Доктор Есениус

КРЕСТЬЯНСКАЯ БАШНЯ

Король Фердинанд сразу же после коронации вернулся в Вену. Когда несколько стихла суета, Есениус собрался к палатину, в прешпоркский дворец. Студенты сопровождали его.

Во дворце к ним присоединился и Даниель Есенский, который оставался в Прешпорке, желая быть поблизости от брата на случай несчастья.

Ждать им пришлось недолго. Есениуса пригласили войти, сопровождающие остались за дверью.

Палатин сидел за столом, покрытым искусной резьбой, и делал вид. что кончает какое-то письмо, так что Есениус должен был ждать, пока палатин отложил перо, встал и любезно приветствовал его.

Прежде чем пригласить Есениуса к столу, палатин осведомился, как понравилась ему коронация, как чувствует он себя в Прешпорке, который, конечно, не может сравниться с прекрасной и величественной Прагой. Наместник заключил разговор такой фразой:

— Я убежден, что вы увезете с собой незабываемые воспоминания о Прешпорке.

Есениус поблагодарил его наклоном головы.

«Даниель напрасно беспокоился», — подумал он при этом.

Когда палатин замолчал, Есениус решил, что теперь самое время заговорить о деле.

— Позвольте, ваша милость, сообщить вам о цели моего посольства от имени чешских сословий. Так как сейм уже распущен и я не могу больше выступить на нем…

Форгах любезно улыбнулся:

— Да, конечно. Только подождите немного. Не согласитесь ли бы перейти со мной в другую комнату… У меня там есть для вас кое-что. Это удивит вас…

Они вошли в другую комнату.

Форгах взял со стола грамоту, которая была уже приготовлена.

— У меня для вас, ваша магнифиценция, императорский приказ. Прошу ознакомиться.

И, раньше чем Есениус опомнился, Форгах вышел и оставил его в одиночестве.

Есениус начал читать. Он не верил своим глазам. Это был приказ об аресте. Форгах не постеснялся нарушить столь грубо основные права посла.

Не успел он дочитать, как в зал вошел начальник дворцовой стражи с офицером.

— Именем императора я арестую вас, отдайте шпагу, — сказал офицер.

Есениус не защищался. Он знал, что любая его попытка обречена на неудачу. Он вручил офицеру шпагу и сказал огорченно:

— Я решительнейшим образом протестую против такого попрания прав посланника!

— Я извещу его милость палатина о вашем протесте, — отвечал начальник стражи. — А теперь позвольте мне обыскать вас, чтобы убедиться, нет ли при вас какого-нибудь тайного послания.

Есениус взглянул на вооруженного офицера и понял, что все протесты напрасны. Его обыскали. Потом в сопровождении начальника стражи и офицера он вышел в зал, где ожидали студенты, окруженные солдатами.

Они тоже были арестованы.

— Не теряй надежды, Янко! Я попрошу за тебя своего господина, — сказал на прощанье обеспокоенный брат.

Офицер приказал доктору и его свите следовать за ним.

Арестованные шли вместе, солдаты — за ними.

Их провели в другую часть двора, где располагались службы и помещения для солдат; там были и темницы.

Посольство заперли в темной и сырой комнате, пропитанной запахом гниющей соломы.

Есениус вздрогнул от отвращения, когда его глаза немного привыкли к темноте и стали различать окружающую обстановку. Сначала узники не решались даже сесть на такую грязную подстилку. Они бродили по душной и тесной комнате, наталкиваясь друг на друга.

— Где вы ляжете, ваша магнифиценция? — спросил Схлейдан, усаживаясь по-турецки на гнилой соломе.

— Не думаешь ли ты, что нас оставят здесь на ночь! Они могут арестовать меня, но обязаны содержать сообразно с моим положением! — ответил Есениус.

Схлейдан молчал. Возможно, он думал, что претензии ректора теперь неуместны. А впрочем, с какой это стати благородные господа должны сидеть в тюрьмах? Черт возьми! Он улегся на соломе под оконцем. Через некоторое время к нему присоединились и остальные двое, только Есениус никак не мог смириться со своим положением. Но тщетно он посылал стражников за начальником и за палатином — солдаты делали вид, что ничего не слышат.

