Мать Тамары — Сыромятникова (Каширина) Мария Потаповна (1870—1955).

17 В 1927—1928 гг. С.Семенов работал над романом “Наталья Тарпова”. Пьеса под тем же названием была опубликована в 1930 г. (Наталья Тарпова (Пьеса). Акт второй // Удар за ударом. Удар второй. Лит. альманах. М.; Л., 1930).

18 Книга написана не была.

19 Николай Николаевич Никитин — писатель, входил в литературное объединение “Серапионовы братья”. Членами его были И.Груздев, М.Зощенко, Вс.Иванов, В.Каверин, Л.Лунц, В.Познер, Е.Полонская, М.Слонимский, Н.Тихонов, К.Федин, близок к “серапионам” был и В.Шкловский.

Встречи Вс.Иванова и “серапионов” продолжались и после фактического распада группы в конце 1920-х гг.; “серапионовская” дата — 1 февраля — отмечалась вплоть до последних лет жизни Иванова.

20 Сын Салтыкова-Щедрина — Салтыков Константин Михайлович (1872—1932). Автор воспоминаний об отце “Интимный Щедрин” (М., 1923), встретивших резко отрицательную оценку критики. Можно предположить, что упоминаемое письмо связано с болезнью К.М.Салтыкова, о которой пишет его жена Л.Н.Салтыкова-Макаренко в своих воспоминаниях: “В 1931 г. у него осложнилась болезнь — туберкулез легких. Он был отправлен на длительное лечение, но болезнь прогрессировала” (М.Е.Салтыков-Щедрин в зеркале исследовательских пристрастий. Тверь, 1996. С. 282—283).

21 Речь идет о поездке бригады писателей, среди которых были Л.Леонов, Вл.Луговской, П.Павленко, Н.Тихонов и Вс.Иванов, в Среднюю Азию в марте-апреле 1930 г.

22 Халатов Артемий Борисович (1896—1937) — председатель правления Госиздата с 1928 по 1932 гг.

23 Комуська — трехлетний сын. Кома — домашнее прозвище сына Вс.Иванова Вячеслава Всеволодовича Иванова — ученого, лингвиста, писателя.

Мишка — Иванов Михаил Всеволодович (1927—2000) — сын Т.В.Ивановой и И.Э.Бабеля, усыновленный Вс.Ивановым; художник.

24 “Федерация объединений советских писателей”, при ней в 1929 г. было создано издательство “Федерация”. Возможно, о нем и идет речь.

25 С А.Платоновым у Вс.Иванова были дружеские отношения вплоть до конца 1920-х гг. Впоследствии, когда дружба распалась, писатели сохранили творческие контакты. По рассказам Вяч.Вс.Иванова, Вс.Иванов пытался напечатать в журнале “Красная новь”, где он тогда руководил отделом прозы, роман А.Платонова “Котлован”.

64

26 Запись сделана в день рождения Вс.Иванова.

27 Наиболее известные портреты Вс.Иванова созданы художником П.П.Кончаловским в 1940 г. и 1941 г. В данном случае, возможно, речь идет о рисунке.

28 Литовский Осаф Семенович — театральный деятель, драматург, критик. В 1930—1937 гг.— председатель Главреперткома.

29 Балет по сказке Ю.Олеши на музыку В.А.Оранского.

30 А.М.Горького и Вс.Иванова на протяжении многих лет связывали теплые дружеские отношения. В 1918 г. Вс.Иванов, работавший тогда наборщиком в типографии в г. Кургане, послал Горькому свои первые рассказы, которые Горький высоко оценил. Когда Вс.Иванов приехал по вызову Горького в Петроград в 1921 г., Горький всячески поддерживал его: помогал в публикации его произведений, познакомил с писателями-“серапионами”, дал возможность получать продовольственный паек в Доме Ученых. Подарил упомянутые в дневнике ботинки.

В 1930-е гг. Вс.Иванов с женой, Т.В.Ивановой, несколько раз гостил у Горького в Италии и в Крыму, в Тессели. Об этих встречах Т.В.Иванова вспоминала: “Мне думается, что главным в обмене мнениями для обоих писателей была возможность высказать свои мысли тому, кто вполне способен понять мысль другого.

Присутствуя при <...> разговорах Алексея Максимовича и Всеволода, я не могла не проникнуться убеждением, что оба они очень нужны друг другу.

Может быть, это происходило и оттого, что при всей их взаимной любви — они разные” (Иванова Т.В. Мои современники, какими я их знала. С. 83).

Об этой “разности” Вс.Иванов писал в дневнике в 1943 г.: “Горький ждал от меня того реализма, которым сам был наполнен до последнего волоска. Но мой "реализм" был совсем другой, и это его не то чтобы злило, а приводило в недоумение, и он всячески направлял меня в русло своего реализма. Я понимал, что в этом русле мне удобнее и тише бы плыть, я и пытался даже... Но, к сожалению, мой корабль был или слишком грузен, или слишком мелок, короче говоря, я до сих пор все еще другой”.

31 Мусрепов Габит Махмудович — казахский писатель, драматург. Музыкальная драма “Кыз-Жибек” (1934 г.) — его первое драматическое произведение, на ее основе написано либретто первой казахской оперы.

32 Киргизская Советская Социалистическая республика была образована в 1936 г., до этого называлась Киргизской Автономной республикой (с 1926 г.). В создании киргизской профессиональной музыки в 1930-е гг. принимали участие композиторы В.А.Власов, В.Г.Фере, М.Р.Раухвегер. В этот период возникают опера, балет, симфония. Становлению оперы предшествовало создание музыкальных драм:

65

“Алтын кыз” (“Золотая девушка”) Власова и Фере (поставлена в 1937 г.), “Аджал ордуна” (“Не смерть, а жизнь”) Власова, Малдыбаева и Фере (1938 г.).

33 Начиная с 1930-х гг. в Москве в рамках общегосударственной политики развития искусства союзных и автономных республик проходили декады национальных культур. Декада казахского искусства и литературы прошла в мае 1936 г.— показы достижений искусства (спектакли, концерты, выставки, вечера писателей и т.д.).

34 Первая киргизская опера “Айчурек” (“Лунная красавица”), поставленная в 1939 г., написана по мотивам киргизского героического эпоса “Манас”.

35 2-й МХАТ возник в 1924 г. из 1-й студии МХАТ, созданной в 1913 г. К.С.Станиславским и Л.А.Сулержицким. В театре работали М.Чехов (до 1928 г.), режиссер И.Берсенев, актеры С.В.Гиацинтова, С.Г.Бирман и другие. Закрыт в феврале 1936 г. Последняя роль С.В.Гиацинтовой во 2-м МХАТе — роль Женевьевы в спектакле “Мольба о жизни” Деваля, 1935г.

36 Произведение Вс.Иванова с таким названием неизвестно. Возможно, он редактировал чей-либо текст.

37 С Беймбетом Майлиным и Габитом Мусреповым Иванов работал над киносценарием первого казахского фильма о гражданской войне “Амангельды” в 1936 г. Опубликован в кн. “Сценарии национальных фильмов” (М., 1939).

38 Ауэзов Мухтар Омарханович (1897—1961) — казахский писатель. Иванова и Ауэзова связывали дружеские отношения. В 1948г. Иванов напечатал статью о романе Ауэзова “Абай” — “Роман о песне” (Литературная газета. 10 ноября), в 1959 г.— приветствие по случаю его 60-летия (М.Ауэзову. Сборник статей к его 60-летию. Алма-Ата, 1959).

39 Джансугуров Ильяс (1894—1937) — казахский поэт, один из создателей казахской советской литературы.

40 Сейфуллин Сакен (1894—1939) — казахский поэт, революционер и писатель.

41 Павленко Петр Андреевич (1899—1951) — писатель.

42 Павленко Ирина — жена П.Павленко, умерла в 1936 г. Была близкой подругой Т.В.Ивановой.

43 Молния — особый род керосиновой лампы.

44 В 1930-е гг. в казахском театре шло интенсивное освоение русской театральной культуры (ставились пьесы Н.В.Гоголя, Н.Ф.Погодина, К.А.Тренева), дальнейшее развитие национальной драматургии (“Ночные раскаты” М. Ауэзова (1935 г.) и др.), была создана театральная школа (в 1932 г. в Алма-Ате), готовившая драматических актеров, певцов и музыкантов.

45 Бешбармак — блюдо из мяса.

66

46 “Пархоменко” — историко-биографический роман Вс.Иванова о герое гражданской войны А.Пархоменко (I редакция — 1938— 1939 гг.), написанный по заказу Главной редакции “Истории гражданской войны”, возглавлявшейся тогда И.В.Сталиным. См. об этом в статье Вяч.Вс.Иванова: Из архива Всеволода Иванова: работа над пьесой об убийстве Павла Первого // Иванов Вяч.Вс. Избранные труды...Т. П.

47 В.М.Молотов.

48 Знакомство с семьей художника П.П.Кончаловского произошло в 1930-е гг., дружба продолжалась долгие годы. П.П.Кончаловский дважды писал портреты Вс.Иванова (в 1940 и в 1941 гг.), портрет его сына — Комы Иванова (1940 г.).

49 В дневнике 1942 г. есть комментарий Вс.Иванова к этой записи: “Прочел эти размышления 30 дек. 1942 года, то есть без малого четыре года спустя. Как многое изменилось! Роман мною забыт, забыто даже то, что Гл. Редакция Гр. войны обругала меня печатно подлецом (то есть иносказательно), а в редакции как-никак Сталин, Молотов, Ворошилов, причем обругала-то по недоразумению (я просто перепутал, как часто это случается, И.Минца с Главн. Редакцией), давно поставлена и прошла картина,— идет много месяцев уже война с немцами, я испытал бегство, жизнь эмигранта в своей стране (Ташкент), адское бездомье, болезнь детей (у Миши — тиф, у Комы — будто бы ангина, но, возможно, тоже тиф),— и каким пустяком кажутся эти волнения с "Пархоменко", происходившие четыре года назад. Правда, "Пархоменко" в течение этих четырех лет выручал меня не однажды, и сейчас я живу на деньги, полученные за фильм о нем,— ибо привез два месяца назад роман "Проспект Ильича" в Москву,— и все не могу добиться толку. А пройдет четыре года, буду опять перебирать бумаги (если не протяну к тому времени ноги), и волнения по поводу "Пр. Ильича" будут казаться пустяковыми. Одно жалко,— переборы бумаги,— неужели же нельзя было и думать, и писать глубже? Какие все пустяки, какая мелочь! Ведь я же прожил огромную и очень занимательную жизнь,— и что останется от этой жизни? Томик рассказиков, может быть, какой-нибудь цветистый роман о Сибири, да и то едва ли,— и пустота. Не то, чтоб я так уж боялся этой пустоты, наоборот, она, до известной степени, прельщает меня, но просто глупо, имея хорьковую шубу, ходить в армяке. Мне думается, что прельщающая меня пустота — и наполняла пустотой многие мои работы. Марлинский прожил жизнь не меньшую, чем Достоевский, но первый — цветок в гербарии, а второй — вечно живое семя жизни. Аминь”.

50 Упомянутая встреча у Вс.Мейерхольда состоялась менее, чем за месяц до его ареста — 20 июня 1939 г. Отношения с Вс.Мейерхольдом у Иванова были сложные, Вс.Мейерхольд одобрительно отзывался о спектакле МХАТ “Бронепоезд 14—69” (1927 г.), однако постановка во

67

МХАТе в 1929 г. новой пьесы Иванова “Блокада” вызвала его крайне негативную реакцию. Несмотря на это, в 1931 г. Мейерхольд предлагал Иванову написать пьесу для своего театра, но их совместная работа не осуществилась. В 1930-е гг., когда начались гонения на Мейерхольда, встречи стали более частыми. Новый, 1939 г., семьи Иванова и Мейерхольда встречали вместе в Доме литераторов.

51 Премьера пьесы Л.Леонова “Половчанские сады” состоялась в мае 1939 г. (реж. Сахновский). Спектакль вызвал многочисленные критические статьи и отклики, был показан 36 раз и снят с репертуара.

52 Степанова Ангелина Осиповна — актриса, жена А. Фадеева.

53 Спектакль по пьесе А.Н.Толстого “Путь к победе” был поставлен в 1939 г. (реж. Симонов, Захава, Миронов).

54 С А.Фадеевым Вс.Иванов познакомился в издательстве “Круг”. В конце 1920-х гг. они работали вместе в журнале “Красная новь”: Вс.Иванов заведовал отделом прозы, А. Фадеев был главным редактором. О взаимоотношениях с А. Фадеевым см. очерк: Иванова Т.В. Александр Александрович Фадеев II Иванова Т.В. Мои современники, какими я их знала. С. 365—379.

55 Имеется в виду статья В. Шкловского “Семена жизни” // Литературная газета. 1939. 15 февраля (о рассказах, входивших в сборник 1927 г. “Тайное тайных”,— “Фотограф”, “Сервиз”, “Б. М. Маников и его работник Гриша”). Статья В. Шкловского была в числе немногих, где высоко оценивались рассказы сборника, и напечатать ее на общем фоне крайне неодобрительных рецензий было трудно. Общий тон дневниковых записей этого периода, безусловно, определялся той атмосферой враждебности критики, которая сложилась с конца 1920-х гг. вокруг новых произведений Вс.Иванова. Они или подвергались нападкам, или вообще не печатались (в частности, романы 1930-х гг. “Кремль” и “У”). “После появления рассказов "Тайное тайных" на меня самым жестоким образом обрушилась рапповская критика,— вспоминал Вс.Иванов в "Истории моих книг".— Мне никак не представлялось, что "Тайное тайных" вызовет целый поток газетных статей, что меня обвинят во фрейдизме, бергсонианстве, солипсизме, проповеди бессознательного... <...>.

В манере "Тайное тайных" я написал повесть "Особняк" — о мещанине, тщетно мечтающем победить социальную революцию. <...> Мои намерения были изображены рапповской критикой как гимн ме-щацству, успешно защищающему свою собственность. <...> Тогда я написал "Гибель Железной <...>" Повесть эту назвали бергсонианской и фрейдистской” (Наш современник. 1958. № 1. С. 159—161).

Войтинская О.С.— в то время ред. “Литературной газеты”.

56 Ставский (Кирпичников) Владимир Петрович (1900—1943) — журналист, писатель. С 1936 г.— генеральный секретарь СП СССР. В 1937— 1941 гг.— главный редактор журнала “Новый мир”.

68

57 По воспоминаниям Вяч.Вс.Иванова о разговорах с отцом, эти слова Сталина были сказаны при разговоре о присуждении орденов. Вс.Иванову был присужден тогда орден Трудового Красного Знамени вместо предполагавшегося первоначально ордена Ленина. Из известных писателей ордена получили очень многие, не были присуждены они И.Бабелю и Б.Пастернаку.

