Дом без ключа (Художники А. Колли и И. Чураков)

8. Март, 1943. Париж, отель «Лютеция» — бульвар Осман, 24

Из десятка галстуков, висящих на спинке стула, Бергер выбирает синий, холодного оттенка, с тонкой белой полоской и, прикусив кончик языка, вывязывает его плотным треугольным узлом. Галстук скромен, и только этикетка «Дом Диор» указывает на то, что его стоимость равна двухнедельному жалованью пехотного лейтенанта. Такие галстуки — в единственном экземпляре! — шьются для настоящих знатоков моды. Во Франции Бергер может позволить себе носить костюмы «от Пакэна»,[14] обувь, сшитую на заказ, и тончайшие рубашки из леннобатиста. Проблемы цен для него не существует. Победитель в стане поверженных, он берет все, платя за это реквизированной при разгроме Франции валютой. Бергер был среди тех, кто первым в составе батальона «Бранденбург» вышел за линию Мажино. Абвер торопился наложить руку на частные коллекции, собрания картин в старых родовых замках и еврейские вклады в банках. Эти ценности предназначались на разведку, и даже у РСХА не хватило духу оспаривать право Канариса на владение ими. Сам лично Бергер не присвоил ни франка, но зато оклад его содержания был повышен адмиралом до ставки французского министра. В расходовании секретных сумм Бергер подотчетен только ему и никому другому. Что же касается Канариса, он не экономит на мелочах. Бергер помнит, что, когда Остер намекнул было на несоразмерность оклада с невысоким его чином, Канарис с улыбкой отпарировал: «Это французские деньги, Остер! Не вижу оснований их жалеть. Рейхсмаршал Геринг дал нам образец. Вот его слова: «Раньше мне все же казалось дело сравнительно проще. Тогда это называли разбоем. Это соответствовало формуле отнимать то, что завоевано. Теперь формы стали гуманнее. Несмотря на это, я намереваюсь грабить и грабить эффективно»… Впрочем, не надо ссылаться на Геринга публично. Забудьте об этой фразе, Остер. И вы, Бергер, тоже».

Галстук — всего лишь частица той дани, которую Франция, а со временем и весь мир, уплатят Германии. Подтянув узел, Бергер с сожалением проводит ладонью по небритым щекам. Ничего не поделаешь, придется потерпеть. После встречи с Ширвиндтом у него возникла экзема, розовая дрянь, от которой щеки покалывает миллионами тончайших иголочек. Врач в госпитале прописал успокоительные мази и сказал, что у Бергера расшатана нервная система. Бергер возразил: «Что вы, доктор, я живу растительной жизнью, никаких волнений…» — и откланялся. Впрочем, от бравады экзема не исчезнет, и Бергер последовал совету врача и перестал бриться, а на ночь втирает мазь в кожу, но розовые пятна, исчезнув в одном месте, появляются в другом, и зуд преследует Бергера круглые сутки.

Проглотив болеутоляющую таблетку, Бергер делает приседания перед открытым окном. Десять, пятнадцать раз. Разведчик всегда должен поддерживать форму, как боксер или артист. Бергер по секундомеру проверяет пульс; поворачивает ключ в замке кабинета. Восемь тридцать утра. И, пожалуй, пора начинать…

Офицеры, выделенные абвером в помощь Бергеру, сходятся по одному. Бергер встречает их у двери, пожимает руки, шутит, подтрунивает над ними, усаживает пришедших и ни на секунду не прекращает при этом думать о поездке на бульвар Осман. Опередить Рейнике — дело чести офицера! Канарис жестоко спросит за промедление. Русский разведчик — законная добыча абвера и сильнейший аргумент в споре адмирала с Гиммлером. Если Канарис не выстоит, служба безопасности тотчас сплавит Бергера в концлагерь: он слишком часто брал на себя смелость переступать ей дорогу…

— Последняя просьба, господа, — понизив голос, говорит Бергер. — Будьте предельно внимательны!.. Я вхожу первым и занимаю место в приемной. Через пять минут вы войдете тоже… — Два лейтенанта привстают со стульев. — Сидите, пожалуйста!.. Секретаршу надо отрезать от стола и окна. Наручники — сразу же… Я пригласил Марту, она поедет с нами и будет отвечать по телефону. С вокзала нас известят о прибытии Леграна. Никто не должен медлить, когда он переступит порог. Дай бог нам всем удачи!

