Туризинд и Дертоса давно уже спали; сморил сон и почти всех соратников графа-изгнанника – кроме тех, кто нес в эту ночь караул вокруг лагеря. У почти погасшего костра сидели Конан и сам граф Гайон. Они негромко разговаривали.
Им потребовалось провести за разговором несколько часов, прежде чем между ними установилось полное взаимопонимание: каждый с полуслова угадывал основную мысль собеседника.
Гайон был заинтересован в Конане и его спутниках и не скрывал этого; графу-изгнаннику требовались подобные люди. Тем более, что Конан выглядел не просто опытным воином, но и хорошим командиром для небольшого отряда.
– Как вы рассчитываете победить магов? – удивлялся Конан, подкладывая поленья в костер.
Он лениво следил за огоньками, перебегавшими по углям и то и дело поднимающимися ввысь: в самой глубине, в самом сердце жара Конан начинал угадывать кривляющиеся человеческие лица, странные танцующие фигурки: верный признак того, что магия действует где-то неподалеку. Конан не знал, замечает ли это граф, но решил пока что не говорить ему о своих наблюдениях, а просто держаться настороже.
– Меня не удивляет ваше недоумение, – отвечал Гайон. – Маги действительно очень сильны в Дарантазии. Но их беда в том, что они потянули свои жадные руки дальше, в Эброндум. Я не удивлюсь, если окажется, что они замахиваются на весь Аргос! Мне известны их намерения. Они желают властвовать над землями Аргоса… Не исключено, что и Аквилонии! Что ж, посмотрим, что у них получится. Вряд ли Эброндум, на который направлен их первый удар, потерпит наглость Дарантазия. При первых же поползновениях захватить чужие земли маги получат отпор.
– Так вы рассчитываете вернуть себе графскую корону на гребне войны Эброндума против Кондатэ и магов? – уточнил Конан.
Гайон посмотрел на него загадочно.
– И да, и нет, – ответил он. – Видите ли, мой друг, – продолжал он задумчивым тоном, – ответить прямо «да» означало бы признать, что я желаю этой войны. Что было бы неправдой. Мне совершенно не хочется, чтобы проливалась человеческая кровь. Люди будут погибать за чужие интересы, а я воспользуюсь этим, выскочу из леса и заявлю о своих правах… Так вы себе рисуете эту картину?
Конан кивнул.
– Приблизительно. Я и сам понимаю, что выглядит это все неприглядно, но… люди будут видеть в вас своего избавителя, истинного графа, при котором страна процветет, исчезнет страх, пропадут все беды и заботы… По крайней мере, на первых порах все будет именно так. Ну а потом вы сможете начать гонения на тех, кто тайно поддерживает магов.
– И вы находите такую политику умной? – горько усмехнулся Гайон.
Конан пожал могучими плечами.
– Почему бы и нет? Лично я поступил бы точно таким образом. Явился бы на все готовое и сделался бы избавителем отечества. Возможно, это путь! Я не рассказывал вам о своем намерении рано или поздно завоевать себе королевство? Довольно интересный план… Впрочем, это произойдет позднее. Сейчас мне любопытно побродить по миру и посмотреть, чем занимаются люди…
– В общем и целом я с вами согласен, – сказал Гайон. Из всего сказанного он уловил лишь то, что касалось его собственных планов. – Я готов признать, что таковы мои намерения. Я дождусь войны, явлюсь в Дарантазии вместе с армией победителей и позволю герцогу Эброндума превратить меня в послушную марионетку на троне моего собственного владения. И вот тут-то начнется самое трудное.
– Изгнание не магов, а магии, – подхватил Конан с многозначительным видом. – Понимаю. Многие люди в Дарантазии заражены черным колдовством, подобно тому, как в очаге болезни люди бывают носителями какой-нибудь жуткой смертоносной хвори. – Он помолчал и добавил: – Когда-то, в самом начале моей карьеры наемника я и еще несколько молодых парней похвалялись тем, что, дескать, нам; ничего не стоит убить одного или нескольких человек. Отчего-то мы считали подобную решимость признаком истинного солдата. Наш командир слышал эту похвальбу и решил испытать нас. Поблизости находилась одна деревня, где началась Черная Смерть. Там заболели двое, а ожидалось, что болезнь сразит большинство. И, возможно, пойдет дальше. Нас, всех, кто хвастался, призвали к командиру, и он велел нам уничтожить всю деревню и всех жителей в ней.
– И вы сделали это? – спросил Гайон.
Конан молча кивнул и отвернулся к огню. Спустя некоторое время он прибавил:
– Невинные всегда страдают, от этого не уйти.
– Да, – сказал Гайон. – И я со страхом жду того времени, когда придет пора действовать.
– У вас не должна дрогнуть рука, если перед вами будет маг, магиня или даже их дитя, – сказал Конан. – Если хотите, эту грязную работу я поручу Туризинду… Если он, конечно, останется к тому времени в живых. Он пробыл наемником гораздо дольше, чем я. Полагаю, совести у него осталось куда меньше, чем э… у меня.
– Что ж, – просто сказал Гайон, – я принимаю ваше предложение. Сама судьба послала вас сюда. Я мягкотелый и слишком нерешительный.
– Вы? – поразился Конан. – Вы сумели уйти от магов, вы скрывались в лесах долгие годы, вы создали отряд единомышленников и, сидя в глуши, разработали целую стратегию на несколько лет вперед… И вы называете себя мягкотелым?
Гайон кивнул.
– С этим ничего не поделаешь. У меня слабый характер. Мне приходится прилагать огромные усилия просто для того, чтобы оставаться в живых.
– У вас железная воля, – решительно заявил Конан, – коль скоро вы сумели победить самого страшного противника, с каким только может столкнуться человек: самого себя.
– До окончательной победы еще далеко, – засмеялся Гайон. – Впрочем, с вами я добьюсь большего, нежели без вас. Расскажите мне о ваших спутниках, если, конечно, это не означает выдать какие-либо их тайны.
– Если у них и есть тайны, то мне они неизвестны, – буркнул Конан. – Меня удивило, когда вы назвали Туризинда моим братом. Неужели в нас есть что-то общее? Мне казалось – ни малейшего сходства.
– Я и сам не знаю, почему я так подумал, – признался граф-изгнанник. – В первое мгновение, как только я вас увидел, вы оба представились мне совершенно одинаковыми. Но чуть позже я и сам готов был упрекнуть себя в ненаблюдательности и излишней впечатлительности. Если люди проделали вместе долгий путь и пережили вдвоем немало испытаний, они поневоле приобретают нечто общее в выражении лица и особенно – глаз. Но уж конечно только на этом основании считать их родственниками было бы глупо…
– Я познакомился с Туризиндом, когда он сидел в герцогской тюрьме, – сказал Конан. – Его навязали мне в спутники, когда поручили добраться до магов Дарантазия. Сказали, что при необходимости я имею право пожертвовать им. Собственно, он – осужденный на смерть преступник. Убил какого-то выскородного мерзавца в Эброндуме и имел глупость попасть к стражникам в лапы.
