Доктор Есениус

ВИТТЕНБЕРГ

После публичного трупосечения в Речковой коллегии слава о Есениусе разнеслась по всей Праге, но это не ускорило решения его дела о наследстве. Существует какой-то неписаный закон, по которому имущественные тяжбы должны двигаться со скоростью черепахи. Происходит это, видимо, потому, что люди, ведущие тяжбу, хорошие дойные коровы для адвокатов и разных чиновников.

— Съездили бы вы к Богуславу из Михаловиц, — посоветовал Есениусу Бахачек. — Он занимает видное место в чешской королевской канцелярии. Да и человек он благородный, на него можно целиком положиться.

После этого разговора Есениус отправился на Град к пану Богуславу.

Богуслав из Михаловиц принял Есениуса поистине сердечно. Он сразу же позвал секретаря и велел просмотреть бумаги, касающиеся дела Есениуса. Между тем доктор посвятил Богуслава в суть своего спора. Но, хотя рассказывал он со всеми подробностями и разговор длился добрый час, секретарь все не шел. Михаловиц стал выказывать нетерпение. В конце концов секретарь вернулся с пустыми руками.

— Никак не могу найти дела. Мы все ящики просмотрели, весь архив перерыли. Не пойму, куда запропастились эти бумаги, — пожаловался он.

— Вы обязаны их найти. Ведь не сожрала же их кошка! — с негодованием воскликнул Михаловиц. — Вы просто не умеете искать! А вы, магнифиценция, не сердитесь, что мы не можем вам сказать, в каком положении ваше дело. Но уверяю вас, я позабочусь обо всем сам. Вы еще долго пробудете в Праге?

— Да нет, теперь уже недолго. Жена, наверное, беспокоится. Самое позднее в августе я бы хотел быть дома. Много будет хлопот с подготовкой к новому семестру…

— Понимаю, понимаю, — повторял Михаловиц, — во всяком случае, я попросил бы вас перед отъездом еще раз к нам наведаться. Не беспокойтесь, я не забуду о вашем деле…

По всему было видно, что это не пустые обещания, какими выпроваживают назойливых посетителей. Есениус достаточно разбирался в людях, чтобы отличить притворство от искренности. Но способны ли добрые намерения преодолеть цепь интриг, которые опутывают императорский двор, высшие имперские и земские канцелярии, да и людей, стоящих во главе их?

Есениус готовился к отъезду в Виттенберг.

Как-то перед самым отъездом доктора, когда он в последний раз сидел в обществе Браге, Кеплера и Бахачека, императорский астроном, нарушая одну из долгих пауз этого прощального свидания, вдруг спросил:

— Не думаете ли вы совсем поселиться в Праге?

Этот вопрос Есениус уже не раз слышал из уст многих людей. Даже верховный канцлер намекал ему на это. В свое время доктор уже дал Браге обстоятельный ответ и поэтому был весьма удивлен, что императорский астроном снова вернулся к той же теме.

Тихо Браге стал развивать свою мысль:

— Неплохо, если бы, скажем, император пригласил вас к себе на службу в качестве врача…

Есениус засмеялся, ибо принял слова Браге за шутку. Видно, при расставании Браге хотелось напомнить о первом разговоре Есениуса с императором.

— Я уверен, что мне нечего опасаться такого приглашения. Император никогда не забудет и не простит мне разговора о тиранах.

— Мне неизвестно, что думает император об этом разговоре, но я знаю, что о вашем публичном анатомировании в Праге он имеет подробные сведения. И сегодня утром он спросил меня, не предполагаете ли вы провести еще одно вскрытие. Следовательно, не исключена возможность того, о чем я вам говорил. Приняли бы вы приглашение?

— Поступить на императорскую службу? Гм!.. Об этом можно подумать, — ответил Есениус и подкрутил усы.

Он не мог скрыть, что такое приглашение польстило бы его самолюбию. Да, скорее всего он бы его не отверг.

