Дом без ключа (Художники А. Колли и И. Чураков)

8. Ноябрь, 1942. Женева, рю Лозанн, 113

На берегу Женевского озера в любую погоду гуляют дети. С боннами, гувернантками, сами по себе, они благовоспитанно вышагивают вдоль парапета и, совсем как взрослые, невыразительно глядят прямо перед собой. Маленькие мадемуазель и месье выполняют важную обязанность — поглощают кислород, освобождая легкие от нечистого воздуха школьных классов. Так же чинно они кормят голубей и играют в «решеточку» на расчерченном цветными мелками асфальте. Белые банты и разглаженные щеткой проборы склоняются над квадратиком, в который попала брошенная монетка, и деловито совещаются: кажется, монета легла на черту — разрешают ли правила перебросить?

Возвращаясь со свидания с Камбо, Ширвиндт ненадолго задерживается возле детей. Старый холостяк, он любит понаблюдать за ними, и у него есть здесь знакомые. Беленькая, с мышиным носиком Рут делает ему книксен и получает пакетик голубиного корма. Ширвиндт, покряхтывая, опускается на корточки, посвистывает, но голуби, переваливаясь с боку на бок, обходят его и, толкаясь, спешат к Рут.

— Я слишком стар для них, — говорит Ширвиндт и встает. — Как ты думаешь, Рут?

Рут рассудительна.

— О что вы! Просто корм у меня, и они это понимают. Вы придете завтра?

— Возможно, — говорит Ширвиндт.

Рут приседает в книксене с грацией первой придворной дамы. Из нее со временем вырастет превосходная служащая и примерная жена: к этим двум профессиям ее готовят с пеленок.

Сворачивая к площади, а от нее — к Школе изящных искусств, Ширвиндт еще несколько мгновений думает об этом, но мысль о будущем Рут слишком незначительна, чтобы захватить его целиком и заставить забыть о той, чье имя тоже начинается с буквы «Р»… Роз… Как он предостерегал ее! Сколько говорил, об осторожности, о волчьих ямах, которыми изрыта тернистая тропа разведчика… Говорил — и все-таки не уберег!..

Связной сообщил об исчезновении Роз в понедельник, и Ширвиндт сразу же кинулся к знакомому капитану. Сказал, что беспокоится о судьбе своей секретарши, попросил навести справки. Капитан склонил голову.

— Мужайтесь, мой друг… Если бы вы не пришли, я позвонил бы сам.

— Что вам известно? — спросил Ширвиндт.

— Посмотрите-ка вот это… Копия донесения пограничной стражи. Я снял ее для вас…

В тот же вечер связной привез рацию Роз и книгу шифра. Он влез в ателье через окно и с трудом обнаружил тайник возле печи. Остальные вещи Роз — чемоданчик с бельем, письма, безделушки — остались в пансионе. Полиция обыскала ателье через час после ухода связного — он видел машину, прибывшую из Давоса.

Ширвиндт послал сообщение Центру и из ответа узнал, что в Париже создан штаб по координации деятельности германской контрразведки во главе с бригаденфюрером Рейнике. Центр указывал: «В случае угрозы… для вас, наших друзей здесь и в других местах постарайтесь перебраться в Барселону, Калье де Мадрид, 17, сеньор Хуан Хусте. Пароль: «Я пришел от Профессора после операции аппендицита». Хотя в Париж и послано сообщение об этом, со своей стороны свяжитесь с нашими друзьями там и подтвердите наш приказ». Ширвиндт дал радиограмму Жюлю с полученным адресом и сжег шифровку, не стараясь запомнить координатов сеньора Хуана Хусте. Все равно он не сумеет воспользоваться ими: в Женеве нет человека, который его заменил бы, и он останется здесь до самого конца. Такое же предупреждение восемь месяцев назад — только адрес был иным — он передал товарищам из группы «берлинцев», но никто из них не уехал, группа работала, хотя гестапо стояло где-то у самого порога конспиративных квартир. Это было высшее мужество — остаться, понимая, что дни свободы сочтены; зато о весеннем наступлении немцев Генеральный штаб РККА узнал вовремя и принял контрмеры… И Роз — она тоже не покинула поста…

Утром Буш прислал жену, а с ней еще одну радиограмму. Ширвиндт прочел ее и днем заглянул в магазинчик Буша. Симон хлопотал в заднем помещении у плиты; с блаженным лицом вдыхал аромат крепчайшего кофе. О беде с Роз он не знал, был весел, и Ширвиндт постарался не огорчать его, тем более что в радиограмме речь шла как раз о Буше.