– Так вы – его тюремщик? – поразился граф. – Вот бы никогда не подумал…
– А что вам показалось? – заинтересовался Конан.
– Мне показалось, – совершенно искренне ответил граф, – что вы относитесь к нему вполне дружески. Как к близкому приятелю… Как к человеку, который вам… э-э… – Граф сделал небольшую паузу и улыбнулся. – Как к человеку, который вам дорог.
– Что ж, ничего удивительного. Во-первых, Туризинд действительно обошелся мне недешево. Выслушивать его «откровения», постоянно ожидать, что он вытворит очередную глупость. Говорю вам, он – мое орудие. Человеку свойственно любить свой меч, свою миску для каши, свою кружку для эля и свои теплые подштанники, где только одна прореха, и та зашита, – сказал Конан. – Полагаю, и Туризинд на мой счет не обманывается, так что о дружеских отношениях говорить не стоит. И еще очень большой вопрос, как обернется дело, когда все закончится…
Конан задумался. Никогда прежде за все время их путешествия ему не приходило в голову заглянуть в будущее так далеко. В самом деле, что произойдет потом, когда их миссия будет выполнена? Что будет с Туризиндом, если он останется в живых? Выполнит ли Рикульф свое обещание? Киммериец тихо скрипнул зубами. Он согласился поработать на тайную стражу по двум важным для себя причинам. Во-первых, ему обещали очень хорошие деньги. И, во-вторых, киммериец ненавидел магию, а уничтожение магов считал своей прямой обязанностью.
– Что ж, когда все закончится благополучно, – преспокойно заявил Гайон, – я сам позабочусь о вашей безопасности. Вашей и Туризинда.
– Вы полагаете, тайная стража Эброндума попробует уничтожить нас как нежелательных свидетелей? – спросил Конан.
Задавая этот вопрос, он не испытывал ни горечи, ни удивления, ни даже особенного огорчения. Все закономерно. Сперва орудие используют, потом – выбрасывают. Никто не хранит сломанную лопату. Конан относится к Туризинду; Дертосе как к орудиям – на этом отношении особенно настаивал Рикульф. Естественно, сам Рикульф склонен рассматривать как свое орудие киммерийца. Ничего удивительного.
Гайон пожал плечами.
– Может быть, все случится совершенно иначе… Вы предпочитаете проверить?
– Я предпочитаю остаться в живых, – сердито сказал Конан.
– Вот об этом я и позабочусь, – заключил граф. – Ну а девушка? Кто она такая?
Конан искоса метнул в графа проницательный взгляд. У Гайона был самый безразличный вид, какой только мог напустить на себя человек его лет и положения. Он рассматривал костер и заботливо поправлял там угли, поднимая в воздух длинные извилистые искры.
Дертоса – и это было очевидно – занимала мысли Гайона куда больше, чем Конан или Туризинд. Что ж, ничего странного. Она очень хороша, кем бы она на самом деле ни являлась.
У Конана вдруг возникло искушение рассказать о Дертосе правду. Да что там – всю правду! И малой толики бы хватило, чтобы навсегда отбить у Гайона всякий интерес к ней. Потому что граф-изгнанник, несомненно, готов был увлечься девушкой. Соперничество между Гайоном и Туризиндом из-за Дертосы ни к чему хорошему бы не привело.
Однако, Конан не стал пускаться в откровения. Происхождение и карьера Дертосы будут последним аргументом, который должен быть приведен неожиданно – это выбьет Гайона из седла, если потребуется. Поэтому Конан сказал лишь следующее:
– Эта девушка – певица; она выросла среди друидов, хотя сама она вовсе не принадлежит к их племени. Я полагаю, она добавляет в свое пение немного магии, чтобы сделать его еще более выразительным; однако и без магии оно достаточно хорошо.
– Как она присоединилась к вам? – продолжал допытываться граф.
«Мы всего лишь спасли ее от виселицы», – подумал Конан. А вслух сказал:
– Наша встреча была случайной… впрочем, я не устаю благодарить за это судьбу. Дертоса очень красива, а ее пение скрашивает нам жизнь.
– Вы обладаете поразительным умением уклоняться от прямых ответов, – заметил граф. – Пожалуй, после моей победы я попрошу вас возглавить дипломатическую службу графства.
Конан покосился на него с подозрением. Гайон, посмеиваясь, встал, потянулся, глянул на небо. Над лесом уже появилась светлая полоса: приближался рассвет.
– Она ведь преступница, как и вы, – неожиданно проговорил граф.
Конан вздрогнул:
– Кто?
– Дертоса, – пояснил Гайон. – Ни одна девушка в здравом уме не стала бы с вами путешествовать, не будь у нее к тому веских оснований. А такое основание, как я полагаю, может быть только одно: она, как и вы, скрывается от герцогского правосудия.
– Может быть, она – моя возлюбленная, предположил Конан. – Или любовница Туризинда. Как вам такая идея?
Гайон рассмеялся:
– Нет! Поверьте, я сразу вижу такие вещи, хоть и обрек себя на жизнь без женщин – обрек вполне сознательно: в моем положении не следует обзаводиться спутницей. Нет, Дертоса – не любовница, ни ваша, ни Туризинда.
– Что ж, – сказал Конан, – в таком случае, как я вижу, дальнейшая судьба наша вполне определилась: я помогаю вам разделаться с магам убивая тех, кого не сможете убить лично вы, а за это вы делаете меня своим дипломатом, а Дертосу берете во дворец в качестве певицы и любовницы. Завидное будущее.
Гайон посмотрел ему прямо в глаза.
– А что, – медленно проговорил граф-изгнанник, – разве, по-вашему, все произойдет не так?
Туризинд не мог заставить себя полностью доверять Гайону. Впрочем, тот также не скрывал своего отношения к неожиданным союзникам. Граф-изгнанник не имел права видеть искреннего друга ни в ком. Любой из его окружения мог оказаться предателем. У магов Дарантазия имелись собственные методы. И, к несчастью, весьма действенные. Иной человек мог вообще не подозревать о том, что находится под властью магов. Контроль устанавливался незаметно – это обстоятельство тоже нельзя сбрасывать со счетов.
Туризинд не хотел себе признаваться в том, что истинной причиной его недоверия к Гайону была на самом деле не осмотрительность, которая должна быть присуща человеку в положении Туризинда, но обыкновеннейшая ревность. Туризинду не понравилось, когда Гайон начал проявлять усиленный интерес к Дертосе.
Поняв это, наемник сделал все, чтобы утаить свои чувства от Конана. В конце концов, Туризинд ничего не имел против влюбленности. Ему доводилось увлекаться женщинами и прежде, и никогда это не имело серьезных последствий. Так, приятное щекотание нервов, немного удовлетворенного самолюбия, приятные воспоминания… Не более того. Так что своего влечения к Дертосе он не боялся. А вот насмешки Конана могли бы превратить жизнь наемника в кошмар, и этого Туризинд стремился избежать всеми силами.