— Хорошо. Когда будет удобный момент, я сообщу вам об этом, — сказал Браге. — Впрочем, мне незачем говорить, что лично я был бы рад, если бы вы переселились в Прагу.

Есениус прибыл в Виттенберг на день раньше, чем рассчитывал. Несколько чарок вина, какими он потчевал кучера на остановках, действовали на последнего примерно так же, как кнут на лошадей. Расстояние быстро сокращалось, время летело. И нетерпеливый Есениус приближался к дому.

О, как он радовался предстоящей встрече с Марией! Большую часть пути он вспоминал о ней.

И вот он уже дома, сидит в широком кресле и рассказывает жене обо всем, что было в Праге. Старается говорить по порядку, но все время возвращается к отдельным событиям, дополняя их новыми подробностями. За интересным разговором он не замечает, как в комнату через большие окна крадется сумрак… И вот уже беседа продолжается при свете трех больших восковых свечей, вставленных в резной железный светильник.

— Долго ты задержался в Праге, Иоганн! — говорит Мария с укоризной. — Я уж думала, что ты решил там остаться.

— Пражский университет с удовольствием пригласил бы меня, но существует непреодолимое препятствие.

При этом Есениус хитровато улыбнулся.

— Что за препятствие? Разве для тебя может существовать какое-нибудь непреодолимое препятствие?

— Да. Это ты.

Мария широко раскрыла глаза:

— Я?

— Да, ты. — На этот раз Есениус улыбнулся по-мальчишески озорно: —Там не хотят женатых профессоров. У них заведено безбрачие, как у монахов.

— Брр! Какое же это, должно быть, неприветливое общество! Одни угрюмые холостяки.

— Среди них есть и приятные люди, например Бахачек. Но большинство непримиримо относится к женитьбе.

— Молодой человек там наверняка бы не удержался.

— Надолго — нет. Многие из молодых, полюбив, должны были оставить университет, чтобы жениться и завести семью. В этом одна из причин, почему Пражский университет пришел сейчас в упадок.

— Нет худа без добра: после этого ты будешь больше ценить наш университет, — улыбнулась Мария. — Надеюсь, что теперь ты останешься дома, а не отправишься снова в путь.

— В ближайшее время нет. Сейчас меня ждет здесь много работы. И в университете и дома. Хочу написать книгу о пражском анатомировании. В Праге я понял, как она нужна.

Но в первые дни после приезда для работы у него оставалось очень мало времени. Прежде всего надо было навестить всех знакомых, а их было немало. И повсюду приходилось начинать свой рассказ от Адама. Ведь в те времена новости передавались лишь из уст в уста. Даже тому, кто возвращался из соседней деревушки, было что рассказать. А того, кто приезжал из далекого города, любопытные осаждали со всех сторон, как в жару осаждают источник. Тот же, кто побывал в чужой стране, мог рассказывать до самой смерти — и всегда находились слушатели. Тем более, если рассказчик был таким блестящим, как доктор Есениус. Интересовались главным образом, правдивы ли слухи об императоре, интересовались его особой, императорским двором на Градчанах, красотою Праги. Коллеги Есениуса по Виттенбергскому университету, кроме того, расспрашивали о делах Пражского университета, о том, чем занимается Тихо Браге, как протекал сеанс анатомирования и какие он дал результаты…

Так наступила осень, а с нею и выборы университетских деканов.

Есениуса избрали деканом медицинского факультета.

В день святого Луки, 16 октября, начался новый учебный год, и у Есениуса начались лекции по медицине. Первая лекция всегда бывает немного торжественней, чем последующие. Такой была и эта вступительная лекция профессора Есениуса.

Есениус сидит в большом актовом зале за профессорской кафедрой, в профессорском одеянии — мантии, на голове у него красный берет. Перед ним раскрыты «Афоризмы» Гиппократа, а рядом — листы бумаги с заметками, которые частично являются дополнениями к «Афоризмам», а частично выводами из личных наблюдений профессора.