Марта, толстая и сильно пахнущая духами, уже сидит в машине. Бергер познакомился с нею в канцелярии шефа абвера и сразу же оценил ее тупую силу и умение бегло говорить по-французски. Марта была обижена на шефа, переставшего спать с нею, и искала выхода своей досаде. Предложение перейти на оперативную работу пришлось как нельзя кстати, и Марта даже поделилась с Бергером мечтой о зачислении в СС — начальницей лагеря или хотя бы надзирательницей. Бергеру ничего не стоило пообещать ей свою помощь и таким образом приобрести человека, докладывающего ему о каждом шаге шефа…

Бульвар Осман не короче берлинской Унтер-ден-Линден, хотя и не так прям. Он тянется, слегка изогнутый, от рю де Фобург, пересекая улицу Курсель и площадь св. Августина, до слияния с бульваром Монтен. Галерея, Гранд Опера, памятник Лафайету… Бергер оглядывается в заднее окошечко. Черный ДКВ следует за его «хорьхом», как на буксире. Капитан Шустер со своей аппаратурой должен обосноваться квартала за два до «Эпок» и взять под контроль эфир. Не исключено, что Леруа сумеет выкинуть какой-нибудь фокус с рацией и подать аварийный сигнал. Шустер обязан во что бы то ни стало заглушить его, используя всю мощь передатчика.

Все предусмотрено. Все до мелочей!

Бергер кладет руку на плечо водителя. Слегка прижимает его.

— Здесь.

Сотня шагов отделяет его от подъезда, и он проделывает их не торопясь, стараясь не ступить в грязные лужи на тротуаре. Носки его лакированных туфель идеально чисты, даже влажный воздух не замутил их. Постукивая тростью по серым мраморным ступеням, Бергер поднимается на четвертый этаж. Стеклянная дверь конторы и золотые буквы на ней: «Эпок». Заранее сняв шляпу, Бергер нажимает начищенную бронзовую ручку и входит.

Приемная почти пуста.

— Мадам?

Жаклин смотрит на него с вопросительной полуулыбкой.

— Я из Швейцарии, мадам…

— Мадемуазель, — поправляет Жаклин.

— Ах, так… Тысяча извинений, ну конечно же… Месье Легран?..

— Он вам назначил?

— Я звонил вчера.

— Ваше имя?

— Я не, назвался… Луи Реске, строительные материалы…

Жаклин морщит носик, вспоминая.

— Так это были вы? Такое правильное произношение, сразу чувствуется иностранец… Боюсь, что огорчу вас, господин Реске, — месье Легран принимает только тех, кто записан. Кроме того, в час к нему прибудут представители авиации, они предупредили заранее… Может быть, вечером? Или завтра?

Единственный посетитель — слепой, — прислушиваясь к разговору, дымит сигаретой. Он молод, широкоплеч и очень плохо одет. Бергер никак не рассчитывал обнаружить в приемной такого оборванца. Не может быть, чтобы связные компрометировали Леграна своим видом. Но кто он тогда?

А Люсьен, помогающий Жаклин коротать одиночество и затащенный ею чуть не насильно, вслушивается в едва заметный немецкий акцент говорящего и с неудовольствием думает о странных знакомствах Жака-Анри. С одной стороны, Легран — превосходный парень, с которым можно быть откровенным; с другой — ведет дела — и небезвыгодные! — с нацистами. Как его понимать? Жаклин в восторге от него, говорит, что он настоящий патриот. Но она в «Эпок» без году неделю, сменила Жюля, расплевавшегося, по всей видимости, с Леграном именно из-за этих проклятых связей с бошами… Жаклин хорошая девушка; будь у Люсьена глаза, он постарался бы понравиться ей. Мужчина в его возрасте не должен жить без подруги… Добрый разговор сближает людей, и Люсьен уверен, что у них с Жаклин есть немало общего. Оба из бедных семей и досыта хлебнули горечи и войны…

Жаклин, ожидая ответа, открывает бювар.

