Долина кукол

1961

Нили небрежно бросала вещи в сумку.

– Куплю там новую одежду, – сказала она Анне. – Ну ее! Я вообще почти все свое барахло оставила в Испании, так могу же я хоть что-то оставить у тебя?

– Я, вероятно, выйду замуж до твоего возвращения, Нили, а потом отправлюсь в кругосветное путешествие. Квартиру на это время, видимо, сдам кому-нибудь.

– Ладно, тогда я все это забираю. Я как цыганка, ничего при себе, все разбросано по разным местам. Ну хорошо, раз так. А то бы я совсем без гроша осталась. Да, а что стало с деньгами Дженифер?

– Они все перешли к ее матери. То парижское завещание оказалось поддельным – Генри обнаружил в нем какие-то несоответствия. Клод будет получать пятьдесят процентов за повторный показ всех фильмов, снятых в то время, когда у нее был с ним контракт. Но все остальное переходит к ее матери. В основном, это драгоценности и меха. И на экран снова выпускаются ее фильмы. Но по-настоящему больших денег у Дженифер не оказалось.

Нили пожала плечами.

– Знаешь, для актрисы, совершенно лишенной таланта, она жила очень хорошо. Почему, ты думаешь, она сделала это? Я имею в виду самоубийство.

– Я уже говорила тебе, Нили, что не знаю.

– Так вот, я все вычислила. По-моему, ничего серьезного у нее не было. Слухи, конечно, ходят разные: одни думают, что у нее был туберкулез, и до меня даже дошло совершенно невероятное предположение, что у нее был неизлечимый рак. А я считаю, что она потому отравилась лекарством, что начала терять свою привлекательность.

– Но это же смешно! Дженифер была красивее, чем когда-либо.

– Но ведь ее последняя картина провалилась. Ну да, конечно, новая картина теперь принесет доход, раз такая реклама, но я слышала, и она тоже не бог весть что. Нет, она сходила со сцены, это точно.

– Нили, она вообще хотела уйти из кино, собиралась выйти замуж.

– Ну да, читала я в Испании всю эту чепуху, как она вдруг нашла настоящую любовь и все такое. Но, послушай, ведь этот сенатор вовсе не Рок Хадсон. Помню, в свое время Джен порядком надоело сиднем сидеть дома, хоть она и считалась женой Тони, а ведь тот был молодой и шикарный. Нет-нет, по-моему, она просто не могла свыкнуться с этой мыслью. Становилась старше, внешность ее вот-вот должна была поблекнуть, и она не смогла смириться с тем, что он всего-навсего сенатор. Вот и выпила пузырек снотворного. Ну а мне волноваться нечего. У меня есть талант, а толстая я или худая – значения не имеет. Возьми Элен Лоусон. На меня, она, разумеется, не похожа, на сцене держалась заученно, а сейчас, когда голос у нее пропал, отправляется в Калифорнию играть какую-то характерную роль в телесериале. Но и с таким голосом она все равно возьмет свое, потому что у нее есть талант.

– Элен возьмет свое потому, что не способна испытывать подлинно глубоких чувств, – медленно проговорила Анна. – Любое ее несчастье по своим размерам равняется несчастью ребенка. Стоит появиться новой игрушке – и оно проходит. Но любой голос – даже твой, Нили, надо беречь.

– Нет, мой голос идет у меня изнутри, от того, как я чувствую исполняемую вещь. И я поняла кое-что в жизни: мужчина тебя оставит, лицо твое постареет, твои дети вырастут и станут взрослыми, а все, что ты считала грандиозным и величественным, окажется мелким, ничего не значащим, ненужным и никчемным. Единственное, на что ты можешь рассчитывать, это на саму себя и свой талант.

Три недели спустя Нили вернулась. Она была на грани срыва.

– Анна, на третий день записи у меня пропал голос. Я не могу петь!

Анна пыталась успокоить ее.

– Есть прекрасные специалисты по заболеваниям горла… Такое часто бывает с певцами.

– Нет, мне конец, – завывала Нили. – Меня уже осматривали всякие доктора. У меня нет даже узелкового утолщения. Говорят, что это нервы, но дело не в том. Это меня бог наказал за то, что я так говорила о Дженифер. А отснятую пленку пришлось смыть. Ну и хорошо, что мне конец, – здесь они меня не найдут.

– Бог так не поступает, – утешила ее Анна. – Если тебя кто и наказывает, так это ты сама.

– Ну да, конечно, именно так мне и сказал мой последний психиатр: будто бы у меня склонность к саморазрушению и самоубийству, будто я всегда сама наказываю себя за некую вымышленную вину. Дерьмо все это! Я всегда и все делала правильно.

Нили нашла себе нового психиатра. Отзывы о докторе Мэссинджере были самые великолепные. Анна настояла, чтобы Нили жила у нее. Она была уверена, что интенсивный курс лечения и ее дружеская поддержка помогут Нили преодолеть душевный кризис. Подобные срывы бывали у нее и раньше.

И Нили тоже старалась. Старалась быть аккуратной и не создавала в квартире беспорядка. Но спать она не могла. Она уходила куда-то с музыкантами, поздно возвращалась домой и до рассвета сидела в гостиной, в огромных количествах глотая секонал и слушая свои старые пластинки.

Однажды утром Анна проснулась и обнаружила в гостиной Нили, свернувшуюся калачиком, по лицу ее ручьем текли слезы.

– Мне пришел конец, Анна. Я пыталась петь под свои пластинки, и у меня ничего не выходит.

– Но ведь доктор Мэссинджер говорит, что это от нервов. Голос к тебе вернется, Нили.

– Он сказал, что нервы – это от Голливуда. Вот почему я попыталась сегодня спеть одна, без кинокамер и Голливуда. Анна, у меня свело горло, я не могу петь.

– Но ведь прошло всего несколько недель, Нили. Для этого нужно время. Нили встала.

– Может быть. – Она побрела в ванную комнату и проглотила несколько капсул. – У тебя есть виски, Анна? Это лекарство без него не действует.

Анна протянула ей бутылку. Был один из тех дней, когда Нили отключалась с помощью лекарств. Было воскресенье, которое Анна намеревалась провести дома. Она уже пригласила Кевина к обеду и хотела приготовить свое фирменное блюдо

– мясо крабов, запеченное в горшочках. И вот теперь Нили проспит здесь весь день.

Она позвонила Кевину и договорилась, что день они проведут у него, а обедать отправятся в «Лютцов» [59].

Нили услышала, как за Анной закрылась дверь. Она не спала, ей всегда было легче прикинуться спящей. Анна так нервничает, когда пьет и принимает пилюли

– все боится, что она подожжет сама себя или натворит еще что-нибудь. Нили села в кровати и налила себе изрядную порцию неразбавленного виски. Закурила сигарету. Боже, эта у нее последняя. И уж наверняка все остальные Анна припрятала, просто от греха подальше. Ну да ладно, она скоро уснет.

Она опять налила виски в бокал, но вдруг поняла, что пьет слишком быстро. Лучше пить понемногу и принять еще несколько капсул. Она запустила руку под подушку – там у нее были припрятаны три красные «куколки». Проглотив их, она медленно допила виски. Наконец-то пилюли начали действовать – она почувствовала, что впала в какое-то летаргическое состояние. Но сон не шел. Она налила себе еще. Черт, бутылка почти пустая. И сигареты кончились. Что ж, может быть, еще несколько «куколок»? Но она уже столько приняла – это может быть опасно. Доктор Мэссинджер предупреждал, что в один прекрасный день устойчивость ее организма к этому лекарству может внезапно резко упасть. Ну и пусть! Если ее талант умер, то почему бы и нет? Чего тогда цепляться за жизнь? У нее осталось всего десять тысяч долларов. Ух ты, черт

– нет, десять тысяч было, когда она улетала из Калифорнии, но она посылала чек в школу, где учатся близнецы, это тысяча двести, да еще психиатру по двадцать пять долларов в день за три недели и билет на самолет до Нью-Йорка

– еще несколько сотен. Да, она выписывала чеки направо и налево! Осталось, наверное, тысяч пять. На сколько их хватит? И потом, нельзя ведь жить у Анны все время – через месяц она выходит замуж. Ух ты, черт, где же раздобыть денег? Дом уже продан, страховки нет… а может, взять да и проглотить все, что осталось в пузырьке? Тэду придется позаботиться о детях, а она сама им не особенно и нужна: когда она приезжала к ним в Калифорнию, они только и просили «дай, привези, купи».

Всем абсолютно безразлично, останется она жить или умрет. Всем на нее наплевать. Может, только богу не все равно, если он, конечно, существует. Все, что я хотела, – это квартиру и мужчину, который любил бы меня. Я старалась, но почему ты всегда все разрушал? Какого черта ты дал мне голос, если не хотел, чтобы я была великой артисткой? Почему ты отнял его у меня? – Она вылила в бокал остатки виски и бросила бутылку на пол. – Эй, Джен, ты тоже там, на небе? Я знаю, что ты не летаешь там на крылышках, все это чепуха, но если там существует другая жизнь, и ты где-то есть, то может быть, слышишь меня? С тобой тоже бывало такое? Ух ты, до чего же я хотела бы оказаться с тобой… там наверняка лучше, чем здесь. Что меня тут ждет? Еще один день, еще одна ночь, которые нужно прожить – поехать к Джилли с ребятами, которые попросту ничтожества, просто хотят, чтобы их видели со мной, когда я подписываю счета. – Она осушила бокал.

– Ух ты, мне уже тридцать два… я уже не молодая. Должен же существовать какой-никакой дурацкий рай… не эта ерунда с ангелами и арфами, но, может быть, земля обетованная, где нет никаких проблем? В конце концов, взять всех умных людей, которые верят, – например, президент и Клэр Бут Льюс. Может, мне принять католичество или еще что? Наверное, я с рождения католичка, только вот в церковь ни разу не выбралась. Но должно же быть царство небесное, Джен, подумать только обо всех тех детишках, убитых Гитлером. А подумать о тех, кто с рождения не видит и не слышит, как Элен Келлер [60]. Если бы после смерти ничего не было, это было бы просто нечестно. Почему такая достойная леди, как Элен Келлер, не должна ничего ни видеть, ни слышать, а кто-то, как вот ты, к примеру, – иметь все, если потом это никак не выравнивается? Конечно же, царство небесное есть. Взять хотя бы мою сестру, что живет с этим идиотом Чарли. Почему я должна быть на вершине славы, а сестра – прозябать в нищете и безвестности, если потом мы обе не попадем на небеса? Ясное дело. Эй, Джен, а больно бывает перед смертью? Тебе было страшно? Будь со мной, Джен… я сейчас приму еще несколько «куколок» и приду к тебе.

