Долгая смерть Лусианы Б.

Эпилог

Еще раз я встретился с Клостером на похоронах Лусианы. Было холодное сверкающее утро, какие случаются в конце августа, когда набухшие почки на обрезанных деревьях и легкий душистый воздух раньше срока возвещают о неизбежном наступлении весны. Мне удалось побороть отвращение к погребальным церемониям и заставить себя прийти на кладбище с его источенными временем надгробиями и пугающе однообразными могилами. Но если я, с трудом продвигаясь среди моря цементных крестов, все-таки очутился здесь, то вовсе не для того, чтобы отдать последний долг Лусиане или приглушить чувство вины — вид маленького прямоугольника земли мог его только усилить, — а для того, чтобы найти ответ, вернее, получить подтверждение тому, во что не в состоянии был поверить.

Все происходило у меня на глазах, и тем не менее, даже заметив взгляд Валентины, обращенный к Клостеру в лифте, я предпочел не складывать два и два и продолжал считать это невинным восхищением, вызванным его книгами, юным порывом, который никакого ответного порыва в Клостере пробудить не может. Однако сразу после смерти Лусианы я стал свидетелем того, как быстро и решительно он действовал, восстанавливая порядок, как успокаивал и утешал Валентину, не ограничиваясь только дружескими объятиями, как организовал все таким образом, что после дачи показаний я, по-прежнему подавленный, уехал на такси домой, а он остался заниматься делами, в первую очередь ею. Я не настаивал на своем присутствии в этом опустошенном, пропитанном слезами и отчаянием доме, поскольку Валентина явно хотела остаться с ним наедине.

Наверное, не нужно говорить, что, придя за окончательным подтверждением, я все-таки надеялся застать Валентину одну. Вспоминая отдельные моменты той страшной ночи и отмахиваясь от очевидного, я повторял себе, что в своем душевном смятении она цеплялась за Клостера как за отца, но стоит ей на минутку задуматься, и она в ужасе отшатнется от него.

Когда же наконец, обогнув крематорий, я вышел к крайнему участку со свежими могилами, то снова увидел их вместе: она склонила голову, словно в молитве, он положил руку ей на плечо. На голой земле лежал единственный букет цветов, и в тишине кладбища они казались отцом и дочерью, у которых в мире никого нет, кроме друг друга. Когда я приблизился, Валентина подняла глаза, и лицо ее сразу стало замкнутым, словно она предпочла бы меня не видеть. Возможно, я напоминал ей о том, что сестра советовала не доверять этому человеку, а она пренебрегла ее советами. Тем не менее я подошел к ней выразить соболезнования, и Клостеру пришлось убрать руку. Я холодно поздоровался с ним, и повисло неловкое молчание. Минуту или две мы смотрели на букет, выделявшийся на темной рыхлой земле, потом Клостер тронул меня за локоть и жестом пригласил отойти. Сделав несколько шагов, он остановился и посмотрел на меня. И опять лицо его не выражало ни беспокойства, ни страдания, ни тем более душевных терзаний — только любопытство, будто он собирался обсудить со мной какую-то занимательную подробность.

— Я не знал, что Лусиана оставила записку, — сказал он. — Это правда? И вы якобы ее сохранили.

— Сохранил и передал полиции, — заявил я, однако Клостер не обратил внимания на мой тон.

— И что же в ней говорилось?

— Пусть хотя бы она спасется, — ответил я.

Клостер помолчал немного, будто повторяя про себя фразу в поисках скрытого смысла и тем самым подтверждая ее право на существование.

— Даже будучи сумасшедшей, она всегда была последовательной и пыталась до конца защищать свою сестру. Бедная девочка, до чего же она ошибалась! Как она могла думать, будто я причиню ей какой-то вред, ведь только благодаря Валентине я снова начал что-то чувствовать, опять возвратился к жизни. Взгляните на это, — сказал он и обвел рукой пространство, заполненное крестами и надгробиями, с теряющимися вдали рядами могил. — Вот какой пейзаж открывался мне каждый день. И не станет зелени.[31] Здесь проще всего в это поверить. И тем не менее, если приходить сюда очень долго, можно увидеть, как на плитах начинает расти мох. Я думал, что я мертв, как все они, но надежда все-таки оставалась. — Он повернулся к Валентине и с восхищением посмотрел на нее. — Это необыкновенный человечек, и очень храбрый, — она не поверила ничему из того, что сестра рассказывала обо мне.

— Ей еще нет и восемнадцати, — не удержался я, — а в этом возрасте храбрость порой объясняется неопытностью.

— Ей еще нет восемнадцати, это верно, — согласился он, — но тогда тем более удивительно, что она полюбила меня, разве нет? Она не обращает внимания на разницу в возрасте, думаю, и вы не будете. — Несколько секунд он с вызовом смотрел на меня, но потом опять заговорил в прежнем благодушном тоне: — Зато нас роднит одна гораздо более важная вещь: она потеряла отца, а я — дочь.

