Долина кукол

1960

Дженифер прилетела в Нью-Йорк в конце ноября без какой-либо помпы, и ее звонок оказался для Анны полной неожиданностью.

– Мне нужно тебя видеть, – живо проговорила Дженифер. – Я остановилась в «Шерри».

– Сейчас приеду. Случилось что-нибудь?

– Нет, все отлично, изумительно! Анна, я читала, что Кевин продает фирму. Когда будет свадьба?

– Мы ориентируемся на пятнадцатое февраля.

– Отлично. Возможно, у нас будет двойное торжество.

– О-о, разумеется, мы… Что?! Джен, что ты сказала?

– Приезжай. Я же говорю через коммутатор отеля, понимаешь?

Дженифер ожидала Анну с нетерпением.

– У меня припасены сандвичи и кока-кола. Посидим, как в былые времена, поболтаем. Время у тебя есть?

– Целый вечер. Кто он, Джен? Говори, не томи! Глаза Дженифер сияли.

– Ах, Анна, я такая счастливая! Меня даже не волнует, что в пятницу на следующей неделе мне исполнится сорок. Цикл у меня по-прежнему в норме, так что детей иметь я еще смогу, да и потом… ну, в общем, то, что мне сорок, значения теперь не имеет.

«Сорок»! Это слово прозвучало для Анны как неожиданное потрясение. Дженифер уже сорок! Анна вспомнила, что она считала Элен старой в ее сорок лет, а ее собственная мать в сорок два года вся высохла. А у Дженифер по-прежнему бесподобная фигура и упругая кожа. На вид ей лет двадцать пять.

– Помнишь, как я присутствовала на крупном собрании республиканской партии в Вашингтоне, прямо перед съездом? – спросила Дженифер.

Анна рассмеялась.

– Помню ли я? Кевин уверяет, будто это ты виновата, что к власти пришли демократы. Дженифер широко улыбнулась.

– Ну, это все делалось для рекламы киностудии. Мне хотелось чем-то отблагодарить их за то, что они помогли мне избавиться от контракта с Клодом. Это влетело им в кругленькую сумму, но они пошли на это, чтобы сделать меня счастливой. – Ее всю передернуло. – Ну и досталось же мне от этого деспота. Я была для него просто куском мяса, который можно выгодно продать. На студии ко мне, конечно, такое же отношение, но они, по крайней мере, более тактичны и обставляют все гораздо деликатнее. Даже делают вид, будто у меня есть талант, – расхохоталась она.

– Полно, Джен. В последней картине ты сыграла великолепно.

– Мне тоже показалось, что неплохо. Это моя первая серьезная роль. Но эта картина не окупается.

– Это ровным счетом ничего не значит. Даже с самыми крупными звездами фильмы сплошь и рядом постоянно оказываются убыточными. По данным опроса за прошлый месяц твои фильмы занимают третье место по кассовым сборам.

Дженифер пожала плечами.

– Послушай, если бы я не встретила его, я была бы сейчас в шоковом состоянии. На студии все в трансе из-за того, что картина не окупилась, и сейчас лихорадочно ищут лучших сценаристов для моей следующей картины… лучшего режиссера… – Она пожала плечами. – Но сейчас все это мне абсолютно безразлично. Сегодня утром я обнаружила под глазами две морщинки, но даже это меня ни чуточки не волнует.

– Так кто же он? – спросила Анна. Дженифер отодвинула сандвич, так и не притронувшись к нему.

– Ты помнишь ту вечеринку с танцами в Вашингтоне? Он был там. Мы встречались с ним на всех приемах. Был всегда мил, но отнюдь не падал к моим ногам, как все остальные. Держался на расстоянии, был вежлив, но…

Анна начала выходить из себя.

– Джен, не томи, КТО он? Дженифер прищурилась.

– Уинстон Адамс. – Она ждала ответной реакции. Анна едва удержалась от громкого возгласа.

– Ты имеешь в виду с е н а т о р а?

Дженифер кивнула.

– Ты и… Уинстон Адамс!

Дженифер вскочила со стула, подпрыгнула и закружилась по комнате.

– Да! Уинстон Адамс, сенатор. Его имя – в Светском календаре [57], миллионер из семьи потомственных миллионеров. Но, Анна, даже не имей он ни цента, мне это было бы все равно. Я люблю его.

Анна откинулась в кресле. Уинстон Адамс! Лет под пятьдесят, привлекательный, умен и невероятно популярен.

