Евг. Солоновича во дворе. Но только теперь понял, его как бы извиняющуюся интонацию, тогда я деталей не знал. Вот, дескать, едем в Италию уже без вас. Интонация была правильная, потому что все, связанное с итальянским языком, с итальянскими связями, начинал именно я. И Евг. Мих. это прекрасно и отчетливо понимал. Его слова я тогда пропустил мимо ушей, даже как бы успокоил Солоновича: едут вдвоем с ректором, это естественно и нормально. Но оказалось, что Тарасов берет с собою еще Варламова и Королева. Его сокровенные желания мне понятны, как понятно, чего он хотел бы в будущем. Притом я знаю, что этого, при всей ловкости, не получится, — не хватит внутреннего потенциала и не тот жанр. Почувствовал себя уязвленным, в сознании замаячило легкое словцо «непорядочность». Догадываюсь, заложником каких сил и обещаний стал уважаемый БНТ. И печатая, если это случится, эту часть дневника я и не подумаю сделать купюры. Ни с кем я не хочу воевать, но никого и не стану щадить, спасая чужую репутацию.

В пятницу, как мне рассказали, но я и об это знал, состоялось чествование наверху в зале защиты дипломных работ В.П. Смирнова. По этому поводу Литгазета дала крошечную заметочку, в которой перечислены все заслуги дорогого профессора. Чувствуется, что натягивали, как только могли. Я бы об этом и не вспомнил, если бы утром в понедельник Надежда Васильевна не потребовала, чтобы я вписал все, связанное с моей общественной и научно-исследовательной работой за год в мой листок нагрузки. Это требуют от всех работников кафедры. Я сначала растерялся и чего-то написал о защищенной диссертации, но потом, когда взял листок Галины Ивановны Седых, понял, как надо писать о себе.

Но к дню рождения В.П. Наибольшей сенсацией было появление Гали Низовой и Вас. Вас. Калугина. Их встретили аплодисментами. Калугин, конечно, никогда не узнает, что несколько лет назад, когда уезжал за границу Сиромаха, я уже предлагал взять его к нам на работу, однако все наши «соротники» по кафедре запротивились: «Вы-то, Сергей Николаевич, со своей добротой его простили, а мы простить его не можем». У В.П. кто-то провокационно спросил, пригласил ли он С.Н. На что В.П. с присущей ему рисовкой ответил: «Приглашены только мои друзья». Здесь же был и Е.Ю.Сидоров, которого В.П. так мило во время моих выборов называл Сидорини. Лев Иванович на этот день рождения не пришел. После нашего с ним разговора?

До начала семинара успел съездить в резиденцию посла Германии на прием по случаю дня Воссоединения. Приехал рано, но залы уже были полны. Грустно втал возле камина, ожидая только одного человека, ради которого и приехал. Думал, что она уже и не появится, но вдруг она появилась. Так хорошо, но маловато поговорили, зато вместе пошли поесть в шатер, в сад. В посольстве Германии все же лучшая в Москве кормежка.

Здесь отвлекусь и вспомню, что я за этот день ел. Утром пришла бабушка Кати Поляковой и принесла горячую пиццу, которую уложила на стол Н.В., и мне — цветы. (Тем не менее, и несмотря ни на что, я сказал, что никакого диплома у девочки не будет, пока она не обсудится на семинаре. Диплом это особая вещь, особое состояние студента и никакие отличные оценки по другим предметам здесь не помогут.) Итак, была съедена, вернее попробована пицца. Но до этого еще дома, фасоль с помидорами и луком и пшенная каша. (Не повторяю ли я здесь гастрономию и стилистику романа Мердок «Море, море»?) Потом с двумя сумками еды и напитков пришел Толя Королев: он решил обмыть свою премию. Спросил меня, не с моей ли подачи БНТ посылает его в Италию, я сказал, что нет. Свою реплику о других институтских претендентах на премию я пропускаю. Из Толиной корзинки я съел два кусочка пахлавы.

Теперь пора возвратиться в шатер, где поят белым и красным вином и замечательным немецким пивом. Последнее не по моей части, потому что впереди у меня семинар. На моей тарелке оказались две жареные сосиски, большой ломоть замечательного колбасного фарша, большой кусок горячегосвиного окорока, который тут же, задрав корочку, нарезал умелец-повар. Особые слова надо сказать о замечательной негорькой горчице.

За разговорами о смысле жизни и новых работах у каждого, мы это съели. Мелькали какие-то знакомые и смутно знакомые люди. Пробежал мимо с искательным выражением лица, полной тарелкой и большим стаканом пива наш, по болезни находящийся в отпуске, преподаватель Анатолий Игнатьевич Приставкин. Ему, старому пенсионеру, как и мне, надо поддерживать отношения. Понимаю.

Чтобы не касаться темы романа Мердок, вспомню: вечером, заехав после семинара к Юре Авдееву, съел несколько долек шоколада, две порции чечевицы с луком, поджаренным на сливочном масле, большой кусок макового торта, — ел такой впервые в жизни, — и выпил большую бульонную чашку красного чая. Приехав, домой в десять часов съел еще и два сочный ломоть куска арбуза.

Особе слово следует сказать о двух порциях десерта.

После того, как мы с Нэлей Васильевной закусили свиной ногой, а времени до начала моего семинара уже оставалось совсем немного, мы поднялись в большой парадный зал, где еще раньше я приметил стол с потрясающими немецкими десертами. Крем с тонким, как папиросная бумага, кусочком груши, — это восторг! Что, чего описывать — это неописуемое, да интересно читать, — интересно попробовать! С большим аппетитом опустошил вазочку с этим кремом и даже, признаюсь, две съел.

Поднимаясь в зал, как раз возле стола с десертом, встретили мы двоих — знаменитого политика Александра Шохина и моего почти коллегу — заместителя министра культуры Анатолия Назирова. Я представил им Нэлю Васильевну как знаменитого философа — это не комплиментарно, это справедливо, и мы о чем-то светски поболтали. И вот на какую-то реплику Шохина, кажется, он сказал, что был рад познакомиться, Нэли Васильевна вдруг ясно, холодно и определенно ответила: так уж и рад, вы даже не взглянули на меня, потому что я вам не нужна. Как-то эта ситуация затерлась, мы разошлись и уже за кремом, к которому мы приступили, она призналась, что давно хотела сказать это кому-нибудь из наших чиновников. Подвернулся Шохин. Потом она спросила: вы заметили, когда вас встречал посол, он глядел на вас, смотрел вам в глаза?..

Семинар прошел хорошо, Из цитат, которые я постоянно извлекаю из своего собрания, опять прочел из Фаулза: «Не знаю, что хуже — обладать словом и иметь идеи или наоборот. Думаю, все-таки первое хуже».

4 октября, среда. Традиционный день здоровья: утро посвятил бане. В три часа, на минуточку забежав домой, пошел к П.А.Николаеву. Он в это время занимается со студентами, а я всегда хотел у кого-нибудь поучиться. Да и не был у него с начала лета, соскучился, а потом могло создаться впечатление, будто захожу, лишь когда мне что-нибудь надо. У Николаева сидел один паренек, который пишет диссертацию на тему — западная рефлексия в романах Тургенева. Стали говорить, такое невероятное удовольствие и от чужих мыслей и от того, когда в столкновении, возникают собственные. Это такое удовольствие — чистый мыслительный процесс. Тургенев — первый знаменитый на западе русский писатель. Говорили о двойственности положения: где писатель, где агент русского государства? С одной стороны эстет и романтик, влюбленный в оперную примадонну, с другой — аналитик общественного мнения.

Умерла Наталья Шахалова, директор Литературного музея, мне Ашот положил в почтовый ящик некролог из «Коммерсанта». Я знал ее, энергичная и решительная. Оказывается, она была одной из ближайших подруг П.А… Я стал для него вестником ее смерти. П.А. рассказал поразительную историю, как, будучи студентом и когда у него родился сын, искал для него молоко. Я подумал, что надо бы завести папочку с рассказами П.А., но у меня столько планов и так мало сил.

Ира накормила обедом, меня радует, что она немножко помолодела.

Самое значительное в этом дне — это некий рейд по московской грузинской мафии. Об этом передало телевидение. Я невольно вспомнил об одном моем знакомом писателе грузине, у которого я был в гостях. Уверен, хотя бы — надеюсь, что его бизнес абсолютно чистый. Пресса, как будто бы ей кто-то снял повязку со рта, вдруг заговорила о большом числе воров в законе — выходцев из Грузии, о невероятном количестве грузин, проживающих в Москве, о грузинском землячестве. Землячество посмотрели, его помещение превращено в общежитие: грязь, койки впритык, немытая посуда. Все это в центре Москвы. Из семидесяти тысяч грузин, недавно прибывших в Россию, зарегистрировано, а значит, платят налоги, только 20. Но самое интересное, это закрытие знаменитого огромного казино «Голден палас» в центре Москвы у Белорусского вокзала. Показали десант ОМОНа, рассказали об отсутствии необходимых бумаг, разрешений. Практически очень крупное московское государственное воровство. Здесь есть масса возможностей порассуждать, но такого быть не могло бы, если бы этого в свое время не захотела власть — и московская, и центральная.

5 октября, четверг. Все утро мужественно сидел дома и работал над романом. С одной стороны не могу писать, пока нет выхоженного и увиденного эпизода; с другой, уже за столом нападает ворох слов, и они сами начинают сроиться, дополняя и уточняя ранее придуманное. Что мука и вода, а что дрожжи — не знаю. В предыдущую придумку с клоунами пришлось укладывать еще и пантомиму. Но, наверное, если бы не было сильнейшего раздражения с поездкой в Италию, я бы так ловко этого эпизода не закончил. В три часа пошел в большое путешествие по магазинам в поисках ботинок. Обошел весь Ленинский и побывал в «Москве». Если сравнить с советским временем — то народа мало, но товара, и дорогого, и хорошего, значительно больше. Хотел присмотреть себе какой-нибудь костюм, но даже среди дорогих ничего для меня подходящего так и не нашел.

Часов с четырех принялся читать проект дипломной работы Жени Ильина, которого я люблю и которому симпатизирую. Первый рассказ — замечательный «Гагарин», с которым он поступал. Потом — много, и не хуже по стилю, по языку и доброте отношения к людям, но без так волнующего меня социального замеса. Было видно, как с совершенствованием языка пропадает внимание к человеку и писатель сосредотачивается на себе. Даже талантливо писать дачу, любовь, юность, летние ночи и костры, печаль, первые звезды легче, по себе знаю, чем существующую вокруг нас жизнь. В каком-то смысле, несмотря на мою к нему любовь, Женя меня разочаровал. Я всегда держал его рядом с таким же милым балбесом, как Игорь Каверин. Они, кстати, оба футболисты и прекрасно бьют по мячу. Но здесь, похоже, Женя проиграл. Много думал о структуре будущего диплома, что располагать и как все переделывать, материал-то есть.

Похоже, русскому народу надо до земли поклониться Михаилу Саакашвили. Он довел ситуацию до предела и, видимо, очень сильно уязвил лично Путина, вот и начались грузинские проверки. Встречаются поразительные дела, непонятно только, каким образом все это, мирно существуя, много лет, вдруг в одночасье вскрывается. Находятся приличествующие обстоятельства, находится даже воля что-то узнать и решить.

Будто бы внезапно у власти открылись глаза. Уже не только грузины и их казино, Путин заговорил о рынках, куда обычный производитель не пробьется, все скуплено, все приносит доход криминальным хозяевам. Президентом было даже произнесено даже слово «беспредел». Но Путин ли это говорит, отвлекшись от своих блистательных международных дел, или близкие выборы?

Давно с таким интересом не смотрел «Культурную революцию». О презумпции невиновности, нужна ли она в наше время. Спорили адвокат Астахов и писатель Веллер. Это был тот редкий случай, когда мне нравилась аргументация обоих спорщиков и ни один из них меня не раздражал. Веллер говорил о народе, как творце закона. Примеры приблизительно такие: все знают, кто жулик и взять его не могут. Говорил о нашем суде, неправом по своей сути, о возможности богатого запутать в суде бедного. Астахов был академичен и мил. Насколько Астахов искренне и глубже, чем адвокат Кучерена, который не слазит с телеэкрана. «Социальная опасность исходит сегодня от тех, в чьих руках закон» — Веллер о власти. Нашей. С ним, естественно, не могли согласиться Э.Тополь, Т.Сотникова, М.Арбатова.

Во время заседания РАО звонил из Ленинграда Некрасов, директор Державинского и Пушкинского музеев, приглашал приехать на литературный вечер, о котором с ним договаривались. Я и Максим; я согласился.

6 октября, пятница. Из дома уехал, еще не было девяти. Теперь у меня два семинара и пятницу я сделал присутственным днем. Мелкие дела по кафедре, телефоны. В отпуск ушел ректор и, значит, никого на работ нет. Единственное утешение: появился специально приехал для меня Максим, который еще не отгулял отпуск, и перевел в компьютерную версию несколько страниц дневника и надиктованный мною ранее текст о «Женитьбе Белугина». Вечером, уже дома, я эти тексты упрятал в дневник.

Днем тихо и мирно прошло заседание президиума Авторского Совета в РАО. Были: Эшпай, Антонов, Слободкин, Матецкий, Пахмутова, Вера Федотова, В. Вольский, А.Клевицкий, … Еще больше, чем присутствующих, было доверенностей. Ощущение, что кто-то все время боится переворота и запасается «союзными» голосами. Это все проходит мимо меня, я только фиксирую. Расклад доверенностей очень занятен и выявляет или «дающую руку», или «лагерь». Неизменно Миша Рощин дает доверенность Вере Федотовой, Бриль — Паше Слободкину, Макаревич — Матецкому.

