Дневники

Переписал начерно третий акт.— Дома. Звонил И.Судаков, прося ознакомить с пьесой. Может быть, прочту ему завтра три действия. С воскресенья — дождь. В Англии наводнение. Хотя мы соперники, но тут, похоже, сольемся.

29/I I I.

Гулял. Отдыхал. Читал О'Генри и Тургенева. Об изменениях в пьесе. Свобода? — Заходил Шкловский, рассказывал о провалившихся крышах. У него провалилось сердце — не может забыть смерть сына³⁵.

30/I I I.

Написал ночью рассказ “Джунгарский цветок”³⁶.— Исправлял пьесу. Из дома не выходил.

Апрель 1947 года

2/IV.

Днем — Гослитиздат, разговор о моей книге: “Избранное”. Вечером — замечательная встреча с начальником депо ж[елезно]-д[орожной] ст[анции] Торжок. Боже мой, какой талантливый человек!

380

3/IV.

Дома. Переделки третьего акта.— Начало рассказа “Липовый медведь”³⁷. Туман, к вечеру солнце. Всюду наводнения.— В газетах наводнение статей об Америке.— Читал ОТенри и Лабиша.

4/IV.

Ходил по городу. Читал О'Генри — золотые гроши благородства и счастья.— Очень устал, не сегодня, а вообще, и поэтому третий акт застопорился.— Ледоход — крайне серьезный ледоход... Я не стар?

5/IV.

Дома. Подняты даже мои мощи: статья Щербины в “Известиях”, восхваляющая писателей, писавших статьи во время войны и призывающая их делать то же самое сейчас. Третий акт пьесы, набело — уже забыл который раз.

8/IV.

Дома. Работал над четвертым действием пьесы: — с трудом. Устал. Переписал половину акта. Так как в пьесе нужна песня, то предложил написать ее Коме³⁸.

9/IV.

Дома. Доканчивал четвертый акт. Придумал сцену “Собаки рычат” — из казахской свадьбы.— Кома написал песню. Буду читать четвертый акт И.Судакову. Судаков одобрил — и пьесу и стихи.

11/IV.

Гулял. Исправил остальное в пьесе. В воскресенье буду читать пьесу в Художественном театре. Любопытно, как примут и кто будет? Туманное небо.

12/IV.

Посещение “Советского писателя”. “Книги-подарки”. Ужасный цинизм: “Мы делаем подарок писателю тем, что выплачиваем ему все за издание после выхода книги”.— “А сейчас?” — “А сейчас — ничего”. Я вышел совершенно ошеломленный.

381

13/IV.

МХАТ. Читал пьесу. И, совершенно неожиданно — был почтен безмерными похвалами. Старики, правда, не были, так как пасха и все кушали куличи. Мы, по безденежью, разговлялись треской в томате.

14/IV.

Гулял. Чичеров из секции драматургов: “Мне звонил Радомыс-ленский. Пьесу приняли на "ура"”? Ну, что мне делать? Никто на мои чтения в клуб не ходит, однако я согласился — иначе обидятся. И зачем, в конце концов, мне их обижать? Судаков: “Никто не хотел браться за пьесу, а теперь все режиссеры жаждут. Для меня — это возрождение”. Я обещал его поддержать.

15/IV.

Появление М.Бажана. Привез английскую книгу — “Последние дни Гитлера” и сигары с Ямайки. Воспламенился, как и все, поездкой на Хан-Тенгри, но быстро остыл.

16/IV.

Вношу изменения в сценарий. Написал статью для “Гудка” о начальнике депо Торжок³⁹. На улице тепло, дом перестали топить. А я устал, устал, устал...

24/IV.

Вечер у Кончаловских. Записывал его рассказ. Когда намеренно рассказывается,— редко что выходит. Записал бегло. Получил обложку “При взятии Берлина”, выходящего — в Швеции?!

25/IV.

Дома. Радио.— Нет ничего для радио! И вообще, пишется с трудом — смертельно надоел сценарий и устал от переделок пьесы. Однако, медленно двигаюсь вперед.

26/IV.

Дома. Писал — сценарий⁴⁰, а вечером — переделывал и переписывал первый акт пьесы. Приехал И.Груздев. Оказывается, М.Горький думал написать пьесу о Павле 1-м — “Нос”. Нос-то у него Салтыкова, а не Романова!

382

27/IV.

Дома. Весен[няя] художественная] выставка — для радио. <...>.

28/IV.

Дома. Статью для радио.— Исправил еще раз то, что дал Суда-кову.— Груздев, с восторгом рассказывает о “подъеме” в гостинице после московск[ого] совеща[ния]. Он переехал туда.

Май 1947 года

9/V.

Чтение Пастернака у Кончаловских⁴¹. Раздумываю над второй сценой второго акта — хочу сделать людей. Звонок из Свердловска: о пьесе и приглашение туда поехать. Роман Б.Пастернака — “Мальчики и девочки” — против “М[олодой] Гвардии”? Роман — плохой, перепевы беллетристики 1909—10 гг.

10/V.

Дома. Дописываю вторую сцену второго акта. Груздев — прощался. Очень уважает Горького,— с той поры, как тот стал сокращать.— Усталость. Работа идет чрезвычайно туго. Все время звонит, волнуясь, И.Судаков. Дети хотят есть. Приход Ив[ана] Петровича] Малютина⁴², прозрачный от дистрофии, 75-й год — “Материалу накопилось много, а писать некогда”; еще бы! Стакан крупы: варили день, ели суп,— а затем опять варили. Так четыре дня. Сколько я его помню,— он все жалуется на настоящее и хвалит прошлое. Возм[ожно], что у него так и есть.

15/V.

Дома. Березы распустились первые. Голодные люди уже придумали примету — к урожаю. Заходил жалкий И.П.Малютин, весь ежась, брал по кусочку хлеба, извинялся. Прославление Комки: в газете, на ученом совете и т.д.*

__________

* По-видимому, запись 15 мая 1955 г. оказалась среди бумаг 1947 г. Речь идет о защите диссертации Ивановым Вяч.Вс. на соискание ученой степени к.ф.н. “Индоевропейские корни в клинописном хеттском языке”. Ученый совет высоко оценил ее и присвоил степень доктора филологических наук. По этому поводу были статьи в газетах.

383

16/V.

В Союзе штурм “Октября”. Горбатов о повышении гонорара. Литературное чиновничество — передо мной холодная безразличная стена. Не будь бы семьи, лучше б уехать в деревню. Не ненависть, не зависть, а именно безразличие. Зависть у нас выражается в подхалимаже и тихих сплетнях. Писал сценарий и ответы сотрудник[ам]. Совинформбюро.

25/V.

Дописывал сценарий. Вечером — у И.Н.Розанова, осматривали его действительно замечательную библиотеку поэтов. Прекрасные издания XVIII—XIX века. Старик суетливый и читал нам лекцию — откуда началась библиотека.

26/V.

Закончил сценарий. Правил корректуру “Бронепоезда”, выходящего в “Искусстве”⁴³. Гослитиздат согласился оплатить “Пархоменко”, который потерялся. Из Комитета по д[елам] иск[усств] звонок — “Собрание о вашей пьесе откладывается”. А меня даже никто и не известил [об этом собрании]!

Июнь 1947 года

31/V — 2/VI.

“Советское искусство” — и сообщение о постановке фильма “Главный инженер”⁴⁴. А я-то здесь мучаюсь над сценарием!

У Пешковых в “Горках”. Горький собирал грибы, ставя возле маленьких прутики. По ту сторону дороги был лес и у дороги росли рыжики. Их не собирали. Горький удивлялся:

— Да вы их не видите что ли?

2/VI.

“Горьк[овские] чтения”. Дом ученых 7 ч. веч. Из “Горок” — какая-то тощая дама читала мою пьесу “Главный инженер” и вернула мне ее со сконфуженным лицом: “Я не могу решить”. А до чтения обещала договор и бог знает что!.. Все дело в том, что Комитет не одобрил пьесу как Октябрьскую постановку. Вечером в Доме ученых.

384

19/VI.

Союз писателей, у Фадеева: создание альманаха “Год 30-й”. Я выразил желание ехать в Караганду и Джезказган.

20—22/VI.

Исправление сценария. Отправка молодоженов⁴⁵ в Крым. Кома сдает первые экзамены в университете. О сценарии: “Если этот сценарий, отредактированный сцен[арной] студией,— примут — я могу считать себя полным дураком”. Но ведь она, сц[енарная] студия, на что-то рассчитывает и что-то думает. Приход какого-то сумасшедшего со статьей “Не для печати, а для чтения”. Я отказался читать и предложил ему уйти.

Дача — отъезд. Перерыв в записях.

Первая неделя.— 24 сент[ября] 1947 г.

Не так тяжело ехать, как выехать.

Сборы на эту поездку начались с весны.

Весной я хотел поехать вместе с детьми к Хан-Тенгри. Значит, нужно доставать деньги. Я рассчитывал на пьесу “Главный инженер” и сценарий “Город в пустыне”. Как я и предполагал, то и другое, под разными предлогами, было засолено впрок. Пьесу Комитет по делам искусств не разрешил ставить как Октябрьскую, сценарий, после многочисленных переделок, до сих пор все еще не разрешен Министерством. Денег не оказалось. С трудом отправили молодоженов на курорт, а сами поехали в Переделкино, где и прожили лето.

Вот, лето окончилось, мы вернулись в Москву, и я по-прежнему собираюсь в Казахстан. Летом примирился с Фадеевым. В конце концов делить мне с ним нечего. Мы выпили в “забегаловке” около 8 литров вина, переговорили обо всем, о чем, собственно, я даже и не помню, и отношения наши уровнялись. Вернее сказать, его отношения, потому что — кто я и что я. Теперь он мне помог договориться с из[дательст]вом “Советский писатель”, и вот вчера я получил деньги, которые смогу оставить дома, а себе должен достать в других местах. Я уже сговорился с “Гудком”, написал письмо Ильичеву⁴⁶, редактору “Известий”, чтобы у него получить аванс; у Ильичева не выйдет, возьму в “Огоньке”, во всяком случае, кое-что соберу. Думаю, что через неделю смогу выехать.

Предполагаю поехать в Алма-Ату, Фрунзе, Ташкент, Фергану

386

и Ашхабад. Впрочем, на запас есть упрощенный вариант поездки: Алма-Ата, пустыня Бетпак-дала, Ташкент и оттуда в Кигенский район, юг Казахстана, где ноябрь может быть еще хорошим и можно походить по горам, по которым тоскую.

Исправляю пьесу с тем, чтобы повезти в Казахстан уже более или менее сносный текст.

Погода наступила прекрасная, солнечная; мы несколько раз ездили по грибы. Так как много слухов о грабителях, то все едут оборванцами и в лесу друг друга боятся, а едет людей множество. Я, на старости лет, ехал от Апрелевки до Рассудово на подножке: поезд был Мало-Ярославский, и дачных не пускали.

Встретил Соколова-Микитова⁴⁷ в “Известиях”. Зашли в пивную. Он прилетел из Таймыра, где прожил с экспедицией, отыскивающей что-то, целых пять месяцев. Ему 55 лет. Экспедиция справляла ему там юбилей: повар, некогда служивший в “Астории”, приготовил обед “романовский”. Иван Сергеич сказал (разговор шел о старости) — “Я не чувствую ее. Но, иногда, пройдешь мимо зеркала, взглянешь, и ужаснешься: черт возьми”. Под конец его охотничьей жизни ему повезло — он попал в такое место, где так много дичи, что он не мог стрелять. Олени ходят в 20 шагах от стойбища экспедиции, а куропатки не летают, бегают, как курицы. Собак кормят родом семги, и рыбы так много, что собаки объедаются и рыба валяется под ногами. Осенью было много подберезовиков; червивых нет совсем. Полярные березки ростом в длину ладони, а грибы их выше. Но все же растут в березовой роще. Там же, в пивной, после лет[у]чки, видел Кудреватых⁴⁸, Полторацкого⁴⁹, Рогова. Они пили водку с пивом, и хвалили меня за “Похождения факира”, спрашивая четвертую и пятую часть. Посмеиваясь, я обещал написать. Написать, действительно, хочется, но вряд ли выйдет. Это еще труднее и недоступнее, чем поехать в Казахстан.

Один из знакомых Татьяны, очень расчетливый и деловой молодой человек, работающий в Министерстве иностр[анных] дел,— женится. Невеста у него — по профессии штукатур. Молодой человек сильно на возрасте, и не думаю, чтоб он женился по страсти. В связи с этим, Татьяна рассказала историю с другим своим знакомым, из Университета. Этот молодой человек был физик. Выдвинулся на общественной работе, и его пригласили в Министерство иностр[анных] дел. И здесь, в качестве дипломата, он преуспевал. Начальник однажды сказал ему многозначительно — “Вам нужно жениться”. Это означало, что молодого человека хотят отправить

387

куда-то за границу. Ну, естественно, молодой человек взволновался. Надо 200 лет твердить и проклинать, и просмеивать Запад, чтобы выдавить все идолопоклонство перед постоянно выутюженными штанами и такими же выутюженными домами, не говоря уже о мещанских мозгах. Есть способ, конечно, проще — дожить до 52 лет, но это не каждому удается, если, еще кроме этого, требуется сохранение молодости. Итак, молодой человек взволновался. Он стал вспоминать молодых девушек. Но их не было. Вспомнил об одной, как ему казалось, очень хорошей, с которой он учился в школе. Он побежал к ней. Оказалось, что она, действительно, если не любила, то симпатизировала ему. Он и женился.

Теперь он опять физик.

— Почему,— спросите вы.

Оказалось, что у его жены родители арестованы, а какой-то дедушка живет даже в Америке.

На этом дневник “Поездка в Казахстан” и окончил. Денег я не собрал, а через две недели с небольшим “Лит. газета” предложила мне поехать в Свердловск. Я и поехал. Так начался другой дневник.

А. слепо не верит в преступление Б. (своей жены?). Он с этой верой и умирает, хотя перед ним и появлялись доказательства ее преступности, б.м., она сама? Он принимает ее преступление за тяжелый сон. Все помогают ему верить.