Нили побежала в ванную комнату, она припрятала там пузырек за пачками с морской солью. Только шесть осталось! Она быстро проглотила их. Но ведь шести не хватит. Может, еще анальгина? Может, целую упаковку анальгина после капсул? Черт! Анальгина осталось всего пять таблеток. Она проглотила их. Шотландского виски больше нет, но есть кукурузное, которое Анна держит в баре для Кевина. Добавить его к шотландскому… Она бросилась было из ванной, но ее мотнуло в сторону, и бокал, который она сжимала в руке, вылетел и разбился о кафельный пол. Ух ты, Анна бесится, когда она бьет посуду. Она наклонилась, чтобы подобрать осколки. Обычный бокал, но ведь это же Анна, значит, наверняка хрустальный или в этом роде. Она подняла длинный осколок. Ух ты, вот ведь как можно – полоснуть разок по запястью, и у нее будут похороны, как у Дженифер. Будет ли у ее гроба такое же столпотворение? Станет ли Тэд Касабланка требовать, чтобы ее похоронили в Голливуде? А может, ее недоделанная сестра очухается и потребует, чтобы тело отдали ей? Подумать только, навеки улечься на каком-то вонючем кладбище в предместье. Анна, конечно, будет сражаться за ее честь и достоинство, но ведь ей-то хочется самых пышных похорон… пышнее даже, чем у Дженифер. Нет, пышнее не бывает. О’кей, пусть такие же пышные, как у Дженифер. А что если нет ни царства небесного, ни бога? Тогда она умрет и ничего приятного от этого не получит. Но вот если она почти умрет – суматоха будет такая же. Как раньше, в Голливуде… может, станут даже умолять ее вернуться, и все будут выражать сочувствие. А потом, если нервная система у нее успокоится, она, возможно, сумеет петь, и все опять станет великолепно…

– Ну, давай сначала выпьем виски, – сказала она себе, неверной походкой подходя к бару. Она нашла новую бутылку, новый бокал и налила себе виски не разбавляя. С осколком в руке она вернулась в спальню. Забралась под одеяло, сделала большой глоток и стала внимательно рассматривать запястье. Если порезать сбоку, не большую вену, потому что тогда можно действительно умереть, а маленькую синюю жилку сбоку… просто, чтобы пошла кровь… Глубоко вонзив осколок, она сделала надрез длиною в дюйм, но не по главной вене – хорошо, кровь пошла… Она откинулась на подушку и смотрела, как струится кровь. Ух ты, а кровь-то течет сильно, да как быстро. Э-э, может, она перерезав у себя что-то важное?! Ух ты, и не останавливается! Она сорвала телефонную трубку. Где же Анна, черт возьми? Кровь шла все быстрее, а тут и проклятые лекарства начали действовать. Это виски ускорило.

Нили набрала номер справочной. Ей ответил сухой официальный голос.

– Я – Нили О’Хара, – пробормотала она. – Я умираю…

– Какой у вас номер? – спросила телефонистка.

Номер?.. – Она посмотрела на аппарат. Все плыло у нее перед глазами. – Не знаю… в справочнике нет… не могу вспомнить. Помогите, пожалуйста. Я порезала запястье… кровь.

– Ваш адрес?

– Вест-Сайд, Шестьдесят вторая улица, у парка. Квартира принадлежит Анне Уэллс…

– Телезвезде? – Голос телефонистки утратил официальную сухость.

– Конечно… конечно… – трубка выпала у нее из руки, а глаза сами собой закрылись. Усилием воли она подняла веки. Боже, она испортила простыни Анны. Ее рука безжизненно свисала с кровати, и кровь стекала прямо на золотистый ковер. Ух ты! Анна теперь ни за что не позволит ей жить у себя. «Пожалуйста, справочная, побыстрее…» Столько крови… все течет и течет… но она не хочет умирать. Нельзя же умереть, если мысли такие отчетливые… хочется спать… не умирать… просто спать хочется… проклятые «куколки»… ни раньше, ни позже – именно сейчас они начали действовать.

Нили открыла глаза и тут же зажмурилась. Пахло больницей. Значит, она жива! Она начала вспоминать. Звонки, машина «скорой помощи»… Она опять открыла глаза. В другом конце палаты сидели Анна и Кевин. Анна вскочила со стула.

– Ах, Нили, ты очнулась! Слава богу! Нили слабо улыбнулась.

– Прости меня за квартиру.

– Не думай об этом.

– Где я?

– В больнице «Парк Норт». Нили поморщилась.

– А почему не в «Докторе»? Я слышала, там восхитительно.

Кевин встал и подошел к ней.

– Послушай, юная леди, тебе чертовски повезло, что ты находишься здесь. Знаешь, куда тебя собирались увозить, когда мы вернулись домой? В «Бельвю».

Нили с трудом села в кровати.

– Ух ты! Только этого мне и не хватало.

– Это просто счастливый случай, что мы решили вернуться домой. Анна захотела проверить, как ты. Вызвали «скорую помощь» и полицию. Они собирались отвезти тебя в «Бельвю». Такой закон: всех, покушающихся на самоубийство, положено доставлять в «Бельвю» и выдерживать там под наблюдением определенный период.

– Ух ты!

– Положение спас Кевин, – пояснила Анна. – Показал им разбитый бокал и убедил всех, что произошел несчастный случай.

Кевин нахмурился.

– Мне пришлось раздать немало двадцатидолларовых бумажек, чтобы «убедить» их в этом. И у нас не было времени выбирать больницу – ты потеряла слишком много крови, а эта была ближе всех.

– Это было не совсем самоубийство, – сказала Нили.

– Ладно, будем пока придерживаться нашей версии, а потом объяснишь, – сказала Анна.

– В газетах обо мне писали?

– На всех первых полосах, – Анна придвинула стул поближе к кровати. – Нили, нам нужно что-то делать, надо думать, как тебе жить дальше.

Слезы выступили у Нили на глазах.

– Что же можно сделать? Я больше не могу петь.

– Все дело вот в чем, – Кевин постучал себя по голове. – А с горлом у тебя все в порядке.

– Вот и объясни это моему горлу. Я-то хочу петь, да ноты не получаются.

– Хорошо. Через несколько дней тебя выпишут отсюда. А дальше что? – требовательно спросил Кевин. Глаза Нили наполнились слезами.

– Я уйду от Анны, не беспокойтесь. Буду жить в отеле.

– Так не может продолжаться, Нили… все эти лекарства и выпивка. В следующий раз ты так легко не отделаешься.

Нили потянулась в постели.

– Если бы я только могла спать, по-настоящему спать – хотя бы с неделю – тогда бы я живо выздоровела. А этим способом больше нескольких часов не получается.

– Лечение сном! – вдруг сказала Анна. Она объяснила им, как Дженифер сгоняла вес в Швейцарии с помощью такого лечения, показанного прежде всего при нарушениях в эмоциональной сфере.

Нили загорелась энтузиазмом.

– Неделя сна! О боже, тогда я наверняка буду петь. Но лететь в Швейцарию… ведь для этого нужна уйма денег.

– Если такое лечение разрешено законом, его наверняка используют и у нас в стране, – заявил Кевин.

Доктор Мэссинджер был против. Да, он знает о лечении сном. Но у болезни Нили слишком глубокие корни. Он считает, что ей необходим, по крайней мере, год санаторного лечения.

– Это не ситуативная депрессия, – утверждал он. – У этой женщины глубокое потрясение. Из ее истории болезни явствует, что суицидальные тенденции, то есть попытки самоубийства, наблюдались у нее еще десять лет назад. Я порекомендовал ей санаторное лечение сразу же, как только она обратилась ко мне, но она отказалась ехать и с тех пор живет на одних нервах и успокоительных лекарствах. Но сейчас у нее нет выбора, ей нужно ехать.

Он порекомендовал несколько санаториев, но Нили не желала ехать ни в один из них.

– Чтобы я поехала жить там со всякими психами? Нет уж, увольте. Мне нужно шикарное обслуживание, как было у Дженифер. Шампанское для начала, понимающую, чуткую сестру, тоненькую иголочку… и сон, успокоительный сон.

После лихорадочных телефонных переговоров, Кевин наконец остановился на крупном частном санатории на границе штатов Нью-Йорк и Нью-Джерси. Да, они знают о лечении сном, почтут за честь принять мисс О’Хара и подвергнуть ее такому лечению. Да, будет соблюдена полнейшая секретность – в газеты не просочится ни единого слова.

Благоухающим мартовским воскресеньем Кевин и Анна отвезли Нили в Хейвен-Мейнор. Огромная территория клиники и тщательно ухоженные лужайки вселили в Анну уверенность. Нили подкрепилась, приняв для храбрости несколько «куколок».

Они вошли в большой, увитый плющом особняк, выстроенный в стиле эпохи Тюдоров, их провели в гостиную, увешанную портретами покойных благотворителей, основателей клиники. Их встретил сам главный врач, доктор Холл. Он пожал руку Нили.

– Я ваш большой поклонник, мисс О’Хара. Нили ответила слабой улыбкой.

– А сейчас, если вы будете настолько любезны, заполните, пожалуйста, эти бланки…

Нили написала свое имя на документах и подписала их не читая.

– О’кей, давайте приступайте к лечению сном, – жизнерадостно сказала она.

Доктор Холл нажал кнопку. Появилась крупная полная женщина в белом халате.

– Это доктор Арчер, мой заместитель. Проводите, пожалуйста, мисс О’Хара в ее палату. Нили взяла Анну за руку.

– Я никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты сделала для меня. Приедешь за мной через неделю? Анна кивнула. Нили обратилась к Кевину.

– Я знаю, что за все заплатил ты. Огромное спасибо. Тот отрицательно покачал головой.

– Я предлагал, но Анна все сделала сама. Она настояла на этом.

Нили смущенно посмотрела на Анну, улыбаясь, как бы в полусне.

– Анни… всегда рядом со мной, да? Спасибо.

– Ты только поправляйся, Нили, – сказала Анна.

– Я хочу лишь спать… долго-долго, – с этими словами она вышла из гостиной, опираясь на руку доктора Арчер.

Анна поднялась, чтобы идти.

– Мисс Уэллс… и мистер Гилмор. Не могли бы мы с вами поговорить? – сказал вдруг доктор Холл.

– О чем? – Анна опять села.

– Об этом так называемом лечении сном. Я говорил по телефону с доктором Мэссинджером, и у меня есть история болезни мисс О’Хара. Он переслал ее мне. Понимаете, лечение сном – это не выход.

– Но вы же говорили… – Анна была в полном замешательстве.

– Я говорил, что мы могли бы это сделать. Но в то время я еще не читал ее историю болезни и не говорил с ее лечащим врачом. Мы и сейчас можем провести такой курс, но я не стал бы его рекомендовать. Да, конечно, после него она стала бы чувствовать себя гораздо лучше. Несколько недель, а то и месяц она могла бы заниматься нормальной деятельностью, но потом старые дурные привычки опять взяли бы над нею верх. В конечном счете, она покончила бы с собой. Понимаете, у нее склонность к этому. Она – великий талант, и мы просто обязаны вылечить ее.

– Но как? – спросила Анна.