Главный вопрос — дом, из которого разные силы стараются Общество выселить. Самое важное здесь — «строительное пятно». Если дом снести и на его месте построить высоточку или торговый центр, то деньги получатся огромные. Россия помешалась на деньгах, мне кажется, такого цинизма нет даже в Америке. Судя по тому, что говорилось С.С. Федотовым, наш председатель правления сделал здесь многое. Сумели даже через Примакова передать Путину письмо. Ничего кардинального, правда, не добились. Цель единственная: заставить Минимущество передать здание в оперативное управление. Пока, правда, торги, которыми грозились, отодвинуты до 1-го декабря. Чиновник силен и талантливо во имя собственной выгоды пренебрегает не только общегосударственными интересами, но и волей начальства. Мне-то подобное знакомо, я тоже с энтузиазмом в свое время писал письма всем вплоть до Путина. Правда, уповал больше на почту.

По этому вопросу: что делать дальше? — долго говорили. Мнения были разные, но все крутилось вокруг какого-то мистического и для России, и для русской литературы письма наверх. Письмо, кажется, придется писать мне вместе с Федотовым. Будет ли это открытое письмо общественности или открыто письмо Фрадкову, пока неизвестно. Дело нехитрое — напишем несколько вариантов, я уже думаю. Остальные вопросы были не так существенны.

Вел собрание А.Эшпай. Практически он передоверил процедуру Федотову. Последний был и докладчиком по всем вопросам. С.С. Федотов за последнее время сильно вырос. Речь его внятна, точна, продуманна. Он стал производить впечатление серьезного молодого специалиста, каковым и является, а не молодого человека, делающего стремительную карьеру. Он для меня некий образец современного молодого человека.

В четыре начал семинар.

7 октября, суббота. Я, как старая собака, стараюсь все время прилечь, затаится, превозмогаю себя, все жду, что станет полегче. Но лучше не станет, ни молодость, ни выносливость, ни силы не вернутся. Уехал из Москвы где-то в одиннадцатом часу. Сначала Витя вернулся из института, потом приехал с работы Серега. Подсадили по дороге С.П. с полной сумкой продуктов. Витя — за рулем, он ведет осторожно, уверенно и быстро. Как всегда по пути, заехали в «Перекресток», купили запасы на неделю. Магазин, несмотря на ночную пору, полон. Ощущение богатого равенства и раскрепощённости. Приехали в Обнинск около часа ночи, ужинали, потом ребята принялись смотреть в большой комнате фильмы, а я ушел в свою маленькую и быстро заснул.

Утром все как обычно: компьютер, собирал яблоки, копал морковку, вырыл немножко свеклы. Такая тьма работы, что я даже не могу опомниться. Надо еще читать работы на семинар.

8 октября, воскресенье. Утром, на свежую голову, читал рассказы Андрея Ковалева, нашего замечательного семинарского ирониста, чьи концертные выступления на семинарах мне так нравятся. Имеет оказывается, право, этот острый мальчик и понасмешничать над чужой прозой и поиронизировать. Его первый рассказ «Филипп» о городском дворнике вполне мог бы существовать в дипломной работе этого года. Старый влюбленный в молодую женщину дворник. Потом пошли истории про беспризорников. Сначала про некоего «необыкновенного мальчика» Витю, которого нашли в коробке и усыновили граждане Италии. Не «необыкновенный» оказался мальчик. Это о генетике. Потом о мальчике Вадике, который сбежал от папы и мамы и теперь, когда иногда возвращается в семью «на побывку», дружит только со своею крошечной, недавно родившейся сестрой. Это об отчуждении от семьи. Потом о Вике и Юре. Вика выдумала историю, будто она дочь очень богатых родителей, и что теперь с этой историей делать, не знает. Потом в подборке Андрея Ковалев идет серия из «пачек писем». «Пачка первая» — это история революция глазами «белых», письма из окопов в Париж и пр. И «Пачка вторая» — это переписка двух евреев из местечка, тоже революция. И белые и красные — все хороши. Как же молодые помешаны на истории! Это в наше время, по нашим учебникам она была как железная дорога Москва-Ленинград, без зигзагов и поворотов, по линейке, как ее начертал Николай Павлович, император. Так вот дальше у Андрюши рассказик «Здравствуй, бессонница!». Это сегодняшняя деревенская география, увиденная через пруд, в котором в 41-м утонула, провалившись под лед, рота немецких солдат. Потом описания еще двух прудов, двух кладбищ — и везде своя история. Потом идет «Сочинение ко дню защитника отечества» — инвалиды, старость, нищета. «В семье Матвея и Варвары не было телевизора, и поэтому не слышали они ни поздравлений президента, ни бравурных речей, произносимых с эстрады министром обороны и придворными генералами». Вот такая пошла молодежь.

Утром доправил и дописал статью про премьеру во МХАТе на Тверском — как всегда у меня, это о Татьяне Васильевне. Ничего с собой поделать не могу. Служу и восхищаюсь.

Вечером ездил в кинотеатр «Ролан» на Чистых прудах. Там смотрел фильм «Иллюзионист» — о фокуснике и маге, родившемся в еврейском местечке. Все очень мило и романтично, в духе времени, с историей, с показом Вены, императорского двора. Крепко завязанная интрига, которая вдруг разрешается очень неожиданно: фокусник-еврей всех обвел вокруг пальца. И не понятно — в назидание зрителям, или как порицание фокусников? Думаю.

9 октября, понедельник. Все утро звонил Федотову — когда примемся за открытое письмо президенту? Не дозвонился. Боролся с возникшим нездоровьем — пил терафлю, надел теплые носки. Потом принялся читать своего студента Марка Максимова (?). Начал с фантастического рассказа. Сначала мне показалось, что это такое же легкое письмо, как у Юры Глазова, но все не так просто. Марк пишет фантастику — скорее фантастическую антиутопию. Земля захвачена какими-то существами, новой породой людей, похожих на нацболов. От Юры Марка отличает напряженность местами оригинальной мысли. Правда, хочет он все сразу: и чтобы содержание было новым и язык необыкновенным. Рассказ называется «Мотыльковый шар». Дальше немного хуже, мешает стремление наскоро разобраться в русском патриотизме, в русской жизни, которая всегда у тонкого юноши вызывает сомнения и нарекания. С Юрой Глазовым я соединяю Марка не случайно. Мешает им обоим эта общность взглядов, идущая, видимо, от генетики. Юра на первых курсах тоже хотел захватить все и во всех жанрах.

Думаю о письме президенту, которое мне поручили написать на правлении РАО. Исхожу из того, что его должны подписать первые лица нашего искусства: Вишневская, Спиваков, Петров, Табаков, Григорович. Коллективная психология.

10 октября, вторник. Распорядок сложился давно: во вторник стараюсь приезжать на работу до 10 утра: на кафедре это горячий день, надо поговорить с одним-другим, ведь для любого руководителя (это я знаю еще по работе на радио) главное — общение с людьми, только так можно создать ту человеческо-этическую однородность, которая называется коллективом. Как всегда, ревностно (что скрывать — я отдал институту 25 лет жизни) наблюдаю за тем, что происходит. Министерство выделило нам три миллиона рублей. На них шикарно отремонтировали кабинет для декана — научного секретаря, а теперь наводят королевский блеск в бухгалтерии. Я бы, конечно, поступил по-другому и деньги не распылял, потому что знаю: не в порядке крыша на центральном здании, не в порядке крыша заочки, практически вышла из строя тепловая система коммуникаций. В этом году, когда летом промывали батареи, вода из них еле текла. Но ход мыслей радетелей за такой вид хозяйствования мне понятен, Привыкаю относиться к этому отстраненно и даже не впускать это в сознание, но жизнь подбрасывает все новые и новые факты. Думаю, Б.Н.Т. зря поддался на уговоры своего шофера и затонировал стекла своей новой машины. Деньги, конечно, небольшие, но слухов может вызвать много, и не лучших. Обычно так тонируют стекла или очень крупные начальники или бандюки.

В половине второго, как и всегда, состоялся семинар. Вообще день был поразительно длинным и тяжелым. Обсуждали Андрея Ковалева и Марка Семенова. Интересно сказал Карелин, что, дескать, наш Марк похож на Юру Глазова — из моего же семинара пятикурсников. Не ожидал, что в своей подборке, а там, как я уже писал, большой рассказ и много мелких материалов, Марк займется проблемой нацболов. Я думаю, что это — общественный психоз определенной части публики, они не могут не напоминать о себе, и напрасно. А у Марка еще желание подавать любое свое высказывание как высказывание классика. Но классика освящена не только формулой письма, но и его именем.

К 6 часам, предварительно сговорившись с СП., поехали к Н.П. Михальской. Недавно у нее был день рождения, и, по-моему, в любом возрасте, надо его отметить. Это мой оппонент, мой второй руководитель, человек, инициировавший мою научную работу; а эта работа, в свою очередь, раскрепостила меня в институте; у меня поубавился традиционный пиетет к нашей профессуре. Да и профессура, может быть, помельчала! По крайней мере, могу сказать: ребята, я ведь теперь тоже умею работать по-вашему, а вот умеете ли вы работать так, как работаю я? Мысль ясна, и нечего о ней трезвонить.

Нина Павловна уступила прежнюю квартиру, где я бывал, внуку, и переселилась на первый или второй этаж. Здесь сразу становится ясно: интеллигенция живет с единственной претензией — быть интеллигенцией и делать то, что хочет. В каждом уголке, в каждом предмете отражена история и собственная жизнь. И понимаешь вдруг, насколько эти старые шкафы, столы, тумбочки, этажерки, сохранившиеся от шквала времени, лучше, красивее, наряднее современной позолоченой мебельной мишуры.

Другой внук Н.П., в квартире которого она сейчас живет, — биолог. Над шкафом отгорожен вольер, где иногда обитают какие-то тропические птицы; есть аквариум; говорящий по-русски и по-английски попугай живет на кухне. Все эти непередаваемые детали московского быта носят название жизни внутренней.

Мы замечательно посидели у стола. Пришла Анна Константиновна, разложила салфетки, поставила чашки, и обычный московский ужин стал парадным — будто вернулось старинное, довоенное время: сыр, ветчина, крепкий чай, замечательно! Меня поразил учебник английской литературы, новое издание которого показала Н.П… Я позавидовал английско-русской филологии: как всё точно, определенно и ясно. Ну, хорошо, теперь (возвращаюсь к учебнику Нины Павловны): древние времена, XIX век, все уже отстоялось; но ведь и русская филология отфильтровала собственное сознание, выявила приоритеты и выделила XX век. В английской литературе XX век кончается Питером Акройдом, и этому можно позавидовать. Но кем заканчивается XX век русской литературы? Сорокиным, Искандером, Шишкиным, Лимоновым или Поляковым?

Поговорили о новой книге Нины Павловны, которую нужно обязательно сделать. Если мне не удастся убедить «Дрофу» открыть серию и напечатать «профессорские мемуары», придется издавать за собственный счет.

На этом день не закончился. Машину я оставил в институте, и когда мы шли с СП. к метро, как всегда последнее время при ходьбе заболела левая рука и под лопаткой. С.П. поехал домой, потому что коммерческая жизнь это коммерческая жизнь: вставать надо рано, опаздывать нельзя, это не наша академическая вольница, хотя и свободный американский университет. Взяв в институте машину, поехал на Чистые пруды в кинотеатр «Ролан», там премьера нового фильма Александра Сокурова «Элегия. Вишневская. Ростропович».

У меня всегда было сложное отношение к Вишневской и Растроповичу. Я не мог понять их ненависть к Советскому Союзу, к той эпохе. Но за последнее время что-то стало меняться. Что же делать? Случившееся не отменишь, да и возвращать прошлое не надо, я уже не хотел бы жить в то время. Надо совершенствовать свое время, а что случилось — то случилось. Это не заговор, а движение истории, недоработки предыдущего режима.

На премьере Вишневскую встретили аплодисментами. Но ожидаемой толпы не было, несмотря на присутствие Сокурова. Я вообще не знаю — на что можно поднять московскую публику — на «Мадонну» она не поднялась, в театр на серьезные вещи она не ходит… Были свободные места.

Фильм построен как интервью двух мировых звезд Сокурову. Потом его комментарий. Иногда комментарий не проходит. Среди прочего показали золотую свадьбу Ростроповича и Вишневской. Огромный зал ресторана Метрополь, столы, заваленные ландышами. Сколько же здесь было ландышей! Наверное, оборвали все Подмосковье. Официанты в белых камзолах. За круглым центральным столом короли, несколько принцев, министр культуры. Ну что же — такой итог жизни, до некоторой степени публичной, умение распорядиться талантом и богатством, которое принес талант. Показали трехэтажный дом в Петербурге, собственно там, среди золота и картин происходит основное действие. Нашему народу, привыкшему к бескорыстию искусства, понять это будет трудно. Зачем людям, плывущим всю жизнь в мире прекрасных идей и прекрасных звуков, это нужно? Ну, а зачем мне нужно все время перестраивать дачу и копать огород?

11 октября, среда. Свой роман я будто высекаю из камня, видимо, мне уже скучно, нужен все больший и больший крен в чистую литературу. Вот уже с некими героинями добрался до деканата… даю Шекспировские имена: Гонерилья, Регана. Практически, осталось две сцены: дотянуть до аудитории и показать защиту, процесс защиты. Я опять думаю о спасительной задержке письма. Вот уже появилась мысль о разнице художественного и научного темперамента. Даст Бог, может быть, всё и получится. Утром читал только что вышедший в «Русском колоколе» свой Дневник, а к трем часам пошел на семинар к академику. Такая тоска бывает оттого, что ты как бы самодостаточен и никому не нужен, даже книги порой не добавляют нового и оригинального знания. И такая радость, что в 70 лет ты можешь чему-нибудь научиться! Пётр Алексеевич говорит уже не так легко и свободно, как раньше, но мысль держит как железный солдат, четко и ясно. Казалось бы, много знакомого, привычного, из учебника, но всё это обрастает поразительными добавлениями и цитированием. Академик, по-моему, знает наизусть почти всю поэзию xx века. Проблема языка, науки и проблема литературы — это еще и проблема художественной функции, где эта функция начинает хромать, нужно снова искать баланс художественного и информационного. Я последнее время много думал о многословии как о некоем существенном признаке литературного текста. Но, оказывается, не только я об этом думал: как скрывают лишние слова суть потайного естества, царицу нитку: «и Винокуров нам давно сказал, что лишнее дано, необходимо даже!» Слава тебе, старый профессор, что ты нам об этом напомнил. Вот это «лишнее» и сидит во мне, как заноза.