1948 год

19.IV.1948

Зощенко долго рассказывал о том, как он пришел к умению писать пьесы. Он вывел закон — “каждое действующее лицо, даже эпизодическое, должно иметь свою историю, свой аспект, который и должно развертывать”. (“Я переменил любовницу”,— сказал он небрежно, а сам — старый, морщинистый, в потертом костюме и в жилетке, которая заменяет ему галстук.) — Симонов, прочтя его пьесу, обещал ему “подбросить пару тысяч”.— “Пару, значит, четыре?” — спросил Федин. Зощенко ответил, глубоко выговаривая “о” — “Он выписал две”.— Зощенко спросил Б.Келлермана⁵⁰: “Как вы себя сохранили?” — Келлерман ответил: “Я всегда прихварывал, а вот теперь мне стало легче”.— Мне он сказал по-рус-

388

ски, когда я отказался от сахару: “Захар — нет?” Он объяснил — его спросили — “Танец Смерти?”, подвижными своими пальцами, подчеркивая, он сказал: “Танец в смерти. Это история человека, который не желал, однако, сотрудничать с фашистами. Другого пути не было. Таких было много в Германии”,— и он добавил: “Но этого нет сил рассказать”.— Зощенко заметил, что немец что-то тщательно записывает: “Что?” Немец объяснил — “Он хотел поехать с женой. Его не пустили. Он обещал ей записать, что ест. И все записывает: салат, суп. Исписал уже 15 страниц”.— Катаев и Зощенко в Ленинграде. Катаев позвонил: “Миша. У меня есть 10 тысяч, давай их пропьем”. Приехал на одной машине, она ему не понравилась — велел найти “Зис—110”. Нашли. За обед заплатил 1 200. Уезжая, вошел в купе и поставил три бутылки шампанского.—

Объясняя свое поведение в инциденте с Зощенко, Катаев ему сказал: “Миша. Я думал, что ты уже погиб⁵¹. А я — бывший белый офицер”.— За ужином, прихлебывая коньяк, Зощенко спросил Фе-дина, который на мое приглашение пришел с задержкой и видел Зощенко впервые: “Костя, а ты не думал, что я — погиб?” — Горбатов⁵² пригласил обедать, затем повел в “Националь” и там, под каким-то предлогом, повел Зощенко к немцам.

Чернышевский — “Что делать?”

Б.-Гарт — “Аргонавты "северной Свободы"”

Л.Толстой — “Живой труп”

одна и та же

тема,— и, однако,

как разнообразно⁵³!

Литва. 1937 г.⁵⁴ Мотив (без слов) — “Хороша страна моя родная” —

1950 год

23.XI — 1950 года

Переделкино. Зима — 13°.

Видел сон. Тамара и Кома приехали из Москвы. Тамара хмурая. Кома боком подошел к столу, положил газету и поспешно сказал: “Тут про тебя напечатано”. Я развернул “Правду”. На второй странице внизу небольшая заметка, не помню уж о чем. Напечатана чья-то фамилия и за ней: “и мерзавствующий иезуит Вс.Иванов”. Я похолодел и не стал читать дальше. И проснулся.

389

1954 год

10.VII. 1954 года

Гроза. Дожди не подряд, а с перерывами. В промежутки грохочет гром, сверкают молнии,— и вся эта дачная местность, с ее домиками, заборами из штакетника, грядками огородными, кустами смородины, зараженными огневкой, раздвигается до пределов необычайных, почти звездных...

Пастернак (встретил его среди сосен, у дороги, лежал в траве, он ходил подписываться по телефону на займ) — Я расскажу тебе почти анекдот. Меня попросили для Бюллетеня ВОКС'а написать, как я работал над “Фаустом”. Я сказал, что работал давно, многое забыл, мне не написать ничего и, вообще, святые истоки я боюсь и трогать. Пусть лучше напишет тот, кто знает перевод, а я, если понадобится, напишу несколько слов послесловия, от переводчика. Ну, написал Вильмонт , очень хорошо, а я приписал следующие мысли: Фауст — это владение временем, попытка превратить короткий отрезок времени во что-то длительное, более или менее устойчивое. Я написал это, читаю по телефону сотруднице и спрашиваю: “Понятно?” — Да, понятно, но ведь у нас переводчики, вот они, не знаю, поймут ли.— “А на каких языках выходит Бюллетень?” — На английском.— “Знаете, что? Давайте я напишу вам то же самое по-английски”. Я не владею им так же свободно, как русским, но все же... Хорошо. Написал. Спрашиваю: понятно? Отвечают— да, очень, гораздо лучше, чем по-русски; мы это посылаем в набор!.. Все это похоже на павловский рефлекс: собака приучена выделять слюну по таким-то и таким звукам метронома. Все иное ей непонятно. Действует метроном часто? — она выделяет слюну, а по-английски действует другой, более сложный метроном, они по нему привыкли выделять слюну!..

1956 год

1/I.

Арагон⁵⁶, Э.Триоле⁵⁷, Андрониковы, Н.Хикмет⁵⁸, Л.Ю.⁵⁹ и Катанян⁶⁰ обед. Вечером — Л.Толстая. Все разговоры о съезде.

2/I.

Вечером — Каверины, жена Кашновского — ужасающая ломака, и опять разговоры о съезде.

390

3/I.

Никого не было. Читал Мопассана. М.б.— важнее не уметь писать? Они, отцы, чересчур умели.

4/I.

Никого. Головная боль. Пытался писать “Меч-кладенец”⁶¹, а вместо того обдумывал пьесу, которую вряд ли напишу.

5/I.

Никого. Перепечатывал “Меч-кладенец”, очерки о Болгарии. Читал Мопассана; какое странное занятие эта литература.

6/I.

Переписывал “Меч-кладенец”. С громадным трудом закончил первую главу. Вечером — [нрзб.] и Василий Вельмицкий.

7/I.

Заседание в “Альманахе”. Все срединка-срединка. Вечером — у Л.Брик.— Ученый Бочкарев и М.Плисецкая⁶² — как она танцевала.

8/I.

Покупали шкаф. Вечером — В.Ходасевич и ее рассказ о художниках: “А был ли у вас роман с Горьким?”

9/I.

Дома.— В.Ходасевич. Рассказ о Марфе⁶³.

10/I.

Дома. Каверин. Крон⁶⁴.— Переписываю “Студеный Кладенец”.

11/I.

Дома. Переписывал первую — и самую трудную часть “Студ[е-ного] Кладенца”. В кабинете настилают линолеум.

13/I.

Ходил гулять на станцию и поправлял “Студ[еный] Кладенец”. Дневники Л.Толстого за 1910 год. Как странно! А вот Горький

392

дневник не писал. По-видимому, боялся самого себя. Толстой — нет!

“Студ[еный] Кладенец” — рассказ о двух друзьях.

14/I.

“Лит. газета” — разговор: статья о Далласе.— Человек в бекеше: “Я прожил 7 лет в городе свободном. Мне грозят финкой!!!”

15/I.

Дома — на даче. Размышлял о [нрзб.] “Поэте”⁶⁵. Кажется, вполне оформился сюжет. Вечером — в городе. Вечер Пришвина — плохой.

16/I.

Материалы для статьи в “Лит. газету” и размышления о “Поэте”. Все больше убеждаюсь, что сюжет готов, но семейный, а нужно не только семейный, государственный].

17/I.

Корректура “Студ[еный] Кладенец”. Редакция недовольна, что много художеств, а мало публицистики. Ну их к черту!

Написал статью для “Лит. газеты” и был очень доволен, редакция — вряд ли.

18/I.

А все-таки ужасающая ненормальность. Я — писатель, более или менее нужный, с именем. Ни один журнал,— кроме газет,— не позвонит, а чтобы издательство: лет десять не звонило! Что им важнее всего не издавать меня?

20/I.

Подписал договор на “Бронепоезд”. Сценарий, [нрзб.].

23/I.

Вечером — на дачу приезжал Бажан с женой. Собрались на Курильские острова весной. Я бы поехал с удовольствием, но ему вряд ли позволит здоровье.

393

24/I.

Не начать ли 24-го первую главу о “Поэте”. Пусть будет и неудача.

Опять бросил курить! Читал Горького. Дача. Сообщение в “Правде” об атомной станции — фотография. Главу “Поэта” не написал.

25/I.

Дача. Легкая метель. Прогулка. Писал в “Поэта”. Что [нрзб.] наконец? Биография или история любви? Биография творца.

26/I.

Заметки к статье для “Ньюс”, прогулка и размышления о “Поэте”. А может быть, мне плюнуть на все статьи, если мешают роману.

28/I.

Материал для статьи для “Ньюса”. “Драма” у Каверина, его беседа с Тамарой. Вздор какой-то!

29/I.

Дача и город. Гулял. А статья для “Ньюс” не двигается. Скучно как-то! И зачем взялся?

31/I.

Федин сказал Тамаре, что Союз решил отпраздновать мой юбилей, [нрзб.] Написал-таки статью для “Ньюс”. Вечером приходил Федин и из “Известий”: реабилитирован Мейерхольд. Дача.

1/II.

Москва. Обедали Бажаны. Сообщение о снятии Маленкова. Бажан рекомендовал отредактировать “Проспект Ильича”. А — м.г.?

5/II.

Дача. Вечером у Капицы. Его статья об атомной бомбе⁶⁶. Месяца три назад он [нрзб.] не верил в ее разрушительную силу!

394

17/II.

Дача. День рождения Тамары. Пастернак, Федин, Андроников. Пастернак о моем кабинете: “Это — сочиненная комната⁶⁷. В комнате должна быть железная кровать, простой стол, стул, все остальное должно добавлять воображение]. Тогда и можно писать”. Дача. Из дома не выходил.

Март. 1956 [г.].

А.Фадеев — приказчик у Л.Толстого, из тех, которые крадут и не раскаиваются, т.к. уверены, что хозяин от их краж только богатеет, ибо они, крадя, работают лучше.

Как-то мы говорили о новой форме.

Фадеев сказал:

— А зачем новую форму? У Л.Толстого — идеальная форма. Надо взять ее, и влить в нее лишь новое содержание.

395

22.III.1956 г.

Позвонил К.Зелинский, которому Кома, за его поганую статью о поэзии⁶⁸, не подал руки,— и сказал:

— Я хочу напечатать статью о тебе в “Октябре”, положив в основу свой доклад на твоем юбилее, 60-летнем.

Хорош!

Слабость человеческая: хочется, чтоб статья появилась. Но все-таки у меня хватило мужества сказать, что сейчас я занят сценарием об Октябре, и поговорим позже. А в это “позже” авось уеду в Казахстан.

Хорош и “Октябрь!” Мой роман “Мы идем в Индию”б9 предложили мне напечатать в половинном размере, т.е. выбросив из 31 п. листа — 16, а теперь, мерзавцы, хотят печатать панегирическую статью.

Надо б записать в лицах вчерашнее подлейшее собрание президиума М.О.⁷⁰, но вчера чувствовал себя раздраженным и подумал об этом только сегодня.

А, впрочем, ну их к черту!

Там где РАПП,

Там и раб.

3.XII.1956 г.

Вечер по случаю 60-летия со дня рождения Н.С.Тихонова.

На банкете в мраморном зале “Гранд-отеля”, когда какой-то казах ругал грузин, друзей Тихонова, за “нахальство”, Тихонов подошел к ним и сказал:

— Спасибо, что пришли.

И тогда же Козловский⁷¹ сказал Тамаре:

— А я на днях хотел к вам приехать посоветоваться.

— По какому поводу?

— Ко мне пришли подписывать обращение в ЦК о том, что евреи хотят “реваншировать”, “захватить власть в искусстве”...

— Обращение кончалось подписью А.Герасимова⁷²?

— А вам тоже приносили?

— Нет, догадываюсь.

Козловский почему-то испугался, встал из-за стола, ушел и больше не возвращался.

396

1957 год

5 янв. 1957 [г.], 7 час. утра.

Странный я видел сон; никогда такое не снилось. Я вообще, должно быть, редко вижу цветные сны, хотя живопись и люблю.

Это восстанавливался какой-то старинный дворец, в середине какого-то полуразрушенного города, который, должно быть, я часто вижу во сне. Я прошел в него не с улицы, а через какие-то подвалы: едва ли не через военные мастерские.

Дворец был небольшой, со старинными круглыми сводами, с множеством лестниц; что-то вроде Кремлевского. Всюду ходили рабочие, стояли ведра с краской, кое-где леса.

А некоторые зало были уже отделаны — художниками, корейцами. Даже пол был написан. Я ходил по залам босиком. Ноги прилипали к свежей краске.

На стенах... боже мой, как это было прекрасно!

Стены заполнены были картинами,— маслом, прямо на стене.

397

Голубое, желтое, розовое. Мотивы все старинные,— хотя писали молодые люди.

Мне понравилась какая-то синяя, в синих тонах, картина, изображающая берег озера, деревья и группу людей, отдыхающих на траве, у ручья. Я похвалил. Какой-то кореец сказал:

— Хорошо? Хорошо! А вот — Катя,— т.е. работы Кати — и указал на кореянку-художницу, которую звали по-русски Катей. Она повела показывать свои работы.

Это было голубое чудо в легкой дымке!

* * *

[1957 год без даты]⁷³

Старушка прививала оспу в ногу, чтоб не попортить руки.

Н., сильно пострадавшая при Сталине (у нее арестовывали мужа, долго сидела сестра в лагерях), сердитая на врачей, крикнула:

— Жаль, нет Сталина! Он их всех бы перестрелял.

Ученый Ефимов от волнения привил оспу два раза и теперь лежит с распухшей рукой, боясь умереть.

Ек.П.Пешкова привилась первой, объяснив:

— Как же? Ведь идут чеховские дни. Я последняя, кто видел живого Чехова.

Она присутствует на каждом чеховском заседании. Ей 87 лет.

Позвонил Пастернак. Ему сказали, что мы больны. Он сказал:

— Я очень, очень рад, что вы здоровы. Но на приглашение прийти, он увильнул.

Звонил, плача, Шкловский:

— Я рад, что они здоровы. В. и Г. очень хорошие люди.

Кому-то сказали:

— А ты не езжай на этом номере, есть другой, который не идет мимо Боткинской.

— Да, я же на автобусе!

398

1958 год

1.I.1958 г[ода]

Новый год у Капиц. Фокусы его детей, приз за лучшее вино, Капица долго читал скучную “викторину”, которую сам сочинил; затем, устав, ушел спать, а мы ждали шофера на машине министра. Шофер приехал, но, оказывается, жена из ревности (они разведенные) пожаловалась, что он отвозил нас на машине! Две недели до того стояла слякоть, а тут подморозило и стало хорошо — ночь была дивная.— Читал днем Потанина и думал над романом “Внутри шаманского круга”⁷⁴. А почему эпос где-то должен был скла-дывать[ся] и расходить[ся] кругами? Он мог возникнуть всюду.

2.I.1958 г[ода]

Обед у Пастернака с Фединым⁷⁵, который, даже выпив водки, не сошел с трибуны председателя, до которой добрался с таким

399

трудом. Он ждал, что Пастернак будет раскаиваться в “Д-р [Доктор] Живаго”, а тот сказал:

— Прошлый год был для меня счастливым из-за свершенной мной ошибки. Я желаю тебе, Всеволод, и тебе, Костя, того же счастья.

А руки у обоих, особенно у Федина, страшные — кровь напряжена, надула жилы, и вот-вот кажется, хлынет и пойдет в сторону.— Оказывается] картины своего отца он [Пастернак] положил на мою дачу, а она сгорела.

3.I.1958 года

Писал наброски к роману “Внутри шаманского бубна” и Процелста — шаман возникал постепенно, но одно дело в голове, другое — на бумаге. Да и нужен ли шаман? хотя ужасно соблазнительно описать камланья. Я, кстати сказать, видел это в Омске — в Питере показывали шамана,— и Распутин был тогда в моде,— омские купцы нашли где-то своего, решали везти в Петроград, его показывали в какой-то большой белой комнате, но шаман скрылся, говорят, запил или обвинили в воровстве.

