Долгое прощание

Глава 48

Я смотрел на него слишком долго. Сбоку я ощутил быстрое движение, а затем острую боль в плече. Вся рука, до кончиков пальцев, онемела. Я обернулся и увидел рослого мексиканца довольно злобного вида. Он не ухмылялся, просто наблюдал за мной. Загорелая рука с зажатым револьвером 45-го калибра опустилась. У него были длинные усы и пышная грива напомаженных, зачесанных назад черных волос. На затылке сидело грязное сомбреро, а концы кожаной тесемки свисали на заштопанную рубаху, от которой несло потом. Нет ничего кровожаднее, чем кровожадный мексиканец, как нет ничего добрее, чем добрый мексиканец, и, особенно, ничего печальнее, чем печальный мексиканец. Этот парень был крутого замеса. Таких больше нигде не делают.

Я потер плечо. Слегка закололо, но боль и онемение не прошли. Если бы я попробовал вытащить револьвер, то, наверно, уронил бы его.

Менендес протянул руку к мексиканцу. Тот, почти не глядя, кинул револьвер, а Менендес его поймал. Он подошел поближе, лицо его сияло от возбуждения.

— Ну, куда тебе врезать, дешевка? — Черные глаза так и плясали.

Я молча смотрел на него. На такие вопросы не отвечают.

— Тебя спрашивают, дешевка.

Я облизал губы и ответил вопросом на вопрос:

— Что случилось с Агостино? Я думал, что он за тобой револьвер таскает.

— Чик скурвился, — мягко произнес он.

— Всегда таким и был — как его хозяин.

У человека в кресле метнулись глаза вбок. Он почти что улыбнулся.

Крутой парень, который покалечил мне руку, не шелохнулся и не сказал ни слова. Но я знал, что он дышит. Чувствовал по запаху.

— Тебе что, по руке попали, дешевка?

— Споткнулся на лестнице.

Небрежно, почти не глядя, он хлестнул меня по лицу дулом пистолета.

— Ты со мной не шути, дешевка. Кончились твои шуточки. Тебе говорили по-хорошему. Если уж я лично приезжаю в гости и велю отвалить — надо слушаться. А не отвалишь, так свалишься и больше не встанешь.

Я чувствовал, как по щеке стекает струйка крови. Чувствовал щемящую боль от удара по скуле. Боль расползалась и охватила всю голову. Удар был не серьезный, но предмет, которым били — серьезный. Говорить я еще мог, и никто не стал затыкать мне рот.

— Чего ж ты сам переутомляешься, Менди? Я думал, у тебя на это есть холуи, вроде тех, что отлупили Большого Вилли Магоуна.

— Это личное участие, — мягко произнес он, — потому что тебе по личным причинам ведено не соваться. С Магоуном другое дело — чистый бизнес. Вздумал мне на голову сесть — когда я покупал ему шмотки, и машины, и в сейф кое-что подкинул, и за дом выплатил. Они там, в «борьбе с пороком», все одинаковые.

Я даже учебу его парнишки оплачивал. Благодарить должен был, гад. А он что сделал? Вперся в мой личный кабинет и дал мне по морде при прислуге.

— Это как же объяснить? — спросил я, смутно надеясь направить его злобу по другому адресу.

— Да так и объяснить, что одна крашеная шлюшка сказала, что у нас игральные кости фальшивые. А вроде была из его ночных бабочек. Я ее выставил из клуба и пускать не велел.

— Тогда понятно, — заметил я. — Магоуну пора бы знать, что профессиональные игроки никогда не жулят. Им это не надо. Но я-то что тебе сделал?

Он снова, с задумчивым видом, ударил меня.

— Ты мне репутацию испортил. В моем бизнесе приказы два раза не повторяют. Никому. Парню велели — он идет и делает. А не делает — значит, у тебя нет над ним власти. А власти нет — вылетаешь из бизнеса.

— Сдается мне, что не только в этом дело, — сказал я. — Прости, я платок достану.

Револьвер был наведен на меня, пока я вынимал платок и стирал с лица кровь.

— Ищейка поганая, — медленно сказал Менендес, — думает, что может из Менди Менендеса мартышку сделать. Что на посмешище меня выставит. Меня, Менендеса. Тебе бы надо нож сунуть, дешевка. Настрогать из тебя сырого мяса, помельче.