Традиционно профессор покормил обедом.

Читаю Рейнольдса, про Чехова. Как много, оказывается, у Чехова возникло в детстве, например, этот жесткий Лопахин в «Вишневом саду». Я подозревал, что у Чехова было трудное детство, но оно было и чрезвычайно самостоятельное. Отец Дзержинского преподавал у Чехова в гимназии. Мир определенно закруглен.

Пришла, как обычно по средам Литературка. После смешной заметочки о В.П. Смирнове я стал тщательнее смотреть колонку с новостями. И не ошибся.

17 октября исполняется 75 лет Анатолию Игнатьевичу Приставкину — известному писателю и общественному деятелю, в недавние времена председателю Комиссии по помилованиям. По его представлениям было помиловано немало осуждённых. Творческая деятельность литератора началась в Сибири, откуда в середине 70-х Анатолий Приставкин перебрался в Москву. Его творчество было посвящено рабочему классу, великим свершениям социализма, а в годы перестройки получила известность повесть писателя «Ночевала тучка золотая», рассказывающая о различных эпизодах депортации чеченского народа. Повесть была написана с модных тогда перестроечных позиций. За это произведение писатель был удостоен в 1988 году Государственной премии СССР. Сегодняшняя деятельность писателя вызывает интерес не только общественности, но и коллег. Стал широко известен роман Андрея Мальгина «Советник президента», прототипом героя которого, очевидно, стал сегодняшний юбиляр. Одним словом, поздравляем!

12 октября, четверг. С утра на работе. Написал по просьбе РАО письмо Путину и вспомнил, что совсем перестал думать о книге про то, как писать письма. С.С. Федотова на работе не было, он болеет. Поговорили с Верой Владимировной, попоила она меня чаем и очень похвалила. Да я и сам знаю, что письмо получилось Здесь главное — найти интонацию, четко знать, о чем просишь и как начальнику выполнить творю просьбу. Ты должен обязательно подсказать не только резолюцию, но и глубинный мотив любого решения. Что касается книги, то она может получиться только при одном условии: если я и Екатерина Яковлевна будем здоровы, потому что без нее мне с этим не справиться: именно в диктовке ко мне приходят мысли, появляется «бред разума» который в литературе только и стоит чего-то.

Не успел вернуться из РАО, пришел Паша Лукьянов, подарил мне «Знамя» со своими стихами. Вот молодец парень, настоящий писатель, хотя я отчетливо понимаю, что проза у него лучше, но до прозы Лукьянова наши журналы еще не дозрели. Паша уже несколько лет живет в Швейцарии, где занимается своим криогеном. Что-то они в рамках Европейского проекта исследуют, ловят какие-то частицы, для чего магниты охлаждают почти до абсолютного нуля. Паша один из тех людей, для которых занятие искусством, чем бы они в жизни не занимались, естественно и органично. Это продолжение их бытовой и производственной жизни. И все у них получается легко и свободно. Так и бывает с талантливым человеком: все ему в руки идет само.

Получил письмо из Филадельфии от Марка. Он искренне пишет, что его личная жизнь окрепла и оживилась от нашей переписки, а я могу сказать, что и моя тоже! Писать есть смысл только людям, которые готовы тебя выслушать и понять. Он напоминает, что в эти дни минула третья годовщина нашей с ним встречи во Франкфурте, а по ощущениям — я знаком с ним всю жизнь. Может быть, я, как в зеркале, смотрю на этого еврея из Америки. Самое интересное в его письме то, что он уже два месяца работает над книгой, которую назвал «Вокруг евреев». Подзаголовок тоже есть: «Еврейский вопрос в России. Мемуарные и художественные хроники сочувствующих и негодующих». Я понял внутренний ход его повествования — он хочет поместить здесь большое количество цитат по этому вопросу, опыт Солженицына.

Вот что пишет Марк: «Во-первых, я хотел бы поместить Ваш взгляд на данную проблему, что ни буквы, ни слова, ни запятой в ней отредактировано не будет. Я давно знаком с Вашим творчеством, чтобы не осознавать, что эта тематика остро и глубоко Вас интересует и волнует. Вы о нем написали много и разно, где-то даже упомянули, что у Вас есть специальная лапка с выборками на эту тему. Стало быть, многое уже сказано или есть что сказать. Не могли бы Вы подсказать мне, если, конечно, согласны дать материал, чем можно воспользоваться… Или вот я подсказываю: в книге «Алмазные грани хрустальной розы» есть отдельная главка: «Еврейский вопрос» и «библейские размышления» или во второй книжке «Власти слова» — первоклассное эссе «Праздник жизни и смерти», а может быть, есть и что-то новенькое». К письму приложено страниц 8 или 10 текста. Этот текст прочту лишь после того, как отвечу Марку на письмо, потому что мысли у меня на этот счет новые имеются. Вечером, несмотря на загруженность, придумал в роман крошечную сценку: свидание моего героя с деканом. Это даст мне возможность пристроить одну мысль — теперь уже из Фаулза — об отличии творческого человека от просто умного. Эту мысль в нашем институте надо вколачивать и вколачивать.

Под вечер, перед отъездом домой, ходил пить чай к Евгении Александровне. Был и еще один повод: повидаться с Музой, в которой я после смерти Долли вижу какую-то связь с моей собакой. Может быть, они переговариваются между собою? Сижу, как говорится, пью чай, Муза ласково и вожделенно на меня смотрит. Вдруг входит свежий от дождя Анатолий Дьяченко. Что де во мне сработало? Холодное презрение или наболевшее чувство мести? Я сразу говорю фразу, да так ловко и непринужденно, будто заранее запланировал эту ситуацию. Я говорю: «Толя, ты так много и так упорно пишешь на мня доносы, что позволь, я больше не буду с тобой здороваться». Вечером, когда об этой сцене я рассказал Инне Люциановне Вишневской, она сказала мне: «Я всегда думала, что подобные реплики бывают только в американском кино». Потом она, правда, добавила: как у тебя на это хватило сил? После таких сцен обычно наступает инфаркт. Здесь она, правда, не ошиблась, чувствовал я себя весь вечер просто ужасно. И, главное, никакой к нему злобы…

Дома сразу же принялся читать к завтрашнему семинару текст Анны Морозовой «Время замков». Приготовился к интеллектуальной муке, но текст оказался живой и легкий. Это какой-то своеобразный вид честной и доброй беллетристики. Анна «обрастила» повесть о прогулке двух мальчиков и двух девочек, которую мы читали в прошлом году, новыми подробностями: родители, время; прописала характеры. К ночи, с промежутками на последние известия по телевизору к ночи все благополучно закончил.

Если можно было бы подумать, что жизнь в этот день прошла у нас в стране без катастроф! Но нет, ошибешься. В Выборге рухнул жилой дом, давно объявленный аварийным, и из-под завалов вытаскивали людей, а в другой глубинке, ближе к Уральскому хребту тепловоз наехал на переезде на школьный автобус.

Саакашвили косвенно препятствует высылке из Москвы грузин — не разрешает посадку наших самолетов в Тбилисском аэропорту. Туда мы бесплатно возим нарушителей паспортного режима. Обратным ходом эти самолеты вывозят наших, оказавшихся в Грузии по тем или внезапным причинам, людей.

13 октября, пятница. Утром полетел на Октябрьское поле в аптеку за лекарством для В.С… Вчера вечером она принесла бесплатный рецепт, я знал, что никуда это дорогое, для нас драгоценное лекарство не денется, но тем не менее сразу поскакал на Октябрьское поле. Сидит во мне это советское: всем не хватит! Утром же открыл бакалаврскую работу Вадика Чуркина. Воткнулся и, как вчера, с работой Ани Морозовой, просто ахнул. Я, конечно, был готов, что тексты у него хорошие, но оказалось, что этот косноязычный старый мальчик еще и вдумчивый литературовед. Читал в метро всю не близкую дорогу: туда и обратно. Много дельных соображений по поводу сегодняшней литературы. Для него авторитеты и мнения не существуют, задел даже Распутина за его последнюю работу. Днем же, приехав где-то к 12 на работу, чтобы не забыть и не читать второй раз, тут же продиктовал рецензию на эту работу Вадика Екатерине Яковлевне.

Свою работу Вадим Чуркин завершает насколько кокетливо: «Почетный дворник Литинститута Чуркин В.В., 9 октября сего года». При всем это существенный компонент: Вадим учится в институте с 1993 года по настоящее время, по 2006 год. И в своем предисловии к работе он, как некую грустную константу, отмечает: «В 1992, в апреле, поступил в Высшее военно-морское училище им. Фрунзе на штурманский факультет. В апреле 1993 г. был отчислен из училища по неуспеваемости». Что-то у паренька не заладилось тогда, не очень хорошо складывалось и в Литинституте. Причина этому — не нерадивость, не отсутствие знаний, а какая-то глубинная психическая заторможенность, какое-то определенное и, может быть, счастливое свойство характера.

Вот что, приблизительно по такому же поводу, пишет классик английской литературы Дж. Фаулз:

«У меня давно сформировалось убеждение, что отсутствие памяти (справочной, энциклопедической), которой обладают хорошие преподаватели, есть величайшее благо для создателей художественных произведений, одной из самых собственных причин — почему из высокоинтеллектуальных университетских преподавателей, да и из ученых, редко получаются приличные писатели!»

Что касается «приличного писателя» — есть уверенность в том, что В. Чуркин именно по кафедре литературного мастерства удачно закончит институт, и эта уверенность меня не оставляла никогда, и вот мы имеем просто и легко написанные, с какой-то удивительной неторопливой пристальностью, рассказы о студенческом быте и жизни. Только один рассказ, о работе на бумажном комбинате, немного выбивается из общей тематики, но здесь, так сказать, первооснова, та нищета и мизерабелъностъ жизни, из которой произошел сам Чуркмн. Где-то, от своего ли лица, от лица ли своих героев, он справедливо писал, что в крайнем случае родители могли помочь своему сыну-студенту лишь банкой варенья или мешком картошки, которые пересылали со знакомым проводником. Вот такою жизнью жил и Вадим Чуркин, подрабатывая институтским дворником. И эта жизнь с беспощадной фотографическом четкостью отразилась в его рассказах. Все пристрастия здесь налицо: страстная привязанность к компьютеру, к миру иллюзий, любовь к продукции телевидения, особенно к той, в которой кипят настоящие страсти к футболу, забота о еде — в общем, скромный и тяжелый быт чуркинских товарищей по общежитию, любовь, которая на разных этажах — ну, где не разврат, а «совместное ведение хозяйства». Все это он пишет четко, ясно, остро и сюжетно увлекательно. Но всё это мне, в известной мере, было знакомо. Новостью стал очень интересный, глубокий реферат о самом Вадиме, о его привязанностях к литературе, об авторах, которых он читает, о реализме и постмодернизме, о духовном начале в литературе, о слове и Боге. И все это изобилует очень точными, иногда и оригинальными положениями и деталями, не выписанными, как часто бывает, из учебников и энциклопедических статей, а пропущеными через собственное сознание. Можно говорить даже о чуркинском литературоведении и чуркинской философии. Я отчетливо сознаю, что в известной мере это философия литературного маргинала, что-то напоминает и нашего бывшего выпускника Романа Сенчина, и выпускницу Маргариту Шарапову.

Но есть и собственный компонент: фатализм, христианское смирение перед текущей жизнью. Но, как сказано в Священном Писании, хромые внидут первыми. Думаю, что и Чуркин, если ему перепадет хоть капля энергии, может оказаться в числе тех, кем гордится Литературной институт. Дли меня бесспорно, что это не только «бакалаврская» работа, но работа вполне достойного специалиста, да и специалистов такого уровня найдется не слишком много.

Прощаясь с Вадимом, я с грустью ощущаю некоторую недовыполненность своего долга перед ним — закончить бы ему еще и пятый курс, а не останавливаться на этом тоскливом бакалавриате. Может быть, это тот случай, когда мы сочли бы нужным рискнуть и дать образование за счет института.

Руководитель семинара профессор С.Н. ЕСИН

Днем обедал со Стояновским и высказал ему давно созревшую в моей голове мысль, что это сейчас, пока его нет в письмах Дьяченко, он с этим самым Дьяченко возится, но и он появится. Высказал также мысль, что его стремление остаться за схваткой, втайне инициируя движения против меня, долго не сохранится: он может появиться в ближайшем подметном письме. Толя вообще странный человек. По рассказам моих девушек, он, заходя на кафедру, сразу спрашивает: ну что происходит, какие слухи, сплетни? Я также сказал Мише, что его постоянные конференции с Дьяченко, какие бы они ни были, это нелояльно по отношению к Тарасову, который тоже фигурант письма. Это сейчас Дьяченко обвиняет его, что он ставленник Есина и незаконно, нелигитимно выиграл выборы; со временем появится, за что можно действительно зацепить, кто-нибудь подскажет.

В четыре провел семинар по повести Ани Морозовой. Критики было довольно много, но ребята все же согласились, что материал для дипломной работы есть. По обычаю отбивал прошла от Ромы Подлесских и некоторых других суровых критиков.

Вечером звонил Юрий Васильевич Бондарев. Хвалил мои дневники в «Современнике». Читал и сам, и его жена Валентина. Что-то «Дневниках» было о нем, надо бы посмотреть.