– Только не сном и не лекарствами. У этой женщины выработалось пагубное пристрастие к снотворному. Такое пристрастие может быть столь же серьезным, как и любое другое, а излечению оно поддается даже труднее, поскольку больной легко может достать такое лекарство на стороне, тогда как кокаин, героин или морфий достать гораздо сложнее. Вам известно, что в день, когда она пыталась покончить с собой, она приняла пятьдесят капсул? Я проверил у аптекаря. А доктор Мэссинджер ни разу ей их не прописывал, на каждом рецепте новая фамилия врача. Так вот, этот пузырек – а в нем пятьдесят капсул – был пуст, когда ее нашли,. А в сочетании с алкоголем – опаснейшая комбинация. И тем не менее, ей все равно понадобилось резать себе вены, чтобы довести процедуру до самого конца. Такая устойчивость организма к лекарству – не что иное, как толерантность наркомана.

– И что бы вы порекомендовали? – спросил Кевин.

– Я бы хотел попробовать глубокую психотерапию. Не шоковую… Пока, во всяком случае. Надеюсь, она ей и не потребуется. Однако я думаю, что если мы приложим настойчивые усилия, то сможем вернуть публике талантливую женщину, полную живости и энергии.

– Сколько времени уйдет на это? – спросила Анна.

– Не менее года.

– Нили ни за что не согласится. Она немедленно уедет отсюда, если ее не станут лечить сном.

Усталая улыбка показалась на лице доктора Холла.

– Она подписала вот это. – Он постучал пальцем по лежащей перед ним бумаге. – Она приняла на себя добровольное обязательство. Разумеется, она думала, что подписывает обычный документ о поступлении сюда на лечение. Но в нем говорится, что она обязуется пробыть здесь не менее тридцати дней.

– Тридцать дней, – задумчиво проговорила Анна. – Но я же знаю Нили. Вам нипочем не уговорить ее остаться здесь больше, чем на эти тридцать дней.

– Если мы не сможем, то такое обязательство за нее можете дать вы.

– Я? – Анна пришла в ужас. – Никогда! Доктор Холл улыбнулся.

– Тогда мы соберем комиссию и удостоверим ее состояние официально.

– Как это?

– Если наши психиатры придут к единому мнению, что пациент нуждается в дальнейшем лечении, мы представим дело в суд. Приглашаются три психиатра со стороны. Если их диагноз совпадает с нашим, суд продляет обязательное пребывание пациента здесь на три месяца, и каждые три месяца оно автоматически продлевается. Мы часто так поступаем, – спокойно сказал он. – Это освобождает родственников и друзей от чувства вины.

– Но для нее это будет хуже удара обухом по голове, – запротестовала Анна. – Она ведь думает, что ей предстоит лечение сном всего одну неделю. Мы пообещали ей, что…

– Мисс Уэллс, я восхищаюсь мисс О’Хара. Это великий талант. Пребывание в нашей клинике стоит полторы тысячи долларов в месяц, но к нам записываются в очередь со всей страны. Мы приняли мисс О’Хара без очереди, потому что она действительно настоящая актриса, и ее обязательно нужно вылечить. Я прошу предоставить ей этот шанс. И прошу именно вас.

– Но Нили была так против санатория…

– Мисс О’Хара не в состоянии принимать какие-либо решения относительно своего будущего. Более того, если ее предоставить самой себе, у нее вообще не будет никакого будущего.

Неожиданно Кевин встал на его сторону.

– Думаю, что доктору Холлу виднее. Нужно, по крайней мере, попытаться.

Анна покорно кивнула.

– Когда мы можем увидеться с нею?

– Не раньше, чем через две недели. Но вы можете ежедневно звонить мне, и я буду сообщать вам, как продвигаются ее дела. Даю гарантию, что ее состояние значительно улучшится, когда вы навестите ее в следующий раз.

Анна молчала, когда они возвращались на машине в Нью-Йорк.

– Платить целый год по полторы тысячи в месяц? – сказал Кевин. – Анна, позволь, это буду делать я.

– Нет, это мой долг. Кевин, я думала… если бы я подписала контракт с «Гиллиан»… они предлагают мне две тысячи в неделю…

– А как же наша свадьба? И путешествие?

– Мы уже так долго ждали. Ну что могут изменить еще несколько месяцев? И кроме того, я не могу уехать в длительное путешествие, оставив Нили в Хейвен-Мейноре. Нужно будет навещать ее.

– Ты не хочешь выходить за меня замуж – так, Анна?

– Хочу, но…

– Нет, не хочешь. Вот почему ты и оплачиваешь лечение Нили. Не хочешь чувствовать себя обязанной мне.

– Кевин, ты заставил меня ждать долгие годы, прежде чем решил наконец, что готов на мне жениться. Думаю, что хотя бы несколько месяцев мы просто обязаны посвятить Нили.

– Значит, мы никуда не едем на наш медовый месяц – о’кей, с этим я примирюсь. Но почему мы не можем пожениться? И зачем тебе работать?

– Раз я хочу оплачивать ее лечение, мне придется работать. Я говорила на днях с Генри Бэллами. Он сказал мне, что я стою почти миллион долларов. Разумеется, значительная часть этой суммы представляет собой лишь потенциальную прибыль [61], но эти ценные бумаги абсолютно надежны. Однако я не смогла бы платить за Нили, не касаясь своего основного капитала, то есть не продав некоторого количества акций. Генри не хочет, чтобы я это делала: он считает, что курс акций компании Эй-Ти-энд-Ти будет продолжать расти и что произойдет дробление акций [62]. Но если я заключу контракт с «Гиллиан» еще на полгода, я смогу оплачивать лечение Нили. Это продлится до октября, а к тому времени Нили уже начнет выздоравливать. Тогда мы поженимся и уедем. Обещаю тебе.

Невидящими глазами Кевин смотрел вдаль. Ему оставалось только согласиться.

– Будь проклята эта чертова девка – когда бы она ни приехала в Нью-Йорк, от нее одни неприятности. Анна вздохнула.

– Бедная Нили. Сейчас ей уже, наверное, все рассказали. Интересно, как она это приняла?

Поначалу Нили была терпелива. Она сидела в кабинете доктора Арчер, монотонно отвечая на вопросы и куря сигарету за сигаретой в ожидании той минуты, когда благословенная игла перенесет ее в восхитительное царство сна. Наконец зазвонил телефон на столе. Нили подумала, что это звонит доктор Холл, чтобы отдать распоряжения. Доктор Арчер отвечала скупо:

– Да, доктор… Конечно, доктор… Хорошо… Полностью согласна с вами.

Нили зевнула. Прекрасно. Они договорились. Здорово. Теперь давайте, принимайтесь за дело. Доктор Арчер нажала кнопку. Нили внимательно разглядывала ее ортопедические туфли. А почему бы их не сделать в виде красивых белых туфель? Почему они должны быть толстыми, гнусными на вид калошами? Ух ты, она, поди, с рождения такая – еще ребенком носила ортопедические ботиночки. Эта мысль позабавила ее, и она рассмеялась вслух. Доктор Арчер удивленно посмотрела на нее. Затем в кабинет вошла женщина, тоже в белых туфлях, белом халате и стоячей накрахмаленной косынке.

– Это мисс О’Хара, – сказала доктор Арчер. – Отведите ее в четвертый корпус.

– Там лечат сном? – добродушно спросила Нили, следуя за медсестрой.

Та только улыбнулась в ответ и продолжала идти вперед по бесконечным подземным коридорам. Входя в очередной из них, она извлекала из кармана большую связку ключей и отпирала дверь, после чего сразу же запирала ее, и они шли дальше.

– Эй, да где же этот корпус? В Нью-Джерси? Мы уже целую милю прошли.

– Хейвен-Мейнор состоит из двадцати корпусов, не считая спортзала и корпуса трудотерапии. И хотя это отдельные здания, все они соединены друг с другом подземными переходами. Мы прошли из административного корпуса через второй и третий, а сейчас подходим к четвертому корпусу. – В ее голосе звучали нотки профессиональной гордости.

Внешне четвертый корпус походил на частный коттедж. Нили заметила, что в большой комнате смотрят телевизор женщины разного возраста. Она подумала, что все они выглядят совершенно нормально. Сестра провела ее по длинному коридору мимо множества крохотных комнатушек. Ух ты, должно быть, какие-то дерьмовские спальни. Ее спальня на Пятьдесят второй стрит была раза в три больше. Но, наверное, она поведет ее наверх в палату люкс или куда-нибудь в этом роде. Здесь-то ведь явно не лечат сном.

Сестра остановилась у крохотной комнатенки в конце коридора.

– Это ваша палата.

Нили хотела было запротестовать, но потом подумала, что не стоит, все равно она будет спать. Какая разница, что из этой конуры не открывается никакого вида. Она устало опустилась на кровать.

– О’кей, несите шприц.

Сестра вышла из палаты. Минуты шли одна за другой. Она посмотрела на свои часы. Где же они все, черт побери?

– Эй… что тут происходит?! – крикнула она. Моментально появились две медсестры.

– Вы что-то хотите, мисс О’Хара?

– Ну конечно, хочу! Меня должны уложить спать. Обе сестры с любопытством посмотрели в глаза друг другу.

– Я здесь для того, чтобы пройти курс лечения сном, – повторила Нили.

– Вы находитесь в четвертом корпусе. Этот корпус – подготовительный.

– Подготовительный к чему?

– Все новые пациенты поступают сюда на несколько дней, пока мы изучаем их истории болезней. После этого они переводятся в тот корпус, который больше всего соответствует назначенному им курсу лечения.

Нили подошла к столику, открыла сумочку, достала сигареты.

– Позовите доктора Холла. Тут какая-то ошибка. Одна из медсестер, быстро шагнув вперед, выхватила у Нили спички.

– Эй, что вы делаете? – воскликнула та.

– Здесь не разрешается пользоваться спичками.

– А как же мне прикуривать? Сестра взяла ее сумочку.

– Курить нельзя. Существуют определенные часы, в течение которых вам разрешается курить – под наблюдением.

Нили попыталась было вырвать сумку, но сестер было две против нее одной.

– Позовите доктора Холла! – потребовала она.

– Но так распорядился сам доктор Холл, – сказала одна из сестер. – Успокойтесь же, мисс О’Хара. В пять часов вы получите две сигареты. Давайте выйдем и познакомимся с другими пациентами.

– Что? Чтобы я завязывала знакомства в дурдоме? Я – Нили О’Хара, и друзей себе выбираю сама. Свяжитесь по телефону с Анной Уэллс или Кевином Гилмором. Это просто смешно. Я уезжаю отсюда! – Она направилась к двери.

Одна из сестер задержала ее.

– Она все еще носит часы, – сказала другая и силой сняла их с ее руки.

– Эй, эти часы стоят тысячу зеленых!

– Их положат в сейф, и вы получите их вместе со всеми остальными личными вещами, когда вас выпишут.

Паника охватила Нили. Никогда прежде не испытывала она такого страха перед своей беспомощностью.