— Леннокс был твой приятель, — сказал я, следя за его глазами. — Он умер. Его зарыли, как собаку, закидали грязью и даже дощечки с именем не поставили. А я немножко помог доказать его невиновность. И от этого ты репутацию теряешь? Он твою жизнь спас, а свою загубил. А тебе хоть бы хны. Тебе бы только большую шишку разыгрывать. На всех тебе наплевать с высокой горы, кроме себя самого. Какая ты шишка? Только горло дерешь.

Лицо у него застыло, он замахнулся, чтобы стукнуть меня в третий раз, когда я сделал полшага вперед и лягнул его в пах.

Я не думал, не соображал, не рассчитывал свои шансы, не знал, есть ли они у меня вообще. Просто не мог больше терпеть трепотню, и больно было, и обливался кровью, и, может быть, к тому времени слегка очумел от ударов.

Он сложился пополам, заглатывая воздух, и револьвер выпал у него из руки. Он стал лихорадочно шарить по полу, издавая горловые сдавленные звуки.

Я заехал коленом ему в лицо. Он взвыл.

Человек в кресле засмеялся. От изумления я чуть не свалился. Потом он поднялся, и револьвер у него в руке поднялся вместе с ним.

— Не убивай его, — сказал он мягко. — Он нам нужен, как живая приманка.

Затем в темной передней что-то шевельнулось, и в дверях появился Оулз, бесстрастный, непроницаемый, абсолютно спокойный. Он взглянул на Менендеса.

Тот стоял на коленях, уткнувшись головой в пол.

— Слабак, — произнес Оулз. — Раскис, как каша.

— Он не слабак, — сказал я. — Ему больно. С каждым может случиться. Разве Большой Вилли Магоун слабак?

Оулз посмотрел на меня. Другой человек тоже. Крутой мексиканец у двери не издал ни звука.

— Да бросьте вы эту проклятую сигарету, — накинулся я на Оулза. — Или закурите, или выплюньте. Тошнит на вас смотреть. И вообще от вас тошнит. От всей полиции.

Он вроде удивился. Потом ухмыльнулся.

— Проводим операцию, малыш, — весело объявил он. — Плохо тебе? Нехороший дяденька побил по личику? Так тебе и надо, это тебе на пользу.

Он посмотрел вниз, на Менди. Менди поджал под себя колени. Он словно выкарабкивался из колодца, по несколько дюймов за раз, хрипло хватал воздух.

— Какой он разговорчивый, — заметил Оулз, — когда нет рядом трех адвокатишек, которые учат, как надо придерживать язык.

Он рывком поднял Менендеса на ноги. Из носа у Менди шла кровь. Он выудил из белого смокинга платок и прижал к лицу. Не произнес ни слова.

— Попался, голубчик. Перехитрили тебя, — заботливо сообщил ему Оулз. — Я из-за Магоуна слез не проливал. Так ему и надо. Но он полицейский, а мразь вроде тебя не смеет трогать полицию — никогда, во веки веков.

Менендес опустил платок и взглянул на Оулза. Потом на меня. Потом на человека в кресле. Медленно повернулся и взглянул на свирепого мексиканца у двери. Все они смотрели на него. На лицах у них ничего не было написано.

Потом откуда-то вынырнул нож, и Менди бросился на Оулза. Оулз шагнул в сторону, взял его одной рукой за горло и легко, почти равнодушно выбил у него нож. Расставив ноги, Оулз напружинил спину, слегка присел и оторвал Менендеса от пола, держа за шею. Сделал несколько шагов и прижал его к спине. Потом опустил, но руки от горла не отнял.

— Только пальцем тронь — убью, — сказал Оулз. — Одним пальцем. — И опустил руки.

Менди презрительно улыбнулся, посмотрел на свой платок и сложил его так, чтобы не было видно крови. Снова прижал его к носу. Взглянул на пол, на револьвер, которым меня бил. Человек в кресле небрежно сообщил:

— Не заряжен, даже если дотянешься.

— Ловушка, обман, — сказал Менди Оулзу. — Я тебя понял.