Симон разлил кофе по фаянсовым чашкам.

— Мой собственный рецепт! Пальчики оближешь!..

Ширвиндту показалось, что он глотнул концентрированного раствора хины. С трудом протолкнув в горло горячую жидкость, он отвел руку Буша с кофейником.

— С меня хватит, Симон. К тому же я по делу.

— Говори.

— Ты мог бы оставить магазин на жену?

— Конечно. Хоть на месяц!

— Ты не понял: я имел в виду — надолго оставить. До конца войны…

Центр просил дать парижанам хотя бы двух радистов. Одного из них Ширвиндт выделил безболезненно: рация числилась запасной, товарищ сидел без дела в Берне и давно уже просился куда угодно, только бы не торчать с утра до ночи в своих меблирашках вдали от настоящих событий. Вторым мог бы стать Буш с его подлинным паспортом швейцарского гражданина. Но захочет ли он?

— Могу я посоветоваться с женой? — спросил Буш.

— Конечно, Симон.

— Завтра я отвечу.

— Обдумай все, дружище, и не торопись.

— Будь спокоен!

— Серый котелок не показывался?

Буш оживился.

— Как в воду канул. Ложная тревога, Вальтер!

— Возможно, что и так…

Ширвиндт никогда не был склонен преувеличивать степень той относительной безопасности, которую им обеспечивал сомнительный нейтралитет Швейцарии. С первых дней мировой войны ответственные чиновники в Берне повели себя двусмысленно. Многочисленные разведки Германии действовали почти в открытую, не хватало только вывесок на их люцернских, цюрихских и женевских филиалах. Советский Союз не имел в Швейцарии дипломатического представительства, и не по своей вине: прогерманские позиции бернских политиков не составляли секрета ни для кого, в том числе и для Наркомата иностранных дел в Москве. Но при всем том во Франции, куда должен был переехать Буш, было еще опаснее. Ширвиндт так и сказал Бушу при последней встрече и добавил, что не будет в претензии, если тот откажется.

— Ясно, — недовольно ответил Буш. — Не нужно повторяться, Вальтер. Кланяйся при случае малютке Роз. Как она там, в Сен-Морице?

— Катается на лыжах, — ответил Ширвиндт и поторопился уйти.

Буш — прекрасный человек, достойный доверия, но он не молод и следует поберечь его нервы. Все они привязаны к Роз — и Симон, и связные, и Ширвиндт. Однако тяжесть потери Ширвиндт обязан целиком принять на себя одного. И пережить молча.

…С тяжелым сердцем Ширвиндт едет в этнографический музей. И до войны его залы не ломились от публики, а сейчас он так безлюден, что шаги Вальтера рождают эхо под потолком. Из трех женевских музеев — есть еще естествознания и искусств — Камбо облюбовал для рандеву именно этот. Ширвиндт боится, что они уже примелькались смотрителям. Встречи возле стендов с тотемами индейских племен лучше прекратить, перенеся их хотя бы в ботанический сад…

Безразлично разглядывая забавных божков из Бирмы и африканские маски с багровыми вздувшимися губами, Ширвиндт передвигается от коллекции к коллекции и таким образом оказывается вплотную к Камбо, пристально изучающему удивительно непристойную фигурку Шивы.

— Изумительно, — говорит Камбо, не поворачивая головы. — Какая естественность!

Ширвиндт снимает и протирает очки.

— Нам надо поговорить.

— К вашим услугам.

— Отлично: с услуг я и начну. Боюсь, что придется от них отказаться.

— Почему? Разве я не точен?

— Напротив.

— Дело в цене?

— Нет. В ваших источниках. Если бы мы здесь играли в заговорщиков, таинственность была бы хороша и уместна. Но и тогда вопрос о том, где и как вы получаете информацию, оказался бы не лишним.

— Мы, кажется, договорились…

— Времена меняются!

— И мы вместе с ними?.. Эта латинская пропись слишком диалектична. И потом — что вам не нравится? Я ведь не спрашиваю вас, кого вы представляете: Интеллидженс сервис, Управление стратегических служб или русский Генеральный штаб. Согласитесь, это предел лояльности с моей стороны.

— А чем вы рискуете?

— А вы?

— Всем!

— Сильное выражение.

Ширвиндт демонстративно смотрит на часы — разговор зашел в тупик. Может быть, лучше расстаться? Камбо осторожно улыбается; сморщенное лицо его сжимается в кулачок.

— Не горячитесь, мой друг…

— Это не горячность.