58 В своей статье “Авторецензия, а также одна из автобиографий” Вс.Иванов писал: “В "Цехе", организованном мною, состояло три начинающих писателя: я, слесарь Синицын и мотавшийся без дела бывший прапорщик Пилюков, позже погибший в боях с белоказаками. Но всю газету заполнили только мы двое: слесарь Синицын и я. Пилюков был хороший и добрый человек, искренне сочувствовавший Октябрьскому перевороту, преклонявшийся перед литературой, человек тонкого вкуса, но, к сожалению, лишенный какого-либо литературного дарования. Как ни был я снисходительным в качестве редактора, мне все же пришлось забраковать его писания. Прапорщик стойко принял поражение и яростно торговал газетой на улицах” (Иванов Вс. Переписка с А.М.Горьким. 1985. С. 298).

59 И.Бабель был арестован 15 мая 1939 г., расстрелян в 1940 г. Об аресте Бабеля см.: Пирожкова А. Годы, прошедшие рядом // Воспоминания о Бабеле. М, 1989. С. 293—297.

60 Росписи и иконы Врубеля в Кирилловской церкви.

61 Незаконченное произведение Вс.Иванова.

62 “Кесарь и комедианты” — первоначальное название пьесы Вс.Иванова “Вдохновение”, работа над которой велась в середине 1939 г. Опубликована в журнале “Красная новь” (1940. № 3). При обсуждении пьесы на заседании Президиума Союза писателей СССР в декабре 1939 г., где присутствовали Б.Пастернак, В.Шкловский, А.Фадеев и др. писатели, отмечались необычность и своеобразие формы произведения, соединяющего историю XIII в. и современность, сказочное и реальное (по своей поэтике пьеса “Вдохновение” во многом близка пьесе М.Булгакова “Иван Васильевич”).

В октябре 1939 г. Вс.Иванов передал пьесу во МХАТ. В.И.Немирович-Данченко, высоко оценивший экспериментальность “Вдохновения”, собирался, несмотря на возникшие при обсуждении в театре споры и разногласия, ставить пьесу, но постановка осуществлена не была. См. комментарии Е.Цейтлина II Иванов Вс. Пьесы. М., 1979. С. 474—476.

63 Опубликован в: Красная новь. 1940. № 1.

64 1 сентября 1939 г. началась Вторая мировая война, в советских газетах после заключения пакта с Гитлером информации было мало, поэтому слушали английское радио. Переводила Дженни, жена писателя Афиногенова, американская коммунистка, близкая подруга Т.В.Ивановой.

69

65 Имеется в виду Мюнхенское соглашение о расчленении Чехословакии и передаче Германии Судетской области и ряда других районов, подписанное 29 сентября 1938 г. в Мюнхене премьер-министрами Великобритании, Франции и фашистскими диктаторами Германии и Италии.

66 Лазарь Шмидт — старый большевик, издательский работник, в 1930-е гг. секретарь и фактический редактор двухнедельника “Прожектор”. Знакомый Вс.Иванова и И.Бабеля. В конце 1930-х гг., потеряв работу, жил в Переделкино в гостях у Ивановых. Арестован и расстрелян после войны.

67 Т.Сабашникова, из семьи издателей Сабашниковых.

68 Храпченко Михаил Борисович (1904—1986) — партийный и советский , деятель, литературовед. В 1939—1948 гг.— председатель Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР.

69 Статья “Детская книга и взрослые писатели” // Комсомольская правда. 1939. 16 декабря.

70 Михайлов Б.Д.— бывший сотрудник Коминтерна. Познакомился с Ивановым во время поездки в Финляндию летом 1937 г., тогда Михайлов был зав. Иностранным отделом газеты “Известия”. Потом редактировал “Revue de Moscou”. Часто бывал у Иванова и сообщал ему новости. Арестован и расстрелян зимой 1947/48 гг.

71 Описка: немцы.

72 Дементьев — водитель машины, работавший в Союзе писателей и в свободные дни у Вс.Иванова.

73 Финк Виктор Григорьевич (1888—1973) — писатель.

74 Риббентроп Иоахим (1893—1946) — государственный деятель и дипломат фашистской Германии.

75 Имеется в виду пьеса “Вдохновение”.

76 Сценарий фильма по роману Вс.Иванова “Пархоменко”.

77 Брик Осип Максимович (1888—1945) — теоретик литературы, один из организаторов литературной группы ОПОЯЗ; был издателем “Сборника трудов по теории поэтического языка” (1916—1917); в 1920-е гг. вместе с В.Маяковским редактировал журналы “ЛЕФ”, “Новый ЛЕФ”.

78 Друг Е.П.Пешковой, с которым она прожила много лет вместе, был сотрудником торговой фирмы “Международная книга”.

79 Игнатьев Алексей Алексеевич (1877—1954) — дипломат, писатель. Незадолго перед тем вернулся из французской эмиграции. Автор мемуаров “50 лет в строю”.

80 Написано на книге П.Мантегацца “Физиология наслаждений”. “Портрет Комы Иванова” хранится в семье.

81 Виленкин Виталий Яковлевич — сотрудник МХАТа, впоследствии его историк, педагог студии МХАТа.

70

82 Пьеса “Вдохновение” обсуждалась во МХАТе дважды — 12 и 13 января 1940г.

83 Речь идет о Борисе Михайловиче Левине и Сергее Владимировиче Диковском, которые погибли во время финской войны 6 января 1940г.

84 См. комментарий Т.В.Ивановой: “На юбилее Максима Горького (заранее зная, что ему будет предоставлено слово), Всеволод Иванов готовился говорить от себя лично. Однако, предоставляя ему слово, председатель собрания объявил его как представителя Союза писателей СССР. Не сумев мгновенно перестроить заготовленную речь, Всеволод Иванов, начав говорить, смешался, махнул рукой и, под гром аплодисментов, покинул трибуну” (Иванов Вс. Переписка с А.М.Горьким. С. 314).

85 В сатирико-философском романе Вс.Иванова “У” в образе “секретаря большого человека” Егора Егоровича дана скрытая пародия на секретаря Горького, сотрудника НКВД П.П.Крючкова (1889—1938).

86 Роман Вс.Иванова “Вулкан” имеет два варианта: 1-й написан в 1939— 1940 гг. и не опубликован; 2-й — в 1962 г. опубликован в: Иванов Вс.В. Собр. соч.: В 8 т. (Т. 5). Время действия романа — 1940 г. Яркая характеристика двух вариантов дана в отзыве В.Шкловского: “Герои обоих романов совпадают <...>. Места действия совпадают. Совпадают пейзажные куски. Между тем, конфликт в двух произведениях разный <...>.

В большом романе (2-й вариант.— Е.П.) очень хорошо описана женщина — чувственная, энергичная, неудовлетворенная. Она живет в мире "безумного молчания" <...>

Люди разочаровываются, предают друг друга, умирают, и рядом с ними существует второй план соглядатая, мнимого пушкиниста, третий план — богини Афродиты и ее мужа Гефеста, он же Вулкан.

По силе характеристик, по силе эротических сцен вещь замечательна: это крик среди молчания.

В романе-повести 40-го года рассказывается об архитекторше, которая приехала на Карадаг, муж ее тоже архитектор. Она разочаровалась в нем: ей кажется, что он отошел от больших задач. В нее влюблены несколько человек; один из них гибнет.

Соглядатая и темы молчания в этом варианте нет. <...>

Мне большой "Вулкан" кажется много огненней, серьезней, чем малый, хотя второй (малый) напечатать легче.

Образ мнимого пушкиниста и его интрига в большом романе недописана, хотя и очень страшна. <...>

Обе вещи очень печальны” (Иванова Т.В. Мои современники, какими я их знала. С. 228—229).

87 Улицы // Известия. 1940. 5 ноября.

71

88 Луков Лев Давыдович (1901—1963) — кинорежиссер. В 1942 г. снял фильм по роману Вс.Иванова “Пархоменко”.

89 “Первая Конная” — пьеса В.В.Вишневского, 1929 г. Фильм был снят в 1939 г. Пьеса в это время ставилась в Московском театре Революции и в Центральном театре Красной Армии.

90 Шварц Елена Владимировна, подруга дочери Иванова Татьяны.

91 Примечание Т.В.Ивановой: “Мы ездили в гастрольное турне (Киев, Винница). Всеволод рассказывал о своем творчестве и о планах на будущее; я читала (художественное чтение) отрывки из "Пархоменко"”.

92 Госпремии СССР (Сталинские премии) 1941 г. получили, в частности, В.Соловьев за историческую пьесу в стихах “Фельдмаршал Кутузов” (1939 г.) и А.Толстой за исторический роман “Петр I”.

93 Перевод “Гамлета” был закончен в 1941 г.

94 Центральный театр Красной Армии.

95 Попов Алексей Дмитриевич (1892—1961) — режиссер, театральный теоретик и педагог. В 1935—1960 гг. возглавлял Центральный театр Красной Армии.

96 Асмус Валентин Фердинандович (1899—1970) — философ, литературовед. С семьей Асмусов Ивановых связывали давние дружеские отношения.

97 Балет “Дон Кихот” (муз. Л .Минкуса) был поставлен в Большом театре в 1940г.

98 Борщаговский Александр Михайлович — писатель, критик.

99 Произведение с таким названием не было написано.

100 Гусь. Грав. на дереве Е.Бургункера//30 дней. 1941. №3. С. 6—10.

101 Рассказ опубликован не был.

102 Декада таджикской литературы и искусства. См. № 33.

103 Спектакль по пьесе М.Лермонтова.

104 Отдельные воспоминания К.Федина вошли впоследствии в его книгу “Горький среди нас”, которую К.Федин начал писать в июне 1940 г. 1-я часть, “1920—1921 годы”, была опубликована в “Новом мире” в 1941 г., № 6. Полностью книга была издана в 1943 г. и подверглась критике. Об этом К.Федин пишет в дневнике 19.04.1944: “Перемывание косточек моему "Горькому" в редакции "Нового мира". Опасения: слишком субъективное изображение Горького, чересчур большая претензия на историчность серапионов: отсутствие в книге иных литературных течений (как будто я ставил такую задачу) <...> и т.д.” (Федин К. Собр. соч.: В 12 т. М., 1986. Т. 12. С. 89).

105 Чирков Борис Петрович — киноактер, в фильме “Пархоменко” сыграл роль атамана Махно.

106 Пьесу “Два генерала” (варианты названия — “Генералы”, “Генштабисты”) Вс.Иванов писал в 1941 г. (См. его статью: Два генерала (О работе над пьесой) // Советское искусство. 1941. 20 июня). Предполага-

72

лась постановка пьесы в Малом театре (реж. И.Судаков). Однако пьеса ни напечатана, ни поставлена не была.

107 “в степях Украины” — комедия А.Корнейчука, была поставлена в Малом театре, реж. И.Судаков.

108 Хвыля Александр Леопольдович — актер. В фильме “Пархоменко” сыграл главную роль — Александра Пархоменко.

109 Трегуб Семен Адольфович (1907—1975) — критик.

110 Пешкова Надежда Алексеевна (1904—1971) — невестка А.М.Горького.

111 “Хмурое утро” (1940—1941 гг.) — заключительная часть трилогии А.Толстого “Хождение по мукам”.

112 Корнейчук Александр Евдокимович (1905—1972) — украинский писатель, драматург.

113 Андроников (Андроникашвили) Ираклий Луарсабович (1908— 1990) — писатель, литературовед, мастер устного рассказа.

114 С.Михалков, женившись на Н.П.Кончаловской, стал бывать у Ивановых.

115 Ливанов Борис Николаевич (1904—1972) — актер, близкий друг Вс.Иванова. Сыграл роль Лукьяна в пьесе Вс.Иванова “Блокада”, поставленной во МХАТе в 1929 г. См. о нем и других актерах МХАТа в романе Иванова “У”.

116 Б.Ливанов работал над ролью Гамлета в 1941 г. Спектакль поставлен не был: в разгар репетиций умер В.И.Немирович-Данченко, а когда спектакль был уже почти завершен,— сменивший его режиссер В.Г.Сахновский. В статье “Константин Сергеевич и Владимир Иванович” Б.Ливанов писал:

“"Гамлет" не увидел света рампы. Всякий поймет, что стоило театру пережить это. Я же, так мечтавший об этой роли, не сыграл ее, и теперь уже никогда не сыграю. Но репетиции не прошли для меня бесследно. Они оставили глубокий след в моей душе, в моей эмоциональной памяти” (Борис Ливанов. М., 1983. С. 30).

117 А.Н.Грибов играл эпизодическую роль мужика в спектакле по пьесе

Вс.Иванова “Бронепоезд 14—69”.

118 Начало пьесы “Генералы”.

119 Васька Окорок — персонаж пьесы Вс.Иванова “Бронепоезд 14—69”, командир партизанского полка. В 3-м действии пьесы партизанский

командир вызывает добровольца лечь на рельсы, чтобы остановить “белый” бронепоезд.

120 Возможно, имеется в виду декада армянской литературы в Москве 10—20 мая 1941г.

121 Жена писателя из Киева Тардова (1892—1960), остановившаяся у Ивановых.

122 Пьеса А. Афиногенова “Машенька” в это время шла на сцене Московского театра им. Н.В.Гоголя и театра им. Моссовета.

73

123 Груздев Илья Александрович (1892—1960) — критик, литературовед, биограф А.М.Горького. Входил в группу “Серапионовы братья”.

124 Бергельсон Д.Р.— еврейский писатель, прозаик. Расстрелян в 1952 г. как член Еврейского антифашистского комитета. В 1940-е гг. часто бывал у Ивановых, жил в одном с ними доме в Лаврушинском.

125 Вирта Николай Евгеньевич (1906—1976) — писатель, драматург.

126 С писательницей Форш Ольгой Дмитриевной (1873—1961) Вс.Иванов был дружен с 1921 г., когда она жила в “Доме Искусств” и была близко знакома с “серапионами”. В романе О.Форш “Сумасшедший корабль” (1930 г.), в числе прочих героев, описаны писатели — “серапионовы братья”. Всеволод Иванов назван в связи с описанием карнавального представления “Бриллианты пролетарского писателя Фомы Жанова”. Об О.Д.Форш см. воспоминания Т.В.Ивановой (Мои современники, какими я их знала. С. 302—327).

127 “Мария Стюарт” — спектакль по трагедии Ф.Шиллера. Очевидно, речь идет о постановке в Театре Революции 1941 г., реж. Майоров.

128 “Собака на сене” — спектакль Московского театра Революции 1937 г. по комедии Лопе де Вега.

129 Мариенгоф Анатолий Борисович (1897—1962) — поэт, драматург, участник группы поэтов-имажинистов, автор воспоминаний о С.Есенине.

Его жена — актриса Никритина Анна Борисовна.

130 Гесс Рудольф — с 1925 г. личный секретарь Гитлера.

131 Татарченко Е.И. — генерал, давний знакомый Иванова, в то время печатал серию статей о новой военной технике, позднее занимался эстетикой.