— Ты заказал трех бандитов, — объяснил Оулз. — А получил трех помощников шерифа из Невады. Кое-кому в Вегасе не нравится, что ты забываешь перед ним отчитываться. Он хочет с тобой поболтать. Хочешь — отправляйся с этими людьми, а то поехали со мной в участок, там тебя подвесят к двери, в наручниках. Есть у меня пара ребятишек, которые не прочь тебя рассмотреть поближе.

— Боже, помоги Неваде, — тихо промолвил Менди, снова оглянувшись на свирепого мексиканца у двери. Затем быстро перекрестился и вышел из дома.

Мексиканец пошел за ним. Второй, подсушенный тип из пустынного климата, подобрал с пола револьвер и нож и тоже ушел, прикрыв дверь. Оулз ждал, не двигаясь. Послышалось хлопанье дверцы, потом звук машины, отъезжавшей в ночь.

— Вы уверены, что эти рожи — помощники шерифа? — спросил я у Оулза.

Он обернулся, словно изумившись, что я еще здесь.

— У них же звездочки, — коротко бросил он.

— Славно сработано, Берни. Отлично. Думаешь, его довезут до Вегаса живым, бессердечный ты сукин сын?

Я вошел в ванную, пустил холодную воду и прижал мокрое полотенце к пульсирующей щеке. Взглянул на себя в зеркало. Щеку раздуло, она посинела, и на ней была рваная рана от сильного удара стволом о кость. Под левым глазом тоже был синяк. О красоте на несколько дней придется позабыть.

Потом позади меня в зеркале возникло отражение Оулза. Он перекатывал в зубах свою проклятую незажженную сигарету, словно кот, который играет с полумертвой мышью, пытаясь заставить ее побежать снова.

— В другой раз не старайтесь перехитрить полицию, — произнес он ворчливо. — Думаете, вам дали украсть эту фотокопию просто для смеху? Мы сообразили, что Менди на вас попрет. Выложили все Старру. Сказали, что совсем пресечь азартные игры в округе не можем, но доходы от них можем сильно подсократить. На нашей территории ни одному гангстеру не сойдет с рук нападение на полицейского, пусть даже и плохого. Старр заверил, что он тут ни при чем, что наверху недовольны, и что Менендесу сделают втык. Поэтому, когда Менди позвонил, чтобы для вашей обработки прислали крепких ребятишек со стороны, Старр послал ему трех своих парней, в одном из собственных автомобилей, и за свой счет. Старр — начальник полиции в Вегасе.

Я обернулся и посмотрел на Оулза.

— Сегодня ночью койоты в пустыне неплохо поужинают. Поздравляю. Полицейский бизнес, Берни, — замечательная, окрыляющая работа для идеалистов. Единственное, что плохо в полицейском бизнесе, — это полицейские, которые им занимаются.

— Болтай, болтай, герой, — сказал он с внезапной холодной яростью. — Я чуть со смеху не помер, когда ты нарвался в собственной гостиной. Это грязная работа, малыш, и делать ее надо грязно. Чтобы такой тип разболтался и все выложил, он должен чувствовать власть. Тебя не сильно потрепали, но совсем без этого мы не обошлись.

— Уж вы простите, — сказал я. — Простите, что из-за меня так настрадались.

Он придвинул ко мне угрюмое лицо.

— Ненавижу игроков, — сказал он хрипло. — Они не лучше торговцев наркотиками. Эта болезнь так же разъедает, как наркомания. Думаешь, дворцы в Рино и Вегасе построены просто для безобидного веселья? Черта с два. Их построили для маленького человека, для фраера, который надеется получить на грош пятаков, для парня, который тащит туда всю получку и просаживает деньги, отложенные на еду. Богатый игрок спустит сорок тысяч, посмеется и завтра начнет снова. Но большой бизнес не делают на богатых игроках, дружище. Настоящий грабеж нацелен на монетки в десять центов, в двадцать пять, в полдоллара, иногда на доллар или даже пятерку. Деньги в большой рэкет льются, как вода из крана у тебя в ванной, это река, которая течет без остановки. И когда пришивают профессионального игрока, я не плачу. Мне это нравится. А когда правительство штата берет свою долю от игорных доходов и называет это налогом, оно помогает бандитскому бизнесу. Парикмахер принимает ставки — пару долларов на лошадку. Они идут синдикату, из этого и складывается прибыль.