– Но, Джен, я слышала, что республиканцы возлагают на него большие надежды, и собираются предложить ему крупный политический пост…

Дженифер кивнула.

– Собираются. А он хочет от всего этого отказаться ради меня.

– Как у вас все произошло? Взгляд Дженифер затуманился.

– Ну, я уже говорила – мы познакомились. Я знакома с десятками сенаторов, со всеми ними фотографировалась – ты бы поразилась, какие они хитрые. Играют почище любого актера. Кроме Уинстона Адамса – он отказался сфотографироваться со мной.

– Молодец! – заметила Анна. – Это был хороший способ привлечь твое внимание.

Дженифер отрицательно помотала головой.

– Он не рисовался. В день моего отъезда, когда закончилась вся эта пропагандистская шумиха, он позвонил мне. Сказал, что хочет поговорить со мной и пригласил поужинать. В тот вечер я пришла к нему домой. Думала, что будет большой званый ужин, но мы оказались одни.

– В душе он, должно быть, демократ, – улыбнулась Анна.

– У нас ничего не было. Я имею в виду секс – он даже не пытался. В квартире все время был слуга – глаза он нам, правда, не мозолил, но его присутствие постоянно ощущалось. Уинстон объяснил мне, что, отказавшись сфотографироваться со мной, он вовсе не хотел показаться невежливым, а просто не любит ничего подобного. Потом мы долго беседовали. Задал мне массу вопросов; и вышло так, что говорила все время я, а он только слушал. В молодости он учился в Сорбонне и поинтересовался, сильно ли изменился Париж после войны.

– Почему ты держала все это в такой тайне? – спросила Анна. – Ведь он не женат.

Дженифер счастливо улыбнулась.

– Больше это не тайна. На прошлой неделе исполнилось два года со дня смерти его жены. Он считал, что объявлять обо всем раньше этого срока не вполне прилично.

– Да, верно. Они были очень преданы друг другу.

– Только внешне. Это был один из тех браков для приличия, когда сохраняется только видимость супружеских отношений. Такой же, как был бы у тебя, если бы ты всю жизнь прожила в Лоренсвилле. Они оба были из богатых чванливых семей. Тогда он думал, что любит ее. Но она относилась к фригидному типу женщин и ненавидела секс. Хотя для меня это в нем не главное, – быстро добавила она. – Он встречался со мной два месяца и даже ни разу не попытался. Мы уезжали и встречались с ним в городах подальше отсюда

– в Канзас-Сити, в Чикаго… Я была в черном парике. Потом он приехал на неделю в Калифорнию, и там у нас было все! Анна, он изумительный. Такой нежный. Он любит меня, но именно меня саму! Он был поражен, когда увидел мою обнаженную грудь – оказывается, он все это время считал, что я ношу лифчик с армированием: он ведь не видел ни одного моего французского фильма. Анна, это первый мужчина в моей жизни, который полюбил именно меня, а не мое тело. И он был так робок: сначала даже боялся прикоснуться к моей груди. Но я научила его, и теперь – ой, здорово!

– Он открыл для себя мир секса, – улыбнулась Анна.

– «Открыл»? Он ведет себя так, словно сам изобрел его. Но, понимаешь, я не возражаю против этого, потому что с самого начала его влекло ко мне без всякого секса. И, Анна, он хочет детей. Его жена была плоскогрудой любительницей верховой езды из Мэриленда, детей у нее так и не было.

– Но, Джен, ведь он уже немолод… и почему ты настолько уверена, что сможешь забеременеть?

– Понимаешь, у меня было семь абортов. Мой организм постоянно готов к беременности, требует ее. А когда я сказала Уину, что хочу оставить кино и нарожать детей, он даже заплакал от счастья, по-настоящему заплакал, Анна. Он понял, что жизнь обделила его тем, что он больше всего хотел, – лишила его детей и женщины, которую он смог бы полюбить. Вот почему он с головой ушел в свою политическую деятельность. Ему ровным счетом наплевать на политическую карьеру. Он говорит, что республиканцы все равно не добьются победы на президентских выборах – по крайней мере, в ближайшие восемь лет, – и что его отзовут из Сената уже за одно то, что он женится на кинозвезде. Просто он хочет того же, что и я, – свой дом и детей.

– Уинстон знает, сколько тебе лет на самом деле? Дженифер счастливо кивнула.