4.I.1958 года

Писание схемы “Внутри шам[анского] бубна”.— Роман, в общем, придуман.— Из дома не выходил: горло. “Правда” предложила написать статью о романе Седых⁷⁶. В Иркутске я слышал — Седых: способный писатель, больной, мнительный; мне не удалось с ним повидаться — знаменитости мне надоели, особенно провинциальные, к тому же я сам — провинциальная знаменитость со всеми ее недостатками. А день был красив, ночь еще лучше: иней, утром солнце, легкий морозец. Если б ко всему этому иметь еще издательство!

5.I.1958 года

Писал сценарий “Внутри шаманского бубна”.— После сценария, м.б., легче будет писать роман? И читал удивительно поэтичные шаманские заклинания — в поэзии, главное, свобода, а шаман ли не свободен? — И внес окончательные изменения в “Историю моих книг”, которая мне надоела.

400

6.I.1958 года

“Мистерия-буфф” в Театре Сатиры⁷⁷ — агитка 1918 года, когда, казалось, что все уже сделано. По-моему, скучно. Публика смотрит с большим интересом, что доказывает, сколь мало она знает о 1918 годе. Много молодежи. Капица очень хвалил, но во втором действии задремал. А я уехал со спектакля с каким-то раздражением: глупость ведь неистребима. А, м.б. и слава богу, что неистребима? Умные так беспокойны!

7.I.1958 года

Прогулка, писание “Внутри”, любование на метель, ныне у нас столь редкую, что русские метели кажутся выдуманными,— и все. Пастернака встретила Т[амара] В[ладимировна]:

— Я очень был рад, узнав, что Кома — гениальный.

— Мы это давно знаем, а вы от кого же узнали?

— Мне сказала Наташа Ливанова⁷⁸.

401

Все приготовлено, чтобы начать сценарий “Часовой у См[оль-ного]”, но как-то смелости не хватает начать, хотя ничего страшного в этом нет. Страшна — краткость. Откуда ее взять?

8.I.1958 года

Даже не выходил на улицу: все писал сценарий.

Сделал, кажется, самое главное: начало. Дальше, надо думать, пойдет легче. Наш воз, обычно, застревает в самом начале.

М.б. писать роман “Внутри Хебэ”⁷⁹,— параллельно? — Впрочем, если роман пишется, самое меньшее, полгода, а сценарий перепишу в две недели, зачем параллель?

9.I.1958 года

Писал сценарий “Часовой”. Хорошо — все-таки, когда вещь полежит. Тамара уехала на вечер памяти 75-летия А.Н.Толстого, а я остался и написал несколько сценок в сценарий, которые, мне кажется, придают ему человечность. Вообще-то он очень схематичен.— А.Н. прославляется, видимо, в связи с необходимостью “консолидации”. А вообще — как бы старик был доволен, доживи он!

— Что-то мне везет (тьфу, тьфу!) — мысли текут легко, работоспособность большая,— на 63-то году!

10.I.1958 года

Писал сценарий.

11.I.1958 года

До полудня тоже усиленно писал сценарий, но затем, по-видимому, устал и бросил.

Читал, гулял, а затем, вечером ездил в ресторан “Дома актера” на ужин по случаю 75-летия А.Н.Толстого. Департамент Мертвых Дел.

Что-то мямлила красавица Радам⁸⁰, жена М.Светлова. Тамара говорила:

— Но, ведь, ни она не видела Толстого, ни он ее. Я сказал:

— Если б Толстой ее увидел, мы бы теперь обедали в другом ресторане.

402

12.I.1958 года

Гулял. Ходили на станцию встретить родственников. За ужином Петька⁸¹, которому вчера исполнилось П/2 года, сказал, глядя на Г.К.Зиллер⁸²:

— Дядя Жорж... собирал рябину... в корзину.

Читал С.Цвейга. Вот писатель, который необыкновенно любил удовольствия, получаемые от жизни. Он, наверное, и в качестве памятника будет стоять с удовольствием.

13.I.1958 года

Писал сценарий.

14.I.1958 года

Заседание в альманахе “Н.С.”⁸³. Секретарь] редакции, мотивируя то, что не напечатали очерки Солоухина⁸⁴, сказал, что редакция убоялась печатать, т.к. сам автор “распространял слухи”, что его очерки “мрачные”.— К. Львова жаловалась, что плохие статьи на ее роман “организовали” евреи; говорила завуалированно, конечно.— А когда кто-то предложил напечатать статью об очерках К. Паустовского, редактор воскликнул:

— Паустовский еще не признал своих ошибок, а мы будем печатать о нем статью!

Вечером — у Л.Ю.Брик. Самоубийство секр[етаря] К.Федина.

15.I.1958 года

Дела двигаются медленно. Написал сценарий [нрзб.], но привести его в порядок нет сил.

Маша⁸⁵ говорит, что реж. Луков отказался от постановки “Часового у Смольного”, объяснял это тем, что сценарий плох. М.6., он и плох, но другие еще хуже. Вчера, например, я смотрел фильм “Авиценна”⁸⁶, Я был растроган и восхищен — что за ерунда!

16.I.1958 года

Захворала Тамара. Грипп. Проф. Дамир⁸⁷ в зеленом костюме, разговаривал об юбилее Толстого, сказал, что Андроников, м.б., и читал А.Н., но он или ничего не помнит, или не знает, что сказал. “А ловок! Ловок тем, что выйдет из положения — в духе влас-

403

тей того дня, в котором он живет”. Андроников же просто-напросто упоен усердием, и это усердие ужасно волнует его.

Не писал. Плохо спал ночь и поэтому ушел рано гулять. Тепло — 2° мороза.

Читаю Блока. Раньше он почему-то казался мне мрачным?

17.I.1958 года

Сценарий. Дело идет плохо.

18.I.1958 года

То же.

У Т[амары] В[ладимировны] грипп.

19.I.1958 года

Сценарий. Плохо.

20.I.1958 года

Ездил в город, исправлял корректуру с В.М.Карповой, редактором “С.С.”⁸⁸. Скучная беседа: относится она ко мне доброжелательно, но мои книги все мне надоели, кроме “Мы идем в Индию”, которую “Сов[етский] писат[ель]” упорно не хочет издавать. Надоела эта возня с издателями до смерти. Хотелось бы написать новое, но сил нет.

— До 60 лет мудрым не бывают. Слияние любви и истины высшее состояние умственного и нравственного совершенства. Веды⁸⁹ научают мудрости. Мудрость любви.

— Жив, здоров, ни горелый, ни болелый.

“Андроник Комнин”

Роман 1958

Вчера, 26 октября, я читал, вернее сказать, начинал читать много книг. Остановился на одной, наверное, потому, что тема ее соприкасается с моим романом “Эдесская святыня”: [нрзб.] — “Византийские портреты”⁹⁰, т. 2-й, особенно поразила меня история Андроника Комнина. Я читал ее, м.б., и раньше, но вчера поразила она последовательным развитием страсти честолюбца, б.м. наиболее преобладающей страсти нашего времени, вернее сказать, наших дней с их военно-полит[ическими] переворотами (Де Голль, Насер, Пакистан, Бирма, Таиланд и т.д.), заменивши-

404

ми ожидаемые нами пролетарские перевороты, ради которых мы перенесли столько жертв.

И мне подумалось: “А не написать ли роман об Анд.Комнине”? Фигура политикана исключ[ительно] отвратительная, последовательная, а главное, получившая полное возмездие за свое коварство и жестокость!

Полотно м.б. очень широкое: и по времени (30—40 лет деятельности) и по пространству: Константинополь, турки, русские, Средиземное и Черное моря.

Беда, что слишком много действующих лиц.

Но можно, по-видимому, кроме Андроника, выбрать еще четыре-пять действ[ующих] лиц, которые и пройдут через все повествование, что создаст роману некоторую композицию.

[1958 год без даты]⁹¹

Преступление Пастернака было преувеличено нами.

А еще больше — нашими врагами.

Если два ссорящихся держатся за подушку и разорвут ее,— пух

405

поднимется, словно облако, и на мгновенье может затмить солнце.

Но затем пух осядет.

Лучше всего на подушке отдыхать, чем рвать ее.

Особенно, если она набита пухом и перьями того крылатого мифического [коня], которого мы изображаем с крыльями.

Хорошо, если Пегас теперь окажется только без крыльев, а не самой обычной водовозной клячей.

1960 год

12 апреля 1960 года

От автора

Я ехал в Москву электричкой, встревоженный, недоумевающий, грустный. Ходили слухи о докладе Н.С.Хрущева⁹², посвященном деятельности И.В.Сталина, где деятельность эта, в некоторых своих частях, называлась чуть ли не преступной. Доклада я не читал и, будучи беспартийным, не имел надежд прочесть его. Ждал, что в “Правде” на собрании писателей, куда я направлялся, скажут кое-что об этом докладе.

Вагон был почти пуст. Только в противоположном конце его сидели, сгрудившись, несколько подвыпивших железнодорожников. Сначала они шутили,— и довольно вольно,— затем один, длинный, красивый мужчина с голубыми глазами навыкате, стал рассказывать. Сначала его слушали невнимательно, однако вскоре голоса затихли, да и рассказчик заговорил громче. Мне было не до слушания рассказов, но электричка от самого Сукова пошла с частыми остановками в поле — что-то не ладилось на рельсах, что-то чинили,— мы опаздывали, я стал прислушиваться к рассказу. Торопиться мне было некуда, до заседания в “Правде” оставалось несколько часов, да и признаться, самый рассказ заинтересовал меня. Он имел некоторое отношение к моим мыслям. Все же тема казалась мне столь щекотливой, что я делал вид, будто смотрю в окно, пока не услышал голос голубоглазого:

— Пассажир, а вы чего скрытничаете? Я считаю, что теперь об этом стоит послушать, что говорит рабочий класс. Подсаживайтесь.

Я и подсел.

406

В “Правде”, как и следовало, собственно, ждать, ничего о докладе Н.С.Хрущева не было сказано — ни в докладе главного редактора, ни в выступлениях писателей. Говорили, что рыба погибла в водоемах, что вредитель губит лес и о других хозяйственных надобностях [нрзб.] важных, но не в эти часы, думалось мне.

Я и высказал свои думы, коротко, несвязно, горячо; выпалил, как говорится. Наступило некоторое замешательство, а затем взял слово гл. редактор Сатюков и долго трепал меня в зубах, как щенка, которому он не позволит “заигрывать с империализмом”. Да, так и было сказано. К счастью, за меня заступились писатели,— даже А.Сурков, не очень-то жалующий меня и поднесь.

Обратно я ехал, уже держа в кармане печатный текст доклада Н.С.Хрущева.

Вагон электрички был полон. Я не мог, конечно, читать доклада, но, томительно ожидая Переделкино, вспомнил утреннюю поездку и рассказ железнодорожника. Рассказ мне показался теперь еще более значительным, чем утром. Я достал блокнот и записал главные факты рассказа.

У себя на даче, после прочтения доклада Н.С.Хрущева, я снова

407

вспомнил рассказ железнодорожника и записал его во всех подробностях, которые только мог вспомнить.

Сейчас, 9—12 апреля, у меня вирусный грипп. Температура невелика, и я имею возможность если не работать, то просматривать свои рукописи. Под руки мне подвернулись записи “Машинист Игнатий Гнутов”. Я перечел их, подправил, кое-что добавил, словом, дал рукописи вид, пригодный для чтения. Не думаю, что рассказ можно или даже следовало печатать сейчас, но годы идут, боли проходят и если случается время, когда из-за боли перехватывает горло, то приходит и такое, когда об этой боли можно говорить без содрогания и ужаса. Возможно, и для этого рассказа придет это время, тем более, что он интересен как след своеобразного народного творчества, своего рода образчик железнодорожного фольклора, сказка на современную тему: для подлинных событий он слишком строен, логичен, слишком ясен. Разумеется, я записал его своим стилем: из-за взволнованности я не мог запомнить манеры рассказа железнодорожника, да и вряд ли в этом есть надобность.

Ну, а теперь перейдем к самому рассказу⁹³.

12 апреля 1960 г.

Переделкино. Постель.

1962 год

Ялта

Итак, мы 30 декабря 1961 года приехали в Ялту. Над Яйлой и ниже — туманы, но в самой Ялте и Нижней Ореанде — солнце и тепло. Весь день 31-го мы гуляли и восхищались парком. Впрочем наш “Люкс” тоже недурен: две комнаты, ванная, а главное, поразительная тишина. Ни моря, ни машин, ни людских голосов, даже птиц,— здесь зимуют скворцы, есть и воробьи,— не слышно. Ни пароходов, ни самолетов... чудо!

1/I.

Прогулка среди дубов и сосен по треснувшему шоссе, среди труб к золотому пляжу.

408

2/I

Осмотрел овраг. Прогулка. Начало “Художника”⁹⁴.

3/I.

Прогулка. Вчера был дождь. Сегодня с половины дня солнце. Вечером — кино.

4/I.

Солнце, сильный ветер. Прогулка. Странное облако над морем. Снег идет при бестучном небе. Ветер гонит снег.

5/I.

Холодно. Солнце. Прогулка в Ялту. Встреча с Кавериным.

6/I.

Прогулка на Золотой пляж. Волны. Чувствую себя лучше. Кормил лебедей и — все. Погода по-прежнему солнечная. Покупал газеты на почте и разговаривал со служащими.

7—8/I.

Солнце — первую половину дня; прогулка по Царской тропе: полуразрушенной после Ореанды берег моря. Вечером ударил дождь, который продолжался весь сегодняшний день, да и вечером читал, лежал, купался.

Два вечера смотрели фильм Лукова — “Две жизни”. Чепуха. Лис съел красивую венценосную цаплю. Не везет царям!

14/I.

Тоже светло и сухо, и мы тоже у моря. Легкий прибой, на дороге у каменных стен кучи дубовых листьев, сложены лодки, настилы на сваленных бензиновых бочках, груды лежаков, зонтов и всюду на дубах зеленый плющ.

15/I.

Облачно. Но выходит солнце и дождя нет. Много гуляли. Таня и Антон уехали⁹⁵. Павлины сидят на перекладинках у окон.

409

20/I.

Опять солнечно. Приезжали Каверины, гуляли к морю, уговорились завтра пойти в горы. Вчера мои рассказы об Индии⁹⁶ прошли хорошо. Может быть, написать их? Говорили по телефону с Москвой. Там ноль градусов.

21/I.

Опять солнечно, хорошо; ходили в горы: градусов десять тепла. Море неподвижно. Я все что-то записываю погоду, но другое и вместить нельзя. После обеда сидели у моря. Приезжали Каверины. В Москве (телефон) 2° мороза и мокрый снег.

22/I.

По-прежнему солнечно. Приезжали Каверины: лежали на берегу моря и гуляли по парку. Вечером опять кино — омещаненная новелла Цвейга — “Письмо незнакомки”. На море штиль.

23/I.

Канун отъезда. Погода все лучше и лучше. Гуляли по берегу моря и после обеда собираемся в Никитский сад. Нарвал зеленых веток для Москвы: идиллия. Пасека. Только что пчелы не летают,— а кое-что и цветет.