132 Пьеса А. Мариенгофа “Шут Балакирев” (1940 г.).

Е.А.Папкова.

74

Дневники

1941 июнь 1945

1941 год

24/VI.

Итак, война. Утро позавчера было светлое. Я окончил рассказ1. Думал — еще напишу один, все перепечатаю и понесу. Прибежали Тамара и дети: “Фадеев сказал, встретив их в поле,— разве вы не знаете, что война”. Не верили. Включили радио. Марши, марши и песни. Значит — плохо. А в два часа Левитан прочел речь Молотова2. Весь день ходили друг к другу. Ночью приехали из “Известий”. Я обещал написать статью и утром 23-го написал3, а затем поехал в Союз — заседать. Здесь — выбрали комиссию и заместителей Фадеева. Затем позвонили из Реперткома насчет переделки “Пархоменко”. Я поехал.

На улицах почти нет военных,— среди толпы. На шоссе, когда Дементьев, увозивший свою семью, вез и меня,— танки, грузовики с красноармейцами и машины. В Кунцеве вдоль шоссе стоят мальчишки и смотрят. Все это еще в диковинку.

Вернулся домой. Ждали сводки. Но радиостанции замолчали уже в 11 часов ночи. Лег поздно. Разбудила стрельба. Выскочил на двор почти в одном белье. На сиреневом небе разрывы снарядов. Сначала ничего не понял. Убежал в дом. Было такое впечатление, что бомбят наши участки. В доме стало лучше. Татьяна бегала в рубашке, Тамара плакала над спящими детьми. Ульяна4 погнала корову: “Нельзя же корову оставлять”,— сказала она. Зенитки усердствовали. Зинаида Николаевна Пастернак, схватив детей, что-то мне кричала, но ответов моих, от испуга, понять не могла. Затем она убежала в лес,— и тогда я увидел, что бомбардировщики немецкие удаляются, а наших истребителей нет и снаряды не могут достичь бомбардировщиков. Особенно меня злил один. Утро было холодное, я дрожал, вдобавок, помимо холода, и от зрелища, которое я видал впервые. Мне нужно было в редакцию, в театр — и я уехал на машине Погодина5. Приехала Маруся6 и добавила, что бомба — одна — попала в Фили. Отлегло от сердца: ну, значит, отбили. Но как? И чем? Если не действовали истреби-

77

тели. В вестибюле дома встретил Федина — в туфлях и пижаме,— он видел, что мы подъезжали, в окно. Федин сказал, что тревога была напрасная. Но мы не поверили! И только когда прочли газеты — то стало легче.

Был в театре “Красной Армии”, говорили о переделке “Пархоменко”. Новую пьесу, видимо, ставить не будут. Ну что ж, отдам в “Малый”. В квартире мечется Тардова. Положение ее, действительно, ужасное. Выехать из Москвы почти нельзя. Звонит по всем знакомым. Мне звонят только из учреждений, а Тамаре вообще никто не звонит — так все поглощены собой. Вижу, что всем крайне хочется первой победы. Гипноз немецкой непобедимости и стремительности — действует. Но противоядие ему — штука трудная.

Вечером был в театре, у Судакова7. Синие лампы. На скамейках, против швейцара, сидят какие-то девушки и слушают радио, звук которого несется из какой-то белой тарелки. Лица довольно бесстрастные. Судакова нет. Так как я проснулся в три утра и с тех пор не спал, то я задремал у стола. Вошел шумный Судаков, и мы поговорили не более 15—20 минут. Зашел я после домой. Пришел Шмидт. Сначала рассказал, как ругался с заведующим об отпуске, затем, что во время “бомбежки”, утром, не пошел в бомбоубежище, а затем советовался, кому писать, чтобы пойти добровольцем. Договорились на [нрзб.]. Уснул рано.

На улицах появились узенькие, белые полоски: это плакаты. Ходят женщины с синими носилками, зелеными одеялами и санитарными сумками. Много людей с противогазами на широкой ленте. Барышни даже щеголяют этим. На Рождественке, из церкви, выбрасывают архив'. Ветер разносит эти тщательно приготовленные бумаги! Вот — война. Так нужно, пожалуй, и начинать фильм.

Когда пишешь, от привычки что ли, на душе спокойнее. А как лягу,— так заноет-заноет сердце и все думаешь о детях. Куда их девать? Где их сберечь от бомб,— и вообще? Сам я решительно на все готов. Видимо, для меня пришел такой возраст,— когда уже о себе не думаешь. В этом смысле я был раньше трусливее. Думаю, не оттого, что характер мой стал тверже, а просто явление биологическое.

25/VI.

Проснулся в пять утра и ждал сводки. Она составлена психологически — сообщают, сколько сбито у нас самолетов и пр., вплоть

78

до того, что бои ведутся за Гродно и Каунас: дескать, не обольщайтесь,— борьба будет тяжела, длинна и жестока. Все согласны на тяжелую и жестокую борьбу,— но всем хочется, чтоб она была длинная, т.е. в смысле того, чтобы нас не победили скоро, а нашей победы, если понадобится, мы будем ждать сколько угодно.

Никуда не выходил. Думал о пьесе “Два генерала”. Все конфликты выпали сами собой. Все прочистилось. “Пархоменко” несколько труднее, т.к. вещь уже шла и герой из истории и им трудно оперировать.

Позвонил Соловейчик из “Красной звезды”8, попросил статью, а затем сказал: “Вас не забрали еще?” — Я сказал, что нет. Тогда он сказал: “Может быть, разрешите вас взять?” Я сказал, что с удовольствием. В 12 часов 45 минут 25-го июня я стал военным, причем корреспондентом “Красной звезды”. Сейчас сажусь писать им статью — отклик на события.

27/VI.

Утро. Радио. 6 часов. Дождь, серо. Сведения тусклые и довольно неприятные — о Турции. Спал плохо, хотя вечером Тардова сообщила очень утешительные сведения о нашей Армии. Смеялись, когда она рассказывала, как пробивалась, подъехав вплотную на такси к дверям коменданта города. Был у Надежды Алексеевны. Всюду шьют мешки, делают газоубежища. Появились на заборах цветные плакаты: Никто не срывает. Вечером — Войтин-ская звонит, говорит, что я для “Известий” — мобилизован. А я говорю: “"Красная звезда" как же?” Она растерялась. Очень странная мобилизация в два места. В промежутке между работой стараюсь не думать, занимаюсь всяческой ерундой — читаю халтурную беллетристику, письма,— а сидел в уборной,— Розанов-ские9 какие-то,— и загадал: “Вот достану листочек из сумки, там лежали журналы, и по первой странице загадаю что со мной будет в результате теперешней войны”. [Вырезка из газеты]. “За целой вереницей венков — два оркестра, игравшие поочередно без перерыва, до самого кладбища. За ними, перед колесницей, запряженной в три пары лошадей, покрытых белыми попонами,— духовенство в белых ризах. За прахом покойного шли его родные и близкие, а затем, в организованном порядке, представители от разных учреждений, от каждого театра в отдельности, от Консерватории, от всевозможных обществ и учебных заведений и др.

79

У Александро-Невской лавры, где направо от ворот, недалеко от ограды, была приготовлена могила для покойного ком....” Странное — любовница смешного. Одно только не получится — оркестра, белых роз, организаций... будет проще. Даже, наверное, никто и знать не будет, где похоронен сей популярный сочинитель.

Переделываю “Пархоменко”.

8 июль. Москва.

Телеграмма от Тамары: “Доехали благополучно до Арзамаса”10. Утром ходил к рабочему “Серп и Молота” Объедкову, беседовал и тотчас же написал статью11. Приходили днем Шкловский и Федин. Шкловский ужасно уныл и смотрит жалобными глазами и даже надел черные, в оправе, очки. Федин удивительно бодр и жизнерадостный, и очень удивился, что у меня нет аппетита, и горевал, что в лавках исчезает съестное. Вечером приходил Лазарь Шмидт. Он в Народном ополчении и, как всегда, жалуется на плохую организацию. Организация, наверное, путаная, но у него всегда и все организации плохи. Вся Москва, по-моему, помимо работы занята тем, что вывозит детей. Пожалуй, это самое убедительное доказательство будущей победы — гениальные муравьи всегда, первым долгом уносят личинки.— Закрасили голубым звезды Кремля, из Василия Блаженного в подвалы уносят иконы.— Марию Потаповну и ее мужа, вместе с Институтом12, отправляют в Томск; Ник[олай] Владимирович]13 не подает ни слуху ни духу, неужели живет на даче? Старушка ужасно мается за детей,— а чем ей поможешь? — Маруся и Дуня14 вместе с Дементьевым хотят уехать в Каширу, и получится так, что в квартире останусь я один.

9/VII

В Союзе. Все говорят о детях; пришли два писателя — хлопочут об огнетушителях для своих библиотек. Досидел до двух, а затем с Лебедевым-Кумачом15, Кирпотиным16 и Барто17 поехали в Моссовет к лысому Майорову, хлопотать об отправке детей. Встретил там Бадигина, Героя Советского Союза, он уезжает на фронт, на Балтику. Стоял он в широком коричневом костюме, ждал Майорова и нервно грыз спичку. Барто хлопотала о себе,— ей очень хочется в Свердловск, т.к. Казань ей кажется слишком близко. Получили направление на Казань, но ехать завтра, и не

80

знаю, успеют ли отправить детей. Пришел домой, получил повестку — в Военный комиссариат. Сразу же пошел. Народу много. Я сказал, что уже мобилизован в “Известия”, и тогда меня отпустили оформиться. Там же, у ворот, встретил Катаева, рассказал ему в чем дело и он решил идти завтра. Есть известие, что наши дети уже уехали из Казани, на пароходе, дальше — в Дом отдыха. Говорят там чудесно. Вечером сидели у Катаева и Гусева18 и беседовали.

10/VII.

С утра позвонила А[нна] Щавловна]19 — приехала ко мне. Оказывается, дачные поезда до ст. Голицыне не ходят. Манечку20 привезти, выходит, в город нельзя. А завтра уже уходит эшелон. Тогда решили ее отправить к Марусе в деревню, за Каширу. Но не знаю, как выйдет — найду ли шофера и достану ли бензину. Отчего тоска и раздражение ужасное. Зачем не отправили с прошлым эшелоном? Они телеграфируют из Казани, что едут великолепно. Заседали в Союзе, как всегда бессмысленно. Фадеев сказал, что сделать ничего не может, т.к. Союз бессильная организация и ее никто не слушает. Затем пошел в “Известия” — нужно же мне определиться: военный ли я или штатский? А там ничего не знают, и будут, видите ли, звонить в ПУР21. Тогда оттуда пошел в Радио и подписал трудовое соглашение о работе. Вернулся домой, вспомнил о Манечке и затосковал. Анна Павловна — слабый человек и мечется из угла в угол; и сделать ничего не может,— да и я не лучше. В общем — день 19-й войны,— день тяжкий.— Приехал Луков, придет вечером и вряд ли расскажет что веселое. В “Известиях” встретил Якуба Коласа22. Он рассказывал как выбирался из горящего Минска с женой и детьми; остановился среди машин, все его приветствовали и сказали, что не покинут, а когда он проснулся — вокруг никого не было, он остался один. Это мой с ним первый разговор после Конгресса писателей в Париже, в 1935 году23,— как раз вот такое же жаркое лето. А жара, пятый день наверное, стоит удушающая. Сестра Маруси приехала в Переделкино, с маленьким сынишкой, и поведут из Переделкина корову, к себе домой. Пускай! Вообще все уходит, рассыпается — и остаешься один-одинешенек. Позвонил Борис Ливанов, он тоже одинешенек, ну решили встретиться пока что. Очень поздно пришел Луков, заметно похудевший; рассказал, как добрался в автобусе

81

до Москвы, как его, приняв за шпиона, арестовали и как пытались вскрыть в коробках негативы, ради которых он и поехал на автобусе.

11/VII.

Весь день А[нна] П[авловна] пыталась уехать, а я, как дурак, стоял у телефона. Уже дело к вечеру, если не позвонит в семь, значит уехала за Маней. Писать не мог, хотя и пытался. Жара удушливая, асфальт мягкий, словно ковер, по нему маршируют запасные, слышны звуки команды и стук по железу — в Третьяковке упаковывают машины. Никого не видел, разговаривал только по телефону,— и оттого чувствую себя легче. В 7 часов должен прийти Луков, будем переделывать “Пархоменко” — удивительно как много я возился с этой книгой24. С Радио хотели везти меня в госпиталь к раненым, но что-то не удалось и мне прислали обыкн[овенные] листки, по которым надо писать. Приходил Луков: уезжает доснимать “Пархоменко” в Ташкент. Не зная, как его остановить, я пытался пугать его жарой.

12. [VII].

Утром Дементьев привез Маню, на такси. Решили Маню в Казань не отправлять, а направить ее в Каширу. Судя по телеграмме Тамары, в Берсуте — сарай, и летний вдобавок, так что зимой там будет туго. Но, повеселевший, хотя и спавший с голоса, Тренев25 сказал по телефону мне, что к осени они уже вернутся. Я не склонен думать, что борьба так быстро окончится. Написал статью для Радио — “Вся страна воюет”, и переделывал “Пархоменко”. Маня живет у меня. 15-го Дементьев, наверное, отвезет ее в Мартемьяново26.— Приходили из “Малого”; они, для поднятия настроения, играют два раза в неделю. Это хорошо.— На пьесу у них уже распределены роли.— Луков звонил по телефону, что надо пойти к Большакову27, чтобы хлопотать о том, чтоб он, Луков, доснимал “Пархоменко” в Москве, хотя тут и трудно. Но так как он человек неустойчивый, то боюсь, что из съемок в Москве у него ничего не получится. Пока Шкловский не заходит, значит все благополучно.— Сегодня уехала в Берсут вторая партия ребят и жен. Пастернак, в белых штанах и самодельной панаме, крикнул снизу, что едет в Переделкино копать огород. На улице заговорило радио и уменьшилась маршировка. По-прежнему жара. Летают хлопья

82

сгоревшей бумаги — в доме есть горячая вода, т.к. чтобы освободить подвалы для убежищ, жгут архивы. Продовольствия меньше,— закупают на дорогу детям и семьям; трамваи полны людей с чемоданами; по улицам ребята с рюкзаками и узелками. Детей стало заметно меньше, а женщин больше. Исчезли люди в шляпах, да и женщины, хотя носят лучшие платья, тоже ходят без шляп. Уже стали поступать жалобы на то, что детишкам, выселенным в районы, живется неважно; да это и понятно — попробуй, обслужи их.— Ночью дежурил и разговаривал с каким-то, тоже дежурным, рабочим, которому являться на сбор 21-го. Он говорит, что наша армия еще “в азарт не пришла, а как придет, ему будет плохо”, и что с собой надо брать хлеб, кило сахару и хорошо бы котелок, а то могут мотать долго, пока не пристанешь к месту.