– Это привело его в неописуемый восторг. Разумеется, я не сказала ему о маленьких рубчиках у меня за ушами, чтобы не пугать его. Он склонен думать, что я родом из Шангри-Ла [58]. Но он обрадовался, что мне не двадцать с чем-то. Думал, я сочту его слишком старым. А однажды, когда я гостила у него на ферме и постоянно ходила там с простыми косичками и без всякой косметики, он сказал, что я выгляжу потрясающе. Ах, Анна, все так замечательно. На следующей неделе я лечу в Калифорнию и произвожу там эффект разорвавшейся бомбы: следующую картину, так и быть, закончу – уже сделаны натурные съемки, сшиты костюмы, но после этого – все! Пусть хоть удавятся. Я подо всем подвожу черту.

– Когда вы поженитесь?

– С сегодняшнего вечера мы будем открыто появляться вместе. Сначала идем в театр, потом на званый ужин в «21» с сенатором Белсоном и его женой. Вероятно, попадем во все завтрашние газеты, и Уин скромно признается, что мы помолвлены.

Анна улыбнулась.

– Я, наверное, увижу вас сегодня. Мы тоже идем в «21». Это будет поздний обед, так что мы, вероятно, будем еще там, когда вы приедете. У нас ничего интересного не будет – так, один из этих скучных обедов с некоторыми из покупателей компании Кевина.

Дженифер порывисто сжала руку Анны.

– Ах, подружка, ну разве это не замечательно! Мы обе прорвались на самый верх, у каждой из нас есть все – успех, уверенность в будущем, человек, которого любишь и уважаешь.

Анна улыбалась, однако чувствовала, как на нее наваливается становящаяся уже привычной тяжесть.

В тот вечер она видела их в «21». Дженифер вся сияла от счастья, и Анне пришлось признать, что сенатор Адамс – действительно импозантный мужчина. Высокий, с коротко постриженными волосами седовато-стального цвета, с плоским животом, что говорило о ежедневных тренировках в спортивном зале.

Дженифер подошла к их столику. Они представили своих спутников, после чего сенатор всячески старался сделать Анне как можно больше приятного.

– У меня такое ощущение, что я давно вас знаю, – сказал он ей. – Так часто вижу вас по телевидению, да и Дженифер постоянно о вас говорит.

Весь вечер Анна внимательно наблюдала за Дженифер. Та не сводила глаз с сенатора. Они у нее лучились нежностью, это были глаза влюбленной женщины. Анна даже позавидовала Дженифер. Она посмотрела на Кевина. Слава богу, что он выздоровел. Такой хороший и добрый. Боже, ну почему, почему она не испытывает к нему ни малейшего чувства? Если бы оно у нее было, она давным-давно вышла бы за него. Вспомнить только, как она обхаживала Лайона, даже предлагала ему жить на ее деньги. Но к Лайону ее привязывало нечто большее, чем просто секс, ей хотелось быть рядом с ним каждую минуту, жить его мыслями… «Боже мой, ну что я делаю, зачем извожу себя, – думала она. – Никакого Лайона больше нет. Как говорит Генри, я влюблена в созданный мною же образ…»

На следующий день все газеты сообщили о Дженифер на первых полосах. А сенатор Уинстон Адамс признал, что они поженятся в начале 1961 года. Подхваченная водоворотом исступленной радости и волнения, пронизывающих все ее существо, в сопровождении несущихся за нею вдогонку крупных газетных заголовков, она вернулась на Западное побережье сниматься в своей последней картине.

1961

Дженифер вернулась в Нью-Йорк в начале января. Сенатор Адамс на несколько дней задерживался в Вашингтоне, и Анна ходила с Дженифер по магазинам, где та придирчиво выбирала себе приданое.

– Все должно быть особенное, – утверждала она. – Яркое, броское, но, понимаешь, вместе с тем и приглушенное. Ты должна помочь мне, Анна.

Они были в примерочной «Бергдорфа», когда Дженифер вдруг неожиданно привалилась к стене.

– Анна, у тебя есть с собой анальгин? Лицо ее стало мертвенно-бледным, зрачки расширились. Продавщица бросилась за анальгином. Дженифер опустилась на стул.

– Ну что ты так испугалась, Анна? – Она вымученно улыбнулась. – Это всего лишь месячные. Пришли раньше срока; от всех этих волнений, наверное.

Анна успокоилась.

– Ты меня до смерти перепугала. Дженифер закурила сигарету.

– Сейчас отпустило. Но боль такая, словно все кости ломают. Вероятно, нечто подобное испытываешь при родах. Если это так, то надо будет подыскать хорошего анестезиолога, когда настанет время рожать.

