Догоняйте, догоняйте!..

Глава двенадцатая ДВЕ ФОТОГРАФИИ ОДНОГО ЛИЦА, ИЛИ МЕМОРАНДУМ КОПЫТИНА

— Читай, — хмурый Терентьев протянул Жоре письмо, отпечатанное на машинке. — Допрыгался. Добегался. Дофутболился. Как еще там… Связался я с тобой. Но выкручивайся сам. Черт меня попутал с этим спортом. При Пал Палыче небось таких неприятностей не было. Шлепал потихоньку карточки — и все. Никаких скандалов… Читай, читай. Садись, читай и думай и говори о плане действия, а я пока сметы просмотрю. Носят тут всякие бумажки…

Терентьев уставился в какую-то квитанцию, битком набитую цифрами. «Слава богу, у меня хоть таких бумажек нет», — подумал Жора и начал читать письмо, так взволновавшее Терентьева:

В верхней половине письма наискосок легла размашистая резолюция директора: «Разобраться и доложить».

«Дела…» — подумал Жора.

Он давно ожидал какой-нибудь напасти от сторонников спокойного «метода» Пал Палыча, и все же это заявление, этот поклеп был для него ударом. Хорошим ударом под дых.

И ведь почти все было правдой, а когда «почти правда», — очень трудно опровергать. Жоре стало душно и муторно, хотя окно было распахнуто настежь.

— Да, еще вот что, — сказал Терентьев, — вынимая из конверта две фотокарточки. — Полюбуйся.

Жора взял карточки. И на той и на другой был Костя Булочкин. Только на одной лицо у него было расплывшееся, щекастое, а на другой щеки подобрались, но само лицо от этого стало строже, с какой-то решимостью. Жора вспомнил, что такое выражение было у Булочкина, когда тот отрабатывал удары по мячу с ходу. Вспомнил и улыбнулся.

— Между прочим, зря улыбаешься, — оторвался от бумаг Терентьев. — Прочти там, на обороте.

— «Фото номер один. Дорогому папе от любящего…» — начал читать Жора.

— Не то. Смотри ниже.

— «Таким наш сын был в первую смену. Теперь см. фото номер два»… Что за бред… — Жора перевернул вторую карточку. — «Фото номер два. До такого состояния доведен наш сын в настоящее время. Снимок сделан сразу же по возвращении из лагеря». Иван Дмитриевич, да ведь это же бред сивой…

— Не спорю. Но сивая крепко нас лягнула.

— Ерунда все это. Мальчишка окреп, поздоровел, а как он пенальти бьет!.. Да ему спорт только на пользу, сами знаете.

— Гм, знать-то знаю, а ты попробуй возрази. Для родителей главное — килограммы. А пенальти на весы не положишь. Вот тебе и «догоняйте, догоняйте»…

Жора еще раз перечитал письмо.

Да, действительно, как все это опровергнуть? Во-первых, спокойствие, прежде всего — спокойствие, как говаривал Карлсон, который живет на крыше. А он был не дурак. Во-вторых, нужно в обвинениях сориентироваться и по порядку изложить все на бумаге.

Терентьев, как завзятый телепат, выдвинул ящик стола, достал несколько листов, протянул Жоре:

— Садись, рисуй свои соображения, потом вместе разберем.

Жора пристроился у окошка и, еще не совсем пришедший в себя, возмущенный, начал писать сочинение, которое вошло в историю механического завода под именем меморандума Копытина. Кто придумал это мудреное слово — неизвестно, почему — тоже ясно никто себе не представлял, и тем не менее оно прочно прилипло к объяснительной записке Жоры. Были, правда, у Жоры подозрения, что все это дело рук, а вернее, языка Васьки Спиридонова, но прямых доказательств он не имел.

Пока Жора с вдохновением катал шарик по бумаге, к Терентьеву пришел старший пионервожатый. Видимо, он уже знал содержание письма, потому что, ни слова не говоря, уселся по жесту Терентьева и зашуршал газетой. Жора лишь кивнул головой, а рука его двигалась без остановки, да и сам он чувствовал, что только сейчас, когда его охватила злость, он может высказать все соображения о своей работе, которые давно зрели в глубине сознания.