13. [VII].

Днем был в лазарете; разговаривал с рядом раненых бойцов. В половине третьего узнали, что будет экстренное сообщение. Все страшно взволновались; собрались в комнате дежурной сестры. Думали и об Англии, и о нападении Японии, и о Турции. Но, оказалось, первое. Но обсуждали, как ни странно, это событие мало. После этого — полтора часа политрук Веремей рассказывал,— и очень здорово,— как он пробивался из Либавы на соединение. Я все записал28.— В лазарете, старинном здании, сводчатые потолки, больных немного, но койки приготовлены всюду. Перевязывали обожженного летчика, я видал. Сидит жена,— но, впрочем, на свидание никого не пускают. Женщина — ординатор 2 отделения — положила всюду вышивки в кабинете и цветы. Странно, но впервые, кажется, я видел лазарет,— и не испытал гнетущего состояния, которое испытывал всегда, когда ходил в больницы.— Пришел, у меня Луков, попозже пришел Шкловский с вытаращенными глазами — “От Псковского направления”. Мне кажется, пора привыкнуть к направлениям, когда совершенно ясно, что дело не в пространстве.— Звонила Войтинская, просила написать о русских. Лукову явно хочется удрать в Ташкент, но он делает вид, что не хочет. Картину-то он, конечно, не снимет.— Жара по-прежнему.

14. [VII].

Написал статью для “Известий”29. Приходил Луков, поработали. Лег уже спать, как прибежала жена Тренева — советоваться,

83

что делать: они собрались на машине в Казань, а дочь, с детьми уехавшая в Берсут, прислала телеграмму — не приезжайте, а лучше увезите меня скорей отсюда. Я сказал — а вы так и поступите. Она сказала: да мы так и думаем. А ваши не возвращаются? Я сказал — нет.

15. [VII]

— Утром Дементьев достал бензин и в 12 часов увез Маню в Мартемьяново. После этого я пошел в “Известия” за деньгами и, конечно, денег не получил. Затем заседание в Радио, перебирали темы, а после сего я пришел домой и сел работать. Спросил Афиногенова: как с клубникой? Он восторженно сказал — сбираем по две тарелки, после чего уговорились завтра поехать в Переделкино в 6—7 часов.

22. [VII]

— Вчера ездил в Переделкино, с Дементьевым, на машине. Туда же приехали беременная Марина Семенова30 со своим партнером. Сварили картошку, набрали ягод, настояли вино на смородине (причем меня ужасно возмутило, что Ульяна утащила три бутылки рейнвейна), затем сели обедать. Часов в 7 началась отдаленная канонада. Муж Семеновой, с сыном,— все шутил — “выпьем по рюмке, а тут тебе, вместо закуси, самолет”. Оно так и произошло. Только приехал в Москву, причем неизвестно для чего, взял с собой полный чемодан книг,— лег,— тревога. Побежал во двор. Шильдкрет3! сзывает пожарников на крышу. Пошел и я, так как сидеть в бомбоубежище душно. И вот я видел это впервые. Сначала на юге прожектора осветили облака. Затем посыпались ракеты — осветили дом, как стол, рядом с электростанцией треснуло,— и поднялось пламя. Самолеты — серебряные, словно изнутри освещенные,— бежали в лучах прожектора словно в раме стекла трещины. Показались пожарища — сначала рядом, затем на востоке, а вскоре запылало на западе. Загорелся какой-то склад неподалеку от Дома Правительства,— и в 1 час, приблизительно, послышался треск. Мы выглянули через парапет, окружающий крышу дома. Вижу — на крышах словно горели электрические лампочки — это лежали зажигательные бомбы. Было отчетливо видно, как какой-то парень из дома с проходным двором сбросил лопатой, словно навоз, бомбу во двор и она там погасла.

84

То же самое сделали и с крыши Третьяковской галереи и с ампирного домика рядом с галереей. Но с одного дома на набережной бомбы сбросить не могли и я, днем уже, видал сгоревшие два верхних этажа. Зарево на западе разгоралось. Ощущение было странное. Страшно не было, ибо умереть я не возражаю, но мучительное любопытство,— смерти? — влекло меня на крышу. Я не мог сидеть в 9 этаже, на лестнице возле крана, где В. Шкловский, от нервности зевая, сидел, держа у ног собаку, в сапогах, и с лопатой в руке. Падали ракеты. Самолеты, казалось, летели необычайно медленно, а зенитки плохо стреляли. Но все это, конечно, было не так.

Утром позвонила Ленка и сказала, что их дом рассыпался — и куда ей девать рояль? Я предложил ей переехать к нам, но она, кажется, хочет получить комнату в какой-нибудь пустой квартире.

12/IX.41 г.

Был у архитектора Савельева32. Рассказ об еврее, над которым смеялись в очереди, он хотел задушить себя, а затем опомнились и одарили его. Очереди за хлебом. Народ осматривается на то, что получил. 23 ВУЗа ушли из Москвы; инженер догнал свой ВУЗ в Рязани. Разрушенные иллюзии. Завод им. Сталина — самоопределяйтесь: рабочие организовали самооборону. Разведупр[авление] не работает, дело дней: валюта, тюки, схемы и карты. Всех талантливых, непохожих на них уничтожали.

“Красная звезда” привезла людей, а затем начали их сокращать и сократили столетнюю старуху; журналисты, чтобы самим оправдаться, что они не убежали, они были ласковы, а сегодня уже другие; писателей рассылают по фронтам — “с ними я говорить не буду, они не мужчины, а тут что же, говорить со своими приходится” — говорит уборщица на тему — “Хуже не будет”.

Вчера приехал Панферов, сегодня заходил в “Известия”,— живут на узлах, в зале, на лестницах. Хлопоты из-за ресторана. Вежливые польские офицеры: Афиногенов не пустил осматривать помещение с Лозовским33, который отказался подписать телеграмму. “Красная звезда”, где на писателей кричат, как на солдат. Вчера было заседание. Лозовский разбирал вопрос о пьянстве Петрова34, о чем говорит весь город, так что в ресторане не подают ни вина, ни водки.— Действовать: значит причинять несчас-

85

тье,— говорит А.Франс. И так как он человек добрый и не хочет причинять несчастья, то герои его говорят, но не действуют.

Писать сейчас, собственно, не действовать, т.к. разговоры, может быть, и причинят несчастье, как например все разговоры [нрзб.], а тут самое сокровенное — писание — не читают.

13/IX.

Вчера болело горло от раздражения, надо полагать.

Куйбышев (перед отъездом в Ташкент) 35

18/XI.

Темный город, хотя и не целиком затемненный. Кое-где сверкает окно и на углах улиц светятся фонари. Идут полупотушенные машины. Над Волгой темнеет туча — может быть, пойдет скоро снег. В комнатах много вещей. Катаев бегал весь день, чтобы достать денег, звонил по вертушке Ча(а)даеву36 и денег не достал, так и отказался. Тамара доставала продовольствие.

Ташкент, 1942. Заметки

4/VI.

Как волна, раскатились сегодня по городу, подробности бомбежки англичанами Кельна, рассказанные вчера А.Толстым на заседании Редколлегии “Советского писателя”. Когда я стал оживленно повторять этот рассказ Тамаре и упомянул о гибели Кельнского собора37, у нее на глазах показались слезы. Приблизительно то же самое, но по-другому рассказал Погодин, с которым я обедал в столовке: “Мы грустим, что сегодня не разрушили еще одного города. С точки зрения 1913 года мы сумасшедшие”. Добыли кофе. Писал усиленно: 14 страниц, и не заметил, но вообще-то от жары тяжко. Словно в голове сверлит винт. Пять дней как уже приехали наши из Чистополя38, но только сегодня получили от них телеграмму, посланную с дороги из Оренбурга.

Два дня назад похоронили Ивана Николаевича Ракицкого39. Он знал много о Горьком и все унес в могилу. Возле морга, в

86

толпе, стоял гроб с трупом. Никто не обращал внимания. Из морга выносили гробы, подъезжал ослик. Ждали оркестр. Наконец появились дроги. Возница, невероятно вежливый,— словно баптист,— подошел и сказал, указывая на одну из кляч: “Вот та, помоложе, стоит, а эти уже упали, бедняжки. Они на подножном корму. Прикажете ехать”? Оркестр так и не появился. Поехали. Впереди тоже кого-то несли,— да и позади. Пыльно. Заболела от жары голова. Колымага качалась на рытвинах, и однажды гроб чуть не свалился — благо художник Басов40 подхватил его. Спорили у могилы — всем показалось, что могила коротка, и сомневались, выдержат ли тряпичные веревки тяжесть гроба. Могильщик и его жена в красной юбке лопатой мерили гроб и могилу. Закопали. Появились такие запыленные нищие, что нельзя было отличить мужчину от женщины. Они ходили, просили “беженец — копеечку”. Оказалось, что они живут здесь, на кладбище. Уже могилу закапывали, когда тот же проворный Басов догадался призвать оркестр “с соседнего покойника”. Молодые оркестранты в парусиновых штанах и темных рубахах, с инструментами в чехлах. Кто-то из них сказал пьяным голосом: “Давай Шопена”. Сыграли два отрывка и ушли. Ушли и мы. Кладбище грязное, запущенное, одна из присутствовавших на похоронах шла рядом со мной и жаловалась, что Горсовет отпустил кладбищу 45 тысяч на ремонт, а они ничего не сделали,— только на главной аллее посадили тополя. А мне было совершенно наплевать на все это, на весь этот ремонт! Пришли к Пешковым. Оказалось, Толстой потому не был на похоронах, что расхворался. Кто-то тихо высказал предположение: “Из-за запрещения Ивана Грозного”41. Выпили красного вина, съели по разрезанной котлетке и ломтику хлеба, и пошли домой, причем я был полуживым, так как очень устал.

Иван Николаевич Ракицкий в молодости был очень богат, но, по словам Горького, растратил все свое состояние на раскопку скифских курганов. Не знаю, так ли это, но похороны достойны раскапывателя курганов.

5/VI.

Конец № 8. Шайл-Зайнутрин, мазар42.

Лучшим доказательством древней цивилизации на Юге есть — южное гостеприимство. Мы приехали к обыкновенным и, по-ви-

87

димому, бедным колхозникам. Но как, однако, нас приветливо и тактично встречали. Мальчишки, видимо, мучительно хотели разглядеть нас подробно, и, однако, ни один из них не вошел к нам в сад, где мы сидели. 15-летняя девица прислуживала нам с упоением, она бегала, кокетливо размахивая руками, но тоже очень сдержанно, косы на ее спине мотались то вправо, то влево, из-под белой рубашки выглядывали алые панталоны, и как все было мило и радушно. Перед тем мы осматривали мазар, я знаю, откуда и какие здесь были в прошлом архитектурные влияния. Знаю, что культура здесь была бедна и убога, что мазар этот — единственный в Ташкенте существует уже много лет,— и однако как это величественно! А в особенности, когда старину эту окружают пасущиеся коровы, чертополохи, могилы, похожие на большие чугунные утюги, бело-желто-розовая пыль, смена света после тени такая, что будто бы выходишь из пещеры. Через 500 лет пишущая машинка “Ундервуд” будет вызывать такое же почтение.

Купались в арыке. Художник Уфимцев43 снимал нас. Я вспоминал, что в прошлом году я ни разу не искупался — будто в Сетуни мешали бомбы.

Суп варили из консервов — плова, и все восхищались, а в особенности молодым чесноком.

6/VI.

Окончил роман “Проспект Ильича”44. Испытываю живейшее удовольствие от этого события. Пошел в гости к генеральше Т., пил и зверски напился. Произносил речи, в которых проскальзывало иногда уничтожение цензуры и Союза писателей. Генеральша, очень милый человек, но страшно боящаяся, как бы писатель “не отколол чего-нибудь”, глядела на меня испуганными глазами.

Тополь в свиных переплетах,— придумал я в тот день образ, наверное, думая о том, что хорошо бы увидеть свой роман, если не в свином, то хотя бы в малюскиновом переплете.

7/VI.

Весь день спал и бездельничал. Вечером пошел к Погодину. Все, кто проходят мимо, спрашивают друг друга о том, как реагирует А.Тожггой на статью Храпченко, где Толстой обвиняется в искажении образа Ивана Грозного. И тут же Погодин с востор-

88

гом передавал то, как придумал сценарий Эйзенштейн45 и ходил Луговской, очень гордый тем, что по мыслям Эйзенштейна написал стихи46. Ему мучительно хотелось выпить. Мы: Погодин, Ре-гинин47 и я — сидели в столовой. Луговской пришел якобы с тем, что хочет позвонить по телефону и затем сел на подоконник. Погодин, только что говоривший о хамстве и приспособленчестве Толстого,— не пригласил к столу Луговского, а один пил водку. Луговской,— внутренне наверное,— бросил — “Хамы!”,— и ушел боком. Пошли домой, Погодин провожал нас два квартала и говорил мне: “Я повешусь, ей богу повешусь, если будет так продолжаться. Ни машины, ни денег. Сейчас сели бы, поехали к умным, красивым и стоящим девушкам”.

Сладострастием своим он мне в те минуты напомнил очень Л.Никулина, который ревновал меня к своей сестре, потому что сам мечтал “пожить” с нею, что, кажется, ему и удалось.

8/VI.

Пришел редактор Киевской киностудии [нрзб.], сообщить, что сценарий мой, “Проспект Ильича”, в основном принимается. Нужны доделки.

Правка романа.

Такая слепящая жара, что кое-где тень от телеграфной проволоки способна дать прохладу.

Я всегда был расточительным и все реже и реже жадным. Но жадность на книги оставалась всегда, а сейчас она обострилась. Конечно же! Дикари ничто так не любят, как оружие,— в современном] обществе книгой можно ловчее убить человека, чем самым острым кинжалом. Вчера пришли дети от Пешковых, и я страшно рассердился, что Тамара дала им мои книги. Из отрывистых сообщений С[ов]и[нформбюро] видно, что начался штурм Севастополя.

9/VI.

Пришел человек, сценарист, видимо желающий впрячься в колесницу моего сценарного “опыта”: стал он рассказывать о Туле, куда хочет поехать на “материал”, и я вдруг с ужасом увидел, что он рассказывает неимоверно опошленное содержание моего романа. В результате я сказал ему, что мне мой роман надоел, и я не хочу повторять его второй раз.

89

Позвонил Мачерет48 и сказал, что завтра в 8 вечера Большаков собирает кинематографщиков — просят меня. Надежда Алексеевна, пришедшая вечером, говорила, что она слушала Большакова, которому в “Пархоменко” не нравится Луков. Басов предложил ехать с разведчиками недр — как раз то самое, что хотелосьмне. Получил письмо от Б.Д.Михайлова и очень обрадовался, ибо из двух мест мне уже сообщили, что он умер.