Гайон и его люди знали окрестности Дарантазия как свои пять пальцев. Они прожили в этих лесах столько времени, что по праву могли считать их своим домом. Вызвавшись проводить отряд до самого города, граф-изгнанник знал, что рискует; но разве вся его жизнь не была сплошным риском?
Кое-какие меры предосторожности все же предпринимались. Путники шли не прямым путем, а обходным, нарочно запутывая дорогу. Иногда они приближались к цели всего на несколько лиг, в то время как Туризинду и его товарищам казалось, будто они проделали огромный отрезок, и к концу дня все буквально валились ног от усталости.
Конан, разумеется, знал, что граф не вполне с ним откровенен, и не осуждал за это Гайона. Напротив, относился к происходящему с одобрением.
На месте Гайона Конан поступал бы точно так же, только выказывал бы сомнение в честности новых союзников более явно.
Пару раз им доводилось заночевать в избушке. Это были весьма странные сооружения, внезапно возникающие перед путешественником в самой глухой чаще леса. Создавалось впечатление, будто никто и никогда не станет жить в подобном месте. Кусты смыкались почти сплошной стеной; густые кроны деревьев затеняли свет, так что даже жарким полднем внизу царил полумрак.
Только опытный следопыт угадывал тропинку там, где едва-едва расступались в стороны ветви. Постороннему же человеку представлялось, что он погружен в сплошную мешанину листьев, ветвей, колючек и опавшей хвои.
И вдруг ловушка раскрывалась, и перед пораженным зрителем являлась небольшая поляна, а на ней – крепко срубленный деревянный дом на сваях.
Маленькие окошки, низкая тяжелая дверь, прочная крыша – все это говорило о том, что сооружение предназначалось для зимовки. Впрочем, и летом там иногда останавливались. У этих домов не было хранителей. Граф не желал распылять силы. Все его сторонники всегда находились при нем. Впрочем, хранитель такому дому и не требовался. В эдакой глуши некому было добраться до избушки и причинить ей ущерб, разве что диким зверям, но те, наученные опытом, старательно обходили все пахнущее человеком.
Повозку пришлось оставить; припасы, хранившиеся в ней, переложили в мешки и понесли на себе. Конек со странными копытами, однако, брошен не был. Гайон усадил на него Дертосу и настоял на том, чтобы животное оставалось с отрядом.
– Вас не беспокоит, ваше сиятельство, тот несомненный факт, что по отпечаткам его копыт нас могут выследить? – осведомился Конан у графа, когда тот объявил о своем решении.
– Ничуть, – ответил Гайон, улыбаясь широкой, почти детской улыбкой. – Напротив, отчасти я на это рассчитываю.
– Поясните, – потребовал Конан и насупился. – Я-то полагал, что наша задача – оставаться как можно более незаметными, но вы поколебали мою уверенность.
Гайон засмеялся:
– Этого коня подарили вам друиды. Это дружественный народ. Разумеется, они преследуют какие-то собственные цели, но в общем их цели совпадают с нашими. Во всяком случае, в той их части, которая касается магов Дарантазия. Поэтому если друиды будут знать, где мы находимся, они сумеют вовремя прийти к нам на помощь.
– Я бы на это особенно не рассчитывал, – буркнул Конан.
– Мой дорогой, на это никто и не рассчитывает, – спокойно отозвался граф. – Так, слабенькая, ни к чему не обязывающая надежда. А полагаться будем, как всегда, только на собственные силы. Согласны?
– Насчет собственных сил – да, – кивнул Конан нехотя, – но все прочее… Не только друиды обращают внимание на следы. Вот и ваша братия нас приметила. А сколько еще тут может шляться неприятного люда? Вам известно?
Гайон фыркнул.
– У нас есть враги, но бояться их не следует. Если они что-либо предпримут, мы знаем, как дать им отпор. Поймите же, наконец, мы прожили здесь больше десятка лет – и до сих пор живы!
Конан не мог не согласиться с последним аргументом. И все равно червячок сомнения точил его. Не нравилось ему происходящее. Он предпочел бы действовать прежним составом: он сам, Туризинд и Дертоса. И никаких предполагаемых друидов, идущих по следу раздвоенного копытца.
Дорога казалась бесконечной. Лес щедро снабжал своих обитателей мясом и водой. Туризинду время от времени начинало казаться, что он погружен на дно моря и никогда уже не всплывет на поверхность. День за днем, куда ни кинешь взор, – только зелень и полумрак, и этому не виделось конца.
Они миновали уже третью избушку. Дертоса, пользуясь случаем, провела ночь под крышей. Хоть она и выросла среди друидов, ей нравились дома. Она чувствовала себя защищенной только в том случае, если пространство вокруг нее было ограничено стенами – или шатром, за неимением настоящих, деревянных или каменных, стен.
Еще одно обстоятельство, которое угнетало девушку, была невозможность уединения. И друиды, и болотные люди чрезвычайно ценят одиночество. Болотное племя вообще объединяется только после выхода на поверхность. Пребывая в недрах болота, каждый обитает внутри собственного пузыря.
В отряде же Дертосу постоянно окружали люди. Они смотрели на нее, иногда украдкой, иногда прямо, оценивали ее внешность и манеру держаться, иногда даже пытались с ней заговаривать.
Это были вполне симпатичные, неглупые и совершенно не злые люди. Многие из них Дертосе нравились – как нравились ей породистые лошади или богатая одежда: исключительно как объект для созерцания. Она готова была рассматривать их и относиться к ним благосклонно. Но только издалека. Ей абсолютно не хотелось вступать с ними в контакт. И не потому, что она презирала их или вообще чуждалась мужчин; просто ей требовалось очень много одиночества, которого она волей судьбы была теперь лишена. Они ведь не догадывались, что их дружеские кивки и приветствия причиняют ей настоящую боль.
Не знал об этом и Туризинд. Он использовал каждую возможность, чтобы подойти к Дертосе поближе и встретить ее взгляд. Он не понимал, почему она всегда отводила глаза или опускала ресницы. В конце концов Туризинд решил поговорить с ней начистоту и, когда она устраивалась на ночлег, чуть в стороне от всех, подошел к ней.
Она подняла голову и увидела того, кого и рассчитывала увидеть. Слабо улыбнулась:
– Следишь за тем, чтобы я не сбежала?
– Вовсе нет, – возразил Туризинд. – Здесь некуда бежать.
– Почем тебе знать? – Она пожала плечами. – Разве ты не чувствуешь чьего-то присутствия – вон там, в густых зарослях?
Туризинд вздрогнул. Меньше всего он сейчас думал о возможном соглядатае. Но конек с раздвоенными копытцами никуда не исчез и, следовательно, тот, кто непременно желал знать, куда направляется маленький отряд, оставался на прежнем посту.
Туризинд подсел к девушке. Здесь было прохладно. Тепло, распространяемое костром, едва достигало места, избранного Дертосой для ночлега.