Перед ним ряды обычных дубовых скамеек, на каждой по шесть человек студентов. В основном это молодые люди восемнадцати— двадцати лет, у которых только-только начинают пробиваться усы. Среди них два-три человека постарше. Это так называемые «вечные студенты». На лекции они ходят редко, от коллоквиумов бегут, как черт от ладана. А без коллоквиумов бакалавра не получится, не говоря уж о лиценциате[16] или магистре. У некоторых на коленях лежит книга — тот же Гиппократ, которого читал Есениус. Но книги не у всех. Одним экземпляром пользуются два-три человека. Кое-кто разложил на коленях бумагу, собираясь делать заметки.

В эту торжественную минуту лица у всех студентов серьезны, хотя покрасневшие глаза некоторых свидетельствуют о бессонной ночи — вероятно, кое-кому пришлось допоздна петь в трактире студенческие песни, забавляя богатых горожан, которые взяли на себя все расходы по пирушке. Но теперь они пытливо смотрят на кафедру, на профессора, собирающегося учить их медицине.

Есениус начинает лекцию.

Хотя книга перед ним и открыта, но он не заглядывает в нее. Рядом с ней лежит план; Есениус быстро пробегает его глазами. И вот он уже глядит на студентов, словно желая связать их с собой невидимыми нитями. Он как бы ждет от них согласия или возражения… А студенты должны лишь молча слушать. И только по прошествии часа задавать вопросы. Опытный лектор знает, когда его слова увлекают слушателей и когда они сидят молча лишь потому, что не смеют говорить. Так и сейчас. Когда Есениусу удается увлечь студентов, заставить их следить за ходом лекции, вдуматься в то, что он говорит, в аудитории наступает такая тишина, что слышны дыхание и биение сердец. Но, когда он утомительно читает бесцветным, невыразительным голосом, студенты думают о чем-то другом. Взгляды их устремляются к окну и блуждают по крышам соседних домов, они начинают ерзать, шептаться. Время от времени шум усиливается, и профессор вынужден энергично протестовать.

Есениус продолжает лекцию:

— Для того чтобы мы могли решить задачу, выпавшую нам на этом свете, и чтобы мы исполнили свой человеческий долг, мы должны быть здоровыми. Но здоровье — это не такой дар, который достается каждому новорожденному в равной мере. Здоровье — это нежное растение, оказавшееся в объятиях мороза. Некоторые растения выдерживают ледяные объятия, другие гибнут от одного прикосновения. И если бы мы могли уберечь все растения от студеного дыхания, мы бы сохранили многие из них. Так обстоит дело и со здоровьем человека. О нем надо проявить заботу. Беречь человеческое здоровье — задача врачей. Это серьезная задача, и профессия врача — благороднейшая из всех. Поэтому врачом может быть только такой человек, который беспредельно любит людей и который понимает, каким сложным творением является человеческий организм. Этот основной принцип поняли уже народы древности, давшие миру таких врачей, как Гиппократ, Гален, Эмпедокл[17] и другие. Огромное счастье, что большинство произведений этих великих мастеров древности сохранилось до наших дней. В них заложены основы врачевания, и мы, врачи, будем постоянно к ним возвращаться. Но, прежде чем мы приступим к подробнейшему изучению каждого из них, мы должны запомнить клятву, которую произносили последователи школы Гиппократа. Выучим эту клятву наизусть, будем всегда ее вспоминать и обращаться к ней за советом в минуты, когда совесть наша смутится и мы растеряемся, когда по той или иной причине пути, которыми нам надлежит следовать, сокроются от нас в непроглядной мгле…

Возвысив голос, Есениус медленно читает текст знаменитой клятвы:

— «Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигией и Панацеей[18] и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно с моими силами и моим разумением, следующую присягу и письменное обязательство: чтить научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своим достатком и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучить, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому. Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для воплощения подобного замысла… Чист и непорочен буду в жизни и в искусстве. Ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего неправедного и пагубного…

Что бы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же клятву да будет обратное тому».