24/I.

По-прежнему тепло и солнечно. Утром собрались, погуляли и в три часа дня поехали в Симферополь. Возле вокзала пьяные и “Коммерческий магазин”.

25/I.

Поезд. Снега, придорожные деревья в инее, а по дорогам идут люди в валенках. Разговариваем с зоологом Наумовым о Нижней Тунгуске: как он там жил, вел перепись и плавал.

30/I. Москва.

Морозы: около двадцати градусов. Успех двух пьес — “Медеи” и той, где лишь два актера: явление очень многозначительное⁹⁷.

410

31/I.

Никуда не выходил. Мороз градусов пятнадцать, но солнца нет. Сортировал заметки к “Вулкану”, сделанные в Н.Ореанде. Сборник моих рассказов должен быть любопытным. Надо включить туда “Светлейшего”⁹⁸. Послал несколько писем и читал “Золотой горшок” Гофмана, в замечательном переводе Вл.Соловьева. Прошел месяц с кануна Нового года — удивительно тихо, спокойно, приятно. Весь бы год такой!

1/II.

Морозец. Составлял сборник рассказов для “Сов. писателя”. Сделал большую прогулку, купил фисташки и еще какую-то чепуху, искал бумагу — нету! Ее нет по всей стране. И никто особенно не удив[ляется].

2/II

Отнес в “Сов. писатель” сборник", который буду ждать с нетерпением. Чувствую себя отлично. 10° мороза и изредка солнце: Москва, однако, грязна и скучна.— Исправляю “Вулкан”, корректуры “Хмеля” [нрзб.].

3/II.

Записываю поправки к “Вулкану”.

4/II.

Читаю “Серапионовы братья”¹⁰⁰. Читал их [нрзб.] почти двадцать лет назад. Пожалуй, что и скучновато.

5/II.

Заседание в Союзе — последнее. Приемная комиссия. Грязновато все как-то.

6/II.

10°. Сумрачно. Читаю “Секретарь обкома”¹⁰¹. По-моему, это памфлет на наше советское мещанство. Прогулка. Фильм “Мой дядя”¹⁰².

Снег. Уф! И тоска же от “Секретаря] обкома”.

411

7. [II].

Изредка выглядывает солнце. 4—5° мороза. Гулял и писал для “Вулкана”. Окончил чтение “Секретарь обкома”. Очень поучительно указывающий на унылый уровень жизни нашего искусства и общества.

8. [II].

У П.Капицы — вечер — ужин. Какой-то груз[инский] академик — чернобровый, с седенькой бородкой, безм[ятежным], но улыб[ающимся] лицом. Рассказ Щетра] Л[еонидовича] о том, как лечат знаменитого] физика Ландау¹⁰³ на столе лаборат[орном].

9. [II].

По всей Москве, сверху донизу толки о болезни Н.С.¹⁰⁴, чепуха, наверное! Человек в отпуске, ну и болтают. Приглашение прочесть “Дело Эльсберга”¹⁰⁵, которое будет разбираться на Президиуме. Прочел. Отвратительно. А, обобщая: “Чье дите?”.

Голова болит.

10. [II].

Сидел дома и что-то чертил в “Очерки для Индии”. Сумрачно. Февраль, особенно вторая половина, обычно солнечная, а тут — нет. Вечером — переполох с дочерью Маши, к ним ездил Кома.

11. [II].

Ездили в Переделкино и собирали подписи к петиции — против закрытия из-за “[нрзб.] Литература”. Обедали у Кавериных. Вечер прелестный, но солнца по-прежнему нет.

12. [II].

Я продолжаю календарь погоды. Легкая метель, сумрачно. Заседание Комиссии по увек[овечению] памяти Ауэзова. Комиссия —говорили о гонениях на Мухтара и вот музей в его доме.

13. 14. [II].

Погода все .еще сумрачная, шел снег, но недолго. Писал заметки к “Генералиссимусу”. Ходили сниматься для Японии и ловили

412

по телефону тщетно Лисичевского, директора “СП”, чтобы достать денег.

Унизительно и гнусно!

Отвратительно вдобавок и то, что “СП” ставит на обсуждение Правления новые мои рассказы. Старые можно, а новые — сомнительно. Отвратительно, утомительно, и, если есть у меня талант, подло! Я устал.

15, 16. [II].

Здоровье у Машиной дочки лучше. Я ездил к ним. Буфет Союза писателей. Две толстых подавальщицы. Никого в буфете: я приехал рано.

— Тов. Иванов, Вы человек, знаете, ученый. Хотели посоветоваться.

— Пожалуйста. И всерьез:

— Есть ли на свете колдуньи? Вот у нее “[нрзб.]” 90 лет. И колдует. Слепая. Ходит ночью и руками разводит. А колдунам, известно, трудно умирать... XX век!

17. [II].

Письмо от Федина и книга. Небольшая прогулка. День рождения Тамары, она больна. Подробность — через работницу Марии Ив[ановны] о болезни.

Погода отвратительная. Писал наброски — “Генералиссимус”, а вообще слабость.

18. [II].

Просто пролежал целый день, делая заметки к статейке о Фе-дине для “Литературной] газеты”¹⁰⁶. 0°, погода — мгла, плохо. Тамара в гриппе. Петька выздоровел, бегает. Много разговоров о болезни... Завтра утром заметку о Федине напишу.

19. [II].

Дома. По-прежнему 0°, снежок изредка, мгла. Сидел дома и чертил для “Литературной] газеты” о К.Федине. А в голове опять “Эдесская святыня”, ах, если б я мог с нею развязаться! Теперь ее почему-то шарахнуло в сторону православия и прославл[ения] ви-зантизма!

413

20. [II].

Немного погулял. Весь день ясно, редкость. Переписал и отослал статью о Федине с припиской: “Печатать в таком виде или не печатать”. Думаю, выберут последнее. А Федин прислал второе письмо с приглашением.

21. 22. [II].

Метель. 7° мороза. Ездил на поезде в Переделкино за книгами. Корректуры из “Литературной] газеты” со статьей о Федине: вычеркнули наиболее важное, но мне кое-что удалось отстоять.

Это, собственно, относится к четвергу, т.к. вчерашний день, среду, я забыл записать, а вчера ходил в аптеку, купил Тамаре лекарство и, вернувшись, делал записи об “Эдесской святыне” и “Светлейшем”. Сегодня читал П.Каменского — биографию А.Д.Меншикова.— Лицо!

23. [II].

Сидел дома, читал и писал “Генер[алиссимуса]>>, приходили из радиоизв[естий] — приветствовать Федина и с защитой “Тарус-ских страниц”'⁰⁷ — выгнали со службы гл. редактора и еще кого-то. А что мы можем сделать? Альманах-то невинный.— 5° вечером и 0° днем. Мгла.

24. [II].

“Литературная] газета” с моей статьей. Убогая сенсация. И затем — в театре Вахтангова вечер К.Федина. Цветы, [нрзб.], старика. Уныло и торжественно, как всегда. Вечером — вино и М.Алигер. Стихи Антона.

25. [II].

Серый снег, солнце, гулял. На улицах тает, люди идут скучные, даже пьяных мало. Вечером — опять у Федина в гост[инице] “Украина”. Пахнет-таки, весной. Так скучно все и неинтересно, что и записать нечего и не хочется!

26. [II].

Записывался в радио и очень устал, т.к. делал неправильные ударения и приходилось повторять. Небольшой отдых и обед в

414

“Арагви”, где душно и жарко, с участниками Каирской конференции: скучными индусами и японцами.

27. [II].

“Дело Эльсберга” в Московской] организации] СП. Он отрицал все, утверждая, что на него клевещет И.И.Чичеров. Я выступал уже после заседания (не хотел мешать политическому] разоблачению, примешивая уголовщ[ину]): о краже в “Круге” 30 тыс. руб. золотом — Эльсберг.

28. [II].

Прогулка. Солнечно; весна чувствуется отчетливо. 5—Т мороза, мгла, солнца мало. Писал “Генералиссимус” — что-то много получается, растянуто: надо сокращать.

1. [III].

Дома. Переписывал “Генералиссимус”. Хлопот, словно роман! Утомившись, стал перечитывать “Портрет Дориана Грея”, роман, который мне когда-то, в юности, нравился. А сейчас — и глупо и по-глупому безнравственно. А этот эстетизм, боже!

Рукопись для “Лит. газеты”.

2. [III].

Заседание в Лит. институте¹⁰⁸. Опять мгла, но солнце просвечивает. Позаседали: дипломы — средние:

— И куда нам! Столько поэтов? Да и писателей?

3. [III].

Гулял. Хорошо. Морозец, солнце. Читал, впервые: “Историю Пугачевского бунта”, и жалел Пушкина: все-таки даже он не понимал, что нельзя преодолеть исторических условий. Получилась военная история, никому не интересная и не вскрытая, даже с военной точки зрения. Ведь революционная] конармия Пугачева появилась задолго до конармии гражданской] войны 1920 г.!

Конец переписки “Генералиссимуса”.

4. [III].

Тоже хорошо, солнечно. План “Генералиссимуса”: любопытно, что будет?

415

5. [III].

Окончил черновики “Генералиссимуса” — завтра начну переписывать, что не трудно, т.к. черновики подробные и в них много всего,— боюсь не перегнуто ли? Обедали, блины у Л.Ю.Брик, напуганной на всю жизнь тайной полицией — вчера умерла жена Вс.Вишневского¹⁰⁹ — вздорная, нахальная баба, упокой, господь, ее душу! Вот уж кого, действительно, надо успокоить.

6. [III].

Днем дописывал “Генералиссимуса”, а вечером ходили в Клуб литераторов, смотрели итальянский военный фильм, показ мод и затем ужинали.— Дождь, мокрый снег, зима на исходе.

7. [III].

На улице по-осеннему дождь и слякоть. Не выходил. Писал рецензии для Лит. института — одна поэтесса¹¹⁰, по-моему, талантлива. Завтра сажусь переписывать “Генералиссимуса”. Что-то его ждет, беднягу?

8. [III].

Гулял. Немного писал “Генералиссимуса”, как всегда с трудом выходят первые строки. Легкий мороз, полусолнце, преобладает все-таки мгла. Вчера приходил усталый и больной М.Бажан.

9. [III].

Начал перепечатывать “Генералиссимуса”. Большая боязнь — не растянуть: есть уже 4 страницы, начало, самое главное. Очень доволен! И, солнечно, на крышах — снег, чудесно. Заседание в Лит. институте вечером.

10. [III].

Приходила Л.Ю. и Абгарыч¹¹¹ обедать: разговор о литературе, из чего я вывел, что она неважного-таки обо мне мнения как о писателе. Ну, и бог с ней! Писал “Генералиссимуса” все первые страницы. Солнце.

11.[III].

Превосходный солнечный день. Гулял с Петькой в садике

416

возле глупого памятника Репина. Петька сказал: “Я люблю ужасные картины: как "Грозный убивал своего сына"”.

Вечером писал “Генералиссимуса” и читал Гончарова “Фрегат Паллада”, как хорошо!

12. [III].

Писал и радовался, что полк[овник] Порскун вышел, как живой в “Генералиссимусе”, может быть, и не живой, но, пусть, так кажется. Дома.— Мгла и легкий морозец. Все идет — т.е. “Г[енералиссимус]>> — хорошо!

13. [III].

Болел. Вчера была небольшая температура, а эти два дня — кашель и слабость. Читал “Воскресенье” — пустая, вздорная сатира, в духе Щедрина, вставленная в золотую рамку мелких подробностей, от которых сатира не делается убедительней. “Фрегат Паллада” — прелесть, такое искреннее, домашнее путешествие и такая вера в свою “цивилизованность”, которая для меня более убедительна, чем все христианство Л.Толстого.

14. [III].

Болезнь. Дочитал Гончарова, вторая половина слабее,— но что большее можно увидеть с борта корабля? Китай он, впрочем, не понял, да и Японию-то не очень, а вот тропики — прелестно.

Апрель.

По 6 апреля — я хворал: после гриппа, который продолжался один день — головокружения, похожие на обмороки,— и меня уложили в постель. Я лежал, прочел много книг и принял множество лекарств.

В эти дни вышел “Новый мир” с “Хмелем”¹¹², который многие хвалили, а я его написал, чтобы покрыть долг “Лит. газете”,— вот как полезно должать!

Были холода, снег, метелей, впрочем, не было, а сегодня, 3 апреля, совсем весна, вчера был дождь,— солнце и улица чистая.

В воскресенье собираемся на дачу. А рассказ “Генералиссимус” так и не успел перепечатать!

Был жестокий грипп, лежал почти месяц в апатии, не записывал, переехал на дачу, отвык записывать.

417

Май. Дача.

Еду в Москву: вернисаж выставки Давида¹¹³. Записывал нечто к “Вулкану”. Необыкновенно цветет сад — пышно, весело, бело и зелено.

Москва

21.V.1962 года

Сборы Тамары в Японию¹¹⁴. Какой-то дядя, живший, по его словам, 10 лет в Японии, на собеседовании в Комитете по иностранным связям (или как он там называется), сказал, что в Японии в июне дожди и вы “все покроетесь плесенью”. Испугались Авдеенко, Арбузов с женой, но, пока что, отказались только эти трое. Каверин колеблется. Я советую Тамаре ехать: в другой раз посмотреть не удастся, а, вдруг проживешь до 90 лет, будешь жалеть? — В Москве — первый день лета: градусов 25 тепла на солнце.— Поссорился с “Молодой гвардией” — включила в договор на книгу “Собрание рассказов” старый, ему шесть лет, долг за книгу, которую они не приняли и которая вышла в “Советском писателе” и Собрании сочинений: “Мы идем в Индию”. Я отказался подписывать договор. А и черт с ними! Проживем и без них, хотя денег нет; их, впрочем, никогда нет.— В № 4 “Москва” — “Литературное завещание” И.Бунина — по манере напоминающее завещание Н.Гоголя: такое же чванство и самовлюбленность. А, по-моему, всякая литература через 100, 200, 300 лет уже для Шекспира, отмирает. И почему ей не отмирать, когда гибнут целые цивилизации, уходя бесследно во тьму? По-моему — это очень хорошо. Лишнее доказательство бессмертия: умирая в одном, воскресать в другом.— Любопытный разговор с редактором в “Молодой гвардии”, который, быть может, я запишу завтра.

22/V.

Ужасные волнения — поездка в Японию. Какие подарки? Что? Кому? Сколько будет денег? Какая погода? Наконец, все улажено — положено, сели в машину, проехали казармы Юго-Запада (когда будут памятники, магазины, дома, раскрашенные по-разному, много света, тут будет, наверное, весело и приятно жить, но пока — казармш), и,— Внуково. Толкались, вешали багаж, услышали, что отлет вместо 10 вечера — в 12. Я поехал спать.