– Ну послушайте, позвоните Анне Уэллс, – взмолилась она. – Анна все уладит.

Прошли еще полчаса. Нили то впадала в неукротимую ярость, то ее вдруг охватывал страх. Хотелось курить. Действие двух капсул секонала прекратилось, сонливое состояние напрочь прошло, она была в ужасе. Нили нажала кнопку звонка. Появилась сестра. Она разговаривала с Нили вежливо, но уклончиво. Мисс О’Хара может выкурить сигарету прямо сейчас, если выйдет в вестибюль. Однако лучше поторопиться. Если она пропустит время, отведенное для курения, то до девяти часов курить будет нельзя.

– Да кто вы такая, черт возьми, чтобы указывать мне, когда я могу курить, а когда – нет? – крикнула она. – Это же не бесплатная больница для нуждающихся. Это место стоит денег, и я требую, чтобы ко мне относились с уважением.

– Мы уважаем вас, мисс О’Хара. Но и вы, в свою очередь, должны уважать правила Хейвен-Мейнора.

– Я не подчиняюсь никаким правилам! Я сама устанавливаю их! Я – Нили О’Хара!

– Мы знаем это и все восхищаемся вашими фильмами.

– Тогда делайте, как я сказала! потребовала Нили.

– Мы выполняем приказы доктора Холла и докторам Арчер.

– Так позовите же доктора Холла! – Она повернулась к сестре спиной. Гнетущее чувство страха охватило ее. Может быть этот доктор Холл лицемерит, ведет двойную игру? Нет, она просто испугалась, вот и все. Наверное произошла какая-то путаница. Доктор Холл не посмеет.. Да если бы это дошло до Анны и Кевина, они бы ему такое устроили!

Десять минут спустя опять появилась сестра.

– Мисс О’Хара, если вы хотите покурить перед обедом, то, пожалуйста, идите. Осталось всего десять минут.

– Вместе с этими психами? Не хочу и не буду!

Сестра ушла. Нили начала нервно ходить взад-вперед по комнатке. Ну до чего же ей необходимо это лечение сном! Ей нужно несколько «куколок» – у нее появилась дрожь в руках. Ух ты, в последнее время она дошла до того, что только для поддержания равновесия и спокойствия ей требуется каждый час по две «куколки». Но лечение сном избавит ее от этой привычки. Доктор Мэссинджер считает, что в ее организме выработалась толерантность к этому препарату. Ух ты, ведь после Испании, что для нее было двадцать или тридцать «куколок» в день? Хорошо, что она улетела оттуда, а то бы действительно серьезно заболела. Черт бы побрал этого доктора Мадейру – это он сделал ей первую инъекцию демерола… Боже мой! Какое было восхитительное ощущение! Все заботы и проблемы исчезли. После первой инъекции она пролежала в постели шесть часов, испытывая такое невыразимое блаженство и умиротворенность, о каких она даже не подозревала. Она почувствовала, что может петь лучше, чем когда-либо раньше, брать такие ноты, которых даже нет в партитуре, оставаться поджарой без зеленых куколок, исполнять роли лучше, чем прежде.

Конечно, когда действие препарата кончилось, она почувствовала себя погано: со страхом думала о предстоящем дне, предстоящем любовнике, предстоящей вечеринке. Но доктор Мадейра всегда был рядом, чтобы избавить ее от «болей в области спины». Она научилась этому на съемочных площадках Голливуда – ссылаться на «боли в области спины». Обнаружить их рентгеном невозможно, а врачи киностудии хоть и осматривают тебя, но не могут поставить твои жалобы под сомнение. Очень часто по этой причине ей на несколько дней давали освобождение. С доктором Мадейрой это тоже срабатывало, вот только в качестве лекарства он назначил демерол. Такого ей в Голливуде не давали. И назначал его доктор Мадейра щедро, не скупясь. Весь тот замечательный год он назначал ей по три укола в день.

Спустя некоторое время она уже не лежала в постели после инъекции. Могла вполне нормально жить и под демеролом. Вставала, посещала ночные клубы, и пела – в жизни она не пела лучше. А фильм, который она сделала в Испании! Ух ты! Если бы только его пустили в американском прокате! Она достигла в нем небывалых вершин. Худенькая, энергия через край – когда вводят демерол, аппетит совершенно пропадает – глаза, как два горящих угля. Да, это, конечно, оттого, что зрачки делаются большими и черными – расширенными от демерола. Но голос… чистый и звонкий. Потом начались проблемы с деньгами, пришла телеграмма из Калифорнии: Тэд намеревался подавать в суд, чтобы забрать себе близнецов, если она не вернется и не станет о них заботиться. Как будто она могла допустить, чтобы ее сыновья жили в одном доме со шлюхой, на которой он женился! А потом, в довершение всего, самоубийство Дженифер. Пришлось расстаться с Испанией… и с демеролом. «Куколки» помогали, но теперь их требовалось так много – не меньше тридцати в день. Тридцать капсул секонала… Боже мой, сегодня она приняла всего шесть, а последнюю – два часа назад. Где же, черт возьми, доктор Холл? Когда начнется лечение?

Явилась сестра и сообщила ей, что подают обед. Не будет ли она так добра пройти в столовую? Нет, не будет!

– Я хочу сигарету и несколько капсул секонала – не менее шести, – чтобы хватило до тех пор, пока доктор Холл не приступит к лечению сном.

Она в изнеможении плюхнулась на кровать. У нее пересохло в горле. Выпить бы чего-нибудь, что угодно… Эта клетка два на четыре начинает физически давить на нее. Если они ничего не начнут делать в ближайшее же время, она просто уйдет отсюда. Они не посмеют задержать ее – ведь она же не в тюрьме. Послышались шаги. Она села в кровати. Наверное, зашевелились и сейчас приступят. Вошла сестра с обеденным подносом в руках.

– Мисс О’Хара, если вы желаете обедать в своей комнате…

Закончить фразу сестра так и не смогла. Терпение у, Нили иссякло. Она выхватила из ее рук поднос и швырнула его через всю комнату. Сестра пригнулась. Вбежала еще одна. Нили гневно прокричала:

– Не желаю есть, не желаю ни с кем общаться. Хочу только спать. Немедленно принесите мои сигареты и, не откладывая, начинайте лечить меня сном, иначе я уезжаю отсюда. С меня хватит!

Сестра, которая казалась старше остальных по должности, выступила вперед:

– Мисс О’Хара, никакого лечения сном не будет.

– Что вы имеете в виду?

– Я уточнила у доктора Холла. Никакого лечения сном, никаких барбитуратов. Вас вылечат с помощью психотерапии.

– Я уезжаю! – Нили направилась было к двери, но четыре расставленные руки преградили ей путь.

– Уберите прочь свои грязные руки! – вскричала она. – Оставьте меня в покое. – Она бросилась на сестер с кулаками.

– Поместить ее в «Репейник», – распорядилась старшая медсестра.

– Я уезжаю домой! – закричала Нили. Появились еще медсестры, и до ее сознания вдруг дошло, что ее волокут по коридору. Такого не может быть! Ее, Нили О’Хара, волоком тащат четыре сестры. И эти нечеловеческие вопли испускает она! Но ведь у нее не припадок, просто она пришла в бешенство от такого обращения.

Она отчаянно сопротивлялась на протяжении всего пути в другой корпус, по многочисленным коридорам, где двери отпирались и запирались, и в вестибюле этого корпуса. На помощь пришли еще две медсестры. Ее протащили по другому коридору в другую комнатку два на четыре. Несмотря на свою неистовую ярость, она заметила разницу: в этой не было ни ковра, ни штор, ни письменного стола. Только койка – как в тюремной камере! Ее положили на эту койку. Брюки у нее порвались. Слава богу, что она уложила в сумку еще одни.

Подошла молодая сестра и села рядом.

– А сейчас успокойтесь, мисс О’Хара, и давайте обедать.

– Я хочу уехать домой! – закричала Нили.

– Давайте пообедаем. Идемте, познакомитесь с другими пациентами.

– Я хочу спать! – Нили разрыдалась. Она была в западне. Никогда в жизни она не оказывалась в такой ловушке. Она посмотрела на окно. Решеток нет… но там что-то есть вместо них. Просто защитный экран, но ведь такие экраны можно разрезать – вот только чем? Она бросилась вон из комнаты и выбежала в большую гостиную. Там и тут сидели пациенты и спокойно смотрели телевизор. Она затравленно огляделась по сторонам. Чем бы прорезать этот чертов экран. Она метнула взгляд на книжный шкаф. Он был битком набит книгами, настольными играми… раскрытыми шахматными досками с фигурами! Она схватила пешку. У нее маленькая шишечка… и если нажать посильнее, ею можно прорвать экран. Она побежала назад в свою комнату, зажав фигурку в руке.

Сестра сидела на койке, спокойно наблюдая за ней. «И пусть себе наблюдает, – подумала Нили. – Я сильнее ее, пускай только попробует остановить меня». Она открыла окно. Сестра не шелохнулась. Она принялась с силой нажимать шахматной фигуркой на защитный экран, яростно тыча в него, колотя по нему руками, пытаясь продавить в нем отверстие, и не переставая содрогаться от рыданий, душивших ее и рвавшихся наружу. Должно же быть какое-то слабое место, где его можно проткнуть и разорвать. Обязательно должно быть.

– Экран стальной, – спокойно пояснила сестра. – Но даже если вы вырветесь отсюда, вы все равно окажетесь на нашей территории. Наш санаторий занимает двадцать пять акров [63]. А главные ворота – на запоре.

Нили выронила фигурку. Она села на койку и разрыдалась в голос. Сестра попыталась было успокоить ее, но рыдания становились все безудержнее. Она думала об Анне и Кевине. Они вернулись в Нью-Йорк и, наверное, думают, что ее уже погрузили в блаженный сон. Она подумала о квартире Анны. Ну почему она не осталась там? Можно где угодно ходить, курить, когда захочется, принимать столько «куколок», сколько пожелаешь, наливать себе выпить… Она подумала о Голливуде… Шеф… кому он сейчас диктует свою волю? А Тэд… В Калифорнии сейчас только три часа – тепло, и вовсю светит солнце. Тэд, наверное, в бассейне со своей женой. А она, прославленная Нили О’Хара, сидит взаперти в этой психушке для придурков! Она зарыдала еще сильнее.

Рыдания длились, должно быть, не меньше часа, потому что, когда она подняла глаза, за окном стемнело. Вошла старшая сестра. К ее накрахмаленному халату была пришпилена карточка с именем «Мисс Шмидт». Мужеподобная, похожая на здоровенного бугая в юбке, решила про себя Нили.

– Мисс О’Хара, либо возьмите себя в руки, либо нам придется что-то сделать, чтобы вы успокоились.

О’кей, ну наконец-то. Сейчас ей все-таки дадут несколько куколок или сделают укольчик. Она им покажет! Значит, они не дают барбитуратов? Ну ничего, Нили О’Хара поменяет все здешние порядки, поломает это вонючее правило! Она начала душераздирающе кричать.