14 октября, суббота. Почти три часа вел семинар первого курса. Переносить на субботу приходится потому, что в понедельник еду в Ленинград. Мы с Максимом продолжаем публичную литературную деятельность: он будет читать стихи, я «Хургаду». Приглашает Мойка, 12, Сергей Михайлович Некрасов. Чтение будет в Лицее, во вторник, оттуда мы сразу на вокзал и на поезд. Опять проблема: что читать, что одевать, как обойтись с деньгами? Билеты Максим уже взял. У Максима, кстати, вышла подборка в «Дружбе народов».

Семинара собрали по поводу рассказа Анны «Девочка». Маленький рассказ в 10 страниц. Здесь много искреннего, но пока мало художественного, дай Бог, все появится. Девочка 17 лет уходит из дома к 35-летнему бугаю. В отличии от Лолиты она своего партнера любит. Семинар построил так: час читал и комментировал главу из своей книги «Власть слова», то место, которое посвящено рассказу как жанру — теоретическая часть; потом обсуждали наш конкретный рассказ. Читал также мемуары Трошина, мне предстоит написать к ним предисловие. Вот какая вылезла подробность: первое отделение концертов Марлен Дитрих в Москве вел именно Трошин. По этому поводу было чуть ли не решение ЦК.

На дачу уехал только в четыре. Это уже случалось прежде: через Профсоюзную пробивались чуть ли не два часа, после «Ашана» на Калужском шоссе и «Икеи» все сразу стало свободно. Вся Москва ездит в эти гигантские супермаркеты. Не думаю, что за продуктами: это еще свободное и доступное времяпрепровождение.

Перед отъездом из дома заглянул в «Труд». Закрыли еще какие-то казино с грузинскими именами владельцев. Самое интересное: ни одно из этих закрытых учреждений не платило нормальных налогов. Если мне не изменяет память, то общий налог ввели, чтобы бизнесмены перестали давать своим служащим деньги в конвертах. Получается, что и при этом государству «отстегивают» не все, а самую малость. Вырастили класс замечательно ловких жуликов. Демократия — вернейший путь к коррупции. Докажите мне, что это не так.

15 октября, воскресенье. На даче все шло по ускоренной программе. Обед, сбор яблок, дневник, баня. Благодаря С.П. и его тесной связи с визуальными искусствами, (он покупает диски с фильмами) на даче я часто смотрю кино по компьютеру. Внизу звон веника и вода (я больше двух парений не выдерживают), а наверху, в моей комнате пошел киносеанс. В прошлый раз смотрел «Парфюмера», ничего особенного, да и сам роман, как мне кажется, не так хорош, как о нем говорят. Хотя в нем, конечно, много умного, — а почему коммерческое не должно быть умным? Роман обязательно перечитаю.

Яблоки упорно собираю и вожу в Москву: замечательный, говорят, из них делают компот у нас в столовой для студентов. Я думаю, на пару компотов еще осталось на траве и на деревьях. Яблоки, что еще висят, я стараюсь снимать специальным шестом, чтобы сложить в подвале, каждое завернув в бумажку. Для этой цели приходится рвать старые журналы. Прошло лет пятнадцать, как собственно журнальная традиция прервалась, а я еще ни разу ни в один журнал, тьма которых хранится на полках, не заглянул. Хороши яблоки, завернутые в «Октябрь» и «Знамя».

Вечером звонила Светлана Николаевна Лакшина. Поговорили о статье в «Литературной России». Кажется, ее писал тот же «заказной» автор, что и о моем «Марбурге». Я его не читал, но теперь обязательно возьму из библиотеки. Какой в этом смысле молодец Рекемчук: когда бывает в институте, обязательно заходит в читальный зал. Меня-то писательские новости совсем не интересуют. Светлана Николаевна подсказала мне и о источнике моей цитаты в «Современнике» о Ю.Бондареве. Я, оказывается, вспомнил его выступление на парконференции — о самолете, взлетевшем в неизвестное. Может быть, я напрасно недооцениваю эти подрезанные публикации в «Нашем современнике»?

16 октября, понедельник. Поехали на дневном поезде и замечательно провели все 8 часов. Как хороша поездная еда: можно есть бесконтрольно, ссылаясь на дорогу. Как хорошо и поездное чтение. Всю дорогу я читал большой том Лакшина, который долго стоял у меня на полке. Вот оно верхоглядства: все, мол, знаю, ничего нет там нового. А новое есть. Сначала с жадностью читал отповедь Солженицину, «Бодался теленок с дубом». Названа она чрезвычайно деликатно: «Солженицин, Твардовский и «Новый мир». Труд его, как понимал и сам покойный В.Я.Лакшин, неблагодарный. Он заведомо не победитель, вернее — победитель моральный, а яркий, торжественный нобелиант — всегда будет прав. «Ореол всемирной славы дал ему долгожданную обеспеченность и безопасность. Твардовский в могиле. И я чувствую на себе долг ответить за него. Зная наши условия, Солженицын, возможно, надеялся, что мне и другим людям, не принадлежащим к числуказенных публицистов, придется промолчать и сглотнуть его мемуаристику молча». Но рыцарь все равно поднимает копье! Импульс к книге — это защита в первую очередь имени Твардовского. Об образе самого Солженицина тут уже говорить не приходится. К чему ему входить в чужие обстоятельства, в благодарность, в чужие трудности, к чему понимать, что без публикации «Ивана Денисовича» его просто бы не было. Победитель судит армию, которую он толкнул в бой, ее обозы, начальников штабов, всех и каждого. Мне знакомо это кипение, которой наполнена книга Лакшина, я сам от этого страдал, я сам много раз кулаком пытался ударить в железную стену. О, наша интеллигенция. Начало книги В.Я.: «Когда летом 1975 года я прочитал впервые изданные в Париже мемуары Солженицына, не сразу мог поверить, что это им написано, подумал, что заболеваю. Слишком я любил и почитал этого человека и писателя, чтобы равнодушно выслушать его, мягко говоря, пристрастный суд о журнале «Новый мир», о Твардовском, о людях, которых близко знал. Невеликодушие его памяти меня ошеломило».

Все надо читать, понимать, что происходило. Мне в этом смысле легче, многое происходило на моих глазах. При всем восхищении А.И.Солжницине я тоже понимаю, что путь к славе не прост, здесь много издержек. Между прочим, еще одна цитата из Лакшина: «Я довольно давно и близко знаю писательское племя и какой-то частью сам к нему принадлежу. Потому могу подтвердить: за малыми исключениями все авторы, в особенности понюхавшие дыма славы, амбициозны, чувствительны к похвалам, как дети, и не переносят малейшей критики, уязвимы, пристрастны, эгоцентричны». Совершенно согласен, тоже знаю.

Потом прочел старую статью В.Я., которую я в свое время проглядел в «Независимой». Здесь много иронии по поводу умничаний Левы Аннинского и выступлений от имени русского народа в тоне гуру. «Что такое эта пресловутая «русская идея» в последнее время, неустанно разъясняет нам популярный критик Л.Аннинский. Во-первых, утверждает он, русский это и есть «совок»: «Советское — это русское двадцатого века», — пишет он в программной своей статье (МК, 16.02.1993). Сколько бы ни противопоставляли «совковое» хамство русскому радушию и «расейское» разгильдяйство советской целеустремленности — это «ОДНА реальность, ОДНА ментальность». Специалист по национальному менталитету, он изобличает «двойную жизнь русской души», находит «сквозной закон русской души» в том, что «правда на Руси всегда прикидывалась ложью…»

Но это еще не все. Во-вторых, русский, по Аннинскому, — это большевик. «Большевизм, — считает он, — не антипод русской духовности, а ее воплощение или, лучше сказать, восполнение».

В-третьих, утверждает Аннинский (в беседе с И.Глазуновым по ТВ), если мы, русские, приняли сатану в образе большевиков, значит, есть в нас нечто сатанинское!

В-четвертых, русские, само собой, исконно имперский народ, и вовсе наивно утешаться тем, что в России была какая-то особая интеллигенция: «Где империя — там интеллигенция… Русский синдром — разжигать революцию, которая ее же, интеллигенцию, задушит» («Дружба народов», 1992, N 10, с.246)»

И высказывания староваты, художник меняется с годами, и статья самого Владимира Яковлевича тоже не сегодняшнего дня, но подобные взгляды не оригинальны и обладают способностью время от времени всплывать. Лучше бы не всплывали.

Теперь центральный отрывок из знаменитой статьи Лакшина. Отчетливо понимаю, что иногда от больших книг оторваться трудно, они подавляют своей фундаментальностью, но так будет жаль, если этот острый — кто бы, кроме него подобное высказал, — отчаянный пассаж пропадет.

«Поделюсь безотрадным наблюдением: понятие «русский» мало-помалу приобрело в нашей демократической и либеральной печати сомнительный, если не прямо одиозный смысл. Исчезает само это слово. Его стараются избегать, заменяя в необходимых случаях словом «российский», как несколько ранее словом «советский». Это понятно для государственного употребления, когда подчеркивается многонациональный характер страны, где помимо русских живут и отстаивают свою культуру и язык татары, башкиры, якуты, калмыки и другие народности. Но огромный народ, искони говорящий на русском языке, имеющий свою историю и культуру, свой «этнос», сильно влиявший на всю культуру мира, — куда он исчез? Почему, скажем, даже в библиографических списках «Книжного обозрения» пропал раздел «Русская художественная литература», замененный странным словосочетанием: «Общенациональная художественная литература»? Что это значит? Чья «общенациональная»? Или почему в газетах для обозначения русского населения в странах Балтии или на Украине упрямо фигурирует шершавый термин «русскоязычные»? И кому в голову пришло для обозначения тех же русских, ставших беженцами вследствие ущемления их гражданских прав, называть их «этнические россияне»? Государственные соображения? Но никто из англичан не говорит о себе: «Мы — великобританцы». И не слыхать, чтобы американцы называли себя «соединенно-штатцы»… Банально повторять, что нация — это не «кровь», а прежде всего традиции, верования, образ мыслей. И пока мы стесняемся слова «русский», американцы спокойно употребляют его для обозначения поселенцев из России на Брайтон-бич».

Заканчивается это все замечательным наблюдением.

«Большая же часть демократической прессы — будем откровенны — к понятию «русский» прибегает лишь тогда, когда имеется в виду разоблачительный эффект».

В Ленинграде, встретил нас шофер Сергея Михайловича Дима и отвез на Мойку 12 — исторический, известный всей стране адрес. Вот только вошел я в ворота… но тут нужно особое описание.

С Сергеем Михайловичем встретились возле флигеля во дворе. (он сказал, что это не флигель, а бывшие конюшни, принадлежавшие сыну Бирона). В кабинет С.М. сразу заметил, как близки мы по манере жить и хозяйствовать. Кабинет сплошь завален бумагами — это мое, как и стремление все время приращивать пространство обитания культуры. Чуть ли не 200 семей в свое время отселено было из Державинского дворца на Мойке, 44, и тьма народа из этого дома. Когда я сюда в первый раз попал, здесь были открыты 5 или 6 комнат, а Пушкин-то занимал их 11. Еще подробность, которую сообщил С.М.; при семье жило два десятка слуг. Определенно, писателю в прошлое время жилось в бытовом смысле проще. И никаких тебе: Есин, открой лекарство. Есин, порежь копусту…

На ночлег нас с Максимом отправили в Державинский дворец. Ну наконец-то сподобился до жизни во дворце. И здесь опять я вижу хозяйскую руку моего тезки: дворец дворцом, а при нем — крошечная гостиница.

17 октября, вторник… Единственное неудобство для ночевки у дворца Гаврилы Романович — это некоторая сырость в совсем недавно реставрированных комнатах. В моей-то было еще потеплее, а вот в большей, которую занял Максим, батареи отопления были полуотключены. Несмотря на это перетащили в мою малую комнату и электронагреватель, а Максиму я вручил дополнительное одеяло.

На новом месте спал довольно плохо, все время ожидал явления классика. Около 12 ночи и впрямь что-то затрещало внизу, на первом этаже.

Утром отправились на большую экскурсию по Петербургу. Удивительный город, полный неистончающейся истории. В любом дворе что-нибудь способное разбудить нашу память. Для меня главным было наконец-то увидеть «Новую Голландию» и сходить в Русский музей, внимательно рассмотреть «Государственный совет» Репина..

До «Новой Голландии» я прежде все время не доходил. Величественные руины, позволяющие представить технологию старой торговой жизни: суда, подходили к причалам этого острова торговых складов и площадей. Нужна была дерзость Петра, чтобы решиться на подобное строительство, и, главное — представить его воплощенным в своем сознании. Воображение и смелость мысли ценю больше. Как врос этот кирпичный городок в островную землю, какие мощные деревья окружают его, склоняясь к воде. И как же полыхало это военное городище совсем недавно! Без малого три столетия, когда и техники такой противопожарной не было, — берегли и склады служили делу, а вот в наше оборотистое время спалили. Большая радость для строителей. Теперь будем в Европе заказывать проекты и силами инвесторов возводить культурно-развлекательный центр! Ура! Наконец-то освободили место для нового возрождения культуры!..

По дороге к Русскому музею столько прекрасных мемориальных досок! На здании, где в 1917 году помещался один из флотских экипажей, — даже матросу Кошке, тому самому, Севастопольскому герою. Сколько всего: и родился Набоков, и жил Гоголь, и писал музыку Чайковский. Возле Невского даже доску великой балерине Дудинской — огромная, выше человеческого роста. Прав был Товстоногов, сказавший, что любое новое училище или школу искусства надо открывать только в Ленинграде: сам город воспитывает! Я всегда хотел жить в этом городе — просто ходить по улицам и пялить глаза.

Члены Государственного Совета, увы, не собрались; во вторник у них выходной, по вторникам все музеи города закрыты. Так что погуляли по городу и поехали в Царское село.

