До последней капли

Глава 22

К Сан Санычу пришли гости. Депутат Семушкин. Не в кладовку. В кладовку высоким парламентариям входить зазорно. По случаю высочайшей аудиенции пленников перевели в более уютное, с зарешеченными окнами помещение.

— Ну что, Александр Александрович, поговорим? — предложил депутат. — Ваши друзья скоро будут здесь. Они уже в пути. Еще пара десятков минут — и вы их встретите. И мы встретим. Самым подобающим образом. А вот каким — зависит исключительно от вас.

Не хочу ходить вокруг да около. Мы слишком долго ходили вокруг да около. А вы так даже и ползали. Ха-ха-ха. Пора переходить к торгам.

Как вы относитесь к аукционам?

Я очень хорошо. Азартное, знаете ли, дело. И выиграть можно. Например, приобрести вещь, о которой давно мечтал.

Сыграем? Мой лот — жизни ваших друзей. Вы как предпочитаете — оптом или в розницу? Так сказать, по одной голове. По мне бы лучше разом. Чтобы не затягивать. Все — против всего. Оплата в известной вам валюте.

Идет?

Сан Саныч отвернулся.

— Я так понимаю, условия оптовой торговли вас не устраивают? Странно, вы покупатель не бедный. Могли бы и не мелочиться. Но если вы настаиваете на розничной распродаже, то я возражать не стану. Готов пойти навстречу. Правда, не уверен, что на это готовы вы.

Разобьем один большой лот на части. На семь частей. И поведем торги по каждому в отдельности. Первый — девочка. Хороший лот. Красивый. И самый дорогой. Готовьтесь назначить цену. Иди сюда, Светочка.

Затравленно глядя по сторонам, вздрагивая, девочка пятилась к стене, пряталась за маму.

— Нет, нет, нет. Я не пойду. Я не хочу.

— Подойди. Не упрямься. Это же только игра. Мы играем в аукцион. Это очень интересная игра. Для взрослых. Для того, у кого есть товар. И для того, у кого есть деньги. Ну же.

Но девочка только трясла головой и сильнее цеплялась за маму.

— Помогите ей! — приказал Семушкин.

Два бандита подошли и оторвали дочь от матери. Вместе с куском платья, за который она держалась.

— Итак, лот первый. Мать и дочка. В одном комплекте.

— Оставь девочку в покое, — срывающимся голосом потребовал Сан Саныч.

— Я бы оставил девочку в покое, но этого не позволяешь сделать ты. У меня есть товар. Но у меня нет цены. Мне не нужен товар, но мне нужно то, что за него заплатят. А ты упрямишься. Мне не остается ничего другого, как поднимать ставки.

Депутат еле заметно кивнул головой.

Один из бандитов схватил девочку за волосы и резко поднял над полом. Девочка задрыгала ногами и завизжала.

— Отдайте им то, что они требуют! — закричала мать.

Депутат поморщился. Ему тоже была неприятна эта сцена. У него тоже были дети, которых он любил. И которые тоже иногда плакали, трогая слезами его сердце.

Он не терпел, когда страдают дети. Но более всего не терпел, когда страдают его дети. Он не хотел, чтобы они мучились от отсутствия в доме денег, вкусной еды, интеллигентных гувернеров. Он не хотел, чтобы они лишились престижного образования, квартир и будущих, из самого высшего общества, невест и женихов. Счастье его детей впрямую зависело от того, останется ли он у власти или нет. А это целиком и полностью определялось тем, добудет ли он то, без чего его карьера и успех и карьера и успех его детей будут невозможны.

Ради заботы о своих детях он готов был перетерпеть страдания чужих.

Но не только о нем и его детях шла здесь речь. Благополучие еще множества пап, мам, дедушек, бабушек и их детей и внуков зависело от того, сумеет ли он сегодня сторговаться. Сможет ли наконец довершить дело, которое без намека на успех тянется вот уже несколько недель.

Если сможет, то только теперь. Если не сможет — то не сможет никогда. Теперь надо дожимать. Более удобного случая не будет.

Девочка кричала, но депутат уже не смотрел на нее. Депутат смотрел в глаза Полковнику. Он пытался увидеть там слабину, зацепившись за которую смог бы сокрушить все еще не выбрасывающую белый флаг крепость.

Депутат смотрел в глаза Сан Санычу, а сзади, захлебываясь слезами, кричала девочка. А позади девочки билась в истерике, удерживаемая бандитами, ее мать.

— Пусть они отпустят мою дочь! Отдайте им все!

Ну как такое выдержать! Как объяснить страдающей от боли девочке и еще более страдающей от ее боли матери, что выдача требуемой вещи никак не скажется на их дальнейшей судьбе. По крайней мере в лучшую сторону. Их не выпустят из этого лагеря. Сейчас они стали опасны депутату ничуть не меньше, чем дискета. Капитулировать, сказать «да» значит лишь убыстрить их гибель. От них избавятся ровно в тот момент, когда они станут не нужны. А они станут не нужны, когда преступники заполучат желаемое.