Несколько позже пришел тюремщик. Он принес им в деревянных мисках какую-то похлебку, более похожую на помои. Кроме этого, им принесли по краюхе хлеба и кувшин воды. Это было все.

День тянулся бесконечно долго, потом начало смеркаться, а вскоре и совсем стемнело. Есениус устал. Все его надежды оказались напрасными. Он улегся на солому и уставился глазами в потолок. Спать он не мог.

И студенты не могли уснуть. События сегодняшнего дня взволновали молодых людей. Тяжелые заботы и опасения мучили их, и тоску увеличивало еще чувство, что они на чужбине, далеко от дома, и никто из знакомых ничего не сможет узнать об их судьбе. Одному богу известно, доколе будут они тут заживо гнить… Орнитобоск был, конечно, не слишком приятным местом, но провести хоть одну ночь в университетском курятнике среди студентов почиталось чуть ли не героизмом, это почти приравнивалось к шуточной церемонии приема студентов: пока молодой человек не побывал в орнитобоске, он не считался настоящим студентом.

В курятнике они не испытывали этого чувства неуверенности и тоски, которое охватило их здесь.

Есениус слышал, как студенты ворочаются на соломе, и стал утешать их.

— Не беспокойтесь, спите, молодые люди. С вами ничего не случится. Они поступили с нами постыдным образом, но все это выяснится в самом ближайшем времени. Если у вас будут что-либо выпытывать, всю вину свалите на меня. Вы только исполняете мои приказания.

Студенты вскоре заснули. Есениус же большую часть ночи провел без сна.

Утром их повели к начальнику стражи.

Есениус выразил протест против заключения их в тюрьму.

— Я не получил приказа касательно того, что с вами нужно обходиться по-особому, — ответил, пожимая плечами, начальник стражи. — Притом, с сожалением должен сообщить вам, что сведения, полученные мною о ваших планах, столь ужасны, что, если бы вам удалось осуществить вашу миссию, мятеж распространился бы по всей Венгрии. Поэтому и обращаются с вами, как с наиболее опасным преступником.

— Это ложь, будто я желал вызвать в Венгрии мятеж. Моя миссия заключалась в том, чтобы установить братские связи между чешскими и венгерскими сословиями.

— Суд подробнее разберется во всем, — ответил начальник стражи и добавил: — Так как было установлено, что находящиеся с вами прямо не участвовали в ваших действиях, направленных против короля и императора, его милость палатин приказал отпустить их на свободу.

Есениус вздохнул с облегчением. По крайней мере, студентов освободят.

Они ведь и в самом деле ни в чем не виноваты. Если уж кто-то должен страдать, так пусть это будет он, глава посольства. Кроме того, если его провожатые окажутся на свободе, и ему скорее удастся выбраться. Студенты вернутся в Прагу и поставят в известность чешские сословия обо всем, что произошло. И помощь не заставит себя ждать.

— А вы, ваша магнифиценция, приготовьтесь к дороге. Вечером вас отвезут в Вену.

В нынешнем положении Есениуса и это сообщение обрадовали его. В Вене находится император Матиаш, который знает его лично. Там и король Фердинанд. И, конечно, он скорее дождется правосудия. А если не правосудия, то какого-то облегчения. Ведь Даниель на службе у Фердинанда. Любим Фердинандом… Возможно, Даниель и поможет брату.

Он собрался в дорогу, а потом под стражей ждал вечера, пока за ним придет карета.

Они отправились в путь в сопровождении небольшого отряда. Путешествовали ночью, чтобы процессия не вызывала излишних волнений.

В Вену прибыли перед утром. Карета остановилась недалеко от городских ворот, потому что солдаты не знали, куда им везти узника. Это решить мог только судья.

Прошло около часа, и, наконец, верхом, в полном вооружении явился уголовный судья и приказал солдатам везти узника к нему домой. Для этого нужно было проехать через весь город, и странная процессия везде вызывала большое любопытство.