В машине С.М. познакомил меня со своим замом по науке ….Иезуитовой. Она специалист по Пушкину и Жуковскому, всю жизнь проработала в Пушкинском доме. Сманил. Говорили о двух подходах к науке сегодня: с одной стороны — быстрое и хамское комментирование, с другой — толкование произведения социальными причинами, психологическими и семейными трудностями, случайностями. Вот и пригодился термин С.Н.Лакшиной «совпадение вибраций».

Оставляю почти без описаний с Максимом прогулка по Царскому вокруг озера, через дворцовый партер, через все поля русской литератур. Смуглый отрок… Говорили о Хлебникове, Введенском, Хармсе. Трепетные и сладостные разговоры под осенним небом. На озере возле берега плещутся утки, ветер гонит низкую воду.

В пять — в лицее, в том же амфитеатре, где лицеисты слушали Куницина, состоялся наш с Максимом литературный вечер, смешанный пополам с мастер-классом. Максим блистал, для меня слишком было темновато, приходилось все врем вглядываться в собственный текст. На первой парте, как отличник, сидел Сергей Михайлович, и также как и я в подобных случаях задавал вопросы. Замечательная порода русских администраторов. В Ленинграде, во дворе дома на Мойке, 12 и, в Лицее меня преследовали несколько мыслей. Во-первых, о проницательности царской власти: это же надо, в школе, находящейся почти в покоях царя, в одном доме с ним, воспитывать будущих самых своих знаменитых чиновников и граждан. Для иллюстрации этого положения хватает двух имен: Пушкин и Горчаков! Способна ли была на что-либо подобное советская власть? Второе, это конечно, иное место положения Литинститута — только в Ленинграде, где сам воздух связан с идеей искусства, только здесь возле этих дворцов и озер. Третье более реальное, я поделился этим с Сергеем Михайловичем: не набрать ли в связи с приближающимся юбилеем Лицея (200 лет со дня открытия) маленький 10–12 человек курс из самых способных детей России?

18 октября, среда. Поезд пришел в 5.56 — дома был уже в 6. 45, — на метро, не торопясь. В прихожей под лампой ждали вырезки из газет и последний «Труд». Начал с «себя», с Букера. Под заголовком «Бессмысленный и беспощадный. Объявлен «короткий список» Букера за 2006 год» «НГ exlibris» напечатала статью Евгения Лесина и Яна Шенкмана. Два раз в статье повторяется одна и та же мысль, которая в первом случае звучит очень определенно: «Главная интрига этого года, разумеется, Ольга Славникова. Войдет или не войдет роман «2017» в короткий список и далее. Вошел». Как следует из следующего абзаца, речь пойдет о людях, не равнодушных к собственной судьбе, хотя, конечно, ничего подобного по напору и энергии Оли Славниковой нет и в ближайшее времени не предвидится. Но каждая группа выставляет своего фаворита. Впрочем, все это разбивается о совершенно невероятное жюри (Бак, Кибиров, Солнцев, Сорокина, Кабаков), где я лично, кроме Дмитрия Бака, не вижу никого, кто был бы серьезно озабочен литературой и ее действительным смыслом. Роман Солнцев «смотрел на претендентов глазами сибиряков», Светлана Сорокина — «она просто читатель». Везде полутона: групповые, национальные, тусовочные. Дальше в статье такой абзац, которым я хочу подчеркнуть свою мысль: «Кроме Славниковой явными фаворитами были Павел Крусанов с «Американской дыркой», Максим Кантор с романищем «Учебник рисования». Ну, вероятно, еще Слаповский… и Дина Рубина. Слаповского «прокатили» (жаль), Рубина вошла (хорошо). Крусанов не вошел — что ж, бывает. Кантор тоже не вошел — сам виноват, не надо такие длинные книги писать.

Кто еще не попал в «короткий список»? Аксенов (хватит с него), Юрий Арабов, Сергей Есин (жаль) Инна Лиснянская (очень жаль) Валерий Попов (очень-очень жаль)».

Второе известие — это некролог в «Российской газете» «Умерла Нея Зоркая». Меня просто по сердцу полоснуло. Написала небольшую заметку Елена Стишова, сделала это хорошо и сердечно. Покойную Нею, оказывается, по паспорту звали Энергия — дань моде середины двадцатых. Совсем недавно я говорил о Нее Марковне с Машей и опять, когда узнал, что безнадежно, так защемило сердце.

«Ясная Поляна» снова присудила премию. Конец года. Из статьи Лизы Новиковой я узнал основное правило этой премии: «осенять именем Толстого можно только те произведения, что были обойдены другими литературными наградами». Несколько иронический тон Лизы опускаю. Мысленно я восхитился, как это верно для нашего литературного времени и точно. Жюри не слабое: знаменитейшие критики, все с устоявшейся репутацией: Лев Аннинский, Павел Басинский, Игорь Золотусский, Валентин Курбатов и Владислав Отрошенко. На этот раз, после прошлогодней Кимовской культовой «Белки» премию дали за опять же культовую и классическую книгу Василия Белова «Привычное дело». Совершенно гениальное решение. Опять опускаю деловую иронию Новиковой по поводу повести. Девочка она, конечно, к литературе чуткая, но видимо таковы рабочие требования к разбору национальной русской литературы.

И еще одна грустная заметка в газете. Когда вчера шли сначала из дворца Державина, потом искали Новую Голландию, потом возвращались в центр, то по ходу этого большого путешествия прошли мимо двух военных училищ. Я еще рассматривал мемориальные доски на стенах. Видимо Артиллерийское — входом стояли пушки. И было другое, скомпонованное в целый квартал, связанное, опять по деталям, видимо с космосом и авиацией. А теперь очень грустная новость. (Цитаты, к сожалению, не будет, потом у что В.С. взяла у меня со стола газету, и теперь найти ее очень трудно). Суть такова: 68 курсантов, будущих летчиков и космонавтов, заразились, и теперь — заболели брюшным тифом. Это потому что, видите ли, кормление курсантов поручено какой-то коммерческой фирме. А где коммерческая фирма — там гастарбайтеры из Таджикистана или Молдавии. Это уже установили, ребята заразились через кухню. Я абсолютно уверен, что за этим стоят взятки, конверты, деньги, которые получил кто-то из умников, решивших, что военных должны кормить фирмы со стороны…

В институте новость: у черной «Волги» стекла затоннировали. Теперь она отдаленно похожа на «правительственную» машину. Я представляю нашу «Газель» с Мишей в качестве машины сопровождения. Вторая новость — из бывшей комнаты преподавателей, занимающихся русским языком с иностранцами, сделали кабинет для декана — Марии Валерьевны. Ситуация просится в роман!

В три часа — ученый совет. Особенно интересно не было, кроме некого разговора о моем Чуркине. Не сговариваясь, я и Гусев определили его как очень талантливого человека. А перед этим М.В Иванова начала приводить списки возможных претендентов в магистратуру. Мне показалось, что за этим опять стремление не возиться, иметь не писателей для дальнейшего совершенствования, а отличников. Я попросил уточнить, кого мы по диплому готовим — литературных работников? Так давайте по литературе, а не по литературоведению ровняться. Решили вопрос о претендентах «завесить», поговорю со своим семинаром. У меня в качестве претендентов могли стать Упатов, Ильин, Соловьев, Каверин. Я уверен в будущем этих ребят. Возник студенческий совет во главе с Леной Моцарт. Как мне показалось, в совете собрались все самые активные ребята, но активные это не значит самые талантливые.

А в шесть очередное мероприятие — встреча с издательством «Молодая гвардия», ЖЗЛ. В зале собраны молодогвардейцы — ЖЗЛовцы от М.П.Лобанова и Ст. Куняева до А.Варламова и Б.Тарасова. Внутренним, возможно неосознанным поводом, думаю, стало переиздание тарасовского «Паскаля», впереди и Чаадаев. Я сидел на своем обычном месте у двери, а рядом сел Юра Лощиц, которого я не видел уже давно. Это, пожалуй, мой университетский кумир. Он, кстати, тоже автор двух книг о Гончарове и о Дмитрии Донском. В свое время книги вызывали большие споры. Кое-что с Юрой мы обсудили. В частности ужасно длинный, полный слов доклад главного редактора и директора самой «Молодой гвардии» и, значит, проекта ЖЗЛ Андрея Витальевича Петрова. У него черная борода. (Были бороды в зале и еще). Слушать было довольно занудливо, к тому же, понимая, что сидят и помалкивают действительно интересные люди. В перечислении томов ЖЗЛ читалась определенная конъюнктура, особенно в новой серии! как бы еще «замечательных» еще при жизни. Можно представить, как эти новые «замечательные» еще приходили с большими деньгами в издательство. Хвалили книгу Вл. Ив. Новикова о Вл. Высоцком. Вл. Ив. встал, — похудел и обтянулся, мне немножко жалко, что я с ним в ссоре.

Я высказал Юре свою точку зрения на Высоцкого — с него началась духовная и этическая криминализация страны; он ответил на вызов начальства: все преступники!

После часового доклада начались вопросы. Прежде чем привести вопрос студента Гриши Назарова, я должен сказать, что в принципе такие встречи мне не нравятся. Мне кажется, что «обычным» нашим студентам нужны их будущие герои, так сказать, первооснова. В литературе они сами до многого дойдут. Так вот Гриша, сидящий с друзьями в зале, спросил у рассказчика Петрова:

— Я вас правильно понимаю, Вы готовы охотно сотрудничать со студентами Литинститута?

— Да, правильно, — ответил Петров.

— Тогда возникает вопрос, почему наша первая встреча посвящена именно ЖЗЛ? Я не хочу никого обидеть, но не уверен, что среди наших студентов с 1-го по 5-ый курс наберется когорта, способная «потянуть» эту серию.

Все почему-то занервничали. Даже старый автор серии, которого, кстати, только что переиздали, Б.Н. Тарасов начал что-то разъяснять. Прием обнажился окончательно. Всегда в толпе найдется маленький мальчик, который что-то выкрикнет.

19 октября, четверг. К 11 утра поехал на панихиду по Нее Зоркой в церкви св. Татьяны на Моховой. Сразу скажу — это была одно из самых внятных и сердечных прощаний с деятелем искусств. Люди пришли не для того, чтобы, как часто бывает, засветиться среди известных персонажей — для всех это прощание со взглядом замечательной женщины на мир и на мир кино. Да, был характер: исключение из партии, значит, почти без работы, реабилитация, а в партию после этого не вступила.

Многих я не узнал. Как сильно людей корежит время, смутно опознанные Андрей Смирнов, Витя Матизен, Костя Щербаков; были и наши, институтские: Олеся Николаева, Ира Шишкова, Людмила Михайловна, Зоя, Трубина. Машу Зоркую в институте и любят, и уважают; она в мать — женщина сильная. Когда поступала в университет, там уже знали про Нею, задача была девочку не пропустить: «Сколько нужно было бы Гитлеру дивизий, — устный дополнительный вопрос на экзамене, — чтобы победить СССР?» — «Гитлер этого не знал, а вы хотели бы, чтобы это знала я!» — ответ.

Службу вел муж Олеси Николаевой, он когда-то служил у нас в институте панихиду по А.С. Пушкину, замечательно пел хор, особенно, когда начали прощаться. У меня помещение церкви, вызывало свои странные воспоминания. Лет 40–45 назад здесь был студенческий театр. Вспомнился нашумевший спектакль чешского драматурга Павла Когоута, что-то про любовь и покинутую молодую женщину. Неистовой чистоты и свежести стояла в свете прожектора в какой-то синей блузочке студентка журфака Ия Саввина, будущая народная артистка СССР.

Еще утром, уезжая на панихиду, раскрыл в метро рукопись Кати Литвиновой. Диплом, с картинками которым я так не доверяю, с разными шрифтами на первом листе — «Приключение Пенелопы». Заранее ужаснулся: как много придется читать дурного текста. Катя поступала в институт вместе с Чуркиным, так сказать моя замедленная выпечка. Рожала, теперь у нее трое; грузнела; редко ходила на занятия. Но рукопись оказалась — не оторвешься. Детектив, написанный от лица женщины с двумя малолетними детьми, у которой пропал молодой муж. Она его разыскивает, всюду мотаясь со своей парой карапузов. Прелестная женская линия — пахнет домом, манной кашей на молоке, младенцами. Читал быстро, почти без поправок, правда, все время думал, за что выдавать это в ходе защиты.

20 октября, пятница. Как говорится, день широкого диапазона. Утром ходил в аптеку за бенакортом, резал с В.С. овощи на борщ, который поедет в сегодня же на дачу, потом — полетел в институт. Там пустовато: Тарасов, Стояновский и Царева дружно собрались и полетели в Китай. В институте пообедал с Ужанковым, рассказал ему, что «найденные» проекты, в частности «Словарь выпускников» — это полностью моя задумка и работа. Технически ее делал ряд людей, а завершал и все сводил Борис Тихоненко, и я выпускать этого из своих рук не собираюсь. До обеда под дверью слушал, как Ужанков читает свой спецсеминар, похоже очень неплохо. За обедом А.Н. рассказывал об ударении: «повесть временнЫх лет» (Д.Лихачев) или «повесть врЕменных лет» (его версия) все довольно складно и беллетристично. Занимался еще ребятами, собирающимися в магистратуру. Как я и обещал, разнюхали о ней, а это отсрочка, самые хитрожопые, по крайней мере Карнетов. На совете о нем говорила Вишневская. Литературы от этого можно не ожидать. У Вишневской есть более сильный Димахин, а у меня в прозе — Упатов, Каверин, Соловьев.

В четыре часа начал семинар. Самых сильных моих ребят, способных убедительно оценить работу, не было. Как обычно защищал работу от семинара, все ушли удовлетворенные. Во время занятия раздались один за другим два звонка: С.П. и Нина Павловна — президиум ВАКАа утвердил мою докторскую диссертацию. Как оказалась рада этому дома Валентина Сергеевна! Она-то твердо знает, где мне не додают.