418

А, еще о редакторе! Прочел стишки Федорова в “Москве” о Переделкино — так писали раньше о кулачестве, мы,— 25 лет назад, а теперь и о нас: “по делам вору мука”, так кажется? Но,— интересно. Интересна и беседа с редактором,— он — журналист, его фамилия, кажется, Топоров, коренастый, хромой (ранен на войне), широколицый, с бородавками у подбородка и волосами, зачесанными назад, как у семинариста, готового принять сан. Он говорил следующее (я молчал, слушая с любопытством: он из “них”):

— Что же это с Соболевым¹¹⁵? Да, как же, забаллотировали. Почтенный, заслуженный, талантливейший писатель, а забаллотировали? Кто? Четыреста переводчиков (подразумевай — “жиды”) и старички, которые давно себя творчески не проявляют, словом — балласт. За ними Ильин пятьдесят машин посылал: чтоб приезжали голосовать. Да, да! Было нанято 50 такси! (чистейший вздор!). Провалили. Теперь, чтоб провинция не подражала Московской организации, Соболеву придется ездить по всей России и агитировать, сводить “на нет” деятельность переводчиков и старичков. Нет, в Московской организации неблагопблучно.

Это — один пример агитации нео-рапп'а, с которым случайно удалось познакомиться. А сколько их еще, которых не знаешь! Война между людьми уже два десятка лет стала подземной. Нео-рапп атакует подземно. Крайне занятно.

23/V.

Сегодня открыта выставка Давида. Хотя два дня, из-за отъезда Тамары, я пропустил, не работавши над “Вулканом”, видимо, пропущу и третий: завтра постараюсь наверстать. Еду на вернисаж. Пышное, белое цветение сада: вишни, груши,— яблони еще не цветут. Два последних дня была прекрасная погода; сегодня, наверное, будет дождь: тучки, но тепло.— Где-то Тамара? Хорошо, если летят, а не сидят на аэродроме.

1/VI.

Утром написал выступление к вечеру К.Г.Паустовского¹¹⁶ — 70-летие. Вечер в Лит. музее, теперь улица Димитрова (б. Якиманка). Старинный особняк переполнен,— преимущественно молодежь. На улице, у входа, толпа; толпа и во дворе. Двери крепко заперты: администрация перепугалась — “никогда такого не

419

было,— говорит какая-то белокурая дама в зеленом,— не знаю, что делать”. Милицию, впрочем, не вызвали, обошлось. Публика злится — знает, что Паустовского не будет, что многие писатели, обозначенные на афише,— не пришли: прислали письма, даже ученик Паустовского, живущий, подобно учителю, в Тарусе, Ю.Казаков¹¹⁷. И все-таки публика чего-то ждет, радуется и аплодирует сколько-нибудь независимому слову. Сидят на полу, стоят, сидят на окнах, выбили раму; во время чтения не раз звенят стекла, просят вынести микрофон на улицу. “У нас нет микрофона”,— шепчет дама в зеленом. “Выручил” Н.Хикмет, его все знают, встречают аплодисментами: он, на плохом русском языке, играет в независимость: это ему удается. Говорит, что написал статью и стихи о Паустовском: “Их, слава богу, напечатали”,— аплодисменты! Говорит, что К.Паустовский — честный писатель,— аплодисменты (подразумевай: остальные не честные). Публику возбуждает оппозиция, жажда перемен, хотя бы тонюсенькая, в паутинку, щелка свободы. А потом — скука!

Обращение к народу: о повышении цен на мясо и масло.— Читал я это в газете, и сердце обжигало: докричались. Но,— русский бог удачи и авось, поди, вывезет.

2/VI.

Утро. Тучи. Ночью был дождь. Все же поедем в Суздаль с М.Бажаном¹¹⁸.

Тучки разогнало, и дорога на Владимир оказалась превосходной. Не доезжая до города километров пятидесяти, позавтракали в поле.

13/VIII.1962года¹¹⁹

Чита. Союз писателей. Вешалка, палас на полу, шкаф с книгами читинских писателей, стол, несгораемый шкаф с пишущей машинкой. Здесь в этом здании — было Дальбюро ЦК ВКП(б) Д[альнего] Востока.

14/VIII.

Фронт дождя движется медленно над Красным Чикоем,— сказал зав. отделом перевозок, который, однако, был любезен: помог перевезти нам-с поля багаж (уже накрапывал дождь), положить его в камеру хранения, позвонил в гостиницу, где, впрочем, номе-

420

ров было сколько угодно. Номера с голубыми панелями, с белыми стенами и потолком, стены в голубых узорах, желтые, отделанные под дуб, двери, дорожка, письменный стол и синие бархатные портьеры.

Трещит непрестанно радио: полет в космосном пространстве летчиков Николаева и Поповича, стишки, песни, восклицания. Случай, конечно, беспримерный, красивый и дорогой. Но, боже мой, сколько наговорили чепухи и пошлости! — Над столом кружат мухи, доносится шум дождя и за сиреневыми занавесками — мокрые листья акаций с крупными каплями дождя. Открылась часть гор, над которыми клубятся тучи.

Завтра обещают отвезти нас двумя самолетами сразу. Оно и лучше, веселей. Багажа ужасно много — 140 килограмм, и, притом, на глазок, не взвешивая.

И — верх роскоши по нашим понятиям: в уборной мешочки для туалетной бумаги из бархата. Честное слово, не вру!

421

Большой зал. Плакаты. Красные полотна с лозунгами. Все молодежь, нет ни одного старика.

Танцы. Девушки — учительницы, преимущественно — интеллигенция села — с высокими прическами и, по возможности, в современных платьях. И девицы в сапогах, тоже в обтянутых коротких платьях, и с торчащими торжественно грудями и задами. Танцуют, разумеется, вальс. Никонов¹²⁰ важно сказал, что сюда еще не дошли современные неприличные танцы. На что я ему возразил, что дошли бы, вместе с узкими брюками, которые высмеивают. И вообще “почва готова”,— культурная революция вполне возможна, ее только не допускают, но она, я уверен, придет и придаст всей этой жизни необходимый колорит и краску. По-видимому, это последует с приходом следующих машин.

Мое выступление:

1) Биография.

2) Путешествия.

3) М.Горький и моя юность.

4) “Семиозерье” (аплодисменты).

— Пожилому человеку совершить такое путешествие трудновато,— сказал Никонов.

В вокзале нелепая роскошь — люстры, ковры и так далее. В ресторане, впрочем, чисто и пьяных с утра нет.— Мой дневник принимают за “меню”!

15. [VIII]. Утро.

Красный Чикой. Здесь нам впервые,— при посадке наших самолетов,— сообщили о гибели четырех рабочих, ехавших на моторной лодке. Нашли только обломки досок при устье и два трупа, остальные не найдены. По-видимому, хотели переплыть через порог на лодке.

Прилетели в Меньзу. Дорога удивительно красива. Девственная тайга, клокочущие бело-коричневые реки, домов нет, даже дорог (которых между Читой и Петрозаводом много) тут нет. Вдали виднеются гольцы; кое-где торчат голые камни.

15. [VIII]. Чита.

По-видимому, вылетим.

Билеты зарегистрированы. Вчера, в гостинице встретил человека, который прилетел на Онон с Чукотки, “чтоб навестить свою

422

сестру”. Я спросил: “Какая разница между Забайкальем и Чукоткой?” Геофизик в сером костюме, горевавший, что в ресторане нет пива, ответил: “Сопки такие же, ну, тундра. Вот снег — другой. Его так упрессовывает ветер, что снег надо пилить или рубить топором”. А другой, видевший меня в Намите, рассказывал о бездорожье: “Главный бич — россыпи,— "чертовы пашни" — мы их зовем: издали они, действительно, похожи на пашни”. Актер, герой-любовник, в коричневом, летит в Москву: у отца рак пищевода и желудка, лег на операцию. “Мне предлагали в театр им. Станиславского; я воспитанник Малого”,— с обычной актерской хвастливостью сказал он.— Опять сижу на том же гранитном выступе, что и вчера. Из серого фургона с поперечной белой полосой и надписью белым “Почта” выгружают посылки и газеты. Гудят, согреваясь, самолеты. Прислонен велосипед. На регистрации очередь; какая-то полубурятка-полурусская бранит своих спутников за то, что ей не купили билетов. Ждем Гошу и Гамова.— Ночью стояли у радиоприемника в вестибюле и слушали сообщение о космонавтах.

— Этими дровами не разживешься,— говорит старик о сухарях.

Зазарев, Никита Климыч, 78 лет.— Поохотился бы, да ноги не несут.— Полоса между Монголией и Советским Союзом — не только оттуда не идут звери, но отсюда уходят.

— Кедра нет.

— Соболей пришло много. Где-то в тайге пожар.

— Уходили на лошадях. Заготовка [нрзб.] и мяса, варили его с солью.

— Бенн, Яков Григорьевич — 72 лет. Был в Красной Гвардии в Улан-Удэ, на [нрзб.], 1 Рез. Полка.— Соболя добыл в прошлом году.

— Из бердана — 15 медведей. Теперь не дают, кого из дробовика убьешь?

— Монгольский язык ладно толковал, а сейчас забыл. С монголами можно было жить.— Кулаки убегали, их назад выгнали монголы — в 31 году, когда кулаков вычистили, они убежали за границу.

— Второй — организованный колхоз: 48 хозяйств, остальные — единоличники; только деревянные сохи. Раньше к нам ехали, а теперь растекаются, уезжают. С 24 года бессменные члены сельсовета.— Плуга бросили сеять на горах, трактора их не

423

берут, спустились в низину, а там ранние заморозки. Выгоднее всего сеять рожь. Дочь — доярка, рублей 400—500, тракторист — 800—900, [нрзб.] Яковлевна.— Учение не выходило, горшки лепила — горшок отдадим, дадут за это хлеба; в одних подштанниках ходил в школу: до 16 лет новую рубаху не носил, а сейчас, чуть обсохнет, и уже ботинки. Сильно плохо жили. Посмотришь, слеза прошибает.— Отравлен газами на речке Висле. Одна сотня казаков вместе с лошадьми пропала.

— С Луковой попали на [нрзб.]: летела — и на камень.

— Прошел через Улан-Батор на [нрзб.], увидел впервые жел. дорогу.— Вернулись в Кяхту, а там — война. “Монголы воевали с китайцами; где ослабнут, поможем. Киргиза поймали, убил,— расстреляли, в 1919 г.” Две шкуры челов. [нрзб.] и баб себе собрал — и 6 человек в кандалах Джа-Ламу забрали, увели в [нрзб.], расстреляли.

— Дождь хочет!

— На санях на четвертые, на пятые сутки. Я один раз — через ночь.

— Меньзя, меньзинский.

— Из старых казаков я одна осталась. 170 семейств было.

— Угостить шибко нечем, так вода хорошая — с реки Кумыр, приток Меньзы.

— Звон в Амандясых — кумырня была у бурят.

— Сенки. Сушится трава. Веник.

— Придут со [нрзб.] 10 медведей в селе и 60 соболей.— Кабанов много: [нрзб.] будет. “Шатунов” появится много, т.к. орехов нет.— В село приходила.

— [нрзб.]

Домашний плетень.

Волки: собаку манят, тащут за речку, съел — готово.

— [нрзб.]

— Ямал, в пустыне Гобий, дикие лошади — “Чики-гей”. Убил офицера, в рога ямана входил пуд дегтя.— Одной пулей трех джейранов.

— Смотри через “заплот” собаки с длинными хвостами. Шест с флагом — аэродром. Рыже-белые стада уходят к самым горам, над которыми тучи. Луг, дома, бегут, взвизгивая, ребятишки, босиком.

— Хотят точней [нрзб.], строгают весла; в бархатной куртке,

424

прислонившись к велосипеду, тоскливо смотрит на нас председатель сельсовета:

— Вы бы поработали здесь, отдохнули. Я не советую вам плыть. Меньзя река коварная.

Конечно, коварная! Но работа есть работа и надо плыть, и, кроме того, бог милостив.

Удивительнейшая и благовонная тишина над долиной.

— До дурности можно и в ложке утонуть. Река глубокая, два-три порога, их можно обойти.

Шумит точильный круг — мне точат топор. Ребятишки рассматривают фотоаппарат.

Развешано белье. Стоят ведра, корыта для свиней, на котором я пишу. Пила; треск распиливаемых досок.

— У Никиты Климыча что-то десять внуков. Он хохочет беззубо:

— Всех-то и не упомнишь.

Земля плодороднейшая, но ранние заморозки. Еще в поле на гольцах снег. Сквозь огородные жерди видел подсолнух, освещенный солнцем.

— Бегут учиться! Не к нам, а от нас.

16 авг[уста].

[нрзб.] — Две-три бензиновых цистерны, висячий мост,— и [нрзб.] через реку, несмотря на бурное течение, плывет рыжая собачонка. Течением ее несет, она, видно, колеблется, не вернуться ли? Но, решает — нет, не вернусь. И доплыла, снесло ее не больше, чем на четверть километра. И словно предостережение бесп[окоит] всех, вплоть до высшей власти,— белые памятники герою и какому-то рыбаку.— Выкорчев[анное] дерево, камни, смородина и черемуха. Волны. Летим быстро — по десятку километров в час.

Белые скалы, залив, остров, утки. Эхо. Шиповник, кустарник, тальник, березы — пять, следы лося.

17 августа.

Остров. Спали чудесно. Снилась почему-то молодая Н.А.Пешкова и жена Поликарпова, которую я никогда не встречал и не слышал о ней. Комаров нет.

425

Вода очень спала, может быть, сантиметров на десять. Начальник заставы тов. Стодин в мае 1921.

Дер. Пшеная

— Медведя убиваешь, хочешь, не хочешь.

— Лет пять-шесть назад, самолетов нет, верхней тропой, верхом за припасом для охотников: порох, свинец, верхом, через сопки, [нрзб.]

— Павел Иваныч Климов, охотник, 73 года.

Снег стал глубокий, мало ходил. Соболей — 10 штук. Медведей не сосчитаю, самое последнее — сотня. Оружие плохое. В лоб не палил. Помощник — в ухо; я со злости месяц пролежал — со злости трех убил. Зимовье [нрзб.] и все держим. Печечки железные. Уходим до сотни километров, самое дальнее. На одной лошади кого увезешь? Три-четыре собаки. Собаку надо кормить, плохо не накормишь, она не пойдет, да и сам не поешь, куда годишься? Теперь рыбу достаем. Она в реке не лежит. Таймень по пуда два. Мало их нонче, плохо. С весны мало воды, она идет за границу и обратно не возвращается: наша река. Идет в июне? В Монголии река не замерзает. Таймень выметает в Чикое, (нам не дают [ловить]) — лед обвалится, [вода] закипит, лед образует, и рыба пропадает.— Орехи возим, мясо, машин по двадцать-тридцать за раз, хлеб выбрасывают. Охота с октября по март, там запрет. Привязывают “базлуки”. Пекарню построили, но не выпекаем.— 4.500 тысяч килогр. на 60 охотников!

Надо посмотреть!

Голец Курении, 2200 — старик в пилотке.

— Затупились, надо вострить. Синяя рубаха, штаны, босиком.

— Глухаря убьешь, тетерюху. Да, брат.

— Казакам была воля! Им было царство. Я с ними не водился. У меня [нрзб.] мать зарубил.

