Долина Безмолвных Великанов

Глава 7

Кент оторвался от окна, от созерцания великолепного солнечного дня снаружи, от образа Маретт Рэдиссон, который он нарисовал в своем воображении, и обернулся на звук медленно отворяющейся двери. Он ожидал этого. Юный Мерсер был для него открытой книгой. По тому, как тот нервничал, да еще по усиливавшемуся давлению в груди Кент догадывался, что его время наступило. Это должно было случиться очень скоро, а следовательно, к нему уже идет отец Лайон. Кент попытался улыбнуться, чтобы мужественно и приветливо встретить своего друга по диким лесным краям. Но улыбка замерла у него на губах, когда дверь отворилась и он увидел стоявшего на пороге миссионера. Не раз он сопровождал отца Лайона в места, где властвует смерть, но никогда прежде не замечал в лице маленького священника того, что увидел сейчас. Кент пристально взглянул на него. Миссионер продолжал стоять в дверях, словно колебался, как будто великий страх в последний момент удерживал его от решительного шага. Некоторое время оба мужчины в напряженном молчании смотрели друг на друга. Затем отец Лайон неторопливо вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.

Кент облегченно вздохнул и попытался улыбнуться.

— Вы пробудили меня ото сна, — сказал он. — Сон наяву. У меня была очень приятная встреча сегодня утром.

— Кое-кто уже пытался сообщить мне об этом, Джимми, — ответил коротышка миссионер, силясь изобразить на лице ответную улыбку.

— Мерсер?

— Да. И под большим секретом. Бедняга, очевидно, влюбился не на шутку в некую юную особу.

— И я тоже, mon pere. Могу вам в этом исповедаться. Кстати, я даже весьма рад этому. Если бы Кардиган не внес меня в списки приговоренных к смерти…

— Джимми, — внезапно охрипнув, прервал его миссионер, — а не задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что доктор Кардиган может ошибиться?

Он взял Кента за руку и крепко сжал ее. Пожатие его ладоней постепенно усиливалось, так что в конце концов стало даже больно. И, глядя в глаза священнику, Кент вдруг почувствовал, что его сознание, словно унылое мрачное помещение, внезапно осветилось ослепительной вспышкой света. Капля по капле кровь отливала от его лица, пока оно не стало еще белее, чем лицо отца Лайона.

— Вы… вы не… хотите сказать…

— Да, да, мой мальчик, я именно это и хочу сказать, — странным, не похожим на обычный голосом проговорил миссионер. — Вы не умрете, Джимми! Вы будете жить!

— Жить! — Кент в изнеможении откинулся на подушки. — Жить!..

Губы его шептали это единственное слово.

Он на секунду закрыл глаза, и ему почудилось, будто весь мир вспыхнул ярким огнем. И он опять беззвучно, одними губами, повторял заветное слово: «Жить!» Его нервы, напряженные до предела в ожидании смертного часа, начали сдавать, не в силах справиться с чудовищным потрясением. На мгновение Кент почувствовал сильную тошноту и головокружение. Он открыл глаза и увидел лишь сплошную туманную зеленую мглу там, где в окне должен был находиться весь мир. Но голос отца Лайона он слышал. Казалось, он долетал откуда-то издалека, хотя был очень ясен и разборчив. Доктор Кардиган допустил ошибку, говорил голос. И доктор Кардиган из-за этой ошибки переживает так, словно у него отняли сердце. Тем не менее ошибка его простительна… Если бы здесь имелась рентгеновская установка… Но нет здесь ничего подобного! И доктор Кардиган поставил тот диагноз, на котором остановились бы девять из десяти лучших хирургов. То, что он принял за кровоток в аневризме, оказалось усиленным сердечным шумом, а нараставшее внутригрудное давление было всего лишь осложнением, легким бронхитом, вызванным незначительной простудой. Очень жаль, что произошла ошибка. Но он не должен слишком строго винить доктора Кардигана!..