В семь уже был на концерте молодых певцов в зале у Павла Слободкина. Очередной концерт, который дает фонд Ирины Архиповой. Много пенсионеров, им за счет Москвы, раздают билеты бесплатно. Это тот редкий случай, когда старых людей снова вовлекают в привычную жизнь. Аплодисментами встретили появление в зале Ирины Архиповой. Так трогательно: подошла к ней какая-то старушка и подарила программку Большого театра за 1974 год — пела Архипова.

Среди исполнителей Паша Быков. Мы с Максимом кричали ему браво. В основном современная или близко к современной музыка. Лучше всех, конечно, прозвучал Свиридов, которого пел Алексей Смирнов, бас. Здесь не столько голос и ор, а внутренняя сила. С нами на концерт ходил и приятель Максима, Саша, вегетарианец и очень тонкий человек. Саша рассказал, что сегодня попал на презентацию новой книги В.Маканина в книжном магазине. Было две служительницы и два человека публики (один из них — Саша). Писатель замечательный, но время мы свое, кажется, изжили.

Цены в буфете у Паши Слободкина такие: два бутерброды с семгой и два кофе (один с молоком) — 310 рублей.

Уехали на дачу только в одиннадцать часов, тем не менее, традиционно заехал в «Перекресток».

По дороге в машине С.П. рассказал такой эпизод. У него в в американском университете студент опоздал на лекцию. Желая его, как говорится, «приколоть» С. П. сказал: «У вас по дороге, наверное, заглохла ваша иномарка?» — «Нет, — ответил студент, — у меня проспал водитель». Из университета С. П. уходит, я ожидал, что это произойдет еще раньше. Тяжелейший ритм работы и вдобавок ко всему какие-то женские интриги. Он молодец, что ради денег не хочет губить себя. Я замечал, как последнее время он из-за работы сужал круг интересов и чтения.

23 октября, понедельник. Все утро диктовал Е.Я. письма. Написал Александру Ивановичу, Льву Ивановичу, Нине Павловне — это с благодарностью и по поводу утверждении моей диссертации. Лев здесь вел, конечно, первую скрипку, он меня подбадривал и все время говорил, что по своему уровню я давно уже это звание мог бы получить. Не могу забыть и смешной эпизод, когда он написал мне очень формализованный план кандидатской диссертации, а я вместо этого, хоть казалось бы, по плану написал еще одну монографию. Написал также довольно большое письмо Марку по поводу его книги по еврейскому вопросу. Вот так все утро и прошло, после обеда пошел в поликлинику на Бронной, напротив синагоги, к Алексндру, врачу инфекционисту. В Москве вдруг пропала вакцина против гриппа, созвонился я с ним в пятницу. Познакомился я с Александром и с медсестрами, во время прививок, которые мы делали несколько лет подряд всему институту сначала от гепатита, а потом и от гриппа. Все проходило быстро, я бегал по аудиториям, сгонял народ, потом чуть подплачивали медсестрам, а потом уже сам медперсонал следил, чтобы прививки повторить или отыскать недостоющих студентов. В этом году я предполагал, что трудностей для института не возникнет. Ан, нет. Сразу же меня встретили жалобой, что без вас, дескать, С.Н. стало хуже. И Б.Н. встретил медицину без должного внимания и понимания. А выбор для прививок института, при недостачах вакцины и большом районе, это скорее добрая воля наших соседей. Но особенно медики жаловались на Марью Валерьевну, которая вела себя надменно. Прививки в этом году институту не сделали, наша вакцина от гриппа ушла в другое госучреждение — ТАСС.

Хотел пораньше приехать домой, потому что, как всегда, в ночь с воскресенье на понедельник спал плохо, но около трех раздался на кафедру звонок от Жени Миронова. Он приглашает на сегодняшний вечере молодой поэзии в Политехнический музей. Дело в том, что в Москве проходит некий фестиваль «Территория». Этот фестиваль проводится для творческой молодежи. Отставших от последних веяний, не знающих московского боевого авангарда, студентов творческих вузов со всей страны свезли в столицу, где начали приобщать к современности. Показали этим юношам, ходящим в семейных деревенских трусах, и девушкам, в бабушкиных юбках, самые передовые спектакли и картины. Некий художник, прославившийся своими «перфоменсами», (один из них я видел на презентации нового перевода Улиса: на публике он вынул не стоящий член и начал его теребить) итак, сей художник что-то, может быть, менее экстравагантное покажет провинциальным недотепам? Москва желает распространить свою культурную экспансию на всю страну! Забудьте, идиоты, какие-то традиции, даже традиции великого русского искусства! Первый «акт» фестиваля проходил на станции метро «Воробьевы горы», символизирующий современность. В общем, что-то всю неделю происходило, студенты развивались. Теперь наступило время поэзии. Ну как не пойти? Во-первых, я заведующий кафедры: мне хотелось бы разведать нынешнее состояние поэзии. Чего там молодежь пишет? Интересно мне было и то, что читать стихи должны были самые известные молодые актеры. Это во вторых.

Почти до семи маялся на работе и потом вместе с Максимом отправился в Политехнический. Я не был там лет шесть-семь, с тех пор как институт проводил там вечер «Учителя и ученики». Народа было очень много, билеты нам дали хорошие. К сожалению, я не взял записную книжку, а надо бы кое-что записать, по крайней мере, фамилии замечательных молодых актеров, которые читали стихи. Из поэтов я кое-кого запомнил. Первым, кстати, выступал Дима Плахов, сын Андрея. Из моих знакомых — прекрасно читала Лена Морозова. Стихи девушки-поэтессы, псевдоним которой Яшка Казанова — пишет о любви к девушкам.

Если говорить об общих впечатлениях от молодой поэзии, то они такие. Вся она вращается только вокруг сугубо личных переживаний, она практически потеряла свое крупнейшее русское качество — социальную наполненность. Вместе с этим уходит и жесткость формы, а это в свою очередь не позволяет поэзии выработать свои легкозапоминающиеся формулировки: «Мой дядя самых честных правил». А с понижением уровня поэзии, резко понизился и уровень читателей, а в данном случае — слушателей. Такие раздавались любострастные подхихикивания при каждом скаберзном слове! Упал уровень восприятия поэзии. В связи с этим такой эпизод (до сих пор не могу понять, зондаж ли это молодой командой Швыдкова восприятия публики или подыгрывание самым низким ее инстинктам). В середине всего шоу, кстати, его придумывал Кирилл Серебенников; здесь был экран с ползущим абстрактным изображением, какие-то музыкальные штрихи: так вот вышел — я так и не понял, сам ли автор или актер — некий человек явно еврейского вида с всклоченными черными волосами и бородой, и принялся читать невероятную похабщину. Зал был в восторге, хотя не уверен, что весь. По крайней мере, Максим, для которого поэзия дело жизни, встал и, протиснувшись через ряды, — ушел. Потом он сорок пять минут ждал меня в вестибюле.

На вечер пришел с рукой на перевязи, ели двигаясь, Андрей Вознесенский. Удивило, что он выслушал весь этот парнографический бред, и в конце «100 минут поэзии» прочитал какое-то невнятное стихотворение про Марлена Хуциева, поигрывая именем Марлен в разных словообразованиях.

24 октября, вторник. Готовился к сегодняшнему дню чуть ли не заранее, не очень отчетливо представляя себе, что все смогу вынести. Однако, человеческие возможности, видимо, больше, чем мы представляем. Сначала был семинар, где обсуждали Светлану Столбун. Тексты у этой семнадцатилетней девушки слабенькие, но есть проклевушки и любви к людям и своего взгляда на жизнь. Всем ее мечтаниям только полгода и такой же стаж всех ее сочинений. Один рассказик у нее поинтереснее: маленькая девочка-бомжиха, живущая с совершенно пьяной матерью, которая все время «лечится» и у которой «папа летчик». Она показывает фотографию летчика, извлекая ее из какого-то тряпья. На фотографии — Гагарин. Разобрал рассказ, особенно напирая на стиль. Мялся вокруг двух цитат: Оскар Уальда и Владимира Набокова. Потом долго говорил о прямом высказывании писателя, о том, как оно трудно. Я старюсь подобные вещи иллюстрировать работами самих же студентов. В данном случае выбрал серьезное эссе Васи Буйлова «Что я жду от Литинститута».

Семинар пришлось начать на полчаса раньше, потому что на три был назначен экспертный совет по наградам. На этот раз он шел целых два часа, но сделано было много. Я полагаю, что заслуга Паши Слободкина и моя, что совет не запал на молчаливое согласие, а занялся настоящим исследованием. Так приятно повышать кое-когда статус награды! Однако чаще спотыкались о суждения быстрых и самоуверенных людей. Юрий Мифодьевич Соломин приводил примеры чудовищного бюрократизма. Скажем, в представлении на Э. Быстрицкую оказалась странная ошибка: ее стаж в театре и кино не 42 года, а 41 год и 8 месяцев. Документ не визируется. Это может, оказывается, повлиять на прохождение документа о награде. Чушь какая-то…

В шесть часов у меня был прямой эфир на Народном радио. Говрили, вернее, меня спрашивали, а я отвечал об институте, о культуре, о том, что я пишу. Вопросов было много, одна из слушательниц вспомнила даже мой рассказ «При свете маленького прожектора». Но вот уйдут последние советские читательницы, и все исчезнет, забудется и то, что я писал. Среди прочего я рассказал о Максиме Лаврентьеве, как он ушел из Политехнического музея.

Вечером, уже в девятом, приехал на день рождения Петра Алексеевича Николаева. Народ собрался у него все тот же. Были Эсалнек, Татьяна Александровна Архипова с сыном, Лена, Ира, которая как всегда возделала замечательную поляну. И холодец, и жаренные караси, и печеночный торт. А! Среди гостей был молодой человек откровенно грузинской внешности. Родословная у него удивительная. Его бабка по фамилию Чеснокова была секретарем Замоскворецкого райком Москвы, т. е. партбилет В.И.Ленина выдавала именно она. Парень этот действительно с грузинскими связями, встречался с Саакашвили, когда тот боролся с коррупцией и был министром связи. Жил в Англии, в Швейцарии, в Швеции, в Америке. Рассказал о продаже красавцем Касьяновым русского леса на вывоз за «Икею», полную китайских дешевых товаров. И еще о том, что МГУ на Ленинских горах подплывает на своем фундаменте и все время под фундамент закачивают азот, точно также, говорят, плывут «Алые паруса». Насчет МГУ мне не очень верилось. В трех домах возле Мосфильмовской решили забетонировать до 40 этажа лифтные шахты — борются за устойчивость. Какой-то странный разговор о московском строительстве. Жить с каждым днем становится все опаснее.

25 октября, среда. Сегодня В.В. Путин опять по Интернету, телевидению и по радио 2 часа говорил с народом. Речь его увлекательна, как пение сирен, но я последнее время все отчетливее и отчетливее понимаю, что не отражение реальных событий, некая песня, где слова и музыку пишут люди далекие от тех, с которыми он говорит. Здесь все для исследователя: лексика, фразеология, паузы. Это социальная демагогия высшего класса, выработанная непосредственно самим оратором. Есть замечательные рассуждения, результаты которых отодвинуты на будущее. Но я уже жил в ожидании сладкого будущего, и жизнь прошла. Путин определенно обладает каким-то магнетизмом убеждения, не говоря уже о прекрасной подготовленности и оперативной памяти. Все это привлекает, но позитивный материал диалога закончился в тот момент, когда кто-то из пенсионеров сказал: на пенсию в 3.000 — 3.400 рублей жить практически нельзя. Не спасло ни упоминание о двукратном повышении пенсии в несколько сот рублей в прошлом году, ни разговоры о повышении в будущем, ни напоминание о том, что еще недавно существовали с пенсиями задержки. Все это звучит жалко. Старики мешают, слишком уж много денег надо, чтобы они жили достойно.

Второе событие по времени удачно дополняющее беседу Путина с народом — это обокраденная квартира первого вице-спикера Думы Любови Слизки. В доме, где проживают депутаты, воры не оставили никаких следов. Средства массовой информции, естественно, не говорят, что украдено. Из подробностей только такая: пытались унести и 100-килогрммовый сейф, но сумели дотащить его только до порога квартиры. Я полагаю, что в сейфе были, конечно, секретные документы, а не деньги и драгоценности.

Читают диплом Юры Глазова. Мне кажется, что в свое время я в нем чуть— чуть ошибся.

26 октября, четверг. Утром ходил в аптеку, покупать лекарства, рецепты В.С. героически вырывает у врачей. Очень часто она достает и бесплатные рецепты, хотя для этого надо просидеть иногда у двери кабинета несколько часов. Я не останавливаю: поход в поликлинику для нее — целое путешествие, потом рассказы о диалогах с врачами, социальные выводы — это часть жизни на нашем краю. Приводил в порядок дневник, днем, по пути из немецкого посольства приезжали Юра Авдеев и Саша. Саша за рулем какого-то маленького внедорожника, экономят на бензине. Кормил ребят «шулюмом», который варил еще в воскресенье. Саше очень понравилась моя самодельная «аджика» — перетертые помидоры и чеснок. Ребята рассказывали об интересном путешествии, которое они собираются совершить по Германии. Кажется, это их галерейные дела.

Утром же говорил с Инной Люциановной относительно моей статьи в журнале «Планета красота» о новом спектакле в театре Т.В.Дорониной. Какие-то несостоятельные претензии: вычеркнуть упоминание «стабилизационного фонда», которое в ироническом смысле упомянуто в тексте, когда я пишу о том, как разбогател старший Белугин: не стал отсылать свои деньги в стабилизационный фонд, а построил фабрику. Это цензура политики или глупости? Но слишком часто подобное стало у меня попадаться.