– Не холодно тебе здесь? – спросил он машинально, думая о том, кто тайно преследовал путников.
– Что тебе нужно от меня, Туризинд? – прямо спросила Дертоса.
Он удивленно посмотрел на нее.
– Я о тебе забочусь, – сказал он. – И… если уж говорить начистоту, мне приятно твое общество, вот и все. Ничего особенного мне от тебя не нужно. Просто быть поблизости.
– И это – несмотря на то, что ты обо мне знаешь? – с горечью спросила она.
– Что такого особенного я о тебе знаю? – он, в свою очередь, выглядел растерянным.
– Я зарабатывала на жизнь, дурача мужчин, – сказала она. – Не помнишь?
– Помню… Какое-то время я думал об этом. Пытался кое-что для себя решить: насколько это допустимо – вести себя таким образом. – Туризинд вдруг покраснел, и Дертоса с удивлением отметила это. – Видишь ли, я-то зарабатывал на жизнь тем, что убивал других, а это куда хуже, чем просто отбирать у людей деньги.
– А как насчет меня самой? – прямо спросила она. – Ведь я продавала свое тело.
– А я – мою душу.
Он помолчал немного и, решившись, добавил:
– Самое ужасное в тебе не твое ремесло, а… вое происхождение.
– Что такого ужасного в моем происхождении?
Она подобралась. Туризинд почти физически ощущал, как напряглась его собеседница.
– Ну, болотные люди… – пробормотал Туризинд. – Они все-таки не вполне люди… И выглядели так жутко…
– Я тоже выгляжу жутко? – Ее зубы блеснули в недоброй усмешке, в глубине зрачков, как почудилось Туризинду, мелькнул красноватый огонек.
– Ну… да, – честно признал он. – Иногда. Вот когда ты такая злая, как сейчас. Но это ничего не значит. Ты все равно мне нравишься.
Она покачала головой:
– Это ровным счетом ничего не значит, Туризинд. Выбрось глупости из головы.
Теперь обиделся он:
– Какие же это глупости? Наверное, мужчины нередко уверяли тебя, что ты красива и желанна, так что все эти речи для тебя действительно ничего не значат… Но я говорю от чистого сердца. То есть я действительно так думаю. Пусть ты – болотница из вонючего пузыря, пусть ты – шлюха, владеющая даром морочить людям голову, и беглая висельница, и все прочее… но ты очень хороша, и ты мне нравишься.
– Прекрасное объяснение в любви! – Дертоса рассмеялась и неожиданно наградила Туризинда звонким поцелуем в щеку. – По крайней мере, это искренне!
Он потер щеку с ошеломленным видом, так, словно она не поцеловала его, а ударила.
– Так ты… согласна?
– Согласна – с чем? – не поняла она.
– Ну… провести со мной ночь.
– Я провожу с тобой каждую ночь, что выпадает мне на протяжении нескольких месяцев. О чем ты говоришь, Туризинд?
– Я имею в виду… – Он запнулся.
Она смотрела на него так ясно, с таким лукавым и вместе с тем простодушным выражением, что он на время утратил дар речи. Наконец он сказал:
– Я хочу тебя, Дертоса. По-настоящему, без дураков. Это тебя ни к чему не обязывает. Просто мужчина и женщина, в лесу, в смертельной опасности. Немного тепла, ничего больше.
Она вдруг оскалилась. Перемена, произошедшая с ней, была разительна и страшна: в одно мгновение девушка, почти ребенок, превратилась в хищного зверя, готового обороняться зубами и когтями.
– Нет, – сказала Дертоса. – Если ты не забыл, я никогда еще не была с мужчиной по-настоящему, что бы они там ни воображали касательно моих ласк, которые я им якобы расточала. Я не хочу отдаться первому встречному только потому, что ему захотелось немного тепла перед лицом смертельной опасности.
– А как поступают в таких случаях друиды? – тихо спросил Туризинд.
Он ощутил болезненный укол, когда она назвала его «первым встречным», но не мог не признать: в какой-то мере он действительно был для нее первым встречным, незнакомцем, который перешел ей дорогу по чистой случайности.
– Друиды? – Она наморщила нос. – Да, друиды не таковы. Они не ценят невинность тела, потому что невинны душой. Лигурейская дева, рожденная в их народе, может подарить утешение любому человеку и даже не задумается над своим поступком; она будет следовать велению своего сердца. Друиды! Они – сплошная душа, сплошная любовь… Даже в своей жестокости они по-своему добры, если ты понимаешь меня.
Она вопросительно глянула на него, но он покачал головой и опустил взгляд. Нет, он не мог ее понять. Она отказывала ему, вот и все, что дошло до его сознания.
– Болотные люди – другие, – продолжала девушка задумчиво. – Для нас тело имеет очень большое значение. Может быть, потому, что мы почти не имеем души. Особенно я: ведь большая часть моей души осталась в черных зеркалах Дарантазия…
– Я не верю в это! – воскликнул Туризинд.
Она удивилась:
– Во что?
– В то, что в тебе почти нет души. Это неправда, Дертоса! В тебе очень много сердечности, только ты сама этого не знаешь. Может быть, даже стыдишься этого. Ведь ты не лигурейская дева, тебе «не положено» жить чувствами.
– Да, я – болотница из вонючего пузыря, – мстительно подтвердила она.
Туризинд почувствовал, что краснеет.
– Я сказал это… просто как определение. Я не имел в виду лично тебя. Ты все-таки не такая.
– Моя человеческая половина – не лучшая моя составляющая, – предупредила Дертоса. – Думаю, коварство, равнодушие к людям, безразличие к их позору, к их страданиям, готовность позлорадствовать на их счет – все это у меня от отца. Я не знала его, но, полагаю, он был именно таков.
– Ты делаешь ошибку, Дертоса, – проговорил Туризинд тихо. – Ошибку, свойственную всем полукровкам. Ты раскладываешь по полочкам: вот это у меня – от отца-человека, это – от матери-болотницы, а то мне дали друиды-воспитатели. Я знаю, потому что сам проходил через нечто подобное. Нет, Дертоса, ты – единая личность, в тебе все это сплавлено и не поддается строгому учету. Ты – и то, и другое, и третье одновременно. И это странное, чудесное сочетание несочетаемого в тебе – прекрасно. Она улыбнулась, слабо, недоверчиво:
– Ты действительно веришь в то, что говоришь?
– Да, – отозвался он убежденно и взял ее за руку.
Она тотчас высвободилась.
– А, по-моему, – зло, оскалившись, сказала она, – ты просто заговариваешь мне зубы, чтобы добиться своего.
– И это тоже, – признал Туризинд. – А ты не хочешь? По-прежнему, не хочешь?
Она тряхнула головой так яростно, что он ощутил обиду.
– Но почему?
– Я уже объясняла. Моя девственность слишком драгоценный дар, он тебе не по карману, Туризинд. Чем ты расплатишься со мной?