И опять все вокруг забегали. Вновь вошла здоровенная сестра.

– Хватит, мисс О’Хара. Это нужно прекратить. Вы беспокоите других пациентов.

– А мне на них на… – взвизгнула Нили. Она стала издавать еще более истошные вопли.

Мисс Шмидт быстро кивнула двум сестрам. Те схватили Нили за руки и снова потащили по коридору. Она отчаянно сопротивлялась, лягалась, бессвязно выкрикивала что-то, но численное превосходство и физическая сила были на их стороне. Она очутилась в большой ванной комнате. Мисс Шмидт и две сестры велели ей раздеваться.

– Что? И тем самым доставить вам, коровам, лесбиянкам чертовым, огромное удовольствие?! – прокричала она.

Мисс Шмидт опять кивнула, и две сестры силой раздели Нили. Голую, вопящую, ее силой затолкали в ванну. Поверх натянули парусиновое покрытие, оставив место только для головы, под голову подсунули подушечку. Рядом, за столиком, раскрыв блокнот и приготовив карандаш, расположилась сестра.

Нили продолжала истошно кричать. Неожиданно она почувствовала, что в ванной ей очень хорошо. Она всегда любила принимать ванну, любила лежать в ней до тех пор, пока вся ее кожа не размягчалась от воды. А эта ванна была какая-то особенная: вода то наливалась, то спускалась, пузырясь по ее телу. Ее охватило ощущение блаженной расслабленности. Пока все эти мысли проносились у нее в голове, она продолжала кричать, не переставая.

Вернулась мисс Шмидт и опустилась на колени рядом с ванной. Глаза ее излучали доброту.

– Мисс О’Хара, почему бы вам не попробовать расслабиться, а ванна сама сделает свое дело.

– Выпустите меня отсюда! – крикнула Нили.

– Вы останетесь в этой ванне до тех пор, пока не прекратите кричать или пока не уснете.

– Ха-ха! Во всем этом проклятом штате не хватит воды, чтобы заставить меня заснуть! – Нили набрала полную грудь воздуха и опять закричала прямо в лицо мисс Шмидт.

– Мы выдерживаем пациентов в ванне по пятнадцать часов, – пояснила ей мисс Шмидт. Она поднялась на ноги. – Я зайду через час. Возможно, к тому времени вы немного успокоитесь.

«Через час»! Нили почувствовала, что голос у нее сел. Горло болело. Ей захотелось откинуться и расслабиться, но ведь именно этого они и добиваются, этого хотят. Ей хочется есть… хочется выкурить сигарету и принять несколько «куколок»! Она опять начала кричать, проклиная доктора Холла, медсестер, больницу… Когда запас ругательств иссяк, она разрыдалась. Но Нили заметила, что маленькая сестра за столиком прекратила писать, когда она начала рыдать. Так вот в чем дело: они записывают каждое слово, произносимое пациентом, чтобы великий доктор Холл мог все прочитать. Расслабиться прямо сейчас, а? Нет не будет никакого расслабления ни для кого, пока здесь находится она, Нили О’Хара!

Она опять принялась кричать, извергала из себя самую непристойную площадную брань и заметила, как маленькая медсестра залилась пунцовой краской, записывая все эти словеса. В каком-то уголке ее сознания шевельнулась жалость к сестре. Совсем молоденькая девушка, лет девятнадцати, и это не ее вина… не она же устанавливает здешние правила. Но Нили все же продолжала выкрикивать все известные ей ругательства. Тем временем она уперлась в парусину коленями и стала давить, хотя грубая ткань больно царапала ей кожу. Внезапно она обнаружила, что в отверстие для шеи можно просунуть и голову. Она погрузилась в воду с головой.

Маленькая сестра вскочила со стула, вытащила ее голову из воды, отскочила назад и позвонила в колокольчик. Пришли другие сестры и сделали отверстие для шеи совсем узким. Нили закричала еще громче… сестра застрочила карандашом еще быстрее…

Когда Нили нырнула под воду, она заметила в парусине около крана небольшую дырку. Она с силой просунула в нее большой палец ноги. При этом она продолжала яростно выкрикивать ругательства, чтобы сестра записывала, не отрываясь. Затем нечеловеческим усилием она расширила отверстие, сунув в него ступню, и резко подтянула колено к груди. Раздался громкий треск раздираемой ткани, и парусина разорвалась надвое. Нили выскочила из ванны. Сестра подняла тревогу. Ворвалась целая группа медсестер во главе с мисс Шмидт. На ванну была натянута новая парусина, но Нили не без удовольствия расслышала шепот одной из сестер:

– Еще никому никогда не удавалось разорвать эту парусину!

Она кричала, должно быть, целую вечность. Медсестру сменила другая. Эта тоже была молоденькая, но непристойности Нили она выслушивала, не моргнув глазом Нили охрипла… лишилась сил… спина у нее ныла… колени саднили… большой палец болел, будто сломанный, после того как она прорвала им парусину, – но она продолжала кричать. Дверь распахнулась. Вошел врач. Он пододвинул табурет и сел у края ванны.

– Добрый вечер. Меня зовут доктор Клементс. Сегодня обход делаю я.

Она разглядела какое время показывали стрелки на его больших наручных часах. Девять часов. Стало быть, она находилась в этой ванне почти три часа.

– Чем я могу вам помочь?

«Это не я сошла с ума, а они, – подумала Нили. – Вот он сидит передо мной, словно мы приятно проводим время… – передо мной, у которой башка торчит из этой проклятой ванны, а он как ни в чем не бывало спрашивает, может ли он мне помочь».

– Могу я что-нибудь для вас сделать?

Она повернулась к нему, слезы потекли по ее лицу.

– Какой же из вас психиатр? – воскликнула она. – Можете ли вы помочь мне? Господи, ведь каждому здесь известно, для чего я здесь. Вы же все знаете, что меня обманули. Мне обещали лечение сном, а за то, что я отстаиваю свои права, меня засунули в это корыто!

– Лечение сном? – Его удивление было неподдельным.

– Да, почему я и приехала сюда. На восемь дней. Спать. Этот ваш мерзкий доктор Холл обещал мне, а едва только мои друзья уехали – бац! – все изменилось.

Он посмотрел на медсестру – та пожала плечами.

– Я только что заступил на дежурство. О вашей болезни ничего не знаю, лишь делаю обход. Завтра же я подам докладную и уверен, что все уладится.

– Ах вот как. – Нили больше не кричала. Она почувствовала искреннюю озабоченность и заинтересованность во взгляде молодого врача. Может, ей удастся достучаться до него?

– Вы должны помочь мне, – взмолилась она. – Разве не для этого вас учили? Неужели в этом состоит ваша помощь? Сделать запись обо мне, потом отправиться домой и лечь в свою постель, а меня оставить лежать здесь по шею в воде. Если бы вы были по-настоящему чутким человеком, вы бы дали мне сигарету… что-нибудь поесть… несколько капсул секонала… а не просто сделали бы отметку в своей тетрадке и отправились восвояси.

Он вышел из ванной комнаты. Она опять собралась с силами и начала кричать. Горло у нее саднило, и она была почти без сил. Если бы только она могла прекратить… Вода продолжала пузыриться все при одной и той же температуре. Может быть, так она сумеет уснуть, но тогда они победят! Всех держат в ванной, пока не заснут. Но только не Нили О’Хара! Если она проиграет первое сражение, то проиграет и все остальные. Она закричала громче…

Час спустя молодой врач вернулся. Его сопровождала мисс Шмидт. Открыв свой саквояж, он что-то налил в стакан и протянул его мисс Шмидт.

– Я позвонил доктору Холлу домой. Он согласен, что главное сейчас, – чтобы она спала. Во всяком случае, сегодня.

Мисс Шмидт поднесла стакан ко рту Нили.

– Выпейте.

– Не стану ничего делать, пока не вылезу отсюда.

– Выпейте, – мягко повторила мисс Шмидт. – Вы сразу же заснете, и мы вынесем вас из ванны. Обещаю вам.

Нили поняла. Раньше они говорили ей, что она не выйдет из ванны, пока не уснет, а вот сейчас ей что-то дают, чтобы она заснула. Это ее победа. Никаких барбитуратов, да? А что же это тогда, черт возьми, за мутноватая водица? Кока-кола, что ли? Она позволила мисс Шмидт влить себе в рот эту жидкость.

Боже мой! Вот это лекарство что надо! Действие она ощутила сразу же. Великолепно! Она перестала кричать. Совершенно непередаваемое ощущение блаженства охватило ее. Снимали парусиновое покрытие… кто-то растирал ей тело мохнатым полотенцем… помогли надеть ночную рубашку.

– В «Репейнике» мест нет, – сказала мисс Шмидт. – Вы в состоянии понять меня, мисс О’Хара? Здесь больше нет свободных отдельных палат. Нам придется поместить вас в общую палату.

Нили махнула рукой. Койка… спать… вот все, чего она хочет, а где – абсолютно наплевать.

Когда она проснулась, было темно. Где она находится, черт возьми? Длинная комната со множеством коек. Ух ты, она же в психушке! Сколько сейчас времени? Она встала с кровати. Медсестра, сидевшая у двери снаружи, вскочила с места.

– Да, мисс О’Хара?

– Сколько времени?

– Четыре часа ночи.

– Я хочу есть.

И сразу же на красивом подносе ей подали молоко и печенье. Ей разрешили присесть на скамейку в коридоре. Упаси господь, если она разбудит других психов. Она допила молоко, можно ли теперь выкурить сигарету? С ней разговаривали вежливо, но курить не разрешили. Так, ну и что они собираются делать теперь? Спать ей не хочется. Да и потом, в палате кто-то громко храпит. Мисс Шмидт извинилась. Отдельная палата освободится через несколько дней.

Нили опять легла на свою койку. «Несколько дней»! Как только рассветет, ноги ее здесь не будет. Они обязаны разрешить ей поговорить по телефону с Анной.

Она, должно быть, заснула, потому что, когда она открыла глаза, вокруг нее кипела бурная деятельность. Все уже встали. Вошла сестра, новая.

– Доброе утро, мисс О’Хара. Вставайте и уберите свою постель. Ванная комната в конце коридора.

– «Уберите свою постель»! – рявкнула Нили. – За такие-то деньги, сестричка? Вот уже пятнадцать лет как я не убираю за собой постель и не намерена заново привыкать к этому сейчас.

– Я сделаю это за вас, – миловидная девушка с рыжеватыми волосами бросилась к ней из другого конца палаты. – Меня зовут Кэрол.

– Почему ты должна убирать за мной постель? – спросила Нили, глядя, как девушка аккуратно расправляет простыни.

Кэрол улыбнулась.

– Вам поставят черную метку, если увидят, что кровать не убрана. Сегодня ваш первый день здесь. А эта метка – так и останется.

– Да что мне до этой черной метки?