Жоруйский сельсовет. Секретарь Драничников, Ермил Иванович — 250 собак, 60 охотников, членов 90 — все охотники, 106 домохозяев, по лошади, корова и телок у каждого.— 88 учеников в школе. Покосов — га 500, колхозу — 7—8 тыс. центнеров: вывозят тракторами; машинами во все районы. 36 год, лет семь в армии, был в Маньчжурии, “а там не был”.

— Ягоды — [нрзб.],— грибов и орехов в этом году нет.— Кабан; диких коз — [нрзб.], медведей около 80. Голову и лапки, остальная шкура целиком: разделывают.

426

Be.Иванов в гостях у художника В.Уфимцева. Ташкент, 1960 г.

У старика обои — вместо картин, а на полу, вместо ковра, клеенка, шкафчик с посудой, много ситца [нрзб.] вместо украшений. Охотится 60 лет! “Где их упомнишь, медведей-то! Раньше я охотился с бурятами”. “Соболь пошли ловить под капкан, хорошо”. (Надо послать старику блесна — “байкалки”.)

18 августа.

Ночевка возле стана у протоки, названия которого мы не спросили. Утро, поднялся туман и пошел по кустам черемухи, тальника, по деревьям осин, белых и похожих на березы, среди которых я находил грибы, следы медведей, которые рыли какие-то коренья, следы лосей, кое-где валяются обгорелые толстые лиственницы, но больше никаких следов пожара — все заросло. Трава огромная, в пояс, желтые, лиловые и белые цветы, направо — кряж со скалами, утесами, налево — предгорье, поросшее осоками, а вверху — лиственницы с сосной, которые на гребне росли и очень выигрывают, когда уходит туман. Ночью шел дождь, но сейчас

427

небо ясно. В стане вечером не остановились,— ночью орал, кашлял гуран; Гоша становился в позу, думал, что его собаки нагонят на нас, а Павел мечтал записать крик гурана на пленку. Перед закатом яростно стрекотали кузнечики и шуршаще летала саранча. Прямо против нас речка, холодная, довольно тихая.— На ней утки, Гоша подстрелил одну, она упала в реку — и скрылась. Упала камнем. Мы подумали: “Ну, срезал,— первый раз в жизни!” Обманула?

В трое сетей пойманы всего-навсего три рыбы. Старик-охотник говорил, что таймени не стоят на месте, все время идут вперед против течения. “Пока не упрутся”.— “Ну, а потом?” — “Потом, [нрзб.]. Обратно-то они не возвращаются”.— Иконы завешаны. В амбаре у старика самое меньшее пятнадцать кулей муки: он в этом году, из-за глубокого снега, убил всего десять соболей. Да, приехать сюда было неплохо. Можно, расспросив охотников и сходив с ними, написать книгу. Все на сенокосе. И библиотекарша в том числе. Живут чистенько, но многие болеют,— старик жалуется на головокружение, сердце, спина, почки. Бабы кричат на берегу: “Какая красивая лодка”. Гоша, шутливо: “Поплывем с нами!” Она совершенно серьезно: “Нет, мне — туда” и указывает на сенокос.

Ну, а сейчас (9 час. утра), поев ухи из трех рыб, поплывем дальше. Хотели дневать, но раз не идет в сети,— зачем?

19 авг[уста].

Утро у Большой речки. Вода в речке прозрачная, холодная. Пытались ставить сеть поперек — кол, к которому была привязана сеть, выскочил из лодки, унесло, и едва не опрокинуло. Сорвался с крючка спиннинга таймень, поймали двух линьков, я встал рано и набрал грибов: соорудили грибно-рыбную похлебку. Ночи, в общем, теплые, комаров немного; мы стоим на полянке неподалеку от брошенного селения. Шумит речка. Москва передает митинг по случаю приезда космонавтов, в трех шагах — огромные кусты [нрзб.] и вкусной черемухи.

Вчера: каскад, деревья через него, рядом огромные гранитные скалы, а затем километров на пять (что редкость) спокойная гладь воды. Впереди идет кирпичного цвета лодка [нрзб.] спутников, сверкает спиннинг, крутятся пенящиеся круги от подводных камней, иногда камни высовываются снаружи. Скалы метра на два

428

внизу — светлая лента, их омыла прибыль воды. Песков нет совсем. Отмели из гальки. Кружат коршуны,— и это вся дичь, которую мы встретили. Жарко, [нрзб.] воду, наблюдая за подводными камнями: работа напряженная. Они купались, а я просто помылся. К Большой речке приплыли в 5 час. вечера.

20 авг[уста].

Село Андан при слиянии рек — там живет лесник, который так осторожно расспрашивал нас, что можно было понять, что он принял нас за шпионов. В селе семь дворов, прибиты медвежьи шкуры. Говорят, что мяса нет.

Познакомились с женщиной и мужчиной — охотником из-под Кургана. Он поехал искать мать, которая уехала в эвакуацию, и истратил деньги, не нашел; какой-то знакомый на базаре посоветовал ему поехать в Кр[асный] Чикой, подработать денег на охоте. Он поехал и застрял. Жена его Тамара Мих[айловна] работала поваром,— когда они поселились у реки — тоже превратилась в охотника,— так они прожили два года. “Звери подходили к самым окнам”.

Переправа через пороги.

Медведь не может кружить вокруг дерева. Медведь ходит по прямой.

Почему желчь у медведя была 50 грамм, а у медвежонка 100 гр.? Нет желчи у козла, изюбра?

Наш медведь бравый: он кусает, а не давит.

Охота на кабанов.

С декабря по март идут машины по льду.

До сих пор рассказывают о литовских журналистах, проезжавших по местам ссылки [нрзб.].

Лавочник тоже охотник.

Починим радио.— Забыли ружье. Хватились перед порогом и поехали обратно.

Ночь была холодная, а в избе от лампы и печи — жарко.

Собачка, рыжая, “Волга” постоянно лезет в комнаты.

Сарай, кабанья шкура, лебеда, вокруг остатки заборов, песок.

У Агафона Семеновича, старика, в которого на войне попали сразу три пули и которого доктор отправил лечиться климатом,— удивительно красивая невестка.

429

Утро. В горах опять туман. Ночь была ясная, обещающая чудный день. Было тепло, красиво.

Юкляевский Александр Леонидович. Пос. Алтай, Жоруйский сельсовет Кр[асно-]Чикойский район.

21 авг[уста].

Вчера, после полудня, мы отчалили из села Алтай (по-видимому, испорченное Алтын, золото — раньше в ручьях здесь мыли золото). Порог перепорхнули незаметно, спросили у старичка, ловившего за порогом рыбу на удочку:

— Далеко ли до порога?

— Далеко.

— Ну, сколько, примерно?

— А шут его знает...

Нам показалось, что он сказал “три”. Едем-плывем, а порога все нету. Подплываем к речке, где ночевать, спрашиваем у спутников: “где же порог?” Они отвечают со смехом: “Да, проплыли давно”.

Сегодня — дневка. День рождения Комы. Я выдал всем, в честь этого события по сигаре. Обещал вермут за таймень, но вермут выпила сборщица черемухи.

— Эта собака,— говорит лесник,— за два года дала мне 100 тыс. руб. в старом исчислении.

На 7 дворов в Алтане — 32 собаки!

Купил две медвежьих шкуры: медведицы, убиты на поляне, что видно из села — за рекой, и медвежонка. Он хотел его взять живьем, но медвежонок влез на “лесину” и никак не мог слезть.

Сыр рокфор. Отдал хозяйке. Она сразу решила его приготовить с макаронами (в лавке они есть). Молодуха из “семейских” (они, вроде, и стыдятся этого):

— Мне не приглянулось.

Дала попробовать малышу, а тому стало дурно. Мать перепугалась но малыш успокоился на куске сахара.

“Медведь ходит по прямой,— утверждает лесник,— от него можно спрятаться за любую лесину. Однажды загнал меня на дерево и держал два часа. Я хотел было прыгать в реку, но успокоил его: между глаз”.

История сг“колонком”. Шерсть щетинистая. Соболь кажется огромным. “Срубает” ветви вокруг зверя.

430

— Зимой все ветви вокруг “срезаю” пулей, чтоб он остался на дной и тогда бью: надо бить к концу: много [нрзб.] и ветка, к тому же морозная, хрупкая, быстро ломается под тяжестью снега.

История с мясом. Не хотели продавать, но после того как я купил “за литр водки” медвежью шкуру, нам продали мясо изюбра под видом мяса кабана. Установить это было бы трудно, кабы мы не ели кабанье мясо возле места, где “бабы” сбирали черемуху.

22 авг[уста]. Дневка.

Все, что относится к вчерашнему дню. Он закончился после того, как мы сварили кабанье мясо.

Сегодня утром был легкий дождь, ходили тучки, но к полудню прояснилось и стало жарко. К обеду стал клевать хариус: Николаев поймал их несколько штук на примитивное оружие каменного века: — крючок, спиннинг, сети не дают ничего.

Вокруг болота — речка, ива и березняк, смородина и черемуха, а ближе к берегу — заливной луг. Долина шириною, пожалуй, меньше километра. Село здесь [нрзб.]. Да и в окрестностях нет места, где бы стояло село, а между тем на холмике — старинный крест с кованым гвоздем — с орнаментом, полусгоревший другой крест и “голубец”, так называется деревянное надгробье, похожее формой на небольшой саркофаг. Он пришел к нам из Египта, от древних подвижников, через Грецию и Рим,— и вот в тайге вырублен из лиственницы, с краю обгорел (должно быть — был тут пожар), а где их тут не было? О пожарах — разговор с лесником: “Хорошо, если есть геологи — помогают, а у остальных своя работа”. Кто тут похоронен? Следы могилы, может быть, стояла и часовенка, но сейчас ничего нет, кроме березовой рощи.

Лесничество: 600 тыс. га леса. Вот и понаблюдай за ним! Да и зачем. Что ты можешь (их четверо, лесников) сделать?

Все жалуются, что нет карабинов, [нрзб.] утверждает, что есть у каждого. Уходит с обыкновенным дробовиком, а в тайге меняет стволы. Плохо с патронами:

— Самим делать трудно. Наконец поймал.

— Ух, ты!

Мы — в протоке. Против нас — остров, огромная [нрзб.] с купой берез внутри. Может быть, там жили старожилы? По ту сторону ручья за березами с ослепительно белыми стволами и

431

нежной зеленой кроной, особенно нежной на фоне сосен,— вижу квадрат зелени — может быть, там стояло два-три двора,— а от них кладбище?

На западе тучи. 5 часов вечера. По-видимому, опять будет дождь. Жарко. Мошкара. Японская сетка помогает, но они набиваются снаружи, а пропитать ее [нрзб.], вряд ли удастся: нейлон не примет.

Я прочел неправильно. Было на голубце написано — “Б[нрзб.] Новач”.

Я устал. Дул холодный ветер на реке. Я пытался согреться греблей, но это мало помогало.

Прошли порог и подпорожек “Сестры”. Порог мы обогнули, впрочем не доезжая порога, сели на камень,— легко и мягко, словно на подушку, и так же легко снялись. По берегам порога много шестов, которыми плотовщики управляются со своими миниатюрными плотами, мы встретили два-три таких плота, не то брошенных, не то унесенных рекой. На этой реке нет ни заводей, ни бивших [нрзб.], встречается только несколько островов, небольших, в четверть километра, возле которых река раздваивается,— и это все ее капризы. Она извилиста, течет в [нрзб.], в ее течении есть строгость, суровость, в половодье,— небольшое, впрочем, как сейчас,— величавая.

Черемуха, объеденная медведями. Гоше мерещатся всюду медведи, и он делает вид, что их не боится.

Косцы. Балаган. Скот с села Шинки. Пастухи или работают, или собирают черемуху.

— Сколько скота? Он кричит точно:

— 249 голов! Вы — откуда, кто?

— Писатели.

— Так, так...

Он не успел сказать нам, что он думал. Река пронесла нас.

Мы остановились у ручья, за каскадом.

В 8 часов вечера — дождь.

24 авг[уста].

4.30 дня. Дождь как начал вчера, так и льет, не переставая. Летит за почерневшими стволами деревьев туман, ветра нет; к счастью, не очень холодно. В дожде этом есть даже и привлека-

432

тельное, не говоря об изменении пейзажа, все ходят насупленные, мокрые, высушиться негде — мешает дождь, даже большой костер не помогает. У соседей в их палатке мокро — пробил дождь, наша палатка — польская, хорошо выносит непогоду.

Варим кашу. Неподалеку стоит кедр с высохшими ветвями — варим кашу с их помощью. Рыба по-прежнему не клюет.

Говорят, до устья Меньзы осталось не больше 40 километров, и один порог.

— Рассказывали, что на реке возле Антата, километрах в 40 выше, во время войны скрывался дезертир. Он был так страшно напуган медведями, что обрадовался, когда его арестовали, и особенно, когда не расстреляли, а отправили в штрафную роту. Там он проявил чудеса храбрости, получил два ордена и когда вернулся в Читинскую область, написал в анкете, что жил некоторое время в тайге, его направили в Алтай, он так испугался, что получил инфаркт и увольнение со службы — по болезни. Не спорю, может быть, все это сказка.

О лекции по международному положению. Бабы испугались двух лекторов, приехавших на лодке, и одна из них побежала к Агафону Герасимовичу, [нрзб.] насмотревшемуся шпионских фильмов. Он кинулся ловить шпионов, но они, тоже напугавшись, усердно гребя, скрылись. Старик все твердит про “Опасны тропы” и смотрит на вас широко открытыми, но плохо видевшими глазами.

— На охоту не хожу, разве на белочку. Белочку еще [нрзб.].

Шпиономания, как видите, проникла глубоко, даже в тайгу. Каждый встречный смотрит на вас если не испуганно, то крайне пытливо.

— Как,— спрашиваю у семейских,— отличен вам говор?

— Очень.

— Но — понятно?

— Понятно,— отвечают они.

Разводим мокрыми дровами костер. Проплывает лодка. Нам не хочется мокнуть,— и мы решаем ночевать.

А дождь льет и льет.

Каково-то охотникам в такой дождь в тайге, в шалаше с мокрыми собаками?

Что-то просветлело. И капли бьют в палатку реже.

Неужели, просвет?

433

25 авг[уста].

Действительно, к 10 утра дождь кончился и мы поплыли, перед отправлением я пошел к ручью, шел, скользко, по мокрому бревну и на том берегу увидал гадюку. Я присмотрелся, чтоб не убить ужа, ударил, гадюка завертелась, я свалился в ручей, среди мокрых и мшистых камней.

Кое-как высушились и отправились дальше.

— Где порог?

— Никакого порога нет. Там [нрзб.], но вы объедете слева,— ответили косцы, смолившие лодку.

Проехали драгу, сгоревшую, остатки переправы, два-три домика у берега,— это и есть Дражнаг, рабочий поселок, где [нрзб.] обещал отметку нашим командировкам.

Остановились у скалы, с которой видно слияние Хилка и Меньзы, образующих Чикой. Здесь, б[ыть] м[ожет], у нас завтра будет дневка.

Вечер.

1. Гоша ловит на хариуса, которых ему любезно ловит Гамов, очевидно веря ему.