– Только чужой кровью, – признал он. – Ладно, оставим это…
Он грустно уставился на костер, не решаясь больше смотреть на Дертосу.
Девушке вдруг стало жаль его. Этот сильный, крупный человек выглядел таким печальным, как будто никогда ему не доводилось убивать людей и быть источником бед и несчастий. Странно. Дертосе всегда представлялось, что убийцы не могут грустить по-настоящему. Она негромко спросила:
– За что ты убил того человека?
– Какого? – Туризинд поднял на нее задумчивый взгляд. – Я не помню…
– Того, за которого тебя арестовали. Твое последнее убийство.
– Легера? – Туризинд криво пожал плечами. – Ну, он был подонком…
– Это не ответ, – настаивала она. – Туризинд, ты знаешь обо мне почти все, а сам остаешься для меня загадкой. Как я могу доверять тебе, если ты ничего мне не рассказываешь?
– Ты сейчас спрашивала не обо мне. Ты интересовалась именем моего заказчика, а эту информацию я не выдал даже под пытками – по-твоему, я разболтаю все просто так, в интимном разговоре с женщиной? – Он приподнялся и уставился на нее гневно. – За кого ты меня принимаешь?
Ее глаза сверкнули в ответ.
– За человека, который хотел использовать мое тело, чтобы ему не было «одиноко» и «печально»! Как будто мое тело – это закуска после трапезы! Что-то вроде стаканчика вина перед сном… Вот за какого человека я тебя принимаю!
– В чем дело, Дертоса? – Туризинд криво улыбнулся. – Теперь ты меня обвиняешь, вот как?
– Нет, – ответила она, отвернувшись. – Просто оставь меня в покое.
Туризинд встал, постоял немного, а затем наклонился над нею и произнес:
– Ладно, я тебе расскажу. Легер, богатый и почтенный горожанин, нуждаясь в «закуске» и «стакане вина перед сном», как ты выражаешься, отправлял своих лакеев на улицу – вылавливать для него подходящих девиц. Чаще всего это были проститутки, очень довольные подвернувшейся им хорошей работой. Но как-то раз ни одной шлюхи им не попалось, и они схватили девочку, служанку, работавшую в трактире. Она возвращалась домой поздним вечером. Они набросили ей на голову мешок и притащили к Легеру. Она даже не отбивалась, сразу потеряла сознание от нехватки воздуха. Легер, конечно, видел, что нынешний «улов» – вовсе не шлюха. Та девочка была почти дитя! Но это еще больше раззадорило его. И этот мерзавец ее изнасиловал. Ничего особенного, правда? Ведь девчонка – обычная простолюдинка, дочка какой-то глупой прачки. Простая служанка. Неважно, что она была юной. Неважно, что еще ни один мужчина к ней не прикасался. Все это не имело никакого значения. Прачка даже не стала жаловаться властям. К чему? Ее никто не стал бы слушать.
Туризинд сел. Дертоса молча смотрела в одну точку, но он знал, что она запоминает каждое слово его рассказа. И в это самое мгновение Туризинд понял: Дертоса расспрашивала его вовсе не потому, что ей поручил это Конан от лица тайной стражи. Девушку беспокоило то обстоятельство, что человек, к которому она испытывала влечение, – наемный убийца, способный лишить другого жизни просто ради платы. Она была почти счастлива узнать, что ошибалась на его счет.
Туризинд быстро продолжал:
– Я знал мать девочки, потому что время от времени отдавал ей в стирку свою одежду. Она брала совсем мало, а работала хорошо. Могла отстирать даже пятна крови. И не болтала. Спасла мне один колет – я уж совсем хотел его выбросить… В общем, она помогала мне и не задавала вопросов, а в моем ремесле это очень важно. И вот однажды я понял, что у нее случилась беда. Я увидел, что она сама не своя: лицо заплаканное, распухшее, глаза ввалились. Мне долго пришлось вытряхивать из нее правду, но, в конце концов, она рассказала мне все. Говорят, простолюдины не имеют чести. А эта обычная женщина отказывалась от моей помощи не потому, что я мог бы взять с нее деньги, которых у нее не было, – нет, она не хотела пятнать честь своей дочери…
– И тогда… – медленно проговорила Дертоса, но фразу не закончила.
Туризинд кивнул.
– Я начал выслеживать Легера. Он везде ходил с телохранителем, так что мне пришлось долго выжидать, пока этот негодяй появится на улице один. И, в конце концов, он совершил эту ошибку. Я убил его ударом в спину. Потом сходил за девочкой и ее матерью, привел их на место моего преступления и показал им труп насильника. Девочка плюнула ему в лицо и убежала, а мать долго смотрела на убитого. Потом она перевела взгляд на меня и удивленно сказала:
«Как странно. Мне он представлялся чудовищем, жутким типом, отвратительным, гнусным… А он – самый обычный человек. Лицо приятное. Толстенький. Наверное, обходительный был. Я встречала похожих на него. Очень хорошие клиенты… Никогда бы не подумала, что он способен на подобное!»
Я был поражен ее словами. Она не злорадствовала, не торжествовала, просто удивлялась тому, что человеческая подлость может иметь такую безобидную внешность…
– Да, – шепотом выговорила Дертоса.
– Теперь подумай сама: мог ли я назвать имя заказчика тайной страже герцога? – Туризинд чуть улыбнулся. – Во-первых, они бы мне не поверили. Я ведь наемник, у меня не может быть «благородных порывов», не так ли? Да ты и сама не поверила бы, если бы я рассказал тебе обо всем раньше. А если бы тайная стража решила, что я над ней издеваюсь, то несладко бы мне пришлось! Ну и во-вторых, если бы мне все-таки поверили… у прачки и ее дочери были бы неприятности, а им и без того досталось.
– Да, – сказала Дертоса. – Я поняла.
Туризинд поднялся и, ни слова не прибавив, ушел в темноту. Дертоса долго сидела в неподвижности, пока сон не сморил ее.
Нападение произошло на рассвете, в странный, серый, как будто несуществующий час между сном и пробуждением, когда сновидения становятся хрупкими и легко рвутся, превращаясь в кошмары наяву.
Кусты, окружающие небольшую поляну, где горел костер, вдруг буквально вскипели: отовсюду полезли бесшумные твари. Они действовали слаженно, как будто ими руководил единый, разум. Одновременно выскочили на поляну, одновременно набросились на сгрудившихся вокруг костра людей.
Туризинд проснулся от громкого выкрика:
– Гоблины!
Он схватился за меч и вскочил на ноги. Сна как не бывало. Прямо на него напирало гигантское существо, заросшее густым темно-бурым волосом. Ручищи монстра сжимали кривые мечи. Крохотные глазки яростно горели багровым пламенем. Гротескный облик чудовища устрашал именно сходством с человеческим; однако все в гоблине было преувеличением или искажением оригинала; он казался отражением человека в кривом зеркале. Рост его превышал рост Туризинда в полтора раза; черты лица представляли собой расплывшееся и смазанное подобие обычного мужского лица. Мощная мускулатура пугала не столько таившейся в ней силой, сколько чрезмерностью, невозможностью.