– Ну как же, вы ведь не хотите оставаться в павильоне «Репейник» навсегда, верно? Вам же хочется перейти сначала в «Пихту», затем в «Вяз», затем в «Ясень», затем в амбулаторное отделение.

– Прямо как в школе.

– В некотором смысле – да. Это самая неуютная и шумная палата. Я уже должна была переводиться в «Вяз», но… сорвалась. И вот на целых два месяца застряла в «Репейнике». Но вскоре рассчитываю перевестись в «Пихту».

Нили пошла с Кэрол в большую умывальную. Около Двадцати женщин чистили там зубы и разговаривали. Тут были представлены все возрасты. Кое-кому было за сорок, одной женщине приятной наружности – под семьдесят, Кэрол – лет двадцать пять. Шесть или семь были ровесницами Нили, а несколько женщин – даже моложе ее. Они трещали, как старшеклассницы в школьном коридоре. Нили выдали зубную щетку. Вошла санитарка с большой коробкой.

– Отлично, девочки. А вот и ваша помада.

Нили не верила своим глазам. В коробке лежало двадцать тюбиков губной помады, к которым были приклеены ярлычки с фамилиями. Она увидела и свой тюбик. Его взяли у нее из сумки и аккуратно наклеили ярлычок. Накрасив губы, она вернула помаду санитарке, и встала в очередь за одеждой. Санитарка выдала ей бюстгальтер, трусики, мягкие кожаные туфли без каблуков, юбку и блузку. К удивлению Нили, все эти вещи были ее собственными, на каждой из них стояла ее фамилия. Она не укладывала их в свою сумку, когда собиралась ехать сюда. Должно быть, ночью их с посыльным переслала Анна.

Нили оцепенела от страха. Медленно одеваясь, она пыталась хоть как-то упорядочить лихорадочные, ужасные мысли. Она последовала за Кэрол в большую комнату отдыха. Несмотря на закрытые окна, ее заливали солнечные лучи, придавая ей фальшиво приветливый вид. Она взглянула на стенные часы. Боже, всего семь тридцать! Как же она проживет весь этот долгий день?

Вместо мисс Шмидт дежурила дневная медсестра, мисс Уэстон. Она была точно такого же сложения, как и мисс Шмидт, а пять или шесть молоденьких сестер точно так же послушно и быстро выполняли все ее распоряжения. Нили села завтракать вместе со всеми. Столовая была светлая и приятная, за каждым столиком сидели по четыре женщины. Официантки проворно обслуживали их, разнося блюда. Нили решила было ничего не есть, но едва до нее донесся запах яичницы с ветчиной, как она ощутила чувство голода. Она плотно позавтракала, съела несколько блюд и устало поплелась вместе со всеми назад, в комнату отдыха.

Вероятно, это хорошо воспитанные психи, решила Нили. Она понимала, что все они узнали ее, но лишь тепло и вежливо улыбались ей, и она не испытывала никакого чувства смущения или застенчивости. Выглядит она ужасно. К юбке нужен ремень, он в ней и был, но его вынули. Волосы висят сосульками, колени исцарапаны – напоминание о ночи, проведенной в ванне. Ей хотелось разделить царящую здесь теплую, доброжелательную атмосферу и хорошее настроение остальных женщин. Они вели себя так, как будто им нравилось здесь!

Кэрол познакомила ее с остальными. Ух ты, каждая из них кажется вполне нормальной и здоровой. Она села, спрашивая себя, что же будет дальше. Вошла медсестра, которую все обступили. В руках она держала коробку. Через минуту она начала выкрикивать фамилии всех присутствующих, даже «мисс О’Хара». Нили подошла. Ух ты! Вот это организация: даже на ее пачке сигарет ярлычок с фамилией. Сестра выдавала каждой женщине по две сигареты, а другая сестра, стоящая рядом, зажигала для них спички. Откинувшись на спинку кресла, Нили с благодарностью затянулась своей первой за последние двенадцать часов сигаретой. От первой затяжки у нее закружилась голова, после второй она почувствовала себя лучше, а третья окончательно вернула ей способность логически мыслить. Подумать только, ни единой сигареты со вчерашнего дня. И это у нее, которая выкуривала по две пачки в день. Медленно поднявшись, – сигарета придала ей спокойствие и уверенность в себе, – она подошла к письменному столу, за которым сидела мисс Уэстон.

– Мне хотелось бы позвонить по телефону, – сказала Нили. – Куда нужно пройти?

– Звонить по телефону не разрешается, – любезным тоном ответила мисс Уэстон.

– Но как же мне связаться с моими друзьями?

– Вам разрешается писать письма.

– Могу я получить бумагу и ручку? Сестра посмотрела на свои часы.

– Думаю, вам лучше подождать. Через пять минут вас будет осматривать врач.

– Доктор Холл?

– Нет, доктор Фельдман. Просто обычный обход. Это оказался терапевт, а не психиатр. Он взял у нее кровь из пальца и прослушал сердце.

Нили попросила медсестру зажечь ей спичку, чтобы прикурить вторую сигарету. К ней подошла привлекательная темноволосая женщина.

– Не расстраивайтесь из-за этих анализов. Просто им нужно удостовериться, что вы здоровы. Как бы они чувствовали себя, если бы вы вдруг умерли от рака или еще от чего-то, в то время как лечат вас от психического заболевания?

Нили внимательно вгляделась в женщину. Ее можно было бы назвать красивой, если правильно наложить косметику. Скулы расположены как нельзя лучше, а черные глаза так и сверкают. Должно быть, когда-то у нее была отличная фигура, но сейчас она сильно располнела. По оценке Нили, ей было лет тридцать. Женщина села. В руках она держала квадратную коробку.

– Меня зовут Мэри Джейн. Позволь нарушить твое уединение. Когда пойдешь в спортзал, купи себе почтовой бумаги. Она стоит один доллар.

– Но у меня нет денег. Мэри Джейн улыбнулась.

– Платить не нужно, это входит в стоимость твоего лечения. Но ты можешь пользоваться бумагой как записной книжкой. – Она открыла свою коробку. В ней была бумага и пачка сигарет.

– А где ты достала…

Женщина сделала знак, чтобы Нили замолчала.

– В дни посещений разрешается сидеть с посетителями и курить одну сигарету за другой. Пусть тот, кто навещает тебя, принесет сразу блок. Ты его спрячешь, и в то время, когда разрешается курить, ты сможешь выкуривать штук по десять за раз.

– Но ведь спички-то зажигают они и заметят, если ты выкуришь больше, чем две.

– Медсестры тоже сочувствуют нам. Ты всегда можешь прикурить от чьей-нибудь сигареты. Это разрешается. Нам, душевнобольным, только спички нельзя держать. Но сестрам совершенно безразлично, по сколько штук мы выкуриваем. Они считают, что и мы должны получать какое-то удовольствие от жизни.

Нили улыбнулась.

– Но ты-то ведь не сумасшедшая, а?

– Нет, я поступила сюда, чтобы свести счеты с мужем, только все это обернулось против меня же самой. Он – подонок, денег у нею куры не клюют, у него теперь другая женщина. Он требовал развода, поэтому я притворилась, что безумно влюблена в него… понимаешь… и что у меня якобы нервный срыв. И это была моя самая огромная ошибка в жизни.

– Почему?

– Единственное, что я сделала – это приняла несколько таблеток – три штуки – и оставила якобы предсмертную записку. Потом, помню, я оказалась в «Бельвю». Вот где точно можно свихнуться. Вокруг одни психи – орут, бесятся. С испуга я и сама, наверное, спятила. Тоже начала вопить, и на меня надели смирительную рубашку. Ну, и поскольку моему мужу это по карману, меня отправили сюда. Я сама подписала бумагу, что согласна. А потом, когда захотела отсюда выйти, он сделал так, что меня уже не выпустили – на законном основании держат здесь против моей воли. Я тут уже целых пять месяцев. Согласно этой бумаге, я находилась в павильоне «Вяз», и там было очень прилично: разрешается курить, носить платья с ремешками, даже косметикой можно пользоваться сколько хочешь. Но когда я узнала, что он официально упек меня сюда, со мной случилась истерика, и я психанула по-настоящему. И вот за это оказалась в «Репейнике». Так что предупреждаю: води их за нос, прикидывайся. Я этого не делала, закатывала истерики каждый день, отказывалась принимать пищу и подчиняться их правилам. Целых три недели пролежала в этой проклятой ванне. А ты должна уметь играть. Есть только один способ: делать все так, как они велят. Сейчас я веду себя как ангел, и вскоре меня переведут в «Пихту». Побуду немного там, потом в «Вяз», потом в «Ясень», потом в амбулаторное отделение… а потом на свободу.

От страха Нили прошиб холодный пот.

– Но ведь это же несколько месяцев.

– Да, примерно год, – радостно подтвердила Мэри Джейн.

– И ты смирилась с этим? Женщина пожала плечами.

– Конечно, смирилась. Уж я постаралась – целую неделю вопила и орала. Но с ними бесполезно бороться. Они покажут историю болезни твоему адвокату или мужу, или тому, кто тебя опекает и поместил тебя сюда. На бумаге это выглядит плохо: «Пациент впадает в состояние истерии», «Пациент нуждается в ограничении активности. Двенадцать часов в ванне». Потом адвокату говорят: «А теперь дайте свое согласие на то, что она должна остаться здесь еще на три месяца. Разве вы не хотите, чтобы и вы, и общество получили назад здоровую и энергичную женщину?» Ясное дело, имея с нас по полторы тысячи в месяц, они могут и не торопиться. Так что я решила не бороться с ними. Пережду здесь. И потом, ну что я теряю? Идти мне некуда. Хэнк, мой муж, сейчас с Другой. Но он, по крайней мере, не может жениться на ней. А мое лечение влетает ему в полторы тысячи каждый месяц.

– Но ведь я поступила сюда всего на восемь дней для лечения сном.

– Для чего? – странно посмотрела на нее Мэри Джейн.

Нили пояснила ей, что такое лечение сном. Мэри Джейн улыбнулась.

– Здесь его вообще не проводят. Тебе тут даже анальгина не дадут.

– Мне что-то дали выпить вчера ночью, – с гордостью сказала Нили.

Мэри Джейн рассмеялась.

– Да уж, мы тебе отдали должное. Ты в самом деле прорвала парусину? Об этом все слышали.

– Да, и кроме того, я скоро выберусь отсюда. Мэри Джейн улыбнулась.

– О’кей, я обеими руками за это. Покажи мне, как это сделать. Посмотри на Пегги – вон как они ей мозги промыли.

Подошла Пегги, двадцатипятилетняя привлекательная блондинка.

– Рассказываешь ей мрачные истории наших болезней? – спросила Пегги.

– А ты почему здесь? – поинтересовалась Нили.

– Потому что я была психически ненормальная, – охотно ответила Пегги.

– Ничего подобного, – возразила Мэри Джейн. – Потеряла двух детей подряд

– мертворожденные. От такого у любой будет депрессия.