Говорят, народ хочет иметь честную полицию? А зачем? Чтобы все это покрывать? У нас в штате лошадиные бега узаконены, открыты круглый год. Дело ведется честно, штат получает свою долю, а на каждый доллар, внесенный в кассу ипподрома, приходится пятьдесят, которые ставят у подпольных букмекеров. Каждый день — восемь-девять забегов, из них половина скромных, неинтересных, и смухлевать в них ничего не стоит. У жокея есть всего один способ выиграть забег, зато целых двадцать, чтобы проиграть, и пусть через каждые семь столбов поставлен проверяющий, ни черта он не может поделать, если жокей знает свое ремесло. Вот вам и законная азартная игра, дружище, честный бизнес, одобренный государством. Все, значит, в порядке? А по-моему, нет. Потому что это азартная игра, и она воспитывает игроков, а честной азартной игры вообще не существует.

— Легче стало? — осведомился я, смазывая йодом свои раны.

— Я старый, вымотанный, побитый полисмен. От этого легче не становится.

Я обернулся и пристально взглянул на него.

— Вы чертовски хороший полисмен, Берни, но это дела не меняет. Все полицейские одинаковы. Все они ищут виноватых не там, где нужно. Если парень просаживает получку в кости — запретить азартные игры. Если напивается — запретить торговлю спиртным. Если сбивает человека машиной — запретить автомобили. Если его застукали с девицей в гостинице — запретить половые сношения. Если он падает с лестницы — запретить строить дома.

— Да заткнись ты!

— Правильно, заткните мне глотку. Я всего-навсего рядовой гражданин. Кончайте вы, Берни. Гангстеров, преступные синдикаты и хулиганов мы имеем не потому, что у нас в мэриях и законодательных собраниях сидят жуликоватые политики и их прихвостни. Преступность — не болезнь, это симптом. Полиция — все равно, что врач, который лечит опухоль мозга аспирином, с той разницей, что полицейский охотнее вылечил бы ее дубинкой. Мы — большой, грубый, богатый, необузданный народ, и преступность — цена, которую мы за это платим, а организованная преступность — цена, которую мы платим за организацию. И так будет долго. Организованная преступность — всего лишь грязная оборотная сторона доллара.

— А чистая сторона где?

— Мне ее видеть не приходилось. Может, Харлан Поттер знает. Давайте выпьем.

— Вы неплохо держались, когда вошли в дом, — сказал Оулз.

— А вы еще лучше, когда Менди полез на вас с ножом.

— Руку, — сказал он, и протянул свою.

Мы выпили, и он ушел через заднюю дверь. Накануне вечером, явившись ко мне на разведку, он заранее вскрыл ее отмычкой, чтобы сегодня попасть в дом.

Задние двери — плевое дело, если они открываются наружу, и если притолока старая и высохшая. Выбиваешь шплинты из петель, остальное — ерунда. Оулз показал мне вмятину в дверной раме и пошел через холм на соседнюю улицу, где оставил свою машину. Он и переднюю дверь мог бы открыть почти так же легко, но пришлось бы ломать замок, и было бы очень заметно.

Я смотрел, как он поднимается между деревьями, светя перед собой фонариком. Когда он скрылся за гребнем холма, я запер дверь, смешал еще один слабый коктейль, пошел обратно в гостиную и сел. Взглянул на часы. Было еще рано. Это только казалось, что домой я вернулся давно.

Я подошел к телефону, соединился с телефонисткой и назвал ей домашний номер Лорингов. Дворецкий осведомился, кто спрашивает, потом пошел посмотреть, дома ли миссис Лоринг. Она была дома.

— Из меня и вправду сделали козла, — сообщил я, — но тигра взяли живым. А я в синяках.

— Когда-нибудь вы мне об этом расскажете. — Голос у нее звучал так, словно она уже была в Париже.

— Могу рассказать за коктейлем, если у вас есть время.

— Сегодня вечером? Но я укладываюсь. Боюсь, что это невозможно.