— Тем лучше! Будьте логичны. Допустим, в Германии есть группа лиц, стоящих в оппозиции Гитлеру. Допустим далее, что эта группа готова сотрудничать с кем угодно, чтобы свалить обожаемого фюрера в помойную яму. Неужели вы откажетесь от услуг этих людей только потому, что они предпочитают не афишировать свои имена?

— Безусловно!

— Политика белых перчаток?

— Вам больше нечего сказать, Камбо?

— Подождите! Может быть, вас заинтересует последующее? Я еще не кончил.

— Простите…

— Эти лица занимают большие посты в империи. Поставьте себя на их место и решите, как им поступить?

Ширвиндт разочарованно пожимает плечами.

— Слишком много слов.

— Вы настаиваете на своем?

— Самым решительным образом.

— Хорошо же. Вас устроит, если я скажу, что в числе моих друзей два генерал-фельдмаршала, бывший обер-бургомистр и некоторые члены ставки?

— Их имена?

— Не всё сразу. Сначала я спрошу моих друзей, хотят ли они лишиться инкогнито, а пока ограничусь изложением нашей платформы. Вам интересно?

Ширвиндт еще раз пожимает плечами.

— Мы антинацисты. Общо? Но, увы, другого термина нет. Политические нюансы, оттенки, разногласия в данный момент нас не волнуют. Не скрою, часть из нас считает себя людьми вне политики, и их оппозиция фюреру носит сугубо личный характер. Что касается меня, то я сторонник парламентской Германии, но с сильным лидером во главе правительства. Наци номер один — просто кровавый маньяк, его придется заменить. Ради этого я иду на контакт с вами. Поражения на фронте подтачивают авторитет и власть господина с усиками и создают почву для переворота. Колокол на ратуше должен будет зазвонить рано или поздно.

— Звучит красиво. Но при чем здесь мы?

— Все мы у веревки колокола!

— Вы так считаете?

— Почему бы и нет?

Ширвиндт холодно смотрит на собеседника.

— Авантюры с заговорами? Здесь нам не по дороге, Камбо.

— А я и не зову вас в путь. Как-нибудь обойдемся! Для меня главное, что наша информация помогает одной из держав в ее войне и тем самым уподобляется зубцу на пиле, которая подрезает сук под Гитлером. Мое сотрудничество с вами продлится до того часа, когда в кресло рейхсканцлера сядет наш человек.

— Кто же он?

— Может быть, тот самый бывший обер-бургомистр, а может быть, и один из членов нынешнего правительства.

Из музея Ширвиндт уходит озабоченный. Разговор с Камбо имеет первостепенное значение. Оппозиция и заговор — об этом сообщали «берлинцы» незадолго до провала. Называли имена фельдмаршалов фон Бока и Рунштедта, но точно определить их роли и степень участия в оппозиции «берлинцы» не могли. Что касается «обер-бургомистра», то это может быть Герделер[11] — его имя тоже упоминалось в сообщениях. Обо всем этом следует немедленно доложить Центру. Если Камбо не лжет, то надо, во-первых, резко отгородиться от возможных попыток использовать себя в узких интересах заговорщиков и, во-вторых, получить от них все, что удастся. О «белых перчатках» нет и речи, когда враг топчет твою землю!

На обратном пути и происходит встреча с Рут — встреча, остро напоминающая Ширвиндту о Роз. Бедная девочка, каково ей сейчас?..

Ширвиндт звонит из конторы капитану: нет ли чего-нибудь нового? Полиция ведет расследование? Ах, полиция!.. Что же она узнала?

— В последний раз нашу знакомую видели в Тифенкастеле в обществе одного господина. Кстати, он в тот же вечер покинул отель в Давосе, где жил свыше недели. По документам он значится Дюроком. Это вам что-нибудь говорит?

У Ширвиндта мертвеют губы.

— Так, кое-что, — отвечает он. — Продолжайте, пожалуйста…

— В газетах не появится ни строчки. Полиция считает, что здесь замешано гестапо.

— Кто же еще?! — говорит Ширвиндт с горечью.

— Нацисты у нас как дома. Берн, как водится, заявит формальный протест, но не будет добиваться возврата похищенной. Обычная практика. Помните историю в Дании? Тогда речь шла о двух помощниках английского военного атташе, официальных лицах! Немцы вывезли их среди бела дня, и датчане смолчали. Что же вы хотите от Берна?

Ширвиндт стискивает зубы и закрывает глаза. Тьма окутывает его — тьма, из которой улыбается Роз…