Добрые феечки Нью-Йорка

ДВА

А в доме через дорогу, в мягкой постели из старых подушек, просыпалась Керри. Мало того, что Керри сама была чудо как хороша, она и любой старый лоскут легко превращала в прелестную подушечку, красивую шляпку или нарядную жилетку.

Она была талантливым художником и выдающимся скульптором, прекрасно пела и писала, виртуозно воровала в магазинах, а, кроме того, всерьез занималась коллекционированием цветов. Еще она самозабвенно играла на гитаре, хотя звук при этом был ужасный.

Ее любили практически все, и все же в это утро она была несчастна. Причин тому было несколько. Во-первых, в новостях по телевизору сообщали об ужасном наводнении в Бангладеш, причем показали тела погибших, отчего она страшно расстроилась. Во-вторых, она страдала хроническим недугом. В-третьих, ее удручало то, что она плохо играла на гитаре. День-деньской разучивала она соло из «Пиратской любви» Джонни Тандерса,[2] но у нее ничего не получалось.

В-четвертых — и на нынешний момент это заслоняло все остальное, — она никак не могла решить, что лучше смотрится в ее волосах: гвоздики или розы. Прическа Керри примерно восходила к картине Боттичелли, а в этом случае все решает выбор цветов.

Она мрачно сидела перед зеркалом, примеряя то один, то другой цветок, горько размышляя о том, что незачем было красить волосы в роскошный серебристо-голубой цвет, если все равно приходится так страдать.

Работа над составлением алфавита продвигалась: на данный момент у Керри было пятнадцать цветов из двадцати семи.

В доме через дорогу просыпались феи.

— Где же наши друзья? — пробормотала Хизер, отбрасывая золотистые волосы с прекрасных глаз.

Динни злобно уставился на нее.

— Не знаю, что вы такое, — сказал он, — и знать не хочу. Кто бы вы ни были, убирайтесь ко всем чертям из моей комнаты и оставьте меня в покое.

Динни Макинтош не славился особой вежливостью. Он вообще ничем не славился, кроме хамства, нетерпимости и огромного аппетита.

— Меня зовут Хизер. Я — фея чертополоха. А это Мораг. Нельзя ли попросить у вас стакан воды?

— Нет! — рявкнул Динни. — Нельзя. Проваливайте!

— Как ты с нами разговариваешь? — возмутилась Хизер, опершись на крохотный локоток. — У нас на родине любой счел бы за честь поднести нам стакан воды. Да стоит нам только показаться человеку, он потом еще много лет только об этом и говорит. Мы появились перед тобой лишь потому, что услышали, как ты играешь на скрипке шотландский мотив.

— Из рук вон плохо, — прервала ее Мораг, слегка проснувшись.

— Да, — подтвердила Хизер. — Из рук вон. У этой скрипки интересное звучание, но, честно говоря, это было худшее исполнение «Туллохского рила», которое мне доводилось слышать в жизни, а это о чем-то да говорит. Невероятно — даже сын кузнеца на моей родине в Крукшанке, и тот играл лучше, а я бы ни за что не подумала, будто это возможно.

— Не так уж я плохо играю, — возмутился Динни.

— Очень плохо. Просто ужасно.

— А вас никто и не звал слушать, — проворчал Динни.

— Но ты не расстраивайся, — продолжала Мораг, вертя в руках свою крошечную скрипку. — Мы тебя научим, как нужно. Мы — добрые феи и всегда рады помочь. А теперь, будь так добр, принеси нам, пожалуйста, воды.

— Привет, — промурлыкала обнаженная женщина с экрана телевизора, поглаживая грудь телефонной трубкой. — Это Сладкие Сливки, мы сосем и даем так, что оближешь не только пальчики. Наш телефон: 970-В-Д-У-Й.

— Похоже, у меня все еще глюки, — сказала Мораг. — Клянусь, больше никогда не притронусь к колдовским грибам. Ну разве что в медицинских целях.

Динни решительно подошел к кровати и громовым голосом заявил, что Хизер и Мораг должны немедленно выметаться вон, и что в фей он не верит. Феи весело рассмеялись.

— Какой ты забавный, — проговорила Хизер сквозь смех, но смех подорвал то хрупкое равновесие, что наступило в похмельном организме, и ее снова вырвало — теперь на руку Динни.

— Ну теперь-то он в нас точно поверит! — воскликнула Мораг.

— Ничего страшного. Наверняка для людей фейская рвота пахнет чудесно.

С тем они обе погрузились в сон, и никакая ругань Динни уже не могла их разбудить.