Тот же сценарист, который передавал мне глупый сценарий, высказал намек, предположение: а) немцы будут навязывать намрюг, б) мы пойдем на запад: Витебск—Минск, в) Харьков и вообще? Украина — только демонстрация, так как фашисты внесли смуту в настроение украинского мужика.

Погодин говорил: а) немцы собирают танки для нового наступления на Москву, б) Сталин давал будто бы ультиматум об открытии второго фронта, в) второй фронт откроется в Германии — Гамбурге и в подобных местах, как только американцы подвезут войска и самолеты, а все остальное — Франция — демонстрация. Мысли очень смелые.

10/VI.

Днем просто лежал и читал “Теорию права” Петражицкого. Вечером слушал Большакова, который, говоря, подражает Щербакову49. Хороший фильм “Пархоменко”,— сказал он между прочим. Я, ожидая его речь, сидел в ограде на земле и разговаривал с Ереминым, студентиком. Рассказ его только что читал. Говорили, что поляки поймали английское радио, 2.000 английских бомбардировщиков будто бы разрушили Берлин. Доклад невыразимо скучный, и мне стало стыдно, что я еще ожидал чего-то другого. Затем пошел к Толстому и напился. Толстой ухаживал за заместителем Коваленко, а тот хам, в белом костюме, величественно вякал. Ужасно!

11/VI.

Читал теорию права. Роман50 лежит неправленый. В 4 часа дня внезапно для этих мест пошел сильнейший дождь. И сейчас небо в тучах и накрапывает. За обедом Янчевецкий51 сказал, что Бунин — плохой писатель. Янчевецкого пригласили выступить, а я так плох здесь, что меня и не приглашают. Этот митинг — почему-то в 9 часов вечера? — о Ленинграде и о письме Жданова52.

90

В сводке появился Харьковский участок? Мы по-прежнему ничего не знаем.

12/VI.

Получили на почте 6 бандеролей: Шекспир, Кант и 1001 Ночь. Правил роман: 20 страниц в день, как раз столько, сколько я писал, когда сочинял.

Читал Канта. Вчера был профессор Беленький53, осматривал, выслушивал. Затем заговорил и не мог остановиться. Сказал, что коллекционер, если некоторые собирают, скажем, марки, то он коллекционирует встречи с людьми. Но говорил он преимущественно о себе,— кто знает, может быть, это лучший способ коллекционировать приятные встречи. Однако, среди быстрого потока его речи, так же трудно запоминаемого, как горный поток, я успел уловить две довольно интересных истории. Он был в Галиции, в 1916 году, служил врачом в дивизии, затем в 39 году он едет на границу. Заболел генерал. Профессора вызвали к генералу. Выслушивает, а генерал его и спрашивает: “Тов. Беленький, а вы меня не узнаете?” — “Нет” — “Вы служили врачом в Н-ской дивизии, а я там был солдатом, рассыльным”. И вторая. Было в Крыму два крупных имения — в 800 десятин, т.е. в 600 га и другое — помещики сильно враждовали. Но война 1914 года примирила их, они переженились. 1918 год, наступают красные. У Г. две яхты. Они решили спастись. Жена — красавица, дети, красивые и сильные офицеры — все погрузились на яхту. За ними гнались то белые, то красные,— с трудом проскользнули они мимо Одессы и, наконец, увидели давно ожидаемую Румынию. Приготовили паспорта, завтра выгрузятся,— а ночью пираты румынские подъехали к яхте, зарезали всех и ограбили.

Вчера ночью услышал, но не разобрал “письмо Черчилля к тов. Сталину и ответ”, а утром узнал о подписании нового договора, из которого следует, что будет второй фронт. Судя по сводке — Харьковский участок,— немцы нажимают, чтобы расквитаться с нами до того, как откроется второй фронт. Экстренный выпуск “Правды Востока”. Ночью пришел пьяный Ключарев54, его угостили вином, и он уснул в кресле. Счастливый приехавший из Москвы Луков,— и рассказал по телефону о “Пархоменко”. Заходил В.Гусев, сказал, что запрещение Ивана Грозного А.Толстой относит за счет Немировича-Данченко55.

91

13/VI.

Час. Сидим в задумчивости, не зная, как отправить домой Ключарева. Поет радио. Программы другие — как будто веселые.— Память такая стала, что на другой день уже не помню, что происходило вчера (пишу 14-го). Днем исправлял роман, затем — столовка, чтение Канта, которого прислали из Москвы. Вечером — Луков, золотые пуговицы56, Богословский57, Гусев.— “Лысо-финский фронт, Кости финского фронта”.— Так острит Богословский, ибо К.Финн, тоскуя, ходит под окнами. Луков неимоверно горд и называет Богословского “Тыловым музыкантом”. Луков о Москве сказал только, что три раза бомбили, вернее, была зенитная стрельба, и что в ЦДРИ кормят лучше, чем здесь в Совнаркомовской столовке и еще, что он видел “Диктатора”58. За пределы столовки, зениток и кино он не выходил — да и зачем ему это? Золотые пуговицы и Богословский относятся к Лукову так почтительно, как эйзенштейновцы к Эйзенштейну. Разговора о войне не было совершенно.— Луков почему-то многозначительно просил помочь сценаристу в разработке сценария о Туле. “Вам сразу выплатят деньги”,— сказал он. А денег у нас в семье нет настолько, что жена Вирты, опасаясь, что ее деньги пропадут,— просила вернуть долг. Получил из Узгосиздата предложение прийти и подписать договор на “Проспект Ильича”. Для получения этой бумажки сколько должно было бы произойти разговоров о моем таланте, бедности, беспомощности и даже уме, с чем все реже соглашаются литераторы. И все это для того, чтобы я получил сумму, на которую базар даст 4—5 кило масла. Получение потиражных за “Пархоменко” должно быть появлением “Кремля”59.— Пьеса “Ключи от гаража” — такое название не определяет ничего,— будет “Железный ковер”60.

14/VI.

Получил книги: М.Рида, Канта и Платона. Гулял. Затем уже, когда смеркалось, пошли смотреть картину американскую о каком-то композиторе — джазбандисте. Было темно во дворе и внутри здания, очевидно для того, чтобы не привлекать посторонних,— картина рвалась, композитор (переводчик картины что-то рычал) ... но, вообще-то все было крайне удивительно: ателье звукозаписи -величиной с гараж на 3 машины, грязь, выбоины, арыки,— удивительный со своим неуничтоженным нравом старый

92

город и странные суждения людей. Жанно60а, пошедший в польскую армию и ушедший оттуда, потому что она фашистская, антиеврейская, и не испытывает ненависти к немцам, а больше к нам, потому что у них “внутренняя боль — лагерная, которая им ближе”. Поляков отправляют в Сирию. Они увезли с собой Театр миниатюр, джазбанд, который я видел во Львове (вот так тема), продают ботинки, чулки и прочее, что им высылают из Англии. Тут же Н.Эрдман61, мобилизованный “по ошибке”, служащий в ансамбле НКВД, [нрзб.] обретающий[ся] в Сталинабаде. Регинин, который сказал по поводу американского соглашения: “Будет!” — и все молчат об этом соглашении, ибо не знают, в каком же размере можно говорить.

15/VI. Понедельник.

Подписал договор на “Пр[оспект] Ильича” по 750 руб. за лист — одно издание; 3 издания, второе и третье — 607 руб. Приходил Луков. Рассказывал придуманный им сценарий, видимо, хочет написать со мной. Слабость. Работать не могу. Богословский приходил к нам с железным молотком, который забыл у Лукова. Получил авторские за “Щит славы”.

16/VI. Вторник.

Опять в слабости лежал весь день, читал М[айн]-Рида. К счастью, пришла машина, а то едва ли смог бы пойти на вечер памяти Горького. Лазарет. Голубые стены, белые розочки зрительного зала. Здесь раньше был Плановый институт. Над хорами надпись — “Я обязуюсь”. А зрители на носилках и на креслах. Калеки — без рук, без ног, с забинтованными головами. Коридоры полны кроватями. Вошел человек, с лысиной на макушке,— глаза и лоб его закрыты полоской марли. Его сопровождает студентка, видимо очень довольная своей ролью сестры. Да и слепой, у которого вместо глаз протезы, вставные челюсти, нос, щеки — ему уничтожили лицо взрывом авиабомбы,— тоже доволен. Он воображает себя,— как мне сказали,— Урицким. Во всяком случае я сам слышал, как он шутил с секретарем парторганизации], с толстой и очень нежной, кажется, дамой. Фамилия его — Урицкий. Он перенес шесть операций лица. В лазарете, наверное, не меньше 500 больных, а бензину им на машины дают в день 5 литров — “Ловчимся, но так страшно, каждая поездка, как выстрел”,— ска-

93

зала заведующая клубом. Шли из лазарета пешком: актр[иса] Раневская62, ее партнерша и какая-то служащая лазарета, которая боялась грабителей. Слушал радио, Севастополь — нем[цы] на окр[аине] города.

17/VI Среда.

Утром оказалось, что на трех наших сарайчиках взломали замки. Украсть ничего не могли, так как там ничего нет. За наше пребывание здесь — это третья кража.

Вечером, по просьбе Крайнева и Майорова, пошел посмотреть “Питомцы славы”63. Здесь слабость, которая меня мучит с добрую неделю, овладела мною настолько, что я не мог сидеть в зале и ушел после 1-го акта. Но, судя по первому акту, — оперетта. — У всех ожидание Сессии Верховного Совета, которая, как говорят, откроется завтра. Откроется или нет [нрзб.] соглашение с американцами. — Маникюрша, приходящая к Тамаре, удивляется:

“Как же так? Сколько дней подписано уже соглашение, а второго фронта все нет?”

18. [VII]. Четверг.

Исчезло Харьковское направление сводок. Почему его нет? Сегодня предстоят два выступления на вечерах памяти М.Горького. Выступил на одном, на второй уже поздно. Но как и на этом, так и на том — публика отсутствовала, да и кому интересно идти на эту скуку? После этого — в темноте — пошел к Екатерине Павловне. Сидели там все с грустными лицами, патефон крутил Мендельсона, на подоконнике стояло три бутылки вина. Все и без того были грустные, а Екатерине Павловне хотелось еще больше грусти. Появился Чуковский, бледный от двойного испуга: попал в арык и боялся потерять “Чукоккалу”64. Затем, болтая, сказал Надежде Алексеевне:

— А я из-за Вас пострадал. Услышал, одна знакомая сказала, “что у Корнея Ивановича в дневнике что-то есть. Он пишет. Он злой”. Это говорилось у нас в присутствии Ягоды65. Я увез дневники в [нрзб.] и прятал их вдоль Днепра. А у меня в дневниках нет политики. Я только об искусстве. У меня нет ни за, ни против Советской власти.

В саду [Дома Красной Армии] встретил Бабанову66. Она, как и

94

остальные актеры, не смотрела на меня — наверное, узнала, что я ушел с первого акта.

Посмотрел на фотографии, показанные Е[катериной] П[авловной] — молодой Горький, Екатерина Павловна с дочкой — и думал: “Талант талантом, но тот строй все-таки давал возможность хранить внутреннее достоинство, а наш строй — при его стремлении создать внутреннее достоинство, диалектически пришибает его: по очень простой причине — если окружение, то военный дух, если военный дух, то какое же внутреннее достоинство? Откуда ему быть?”

19. [VII. Пятница.

— Утром радио: речь Молотова на сессии Верховного] С[овета]. Повторение речи [нрзб.]. Страна, мне думается, ждет [нрзб.] — и напрасно. Но нас теперь несут не речи, а течение жизни, от которой речи отстают. Так же как если бы бежать за горной рекой, за ее течением. Приказ о регистрации мужского и женского населения. В “Белом доме” — истерика. Погодин сказал — “А я не пойму, я хочу жить в демократической] стране и распоряжаться сам собой”. Он был пьян и очень горд, что хочет ехать в Москву. Пришел Гусев — жаловался на Вальку Катаева, который не любит свою семью и семью Петрова, который суть загадочный человек. Но сам Гусев не менее загадочен — он так пишет и так говорит, что это строка в строку идет с передовой “Правды”,— и это уже большое искусство. Что он сам думает — кроме вина — не поймешь. Мне кажется, что если бы в передовой “Правды” запретили вино, он, несмотря на всю страсть свою к этому напитку,— не прикоснулся бы к нему. Очень рад Комка — мать заняла где-то 2 тысячи рублей,— а парень страшно страдал без денег. Мы уже должны 5 тысяч рублей. Дожди кончились. День ветреный и солнечный. Правил роман. Очень обрадовался, что по экземпляру машинистки выходит 400—450 страниц, т.е. листов 18! Золотые пуговицы, больной, хромой, забыл вчера пузырек бензина и теперь, хромая, несет его Лукову. Злоба на колхозников: “Дорого продают, а сделать с ними ничего нельзя. Они сдали государству, а за "мое" я сколько хочу, столько и беру. Причем денег уже не берут, а меняют”. Так оно и есть. Маруся меняет хлеб на ягоды для ребят.— Вечером: у Пешковых поминки по Алексею Максимовичу. Екатерина Павловна не приняла бокала: “Здесь нет моего здоровья — это

95

вечер памяти Алексея Максимовича”. Тихонов67 и Эфрос**8 вспоминали о Горьком. Тихонов — о предчувствиях, к которым был склонен Алексей Максимович. Тот был на Урале, с Чеховым, когда Алексей Максимович прислал телеграмму: “Телеграфируйте здоровье”. Тихонов, приехав на Капри, спросил: “В чем дело, Алексей Максимович?” Тот объяснил: “Лег спать, вдруг входите Вы, Фоксик под кроватью залаял. Дверь закрыта. Я обеспокоился и послал телеграмму”. Эфрос рассказал о девушке, которая пришла к Алексею Максимовичу с просьбой, чтобы тот выдал ей удостоверение, что она невинна: жених ревнив и мог почему-то поверить только Горькому.— “Ну, и как?” — “Выдал”. А вообще-то было тоскливо и скучно, что-то в этом доме не ладится.

20/VI. Суббота.

Днем правил роман. К вечеру — слух о взятии Севастополя. Вечером были у Басова и Ходасевич69, причем оказалось, что Басов очень разговорчив, и преимущественно воспоминатель. Позже пришла седенькая, неряшливая и картавая женщина. Она врач. Рассказывала о любопытстве узбекских женщин — все ощупывают — о их легкомыслии. Кажется, и она-то, на старости лет, не очень щепетильна: роман с Луговским. Он явился, выпил две рюмки и заснул, как всегда, сидя. Она увела его к себе. Мы просили прочесть его стихи к “Грозному” Эйзенштейна. Прочел. До того я слышал от Погодина и прочих, что стихи очень хорошие. А стихи-то совсем, совсем слабые. Избави нас, боже, от ташкентской похвалы!

21. [VI]. Воскресенье.