Читал работы к семинару. Теперь у меня так: в пятницу семинар пятого курса, а во вторник первого. В одном случае работа завершается, в другом начинается — там и там требуется особое и пристальное внимание.

Прочел серию отрывков и рассказов Юры Глазова. Это очень грамотно и хорошо по технике написано. Из вороха слов выглядывает и сам Юра со своей одинокой жизнью, поиском женщины и сильных возвышенных и ярких чувств. Где здесь автор, где герой? Особенность его текстов: читаешь легко, в них есть, казалось бы, интеллектуальное напряжение, а уже через несколько минут, после того, как закроешь страницу, спрашиваешь себя: о чем? Все какой-то «сиреневый туман» довольно высокого качества. Кого Юра только не читал: и Набоков, и Кафка, и Джойс, все места и все разработки текстов заняты. Юру сжигает страсть стать знаменитым, дай Бог, чтобы у него все получилось, пока получается не все, но выше уровня моих ожиданий. И тем не менее, в его отрывках жизнь какого-то современного жалкого Деточкина, где чувство любви прорывается через нищету жизни. Опять какое-то полумаргинальное взросление. Запомнил сцену похорон урны с прахом отца, когда мать и сын по очереди копают могилу. Мое напряженное отношение к нему пропало, но я думаю теперь, как это собрание неплохих текстов, превратить в диплом.

К вечеру, когда сердце немножко успокоилось за тексты Глазова, вдруг чуть-чуть продвинулся роман, Саша, главный герой уже в аудитории. Это собственно последние сцены. Опять звонила И.Л., она снабжает меня сведениями из истории Литинститута.

27 октября, пятница. С раннего утра в Лите. БНТ со Стояновским и Царевой приехали из Китая вечером в среду, а вчера Тарасов вместе с Королевым и Варламовым улетели в Италию. Рассказы Л.М. о Китае скудные, лишь о том, что их возили на родину Конфуция. Там есть кладбище, где хоронят всех потомков мудреца. Вот бы посмотреть, зажегся неосуществимой завистью! Звонил А.Е.Рекемчук, который законно волнуется, что его идею литинститутского журнала перехватывает Саня Михайлов. Саня мальчик не промах, он, вроде бы уже переговорил с начальством и пытается забить себе место главного редактора. У меня таких амбиций нет, но волнует одно: Саня ориентирован только на новейшую литературу, в этом смысле Рекемчук мог бы быть более полезным. Но особенно меня это не беспокоит, я знаю: на все надо найти деньги, а где они? Другой звонок о недавней публикации Тарасова в Литгазете. Судя по всему, это сделано по его книге «Куда идет паровоз истории?» У статьи-интервью, которую подготовил готовый на все и сразу Сережа Казначеев, то же название. Ко мне этот номер «Литературки» еще не пришел. По телефону мне с некоторым искусственным испугом говорили об апологетике Николая Первого, об полном отрицании декабристов и Герцена. Не думаю, что по этому поводу идет скандал, как говорил мой собеседник, среди интеллигенции, даже еврейской. Я не люблю ломку мифов. Да и слишком это попахивает конъюнктурой.

Вечером ходил в училище Гнессиных. Давали «Евгения Онегина», где Паша Быков поет заглавную партию. После первого отделения уехал, потому что собрался на дачу в Сопово. В какой-то момент причудилось, что нахожусь на премьере оперы в Малом театре; тогда, правда, пели студенты консерватории. Пели ребята все мило, но в опере молодость, оказывается, совсем не главное свойство. Паша по сцене ходил очень надутый. Молодой артист немедленно веселел и становился естественным, когда его ария уже пропета. Таки милым оказался Ленский в первом акте, когда пропел ариозо «Я люблю вас, Ольга», до этого выхаживал, как школьный учитель..

Когда в ночь и в дождь уезжал на дачу, вынул из почтового ящика «Труд»: на первой полосе огромный портрет нашего вице-спикера и аншлаг «Слизкины дела». Положил в рюкзак рядом с компьютером.

28 октября, суббота. Одно плохо — не гулял, не выходил во двор, а весь день был занят печкой, перекладкой книг, потому что еще летом свез в Сопово свой институтский архив. Вряд ли здесь есть много интересного, но при моей любви к бумажкам, выбросить что-нибудь жалко. Нашел, правда, папку с рецензиями на дипломные работы прошлого выпуска, какие-то еще интересные по прошествию времени дела, когда-нибудь все может пригодиться. Вопрос стоит так: успеет ли пригодиться? А живу я по-прежнему не в духовном, а в материальном, да так, будто собираюсь еще прожить лет сто. Столько денег и сил уходит на переоборудование дачи в Сопово. Ну, не буду я часто ездить сюда зимой, а вот уже два года делаю водяное электрическое здесь отопление. Зачем, кому?

«Труд» довольно крепко взялся за инцидент со Слизкой. Видимо, давняя неприязнь к той власти, в которой нет культуры, полета и у которой — журналисты это видят, при всей зависимой сложности их профессии, — отсутствие интеллигентности.

«Весть об ограблении вице-спикера Госдумы Любови Слиски три дня не сходит с газетных страниц. Случай действительно не рядовой: и потерпевшая — не последний в стране человек, и дом на улице Улефа Пальме в Москве, где живут народные избранники, охраняется спецслужбами, и слухи о похищенном поражают воображение. Но за всеми деталями, впечатляющими обывателя, есть вопросы, представляющие действительно общественный интерес. Например, кто подарил сугубо гражданскому человеку боевое оружие и откуда у Любови Слиски столько денег».

В статье два раздела: «Откуда взялся пистолет?» и «Откуда взялись деньги?». Кое-что по этому поводу если не объяснено, то поведано. В частности страна наконец-то узнала то, что ее давно интересовало: роскошные и разнообразные прически госпожи вице-спикера. Я сам много раз, встречаясь с Любовью Константиновной, задавал себе разные технологические вопросы: сколько на это уходит времени и приходит ли парикмахер на дом? Журналисты область моих догадок расширили: «стрижет, красит и укладывает Любовь Константиновну одна из самых дорогих мастеров в Москве. «Только подравнять волосы у мастеров из салона «Долорес» стоит 5500 рублей, вместе с покраской — 10 тысяч. Завсегдатаи салона видят здесь известного политика по два раза на неделе — перед пленарными заседаниями Госдумы». Что касается «откуда деньги, Зин?» в газете довольно много информации, есть даже сведения о двух пакетах акций, о которых госпожа вице-спикер сама поведала журналистам. А о скольком не поведала? Сумма материального ущерба от дерзкого ограбления колеблется от 250 тысяч до полумиллиона долларов. Сообщена и сумма небольшой на этом фоне зарплаты народной избранницы от «Единой России» — 100.000 рублей. Но зачем ей пять наручных часов, каждые по 30 тысяч долларов?

Пишу обо всем этом с элементом мелкой мстительности: три человека долго вели со мною, когда я был ректором, переговоры о встрече со студентами, но не нашли времени, чтобы придти в институт: Любовь Константиновна, спикер Московской думы Платонов и любимец народа Сергей Кежугетович. Чья очередь?

Вечером в Сопово звонил из Нью-Йорка по мобильной связи Миша Цукерник, бывший студент-заочник, с которым я довольно долго раньше переписывался. Очень милый парень, работает в Нью-Йорке врачом-анестезиологом. В свое время Миша эмигрировал откуда-то из Сибири, дела у него складывались хорошо, но русская культура тянула: Литинститут, связи. Во время встреч с ним много раз говорили об его сыне, который очень хорошо вписался в обстановку, современный, яркий.

К русской культуре Мишу по-прежнему тянет. Говорит, что уже написал письмо БНТ, с которым в Нью-Йорке встречался, когда тот ездил туда. Я кажется, с Мишей БНТ и знакомил. Теперь Миша, со следующего года, хочет на ВЛК. По тону я сразу понял, что у Миши не все в порядке и сразу же попал в точку: сын! Дело не в том, что, я, кажется, угадал, а во фразе, которую дальше Миша произнес: «Эмиграция мстит через детей».

Спать ложусь рано, это значит, проснусь в четыре или в пять утра.

29 октября, воскресенье. Как же я люблю Сопово, тишину близкий лес, почти полное отсутствие голосов осенью и никаких электричек. Здесь, в отличии от Обнинска, низко стоящий почти на земле дом: нет никаких ступенек; уже желтая трава, опавшие листья, запах земли. Проснулся очень рано, по старому времени еще не было пяти, включил электричество, перевел на один час назад часы, отодвинул занавеску — первый снег. Наверное, с час занимался романом, какие повороты приходят в голову, когда чувствуешь себя свободным! Я впрочем, чувствую всегда последнее время лишь отсрочку. Какую гадость еще мне приготовят коллеги?

До сих пор под впечатлением беседы со Стояновским. Нам обоим кое-что удалось друг другу сказать. Все слишком долго, чтобы об этом писать в дневнике со многими подробностями. Но кое-что, оказывается, Миша не знал, я его со временем просвещу. Так бы все тихо и мирно существовало, если бы меня не трогали, теперь я начинаю копать вглубь. По моим сведениям, Ю.И. Минералов плохо говорил обо мне шоферам. Ему что высказаться некому?

Уехали из Сопово около 3-часов и произвели необходимые замеры: до Москвы, до дома 103 км., ну, на 2-З км. больше, чем от Обнинска и в пути по более сложной трассе Горьковского шоссе всего 2 часа 20 минут.

Два дня подряд читал переписку Кузмина и Нувеля. Уж коли «Литературная Россия», разбирая мой роман, пишет о моем особом интересе к этому гениальному писателю, то не стану их разочаровывать. В романе у меня будет обязательно Кузмин присутствовать: героиня пишет пьесу по мотивам его дневников, которые я сейчас и читаю. У нее есть даже мысль сыграть эту пьесу, где Кузминым станет она, а всеми его друзьями ее собственный любовник. Анализируйте! Инсценировки, правда, не фирменное блюдо драматургов в Лите, но Розов поступал к нам именно с инсценировкой по Гончарову.

Дома с чувством удовлетворения прочел новый сказ про Любовь Константиновну Слизку. Все-таки молодец новый редактор Симонов, старый Потапов долго бы колебался и смягчал формулировки. Наотмашь. Материал свидетельствует о полной коррупционности власти. Одновременно с этим в почтовом ящике и вырезка из «Российской газеты» — оклады и собственность чиновников высшего звена: Министров и премьер-министра.

«Сказать, что «список Слиски» удивляет — это значит ничего не сказать. Поражает разнообразие художественного вкуса вице-спикера. Здесь вам и «яйцо под Фаберже», и пластина с видом итальянского парламента, и монеты к 300-летию преставления святителя Митрофана, и икона Богородицы. Рядом с ними десятки колец, колье, часов. А какие звучные имена, ласкающие слух: Тиффани, Лувр, Шопард, Фрэнк Мюллер. Все это лучшие ювелирные дома мира, каждое изделие которых исключительно эксклюзивно и выпускается в нескольких экземплярах. Несколько особняком стоит «брошь из белого золота» — подарок крупного столичного чиновника. Думается, искренний даритель, увидев свою фамилию в газете, много раз подумает в следующий раз, кому и что дарить.

Весьма двусмысленно смотрится в списке и «крест из белого золота с бриллиантами на платиновой цепочке», заявленный как «подарок» Нино Бурджанадзе. Поясним, что спикер парламента Грузии известна как один из самых активных антироссийских политиков. Странно, что такой дорогой подарок был принят и непонятно, почему он оказался в квартире Слиски, а не в Госхранилище.

Скандал, судя по всему, только набирает обороты. Абсолютно ясно, что воров навели люди, близко знакомые с семьей вице-спикера, бывавшие в ее доме. Придется ей рассказать и о том, с кем она общается и кого подозревает.

Политические противники Слиски и «Единой России» намерены инициировать запрос и расследование в Госдуме. Вероятно, есть у этого скандала и политическая подоплека. Любовь Константиновну не раз называли как кандидата на самые престижные государственные должности. Понятно, что сейчас этот вопрос перестанет быть актуальным.

В истории с публикацией списка украденного есть еще одна пикантная подробность. Говорят, что чиновник, передавший список в СМИ, вычеркнул из него целый ряд фамилий «дарителей». Но пообещал при этом, что, возможно, он их восстановит. Если что..»

Занятно эта небольшая статейка Руслана Гусева и названа: «Всё, что нажито непосильным трудом…»

Ленин не даром читал за день газеты скопом: как бы получался некий другой объем. Может быть газеты сговорились немножко наехать на власть? Параллельно Слизкиному делу «Российская газета» публикует огромный материал «Сколько зарабатывает министр?» Тоже, естественно, труд непосильный. Здесь я подобрал некоторые отрывки, преимущественно связанные с интересующими меня лицами. Вот что пишут о министре транспорта. Летом, в связи с аварией самолета под Иркутском я заметил, что этому министру просто некогда заниматься государственными делами, слишком много дел своих. Так оно, видимо, и получилось. «Если в 2004 году наибольший доход получал министр транспорта Игорь Левитин, пишет «Российская газета», то в 2005 году с большим отрывом от своих коллег лидировал министр природных ресурсов Юрий Трутнев, перебив и прошлогодний рекорд по доходам Левитина более чем на 80 миллионов рублей». Но тем не менее и в 2005 году, когда некогда было инспектировать аэродромы и смотреть за дорогами, следить за безопасностью в аэропортах «Министру транспорта все же удалось удержаться на втором месте, несмотря ни на что. Его доход составил 11 979 109 рублей». Надо, конечно, понимать, что министры парни не простые и тоже стараются по возможности не все показывать, переводя доходы, как в свое время было с министром Аксененко, на своих энергично работающих родственников.