Пегги выдавила из себя улыбку.

– Помню только, что я начинала плакать, стоило мне увидеть куклу в витрине магазина. Когда поступила сюда, все обострилось. Сорок раз ко мне применяли шоковую терапию. Только сейчас начинаю чувствовать себя человеком.

От ужаса у Нили комок подступил к горлу.

Шоковая терапия!

Мэри Джейн словно прочла ее мысли.

– Не бойся. Даже если они сочтут, что это необходимо тебе, им нужно получить разрешение на ее применение. От ближайших родственников или от тех, кто несет за тебя ответственность.

Нили успокоилась.

– Анна никогда не даст разрешения.

Мэри Джейн усмехнулась.

– Если только врачи не запудрят ей мозги, как мужу Пегги. Когда за родственников или поручителей принимаются доктор Холл и доктор Арчер, то знай: те соглашаются на все. Муж Пегги приехал в первый же день свиданий. Она прекрасно себя чувствовала, хотела только выйти отсюда. Он был просто в восторге. Сказал, что прямо сейчас идет в административный корпус и забирает ее отсюда. Ха-ха! В этом-то все и дело! Он исчез на две недели, и со следующего же дня Пегги начали лечить шоковой терапией.

– Но почему?

Пегги вздохнула.

– Я не виню Джима. Сначала винила, а теперь вполне понимаю его. Ему показали мою карту. У меня было подавленное состояние, я не могла спать, много плакала – все признаки маниакальной депрессии. А кто бы не плакал, потеряв двоих детей одного за другим и оказавшись запертой здесь? Но они убедили Джима, что если я вернусь, то у меня опять будет психический срыв и, может, уже надолго. Джиму, разумеется, нужна нормальная счастливая жена, поэтому он подписал все бумаги и оставил меня здесь до полного выздоровления.

Нили внимательно слушала их. У каждой похожая история. Ни одна из них не сумасшедшая, на вид все они даже более нормальные, чем те, кого она знала там, на свободе. Она уже слушала чью-то седьмую жизненную историю, когда медсестра объявила:

– Идемте, леди!

– А сейчас что? – спросила Нили.

– Спортивный зал, – пояснила Мэри Джейн. Колонной по двое они пошли за медсестрой. Проходили по коридорам – двери отпирались и сразу же запирались

– и наконец попали в большой спортивный зал. Тут был корт для бадминтона, столы для настольного тенниса и даже бильярд. Когда они вошли, предыдущая группа выходила из зала. Мэри Джейн помахала знакомым женщинам.

– Эта группа из «Пихты». Они занимаются в спортзале с восьми до восьми тридцати. Вот те женщины, которым я помахала, – их только на прошлой неделе перевели из «Репейника» в «Пихту».

Нили сидела на боковой скамейке, в то время как другие женщины играли в бадминтон и в настольный теннис. Она купила пачку бумаги для писем, но отказалась примерять спортивную обувь. Сказала им, что долго здесь не задержится. А бумага? Ну-у, ей нужно написать Анне. Она не должна паниковать. Мэри Джейн сказала: если заметят, что она испытывает страх, это обернется против нее же самой.

Они покинули спортзал в девять тридцать, когда стала заходить другая группа. Их повели в корпус трудотерапии. Все женщины принялись за свою работу, а ей преподавательница объяснила, что она может либо выкладывать мозаику, либо вязать, либо делать, что пожелает. Но она вообще не желала ничего делать! Села в уголке. Ах господи, как же случилось такое? Нили посмотрела в окно. Начинала зеленеть трава. Она увидела, как по лужайке пробежал маленький кролик. Он-то, по крайней мере, может сам выбирать, куда ему бежать. Он – свободен. Чувство заточения в четырех стенах – это больше, чем она в состоянии выдержать. Нили посмотрела на преподавательницу, которая терпеливо помогала женщинам. Ясное дело – в пять часов та может идти на все четыре стороны и делать все, что пожелает, А вот ей хочется сигарету. ЕЙ ХОЧЕТСЯ «КУКОЛКУ»! Ах, господи, что угодно за одну «куколку». Она почувствовала, что у нее вспотел затылок. Волосы стали влажными от пота, а спина заныла, на этот раз всерьез. Сейчас у нее потемнеет в глазах, и она вырубится! Нили тихо простонала. Преподавательница метнулась к ней.

– Спина, – пожаловалась Нили.

– Вы ушибли ее в спортзале? – Преподавательница была само внимание.

– Нет, у меня и в истории болезни говорится о болях в области спины. Сейчас они начались снова.

Услышав это, преподавательница сразу же потеряла к ней всякий интерес.

– В два часа дня у вас беседа с вашим психиатром.

Можете сказать ему об этом.

День тянулся медленно. В два часа, когда Нили увидела наконец врача, она готова была кричать.

Доктор Сил оказался худым краснолицым человеком. Когда она говорила, он все записывал. Она выплеснула весь свой гнев – на несправедливость того, что ее тут обманывают, на невыполненное обещание лечить ее на манеру обращения, когда человека тащат волоком. На время собеседования с психиатром пациентам выдавали неограниченное количество сигарет, и она курила их одну за другой.

– У меня действительно болит спина, – взмолилась она. – Пожалуйста, дайте мне несколько капсул секонала.

Он продолжал писать. Потом сказал:

– Как давно вы принимаете секонал? Ее терпение лопнуло.

– О-о, да полно вам! Не раздувайте из этого историю вселенских масштабов. Если все, кто его принимает, должны быть в психушке, то у вас здесь была бы половина Голливуда, вся Мэдисон-авеню [64] и весь Бродвей.

– Вы считаете нормальным принимать снотворное днем для того, чтобы облегчить боль?

– Нет, я бы предпочла инъекцию демерола, – ответила Нили. И с удовлетворением отметила, как резко взметнулись вверх его брови. – Да, демерола. – Она улыбнулась. – В Испании мне его вводили постоянно. Два-три раза в день. И все у меня работало отлично. Я даже сыграла главную роль в фильме. Так что вы понимаете: какие-то две паршивые капсулы секонала мне нужны просто так, для затравки. Дайте мне несколько штук. Если я буду принимать по две каждый час, то вполне свыкнусь с тем бардаком, что у вас творится.

– Расскажите мне о вашей матери, мисс О’Хара.

– О черт! Только давайте не будем снова приниматься за всю эту фрейдистскую чепуху. Послушайте, я уже прошла через все это там, в Калифорнии. Потратила пять лет и двадцать тысяч долларов на то, чтобы втолковать ему, что я не помню свою мать. Если мы будем начинать с того же самого, я стану старухой, прежде чем выйду отсюда.

– Я сделаю запрос о ваших данных в Калифорнию, – пообещал он.

– Так долго я здесь не пробуду. Сегодня же напишу письмо подруге.

– Но вы должны пробыть здесь не менее тридцати дней.

– Тридцать дней?!

Он пояснил ей содержание документа, который она подписала. Нили покачала головой.

– Ну и рэкет у вас здесь. Все продумано. Когда поступаешь сюда, разве можешь представить себе, что требуется целое детективное агентство для проверки того, что там напечатано мелким шрифтом! Он встал.

– Увидимся завтра в это же время. Она пожала плечами.

– О’кей, значит, мне предстоит тридцатидневная пауза. Что ж, постараюсь извлечь из нее максимум удовольствия. – Словно спохватившись, она спросила:

– Но через тридцать дней я смогу уехать, да?

– Посмотрим, – неопределенно ответил он.

– Что значит «посмотрим»?

– В конце этого срока мы произведем оценку полученных результатов. Если мы сочтем, что вы поправились…

– «Мы»? Что еще за «мы»? Здесь нахожусь я, и я решаю, остаться мне или уезжать. Как кто-то может меня задержать? И зачем?

– Мисс О’Хара, если вы настаиваете на выписке, а мы не считаем, что вы выздоровели, то мы будем говорить с людьми, несущими за вас ответственность, в данном случае – с мисс Уэллс. Мы попросим, чтобы она дала согласие задержать вас здесь еще на три месяца, если вы не согласитесь на это сами. Я думаю, она согласится.

– А если Анна откажется?

– Тогда мы могли бы принять свои меры, чтобы оставить вас здесь. Представили бы ваш случай на рассмотрение беспристрастной комиссии…

Она застыла от страха.

– Хорошенький рэкет вы тут у себя устроили.

– Это не рэкет, мисс О’Хара. Мы стремимся излечивать людей полностью. Если бы мы выписали женщину, прежде чем излечили ее, а несколько месяцев спустя она бы покончила жизнь самоубийством или причинила вред кому-то… это не способствовало бы укреплению нашей репутации. Если бы, например, вам сделали операцию в хирургическом отделении, а вы бы захотели покинуть его, прежде чем шов зарубцуется, врач имел бы право задержать вас. В Хейвен-Мейноре если уж мы выписываем пациента, то он вполне может занять достойное место в обществе.

– Ну, ясное дело – в доме для престарелых. Доктор Сил улыбнулся.

– Уверен, что впереди у вас долгая, насыщенная творческая жизнь. Год или два, проведенные здесь, не будут потрачены напрасно.

– «Год или два»! – Ее начало трясти. – Нет! Послушайте… тридцать дней – О’кей – раз уж я залетела сюда. Но ни минуты больше!

Он опять улыбнулся.

– А сейчас выполните тест Роршаха [65]. Это скажет нам о многом.

Нили схватила его за рукав.

– Послушайте, док, в этих тестах я ничего не смыслю – возможно, эти чернильные кляксы покажут, что я какая-то ненормальная, – но ведь я не похожа на всех остальных, потому я и звезда. Достичь того, чего достигла я, можно только, если быть не такой, как все. Да ведь если бы накинуть мелкую сеть на всех завсегдатаев «Сарди» и «Чейсенс» и дать им выполнить тесты Роршаха, вы бы их вовеки отсюда не выпустили. Неужели вам не понятно, что именно наши маленькие чудачества делают из нас тех, кто мы есть?

– Согласен. И эти чудачества хороши, если они работают на вас. Но когда они оборачиваются своей дурной стороной и начинают работать против вас, на саморазрушение вашей личности, тогда мы вынуждены вмешаться и повернуть этот процесс.

– Нет никакого саморазрушения моей личности. Просто у меня все пошло кувырком. Знаете, когда на студии в течение многих лет с тобой обращаются так, словно ты – сам господь бог, заботясь буквально обо всем, то эта студия принимает в твоем представлении некий огромный материнский образ. Они делают абсолютно все: заказывают билеты на самолет, пишут тексты твоих выступлений, занимаются прессой… даже билеты на общественный транспорт за тебя покупают. И постепенно ты впадаешь в полную зависимость от них. Чувствуешь, что принадлежишь студии, что она защищает тебя. А потом, когда остаешься сама с собой, ощущаешь себя выброшенной вон, и становится страшно. Я почувствовала, что опять стала просто Нили.

– Как это «просто Нили»?