— Что вы решили, месье Реске?

Бергер медлит.

С минуты на минуту войдут офицеры, а девушка сидит за столом, и нет никакой возможности выманить ее из-за него. Как быть? Вполне возможно, что в столе спрятана кнопка сигнализации. Нажатие — и за квартал отсюда зажжется какая-нибудь лампочка в подъезде и уже не погаснет, оповещая Леграна, что ему надо бежать. Выигрывая время, Бергер достает из кармана визитную карточку. На ней совсем другое имя, но это неважно; главное, успеть оценить обстановку. Парень не в счет. Он не притворяется слепым, глазницы его пусты. Служащие в соседней комнате отделены от приемной толстой капитальной стеной. Окна, ведущие на улицу, закрыты. То, что поближе к столу, наполовину затенено бархатной малиновой шторой. За шторой что-то стоит, какая-то тумба или подставка… Любезно улыбаясь, Бергер огибает стол и, держа карточку наготове, склоняется к Жаклин. Миг — и руки ее оказываются в его руках. Бергер одним движением выхватывает ее из кресла и валит на пол.

— Ни звука!

Слепой вздрагивает… Офицеры оказываются в комнате очень вовремя и успевают перехватить слепого, пытающегося встать.

— Тихо! Сидеть! Вы арестованы!

Бергер произносит это почти шепотом. Жаклин извивается в его руках.

— Наручники!..

Один из офицеров быстро защелкивает браслеты на запястьях Жаклин. Поднимает ее, как мешок, и бросает в кресло у стены. Опередив крик, затыкает рот платком.

— Вот и хорошо, — говорит Бергер. — Будьте умницей.

Толстая Марта — ноги ее как колонны, — загораживает дверь. Бергер манит ее пальцем, указывая на стол.

— Сядьте сюда.

Марта, хихикая, трясет жирными плечами. Проходя мимо Жаклин, слегка задевает ее бедром, но этого прикосновения оказывается достаточно, чтобы и Жаклин и стул ударились об стену. Бергер осуждающе покачивает головой.

— Сядьте, Марта. И не устраивайте цирк. Мы на службе!

Марта, продолжая хихикать, усаживается, и кресло издает треск. «Ну и кобыла! — думает Бергер. — Настоящее животное…» Второй офицер надевает наручники на Люсьена. Прошло всего минуты три, не больше.

Телефонный звонок врывается в комнату, как окрик.

На столе два телефона. Белый и красный. Марта снимает трубку белого. Не тот. Тянется к красному.

— Приемная господина Леграна… О, Отто!.. Сейчас передам.

Она кладет трубку и торжественно произносит одно слово:

— Едет…

Это как раз то слово, которого Бергер ждет. Его хватает, чтобы забыть о зуде, раздирающем щеки. Поглаживая щетину, Бергер смотрит на арестованных. Девушка, кажется, близка к тому, чтобы грохнуться в обморок, а мужчина сидит прямо, и сгоревшая до конца сигарета обжигает ему губы. Шок? Очень хорошо!.. Надо удалить их отсюда. Бергер приоткрывает дверь кабинета Леграна, прикидывая, стоит ли вести их сюда или лучше отправить вниз. Пожалуй, выводить рано. Легран быстрее поймет, что проиграл, если увидит Жаклин Леруа в наручниках. Машинально поправив свой уникальный галстук, Бергер подходит к арестованным. Похлопывает Жаклин по щеке.