По прибытии судья составил протокол, а потом приказал отвезти Есениуса в так называемую Крестьянскую башню.

Разница между прешпоркской и здешней тюрьмой заключалась только в том, что в Прешпорке тюрьма была под землей, а здесь — наверху, в башне. Помещение невелико, всюду паутина, окно наполовину выбито, и вдобавок в камеру проникал запах из каморки, расположенной по соседству, которая была, собственно, отхожим местом. Ни постели, ни стола. Опять пришлось укладываться на соломе. По крайней мере, эта хоть сухая.

Есениус снова выразил против таких условий протест. Он требовал учесть его рыцарское звание и соответствующим образом обходиться с ним. На его слова не обратили внимания.

Ему не позволили даже известить брата и не дали ни бумаги, ни письменных принадлежностей.

«Как заживо погребенный», — думал он с горечью.

Однажды ночью его разбудил шум засова.

— Встать! — приказал громкий голос.

В камеру вошли трое.

Судя по одежде, один из них был дворянин. Другой, одетый более скромно, оказался доктором права. А третий — обычным щелкопером; за ухом у него торчало перо, за пазухой свиток бумаги.

— Да, не очень-то тут удобно, — произнес, сморщив нос, главный.

— Я рад, что и вы считаете условия, в которых я нахожусь, неприемлемыми, — ответил Есениус. — Я был бы признателен, если бы вы поставили в известность о моем положении тех, кто заключил меня сюда.

Господин молча кивнул. Потом приказал писарю приготовиться. В камере не было стола, и писарь развернул бумагу на коленях.

— Какого вы вероисповедания? — спросил председатель после обычных вопросов об имени и дате рождения.

— Евангелического.

— Были вы на императорской службе к моменту ареста?

— Нет, но я всегда хранил верность императору.

— Когда и кто выбрал вас ректором пражского университета?

— В прошлом году в день святого Гавла. Выбрали меня чиновники, облеченные правом избирать ректора.

Писарь поднял голову:

— Смею ли я попросить говорить медленнее? Я не успеваю записывать, здесь очень неудобно…

Председатель помедлил, пока писарь все не запишет. Потом продолжал допрос:

— Вам было приказано отправиться с посольством в Прешпорк или вы сделали это по собственной инициативе? Какую награду вы получили за это или намереваетесь получить?

— Должность посла мне доверили дефензоры, ведению которых принадлежит университет. Никакой платы я за это не получил и не должен получить.

Опять на некоторое время остановились, чтобы писарь мог все записать.

Когда на вопрос, является ли он членом какого-либо общинного управления, Есениус ответил отрицательно, председатель задал вопрос, весьма огорчивший допрашиваемого:

— Раз вы являетесь легатом[43] чешских сословий, принимающих святое причастие под двумя видами, определенно вам знакомы некоторые их тайны?

При мигающем свете свечи, стоявшей на скамье, где писал писарь, не было видно, что при этом вопросе лицо Есениуса залила краска. Волнение изменило его голос.

— Директора не предпринимают ничего тайного и ничего не скрывают из своих действий; их слишком много для этого — тридцать человек, и, если бы они хотели делать что-либо тайное, это оказалось бы просто невозможно.

— Что вы можете сказать о дефенестрации наместников? Вы одобряете подобные действия?

На этот вопрос он ответил пространнее, так как знал, что ответ будет решающим для его дела. Предшествовавшие вопросы были не так важны. Теперь он должен стараться не погубить себя и недипломатическим ответом не повредить делу чешских сословий.

— Я не желал этого, но что случилось, того не вернешь. И мне не пристало судить и порицать это событие. Мне хорошо известно, что в древние времена греки велели глашатаям объявлять по городу: «Cui praesens rei publicae status non placet, velit abire» — «Кому существующее устройство не по вкусу, пусть уходит в то место, где ему будет нравиться». Но у меня не было достаточных причин уходить из города, ибо и священное писание учит нас, что каждому надлежит оставаться на том месте, на которое он богом поставлен, и ревностно исполнять свой долг.