Вернулась продавщица с анальгином, следом вбежала обеспокоенная заведующая секцией.

– И у меня все время так, – сказала она. – Прямо хоть на стенку лезь. Слава богу, что это случается только раз в месяц.

– Вам везет, – ответила ей Дженифер. – А у меня в последнее время они приходят каждые две-три недели.

Женщина покачала головой.

– У моей подруги меняется цикл. Месяцами ничего нет, и она до того переживает, что даже слегла на этой почве.

Дженифер выбрала себе три платья. Заведующая поблагодарила ее, попросила автограф для племянницы и пожелала ей всего доброго.

Некоторое время спустя, когда они сидели в кафе и пили кока-колу, Анна как бы мимоходом спросила:

– Кстати, Джен, когда ты проверялась последний раз? Дженифер задумалась.

– Так, подожди, последний аборт у меня был в Швеции – там они разрешены – значит, четыре года назад. Доктор сказал, что здоровье у меня отменное.

– Знаешь, тебе не мешает сходить провериться. У меня замечательный врач. Дженифер кивнула.

– Может быть, и схожу.

Заполняя карту, доктор Галенс держался спокойно и непринужденно. Осмотр закончился, Дженифер уже оделась и теперь сидела у его письменного стола.

– Давно это у вас? – спросил он.

– Несколько месяцев. Я бы и не думала об этом, но Анна меня то и дело тормошит. Кроме того, менструация длится по десять дней. На следующей неделе я выхожу замуж и просто хотела быть уверенной, что у меня все в порядке. Ведь я намерена сразу же забеременеть и родить.

Он кивнул.

– Сенатор сейчас в Нью-Йорке?

– Нет, в Вашингтоне и приедет сюда на следующей неделе.

– Тогда, возможно, вы ляжете в больницу сегодня?

– Сегодня? – Дженифер раздавила в пепельнице свою сигарету. – У меня что-то серьезное?

– Вовсе нет. Если бы на следующей неделе вы не планировали выходить замуж, я бы предложил вам подождать наступления следующей менструации и понаблюдать ее прохождение. У вас полипы в матке, это встречается довольно часто. Вы ляжете к нам сегодня, завтра мы сделаем чистку, а послезавтра вас выпишут. Несколько дней будут идти выделения, но если вы ляжете к нам сейчас, то ко дню свадьбы будете в полном порядке.

Встревоженная Анна связалась с доктором Галенсом. Тот ничего не утаил от Дженифер. Самое заурядное заболевание. Она помогла Дженифер собрать сумку и проводила ее в больницу.

Анна сидела в пустом приемном покое, Дженифер уже увели наверх. Она была рада, что у Дженифер ничего серьезного, – ведь ей так хочется ребенка. И она заслужила его. Интересно… несмотря на всю их близость, Джен так и не рассказала, почему она избавилась от ребенка Тони.

Доктор Галенс спустился к ней через час. Анна сразу почувствовала что-то неладное.

– Сейчас она спит под наркозом, – сказал он.

– Что у нее? – спросила Анна. – Я чувствую, тут что-то не так. У нее не просто полипы?

– У нее оказались именно полипы, как я и думал. С точки зрения гинекологии, у нее все нормально, – сказал он. – Но, проверяя сердечную деятельность, анестезиолог обнаружил у нее в одной груди уплотнение размером с грецкий орех. Она, должно быть, знала об этом.

Анна ощутила во всем теле внезапную слабость.

– Но ведь очень часто уплотнение ничего не значит. Я имею в виду, что это может быть просто киста и ничего больше, правда?

– Я удалил это уплотнение – надрез крохотный, шрам будет совсем незаметен

– и сразу же отправил ткань на биопсию. Анна, это образование оказалось злокачественным. Завтра же ее нужно класть на операцию и удалять грудь.

Анна похолодела от ужаса. О боже! Ну почему именно Дженифер? И почему именно сейчас? Она почувствовала, как по щекам ручьем потекли слезы.

– Скажите ей сами, – прорыдала она. – Я не смогу.

Дженифер медленно открыла глаза, пытаясь отогнать сон. Все позади. Она улыбнулась медсестре, которая неясным белым пятном маячила рядом.

– Все в порядке?

– Вот доктор Галенс, – приветливо сказала сестра. Он осторожно пощупал ей лоб.

– Пришли в себя?

– Ммммм… скажите, доктор, у меня действительно были полипы, как вы и думали, да?

– Да, по этой линии у вас теперь все в порядке, Дженифер, но почему вы не сказали мне, что у вас в груди было уплотнение?