— Она потеряла всю свою семью, — произнес я дрожащим от возмущения голосом, однако Клостер, видимо, счел это замечание несущественным и не обратил на него внимания.

— Мы оба многое потеряли, — сказал он, — поэтому мне хочется защитить ее и дать ей возможность начать новую жизнь. Когда все закончится, она будет жить со мной.

— Не думаю, что все скоро закончится, будет еще расследование.

— Расследование? — повторил Клостер то ли насмешливо, то ли недоверчиво. — Неужели из-за этой дурацкой записки, лишний раз свидетельствующей о ее помешательстве? Факты очевидны, ничего другого там не раскроешь. Мы все трое видели и слышали одно и то же. Ее никто не толкал.

— Но вы ведь знали, правда? Когда позволили убедить себя и согласились отправиться со мной, вы ведь знали, что она не выдержит этой встречи.

— Думаю, вы переоцениваете мои способности. Откуда мне было знать? Правда, я предчувствовал, что наш визит только ухудшит ситуацию, и предупреждал вас об этом. Возможно, мне нужно было проявить больше настойчивости и все-таки отказаться, но в тот вечер воля покинула меня, и я пошел у вас на поводу, хотя понимал, что не я управляю событиями, а кто-то помимо меня.

— Хватит об этом! Я вам не верю и никогда не верил. Это были вы, каждый раз вы.

Я говорил все громче, упершись указательным пальцем ему в грудь и задыхаясь от бессилия. Тут я заметил, что Валентина повернула голову и смотрит на нас, и медленно убрал палец.

— Держите себя в руках, — холодно произнес Клостер, — вы начинаете напоминать мне Лусиану. Предупреждаю вас в последний раз.

Он подождал, пока я подниму глаза, и уперся в меня спокойным и бесстрастным взглядом.

— Я не рассчитываю, что вы поверите в то, во что я сам с трудом верю, да и то не всегда. Но поверьте хотя бы в то, что все эти годы я просто выводил на бумаге слова, и больше ничего.

— Вы знали, что она в отчаянии, на пределе, — настаивал я, — и что ей не по силам встреча с вами.

— Но ведь это вы, с вашей идиотской идеей примирения, затащили меня в тот дом, — сухо напомнил Клостер, видимо исчерпав запасы терпения.

Несколько минут мы молча смотрели друг на друга.

— Даже если расследования не будет, — медленно начал я, — я все равно напишу обо всем, о чем рассказывала Лусиана, о каждой смерти. Кто-то должен об этом знать.

— Ну что ж, романисты для того и существуют, чтобы писать романы, — сказал Клостер. — Любопытно будет посмотреть, как непревзойденный знаток азартных игр превратит меня в великого демиурга, который топит пловцов, не прикасаясь к ним, разбрасывает в лесах споры ядовитых грибов, вызволяет из тюрем преступников, предает огню целые города и с помощью телепатии устраивает самоубийства! Да у вас получится сверхчеловек, а не убийца. Если вы все это напишете, то станете посмешищем.

— Может быть, и тем не менее я все это напишу и опубликую. Это мой долг перед Лусианой, и кто знает, вдруг мне удастся защитить ее.

Я посмотрел в сторону Валентины, и Клостер проследил за моим взглядом.

— Она не нуждается в защите, — сказал он. — Хотя она и похожа на Лусиану, но, слава богу, они в то же время очень разные.

Солнце начало пригревать, и Валентина сняла пальто. Она стояла в профиль, и, слушая Клостера, я скользнул взглядом по небольшой, но отчетливой выпуклости на груди, подчеркнутой тонким обтягивающим свитером. Возможно, Клостер имел в виду это? Действительно казалось, что природа воспользовалась предоставленной ей еще одной возможностью и добавила в нужном месте недостающий мазок. Интересно, думал ли Клостер тоже об этой второй попытке? Нет, в его взгляде было совсем другое — то ли гордость отца, любующегося прекрасной дочерью, то ли страсть недавно влюбившегося мужчины. И именно сейчас, когда он на минутку забылся, мне стало совершенно ясно: единственная правда во всей этой истории — его любовь к этой девочке. Боясь попасть в очередную ловушку, я начал убеждать себя, что у всех известных истории злодеев было такое место или такой человек, к которому они питали нежные чувства. Однако он снова, даже не стремясь к этому, добился своего — заставил меня сомневаться.

Клостер снова посмотрел на меня и отступил на шаг, словно давая понять, что говорить нам больше не о чем.

— Конечно, я не могу помешать вам написать то, что вы задумали, но тогда и я, возможно, завершу свой труд, изложу свою версию. Жаль только, что все подумают, будто меня вдохновили события, будто сначала произошли они, так сказать причина и следствие, и только нам с вами будет известно, что все было наоборот.

Теперь уж точно считая разговор законченным, он посмотрел вокруг — на деревья, окаймлявшие кладбище, на ясное безоблачное небо, на девушку, которая ждала его у могилы.

— Этот роман не будет похож ни на один из написанных мною, — сказал он. — Не знаю как ваш, а мой будет точно со счастливым концом.