— С какой целью вербуют чешские сословия народ? Не злоумышляют ли они против австрийского дома?

— Чехи не собираются начинать войну; но, если кто-нибудь начнет войну против них, они будут защищаться.

— На чью помощь и поддержку они рассчитывают?

— Прежде всего и больше всего — на помощь божию, а потом на справедливость своего дела, на единоверцев и на прирожденную доблесть чешского народа.

— Кто из чужеземных государей предлагает им помощь?

— Когда я был в Праге, послы, отправленные в чужие края, еще не возвратились.

— Не было ли целью вашего посольства требовать военной помощи от венгерских сословий?

— Ничего подобного прошу не приписывать мне.

— Достаточно.

Председатель встал. Столь поздний допрос утомил его. Сопровождающий его доктор едва сдерживал зевоту. А руки писаря одеревенели от писания.

Все были рады концу допроса.

Узник еще раз попросил председателя комиссии, чтобы ему переменили место заключения. Председатель обещал.

После этого Есениус стал ждать перемен. Он надеялся, что его вызовут к начальнику тюрьмы и объявят, что он свободен. А если уж его не отпустят на свободу, то переведут хотя бы в другое место заключения.

Но ничего подобного не произошло. Время текло, только дни становились короче, и в камере было так холодно, что стали топить печь — топка, впрочем, была на лестнице. Есениусу это немногим помогло, потому что сквозь выбитое окно шел холод, который, казалось, проникал до самых костей. И, хотя он спал одетый под ветхим одеялом, но страшно мерз по ночам.

Самое ужасное — это бездействие, и он отчаянно тосковал по перу и бумаге. Ему казалось, что никогда в его голове не зарождалось столько великих мыслей, как теперь, когда у него нет возможности записать их. Желание писать было столь настойчивым, что он старался успокоить его совершенно бессмысленным занятием: он писал пальцами на стенах тюрьмы, выцарапывал ногтями картинки, потом буквы. У него не было системы, это была слабая иллюзия деятельности — иллюзия того, что он пишет…

Чем больше недель проводил он в тюрьме, тем сильнее становилась его ненависть к Матиашу. Если император не обязан отвечать за свои действия, как же он договаривается со своей совестью? И можно ли вообще говорить о совести? Держать человека столько времени в тюрьме, даже не допросив его как следует, — разве такой поступок может оправдаться совестью? Наступает зима, конец года… Не думают же они держать здесь его в будущем году? В году 1619? Кеплер был прав, что не желал служить такому государю.

Вспоминая о Кеплере, Есениус продолжал царапать ногтем известку. У него получилось несколько букв. Одно I и четыре М. Надпись выглядела так: IММММ.

Он сам был удивлен, когда очнулся от дум и заметил на стене эту надпись, которую он нацарапал машинально. Машинально? Он ведь думал при этом о Матиаше и о Кеплере. Какая же связь? И он вспомнил. Действительно, надпись имела отношение к Кеплеру.

Тихо Браге составлял когда-то гороскоп одному знатному господину и попросил Кеплера участвовать в этом труде. Кеплер счел это шуткой. Несколько минут размышлял, потом написал на листке бумаги наобум, как казалось, несколько цифр, а под ними — одинаковые буквы. Это выглядело так:

Браге посмотрел на запись, но покачал головой, не сумев разгадать ее смысла. Кеплер так объяснил ему: «Это начальные буквы латинской фразы: «Magnus Monarcha Mundi Medio Monse Martio Morietur» — «Могущественный монарх мира умрет в середине месяца марта».

«А цифры? Это дата?»

Кеплер ответил шутливо:

«Я должен был присоединить к пророчеству некую дату, чтобы вы не ждали исполнения его предсказания на будущий год».

Браге что-то пробормотал и недовольно отвернулся. Он счел шутку Кеплера неуместной.

Наверное, и Кеплер давно забыл об этом случае, так как не придавал ему никакого значения. А теперь из глубины памяти выплыла эта надпись. Ясно, что писал он не думая, иначе воспроизвел бы всю надпись целиком.