Она инстинктивно коснулась груди – пальцы наткнулись на повязку.

– Я удалил его. Давно оно у вас?

– Не-е зна-аю… – У нее опять закружилась голова… – Может, с год… может, больше.

– Спите. Поговорим об этом потом.

Несмотря на сонную одурь от наркоза, ее пронзило острое чувство страха. Протянув руку, она схватила его за рукав.

– О чем «поговорим потом»?

– Боюсь, завтра мне придется опять привезти вас сюда… и удалить кое-что еще.

– «Удалить»? Что именно?

– Нам придется произвести мастэктомию. Ее выполнит доктор Ричарде, один из наших лучших грудных хирургов.

– «Маст…», как вы сказали?

– Мы вынуждены удалить вам грудь, Дженифер. Это уплотнение оказалось злокачественным. Она попыталась сесть в кровати.

– Нет! Ни за что! О боже мой, нет! – Голова у нее закружилась, она упала на подушки. Что-то кольнуло ее в руку, и она забылась в беспокойном, тревожном сне. Спустя некоторое время она проснулась и умоляюще схватила за руку медсестру.

– Это был сон, правда? Мне это просто приснилось от лекарств, да? Что он говорил про мою грудь? Скажите мне…

– Ну-ну… успокойтесь, – мягко проговорила сестра. Она увидела сочувственное выражение на лице женщины. Значит, это был не сон. Боже, значит, это правда!

Анна ворвалась в кабинет к Кевину и, рыдая, рассказала ему все. Спокойно выслушав ее, он спросил:

– Сказал ли доктор Галенс, что прогноз обнадеживающий?

Анна непонимающе посмотрела на него.

– «Обнадеживающий»? Ты что, не понял ни слова из того, что я тебе говорила?

– Все понял, ей придется лишиться груди. Это ужасно, но это еще не конец света. Анна, ты знаешь, сколько женщин живут долго и счастливо после успешного удаления груди? Главное – вовремя обнаружить опухоль.

Она благодарно посмотрела на него. В этом весь Кевин: всегда владеет ситуацией, во всем находит положительную сторону. Он позвонил доктору Галенсу. Тот ответил, что есть все основания полагать, что прогноз будет благоприятный. Доктор Ричарде того же мнения. Опухоль небольшая, а процент благоприятных исходов при удалении груди весьма высок. Если отсутствуют метастазы, то прогноз будет вообще превосходным, но определить это можно будет лишь после удаления груди и обследования лимфатических узлов.

Успокоенная деловой реакцией Кевина, Анна вернулась в больницу. Дженифер уже полностью проснулась, но была замкнутой и апатичной. Вынув из-под одеяла руку она схватила Анну, сильно сжав ей пальцы.

– Доктор Галенс вызвал Уина, – прошептала она. – Он немедленно вылетает сюда.

– Он сообщил ему? – спросила Анна. Дженифер покачала головой.

– Я не велела говорить ему ни слова. Я чувствую, что должна сделать это сама. – Она слабо улыбнулась сестре. – Мне хорошо. Оставьте нас, пожалуйста, наедине с подругой.

– Не давайте ей ничего пить в течение, по крайней мере, двух часов, – сказала та. – Желаете, чтобы сегодня вечером около вас дежурила сестра?

– Нет, ведь операция еще завтра, а доктор Галенс распорядился, что круглосуточное дежурство будет только после. Сейчас мне хорошо – оставьте нас, пожалуйста, вдвоем.

Она проследила, как сестра выходит из палаты, и едва за той закрылась дверь, спрыгнула с кровати.

– Что ты делаешь? – встревожилась Анна.

– Убегаю отсюда. Прямо сейчас! Анна схватила ее за руку.

– Дженифер, ты с ума сошла.

– Послушай, им не удастся обезобразить мою фигуру. Ну разве захочет Уин тогда подойти ко мне?

– Ты же сама говорила, что он полюбил тебя, а не твою грудь. Перестань, это просто смешно.

Но Дженифер уже стояла у шкафа, доставая свою одежду.

– Я убегаю отсюда. Дам себе шанс. Он удалил мне опухоль, но отнимать грудь я ему не дам!

– Дженифер, только таким путем можно удостовериться наверняка. Опухоль могла перекинуться на другую грудь.

– Мне все равно. Плохо уже то, что я не смогу родить Уину детей, но я ни за что не предстану перед ним с изуродованной фигурой.