Подтверждения о взятии Севастополя нет. Но есть “ожесточенные бои с превосходящими силами”. Правда, это нейтрализовано приветствием Начальника гарнизона острова [нрзб.], но, очевидно, верно, что Севастополь пал. О дне падения наших городов мы узнаем по окончании войны. А почему об этом надо так упорно молчать?

Вечером сидел Гусев. Пили вино. Рассказывал он о том, как посетил раненого Рокоссовского. Генерал рассказывал, как обороняли Москву: “Немцы подошли,— и дальше нет сил у них, видимо. Но все-таки наступают. Звоню к Сталину. Тот говорит: "держитесь". Через два часа звоню еще. Тот отвечает: "Могу дать

96

один танк и 3 противотанковых ружья".— "У нас нет сил, Иосиф Виссарионович. У меня от Армии осталась одна тысяча красноармейцев".— "Умирайте, но не отходите".— "Умираем".— Через два часа звоню: "Не можем больше!" — "Сколько вам надо?" — "Хотя бы 20 танков".— "Получите 200 и 3 дивизии". Подошли неизвестные (видимо, английские) танки. Немцев отогнали”.

Режиссер Театра революции Майоров несколько дней тому назад рассказывал в столовой о своем приятеле, наркоме Нефтяной промышленности, который сам отвозил английские (500) танков — для спасения Москвы — на фронт. Он же рассказывал о переговорах с англичанами. Англичанин кладет один кусок сахару. Наши спрашивают: “Почему один?” — “У нас Черчилль кладет один кусок на стакан”,— ответил англичанин.

Художник Басов говорит, что он с начала войны отказался от сладкого.

22. [VI]. Понедельник.

Болел после вчерашних излияний с Гусевым.— Стомова, скульптор, только отмахивается от наших размышлений: “Писатели такие пессимисты”. Много лет уже мы только хлопали в ладоши, когда нам какой-нибудь Фадеев устно преподносил передовую “Правды”. Это и было все знание мира, причем, если мы пытались высказать это в литературе, то нам говорили, что мы плохо знаем жизнь. К сожалению, мы слишком хорошо знаем ее — и поэтому не в состоянии были ни мыслить, ни говорить. Сейчас, оглушенные резким ударом молота войны по голове, мы пытаемся мыслить,— и едва мы хотим высказать эти мысли, нас называют “пессимистами”, подразумевая под этим контрреволюционеров и паникеров. Мы отучились спорить, убеждать. Мы или молчим, или рычим друг на друга, или сажаем друг друга в тюрьму, одно пребывание в которой уже является правом.

Погодин говорит:

— Сказывают, немцы взяли Липаи (станция в 120—150 км от Царицына). Не знаю, вести жену в Москву или нет. Янчевецкий:

— Везите. Она всегда может уехать обратно. Лицо у Погодина серое и потное. Водки не пьет:

— Жара. 100 грамм не идет.

У Янчевецкого своя теория: немцы, в особенности на Харьков-

97

ском направлении, пойдут до конца, т.е. пока не лишат нас нефти. На запад они внимания обращать не будут.

Вечером слух о взятии Тобрука. Это приходил Зелинский70, который ложится в больницу, так как он изголодался и не может ходить. В больнице кормят. Знакомые профессора укладывают туда своих друзей, а на профессоров доносят и пишут протесты.

Слух о Тобруке подтвердил Гусев. Еще недавно гарнизон Тобрука приветствовал гарнизон Севастополя.

23. [VII]. Вторник.

Окончил правку романа “Проспект Ильича”. Поэтому послезавтра иду отдыхать в горы. Татьяна два дня ждет машину, чтобы ехать слушать секретное радио71, и едва ли дождется.— В Стамбул, как говорила она несколько дней назад,— съехалось много корреспондентов. Почему? — Взятие Тобрука, по-моему, сможет толкнуть англичан к открытию второго фронта. Удивительная жара. Всеобщее молчание,— ибо все слышали сообщение о наших потерях за год войны — 4 миллиона 500 тысяч! Да к тому же никто не верит, что цифра точная — больше!

24. [VI]. Среда.

Погодин, хмурый: “6 гигантских танков спасли Ленинград. Это те, которые ходили на парадах. А больше не было. Харьковский тракторный — 40% нашей танковой промышленности — погибло”. Но и все хмурые, ибо напечатаны итоги войны и утром сообщили “отступили на Харьковском направлении”. Так как в сообщении Информбюро брошена фраза о возможных неприятностях, Комка сказал:

— Впервые предсказание Информбюро сбылось.

Сборы на Акташ.

Письмо Щербакову и переделка статьи для “Узбекистан—Ленинграду”.

Сценарист “Туляков”, человек изжеванный кинематографией, но настойчивый. Впрочем, от кинематографистов только и остается в конце концов одна настойчивость. Между прочим, Радыш72 сказал, что Лукову поручено ставить “Московские ночи”73. Теперь мне кажется понятной сухость Погодина. Он стеснялся? Ему казалось, что он обижает меня, беря Лукова. Или мнение слишком тонко?

98

Тамара и Гусевы смотрели “Улан-Батор”. Погодин сказал: — На эту тему я видел только одну еще худшую картину: “Амангельды”.

25. [VI]. Четверг.

Ложусь спать, с тем чтобы встать в 6 часов утра и идти на Акташ.

25—26—27/VI.

Акташ. Водопад. Костер из ореховых деревцов. Купались. Альпийский луг. Желтые шиповники. Разведка — штольня, столбы из водопроводных труб, глиняные домики, начальник разведки, прораб, десятник. Санаторий. Больные — раненые в синих пижамах. Идем по жаре. Но всего душнее в [нрзб.]. Плотник-казах, в костюме из мешка. Рядом узбек в халате, перекроенном из шинели. Ссора. Какой-то тоненький, с отверткой за поясом, ругается с узбеком. Человек без челюсти, больше никто не обращает внимания. Надо сказать, что русский народ действительно терпелив. Вечером в голове словно бродит пар. Читал логику Розанова “О понимании”. Великолепнейший русский язык, а в системе, как и у большинства современных философов,— радость строительства системы. Когда в будущем философы научатся говорить в диктограф (да и диктографы подешевеют), системы будут совсем необъятны.

Щербакову отправлен роман.

28. [VI). Воскресенье.

Отдыхал. Читал Розанова и Бальзака. Вечером Д.Еремин74 читал свои стихи. Острил Богородский75. А до того приходил пьяный Погодин, видимо очень переживающий то, что едет в Москву.

Приезд Тани: Москву бомбят. Я сказал: “Они пойдут на Москву”. Богословский: “Бесполезно, зачем им там класть свои силы”. У всех “немцы не те”.— Дай бог. Но нам так нравится делать положение более легким, чем оно есть на самом деле, привыкнув терпеть, мы думаем все же каждый раз, что терпенью пришел конец, а значит и страданиям: “Дурак — это тот, кто высказывает Умные мысли”.

99

29. [VII. Понедельник.

Появление Тульского фронта. Значит — идут на Москву? Рассказы Татьяны о радиостанции: 10 человек служащих и 88 охраны — узбеки. “Стой” — часовые выговорить не могут, а кричат: “Ой, кто идет!” Питалась молоком и хлебом.

Не Тульский, а Курский. Что лучше?

Читал, усталый, Розанова.

Провожал Погодина в Москву. Сообщение о снятии Шапошникова и здешнего Коваленко. Погодину, перед отъездом, сказал Берестинский, поднимая бокал:

— Скажи в Москве, что бы ни случилось, Ташкент врагу не сдадим — Никому.

Прибежал Родов. Хочет, чтобы я редактировал его книгу76.

30. [VI]. Вторник.

Звонила Войтинская77, почему не пишу в “Известия” — помимо прочего, есть ли деловые отношения? Я сказал — деловых никаких, так как “Известия” мне ни копейки с февраля не заплатили.

1 июля. Среда.

Волнение у Комки по поводу того, получим ли карточки у академиков. В доме академиков вахтер, но тем не менее у спящей жены академика стащили из-под кровати две пары туфель. К Екатерине Павловне пришла женщина, ее провожал милиционер, она дошла до Пушкинской — ее схватили загримированные и сняли часы, сумочки не взяли.

Сообщение о боях под Волховом. Мы-то ничего не знали о них? И теперь пойми, кто врет и кто говорит правду. Вообще информация, если она в какой-то степени характеризует строй, то не дай бог,— ужасно полное неверие в волю нашу и крик во весь голос об нашей неколебимой воле.

Читал Розанова. Пришел режиссер местного театра, принес пьесу “Железный ковер”:

— Это произведение искусства. Но... театр — особое дело.

И очень удивился, что “произведение искусства” не печатают. По той же самой, наверное, причине — “особое дело”.

100

Пришел Смирнов, бывший председатель ВОКСа78. Парень, видимо, здесь голодает.

— Мы боимся победы, потому что после победы наши герои перебьют нас, потому что мы не герои,— сказал он.

— Почерствели. Инженер, 63-х лет, сидел после 37, два года в тюрьме. 18 часов стоял в пытке на коленях, и так как политические сидят вместе с уголовниками, то вдобавок “физики” избивали “интеллектуалов”. Старик сух, собирает корочки.

Будешь сухим! Вся мокрота выбита.

Уезжал Гусев. Человек из театра, добывавший билеты, обокраден:

— Ты сходишь два раза в баню,— говорят ему,— это значит, что нужно два свидетельства о санобработке. Сейчас его до допроса арестовали.

Женщине, с кровотечением, не дали места в вагоне трамвая.

2. [VIII]. Четверг.

Утром по телефону сообщили, что орденская книжка Гусева найдена.

Библиотека — книги писателей! — закрыта, так как нужен кабинет Лежневу79.

По определению Розанова — “типы” низшие (Обломов), “характеры” высшие (Гамлет).

Днем необычайно жарко. Собирался в издательство, чтобы поговорить о деньгах за роман (?) — но не мог. Впрочем, “немогота” сия от безверия в возможность получения каких бы то ни было денег за роман. Это — романтизм. Матвей80, например, не должен переходить фронта, а попасть случайно, допустим ездил — обменяться опытом с другим заводом — мало ли что...

Затем — обед. Бабочкин и Майоров, да еще скульптор, с собачьей фамилией, вроде Фингала81, и более глупый, чем самая глупая собака, наперебой говорили о рыбе. Скульптор доказывал, что есть рыба лучше стерляди, а затем Бабочкин стал рассказывать, как хорошо на Селигере. Домработница пишет [нрзб.]:

— Женька, ты спрашиваешь, как на дачах. Дачей никаких нету, только земля [нрзб.].

Пили пиво. Затем стали вспоминать, где какое пиво и какие были вина и закуски. Смотрю я на свою жизнь — и удивительное

101

дело — только и вспоминаешь о хорошем. Сколько лет разрушаем и все никак не можем разрушить!

Слух о том, что Турция может быть оккупированной СССР, США и Англией и что поэтому немцы бьют на Египет, дабы оттянуть силы.

Каждый день неподалеку от столовой, у тополей, стоят рваные нищие, и стоят так прочно, словно стоять им здесь всегда.

Кажется [нрзб.] в очередях: об академиках, которые “оттирают” от столовой докторов наук. Художник Шемякин82, встреченный мной на улице, сказал:

— Я, знаете, вошел от этого питания в норму. Но теперь, говорят, отменят это.

Но так как он верит только в хорошее, то он сказал:

— Но, кажется, первую категорию не исключают. Обед — опять распаренная пшенная каша без масла на воде, или нечто, слепленное из макарон.

3. [VIII]. Пятница.

Ужаснейшая жара. Чувствуется — она выше температуры твоего тела. Когда ходил в Уз.Гос.Издат., день казался тем бредом, который я испытывал в тифу. Купили для рыбалки удочки и сетки, из которых думаем сделать сачок. Роман читает Лежнев, но, по-видимому, боится читать, ожидая решения Москвы. У Джанибекова взял кофе. Когда я сказал, что хорошо от жары, он удивился:

— Разве помогает?

Вечером пришел Зелинский. Он действительно поправился в больнице. Просил посмотреть его комнату: он спит на полу. Два стула и чемодан. Из верхних окон льют помои.

Мишка83 делает сеть и ему глубоко наплевать, что уже идут бои на улицах Севастополя, что немцы в ста километрах от Александрии, что на Курском направлении, как сообщает вечерняя сводка, немцы ценою огромных потерь ворвались в крупный населенный пункт, может быть, это Воронеж. Вообще незнание у нас поразительное.

Встреченный Ржешевский84 бранил генералов. Их бранят всегда. А так ли они уж бездарны?

С утра, в 9 часов, Штраух85 едет купаться на Комсомольское озеро, затем читает и думает о постановке пьесы Каплера86 “Пар-

102

тизаны”. Он старается не пить и не есть — хочет похудеть. Сегодня лицо у него огорченное.

— Что такое с вами?

— Выпил бутылку пива, не утерпел.

4. [VII]. Суббота.

Голос у диктора вздрогнул, когда он сказал о падении Севастополя. Затем унылый некролог, в котором Информбюро пытается доказать — хорошо, что оставили Севастополь.— На Курском направлении за день немцы потеряли 65 тыс. убитых и раненых и 250 танков. Но вернее, эти цифры пропагандистские, но это, прежде всего, доказывает, что там свершается что-то великое. По-видимому, немцы рвутся к Волге, и, может, даже к Саратову, дабы лишить Москву и Ленинград хлеба и нефти. Вчера со слов актерской бригады, вернувшейся с ДВ87, передавали, что ДВ готовится к войне с японцами. Летчики спят одетыми.

Город удручен падением Севастополя. Подобные дни дают впечатление о народе. Причины, приводимые Информбюро, не помогают. Все поверили, что отступления не будет, а теперь К.Чуковский говорит:

— Так как мы будем отрезаны от центра,— и, помолчав, добавил,— прошлый раз, когда отдавали Севастополь, произошла отмена крепостного права, дали свободу журналам, появились целые шестидесятые годы, а теперь мы забудем о нем через неделю.

Позвонили из Союза и предложили вечер: “Проспект Ильича”.

А еще через час,— Лежнев,— путевку.

Да, месяц отдохнуть было бы лихо!

5-е [VII]. Воскресенье.

Пишу в первом часу. Тамара и Кома пришли с “Русских людей”88,— высидели только две картины. Мишка собирает рюкзаки для рыбной ловли.

Пришли, наладили рыболовные снасти, и у меня начался понос! Полежали несколько часов под кустами ив, покрытых пухом, и пошли домой. Нарвали розового тамариску, шли с огромным трудом, но все же цветы не бросили. Когда вышли на дорогу и стал виден город, тучи, дымом на западе прикрывавшие солнце, чудовищно сильно покраснели. Краснота была такая, что

103

даже пыль, поднятая возом на дороге, была красна, словно кровь, а тутовые деревья на берегу арыка похожи были на раны. Болела поясница, позвоночник, ноги одеревенели.