Многим студентам текст клятвы уже знаком. Однако сейчас он звучит как-то иначе: настойчиво и предостерегающе. В устах Есениуса клятва звучит внушительней. Это не просто цитата из древней книги — это наказ, о котором им напоминает человек, постигший всю его обязательность.

Гиппократовскую клятву Есениус приберег на конец лекции.

И вот он встает, улыбается студентам, а те выражают свою признательность бурными рукоплесканиями. Он ждет. Ждет, когда схлынет этот водопад чувств, чтобы ответить на возражения или вопросы.

Но нет ни замечаний, ни возражений, ни вопросов. Только бурные рукоплескания. А потом откуда-то с дальней скамьи раздается возглас:

— Виват профессор Есениус!

Успех наполняет душу сладостным чувством уверенности, он придает ему силы для дальнейшей работы. А работы много. Профессор anatomicus — так именуется Есениус в отличие от других профессоров — читает курс анатомии и хирургии пять семестров. Учебная программа строго распределена по годам, а в пределах года — по периодам. Так, например, курс анатомии читается в зимние месяцы. Летом — лекции по хирургии и ее практическое применение при операциях. Все это программа первого года. На втором году продолжается общая хирургия и зимой проводятся практические занятия с трупами: лето отводится для лекций о лечении опухолей. Третий год — повторение анатомии, изучение переломов, а четвертый — снова анатомия и лекции о лечении ран. Пятый год посвящается лечению нарывов.

Возвращаясь из университета, Есениус ежедневно по нескольку часов работал дома. Он закрывался в своем кабинете и писал, писал до глубокой ночи. Сидя за тяжелым дубовым столом в просторной комнате с двумя окнами и высокими кафельными печами, почти достигающими потолка, он чувствовал себя очень хорошо. Рукопись «Пражская анатомия» быстро продвигалась, стопка исписанных страниц росла с каждым днем. Есениус описывал вскрытие так, как оно в действительности протекало. В сочинении он привел свою вступительную лекцию, а затем все девять приемов вскрытия.

Посвящение и предисловие он оставляет на конец. Ведь вместе с «Пражской анатомией» он собирается издать трактат «О костях». Трактат в основном уже готов, но перед сдачей в печать его надо еще раз внимательно просмотреть и кое-что добавить. Кроме того, ему хотелось бы издать и «Методику распознавания болезней», которую написал его падуанский учитель профессор Эмилий Камполонг. Это, конечно, не оригинальная работа, ибо в ней Камполонг опирается на сочинение другого падуанского профессора, Иеронима Капивачи, но это не так уж важно. Все-таки это ценный труд и для студентов-медиков необходимый. Обязательно надо издать!

И вот наступает самое приятное для него мгновение — он приступает к посвящению. Это означает, что все уже готово. Мозг, находившийся все время в напряжении, может теперь избавиться от всего, что тревожило его многие месяцы, и детище, доставлявшее ему столько горьких и вместе радостных минут, облекается наконец в праздничные одежды, в которых его можно показать миру, — посвящение и предисловие.

«Пражская анатомия» и трактат «О костях» подготовлены к печати.

Есениус испытывает чувство облегчения, выполненная работа успокаивает его, и он вздыхает полной грудью. Рука, судорожно сжимавшая гусиное перо и не раз немевшая от усталости, теперь покоится на столе, вялая и расслабленная. Лишь роженица, изнуренная родовыми схватками, но вместе с тем охваченная радостью и волнением при виде ребенка, могла бы постичь всю сложную гамму блаженства человека, который произвел на свет свое творение, ставшее частью его существа.

Есениус понимал, что такое состояние продлится недолго. Как только время сгладит остроту содержания его книги, словно ветер, заметающий следы на песке, его душа вновь начнет тяготиться наступившим бездельем, и свобода уже не будет свободой, а превратится в муки, еще более горькие, чем муки напряженного творчества. Что же тогда? Новый замысел, новая работа.