Тихо рыча сквозь оскаленные зубы, монстр надвигался на Туризинда. Наемник быстро наклонился, уходя от удара, и выпрямляясь, увидел, что еще одно чудовище атакует Конана.
Тот отбивался уверенно; и то, как он орудовал мечом, свидетельствовало о давней привычке. Жуткий вид гоблина не устрашал Конана ни в малейшей степени. То ли у человека, причастного к тайной страже герцога, не было воображения, то ли он попросту привык иметь дело с нелюдями.
Тем не менее, Конану приходилось туго: монстр превосходил его ростом более чем на две головы. Даже высокому, широкоплечему киммерийцу непросто было отбиваться от нависающей над ним громадины.
Куда ни бросишь взгляд, повсюду кишели гоблины. Их, как казалось в первое мгновение, было невероятно много: их бугрящиеся мышцами косматые тела заполонили всю поляну.
Туризинд поймал себя на том, что оценивает ситуацию взглядом командира, имеющего под началом целый отряд: так, бывало, он осматривался по сторонам, когда его наемники сталкивались с неприятелем неожиданно, в неудобном для сражении месте.
«У них есть свой командир, Гайон, – одернул себя Туризинд. – Твоя задача – заботиться о себе, Конане и особенно о Дертосе».
На мгновение он представил себе Дертосу в лапах у гоблинов, и ужас захлестнул его. Туризинд усилием воли подавил видение. Только этого еще не хватало – распереживаться во время боя! Такого не должен позволять себе ни один новичок.
Туризинд не стал отбивать новый удар своего противника. Он опять нырнул под кривой зазубренный клинок, мелькнувший в руках у гоблина. Чудовище, следует отдать ему должное, орудовал своими мечами исключительно ловко. Это производило основательное впечатление – особенно если учесть огромные размеры и неуклюжее телосложение гоблина.
Краем глаза Туризинд все время следил за Дертосой, но девушка пока что оставалась незамеченной. Она пряталась в кустах, среди колючих веток, покрытых огромными пышными цветами. Это растение цвело почти все лето. Туризинд не знал его названия. Он вообще мало интересовался растительным и природным миром – разве что с точки зрения гастрономической: как всякий бывалый наемник Туризинд превосходно разбирался, что съедобно, а что – нет, и особенное значение он придавал ядовитым растениям.
Цветы, среди которых пряталась Дертоса, были как раз из числа ядовитых, и при том – исключительно красивые. Если их собрать в букет и преподнести какой-нибудь дерзкой красавице, то одной ночи, проведенной в одной спальне с роскошным букетом, будет довольно для того, чтобы розы навек увяли на щеках красотки.
Туризинд, впрочем, надеялся на то, что Дертосе недолго сидеть в этих кустах. Сражения, подобные этому, не длятся долго. Кроме того, Дертоса – не вполне человек. Кто знает, какое влияние оказывает аромат этих цветов на болотное племя! Может быть, для болотницы он будет бодрящим, а не убийственным.
Странно, но гоблины действительно не замечали девушку. Да и сам Туризинд, хоть и знал, где она прячется, скоро перестал ее видеть. Похоже, Дертоса в совершенстве овладела искусством становиться невидимой и сливаться с окружающей природой, как это делают друиды. Что ж, тем лучше. Одной заботой меньше. Туризинд с удвоенной яростью набросился на своего противника. Он пырнул того мечом в бок.
Клинок заскрежетал, как будто Туризинд ударил по камню. Тело гоблина оказалось исключительно твердым.
Туризинд отскочил. Гоблин громко расхохотался. Что ж, у него были все основания для веселья.
Туризинд бросился бежать. Он домчался до Конана. Тот сосредоточенно уходил от ударов и, казалось, не обращал внимания ни на что иное. Однако Туризинда он приметил сразу.
– Становимся спина к спине, – пропыхтел Конан. – Не давай им добраться до тебя. У них клинки отравлены.
Туризинд содрогнулся. Об этой возможности он даже не подумал. Но теперь, после того, как Конан обратил его внимание на это обстоятельство, Туризинд заметил: действительно, изогнутые лезвия мечей у гоблинов слегка светились темно-красным.
– Магия! – прошептал Туризинд.
– Просто яд! – рявкнул Конан, уклоняясь от очередного удара.
Кругом кипели десятки маленьких схваток. Один из людей Гайона уже корчился на земле. Лицо несчастного почернело, глаза вылезали из орбит. Гоблин, сумевший нанести ему удар, с торжеством наблюдал за агонией жертвы. Затем чудище наклонилось над умирающим человеком и, не дождавшись, пока жизнь окончательно покинет его, схватил еще трепещущее тело.
Монстр разинул клыкастую пасть и откусил большой кусок от бока умирающего. Тело содрогнулось в последний раз и затихло. Захлебываясь кровью, путаясь пальцами в сизых кишках, монстр поглощал труп убитого врага и рычал, отгоняя остальных, привлеченных запахом свежей крови.
Туризинд не в силах был смотреть на это.
«Они как звери, – думал он, – свирепы и кровожадны. Но при том не теряют рассудка. Они очень опасны».
Гайон, судя по всему, уже не раз имел дело с этим племенем. Граф и большинство его воинов держались той же тактики, что и Туризинд: всеми силами уходили от мечей, бегали по поляне, уклонялись, ныряли, перекатывались по земле – словом, избегали любого соприкосновения с опасным противником. И выжидали. Последнее было для Туризинда совершенно очевидно.
Два гоблина наседали на двоих товарищей Гайона. Поначалу Туризинд думал, что у монстров существует особого рода кодекс чести: не больше одного противника на каждого. Но затем, когда один из гоблинов пожрал убитого, до Туризинда дошла страшная истина: люди представлялись монстрами попросту пищей. Чтобы в племени гоблинов не возникало ссор, у них был принят закон: одна порция на каждого.
«Порция»!
Вот как они воспринимали думающее и чувствующее существо! Зарычав от ярости, Туризинд бросился в атаку. Конан не успел остановить его, и Туризинд резко выбросил вперед руку с мечом.
Удар был бесполезным, и Туризинд заранее знал это. Просто гнев переполнял наемника и требовал выхода, пусть даже и столь безрассудного. Но случилось так, что как раз в этот самый миг гоблин наклонился и разинул пасть, демонстрируя людям желтые, покрытые розоватой слюной клыки. И меч Туризинда вонзился прямо в сизое нёбо чудища.
На сей раз не было скрежета, не было ощущения, будто клинок втыкается в твердую скалу. Меч легко вошел в плоть и рассек ее. Хлынула темная, синеватая кровь, и гоблин захлебнулся ею. Громадная волосатая туша повалилась набок, багровые глазки еще некоторое время сверкали, а затем подернулись пленкой и погасли.