– Если ты уйдешь, это будет настоящее самоубийство. Подумай, разве это честно по отношению к Уину? Выйти за него замуж, а через год заставить его снова переживать такое: ведь его первая жена была тяжело больна. И какое отношение это заболевание имеет к рождению ребенка? Ты все равно сможешь иметь детей.

– Но мне нельзя беременеть, так сказал доктор Галенс. Беременность может спровоцировать развитие злокачественной опухоли в яичниках. Существует какая-то связь между молочной железой и яичниками. И вообще он сказал, что после операции лучше подвергнуть мои яичники рентгеновскому облучению, чтобы полностью их стерилизовать! Что я тогда смогу предложить Уину? Ни детей… одно только обезображенное тело…

– Ты отдаешь ему себя! Это все, чего он действительно хочет. Послушай, ты же говорила, что тебе надоело жить только ради своего тела и фигуры. Вот и докажи это. А если хочешь детей, можешь кого-нибудь усыновить.

Дженифер медленно легла на кровать.

Анна зачастила:

– Никто ничего не будет знать – только ты и Уин. Он будет любить тебя и не станет упрекать за отсутствие детей. Я просто уверена в этом. А если вы усыновите ребенка, он будет для вас все равно что ваш собственный. Операция же не представит собой ничего серьезного. Честно, Джен, ведь сейчас придумали столько всяких обезболивающих средств. А сколько замечательных бюстгальтеров, можно использовать накладной бюст. Джен, это не конец света.

– Знаешь, это смешно. Всю мою жизнь слово «рак» означало смерть, что-то настолько ужасное, что я вся сжималась от страха. И вот сейчас он у меня самой. А смешное заключается в том, что я нисколечко не боюсь рака самого по себе, даже если мне будет вынесен смертный приговор. Дело лишь в том, что он может повредить моей с Уином совместной жизни – я не смогу подарить ему детей. К тому же – изуродованная фигура…

– Это будет незаметно, Джен. Люди попадают в автомобильные катастрофы, становятся калеками. Некоторые женщины плоскогруды от природы, и ничего – обходятся. Ведь ты же сама постоянно твердила, что не желаешь жить ради своего тела. Соберись с силами, наберись мужества, поверь в себя и начни доказывать это. И начни верить в Уина.

Дженифер слабо улыбнулась.

– О’кей, тогда я лучше сниму эту больничную рубашку, а ты принеси мне всю мою косметику. Хочу выглядеть как можно лучше, когда приедет Уин. – Она села в кровати и принялась расчесывать волосы. Облачившись в прозрачную ночную рубашку, она внимательно посмотрела на слегка забинтованную грудь. – Прощай, малышка, – сказала она. – Ты еще не знаешь этого, но больше тебя со мной не будет.

Кевин поехал в больницу вместе с Анной, в семь часов туда приехал Уинстон Адамс. Анна заранее установила освещение. Во всех мельчайших деталях Дженифер выглядела, как настоящая кинозвезда, она была почти радостной. Поздоровавшись с сенатором, Кевин и Анна удалились.

Как только они ушли, Уинстон бросился к кровати и обнял Дженифер.

– Бог мой, я чуть не умер от страха. Врач так странно говорил по телефону… сказал, что тебе необходима операция, намекал, что свадьбу, наверное, придется отложить. И вот, ты передо мной… такая красивая… Что эта за операция, дорогая?

Дженифер пристально посмотрела на него.

– Очень серьезная, Уин. Останутся шрамы, и я не смогу иметь детей… и еще я буду…

– Молчи… ни слова больше. – Он с обожанием смотрел на нее. – Можно, я тебе что-то скажу? Я носился с этим только ради тебя. С детьми, имею в виду. В моем возрасте это уже не имеет особого значения. Мне казалось, что тебе этого сильно хотелось, и я делал вид, будто для меня это тоже существенно. Мне нужна только ты, неужели тебе непонятно?..

Она еще крепче прижалась к нему.

– Ах, Уин! – Слезы облегчения заструились по ее щекам.

Он погладил ее по голове.

– Ведь ты же не боялась, что потеряешь меня? О моя красавица, ты никогда меня не потеряешь. Неужели ты не понимаешь, что я только и начал жить благодаря тебе? – Он поцеловал ее груди сквозь прозрачную ткань. – Ты – это все, чего я хочу… не детей, а тебя… ты – единственная женщина, которая что-то разбудила во мне. Бог мои, Дженифер, до того, как я узнал тебя, я думал, во мне чего-то не хватает. Винил во всем Элеонору. Бедная Элеонора, она была тут совершенно ни при чем. Она ничего не вызывала во мне, а я, вероятно, тоже оставлял ее холодной. Но с тобой… Вначале, когда мы познакомились, я отворачивался от тебя, помнишь?