Он не должен винить Кардигана! Эти последние слова, точно бесконечные вереницы мелких волн, разбивающихся о береговой песок, непрерывно наплывали и откатывались от сознания Кента. Он не должен винить Кардигана! Кент расхохотался — расхохотался прежде, чем его оглушенные чувства пришли в норму, прежде чем мир в окне снова приобрел свои незыблемые формы. Во всяком случае, ему показалось, что он расхохотался. Он… не… должен… винить… Кардигана! Какую забавную глупость сморозил отец Лайон! Винить Кардигана в том, что он вернул ему жизнь? Винить его за радость сознания, что он не приговорен к смерти? Винить его за…

Ситуация начала проясняться. Словно затвор винтовки, легко скользнувший на свое место, мысли в мозгу Кента вновь обрели прежний порядок и четкость. Он снова видел отца Лайона, его белое, напряженное лицо и глаза, глядевшие на него все с тем же выражением страха и растерянности, которое он заметил еще в дверях. И только теперь Кент полностью осознал всю правду.

— Я… я понимаю, — проговорил он. — Вы с Кардиганом решили, что было бы лучше, если бы я умер?

Миссионер все еще держал в руке его ладонь.

— Не знаю, Джимми. Не знаю! То, что случилось, — невероятно, чудовищно!

— Но не так чудовищно, как смерть! — воскликнул Кент, внезапно выпрямляясь на подушках. — Великий Боже, mon pere, я хочу жить! О!..

Он выдернул ладонь из цепких пальцев священника и протянул обе руки к распахнутому окну.

— Взгляните сюда! Этот мир снова мой! Он опять принадлежит мне! И я хочу вернуться к нему. Теперь он в десять раз более дорог для меня, чем прежде. Зачем мне винить Кардигана? Mon pere, mon pere… послушайте меня. Теперь я могу это сказать, потому что имею на это право. Я солгал. Я не убивал Джона Баркли!

Странный возглас сорвался с губ отца Лайона. Это был сдавленный крик — не ликующий возглас радости или облегчения, но скорее стон острой, мучительной скорби и боли:

— Джимми!..

— Я клянусь! Святые небеса, mon pere, неужели вы мне не верите?

Миссионер поднялся со стула. В его глазах и лице появилось другое выражение. Казалось, будто за всю свою жизнь он ни разу прежде не видел Джима Кента. Это было выражение, рожденное внезапным потрясением — потрясением от изумления, от недоверия, от новой разновидности овладевшего им кошмара. Затем выражение его лица снова быстро переменилось, и он положил ладонь на голову Кента.

— Господь да простит вас, Джимми, — произнес священник, — и да поможет Он вам!

Если за несколько секунд до того Кент ощущал пламенный восторг переполнявшей его радости, то теперь его сердце застыло от той странной перемены, что он почувствовал в голосе отца Лайона и увидел в его лице и глазах. Он увидел не просто абсолютное недоверие. Он увидел нечто более безнадежное.

— Вы мне не верите! — в отчаянии воскликнул он.

— Для того и существует религия, чтобы верить, Джимми, — мягко возразил отец Лайон, обретя прежнее спокойствие. — Я должен верить ради вас же самих. Но речь идет теперь не о человеческих чувствах, мой мальчик. Речь идет о Законе! Какие бы чувства я ни питал по отношению к вам, это ничего не даст. Вы теперь… — Он запнулся, не решаясь произнести слово, висевшее у него на кончике языка.

Только тут Кент наконец полностью и с предельной ясностью увидел всю чудовищную нелепость ситуации. Не Сразу он уяснил себе все до конца. Несколько мгновений тому назад он тоже довольно отчетливо представлял себе положение в общих чертах; теперь же, деталь за деталью, роковое кольцо обстоятельств окончательно замкнулось вокруг него. Мышцы Кента напряглись, и отец Лайон увидел, как заиграли желваки на его скулах и стиснулись в кулаки пальцы рук. Смерть удалилась. Но ее насмешка, мрачное ликование и торжество в связи с удавшейся коварной шуткой, которую она с ним сыграла, адским хохотом звучали, казалось, в его ушах. И тем не менее он намерен жить! Таков был единственный реальный факт, возвышавшийся над всем остальным! Неважно, что случится с ним через месяц или через полгода, но сегодня он умирать не собирается. Он будет жить, и Мерсер принесет ему ожидаемые известия. Он будет жить, чтобы иметь возможность снова встать на ноги и бороться за жизнь, от которой он так опрометчиво отказался. Кент был, помимо всего прочего, прирожденным борцом. Эту черту характера он получил в наследство от предков, и вся его жизнь, полная тревог и невзгод, еще более укрепила и закалила его. У Кента вошло в привычку бороться не столько против своих единокровных братьев-людей, сколько против превосходящих сил Судьбы, Случая, Приключения. И сейчас он участвовал в самой опасной из всех азартных игр. Он видел это. Он чувствовал это. Противник зажал его мертвой хваткой. Закон, частью которого еще так недавно был он сам, считал его убийцей. А в провинции Альберта наказанием за убийство была смертная казнь через повешение!