Встретили рыбака, который нес огромную снасть, похожую на ломтик апельсина, увеличенный миллион раз:

— Рыба есть. Снасть хорошая, но не очень. Я знаю места, но поймал от силы килограмм на эту снасть, и то слава богу!

Мне показалось, что рыбак этот — символ моей жизни. Я тоже уверен, что у меня чудесная и ловкая снасть, но рыбы ловлю не больше килограмма. И то слава богу!

Напечатан в “Пр.В.”89 отрывок из романа “Проспект Ильича”.

Известие о смерти Евгения Петрова90. Конечно, покойник умер на посту, но я его знал хорошо, и покойный был если и идейный, то преимущественно своего устройства. Странно, но все, кто умеет и страстно хочет устроить свою жизнь советским, легальным способом, или же обычным буржуазным, то от страсти своей погибают. Сейчас скупость заключается не в том, чтоб копить ценности,— золото, бриллианты, а в том, чтоб стремиться их заработать.

6-е [VII]. Понедельник.

Сражение у Александрии. Американцы сообщают, что счастье повернулось в сторону англичан, англичане отрицают.

Болит голова, изредка живот. С трудом прочел пьесу [нрзб.] “В декабре”. Вывод: так как нам не позволяется создавать действие внутри нашего быта, т.е. выводить противников, то естественно, что все занимаются партизанами — людьми, прямо в глаза сталкивающимися с врагом. Благодаря этому, думаю, будущий историк переоценит партизанское движение, если положение не спасут генералы, которым тоже хочется прославиться.

Сообщение о возможности поехать мне и Мишке в санаторий. Но ехать надо, в худшем случае, послезавтра. Как же я успею? Не в собирании вещей, а в психологической подготовке к отъезду.

К Петровым91 ходят посетители: были Лежнев и Алимджан92 и другие.

7-е [VII]. Вторник.

Сборы в Шахмордан. Телеграмма из “Нового мира” о получении романа93. Ужасающая по мрачности сводка: немцы у Вороне-

104

жа. Видимо, они идут на Саратов, чтобы перерезать Волгу и все железнодорожные пути, соединяющие нас с Востоком и Кавказом. Жена Е.Петрова высказала вчера обиду, что я не выразил ей сожаления об убитом муже. Очень ей важно! Просто это лишний повод к тому, чтобы показать, какой я подлец. То-то будет разговоров о дезертире, трусе и сластолюбце, когда я уеду в санаторий.

Так оно и случилось. Вечером Тамара мне сказала, что Петрова жаловалась пришедшим к ней выразить соболезнование Лежневу и Алимджану, что Всеволод Иванов ее ужасно притесняет и она не может жить в этом доме. Алимджан будто бы ходил в Совнарком, и там Петровой обещали выдать квартиру.

Заседание в “Советском писателе”. Болтали, что есть прогнозы: “Сражение у Воронежа не имеет решающего значения. Армия у немцев не та. Ослабели”.— “Почему же, если она ослабела, немцы нас гонят”.— “Преимущество в вооружении”.— “Но оно всегда будет. Ведь у немцев вся европейская промышленность, а наша не увеличилась, а уменьшилась”. Молчание. Болотин говорит особым важным жаргоном: “Противник, фланги, группы”. Таков же жаргон писателей, как жаль, что нельзя все это изобразить в романе. Петров разбился — упал у Миллерова подстреленный немцами самолет. Янка Купала умер, бросившись в пролет лестницы гостиницы “Москва”. Цветаева повесилась! Тренев, Федин, Пастернак, я и другие объявлены дезертирами. Хорошенький цветник. Профессор Беленький, встреченный мною, говорил о своих врачебных прогнозах. Видимо, это самый трудный прогноз. Затем, о “Пятой колонне”:

— В трамвае женщина говорит: “...И сколько они (большевики) ни бились, мы победим”. И весь трамвай напряженно молчит. Промолчал и я. Почему?

Маникюрша, еврейка, у которой двое детей, сказала в воскресенье Тамаре:

— Евреев всех надо перерезать. И меня. И моих детей. Если бы не евреи, войны бы не было.

Чисто еврейское самопожертвование. Бедная! Она уже поверила, что война из-за евреев!

Жена Маркиша94 узнала, что ее детей, живущих в детском санатории в Чимгане, травят дети же. Она пошла туда пешком 95 км. По дороге, в кишлаках, ей не удалось купить ни корки хлеба, ни кружки молока. Крестьяне говорили ей:

105

— Евреям не продаем, из-за вас война.

Даже если она и преувеличивает, то все равно ужасно!

8-е [VII]. Среда.

Подписал договор с “Советским писателем” на отрывки из “Проспекта Ильича”95. Вспомнил, что можно составить книгу моих рассказов, объединив их общей мыслью о неразрывности быта довоенного и военного.

Оказывается, путевки наши в туберкулезный санаторий, где открытая форма туберкулеза. Долго узнают, можно или нельзя ехать? Звонят всем. Уехал какой-то нарком и пропал. Завтра будет “Молния”, объясняющая события, но доктор Пуссель сказал, что вся эта долина Шахмордан, в течение долгих лет, заплевана и заражена и что туда ехать нельзя. Вот тебе и на!

9-е [VII]. Четверг.

Сообщение об оставлении нами Оскола. Отказались от санатория. Надежда Алексеевна не хочет ехать в Чимган, т.к. боится появления басмачей. Милиционеры в городе стоят на посту без револьверов, все увезено на фронт. Пришел Канторович с предложением напечатать пьесу “Волшебный ковер” в юбилейном сборнике драматургов96. В тот же момент Тамара подала мне письмо от Комитета по делам искусств о моей пьесе 97 — письмо поразительно наглое.

Приходили из киностудии. Разговоры о сценарии. Обещал написать либретто98.

10-е [VII]. Пятница.

Немцы двумя потоками идут на Саратов и Царицын. Они уже в ста километрах, судя по сводке, от Сталинградской области. За 10 дней они прошли с боями 200 км, так как именно в этом месте, по-видимому, сосредоточены наши основные силы для похода на Украину, то нельзя ли предположить, что они попытаются устроить нам здесь, в нынешнем году, ту самую “блицкриг”? Канторович сказал, что в Москву возвращаются Вирта и Погодин и вообще все.

106

11-е [VII]. Суббота.

До полудня страдал похмельем, ибо вчера ночью неслыханно напился с Бабочкиным.

Сообщение Крайнева о том, что фильм “Пархоменко” принят очень хорошо.

Позвонил об этом Лукову, а тот — грустный. Оказывается, приехал Каплер и сообщил, что в прошлую субботу “Пархоменко” смотрел Сталин. До того ему будто бы смотреть было некогда, и он поручил Щербакову на их ответственность выпустить фильм. Они выбросили сцену в тюрьме (которая как раз не понравилась здесь Юсупову 99), и последнюю сцену — “битву на саблях”. Когда я, грустный, сообщил об этом Комке, тот очень довольный тем, что теперь мы получим какие-то деньги, сказал:

— А они знают, наверное, вкус Сталина. Если бы эти сцены не выбросить, картина, может быть, и не понравилась бы Сталину.

Позвонили об этом Тамаре активистки, сидящие в ее комнате, очень обрадовались, не тому, что фильм понравился Сталину, а тому:

— Раз Сталин смотрит картины, значит не все еще пропало.

12-е [VII]. Воскресенье.

Встретил Лукова в столовой. Он не может утешиться: вырезали часть картины. Объявление о перерегистрации. Комка сказал: “Тебя возьмут, потому что всех берут”. И точно всех — знакомый Татьяны, слепой на один глаз, и имеющий 60% в другом — признан годным.

Сообщение о том, что бои на подступах к Воронежу.

Вчера ночью против дома, где живут Погодины, зарезали женщину. Учительница, шла ночью с заседания.

Читал Гофмана “Эликсир сатаны”. Понятно, почему мы его в 1921 году избрали своим патроном100. Жизнь казалась такой изломанной и развороченной, что хотя бы в литературе мы желали создать порядок и стройность. Самое удивительное, что порядка мы не создали,— да и не могли.

Не знаю, откуда Луков это взял, но он сказал, что Германия четыре раза предлагала нам мир.

13-е [VII]. Понедельник.

Немцы вышли к Богучарам,— около 300 км от Волги. От пунк-

107

та вчерашнего сообщения они прошли 50 км — через шесть дней, стало быть, Волга? Настроение подавленное и раздраженное.

Зазовский, зав. издательством101, уезжая в Москву, не взял посылок, так как везет Толстому ящик вина и ящик фруктов — подарок от местного правительства. Басов грустит — разбил бутыль со спиртом.

Позавчера нападали на маникюршу. Она шла темным переулком, и ее обогнали двое. Пока было светло, она пропустила их вперед, а сама зашла в первый попавшийся дом. Выглянула. Двое стоят. Она к тем, кто живет в доме: “Проводите”. Но те боятся провожать — там одни женщины. Наконец, нашли троих мужчин и все пошли. А те двое стоят и посмеиваются:

— Как наладим на ф[рон]те, так наладим и у вас.

Рассказ: “Бои западнее Воронежа”.

Странное заседание в Союзе. Жара. Четыре с половиной часа все оживленно обсуждали содержание, технику перевода и стиль книжки в полтора печатных листа стихов узбекских поэтов.

— Как удивился бы,— сказал Чуковский после заседания,— человек, который делает вот так...— и он сделал движение, словно бы протыкая кого-то штыком,— где-нибудь под Воронежем, когда бы послушал, чем мы занимались.

Затем принимали в этот же Союз, а затем я пошел обедать.

А затем читал Филдинга и слава богу!

14-е [VII]. Вторник.

Ужасная сводка, которая, наверное, повергла в уныние всю

страну. Немцы ворвались в Воронеж, мы отступили, должно быть, от Богучар,— и возле Ржева нам нанесли поражение. (Армии Рокоссовского?) И мы отступили.

— Но, у нас тоже ужасное денежное положение,— сказала Тамара,— нам не присылают денег из Москвы за “Пархоменко” и роман.

На фоне этих страшных событий, эта фраза, конечно, смешна. Но ведь у каждой семьи горе выражается по-своему.

Военные сведения кончились. Вчера сидел, видимо пришедший за тем, чтобы спросить, сын художника Шемякина, близорукий, с болезнью боязни пространства, и не возражал, что его мобилизуют (“Перерегистрация”! Брони художников лишили), говорил, что не может работать по специальности.

108

Читал роман в Союзе. К удивлению крайнему, роман слушали внимательнейше и сидели долго, несмотря на то, что в городе неслыханные грабежи: Н.Ашукину102 разбили лоб и вышибли зубы.

Говорят: а) в Алма-Ате еврейский погром. Выяснил у редактора Киевской киностудии, приехавшего из Алма-Аты,— оказывается, вздор; б) Воронеж сдали; в) в Москве — паника. Бог даст, все это брехня так же, как и погром в Алма-Ате.

15-е [VII]. Среда.

Редактировал рукопись Родова. Олешка103 сообщил, что Вирта ничего не говорил о панике в Москве. Родители Олешки выехали обратно в Ташкент. Но все московские новости, пока человек едет в поезде, старятся. В Уз.Гос.Издате сегодня обещали уплатить весь гонорар за роман. Это, конечно, вряд ли. Либо не уплатят, либо вычтут такой налог, что на руки получишь за весь роман тысяч шесть, т.е. как раз сумму того долга, который мы должны нашим доброжелателям. Редактор Киевской киностудии так был ошарашен моим письмом к студии, что не пришел на чтение романа за рукописью. Вчера поздно ночью позвонил Луков и сказал, что пришла телеграмма из Киноиздата: требуют сценарий “Пархоменко” для издания. Обещал утром прислать монтажные листы сценария, но, конечно, не прислал. Сводки такие же, как вчера. Напечатана огромная статья Александрова104, которая повторяет зады, но в ней любопытно — почти открытое требование второго фронта от союзников. Сопоставляя со вчерашней, сильно замаскированной статьей Заславского105, надо сказать, что если в газетах мы намекаем, то в открытой беседе с союзниками, надо полагать, прямо стучим кулаком по столу, и кто знает, может быть, угрожаем сепаратным миром.

Пришел приехавший из Москвы Вирта. Я увидел озабоченное, бледное от отсутствия загара лицо, одно из тех лиц, которые только что вышли из бомбоубежища и которых я так много видел в Москве. Он говорил очень мало, видимо боясь выдать что-то, или же опасаясь той болтливости, которой охвачен Ташкент. Естественно, мы спросили о фронте:

— В бой не введены еще резервы, Сталин бережет их. Сейчас все старанье — втянуть немцев в сражение по всему фронту, чтобы открыть второй фронт. Для его открытия, как сказал военный специалист, надо 5—6 вылетов на французское побережье. Пять

109

тысяч самолетов, чтобы разбомбить те укрепления, которые настроили немцы.

Затем вяло (держась за материал) стал говорить об издании книги “Правда о религии в России”, литчастью которой он заведовал. Перед его отъездом Сталин прочел книгу и вместо десятитысячного тиража, как предполагалось раньше, приказал печатать сто тысяч.

Оживился он два раза: когда стал говорить о своей и моей машинах, разломанных Павленкою, и когда Тамара вернула жене его долг — 1000 рублей.

Сегодня получили первый гонорар за роман — 8 тысяч рублей. Тамара грустила, что за одно издание, а я был страшно рад, что этой книгой смог наконец заработать.

В столовой подошел Луков. “Пархоменко” продан в Англию. Из Ташкента в Москву затребовали копии фильма, видимо, для того, чтобы озвучивать его в Москве.

Вирта подтвердил слух, что 6-го немцы действительно зверски разбомбили Саратов. А жена Федина писала, что Костя уехал туда. Бедный Костя, мало ему московских бомбежек!

16-е [VII]. Четверг.

Сообщение о взятии Миллерова и Богучара. Луганск отрезан?

Жанна Финн106, наша соседка, говоря по телефону с Москвой, сказала, что Валя (жена Е.Петрова) давно бы встала с постели, но боится выйти, такое у нее ужасное окружение в доме.

Какова?

Приблизительно то же, что говорил Фадеев, когда обвинял меня в дезертирстве из Куйбышева. Им бедным так трудно выйти в люди!..

Закончил чтение отрывков романа в Союзе писателей. К удивлению крайнему, роман встретили необыкновенно радушно. Сравнивали даже с Л.Толстым. Если хоть на четверть эти оценки будут и при выходе романа, я буду и тогда доволен. Я думаю, что, как и прежние мои работы, эта будет запрещена (под благовидным предлогом), или замолчена, или же напишут, что я переписываю себя. В заслугу ставили, что я “дал дыхание времени”, описал никому не удававшийся образ большевика, а равно, тоже не удававшийся, завода.— Ну что же, теперь бог даст, я окончу “Кремль” и так как (хотя болей и не чувствую) я все же ощущаю на себе дыха-

110

ние смерти, то после “Кремля” и “Судьи у дверей” (судья-то ко мне идет!) можно подвести баланс жизни. Конечно, создавая ее, я думал, что она будет красивее,— но и за то, что получил,— спасибо! В конце концов, для жизни одного человека я сделал достаточно. Будь бы у меня тот ум, который я сейчас имею, лет двадцать тому назад, я был бы Бальзаком, а теперь я разве что Бурже.