Иногда правительственная газета не удерживается от убийственной иронии. «Несмотря на серьезный имущественный багаж в виде одной маленькой квартиры, где министр информационных технологий и связи Леонид Рейман имеет лишь четверть от 55 кв. метров и еще пяти квартир площадью от 151,5 кв. м до 283,7, дачного дома в 330 квадратов, двух участков от 95,24 сотки до 11 660 кв. м, двух машиномест на 17 и 16 квадратов, гаража, а также квартиры, «находящейся в пользовании» (229,4 кв. м), его доход занимает лишь третье место в чиновничьем рейтинге». Эти пять «скромных» квартир и участок 11 с половиной гектаров просто убивают. Семья у министра, что ли необъятная: всем сыновьям, дочерям и, видимо, внукам по квартире? Сколько же надо времени, чтобы просто снимать в квартирах показания счетчиков. Или все это по разным городам России? Есть же у меня, дурака, два участка по 6 соток каждый! Газета и дальше довольно подробно все рассматривает, полагая, что народ только смотрит телевизор, а власть на информацию о себе, как говорится, положила… «Самая большая по площади квартира, как оказалось, принадлежит первому вице-премьеру Дмитрию Медведеву — 367,8 кв. метров. Зато самой маленькой квартирой в 47 кв. м владеет министр культуры и массовых коммуникаций Александр Соколов». Без комментариев, хотя есть надежда, что, наконец-то министру культуры квартиру дали. Но интересно, что и здесь культура у нас на самом последнем месте.

30 октября, понедельник. В 10 часов утра — Коллегия Министерства культуры. На всякий случай пишу повестку дня, естественно, в своей, а не в бюрократической, огласовке.

1. О подготовке Конкурса им. Чайковского.

2. О сохранении Соловецких островов.

Далее интересные для меня менее, но все-таки важные инициативы Министерства, по законотворческой деятельности. И, как всегда, утверждение решений Экспертного совета по наградам. Что касается последнего, в котором я принимал горячее и деятельное участие, то худо-бедно образовался список кандидатов из 6 страниц, по которым у Экспертного совета было свое, не чиновничье, мнение. Я рад, что хоть что-то можно сделать. Вообще, мне кажется, я превращаюсь не только в летописца жизни литературы, но и начинаю вести летопись Минкульта. После сегодняшнего заседания возникло ощущение, что Соколов все-таки своего добился. Молодец, настоящий русский характер! Все претерпел, наезды, пренебрежение искусно срежессированного общественного мнения, даже наезды на заседаниях Правительства — и все же заставил Министерство крутиться и по-своему, и как надо.

Кстати, заметил я, что прежняя мода — молодежная — все эти короткие чубчики, выхоленные ноготки и приталенные пиджачки — сникла, и вот когда снова пришли седые и многоопытные, видимо, еще советские чиновники, дело и закрутилось. С особой любовью и пристальностью Соколов занимался сегодня Конкурсом Чайковского. Здесь два момента. С одной стороны все это ему хорошо знакомо, с другой — последнее время Конкурс, конечно, в упадке. С 93 года исчез постоянный орган, руководивший процессом. Я слушал доклады и выступления, и постепенно в моем сознании появилась очень сложная система: договора на залы, договора с членами жюри, пиар, заявки на участие. Очень много говорили об Интернете, о газете «Музыкальное обозрение», которая заняла какую-то непонятную позицию. В общем, у нее оказалось право на бренд — «Конкурс Чайковского». Этому вопросу — Интернету и всей электронной машинерии — было придано очень большое значение. Понравилось выступление Спивакова, который указал, что в огромной пиаркампании не задействована такая газета, как «Культура». Спиваков вообще много и интересно говорил о том, что пиарит не только Интернет, но в особенности и традиционные средства массовой информации. О сложностях, возникающих с жюри — ссылаясь на собственный опыт, сказал, что большинство крупных музыкантов в жюри даром сидеть не любят, даже в Испании, на Конкурсе им. Сарасате, где он председательствует (тут он отказать не может, так как Испания в свое время приютила виртуозов Москвы) ему платят за 5 дней работы 10 тысяч евро и по 5 тысяч членам жюри. Сколько волнующе-нового узнаешь из этих разговоров! Оказывается, для нашего жюри — а оно огромное, кажется, 79 человек — деньги, по 5 тысяч на каждого, добил у спонсора непосредственно министр. Это просто удивительно — как быстро А.С. вошел в эту систему знакомств, отношений и выбивания денег! У меня все время крутился вопрос на уме: каково соотношение между бюджетными деньгами и спонсорами? Вопроса я не задал, но ответ получил: бюджетные деньги — одна треть. И опять возник разговор о том, что для русского Конкурса главным спонсором должна стать русская фирма.

Потом перешли к Соловецкому архипелагу.

Здесь много было разных разговоров и разговоров трагических. Собственно, разговор был инициирован Клебановым, полпредом президента на Северо-Западе. Понимая всю трагичность ситуации, Клебанов предлагал принять решение о специальном охранном статусе Соловецких островов, как особого памятного места.

Большинство выступлений пропускаю. Что касается меня лично, то мне кажется, что Соловецкие острова должны стать некоей совершенно самостоятельной административной единицей, как бы Венецианской республикой, управляемой из Москвы дожем, а также коллегией, состоящей из представителей Православной Церкви, военных, которые, к счастью, опять пришли на остров, и гражданского населения. Русская Православная Церковь достаточно настойчиво требует острова в свое управление, и если бы она с этим справилась, но не была бы так агрессивна к местному населению, то это, конечно, лучший вариант решения вопроса. Архангельск вроде бы намылился создать огромный туристический комплекс и жить за счет этой святыни — собираются расширить посадочную полосу, чтобы сажать частные самолеты, построить гостиницы … А за гостиницами пойдет и казино и прочее и прочее. Выступал представитель Архипелага, который довольно ловко, в рамках советской демагогии, вертелся, — на Соловках уже вроде бы строят коттеджи, и уже здесь огромное поле для злоупотреблений. Много говорили о природе, которая сильно нарушена и очень медленно восстанавливается. Нужно вкладывать огромные деньги и в экологию, и в приводить в порядок гидросооружения. Главный вопрос все-таки, повторяю, — вопрос власти, если хотите — власти самодержавной. А все эти мониторинги, рейтинги, переписи, планы — все это мы слышали много раз. И еще много раз услышим, коли говорим о власти: надо думать о той ее ветви, к которой сохранилось еще доверие, а к гражданской власти доверия уже нет. Получиться можно только при помощи Церкви, если будет особое соглашение, позволяющее Соловкам остаться открытыми для гражданского населения и туристов-паломников.

Во время разговора о Соловках раздался телефонный звонок, звонил СП.: умерла Клавдия Макаровна. Теперь он, бедный, один на этой земле, как перст.

В 5 часов пошел на традиционную встречу с Лужковым. Ожидания, естественно, меня не обманули. Выступающие были все те же: первым Марк Захаров, особый любимец, и какой это талант: ввернуть комплимент, похожий даже на критику — это когда М.Захаров стал говорить о много раз описанной войне между мэрией и Анат. Васильевым. Потом выступал Петр Наумович Фоменко. Это также изысканный полупоклон в сторону мэрии; но и есть за что: мэр строит для Фоменко новый театр. В связи с этим, я вспомнил, отыскал и теперь «выпечатываю» цитату из книжки Виктора Яковлевича Вульфа. Почему я так часто цитирую кого-то: это совпадение мыслей, это моя неуверенность в правоте. Оказывается, что думаю так не только я. Вот цитата, по такому случаю.

«Часто у тех, у кого большая власть, нет ни моральных тормозов, ни элементарных познаний. На встрече московской интеллигенции с Лужковым в 2002 году многие выдающиеся деятели искусств обращались к нему как к полубогу. Становилось не по себе. Выяснилось, что политика — удел специалистов, обостренная чувствительность ушла на задний план. Тема денег и заработка переместилась на авансцену».

Я сидел рядом с Т.В.Дорониной. У нас с ней удивительно одинаковое отношение к театру. К театру как к театру, а не как к имитации жизни. Но, кажется, я не закончил то, с чего начал.

Собственно, пошел я на встречу с Лужковым только потому, что очень хотелось посмотреть новый театр им. Станиславского и Немировича-Данченко после ремонта и двух пожаров. Такие огромные в это вбуханы деньги, какой роскошный голубой занавес! Театр для меня привычен, я помню, как ходил сюда мальчишкой, знал все ходы и выходы. В конце фойе заглянул за дверь, где раньше был репетиционный балетный зал и раздевалка хореографического училища. Дверь открылась в некий сверкающий нержавеющей сталью буфет. Мне показалась, что планировка нижнего фойе чуть изменилась не к лучшему: выгорожена малая сцена; зато появился огромный атриум, внутренний двор, который, возможно, и нужен театру. Все было очень богато, но, похоже, больше рассчитано, на балы и карнавалы, а не на интимный оперный театр. Какие же надо было вложить в это деньги… И тут мне стало известно, что чуть ли не 37 % всего московского бюджета уходит на карнавалы, шествия, зрелища, содержание муниципальных театров. Процент велик до недоверия. Хотим жить красиво, если уже живем богато.

Но опять к заседанию. Народа на этот раз было не много, интерес к подобным мероприятиям угасает, их ход и главные солисты предсказуемы. В президиуме сидели прежние персонажи — несколько осунувшийся мэр, Л. И. Шевцова, Платонов, который в свое время так и не приехал в институт, С.Н. Худяков, который делал на этом заседании доклад. Много говорилось о годе ребенка, о спектаклях для детей и родителей. Я отношусь к специфике детского театра очень сдержанно, потому что меня в моем детстве никто не водил на детские спектакли. Один только раз я, мальчиком, посетил ёлку в ЦДРИ, где прочитал стишок, «Колокольчики мои, цветики степные…» Мне всегда не нравилось, когда меня называли ребенком, я казался себе взрослым, допускал, что лишь мои ноги, руки, спина еще не выросли, были недостаточно сильными. Мое развитие могло идти дальше, как мне казалось, и во взрослом театре. Но потом, вслушиваясь в речь Худякова, в цифры, которые он приводил, я подумал, что, возможно, жизнь ребенка все-таки может измениться от посещения какой-нибудь детской слюнявой глупости, на которую такие мастаки сегодня — ведь театр это очень сильная духовная прививка, и не всегда она проходит бесследно. Дай Бог, и на это никаких денег не будет жалко. Наконец заговорил Лужков. О том, что именно в Москве рождается основной доход, из которого идет и зарплата, и пенсии, и социальные льготы; здесь же и источник денег для культуры и для всех сидящих в зале очень немолодых людей.

Но уже было время уходить, потому что в 7 часов вечера я твердо решил попасть на выступление легендарного Михаила Лавровского. А перед этим пережил тяжелый момент выбора: в один и тот же день в Консерватории представляли оперу Щедрина «Боярыня Морозова», в Доме Правительства на набережной назначили вечер Касаткиной и Василева, и вот — вечер Лавровского. «65 лет со дня рождения и 40 лет творческой деятельности. Михаил Лавровский в кругу своих друзей» Я все-таки выбрал Лавровского (кстати, в ближайшее время мне придется писать статью о Григоровиче, напитываюсь).

Сравнительно недавно, на вечере памяти отца Михаила, Леонида Михайловича, я помню, поразился этой фантастической выразительности танца Михаила. В 65 лет он способен выкрутить десяток пируэтов и 10 минут держать на сцене какие-то пляски, — конечно, чудо может быть отнеено, и к особенностям физиологии. Но какова выразительность рук и тела, когда каждое его движение что-то говорит тебе и твоему чувству и интеллекту. Вот это поражает, поражает и внутренний ход мыслей этого человека, который так и не ушел на пенсию. Здесь вспомню отрывок из его постановки, где он выступает как балетный и драматический актер в роли Ричарда III. Описать невозможно — это невероятно. До этого я видел еще одного гениального Ричарда — молодого Голобородько, теперь Лавровский! Горб, который он все время стряхивает со своих плеч!

30 октября, вторник. Приехал в институт рано, разговаривал с Н.В., диктовал дневник Е.Я., обдумывал, как буду вести назначенную на сегодня кафедру. Повестка дня простая: правила перехода студентов из одного семинара в другой. За последние время правила эти размылись, студенты, особенно когда у них не ладится, стали пользоваться облегченной процедурой. Поводом к этому стал один из студентов И.Л.Вишневской, который решил, что ее методика ему не подходит. Но когда я заглянул к нему в творческую папку, то обнаружил, что в ней кроме вступительной работы ничего нет. И.Л. тоже его не представляет, потому что он на семинар не ходил.

Еще в субботу и воскресенье прочел два рассказика Ксении Фрикауцан. Один я помню еще с лета: девочка была влюблена в своего брата и соблазняет его. Второй — тоже не слабо: влюбленная в мужа подруги девица подмешивает ей в питье какое-то «народное» зелье, и у той происходит выкидыш. Сделано все это легко и свободно, стиль не глубокий, не задевающий сознание, а облегченный. В общем, я не очень знал, что и говорить. Но приехала моя заочница Оксана Гордеева из Иркутска, и ее срочно нужно было обсудить. Как все-таки в моей жизни иногда все стекается! Поздно вечером принялся читать и читал внимательно и долго: редкая мощь и редкая плотность текста. Это бытовая, скорее эссеистская проза. Детство, сегодняшний день, много смертей, земля, предки, колдовство, идущее от бабки, провидение. И все это на восьми страницах. Сразу же, утром возник план: Оксана будет читать весь текст, а отдельные куски я буду комментировать и задавать по ним вопросы. Мне хотелось, чтобы семинар услышал текст другой ориентации, другой земной тематики, другой стилистики. Вот так и прошел семинар. Три с половиной часа. Семинар, а на этот раз присутствовало 39 человек, замер, затих и так сидел. Разбирали, на чем держится текст, говорили о филологической его окрашенности, о многообразии приемов, которые поддерживают конструкцию.

Вечером устроили с Ю.И.Бундиным обычный наш ежемесячный ужин с морковным соком в кафе «Форте»