Начал он с того, что аргументировано доказал: ребята думают не только о спорте, но и о многих иных вещах — ни один кружок не обезлюдел с появлением его, Г. Н. Копытина, в лагере.

Бесконечные тренировки и соревнования… Да откуда они взялись? За все время, что он здесь, у ребят были лишь одни межлагерные соревнования ну и… и не более пяти-шести отрядных соревнований — по волейболу, футболу, гребле и легкой атлетике. Здоровье подорвано… У кого? До Булочкиных лишь одного мальчика взяли родители раньше срока — он покрылся какой-то сыпью, врач подозревал неправильный обмен веществ. Но дома затем выяснилось, что сыпь была аллергического происхождения. Мальчик объелся шоколадом. При чем же здесь спорт?

Правда, некоторые дети похудели. А что тут плохого? Откормленные за зиму любящими родителями, они сбросили (для своей же пользы) лишние килограммы, только и всего.

А потом Жора написал о значении спорта вообще и о том, как полезна физкультура в лагере. Многие ребята весьма инертны, и судьбу их часто решают дворовые заводилы. Кинет кто-нибудь клич: «Айда в футбольную секцию!» И все потянулись за ним, захотели стать футболистами, а всех не берут, потому что этот медленно бегает, у другого нет реакции, третий боится мяча… Глядишь, через неделю в секцию ходит лишь один, а остальные, разочаровавшись в своих талантах, в лучшем случае гоняют мяч во дворе, а зимой носятся в валенках без коньков за шайбой и забивают ее в ящик из-под болгарских помидоров.

«В лагере дети могут за короткий срок найти себя в спорте, — вдохновенно писал Жора. — Почувствовав интерес и свою способность к чему-то, они не бросят тренировок и во время учебы. А это поможет им и учиться и быть здоровыми, крепкими. Потому что спорт существует не для спорта, а для человека, не для рекордов, а для того, чтобы люди просто могли раскрыть свои физические возможности».

Жора был в ударе. Слова так и рвались на бумагу.

«Ну, ты даешь дрозда, — сказал он себе удовлетворенно. — Кто бы мог подумать».

Он перечитал последний абзац. Неплохо, но нужны примеры. Для убедительности… «Примеры? — на секунду задумался Жора. — Пожалуйста! Штангист Юрий Власов — инженер и писатель, футболист и хоккеист Владимир Савдунин — дипломатический курьер, гребец Юрий Тюкалов — художник, прыгун Виктор Санеев — агроном…»

Жора исписал пять страниц. Пять страниц! За всю свою жизнь он не написал еще столь огромного труда. В десятом классе, с усилием разгоняя строки, он дотянул выпускное сочинение до четырех страниц и считал это пределом человеческих возможностей. А тут выдал «одной левой».

— Вот, даже рука затекла с непривычки, — Жора вручил бумаги Терентьеву. — Читайте, обсуждайте, решайте, а я послушаю.

Он уселся на подоконник.

— Санька, — отчаянно закричал кто-то за окном, — слышь, Санька… На обед клубнику привезли.

— Не врешь? — отозвался недоверчивый Санька.

— Сам видел. В ящиках… Айда помогать. Может, обломится…

— По шее, — флегматично заметил Санька.

— Как хочешь. Я пойду, пока другие не набежали.

— Стой, — не выдержал соблазна Санька, — погоди…

Мягким гулом отозвалась земля под упругими босыми ногами.

«Все будет хорошо, — подумал Жора, — и неприятности уйдут, как дым».

А в комнату вдруг пахнуло клубникой. Да так, что все, словно по команде, повернули головы к окну.

— Скорей бы обед, — проговорил Вадим. — Какие запахи из столовой! Не усидишь.

— …Ну и что же клыки? — опять послышалось со двора. — А я говорю, носорог сильнее. Да он захочет, из твоего тигра знаешь, что сделает?

— Ну?

— Решето в мелкую дырочку.

— В голове у тебя решето. В дырочку.