Мысли об этом почему-то не наполняли страхом его душу, и Кент подумал: а сознает ли он в полной мере сложившуюся ситуацию? Впрочем, он был уверен, что сознает. В сущности, реагировать на все тем или иным образом зависит просто от свойства характера. Смерть, как он полагал, являлась установленным и предрешенным фактом. Еще недавно Кент не сомневался, что жить ему оставалось всего несколько часов. А теперь жизнь ему возвращена по меньшей мере на несколько месяцев. Великолепная отсрочка и замечательный подарок!..

Внезапно сердце его замерло, вздрогнув от неожиданно промелькнувшей у него мысли. Маретт Рэдиссон знала, что он не умрет! Она ведь намекала на это, а он, как последний болван, не сумел разгадать смысл ее слов и поступков! Она не выражала ему своего сочувствия, не сожалела, а смеялась, почти издевалась над ним — не потому, что была такой жестокой, а просто потому, что знала: он будет жить!

Кент резко обернулся к отцу Лайону.

— Мне поверят! — закричал он в отчаянии. — Я заставлю их поверить мне! Mon pere, я лгал! Я лгал, чтобы спасти Сэнди Мак-Триггера, и я объясню почему. Если. доктор Кардиган не совершил другой профессиональной ошибки, я хочу, чтобы все они снова собрались здесь. Вы сможете это устроить?

— Инспектор Кедсти ожидает за дверью, — спокойно ответил отец Лайон. — Но я не стал бы действовать второпях, Джимми. Я бы подождал. Я бы подумал… поразмыслил…

— Вы хотите сказать, чтобы оттянуть время и придумать более или менее правдоподобную версию, mon pere? Так у меня уже есть она. У меня есть такая история! И все же… — Кент грустно и немного растерянно улыбнулся. — Ведь я уже однажды сделал официальное заявление, подробно и основательно признавшись во всем, не так ли, отец мой?

— Ваша исповедь была весьма убедительна, Джимми. В ней вы так тщательно вдавались в детали, что эти детали в совокупности с тем, что именно вас видели у Джона Баркли перед вечером и что спустя несколько часов именно вы заявили о его убийстве…

— Что ж, обвинения довольно серьезные, — согласился Кент. — В сущности, я действительно был у Баркли, чтобы взглянуть на старую карту местности под названием «Страна Дикобразов»; он снял кроки этой карты когда-то, давным-давно. Но карта куда-то запропастилась, и при мне он так и не смог ее отыскать. А потом он сообщил, что карта нашлась. Я вернулся и обнаружил его мертвым…

Коротышка священник молча кивнул, не сказав ни слова.

— Конечно, все получилось довольно некрасиво и нелепо, — продолжал Кент. — Но, похоже, мне придется пройти через это. Не по-спортивному: струсил — ив кусты! Когда проигрываешь, не к лицу хныкать и поднимать вой. Я понимаю, что, согласно правилам игры, мне следовало бы помалкивать и без всяких помех позволить себя повесить. Как говорится, жребий брошен, и обратного пути нет. Все верно. Но есть и другая точка зрения. Моя бедная шея неплохо служила мне до сих пор. Она целиком зависит от меня и всегда была предана мне. Она даже добросовестно проглотила яичницу сегодня утром, хоть и не сомневалась в том, что умрет вместе со мной. И я поступил бы дурно и негуманно, если бы не позаботился сейчас о ней. Мне хочется как следует отблагодарить мою шею за все. Я хочу спасти ее. И я сделаю это — если смогу!