Вдруг его обеспокоила мысль: «Почему же я приписал там большое I?» Он постарался восстановить ход своих мыслей. О чем он думал? О Кеплере? Нет, о Кеплере он подумал позднее… А, вот что: сначала он думал о Матиаше. И писал: «Imperator Matthias» — император Матиаш.

«Сколько вещей человек делает в жизни машинально!» — подумал он и удивился. Теперь ему казалось, что он открыл окошко в собственную душу.

Человек сам себя не знает.

Он улыбнулся этой мысли, и больше надпись его не интересовала.

Так прошел месяц. В начале декабря комиссия явилась снова. Это были те же самые люди.

Председатель на этот раз держался строже. Результаты первого допроса, как видно, не успокоили его. По крайней мере, таково было впечатление Есениуса.

— Я требую, ваша магнифиценция, чтобы вы выражались яснее, чем в прошлый раз, — сказал председатель.

— Я буду говорить по совести, — ответил Есениус.

— Только этим вы можете облегчить свое положение. Итак, начнем. Считаете вы справедливыми акции чешских сословий?

Есениус мысленно усмехнулся.

«Вы хотите, чтобы я говорил ясно. Хорошо, буду говорить ясно».

— Да, считаю справедливыми, — ответил он твердо. — Потому чешские сословия и послали меня в Венгрию, чтобы я доказал венгерским сословиям справедливость их борьбы. Сословия, принимающие святое причастие под двумя видами, требовали только тех свобод, которые были им даны. Другая сторона не тайно, но явно мешала протестантам исповедовать их веру и старалась отменить грамоту его величества Рудольфа Второго. Людей склоняли к папистской вере обещаниями, дарами, деньгами или насилием. Протестанты не давали возможности строить храмы и костелы, а некоторые выстроенные были разрушены. Сословия выступили против этого на сейме, но напрасно.

Есениус говорил открыто, быстро, взволнованно, не думая, поспевает ли за ним писарь.

Зато председатель не задавал другого вопроса, пока писарь не записал всего.

— А не собираются ли чехи выбрать другого короля?

Хотя Есениус знал, как неспокойно в Чехии, он ответил осмотрительно:

— Чехи до сих пор признают императора Матиаша своим королем и господином и являются его верными подданными.

О Фердинанде он не упомянул. Председатель ничего не сказал на это, но хорошо все запомнил. Потом продолжал допрос:

— Какова же цель чешских сословий?

— Они требуют только, чтобы император поручился им, что ни их, ни их потомков в будущем не постигнет подобная несправедливость.

Так допрашивали его несколько ночей подряд, но безрезультатно. Есениус решительно протестовал против обвинения в мятеже, которое ему предъявляли, и защищал позицию чешских сословий против императора.

И все же он дождался перемен.

После долгих просьб ему дали книги, бумагу и перья. Хотя его руки стыли, он начал писать протесты и требования, пересыпая свои жалобы цитатами из древних философов и из библии, чтобы смягчить сердца тех, кому писал. А адресаты его были особами значительными: одна из жалоб была направлена королю Фердинанду, но тот отвечал, что не желает иметь ничего общего с чешскими бунтовщиками. Есениус написал другое письмо прямо императору. И третье — председателю императорского суда. Но все письма остались без ответа.

Так убегали недели и месяцы. Наступила зима, но по делу Есениуса не вынесли еще никакого решения. Когда безнадежность его достигла предела, тюремщик привел к нему гостя — доктора прав Рота из Праги, которого послали чешские сословия, чтобы вызволить Есениуса из тюрьмы.

После стольких месяцев одиночества это была огромная радость. Конечно, он мог видеть Рота только в присутствии тюремщика и ему приказали говорить только по-немецки, чтобы дозорный мог следить за разговором, но все равно радости Есениуса не было предела. Теперь хоть протянулись какие-то нити к внешнему миру. Он уже не чувствовал себя заживо погребенным А когда он узнал от Рота, что и на сейме в Прешпорке венгерские сословия требовали его освобождения, ему легче стало переносить все лишения.