Она кивнула и погладила его голову, покоящуюся у нее на груди. Он поцеловал ее в шею.

– Но ты изменила меня, заставила понять, что я не тебя избегал, а просто боялся и бежал от себя самого. И едва ты вошла в мою квартиру, я уже знал, что у нас с тобой все будет по-другому. Дженифер, ты научила меня любить. Я никогда не смог бы теперь отказаться от этого. – Он начал ласкать ее груди.

– Вот мои дети, – с нежностью произнес он. – Единственные дети, которых я хочу. Прижиматься лицом к этому совершенству каждую ночь… – Он осекся, задев пальцем за бинт. – Что такое? Что они сделали с одной из моих крошек?

Улыбка на ее лице застыла, словно приклеенная.

– Так, ничего… Была небольшая киста…

– Но ведь шрама не останется! – Он пришел в неописуемый ужас.

– Нет, Уинстон, мне ее извлекли с помощью иглы. Никакого шрама не будет.

– Это самое главное. Пусть удаляют даже яичники – мне совершенно безразлично. Это не ты – я ведь никогда не видел их. Лишь бы не трогали моих крошек… – Он опять начал ласкать ее груди. – И почему этот доктор говорил по телефону таким мрачным голосом? Не стал мне ничего объяснять, велел только быстрее приезжать.

– Он… он знал, что я хочу детей… и…

– Почему же он просто не сказал, что тебе необходимо удалить матку? – Он покачал головой. – Эти доктора, вечно они перестраховываются и сгущают краски. Но я рад, что приехал. Уеду и буду представлять, как держу тебя в своих объятиях. – Он прижал ее к себе. – Хочу сохранить это воспоминание. Я не смогу вернуться раньше пятницы. – Он написал номер телефона. – Скажи Анне, чтобы позвонила мне сразу же после операции. Если меня не будет на месте, мне передадут.

Он остановился в дверях и посмотрел на нее так пристально, словно видел впервые.

– Я люблю тебя, Дженифер… только тебя – ты ведь веришь мне, правда? Она улыбнулась.

– Да, Уин, я знаю…

И долго еще после его ухода эта застывшая улыбка не сходила с ее лица.

В полночь к ней зашел доктор Галенс.

– Мы начнем в восемь утра, – ободряюще сказал он. – И, Дженифер… все будет в порядке. Она улыбнулась.

– Конечно, все будет в порядке.

В три часа ночи Дженифер соскользнула с кровати и тихо приоткрыла дверь. Больничный коридор был едва освещен, но она разглядела медсестру около лифта. Она прикрыла дверь и быстро оделась. Слава богу, что она пришла сюда в брюках и теплом пальто, чтобы сбить с толку фоторепортеров. Она взяла косынку и повязала голову. Затем на цыпочках вышла в коридор, прокралась по стене и спряталась в нише, где стоял титан. Дежурная сестра сидела за столом и что-то записывала в тетрадь. Пройти к лифту, минуя ее, было невозможно. Оставалось стоять в нише и надеяться, что рано или поздно сестра покинет свой пост. Приходилось только молиться, чтобы никто не обнаружил, где она прячется.

Большие часы на стене громко тикали, а сестра все писала и писала что-то в свою тетрадь. По шее Дженифер заструился пот. Она ощутила, как ее овевают потоки тепла, словно она стоит у печки. Черт-это батарея отопления. Внезапно раздался звонок. О, слава богу, звонит какой-то пациент! Но сестра продолжала писать. Оглохла она, что ли? Звонок опять зазвенел, на этот раз, более настойчиво.

«Ну иди же, иди!» – безмолвно кричала Дженифер.

Словно в ответ на ее молчаливую мольбу звонок звенел опять и теперь звенел не умолкая. Сестра поднялась, словно в летаргическом сне, посмотрела на номер палаты, обозначенный загоревшимся глазком, и пошла по коридору.

Проследив, как та зашла в палату, Дженифер быстро побежала к лифту.

«Нет, пройдет слишком много времени, пока он подойдет, да и шуметь будет. Лестница…»

Она сбежала вниз на восемь пролетов. Добежав до вестибюля, она еле отдышалась. Осторожно огляделась по сторонам – никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Лифтер курил, разговаривая с регистратором. Выбежав на улицу, она прошла несколько кварталов пешком, прежде чем остановила такси. К себе в отель она добралась в четыре часа утра.