— Не веришь? Иди к вожатому — спросишь.

— Что мне вожатый!

— Иди к старшему. К Вадиму иди.

— Что мне старший! У меня своя голова есть.

Иван Дмитриевич и Жора рассмеялись.

— Мыслитель, — качнув головой, проговорил Вадим.

Ребячьи голоса удалились. В комнате начальника вновь стало тихо.

— Георгий Николаевич, да тебе поэтом надобно быть, а не мячиком баловаться! Как твое мнение, Вадим?

Старший вожатый не ожидал вопроса, однако тут же сориентировался и даже продолжил шутку:

— Поэма в прозе. Гоголь. Тургенев. — И прохохотал, почти не показывая зубов: — Хо-хо.

«Стоматит у него, что ли?» — подумал Терентьев.

Вадим был очень исполнительный сотрудник, хороший организатор, и опыта у него хватало. Выглядел тоже ничего — высокий, подтянутый, голос отлично поставлен, дикция, как у актера. Хоть в дипломатическую школу представляй (Терентьеву казалось, что главные качества дипломата — высокий рост, подтянутость, тонкие манеры и четкая речь). И все-таки Жора вызывал у него больше симпатий. Наколбасил, правда, перестарался. Но есть в нем страсть, хватка. И детей любит.

— Да, написал ты хорошо, — проговорил Терентьев. — Для меня убедительно. Но для директора или для Булочкина едва ли. Мальчишка-то действительно здорово похудел.

— Зато как теперь бьет, а раньше мяча боялся, его даже играть не принимали. За три недели так натренировался, что его команда все соседние лагеря громит.

— Он же не один в ней был, — вставил Вадим.

— Послушай, — загорячился Копытин, — а ты видел хоть одну спортивную команду, которая выиграла первенство, когда в ней кто-нибудь филонил? Да в команде же в сто раз трудней. Тут и слаженность нужна, и ответственность возрастает в несколько раз. Одно дело, когда за себя одного отвечаешь, другое — когда за коллектив, когда из-за тебя к чертям могут полететь усилия остальных. Да что там, — Жора махнул рукой.

Начальник с интересом смотрел на Жору, затем перевел взгляд на старшего вожатого:

— Ну что, Вадим, какие будут возражения?

— Иван Дмитриевич, я же ничего против спорта не имею. Всей душой — за. Во всех пионерских играх мы не обходимся без элементов того или иного вида спорта. Против Георгия Николаевича я тоже не имею никаких возражений, — Вадим выступал как на собрании. Говорил четко, аргументировано — Единственное, что вызывает удивление, так методы Георгия Николаевича. Вот они глаза, видимо, кому-то колют. К Пал Палычу все привыкли, вернее не замечали его. Сомнений нет, что Георгий Николаевич внес свежую струю в наше дело, и надо его всячески защищать. Если вы, Иван Дмитриевич, напишете ответ директору, мы всем будем рады. А если нужно, подпишемся и мы. Общие интересы-то. Кстати, бухгалтер Булочкин не совсем, очевидно, знаком с политикой в области спорта. Не знает даже, наверное, что уже давно организован специальный комитет по физкультуре и спорту. При Совете Министров. Спорт — дело государственное.

— Ну что ж, я вижу, у всех единое мнение по поводу ответа, — Терентьев встал, давая понять, что разговор окончен. — Напишу все, о чем мы здесь говорили. И поэму твою учту тоже. Может, даже в газету пошлю.

— В газету? — поднял брови Вадим.

— В нашу, многотиражную. У нас ведь на весь завод — один мастер спорта, да и тот по шашкам.

— Правильно, — сказал Вадим. — Ну мы пойдем, Иван Дмитриевич, — покровительственно похлопывая Жору по руке, он слегка подталкивал его к двери.

А за дверью опять обволокло их клубничным запахом. И звонко, как на пластинке «Голоса леса», пели птицы, и откуда-то из деревни доносился приветливый крик петуха, и доверительно стрекотали о чем-то под ногами кузнечики.

Жора чувствовал себя расчудесно.