26 авг[уста].

Стреляют в скалах — это Никонов, забравшийся на вершину, спускает вниз камни. Вчера мы занимались с ним тем же. Один камень, разлетевшись, ударил в дерево с такой силой, что от удара с дерева свалилась вершина. Ночью, кажется, этим же делом занимался вверху медведь. Летели камни.

Я набрал черемухи и сварил что-то вроде сиропа: красно-малиновый. Гоша с приятелем ушли — “медвежничать”, они “тай-мельничают”, ставят переметы, поставили найденную морду — рыбы нет, и мы питаемся разными кашами и заплесневелым хлебом. Целый день лил мелкий дождь и остановился только к 4 часам дня. Солнце так и не выглядывало. Спутники стреляли в цель; плыть нельзя — сыро. Стог сена, огороженный жердями, камни, кусты черемухи, поплескивает река, которая вчера была совсем безмолвна. Очень сильно прибыла вода — наверное, с верховьев. Возле нас — крошечный затончик, и туда набилась масса плавника. Долго изучали руководство по рыбной ловле, сделали так, как там написано, но и это не помогло.

Дни недели спутали, но сегодня, судя по радио, воскресенье.

434

Завтра поплывем, несмотря на дождь. Опять стало накрапывать. По-своему и это хорошо.

Надо описать “Мелодию реки” — как она поет у верховьев, как меняет голоса, смотря по состоянию воды, и что такое ее голос. Легенда? От рыбака слышанная. За день не прошло ни одной лодки, ни одного плота. Очень ярко горит святая лиственница.

27 авг[уста].

Под скалами, по южному склону, пониже нескольких сосен, растут четыре ильма, деревья, довольно редкие в Забайкалье. С утра светло, хотя тучи и прикрывают солнце. Река еще поднялась и затопила прибрежные ивы и березки; вода мутная, и река очень говорлива. У нас — последний день плавания, завтра, наверное, машина,— и выступления. Складываемся. 12 часов дня. Вчера вечером жарили рыжики и ели. Чирикают птички, стрекочут кузнечики. Кроме воронов,— никакой дичи. Скидываем камни, жжем огромный костер, я притащил кору огромной березы.

Выплыли к слиянию Меньзы и Хилка, мимо драга, остатков переправы. Разведчики не нашли золота, “так, разве под камнями”. Встретилась моторная лодка. Затем — реки слились, и мы поплыли мимо островов, где бабы сбирали черемуху.

Село Шинки. Телефон. Два молодых рабочих из геологической партии с котомками идут на Гремячий Ручей.

Дождь. Скалы. Утки. Село — Большая Речка, тарахтит грузовик, воды все больше и больше; и мы подплываем к деревушке, утопающей в грязи, куда к нам приходит машина. Дорога ночью.

28 авг[уста]. Котуй, село.

Вчера — у кладовщика. 9 детей и на руке нет пальцев. “Пулю выбивали из лесины, стреляли так, чтоб пуля не шла мимо, а — в лесину”. Дом сделал сам.

Кедровники.— “Орешник”, орехов, вроде какао, только горчит. Бьют по этому пятну и бьют. Огораживают кедровники. Мальчик, которого утащил таймень: мальчик обмотал леску вокруг руки. Начальник отдела культуры тоже сам себе сколотил дом. Ездил из города в город, вернулся сюда: “Жара хуже, чем

435

холод”. Коврик перед коридором, наверное, во всем районе один? В кабинете у секретаря, как всюду, только за окном кричат куры и хрюкают свиньи. Медведи как общественное бедствие! Лесов сотни тысяч га, а убирать некогда: лето короткое. Нынче нет кедра и медведь зол.

Почта. Библиотека. Книжный магазин. Базар.— Столовая.

29 авг[уста].

Поедем в старинное село за 90 километров. Гостиница.

— Селу двести лет, а дальше никто не помнит,— говорит седой с черной бородой Соболев, Игнат Яковлевич, 80 лет, родившийся здесь. Половина из староверов, половина из хохлов. Закаленные шибко староверы. Семья была человек десять: четыре десятины на душу, пахали сошком-дорожком, сохами,— смеется, счастье-то машинами. Раньше считалось до девятисот домохозяев, сейчас — больше. Больше стало народу. Стали жить лучше: хлеб получишь, купишь. Я сам был столяр. Сын — работает в лесопром. совхозе, девка — в годах, ей 35, работает прачкой, сын завербовался в Якутию: вот и вся семья. Старухи давно нет. Пенсия 31 рубль, хватает. Читу брали с двух сторон, мы с запада, Семенов — слыхали? Палач, отодвинули к Монголии. Вот, вопрос!

Сельсовет. Курчавый человек — все заношено.

— Меньза — речка скверная, норовистая. Зверя много, да. Чуть не каждый дом — охотник. Хлеб не сеют. Мясо есть. Огурцы есть. Ездите, как экспедиции: все ездит, разведывает — металлы [нрзб.] там. В старое время девятьсот домохозяев, километр-два бурят жил. Теперь к себе отселились. Меньза — на границе: монгол жил недалеко, там и ушел, когда появился Барон; приезжали, знакомые были. Монгол раньше хлеба не ел, скота держал непомерно, он мясо жрет, а хлеба не надо; приезжал на нас посмотреть. Мороз 30—40°, он крепок к нему, в избе спать не может. Там мы у них прииска открывали. Он нашего вина не будет пить, у него ханчино-вино. Выпить он любит, а работать — нет, он не любит. Они были нарядные; у них — Урга, что хошь было.

Корчанов, Михаил Филиппович, 62 лет. Участник войны, боев и взятия Владивостока. Ходил до Кяхты, ничего не было,— одни ноги. Паровозик, дороги плохие. Был три года на втором украинском через Румынию, Будапешт...

436

— А я был в плену. Мы были близко. Речка Тисса; были ямы, помещения.— Тут были русские, замаскированные,— а там [нрзб.] Они очень боялись.

500 в плену. 3 года был в плену. Четверо остались. Славянские, венгерские — все реки знаю,— говорит Соболев.— Международная комиссия признала негодным.

— Рассею никто не побьет. С кем бы ни воевали, никто не возьмет. Германия — велик ли кусок? Под нашу область, Читинская.

Опять об измене. Кто-то его предавал, кто-то сообщал.

— Мне не везет. Партизанил пять лет. Документов нет. В этой войне — контужен. Теперь получаю 6 руб. 80 коп. пенсии. Сын работает в экспедиции, другой — шофером, дочь замужем, другая — молочница. Учу ребят, ходить трудно, ноги больные. Плотник. Работаю дома, рамы делаю. Почему так? 30 лет работал; вышел из труда — определились. Я-то при чем? Мне ничем не помогают. Хоть бы льгота небольшая; свет, радио, “паечку”, кто-то должен нам помогать. Совсем одиноким помогают, а если есть ребята, то нет. Я вышел из труда. Я — старик, один, мне хватает, а дети уехали, и ему приходится — тут не предусмотрено. Я — гражданскую войну пять лет, а сейчас — три года; вроде и трудно: никто не пособляет. Сыны не помогают. Где там помогать. Отделились, своя у них семья. Забывается. Я учил ее десять лет, да в Улан-Удэ — пять лет. Собираешь, пошлешь, а там отрабатываешь. Темному плохо. Командиров не могу найти. Голова одинока, а раз она не работает, то и не складывается. На темном все видно. Заведешь разговор: “Ты хочешь за мной гнаться? Ведь я тебе и себе завоевывал. Что у вас поселенцы управлять будут? Нам жить вместе. Жить и темному и светлому”. Я шесть лет пастухом был, и мой сын был пастухом; у нас 50% малолеток у бурят росли пастухами; как подросли — “иди, паси!” Вот так и жили мы.

Разговаривал с Блюхером. “Победим”,— говорит. Это в Чите было. В Волочаевской сопке помогли пулеметчики, подвезли им патроны, прямой наводкой били. Второй Благовещенский полк, нас молодых туда определили. Спасск. Там лежит Елизаров, вон с той улицы. Там наши лежат — Пантелеймон Шелапурин, я всех знаю, всех из могилы найду. Много с разных улиц лежат, я их всех помню. Жить, да. Жить-то стало легче, а вот работать-то мне трудно. Лежим, спим, сколь хотим, а раньше — с восхода до захода работай. Ребятишки ни родным не подчиняются, а школе тоже:

437

избаловались. Его чуть задел,— он в сельсовет; он и школе не подчиняется.

Мастер сапожного дела; мастерская (сапоги кожаные, не годятся, белковое — “камусы” — сукно, кожа; голенища намокнут, тяжело, высохнут и не коробятся).

Был в Ерусалиме. Работали. Шоссе проводили. Евангелье выдавали и по-русски. Мне пришлось три войны отбыть.

— А живем рядом. Вот какой туман! Зверь — бог, у бурят. А там — змей — бог. Надо бы выбрать. Кто лучше. Как бога бы поладить?

На холм поднимешься: куды, городище!

— 180 лет под волость, сосна. Крышу меняли, есть Маркове — бор, лес рос на этом месте, кто-то жил сосланный, быка украл,— и сослали. Там ничего пиленого, все топором, еще топором рубили, все обрубили, ни одной. Пахи обрубили, все фасон, не пускают в одну лапу — воздух не проходит, бревно обнимает другое, воздух не проходит холодный и горячий, в три года сгинет. Гонят [нрзб.].

Семейские — из 20 дворов, один уставщик; служба из 25 книг, в [нрзб.] у каждого своя школа, какую принесешь; ни алтарей, ничего нет. Дед рассказывал. Несколько деревень — Кочар, Богуры; достали попа из Москвы, надо попа проверить. Не годен. Не полную обедню [нрзб.] — приняла попа: “давай”.— Вода, чтоб не плеснула, подала напиться. Два-три часа моет посуду. Женятся только на своих.

Две чисто выбеленных комнатки. Мухи. Клеенка, пружинные, “панцирные” кровати, простыни. Горит, потрескивая, печь — единственная лампочка на всю “гостиницу”. Хозяйке в 9 час. вечера надо доить коров, и на вечер она может прийти к 9.30. Две перегородки, плита, умывальник. Рядом — рубят дом, лежит груда мха и стоит телка с лошадью. А вокруг горы, то лесистые, то покрытые полями — точно чаша с зазубренными краями.— Поля пронзительно зеленого подсолнечника с ярко-ярко желтыми кругами, это очень красиво. Комбайны вязнут в грязи или песке. Размытые потоками дороги. Наш спутник Ник. Васильевич — страстный рыболов, он говорит, что здесь можно было наловить рыбу, но “высокая вода”, а уж действительно, вода так высока, что выше и не надо, разве в весеннее половодье. Капает мерно в умывальнике вода, потрескивают дрова в печке. На столе в стакане несколько алых и белых астр, тоже трогательно.

438

30 авг[уста].

Утро. Село, название которого не могу запомнить. Чай. Счет за “[нрзб.]” и дорога на Кр[асный] Чикой. Случайно заехали в бурятское село, когда-то богатое — было 300 дворов — и осмотрели молельню буддийскую, где в двух шкафах, завернутые в выделанные бараньи шкуры и перевязанные цветными шнурами с кистями, хранится 180 томов... Чучело леопарда, клише деревянные для оттисков, будд, статуэтки, завернутые в тряпки, куренье в мешочках, трубы. Село называется “Бурсамон”, в 50 км от Кр[асного] Чикоя. Изображения будд на стенах, оттиски по [нрзб.], наверное, сделана [нрзб.]. Бурят, узнавший, что я бывал в Индии, спросил:

— А что там получше нашего?

И без иронии.

Приезжал лама из Селенган [нрзб.], дал 100 руб. на ремонт, но колхоз мешал; теперь после приказания Нач. культ, отдела Ник. Васильевича] — надо думать, отремонтируют. Крыльцо завалилось.

— Балуют, замок срывают, воруют — ребятишки. Подарили старой бурятке трубку. Она свою прокуренную тотчас же бросила в ведро:

— Однако, умру с этой. Т.е. подаренной.

— “Вьюжно”, т.е. вьюком возили плуга. “Суслон”, стог.

Изюбри (почему — “звери?” Ничего в нем зверского нет). Ловили в ямы, рыли коридорчик, подвозили [нрзб.] с загородкой, и таким образом отправляли изюбрей за загородку. Резали рога, наваливалось человек 12,— замазывали дегтем рану.

— Сивый старик, так называют седых здесь.

“Ямщичили”, т.е. были ямщиками. Пили с морозу спирт,— зимы были холоднее,— топором рубили сырое мясо, солили и ели с луком. Огород весь заставлен санями, по дороге на Петровск, заимки, где ямщики останавливались.

— После 1947 года, голод, из 45 тыс. населения, убежало тысяч двадцать. Колхозы, после февральского пленума, оправились, но конское поголовье все еще не вошло в силу.

Семиозерье. Центр охоты на пушного зверя. Туда машины проходят между 15 январем и февралем. Там же действуют горячие ключи — от ревматизма и радикулита.

439

В это время туда и ехать.

Три геолога с тюками на косматых соловых лошаденках, строго смотрят на нас из-под фуражек. Комбайн в желтом поле; возятся около него. Бабы с ведрами в мешках за плечами идут по грибы. Бульдозер исправляет песчаную дорогу; наверху холма, [нрзб.] горная гряда. Въезжаем в село. Больница. На ней, на кино и на здании райкома почему-то множество голубей. Белые палисадники, выбеленные известкой, широкие тротуары, впрочем, по одной стороне улицы, очевидно, из экономии. Окна гостиницы забиты тополями. Мухи мешают писать, лежать, спать,— гуляй, и все! Кино “Комсомолец”. А вчера вечером был в бывшей церкви с покосившимися полами и мы выступали там, где был алтарь. Французская революция, да и полно!

Сено метают на специально приготовленные сани из распиленных бревен. Зимой машина подхватывает сани и тащит “вместе с шапкой снега наверху”.

Посиделки. Девки тащат по полешку и моют горницу. “С парнями бы так не танцевали”. Таскали поленья у соседей. Вложили пороху черного. “Русская печь устояла, но взрыв получился”.

Гремит радио в коридоре. Стучат сапоги. Спрашивают, нет ли свободного места? Нет, нет. Тут огромная гостиница нужна, сколько народу ездит! Нашего спутника П.Гамова отправили в больницу:воспаление легких.

31 авг[уста]. Пятница.

Курорт “Яморовка”. Дождь. Очень разлился Чикой. Сейчас выступаем в Клубе курорта “Яморовка”. Клуб обычный, как все клубы. Я читаю о М.Горьком. “Книга путешествий”.

Индия, Япония, Франция, Англия, Шотландия, Польша, Дания, Швеция, Бирма, Филиппины, Гонконг.— Не все опишу, а некоторые главные сцены, может быть, рассказы?

Дорога на Яморовку довольно скучная, да и что способно нас поразить, после Меньзы?

Идет непрестанно дождь. Кое-какие березы уже пожелтели, и некоторые листья берез желтые. Особенно красивы осины, они совсем красные, багровые, но их еще мало. “Масляная гора”, гора, на которую трудно взойти. Деревья, в одну линию, на 18 км длиной.

