Дневники

49

В дневнике 1942 г. есть комментарий Вс. Иванова к этой записи: «Прочел эти размышления 30 дек. 1942 года, то есть без малого четыре года спустя. Как многое изменилось! Роман мною забыт, забыто даже то, что Гл. Редакция Гр. войны обругала меня печатно подлецом (то есть иносказательно), а в редакции как-никак Сталин, Молотов, Ворошилов, причем обругала-то по недоразумению (я просто перепутал, как часто это случается, И. Минца с Главн. Редакцией), давно поставлена и прошла картина, — идет много месяцев уже война с немцами, я испытал бегство, жизнь эмигранта в своей стране (Ташкент), адское бездомье, болезнь детей (у Миши — тиф, у Комы — будто бы ангина, но, возможно, тоже тиф), — и каким пустяком кажутся эти волнения с „Пархоменко“, происходившие четыре года назад. Правда, „Пархоменко“ в течение этих четырех лет выручал меня не однажды, и сейчас я живу на деньги, полученные за фильм о нем, — ибо привез два месяца назад роман „Проспект Ильича“ в Москву, — и все не могу добиться толку. А пройдет четыре года, буду опять перебирать бумаги (если не протяну к тому времени ноги), и волнения по поводу „Пр. Ильича“ будут казаться пустяковыми. Одно жалко, — переборы бумаги, — неужели же нельзя было и думать, и писать глубже? Какие все пустяки, какая мелочь! Ведь я же прожил огромную и очень занимательную жизнь, — и что останется от этой жизни? Томик рассказиков, может быть, какой-нибудь цветистый роман о Сибири, да и то едва ли, — и пустота. Не то, чтоб я так уж боялся этой пустоты, наоборот, она, до известной степени, прельщает меня, но просто глупо, имея хорьковую шубу, ходить в армяке. Мне думается, что прельщающая меня пустота — и наполняла пустотой многие мои работы. Марлинский прожил жизнь не меньшую, чем Достоевский, но первый — цветок в гербарии, а второй — вечно живое семя жизни. Аминь».