Общие усилия венгерских сословии и доктора Рота не оказались тщетными: вечером, перед святым Микулашем[44], к Крестьянской башне подъехала карета, в которой Есениуса отвезли в дом судьи. Тот поместил его — как видно, по приказу свыше — в одной из собственных комнат. Есениус мог свободно передвигаться по дому и по двору. Он только не мог выходить из дома. Но что было важнее всего — он мог принимать посетителей. К нему пришел и Даниель и обрадовал его известием о скорой свободе…

Судья переменил свое отношение к Есениусу. Раз им интересуются люди высшие, следовательно, этот узник — лицо значительное. Ведь о нем говорили на прешпоркском сейме. Поэтому судья весьма вежливо обращался со своим пленником и заботился о том, чтобы тот ни в чем не терпел нужды.

Однажды судья явился к Есениусу очень взволнованный:

— Знаете ли вы, ваша магнифиценция, что говорят о вас в Бурге?

В Бурге находился император.

— Не намереваются ли отпустить меня на свободу? — спросил он с надеждой.

Судья улыбнулся:

— К сожалению, об этом я ничего не знаю. Но в Крестьянской башне тюремщик обнаружил какую-то новую загадочную надпись на стене. Надпись эта обнаружена в камере, в которой содержали вас. Речь идет о буквах «IМ М М М». Это вы написали?

Есениус тоже улыбнулся:

— Да, я, — ответил он. — И что?

— Ни тюремщик, ни начальник тюрьмы — никто не мог разгадать этой загадки. Все в городе загадывали ее друг другу, и наконец это дошло до короля Фердинанда. Он заинтересовался таинственной надписью, так как решил, что эти буквы «М» как-то связаны с Матиашем. Король сам отправился в Крестьянскую башню, чтобы взглянуть собственными глазами на эти письмена.

Есениус стал слушать с интересом.

— И что? Он разгадал?

— Разгадал, — ответил судья. «Imperator Matthias Mense Martio Morietur» — «Император Матиаш умрет в месяце марте».

Есениус едва не вскрикнул. Он и сам не думал, какой смысл могли иметь слова, которые он нацарапал на известке. Вот, значит, как поняли его! Интересная игра.

— Что же сказал на это его величество? — спросил Есениус.

Если бы «предсказание» сбылось, королю это не было бы неприятно: ведь тогда он стал бы императором.

— Король взял мел и под вашей надписью написал объяснение: Iesseni Mentiris, Mala Morte Morieris.

Есениус вздрогнул. Даже люди, которые не верят приметам, не хотят слушать предсказания своей смерти. Шутка Кеплера обратилась теперь против Есениуса и ранила его своим острием. Ему и в голову не приходило до сих пор, что из начальных букв, которые он сам написал на стене, можно составить такие слова, как это сделал король Фердинанд: «Есениус, лжешь. Умрешь злой смертью».

— Что скажете на это, ваша магнифиценция? — спросил судья, увидев, что Есениус стал серьезным.

— Если исполнится мое предсказание, то исполнится и предсказание короля, — ответил с улыбкой Есениус, стараясь подавить неприятное чувство.

Судья понес этот интересный ответ в Бург и постарался, чтобы о нем узнал король.

Когда король услышал, как Есениус принял его объяснение, он спокойно улыбнулся и сказал:

— Если бы он был осторожным человеком и обладал даром предвидения, он бы извлек из этого хороший урок. Но бесполезно советовать бабочке не приближаться к пламени свечи. Все равно она когда-нибудь опалит себе крылья.

Доктору Роту удалось наконец добиться полного освобождения Есениуса. Помогло этому и обстоятельство, что чешские сословия посадили в тюрьму в Праге доктора Панзона и мелницкого капитана Топенца. И объяснили, что не отпустят их, пока в Вене не отпустят Есениуса.

Восемнадцатого декабря 1618 года карета с доктором Есениусом и доктором Ротом отъехала от ворот дома судьи. Даниель Есенский хотел, чтобы рождество брат провел у него, но Есениус спешил в Прагу отчитаться о результатах своего посольства.

В Прагу он прибыл как раз в сочельник.