Обнаружив на следующее утро, что палата пуста, сестра немедленно сообщила об этом доктору Галенсу, и тот сразу же позвонил Дженифер в отель. Ее номер не отвечал, и он настоял, чтобы помощник управляющего распорядился взломать дверь.

Она лежала на кровати в самом красивом своем платье и в полном сценическом гриме, зажав в руке пустой пузырек из-под снотворного.

На столе лежали две записки. В той, что была адресована Анне, говорилось:

В записке Уинстону Адамсу было написано:

Сенатор Адамс никак не объяснил содержание записки. Когда его обступили репортеры, он скупо произнес:

– Никаких комментариев.

Анна тоже не раскрыла рта. Доктор Галенс наотрез отказался обсуждать заболевание Дженифер. За день до смерти она перенесла незначительную операцию, ничего больше он добавить не может.

Похороны были сплошным кошмаром. Обезумевшие толпы запрудили площадь перед церковью, движение на Пятой авеню было заблокировано. Для наведения порядка и восстановления движения вызвали конную полицию. В газетах публиковалась биография Дженифер, на первых полосах помещалась фотография Анны.

В довершение всей этой лихорадочной сумятицы приехала мать Дженифер; она рассказывала каждому мало-мальски заинтересованному репортеру историю о Золушке, принималась рыдать по всякому поводу и требовала составить опись всей одежды, мехов и драгоценностей Дженифер.

Анна могла бы заняться матерью Дженифер, но появление Клода Шардо вызвало новые осложнения. Он предъявил ее завещание и, пока Генри Бэллами лихорадочно искал более позднее завещание, успел объявить себя законным наследником.

Наконец, как кульминация всего этого кошмара, явилась Нили О’Хара.

Она была вне себя от отчаяния, что не успела на похороны. Перед этим она находилась в Испании. Она стала жить у Анны, сразу же переключив все внимание прессы на себя. Газеты оставили Дженифер и перешли на Нили, которая сделалась болезненно худой и очаровательной. Она горела желанием приступить к работе, но, разумеется, лишь после того, как придет в себя от этого ужасного события с Дженифер.

Каким-то непостижимым образом все это время Анне удавалось не сходить с телеэкрана. Теперь она записывала рекламные программы, и новые владельцы компании умоляли ее продолжать участвовать в передачах, суля небывалые гонорары. То, что она оказалась замешана в трагической истории Дженифер, способствовало росту ее собственной популярности. Свадьбу они с Кевином перенесли на апрель.

Прошло три недели, прежде чем ажиотаж в прессе понемногу утих. Затем, после двух дней молчания, двух дней, в течение которых имя Дженифер не упоминалось в прессе, газеты взорвались новыми шапками. Сенатор Уинстон Адамс ушел с политического небосклона. Он перенес сильное нервное потрясение и намеревался целый год посвятить путешествиям.

Самоубийство Дженифер стало обрастать новыми досужими домыслами.

Доктор Галенс был встревожен. Да, он в конце концов раскрыл сенатору характер заболевания Дженифер: как жених покойной тот имел право знать правду. Но она предназначалась для сенатора, а не для прессы.

Записав несколько рекламных передач, Анна сбежала с Кевином в Палм-Бич. Для нее это была одна из самых прекрасных недель за несколько последних лет. К тому же это Дало ей возможность избежать истерии, связанной с первым появлением Нили на телеэкране. Новый поверенный Нили заключил для нее, как для зарубежной звезды, контракт на участие в эстрадном шоу с ведущими американскими исполнителями за умопомрачительный гонорар. Передача шла не в прямом эфире, а в записи, так Нили чувствовала себя уверенней.

Анна смотрела это шоу по телевизору в Палм-Бич. Нили была неподражаема. Великолепно было все – голос звучал идеально, вся она излучала какое-то сияние, глаза горели словно уголья. Нили была уже не ребенок, но озорная шаловливость по-прежнему сохранялась в ее манере исполнения. Дрожащие губы, нервический смех, девчоночье желание угодить – все это было видно невооруженным глазом. Это казалось невероятным, но она выглядела лучше, чем когда-либо.

Опять раздавались громогласные характеристики: «гениальная актриса», «живая легенда». Это было яркое, ошеломляющее возвращение на Олимп. Она подписала контракт на картину в Голливуде.

Нили вновь была на вершине славы.