Какие качества для писателя нужны?

440

О жене Горького? Марья Игнатьевна Будберг.

Что заставило Горького жить за рубежом, а не дома?

Какие замыслы?

Как появляется замысел?

Куда послать стихотворение?

1 сент[ября].

Больного, с прободением желудка, охотника, дожидавшегося семь дней медпомощи из [нрзб.], и [не] дождавшегося — из-за дождей вертолет не мог прилететь — охотники сколотили плот из семи бревнышек, положили на него лодку (чтоб, если разобьет плот на порогах, больной мог выплыть, да и вообще лежать легче) и за 1,5 дня сплавили по порогам, нигде не останавливаясь, в Кр[асный] Чикой. Один раз приткнулись, охотник пошел напиться к ручью, поднимается, а за кустом пьет медведь.

Вообще о медведях все время говорят. В селе — медведь рыл картошку, председатель колхоза гонялся за медведем на грузовике, оружия никакого не было.

Больной в больнице не оперирован: нет хирурга, ждет, когда погода и — улетит в Читу, самолет тоже его ждет.

Грязно, сыро, туман. Попьем чаю и вернемся в Чикой. К тому же и ботинки мои промокли. Надо бы здесь носить галоши, но почему-то никто не носит! Снимать-надевать трудно что ли? Или — крадут. Библиотекарь получает в месяц 30 рублей с чем-то; остальные — не больше, вот и проживи! Кормят отвратительно, зелени нет, да и порции убийственно малы. “Сюда может ехать только действительно больной человек”.

В Семиозерьи своего хлеба нет. “Семь медведей Семиозерья”. “Меньза, Медвежья река” (“А утопленник стучится”... Эпиграф).

Путешествие заканчивается, т.е. по Меньзе. Впереди — Онон, Шерловая Гора, Балей. Тоже, наверное, очень интересно.

Лесник Ник. Ильич Новиков,— рог изюбря полпуда весом:

— Медведей бил по десятку в год. Отравили из зависти собаку. Пойдем, и поймает. Тот год я убил 12 штук.— 4830 га. [нрзб.], лесом занята, 8 лесников, 2 техника, конюх, пол-лесника; “без лошади — все равно, что самолет без мотора”. За полтора месяца на 17 тыс. пушнины, 33 соболя — вот отпуск!

— Не закрывают участка. Выбивают. Они — браконьеры. История с капканами, на тройке.

441

Собака тянет к юрте. Только с котомкой, спишь возле россыпи. И чем выше в тайге, тем теплее,— на морозе, изо дня в день: еще и спишь. Медведь — шесть-семь соболей, внутренний жир — 6 или 7 кг сала.

Соболь [нрзб.] кабаргу. Он на ней ехал.

Собака, как говорит — на кого лает.— Кабан! Из мелкокалиберной. Он под сосну! Положил куртку — запах человека и патрончики.

Пересек 36 следов, добыл 33 соболя — его в головку или в глаз. “Стала собака” на след соболиный.— Загонят соболя, посмотришь — “позевка”, [нрзб.] и уйдет... [нрзб.]

2 сент[ября].

Заяц, пойманный руками шофера, умер у него в руках минуты три спустя после поимки. Шофер поймал его на яру, руками!

Мы побывали в “Яморовке”, выступали, позавтракали, снялись, выслушали жалобы больных: “вместо 30 сестер — пять. И нет даже таблеток от головной боли!” И поехали к леснику Новикову. Лесник скучает, он, по понятиям окружающих, богат неимоверно, и у него “буржуазные склонности,— как сказал 1-й секретарь райкома,— у него собаки спят на подстилке”. Вот как! Я стал говорить о нем этому секретарю, что лесник против браконьеров: “Да, он сам первый браконьер!” — сказал секретарь, которому, видимо, хочет[ся], чтоб я ездил и описывал “положительных”,— а их среди охотников мало.

Дорога на П[етровско]-3аб[айкальское] красивая, лучше, пожалуй, чем на Яморовку. В.Г. и Гоша всю дорогу подшучивали над шофером — демонстратором [нрзб.] расспрашивали его о самых нелепых вещах, а он никак не мог понять, что над ним шутят.

Он рассказал: а) о бочке, которой подтапливают ручей, чтоб не образовался налед, а вода не “закипала”, б) о своем отце, оглохшем от контузии и, однако, отлично белковавшем: он держал двух собак: верховую и низовую, одна выслеживала белок, а другая, постоянно на поводке, подводила глухого и уже не лаяла, а только показывала головой на белку. Не басня ли это? Ничего удивительного, впрочем, нет, когда наслушаешься здесь рассказов о собаках.

Чита. Приехали поездом из П[етровско]-3аб[айкальского],

442

посмотреть там ночью дом княжны Волконской (теперь гостиница), сдали вещи в багаж, поехали налегке и превосходно выспались. В Чите был ливень, асфальт на улицах кое-где снят; песок.

Следов похищенных у К[расно]-Чикойского банка 53 тыс. рублей — нет. Говорили, что обещано человеку, указавшему, кто украл — 25%. В гостинице — много сыщиков.

Туман и [нрзб.] света возле дома кн[яжны] Волконской и пруда Декабристов в Петровско-Забайкальском.

3 сент[ября].

Чита. Вчера и сегодня — приятная пустота отдыха. Единственным волнением было то, что [нрзб.] осматривать дом Нарышкиной, мы услышали:

— Фабрика обуви (рядом) расширяется, и решили снести домик.

Мы вспыхнули. Как, один-единственный памятник декабризма,— и сносить! Решили писать письмо в местную газету, в “Лит[газету]>> — пришли сегодня в Обком, и там нам сказали, наведя справки, что домик не только не сносится, но что отпущено 13 тыс. на капитальный ремонт его, что нам и доставило истинное удовольствие.

Ищем машину для поездки, а это не легко — были дожди, уборка задержалась, сейчас наступила хорошая погода,— и машина, естественно, нужна хозяевам области, чтоб руководить. Завтра пойдем к Главному — просить.

В городе исчезли сигареты и папиросы. То же самое, говорят, в Красноярске и Благовещенске. Чудеса! “Выкурили лимит”.

Никонов и [нрзб.] пошли получать на жел. дороге багаж. Сегодня после едва ли не десятидневных дождей, отличная солнечная погода. А здоровье бедного нашего спутника П.Гамова (звонили в больницу в Кр[асном] Чикое) по-прежнему плохое. Температура, несмотря на пенициллин, не спадает. Крайне жаль.

Безудержное хвастовство чиновников. Один хвастает, что в Кр[асном] Чикое (из 45 тыс. населения, осталось 25) нет верующих, другой — вчера учитель — что в споре в Чехии он убедил чехов, что Читинская область — в четыре раза больше Чехии (а может быть, и в пять, в этом убедить не трудно), вдобавок, еще и богаче,— может быть, тоже в четыре раза? [нрзб.] Тартарены!

443

Были у Ручкина на поминках по случаю 40 дней со смерти бабушки. Водка, угощение, мужчины — по одну сторону стола, женщины — по другую.

4 сент[ября].

Чита. Поиски машины.

Везли в Кр[асный] Чикой больного с прободением желудка, охотника, Моисея Климова,— полтора дня,— его брат Василий Климов, врач Мих[аил] Максимович] Бакинский, приехавший в Шопую, и старичок — охотник-проводник, Василий в этом году уже “завалил” семь медведей. Ели и пили на плоту, там же на лодке с больным; восемь бревен, длины семь метров — плот. Вступление, может быть? а) заяц, б) плот.

Мы понимали, что не хватает молока, что нет мяса. Но почему нет папирос, этого ты понять не в состоянии.

Машина обещана секретарем Обкома Смирновым. Он рассказывал: а) Развитию производства мешают вопросы энергии. Видимо, строить будут [нрзб.] станции, т.к. неверный и неровный режим рек не позволяет строить станции или их нужно строить с плотинами высотой до 700 метров. Был проект — повернуть Витим на Читу, через озера, создав туннель, но это сейчас дорого. Из этого видно, что международные отношения превращают снова Читинскую область в сырьевую базу, и промышленность будут создавать по-прежнему до Байкала, б) Кедровники. Приезжают не только из Иркутска или Улан-Удэ, но даже и из Харькова. Приехали знатные рабочие, набили орехи до тонны: “Оставь орехи, [нрзб.] перед старухой. Зять попутал”. Сбор орехов запрещен до 15 сентября, чтобы покончить с полевыми работами, иначе все бегут в кедровники под разными предлогами. “Очко” на кедре — пятно от удара деревянного колуна, в) Сельское хозяйство. Не пахали земли буряты, да и сибирские крестьяне — для себя просторы, промыслы, охота, и до сих пор не любят, во всяком случае, не все. г) Балей: вынимали вот эту основную шину: “Нам золото нужно не когда-нибудь, а сейчас”, и боковые, как малорентабельные, не вынимали, и сейчас пришло: поди разрабатывать боковые шины, а [нрзб.] мешают, их нужно освобождать. Сам Ив[ан] Семенович] Витровский повинен, его предупреждали, и теперь он должен сам распутывать результаты своего же очковтирательства.

444

Весь вечер — у полковника Б., рассказывавшего о богатыре Павлике Лондеве, охотнике. Не знаю, нужно ли приводить рассказы эти, т.к. не знаю, попаду ли я в эти места, не увидев самого “Павлика”, вряд ли можно описать его, настолько рассказы о нем — лесковски-правдоподобно-неправдоподобны. а) Колхоз подрядил его поставлять мясо для фермы чернобурых лисиц,— и он заменил четырех эвенков, б) Спит на морозе в 50°, прикрывшись тулупчиком. Ходит босиком по свежевыпавшему снегу, без “чинов”, так ему удобнее, в) За один день убил четырех “сохатых”, г) Охотится без собак, один на один: знает, где пойдет “зверь”, д) Ходит по тайге все лето босиком, е) Убил лося ночью: “узнает по кругам, ну и утки тревожатся”, прикрепляет к “мушке” смолой бумажку, а предельную “прорезь” он “чувствует”, лошадь ушла,— они на себе, побежал по “ернику”, только рубаха мелькает, привел взмыленную лошадь обратно, ж) Лесину для кедра: притащил один через ручей. Как прячут мясо, до зимы, лосей в вечную мерзлоту, связав бревна проволокой: “[нрзб.]”, однако медведь их, иногда, тревожит, з) Самодельный спиннинг. Знает, где лунки во льду биты. Пропустил кабана: “пусть живет, он — сейчас тощий”. На лося, у хвоста жир в три пальца.— Это — наглядная легенда тайги.

5 сент[ября].

Чита. Ждем, как всегда в таких случаях, машину. Обедали к 12-ти дня,— ну, а там видно будет. Пасмурно. Вчера был сильный ливень. Из дома сведений нет.

Дорога из Читы до Оловянной и моста заняла 6 часов. Онон сильно поднялся — все места, отмели, где мы три года назад останавливались с Комой, залило водой. Онон бурлит и вышел даже на дорогу, кусты в воде. Да и навряд ли на этих отмелях есть камушки — построили новый мост, и камни, наверное, ушли на дорогу, которая проложена от моста вдоль реки и отмелей, на которых мы спали. Мы поехали дальше, решив остановиться в леске, но земля мокрая, ветер дует,— остановились в “вагончике” у косцов. Мухи. Корова. Под [нрзб.] дверь. Свирепый и мокрый ветер. Кони ушли, угнал [нрзб.] ветром.

Ветер дул со свистом, затем начался дождь с тем же ветром, но в вагончике было тепло, только путь к выходу преграждала корова, которая жалась к теплу. Мухи, ящик с продовольствием, село,

445

две-три книги,— я забыл посмотреть их названия,— “Крокодил”. Сеялки, котел, полотняные палатки.

6 сент[ября].

Ух, и дорога! От “вагончика” до Шерловой по потокам, выбоинам, под дождем и ветром, мы ехали 6 часов. Сейчас — гостиница, ждем хозяйку, промерзли,— ветер, дождь.

Река Борзенка разлилась так, что ее, чтобы не снесло, тросами держат 15 танков. Военные транспортеры перевозят овец с островов, огородов, транспортер с веревкой. Машина идет через грязь в хвосте колонны, пережидая, когда пройдет колонна на дощечках.

Устроились в гостинице. Свистит ветер, порывами, колышет [нрзб.]. Ждем перемены погоды, хотя, впрочем, поедем на Адуи-Голон и при плохой, завтра.

Ловля на “Правду” на Аргуни. Крюк, к нему сетка, от сетки нитка к руке. Как дернет, так и тащат. Там же, зимой, выдалбливают из льда нечто похожее на большую ложку: проход и водоем, а затем, оставив тонкий слой льда в конце ложки, четверо, бьют с силой по льду, толстой кувалдой из дерева. Вода вырывается из ямы с шумом, хлещет вверх, выбрасывая рыб.

Реплика спец[иалиста] по жел[езному] лому:

— А рыбы-то нету. Попробуй-ка купи, хотя имеем шесть полноводных рек. Онон, Аргунь, Шилка, Ингодь, Чикой... Куда она девается?

— Съедают.

Его же рассказ о лейтенанте-танкисте, полуслепом, на Украине организовавшем шайку в 346 человек; он ездил по городам под видом слепца-баяниста и пел, а, на самом деле, руководил убийствами,— и офицеров в том числе: нужны были документы и ордена. Арестовали так: ходил он, как слепой, с аккордеоном-баяном по середине улицы. Видит — впереди группа и позади, он бросил баян, выхватил два пистолета и стал отстреливаться], и перемахнул через забор в [нрзб.].

7 сент[ября]. Шерловая Гора.

Побывал, наконец, на Шерловой Горе и осмотрел брошенный “командный пункт” — странное сооружение из бетона и железа, не имеющее, по-видимому, никакого оборонного значения; про-

446

сто кабинеты для начальников, загнанные под землю! Очевидно, ждали, что японцы сюда придут, а начальники отсюда будут управлять боем. Но, зачем им было уходить на 27 метров? Одна из странностей нашей жизни, стоящая, к сожалению, очень больших денег. Покинул это сооружение с большим удовольствием.

Собирали на шахте Поднебесной камушки, ничтожную мелочь. Александр Григорьевич Федоров отговорил нас ехать на Адун-Челон. Но я все-таки предлагаю попытаться.— День, в общем-то, зряшний. Жена А.Г., чтоб муж не роздал камни, убежала от нас, в баню, как и прошлый раз.

Из дома ничего.

Ветер спадает. Дождя нет, даже кучевые облака появились, и дорога сохнет. Выпрямится или нет погода? Если не пробьемся на А[дун] Ч[елон], поедем послезавтра, а может быть, и завтра, в Балей.

8. [IX]. Шерловая Гора.

Поездка на Адун-Челон, сложная, через топи и наводнения. Впрочем, на самом хребте, в кошарах и домиках, преспокойно живут косцы, а когда мы объехали топь, то выяснилось, что и ездить можно без труда. Запугал нас Александр] Григорьевич] Федоров,— с чужих слов: даже, де, тракторы тонут.