В его сознании уже вырисовываются контуры нового произведения о хирургии, которое явится непосредственным продолжением «Анатомии».

В напряженной работе над новой книгой Есениус не замечает, как летит время. Зима уже прошла, обнажились холмы, и первая зелень возвещает о наступлении весны. Цветущие деревья напоминают Есениусу о том, что со времени его поездки в Прагу миновал уже год. Какая-то бесконечная тоска охватывает его душу. Поехать бы туда вновь!

И, словно в ответ на это желание, из Праги приходит письмо. Письмо от Браге. Среди приветов от семейства астронома, от Кеплера и молодого Фельса в письме есть фраза, которой Есениус никак не хочет поверить при первом чтении. Браге спрашивает, согласился бы Есениус занять должность личного императорского врача. Император, мол, не раз спрашивал о нем и в конце концов в ответ на почтительное предложение Браге выразил пожелание принять хирурга к себе на службу. Жалованье вполне приличное и, разумеется, выше того, какое он получает в Виттенберге. Так что пусть он, не откладывая, подумает и сообщит о своем решении при первой оказии. И, если это решение окажется положительным, желательно, чтобы Есениус перебрался в Прагу как можно скорее. Здесь он будет сердечно принят всеми друзьями.

— Ты бы хотела переехать в Прагу, Мария? — спрашивает доктор жену и смотрит на нее взглядом, в котором ее опытный глаз читает уже принятое решение. И она понимает, что, как бы она не возражала, ничего не изменится.

— А я уже думала, что мы умрем здесь, в Виттенберге, — тихо отвечает Мария. — Ты же знаешь, Иоганн, с каким трудом я привыкала к Виттенбергу после Братиславы. Теперь, когда я привыкла и чувствую себя здесь как дома, снова надо менять место…

— Если бы тебе приходилось переезжать в худший город, я бы не удивлялся твоему разочарованию, — с энтузиазмом воскликнул Есениус. — Но Прага! Подумай только, мы будем жить в Праге! В непосредственной близости от императора! Можешь ли себе представить, что значит быть личным врачом этого монарха?

Мария грустно посмотрела на мужа. Ей не хотелось разочаровывать его, но она должна была это сделать.

— Почему ты хочешь переехать в Прагу, Иоганн?

Он был несколько озадачен этим вопросом, ибо не понял, что она имеет в виду.

— Ведь я же рассказывал тебе, как прекрасна Прага. А кроме того, и это гораздо важнее, — кто не поменяет плохое на хорошее? Быть личным врачом императора!

— Только это и влечет тебя в Прагу? — укоризненно спросила она.

И он стал оправдываться, как мальчик, уличенный в скверном поступке:

— Не только это… но и все, что с этим связано. Человек никогда не должен удовлетворяться достигнутым, ибо, если бы он не стремился к высшему, он неизбежно стал бы опускаться, падать… Надо постоянно стремиться к высшей цели.

Высшая цель. И все же Есениус чувствовал, что эти слова только отговорка, с помощью которой он хочет скрыть свои истинные цели. И Есениус рассердился, рассердился потому, что он, такой красноречивый, не имеет под руками достаточно убедительных аргументов, которые помогли бы ему опровергнуть возражения жены.

— Высшая цель, — повторила она за ним, как эхо, только в голосе ее прозвучала горькая усмешка. — Что ты называешь высшей целью? Почести, которых ты добьешься на государственной службе? Если бы ты был политиком или генералом, мне было бы понятно твое стремление. Но ты ученый, Иоганн. Ты врач. Существует ли для врача цель более прекрасная и возвышенная, чем стремление как можно глубже изучить свою науку, чтобы еще лучше помогать своим ближним?