— Ага, понятно. Ну, ладно, я просто подумал, может, вам интересно. И спасибо за предупреждение. Но к вашему старику это отношения не имело.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Вот как. Минутку. — Она ненадолго отошла, потом вернулась, и голос у нее потеплел. — Может быть, мне удастся ненадолго вырваться. Где мы встретимся?

— Где скажете. Машины у меня сегодня нет, но я возьму такси.

— Глупости. Я за вами заеду, но не раньше, чем через час. Какой ваш адрес?

Я сказал, она повесила трубку, я пошел включить свет над крыльцом и постоял на пороге, вдыхая вечерний воздух. Стало немного прохладнее.

Вернувшись в дом, я попробовал позвонить Лонни Моргану, но не мог его отыскать. Потом — где наша не пропадала! — позвонил в Лас-Вегас, клуб «Черепаха», м-ру Рэнди Старру. Думал, что он не станет со мной говорить. Но он стал. Голос у него был спокойный, уверенный — голос делового человека.

— Рад, что вы позвонили, Марло. Друзья Терри — мои друзья. Чем могу быть полезен?

— Менди уже в пути.

— В пути? Куда?

— В Вегас, вместе с тремя бандитами, которых вы послали за ним в большом черном «кадиллаке» с красным прожектором и сиреной. Как я понял, это ваша машина?

Он засмеялся.

— Как написал один журналист, у нас в Вегасе «кадиллаки» используют вместо прицепов. О чем идет речь?

— Менди с парой крутых ребят устроил засаду у меня в доме. Идея была в том, чтобы меня, мягко говоря, побить за одну публикацию в газете. Он решил, наверно, что я во всем виноват.

— А вы не виноваты?

— У меня нет собственных газет, м-р Старр.

— У меня нет собственных крутых ребят в «кадиллаках», м-р Марло.

— Может, это были помощники шерифа?

— Я не в курсе. И что же дальше?

— Он ударил меня револьвером. Я лягнул его в живот и дал коленом по носу. Он остался недоволен. И все же надеюсь, что он доберется до Вегаса живым.

— Уверен, что доберется, если поехал в этом направлении. Боюсь, что мне больше некогда разговаривать.

— Минутку, Старр. Вы тоже участвовали в этом фокусе в Отатоклане или Менди провел его один?

— Не понял?

— Не морочьте мне голову, Старр. Менди разозлился на меня не за публикацию, — этого мало, чтобы залезть ко мне в дом и обработать меня так же, как Большого Вилли Магоуна. Слишком мелкий повод. Он предупреждал, чтобы я не копался в деле Леннокса. Но я стал копаться — так уж получилось. Вот он и явился. Значит, причина у него была посерьезнее.

— Понятно, — медленно произнес он по-прежнему спокойно и мягко. — Вы считаете, что со смертью Терри не все в ажуре? Например, что застрелился он не сам, а кто-то помог?

— Хотелось бы узнать подробности. Он написал признание, которое оказалось ложным. Написал мне письмо, которое ушло по почте. Официант в гостинице должен был потихоньку вынести его и отправить. Терри сидел в номере и не мог выйти. В письмо была вложена крупная купюра, и он дописал его как раз, когда постучали в дверь. Я бы хотел знать, кто вошел в комнату.

— Зачем?

— Если это был официант, Терри приписал бы об этом пару слов. Если полисмен, письмо не дошло бы. Так кто же это был и почему Терри написал это признание?

— Понятия не имею, Марло. Никакого понятия.

— Простите, что побеспокоил вас, м-р Старр.

— Никакого беспокойства, рад был с вами поговорить. Спрошу Менди, что он думает на этот счет.

— Спросите, если увидите его живым. А не увидите, все равно постарайтесь выяснить. Иначе выяснит кто-нибудь еще.

— Вы? — Голос у него стал жестче, но оставался спокойным.

— Нет, м-р Старр. Не я. Тот, кому вышибить вас из Вегаса — пара пустяков. Поверьте мне, м-р Старр. Уж поверьте. Я вам точно говорю.

— Я увижу Менди живым. Об этом не волнуйтесь, Марло.

— Так и думал, что вы полностью в курсе. Спокойной ночи, м-р Старр.