— Ну, ну… Очнитесь же… Это не так страшно. Я не людоед. Нам нужны не вы, а господин Легран. Он так упорно уклонялся от встречи с нами, что пришлась, как видите, прибегнуть к маленькому насилию. Через час я освобожу вас, и вы пойдете на все четыре стороны. А пока ведите себя тихо и скромно. Договорились?

Хотя руки Жаклин и перехвачены сталью, Бергер старается держаться подальше от нее. Случай в Женеве слишком свеж, чтобы пренебречь опытом. Ничего ужасного, конечно, не произошло, Бергер при любом повороте событий не стал бы стрелять, но дать себя обезоружить — это не входило в его намерения. И зачем только он вообще брал с собой пистолет! Ведь знал же, что не пустит его в ход. После убийства Ширвиндта нелегко было бы скрыться; Рольф своим похищенном наделал шуму, и швейцарские власти усилили охрану границ… Золотое правило шпионажа: «Имеешь оружие — стреляй!» Бергер нарушил его — и лишился отличного «вальтера», подаренного генералом Лахузеном после налета на радиостанцию Глейвице… Их там, в Женеве, было двое против одного, но телохранитель растерялся. Досадный случай, и пусть он послужит уроком!

— Ну а вы? — Бергер поворачивается к Люсьену. — Вы здесь вообще ни при чем, да? Ошибка, недоразумение и так далее?.. Офицер? Воевали против нас? Где?

Люсьен выплевывает окурок.

— Там, где тебя не было, скотина! Гестапо всегда околачивается в тылу. Тебе ли спрашивать?

— Вы невежливы… И потом — зачем злиться? Вы-то здесь случайно?

— Нет! — отрезает Люсьен и поднимает голову.

О!.. Кто бы мог ожидать от слепца такого проворства? Бергер едва успевает отскочить. Удар, нацеленный Люсьеном в пах, свалил бы его замертво. Оба офицера, выпустив Жаклин, наваливаются на Люсьена. Он рычит и кусает одного в плечо. Бергер, опомнившись, ребром ладони бьет Люсьена по шее в то место, где проходит сонная артерия. Особой силы здесь не требуется; совсем ни к чему будет, если в абвер привезут остывающий труп.

Марта с горящими глазами наблюдает за происходящим.

— Дайте ему в…, ну же!

Люсьен сползает со стула.

— Тащите его, — говорит Бергер. — У нас нет ни минуты… Тащите в кабинет и привяжите его, что ли. У кого-нибудь есть веревка?

Офицеры пытаются сдвинуть мычащего от боли Люсьена с места, но он так тяжел, что вдвоем они едва отрывают его от пола. Бергер нагибается, чтобы им помочь, — и тут происходит то, о чем он думал все время, чего боялся и что все-таки произошло вопреки всем предосторожностям… Стекло в окне с мелким звоном разлетается на куски, а Жаклин, запутавшись в портьере, валится вместе с бронзовой Терпсихорой на раму.

Марта издает звук, похожий на вой.

Бергер срывается с места и… летит на пол. Ноги Люсьена замыкаются ниже его колен, тянут, мешают встать. Лежа, Бергер с отчаянием видит, как Жаклин медленно выпрямляется, ускользая от протянутой руки Марты.

— Держите же ее!.. О сволочь! — кричит он и, вывернувшись, каблуком проламывает Люсьену висок.

Тонкая кость противно хрустит, и тут же другой хруст, гораздо более сильный, заставляет Бергера совершить немыслимый при его комплекции прыжок к окну.

Поздно…

Рама, выбитая бронзовой фигурой и телом Жаклин, выскакивает из пазов.

Бергер высовывается и видит сухие ветви деревьев на бульваре, блестящий от воды асфальт, прохожих, задравших головы, и груду, ворочающуюся на тротуаре. Четыре этажа — не слишком высоко, чтобы сразу разбиться насмерть…

Когда Бергер, словно в полусне преодолев коридор, лестницу, вестибюль и два метра тротуара, наклоняется над Жаклин, она еще жива.

— Какое несчастье… — шепчет Бергер.