Она требовательнее к нему, чем он сам. Возможно, тут играет роль разница в возрасте. Но, в конце концов, это не так уж плохо, если жена на два года старше мужа. И все же Есениусу порой кажется, что не два года, а два десятилетия разделяют их. По внешнему виду этого сказать нельзя. Она выглядит так же, как и все женщины ее возраста, ничуть не старше — где-то между тридцатью и сорока. Но какое глубокое понимание жизни в ее словах, когда она просто и трезво рассуждает о самом сложном Деле! Мария, конечно, уступает своему мужу в образовании, но она обладает удивительным свойством проникать в суть вещей; во многом Мария Фельс разбирается гораздо лучше, чем ее супруг, она ясно видит то, чего не видит он, и быстро схватывает, вернее угадывает, скрытый смысл явлений. Сколько раз ему приходилось удивляться той точности, с какой она выражала его думы, хотя говорил он совсем другое. Словно она читала его мысли.

И сейчас он понимал, что она права, но не хотел в этом признаться. Ему казалось — признай он ее правоту, и тогда ему ничем не доказать необходимость переезда в Прагу.

— Я не только врач, но и философ. Занимаюсь даже историей, а она теснейшим образом связана с политикой.

— Не вмешивался бы ты в политику, Иоганн, — тихо произнесла Мария.

Есениус вспомнил слова императора, которыми тот закончил аудиенцию, вспомнил его совет, вернее предостережение, — не заниматься политикой. И он рассердился на жену, пытавшуюся его образумить.

— Я не согласен с тем, что ученые не должны заниматься политикой. Я убежден, что человечество было бы гораздо счастливее, если бы его судьбами распоряжались философы, а не генералы и чиновники, которые осуществляют власть огнем и мечом. Не понимаю, почему бы я не мог посвятить себя политике…

Выражение лица Есениуса свидетельствовало о том, что он расстроен. Он не любил подобных разговоров. Ему казалось, что словно кто-то заглянул к нему в душу и обнаружил в ней нечто, что он пытался скрыть не только от людей, но и от самого себя.

Но Мария стояла на своем.

— Ты, значит не понимаешь, почему не должен посвящать себя политике? Хорошо, я тебе объясню. Знаю, ты будешь на меня сердиться, но я обязана тебе это сказать. — Лицо ее стало серьезным, а во взгляде, обычно таком кротком и нежном, появилась неожиданная твердость. — Да потому, что политику ты не считаешь средством помощи своим близким, а лишь средством своего успеха. Ты думаешь, что политика удовлетворит твое честолюбие скорее, чем наука. А я боюсь за тебя, Иоганн, страшно боюсь…

И слезы, хлынувшие из глаз Марии, обезоружили Есениуса. Он было собирался горячо возражать, доказывать, что она сшибается, что она плохо его знает, приписывая ему такого рода побуждения, но, когда увидел, как искренна она в своих опасениях, горячность его мигом исчезла. Он подошел к жене и крепко ее обнял:

— Скажи, чего ты боишься?

— Не знаю… Я не могу привести какие-либо разумные доводы, но все мое существо протестует, требует, чтобы я предостерегла тебя от этого шага. Поэтому-то я и Праги боюсь…

Есениус ободряюще похлопал ее по плечу и весело сказал:

— Пустые страхи! Вы, женщины, всегда придаете значение предчувствиям и всякой подобной чепухе. Обещаю тебе, для твоего спокойствия, что ни в какую политику я мешаться не буду. После такого обещания поедешь со мной в Прагу?

— А когда ты хочешь ехать? — ответила она вопросом на вопрос.

— Как можно скорее. Как только в университете изберут нового декана.

— Поедешь на авось? Хочешь сжечь за собой все мосты? А если ты не придешься ко двору?

Она была права. Ведь и в самом деле он ничего толком не знал. Ему обо всем придется договариваться в Праге. Пожалуй, надо сначала поехать одному.

Мария согласилась.

— Конечно, Иоганн, поезжай пока один. Приготовь все для нашего переезда и возвращайся за мной.

Так Есениус во второй раз отправился в Прагу.