Туризинд, ликуя, выдернул клинок из трупа, пока мощные челюсти не сомкнулись над ним в последнем зевке агонии, и огляделся по сторонам. Битвы, как таковой, не было: чудовища гонялись за верткой добычей, а Гайон и другие попросту уносили ноги.
И тут случилась еще одна странная вещь. Над поляной раздалось пение. Сперва тихое, постепенно оно набирало силу, делалось все более уверенным и громким. Поднявшись во весь рост над цветущим кустом, Дертоса стояла у всех на виду и пела. Ее голос звучал сладко и причинял страдание. Казалось, в бесконечной песне без слов, которую она выводила, повторяя одни и те же вариации, сосредоточились вся боль и все торжество мира.
«Магия! – подумал Туризинд. – Магия музыки друидов! Или… или это та магия, которой обучили душу Дертосы черные зеркала Дарантазия? Как нам это понять? И… стоит ли пресечь ее песнь? Быть может, она опасна и пагубна для нас!»
Дертоса поняла, что не может больше отсиживаться в укрытии, пока остальные подвергаются смертельному риску. Слишком хорошо она видела преимущество гоблинов перед людьми. Рослые, могучие монстры были почти неуязвимы. Людей Гайона спасала только привычка к такого рода испытаниям: они были готовы заранее почти ко всему, что только могло встретиться на их пути. Расправа над раненым человеком вызвала Дертосы приступ ужаса. Несколько минут она не могла пошевелиться, так она была напугана. Она не могла понять, почему. Ей доводилось видеть, как убивают людей. Смерть иных была страшной. Ее саму едва не повесили – более того, она была убеждена в том, что ее спасение было дело случайности; она действительно находилась на волосок от гибели.
И все-таки видеть, как жуткое чудовище пожирает человека, оказалось для Дертосы слишком большим потрясением. Что-то невероятно унизительное для человеческого естества заключалось в этом акте. И Дертоса не выдержала.
Пренебрегая собственной безопасностью, она выпрямилась во весь рост.
В первое мгновение она ощущала, как в ней борются две противоположные силы. Одна из них, более могущественная и куда более смертоносная, была приобретена ею в Дарантазии. Несомненно, то была магия черных зеркал. Дертоса знала; что в ее силах заворожить всех сражающихся. Ей даже не нужно было прилагать больших усилий. Довольно было только вспомнить черные зеркала и таящуюся в их глубине нечеловеческую мощь. Да и этого можно было не делать – только отдаться во власть магический силы, что готова была переполнить душу Дертосы.
Ей пришлось призвать на помощь всю свою человеческую волю, чтобы отвергнуть соблазн. Искушение было слишком велико… и все же Дертоса сумела сказать ему «нет». Довольно! Она дурачила таким образом глупых горожан, она измывалась над похотью, снедавшей мужчин, она забирала у людей их достоинство вместе с их одеждой и деньгами… Но теперь с этим покончено. Туризинд не должен видеть ее такой. Он и без того презирает в ней болотницу и ведьму. И до сих пор, кажется, не вполне верит в то, что она сумела, будучи шлюхой, сохранить свою девственность в неприкосновенности.
Да, именно мысль о Туризинде, а вовсе не соображения безопасности удержали Дертосу от того, чтобы воззвать к магии черного зеркала.
Вместо этого она вспомнила, как пели друиды. Их музыка устремлялась к звездам и наполняла красотой весь окружающий их мир. Их музыка была исполнена тоски по прекрасному, по недостижимому, она звала к лучшей жизни… И одновременно с тем друиды никогда не рвались к другой жизни, отличной от той, что они вели в здешних глухих лесах. Стремление ввысь, вдаль, к иному, к переменам – существовало только в их музыке.
Сочетание неподвижности, неизменности с порывами души в неизвестность рождало странную, волнующую музыку. Она была способна тронуть самые глубины человеческой натуры, придать ей силы, о существовании которых сам человек никогда даже не подозревал. Песнь Дертосы как будто разрывала душу человека на две половины: одна жаждала совершать неслыханные подвиги, другая – пребывать в вечном покое и созерцании неизменной красоты.
Сладкая боль, причиняемая этим противоречием, вскипала в воине и бросала его в яростную битву. Дертоса знала об этом воздействии лигурейского пения на людей с оружием в руках еще и потому, что первыми на музыку друидов отзывались даже не сами воины, а их клинки. Дертосе доводилось видеть, как неуловимо и вместе с тем вполне ощутимо менялось оружие, как начинало оно подрагивать в руке владельца, устремляясь в бой.
И сейчас, усилием воли отвергнув магию зеркал Дарантазия, Дертоса вернулась к тому, чему научилась в детстве у своих воспитателей. И, как и встарь, мечи в руках опального графа и его товарищей по изгнанию запылали незримым, но вполне ощутимым огнем. Сталь сделалась темно-голубой, по ней пробежали радужные разводы. Люди ничего не видели – чудесное преображение и одушевление оружия происходило на более тонких планах, недоступных человеческому восприятию. Но близость благосклонной магии они, несомненно, ощутили.
До Дертосы доносились ликующие крики сражающихся: впервые с начала схватки с гоблинами воины Гайона почувствовали свою силу. Их сердца наполнились уверенностью.
Дертоса воспринимала звуки приглушенно: они доносились до нее как будто из отдаления. Сама она находилась словно бы в двух мирах одновременно: на краю поляны, где кипела битва между людьми и гоблинами, и в то же время в надзвездном пространстве.
Туризинд видел, что происходит, и отчасти догадывался о причинах чуда. Большинство воинов даже не слышали пения Дертосы. Они просто обрели силу разить и отражать удары, а их клинки без труда рассекали могучие тела нападающих гоблинов.
Гоблины тоже не слишком понимали суть происходящего. В первые несколько минут они потеряли сразу пятерых. Гоблины чересчур привыкли полагаться на собственную неуязвимость для обычного оружия. Они почти не трудились защищаться. Вместо этого они наваливались на свою потенциальную жертву, запугивали ее рыком и сверканием клыков, а после обрушивали на ее голову сокрушительный удар – порой меча, а подчас и просто кулака. Пожрать еще живую добычу было для гоблина наслаждением.
Гайон сделал быстрый выпад. Его клинок, как атакующая змея, стремительно впился в живот гиганта. Граф-изгнанник едва успел выдернуть меч и отскочить в сторону. Туша повалилась вперед, рыча и загребая по земле когтями.
Туризинд поймал ликующий взгляд графа. Легко, точно юноша, Гайон перепрыгнул через поверженного гоблина и кинулся на следующего. Этот, однако, оказался более осмотрительным. Зарычав, монстр выставил перед собой скрещенные мечи. Клинок графа, зазвенев пронзительно и тонко, встретился с этой защитой. До чуткого слуха Туризинда донесся характерный звук ломающейся стали: наемник угадал гибель меча прежде, чем это произошло.