– Этель Агнесс О’Нил, которой приходилось делать всю грязную работу, стирать за собой белье и добиваться всего самой. А за Нили О’Хара все делали другие. Она внушала к себе уважение. Так и должно быть, если ты настоящий талант, чтобы ты могла всецело сосредоточиться только на своей работе. Вот почему я и потеряла голос: не могла совмещать и то, и другое.

– Но ведь Этель Агнесс О’Нил, очевидно, совмещала и то, и другое, – сказал он.

– Конечно. В семнадцать лет ты можешь делать все – тебе нечего терять. Начинаешь с нуля, поэтому можешь браться за что угодно. Сейчас мне тридцать два. Последнее время я не работала, но я нечто вроде живой легенды. Я не могу рисковать своей репутацией. Вот почему я действительно не смогла сниматься в этой голливудской картине. Контракт был заключен только на одну картину – за моей спиной не стояла никакая студия, которая заботилась бы о моем будущем и опекала бы меня. Они хотели просто использовать меня, быстро заработать деньги на моем имени. Я понимала, что картина паршивая, и они тоже это понимали, но рассчитывали, что она принесет доход. Поэтому я и потеряла голос – по-настоящему потеряла. Мне это доктор Мэссинджер объяснил. Но на студии объявили, что на меня нельзя положиться и что со мной невозможно работать.

– Но ведь вы, по-моему, сказали, что студия символизировала для вас образ большой заботливой матери? Она вздохнула.

– Все это в прошлом. Телевидение все изменило. Даже Шеф сейчас – всего лишь перепуганный старичок, которому приходится отчитываться перед акционерами за каждый свой шаг. Я слышала, они пытаются избавиться от него. Все изменилось.

– Тогда и вам тоже нужно измениться, вырасти.

– Может быть, – согласилась Нили. – Но это не значит, что я должна дрожать за свою шкуру. Я – звезда. И должна вести себя как звезда, что бы ни случилось.

Он проводил ее до двери.

– Продолжим завтра.

– Когда я смогу увидеться с Анной?

– Через две недели.

Две недели!

Нили вернулась в комнату отдыха. Она спрятала шесть сигарет в коробку с бумагой для писем, а пачку вернула медсестре. Правда, спичек нет, но она что-нибудь придумает.

Было время отдыха. Женщины писали письма, играли в карты. Затем наступило время для курения, и каждая из них, казалось, курила непрерывно, одну сигарету за другой. Нили написала Анне длинное, полное отчаяния письмо, в котором описала все происшедшее с нею, а в конце настоятельно потребовала немедленно вызволить ее отсюда. Сложив листки, она засунула их в конверт и начала было заклеивать его. К ней подошла медсестра с карточкой «Мисс Уэстон» на груди.

– Не запечатывайте, – предупредила она. – Просто напишите фамилию вашего врача в углу, где должна быть марка. Он прочтет письмо и, если одобрит содержание, то отправит его.

У Нили отвисла челюсть.

– Вы хотите сказать, что доктор Сил будет читать все, что я напишу?

– Такое у нас правило.

– Но так же нельзя. Должно же у человека быть хоть что-то личное.

– Это делается в интересах пациента, – мягко пояснила мисс Уэстон.

– «В интересах пациента»! Точнее, в интересах этой паршивой психушки!

– Нет, мисс О’Хара. Очень часто пациентка находится в состоянии депрессии и переносит свое враждебное отношение на того, кого она любит. Ну, скажем женщину поместил сюда ее муж. Она всегда была ему преданной и верной женой, но, находясь здесь, она испытывает галлюцинации и пишет мужу, что ненавидит его, что была ему неверна, и даже называет его друзей, которые, якобы, были ее любовниками. Все это не правда, но мужу-то откуда знать? Вот почему врач прочитывает письмо, прежде чем оно будет отправлено.

Мисс Уэстон улыбнулась, увидев, как Нили зажала письмо в руке.

– Послушайте, если вы написали, что вам здесь все ненавистно или даже обидные слова в адрес доктора Сила, не волнуйтесь. Он все поймет, и письмо будет отправлено. Единственное, чего он хочет, – защитить ваши же интересы. Вот для этого и установлено такое правило.

Нили протянула ей письмо. Значит, доктор Сил прочтет, что он, по ее мнению, похож на баклажан. Ну и поделом ему со всеми его правилами! Она обхватила голову. Господи, ей необходимо вырваться отсюда! Мэри Джейн тронула ее за плечо и посоветовала:

– Не сиди так. А то напишут, что ты впадаешь в депрессию.

Нили горько расхохоталась.

– И не смейся так, – предупредила ее Мэри Джейн. – Это похоже на истерику. Если смеешься, смейся нормально. И не уходи в себя. А то напишут, что ты нелюдимая и замкнутая, ни с кем не общаешься…

– Да полно тебе! – воскликнула Нили. – Видит бог, это ух чересчур.

– Но это правда. Почему, думаешь, они держат по шесть медсестер всего на двадцать пациентов? Мы всегда находимся под постоянным наблюдением. Два раза в неделю старшие сестры идут к врачам и все о тебе докладывают. Здесь все докладывают – и преподаватель трудотерапии и спортивный тренер… У тебя уже есть две плохие пометки: дулась в спортзале и отказалась что-либо делать в отделении трудотерапии, не хотела лепить маленькие керамические пепельницы. Ты должна всегда помнить:

«Старший Брат присутствует повсюду, он постоянно следит за тобой» [66]. Понимаешь?

Когда днем они опять пришли в отделение трудотерапии, Нили принялась мастерить коробочку для сигарет. «Буду всем показывать ее и говорить, что она обошлась мне в полторы тысячи долларов», – решила про себя Нили. Она яростно полировала деревянные поверхности шкатулки в надежде, что преподавательница наблюдает за ней.

В пять часов всех повели в массажную – массах, обычный душ, душ Шарко. Все это могло бы быть приятно, однако она ненавидела каждую минуту, вынужденно проведенную здесь. Она завидовала женщинам, которые вели себя так, словно находились в летнем лагере отдыха, испытывая удовольствие от всего этого. Возможно, для некоторых из них это и было спасительным прибежищем от скучной и монотонной жизни, но для нее это был отнюдь не праздник. Страшно болит спина, трясутся руки. Если она в ближайшее время не примет «куколку», она снова закричит. К горлу подкатывала тошнота. Болеть и показывать, что у тебя рвота, нельзя – за это будет плохая пометка. Она стиснула зубы, потом, не выдержав, бросилась в туалет, ее вырвало. Вернувшись, она встала под душ Шарко. О’кей, она будет прикидываться… пока не приедет Анна. А потом убедит Анну, что чувствует себя прекрасно. Ей обязательно нужно выйти отсюда через тридцать дней.

Боже да ведь за целый год в этой шараге с бадминтоном и всеми этими ремеслами она действительно спятит!

В шесть часов они вернулись в павильон «Репейник». Все расселись. Было полно всяческих книжек, и каждая пациентка предлагала ей конфету. Не удивительно, что все они полнеют. Мэри Джейн поделилась с нею, что за пять недель поправилась на двадцать фунтов.

Внезапно Кэрол, та самая девушка, которая убрала за Нили кровать утром, вскочила и вскрикнула:

– Ты оскорбила меня!

Сидящая рядом девушка удивленно посмотрела на нее.

– Кэрол, я же читала и не произнесла ни слова.

– Ты сказала, что я скрытая лесбиянка, – стояла на своем Кэрол. – Я убью тебя! – Она бросилась на девушку.

Две медсестры моментально разняли их. Кэрол кричала, лягала сестер и дралась с ними, брызжа слюной, сыпала ругательствами. Наконец ее вытащили из комнаты.

– Два дня в ванной, и она снова успокоится, – прокомментировала Мэри Джейн.

– Та девушка действительно что-то сказала? – спросила Нили.

Мэри Джейн отрицательно покачала головой.

– Кэрол – параноик. Очень милая девушка. Целыми неделями может вести себя изумительно, потом ни с того ни с сего ей что-то взбредает в голову. Думаю, вряд ли она выздоровеет окончательно. Она здесь уже два года.

Два года! За это время и впрямь с ума сойдешь. Нили охватил неподдельный ужас. Спину скручивало от боли… в горле першило… но она должна держаться. Должна, и все! Неужели это действительно происходит с нею? Боже, другие звезды тоже совершали безрассудные поступки, и она читала, что они лечились в санаториях. Со стороны все это выглядело так мило, так просто: захотели – полечились, захотели – выписались. Неужели они тоже попадали в такую же западню, проходили через весь этот кошмар? Или она единственная, кого вот так засадили в сумасшедший дом? «Послушай, Нили, – убеждала она себя. – Ты справишься. Ты начинала с нуля и достигла вершины. Ты выберешься отсюда. Только продержись, девочка».

Обед подали в шесть тридцать. Затем они приняли душ, после чего расселись по разным местам в пижамах и халатах. Некоторые смотрели телевизор. Нехотя, вполглаза она тоже смотрела фильм, вспоминая, что с этой звездой, исполнителем главной роли, у нее когда-то был скоротечный роман. Боже, какие они все счастливые там, за этой оградой. Если она когда-нибудь все-таки выберется отсюда, то уж будет вести себя прекрасно. Никаких вывертов и припадков, никаких скандалов – только по две «куколки» на ночь. До чего хочется сигарету – она ухе выкурила те, что припрятала. Мэри Джейн дала ей еще несколько штук. Некоторые женщины рассказывали ей о своей жизни, и она делала вид, что ей интересно. Ни одна, конечно, не была сумасшедшей, всех засадили сюда по ошибке.

В десять часов прозвучал отбой. Она лежала в общей палате, и вскоре до ее слуха донеслось ровное дыхание уснувших женщин. Кто же, черт возьми, может спать в такой час? Каждые тридцать минут медсестра с фонариком подходила ко всем койкам. Она закрывала глаза, притворяясь спящей, чтобы не сказали, будто у нее какие-то нарушения, раз она не спит. Ей было слышно, как часы пробили двенадцать, потом час. Она думала о тех приятных маленьких радостях, которые все воспринимают как нечто само собой разумеющееся. Какое удовольствие, например, включить бра над кроватью и читать или выкурить сигарету. Она даже не стала бы возражать против того, что ей не дают ни «куколок», ни выпивки, – но вот просто лежать так, это же смешно. Ух ты! Если она продержится всю эту ночь, значит, она действительно сильная. Ее ничто и никогда не убьет.

Два часа. Ей нужно пойти в ванную комнату. Неужели это запишут как проявление невроза? Боже, но ведь сходить отлить – это же вполне нормально.

Она встала и пошла по коридору. К ней моментально подскочили две медсестры.

– Что-нибудь не так, мисс О’Хара?

Нет, она просто хочет в туалет. Она часто встает в туалет по ночам.

Она пошла в общую ванную комнату, а сестра осталась ждать у самой двери. О господи, даже отлить и то не дадут наедине с собой…