Дневники

247

См. письмо Вс. Иванова И. В. Сталину 1939 г.:

«Уважаемый Иосиф Виссарионович.

Обращаюсь к Вам как к руководителю коммунистической партии с следующим заявлением:

Сегодня, 21 окт., меня призвали в Партком Союза писателей к писателю Гладкову. Вместе со мной приехал писатель К. Тренев. Ф. В. Гладков обратился к нам и сказал:

— Извините, что вызвал вас и оторвал от работы. Дело в том, что надо заполнить анкеты, так как ваши кандидатуры выставлены в Моссовет. Прошу вас обратиться к члену райкома, Петровой.

Мы пришли к Петровой. Здесь уже были писатель К. Федин и В. Бахметьев, заполнявшие анкеты. Выдали анкету и Треневу, а меня член райкома Петрова начала расспрашивать, поглядывая в анкету, которую я когда-то, года три назад, заполнил для Союза писателей:

— Давно ли вы в партии.

— Я, — отвечаю ей, — не состою в партии.

— Но тут написано, что вы были в партии меньшевиков.

— Точно, был, в 1917 году, и был исключен из нее за выступление против войны…

И начинает читать дальше, и вопросов больше не задает, подозрительно хмыкая и поглядывая на меня. Затем, прочтя всю анкету, говорит:

— Вы свободны.

Так я и ушел, — и, собственно, почему мне сказал Ф. В. Гладков, что я выдвинут в члены Моссовета и что мне надо заполнить анкету, так бы и было тайной, если б я не знал, что написано в анкете.

А написано в анкете, да я и никогда не скрывал этого, следующее: В 1918 году я был членом партии с.-д. — интернационалистов (группа „Новая жизнь“) в гор. Омске, будучи одновременно рабочим-наборщиком. Политическое мое развитие тогда стояло на чрезвычайно низком уровне, достаточно сказать то, что в марте 1917 года, когда произошел переворот, представители двух партий, меньшевики и эсеры, в гор. Кургане предложили мне вступить в партию, то я, чтобы не обидеть знакомых, сразу вступил в обе партии, не видя между ними никакой разницы. Теперь это может прозвучать остроумно, но тогда я не острил. Итак, в 1918 году, при наступлении чехов, я вступил вместе с членами с.-д. — интернационалистов в Красную гвардию и сражался до отхода советских войск из Омска. Меня забыли на охране пороховых складов. Я уехал в поселок, но вынужден был оттуда бежать, так как мой брат, случайно, убил отца, и казаки обвиняли меня в убийстве, так как мой отец был монархист, а про меня они знали, что я бывший красногвардеец. Я вернулся в Омск и поступил в типографию. Я долго мучался, ожидая ареста. Однажды, уже осенью 1919 года, ровно, пожалуй, двадцать лет назад, меня на улице Омска встретил типографщик и редактор кадетской газеты в Кургане Татаринов, у которого я когда-то конфисковал типографию, схватил меня за руку и кликнул полицейского. Я ударил его слегка по уху, он упал. Я скрылся. Я пошел к своему знакомому, сибирскому писателю А. Сорокину, и тот предложил мне поступить в типографию „Вперед“, выпускавшую такую же, под тем же названием, колчаковскую газетку. Я поступил туда, будучи представлен редактору как писатель-наборщик. Газетка выходила в количестве 500 экземп. Не подумайте, что малым тиражом пытаюсь снизить свою вину. Она так же громадна и так же мучит меня эти двадцать лет, как если б я писал в „Тан“ или „Тайме“. Словом, редактор попросил написать ему рассказ, затем статью. Я не хотел показывать ему, что не хочу или что я бывший красный, да и по совести говоря, я устал и замучился. К тому же и семейная моя жизнь была не сладка. Словом, я написал в эту газетку несколько статей, антисоветских, и один или два рассказа. Позже, в этой же типографии, я сам набрал и напечатал книжку своих рассказов, но ни одной статьи и рассказа из тех, о которых я говорю, я не включил. Это легко проверить, так как эта книжка у меня имеется. И опять-таки я не хочу этим снижать своей вины, а просто указываю на то, что я и тогда чувствовал свое паденье. Больше за мной никаких антисоветских поступков не числится.

Вот об этом, обо всем и написано было в моей анкете. Я полагал, что я не скрывал своего преступления и если за него следовало судить, то можно было судить давно. Я полагал также, что свое преступление я загладил честной и неустанной работой для советской власти и коммунистического общества, — работой, начатой в 1921 году. Я полагал также, что если мне позволяют выступать в печати, со страниц „Правды“ и „Известий“, или выступать с приветствием от русских писателей перед армянским народом, как это было недавно на пленуме ССП „Давид Сасунский“, то я имею на это полное право. Да и наконец, я член Моссовета уже четыре года, — так почему же меня не выгнали прочь, — и почему сейчас нужно плевать мне в лицо, в присутствии, словно нарочно выбранных в свидетели, писателей К. Тренева, К. Федина и Бахметьева, писателей, которые лучше всех относятся ко мне, а некоторых из них я даже называю своими друзьями. Я не понимаю. И я, не скрою, очень удручен и я предпочел бы заключение, суд и все что нужно, если меня считают преступником, чем такое издевательство.

Извините, что пишу так спутано, но я полагаю, что лучше говорить сгоряча, чем думать над точностью выражений.

21 окт. 1939 г.»