Гайон отбросил бесполезный клинок и увернулся от нападающего. Туризинд не без удивления понял, что граф ничуть не обескуражен даже не испуган случившимся. За годы, проведенные в изгнании, Гайон успел повидать и пережить слишком многое, чтобы теперь растеряны перед лицом очередной опасности: пусть и смертельно опасной, но все же одной из многих пережитых им.
Конан подоспел на помощь Гайону одновременно с. Туризиндом. Оба товарища вонзили клинки в мохнатое тело гоблина. Ощутив ледяное прикосновение смертоносной стали, гоблин зарычал и вскинул вверх косматые руки. Его мечи сверкнули ослепительной вспышкой и обрушились на головы врагов: даже умирая, гоблин оставался убийцей.
– Нужно захватить в плен хотя бы одного! – крикнул граф.
Конан, зарычав не хуже гоблина, кинулся в атаку на очередного противника. Он видел, как меч сияет почти нестерпимым светом, и догадывался о причине этого сияния: песнь Дертосы. Но против такой магии киммериец ничего не имел. Не сейчас. Позднее он допросит девицу и выяснит, чем она сейчас занимается. Не от черных ли зеркал у нее это волшебство? Для блага самой Дертосы было бы лучше, если бы зеркала не имели к ее песне никакого отношения.
Один из гоблинов, похоже, сохранил способность рассуждать здраво. Пока его товарищи погибали один за другим, не в силах покинуть место, где имелась еда, этот гоблин устремился в лес. Против магической песни нечистая мощь гоблинов была бессильна. И чудище остатками разума поняло это.
Конан погнался за ним, подняв меч. По дороге он уложил одного или двоих, пытавшихся напасть на бегущего человека: эти ополоумевшие от голода существа вообразили, что бегущий воин попросту струсил и теперь станет для них легкой добычей. Что ж, они жестоко поплатились за свое заблуждение.
Конан настиг гоблина на краю поляны. Одним гигантским прыжком киммериец метнулся к нему и вонзил меч ему в плечо, пригвоздив к широкому стволу дерева. Гоблин яростно закричал, широко разевая пасть. С его огромных желтых клыков капали слюна и кровь.
Конан холодно сказал:
– Закрой пасть, урод, иначе я воткну кинжал тебе прямо в нёбо! Я видел, как твои собратья от такого подыхают…
Неожиданно гоблин заговорил. Было очевидно, что человеческая речь дается ему не без труда. И все же это была именно человеческая речь, невнятная, сбивчивая. Неповоротливый язык гоблина тяжело ворочался в пасти.
Монстр пробормотал:
– Убей меня…
– А, так ты умеешь говорить! – обрадовался Конан.
Ни то обстоятельство, что монстр оказался способен на членораздельный разговор, ни победа над чудищами, ни даже волшебное пение Дертосы, казалось, не могли смутить варвара. Он выглядел человеком, готовым принять все, что ни приготовит судьба, добрая или злая.
– Убей…
– Ответь сперва на кое-какие вопросы, – велел Конан. – А потом уж я решу, что с тобой делать.
Монстр взревел и попытался высвободиться, но кинжал, брошенный варваром точно и безжалостно, пронзил ему бедро. Гоблин испустил громкий рев, в котором, однако, звучала жалоба.
– Кто ты такой? – властно спросил киммериец.
– Человек… – сказал гоблин, обмякая.
– Ты? Человек? – Конан громко расхохотался. – Впервые слышу столь странное признание!
– Я человек, я жил как человек, – упрямо повторил гоблин.
Конан насторожился. Ему вдруг почудилось, что в голосе гоблина он слышит правдивые нотки. Нет, существо не лгало. Оно было попросту слишком примитивно для того, чтобы лгать подобным образом.
– Где ты жил?
– Мессантия… В Зингаре…
– Интересно, интересно… Как же вышло, что ты превратился в столь привлекательного жениха?
– Я ездил в Аргос. Был в Эброндуме. Там и услышал…
– О магах Дарантазия? – подсказал Конан.
– Да, – тяжко выдохнул гоблин. – Я пошел к ним.
– Рассказывай! – взмолился Конан. – Заклинаю тебя всем, что было в твоей жизни хорошего, рассказывай! Если я не сумею тебя спасти, то, по крайней мере, отомщу тем, кто сделал тебя таким…
– Два мага. Фульгенций – верховный. Пишет, читает. Аккуратный. Младший – Тургонес. Альбинос. Грязный. Любит боль. Покупает людей. Опыты, опыты…
Конан покачал головой.
– Твои сообщения бесценны, мой дорогой. Просто бесценны.
Маленькие глаза гоблина блеснули:
– Ты убьешь меня?
– Несомненно, – заверил его Конан. – Но в свой черед. Рассказывай еще.
– Тургонес. Он…
– Между магами существует соперничество, не так ли? – подсказал Конан. – Младший хочет занять место старшего?
Гоблин закрыл глаза. Конан расценил эту гримасу, как подтверждение и криво усмехнулся. Ну, разумеется! У магов всегда так. Стоит только вырастить ученика, и вот, глядишь, этот ученик уже свергает своего учителя. Подсыпает ему яд, подсовывает ему коварную любовницу. Словом, вовсю пользуется полученными в процессе обучения знаниями.
Конан торжественно произнес:
– Когда-то ты был неразумным человеком, но сохранил честное сердце. Уходи на Серые Равнины с миром, неведомый человек из Мессантии. Ты помог нам, и я отомщу за тебя.
С этим он выдернул меч из раны гоблина и быстрым движением перерубил ему горло. Захлебываясь кровью, гоблин упал. Глаза его широко раскрылись, Конан увидел в них удивление и – странное дело! – радость. Затем свет в этих глазах померк, они подернулись пленкой и закрылись. Конан отступил на шаг. В агонии руки и ноги гоблина судорожно дергались, хватали траву, сжимали и разжимали пальцы. Потом все стихло.
В этой тишине Конан опять услышал отдаленное пение. Голос Дертосы звучал невыразимо печально, он доносился как будто из другого мира, мира, где не ведают бед и лишь скорбят о тех, кто влачит свою жизнь в земной юдоли.
Этот голос струился в воздухе и как будто омывал тело убитого. Внезапно Конан понял, что так оно и есть. С трупа начала слезать чешуя, кожа делалась все более светлой и гладкой. Волосы перестали быть черными, колючими, а безобразное лицо смягчилось. Конан вздохнул и на время отвлекся, обтирая клинок об одежду, а когда он вновь посмотрел на труп, то увидел, что гоблин исчез. Перед киммерийцем лежал мертвый человек лет тридцати, с длинными светлыми волосами и светлой, совершенно не тронутой загаром кожей.
– Ты не лгал, – пробормотал Конан. – Достойная смерть. Клянусь, я отомщу за тебя.
Ему показалось, что на лицо убитого снизошло выражение покоя. Впрочем, киммериец никогда не отличался большой чувствительностью. Он просто кивнул мертвецу так, словно они были друзьями и расстаются на время, и побежал туда, где, как он слышал, люди Гайона продолжали сражаться с гоблинами. Нужно было скорей заканчивать эту схватку.