17-е [VII]. Пятница.

Ну, я понимаю, можно отступать войскам, когда немцы лучше вооружены и обладают лучшей тяговой силой,— но почему же нам — специалистам агитации, отступать в агитации перед немцами? Сегодня передавали жалкий лепет Информбюро о немецких и наших потерях за два месяца: с 15-го мая по 15 июля. И оказывается, лепет этот вызван немецким сообщением! Неужели мы не могли перебить заранее этого сообщения? Неужели не могли сообщить о потерях немцев, а они, конечно, много теряют! Какая-то постыдная узда сковала наши губы и мы бормочем, не имея слова, мы, обладатели действительно великого языка! Несчастная Россия.

Вчера Лежнев выразил желание видеть в романе отрицательное. Я столько видел и вижу этого отрицательного, что уже не могу писать об этом.

Пришел Жанно107. Он писал в чехословацкую] армию, желая туда поступить. Ему отказали, так как он польский подданный. А ему противно к полякам. Между поляками и нами — охлаждение. Мы не пускаем в Польскую армию евреев, украинцев и белорусов. “Позвольте,— говорят поляки,— мы тогда не будем принимать никого!” Посол Кот уехал. Жанно говорит, что намечается охлаждение с Англией. Они хотят, чтобы Россия победила, но не вышла победителем, намерены пропустить немцев до Волги — пусть застрянут. Баку же будут охранять те семь тысяч самолетов, что сконцентрированы в Каире. Оккупация Кавказа и Средней Азии?

Еврей из Лодзи, живущий в Ашхабаде, сказал о нас:

— Они дети! они не понимают, что такое коммерция! Жанно говорит:

— Я рвался в Среднюю Азию больше чем в Африку. Но теперь я не вижу Азии. У меня такое же впечатление, как у солдата, который прошел 800 км. Знакомый, две недели назад приехавший из

111

Ленинграда, рассказывал, что в феврале был день, когда в Ленинграде умерло от голода 30.000 человек,— и это только зарегистрированных! И люди все-таки не эвакуируются, потому что им не жаль города, а жаль квартиры... А мне все равно... Ведь катаклизм мировой. И неужели мы не изменимся?

Затем мы шли по Пушкинской и говорили об искусстве. Какое оно должно быть? Гуманистическое?

— Будет покой, довольство, и главное — тишина, потому что самое ужасное в этой войне — гул. Будет покой работы! — сказал я.

И Жанно согласился.

В двенадцать часов я пришел к Сибирцеву, наркому торговли, просить о прикреплении к распределителю групкома драматургов. Очень симпатичный человек, сонный и с капризными губами, старательно пытался открыть глаза и хоть что-нибудь понять. Он на все, что предлагали мы, соглашался, так как очевидно знал, что все равно его приказаний не выполнят — 67 человек прикрепить к распределителю? — невозможно. Семь жен писателей и сестру Фурманова? Можно? Еще? — и только оживился, когда оказалось, что самозаготовлять рис нельзя. Но тотчас же забыл об этом. Вопросов об искусстве не задал,— и было бы странно, если бы задал. Он только объяснил, что, по новому приказу наркома СССР [нрзб.], вместе с работающими будут прикреплены и их семьи, которые и получат то, что им полагается по продкарточкам. И, улыбаясь, стал перечислять: три коробки спичек...

— Две,— поправил Эфрос.

— Триста грамм сахара, двести пятьдесят соли. Керосина...— и поправился,— но, керосин в июле и августе выдавать не будем.

В разговоре о хлебозаготовках сказал, что колхозникам запрещено выдавать молоко.

На обратном пути мы с Эфросом говорили об Англии, ее политике, о возможности второго фронта (Турция? Франция? Норвегия?). А затем он признался:

— Знаете, я начал писать опять стихи. Лирические,— и другие... Даже и прочесть нельзя 108.

18-е [VIII. Суббота.

Грозная по значению передовая “Правды”. И опять пошлость и тупость мысли! Словно в прозе Чехова, где грозный священник

112

диктует отцу письмо его распущенному сыну, отец делает приписку домашнего свойства, которой уничтожается вся гроза письма. В качестве довода приводятся бездарные слова из плохой пьесы К.Симонова “Русские люди”. Неужели все это только корешок книги, содержание которой где-то по дороге выпало?!

19-е [VII]. Воскресенье.

Выехали в 7 часов. Приехали в Чимган в 4 часа утра — всего девять часов ехали 90 км и то удивительно. Радыш рассказал мне всю свою жизнь: сотрудник “Коммунистической жизни” и “Вестника знаний”, эсперантист. Офицер в 1914 году. Прорыв. Взяли верх горы,— а с тыловой, высокой, стороны окопов появились австрияки. Отбивался ручными гранатами, пока они не кончились. Вдруг ложится рука на плечо и голос австрияка лопочет: “Прошу пана присесть, а то будет хуже”. Сел. Затем вели из окопов под огнем наших гаубиц. Землянка в лесу. Завтрак с немецким генералом. Изысканное обращение, но чем глубже в тыл, тем обращение хуже,— “Здесь, на передовых, люди и те и другие, понимают, что смерть рядом. И остается одно — уважать противников”. Ехал под охраной ландштурмистов. Не захотел прислониться к бочке с цементом — толпа горожан, обстреливаемых нашей артиллерией, чуть не растерзала его. Городок в Австрии. Лагерь для военнопленных, 600 офицеров и отдельно 100 рядовых. Год сидели за решеткой, затем стали выпускать под конвоем, а затем и в одиночку. Форма и чинопочитание — обязательны. Ходил в штатских брюках, фуражку и куртку в городе брал под мышку. И влюбился: “Я убежден, что в Германии осталось не менее двух миллионов русских младенцев от пленных, хотя немку за то, что она прижила с русским, называли изменницей, и печатали об этом в газетах. Столько же — в России от немецких пленных...” — “То есть, вы полагаете, что сейчас на фронте, со стороны русских бьются немцы, а на стороне немцев — русские? И не оттого ли те "немцы" побеждают?” Он засмеялся. Вообще его теории странны. “Были великие цивилизации. Например, описание Скинии: это инструкция, как обращаться с радио, откуда раздавался голос бога. Несколько человек, укрывшихся на горе, передали дикарям,— в искусственном громе и буре,— свои знания. Так как у дикарей не было технической базы, чтобы принять эти знания, то уцелевшие ученые смогли передать им только нравственные пра-

113

вила.— Цвета? Я лечусь синим цветом, прикрывая тело под солнцем синей шелковой тряпкой. Не с лечебной ли целью носились цветные одежды? Сказки — тоже камни прошлой цивилизации”. Ну что же, в конце концов почему нельзя уважать своих предков? Я предпочитаю, даже пишу на этой гнусной бумаге, чтобы мои потомки думали, будто я писал на пергаменте.— Далее: судьба Ра-дыша. Вернулся из плена. Работал с Ворошиловым в Красной Армии. Затем в Харькове? Потом в кино. Тюрьма. Кино. Режиссер... Может быть, позже он расскажет и еще о какой-нибудь своей профессии.

Утро. Болит голова. Очень странно, видеть санаторий — детский, чем-то напоминающий Коктебель,— в дни войны. Кормят хорошо. Тоже удивительно.— Пионерлагерь. Радыш читал отрывок из пьесы. Я рассказывал о Горьком. Жена Радыша объясняла все его бездеятельное состояние. Она работает 16 часов в сутки, чтобы получить двойной оклад, т.е. на 250 рублей больше (в месяц!). Дочь, 15-ти лет, работает вожатым. Выдавали по конфетке. Собирают хлеб, все, что можно. Она следит за каждым его шагом.

Принял лекарство, чтобы пойти завтра в горы.

20-е [VII]. Понедельник.

Встал с головной болью, но все-таки пошел, и хорошо сделал, т.к. голова, когда мы приблизились к большому Чимгану, очистилась. Чимган? Подножье — граниты, базальт, а верх — мрамор: синий, белый, розовый. Когда на закате в Чимган ударяют боковые лучи солнца, он, словно просвечивая, в то же время так отражает лучи, что через темные очки нельзя было на него смотреть. Шли до вершины 8 часов. Когда подошли к первой полосе снега, похожей на рыбу, я еле дошел до воды. Выпил. Поползли дальше. Остатки кола, купленного во Львове, помогли мне. Ломали над пропастью можжевельник. Костер разводили на мраморе! Вообще такое впечатление, что ходишь среди древнейших греческих развалин — нас стращали холодом, но мы не замерзли с Мишей и под двумя одеялами. Я впервые на такой высоте. Естественно, что хотелось посмотреть на ночное небо. Но я так устал, что заснул сразу же, как только закатилось солнце.

114

21-е [VII]. Вторник.

Варили кофе, разогревали кашу. Состояние удивительно приятное. Обратно, пробиваясь к меловому перевалу, шли длинной дорогой. Перевал издали видели — близко подойти не хватило сил. По-моему,— это мраморная стена, а не меловая.— Жара, с трудом дошли до источника. Миша стер ногу.— Через болото. Возле каждого санатория отвратительные бетонные скульптуры,— и это тогда, когда рядом мраморные скалы и целые горы! На воротах санатория НКВД — красное знамя, перевязанное траурным крепом — кто умер? — спрашиваем у встретившего нас Радыша. Он не знает — “Может быть, из их?” — Да, но тогда зачем же вывешивать государственный флаг? Радыш очень обеспокоен: от нас, оказывается, ждали ночью костра, а у нас было слишком мало топлива, и уже пошли разговоры: “Не погибли ли они?” Оказывается, в прошлом году, там забрались двое на скалу — и ни вверх и ни вниз. Стояли всю ночь, щипая друг друга, чтобы не заснуть. Когда их сняли,— место где они стояли,— рухнуло. Я сказал:

— С меня достаточно литературных пропастей, зачем мне лезть в Чимганскую?

Вечером зашли к заведующей и она рассказала, как она добывает себе [на] жизнь.

— Из-за санатория спорят два правительства (территория очень хороша!) — Казахское и Узбекское, незаметно стараясь подставить друг другу ножку. В первую очередь казахи стараются спихнуть ее, Федорову. Сторож продал ей убитую корову (увы!), которая оказалась ворованной. Документы подсортировали так, что оказалось, бухгалтер два раза купил у заготовщика (бывшего сторожа) одну и ту же корову. Она лично рассортировала документы, освободила бухгалтера,— и отправила его в Ташкент.

— Как управляетесь, чтобы ели хорошо? — Она привела пример. Поехала в соседний район на “Эмке”, купила курицу, спросила разрешение купить петуха, а тем временем заготовитель покупал баранов и гнал их за деревню. Задержав, сколько надо, начальника базара, поехала за село, на ходу посадили (за веревку, за горло) баранов в “Эмку” и погнали: пост на границе района. Прогнали машину на полном ходу,— и милиционер был очень удивлен, что из окна торчит рогатая голова.

115

Зимой снега — нельзя пробиться. Она верхом (молодая лошадь, мешок с продовольствием), трое мужчин. С трудом, тропинкой, ходит монтер к электростанции, конь увяз. Еле не переломила ногу. Уронила туфли на голыши. Кричала. Подоспели, оттирали ее.

Говорят, есть приказ — отдать [нрзб.] детям эвакуированным. Вот здесь-то и коллизия для Федоровой: ей все потакали, т.к. “их” дети и теперь? Кто ее будет покрывать или даже заботиться о ней?

Эстетический кодекс. Кодекс законов искусства.

22. [VIII]. Среда.

По городу расклеены анонсы “Пархоменко”. В столичных газетах пока ни слова.— Пришел Алянский109, надо подписать петицию о даровании ему жилплощади и чтобы Тамара отправила его дочь в санаторий.

Был у Алянского друг — художник. Оба имели по охотничьей собаке. На собаку давали “сметки” муки — сор, веревки и прочее. Так как Алянский все “сметки” своей собаки съедал, то ему пришлось отравить ее. Друг его был более сметлив и запас (в столовых), еще кой-какие залежи и сметки накопил на весь год. Заболела у Алянского старуха, он просит:

— Ты мечтал о “Лейке”ЧО. Дай мне стакан “сметки”, мы ничего сегодня не ели.

Не дал. Просил два раза. Отказ — я подумаю,— и ничего не говорит. А сам отдал “высшему чину” всю “сметку” из подхалимажа.

Ленинград? Весь промерзший: стены домов, провода, улицу перегораживают троллейбусы, вагоны трамваев. По бокам улицы идут ватным шагом (у всех от голода опухают ноги), люди с черными лицами.

— Удивительно красивый город! — воскликнул этот эстет, и в Ташкенте не потерявший своего лица: не захотел основать фабрики для приготовления вещей, а отстаивал создание мастерской — художественной.

— Нам не нужна смета на 4 миллиона, мы хотим на 500 рублей. Мы — люди искусства! — сказал он в Совнаркоме. Его жена умерла от голода. Сын тоже:

116

— Кишечник стал тонкий, как бумага, и не задерживал даже каплю пищи.

И рассказав все эти ужасы, добавил:

— Неужели никто не опишет того, как мы страдали? Это был величайший из героизмов — героизм пассивный.

Я сказал, что достаточно написать о Ленинграде мемуары, но ему этого, видимо, показалось мало.

Немцы явно пошли на юг, после взятия Ворошиловграда,— к Полтаве? Не была ли вся история с Воронежем только их демонстрация?

Оказывается, Комка ходил по моим талонам два раза обедать в столовую. На третий раз его выгнали. Когда я рассказал это скульптору Ингалу, он сказал:

— Такого мальчика, за его смелость, надо не гнать, а кормить — бесплатно месяц.

Алянский сказал, что из трех миллионов жителей Ленинграда осталось в живых только 500 тысяч.

23. [VII]. Четверг.

По-видимому, на Дону немцы нанесли нам страшное поражение. Только два дня назад сообщалось об оставлении Ворошиловграда. Сегодня — “бои в районе Новочеркасска”, т.е. за два дня немцы сделали 200 км или более. Кроме того, они вышли к Цимлянской, 200 км от Сталинграда.

Кома и Тамара ушли на автобус, чтобы ехать в Чимган. У Комки улыбка не сходит с лица: рад.

Позвонил Луков: с 20-го в Москве идет “Пархоменко”, в газетах появились сочувственные статьи111. На улице анонс — афиша об “А.Пархоменко”. Телеграмма из Киевской студии — о сцен[арии] “Проспект Ильича”112. Из газеты сегодня просят отрывок.

Загрузка...