— Отдайте-е-е-еее!

— Оставь девочку, — еще раз, но уже демонстративно-спокойно, без надрыва, без угроз в голосе сказал Сан Саныч. В комнате, где царит крик, лучше, чем крик, слышен спокойный голос. — Оставь!

Его изменившийся в сторону спокойствия тон возымел действие.

— Брось ее, — распорядился депутат. Девочка упала на пол и отползла к матери.

— Если ты хочешь кого-то мучить — мучь меня, — предложил Сан Саныч. — Я источник твоих бед. Не Марина. И не Света. Не опускайся до мести невиновным.

— Я думал, ты решил начать торговаться, — разочарованно вздохнул депутат. — К сожалению, я опять ошибся. Но я услышал тебя. И снова готов пойти тебе навстречу. Я не буду трогать их. Я сделаю так, как просишь ты. Я ограничусь одним тобой. Но боюсь, это не принесет тебе облегчения. Им тоже. Позовите этого, как его?

— Седого, что ли?

— Седого? Ладно, Седого.

Один из бандитов выбежал в дверь.

— Я пока вас оставлю. Для беседы. Попозже, когда друзья ваши подъедут, — зайду. Надеюсь, вы не успеете соскучиться. Уверен, что не успеете!

Седой был действительно седым. Хотя и не очень старым.

— Тяжелая юность? — поинтересовался Сан Саныч. — Пьющий отчим. Хулиганы братья. Переживания по поводу колов в дневнике. Очень сильные переживания. И очень частые…

Седой не прореагировал. Словно не услышал. И даже не взглянул на Сан Саныча. Отсутствие диалога ничего доброго не предвещало.

— Я так полагаю, что у нас будёт приватная беседа? Тогда, может, мы удалим из помещения посторонних? Например, женщину с ребенком, — предложил Полковник. — Это будет способствовать взаимопониманию и…

Седой, так и не проронив ни слова, не повернувшись, без всякого предупреждения и замаха ударил Сан Саныча в скулу. Ногой. Полковник упал, хватаясь руками за разбитое лицо. Рот быстро заполнился кровью.

«Против этого я долго не продержусь, — подумал Сан Саныч. — От силы полраунда».

Седой ударил еще раз. И снова в лицо.

— Не бейте его, дяденька! — услышал он детский крик. — Не надо!

Вот что имел в виду ушедший депутат. Что для детской психики нет большой разницы, бьют тебя или на твоих глазах бьют другого. И то и другое одинаково страшно. Второе, может быть, даже страшнее, потому что ты не теряешь сознание от причиненной боли, от полученных травм. Ты все видишь, все слышишь, все понимаешь. Ты открыт для восприятия. Дети сильнее взрослых мучаются чужой болью.

Он правильно все рассчитал, депутат, принимая предложение Сан Саныча. Когда дело дойдет до заложниц, они, насмотревшись и наслушавшись чужих страданий, будут бояться и мучиться на порядок сильнее.

Нет, Сан Саныч не вывел из-под удара слабых. Он лишь предоставил им возможность узнать, что их ожидает впереди. Он лишил их иллюзий и надежд на спасение. Он хотел сделать лучше, а сделал хуже. Принимать удары бывает легче, чем видеть, КАК их получают другие.

Седой приблизился, ткнул Сан Саныча носком ботинка. Проверил, жив или нет. Жив.

Наклонился. Прижал шею к полу ногой. Чиркнул зажигалкой. Высокое синее пламя обожгло Полковнику грудь. Затрещала кожа. Запахло палеными волосами и мясом.

Снова на ребенка работает. Демонстрирует пытку. Как в кино. Как в третьесортном боевике. С цветом. С видом огня и обугливающейся плоти. И еще с запахом. Правда, пока без звука. Как в немом боевике. Без звука не так страшно. Сан Саныч терпел сколько мог. Не хотел он кричать. Не хотел доставлять удовольствия палачу. Не хотел пугать тех, для чьих глаз и ушей предназначалась эта экзекуция. Но не вынес.

Не стерпел. Вначале замычал, в кровь закусывая губу. Потом застонал. А потом закричал в голос. Громко. Очень громко. Так, что сам себя со стороны услышал. Отраженным от стен эхом.

Он кричал очень громко. Но еще громче кричала девочка. Она не могла видеть то, что видела. Но и не могла отвести глаз от горящей зажигалки. Но даже если бы она закрыла глаза, у нее бы остались открыты уши. Но даже если бы она заткнула уши, оставался запах. Все остальное представило бы воображение.

Одной пыткой палач пытал трех человек!

— Оставьте его-о-о-о!!!

Потом наступила тишина. Сан Саныч потерял сознание.