Несмотря на тягостную напряженность, царившую в доме, отца Лайона немного утешило то, что прежний юмор вернулся к его старому другу. Многолетняя привязанность священника к этому решительному и отчаянному авантюристу была стойкой и неизменной. Он мог скорбеть о Джеймсе Кенте, он мог молиться о спасении его души, он мог поверить в его вину, во в душе он все равно питал к нему искренние и теплые чувства, пустившие слишком глубокие корни, чтобы их можно было вырвать насильно или благодаря капризу случая. Поэтому прежняя ободряющая улыбка вновь появилась на лице маленького священника, и он сказал:

— Бороться за свою жизнь — это право, которое Господь предоставляет каждому человеку, Джимми. Когда я направлялся к вам, я был в ужасе. Мне казалось, что лучше бы вам умереть. Теперь я вижу, в чем моя ошибка, хотя борьба вам предстоит не из легких. Если вам повезет, я буду счастлив. Если нет — что ж, я уверен, что вы мужественно встретите свое поражение. Кто знает, возможно, вы правы и вам действительно лучше встретиться с инспектором Кедсти до того, как у вас будет время и возможность как следует поразмыслить над всем этим. Тут может сыграть роль чисто психологический эффект. Сказать ему, что вы готовы его принять?

Кент кивнул:

— Да. Сейчас же!

Отец Лайон направился к выходу. Подойдя к двери, он, казалось, заколебался, остановившись на мгновение, словно опять решил предложить Кенту передумать. Затем он отворил дверь и вышел из комнаты.

Кент ожидал с нетерпением. Рука его, машинально перебирая края одеяла, случайно наткнулась на салфетку, которой он вытирал губы, и он неожиданно обратил внимание на то, что на ней давно уже не появлялись свежие пятна крови. Давление в груди теперь, когда он знал, что это не смертельно, казалось ему неудобным и неприятным. Кенту захотелось встать и встретить своих посетителей стоя. Каждый нерв в его теле требовал действия, и минуты тишины, последовавшие за тем, как миссионер скрылся в дверях, были тягостными и томительными. Прошло четверть часа, прежде чем он услышал в коридоре приближающиеся шаги, и по их звуку Кент определил, что Кедсти идет не один. Вероятно, с ним возвращался le pere. И возможно, с ними был также и Кардиган.

То, что произошло в течение последующих нескольких секунд, было для Кента неожиданным потрясением. Первым вошел отец Лайон, за ним инспектор Кедсти. Взгляд Кента пробежал по лицу командира Н-ского дивизиона. Его было трудно узнать. Едва заметный кивок, который вряд ли можно было назвать приветствием, был ответом на салют и поклон Кента. Он никогда прежде не видел Кедсти замкнутым настолько, что лицо его походило на маску бесчувственного сфинкса. Но больше всего Кента взволновали люди, присутствия которых здесь он никак не ожидал. Позади Кедсти стоял Мак-Дугал, мировой судья, а вслед за Мак-Дугалом в палату вошли констебли Пелли и Брант, подтянутые и собранные, явно при исполнении служебных обязанностей. Кардиган, бледный и растерянный, вошел последним вместе со стенографисткой. Когда все они собрались в комнате, констебль Пелли произнес официальную формулу предупреждения, предписываемую Уголовным кодексом Королевской Северо-Западной конной полиции, и с этой минуты Кент юридически оказался под арестом.

Он не ожидал этого. Разумеется, он знал, что процесс расследования будет идти своим чередом, но он никак не предвидел подобной бессердечной поспешности. Он рассчитывал прежде всего на то, что они с Кедсти переговорят с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной. Но — закон есть закон. Кент понял это, когда взгляд его перебегал с каменного лица Кедсти на безучастные и неподвижные лица его прежних друзей, констеблей Пелли и Бранта. Если у них и таилась где-то глубоко в душе малая толика сочувствия к нему, то они ее весьма умело скрывали. В противоположность им, ничего подобного нельзя было сказать ни о Кардигане, ни об отце Лайоне. И Кент, всего несколько минут назад преисполненный ликующей надежды, почувствовал, как отяжелело его сердце в ожидании момента, когда ему придется вступить в борьбу за возвращение себе жизни и свободы, которые он потерял.