Дом кукол

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В бараке тишина. Девушки сидят на своих постелях, спустив на пол ноги. Пятьдесят кроватей установлены в два ряда, на каждой по одной девушке; они сидят спиной друг к другу. Никто им не приказывал сидеть именно так, они сами выбрали эту позу, чтобы не встречаться взглядами. Еще немного — и им предстоит улыбаться. Улыбка обязательна. В улыбке залог их благополучия, их жизни.

В бараке тишина.

Сейчас они еще могут уединиться со страхом, подумать о том, что вот-вот совершится здесь. Сейчас они переживают весь предстоящий им ужас, но еще немного, и им должно стать прямо-таки весело. Немецкие солдаты ведь приходят сюда не для того, чтобы созерцать грустные лица, они приходят, чтобы забавляться, для «развлечения» они приходят! Пить из родника радости они приходят!!!

Прежде всего высокий гость записывает номер девушки. Пусть на всякий случай ее номер лежит у него в кармане. Когда он, уходя, пройдет мимо конторы, он сам решит, что делать с этим номером.

Удар гонга. Два часа. Начало.

В бараке тишина. Пятьдесят кроватей, как пятьдесят кресел, поставленных на площади казни.

С улицы доносятся голоса немцев. Эльза резко отдает последние команды своим подчиненным кальфакторшам. Эльзе очень хочется, чтобы немецкие солдаты взглянули на нее, чтобы они видели, кто и что она тут. И Яага здесь. Обе мечутся, как режиссеры перед поднятием занавеса на генеральной торжественной репетиции. Еще немного — раскроются ворота и ввалятся немцы.

Даниэла смотрит в затылок сидящей перед ней девушки.

Даниэла чувствует, что удары гонга проникают в ее душу вместе с голосами немцев. Те смеются… Головы девушек кружатся перед ее глазами, как колеса электрического трамвая в ночные часы по заснувшим улицам ее города… Колеса паровозов… Колеса, катящиеся к победе!.. Смеющиеся лица кондукторов трамвая. Вот ее детская комната, а вот она среди девушек, отправляемых в этап из столицы… «Даниш, почему ты уезжаешь от нас?..» «Чтобы привезти тебе подарочек, мой дорогой…» Колеса скрипят от прикосновения к рельсам. Она схватит нож и зарежет немца, когда он навалится на нее.

Барак наполнен немцами. Шум и гам. Бесконечное количество черных сапог. Барак, как кипящий котел. Немецкая речь. Визгливая. Разнузданный смех. Больше нет решеток. Все распахнулись. Нет колес. Голова впереди сидящей девушки опущена на изголовье кровати.

«Часы развлечения».

Около кровати Даниэлы немец вешает свой мундир в шкаф. На соседней кровати девушка встречает своего немца заискивающей улыбкой, смотрит ему в глаза. Она улыбается, но ее улыбка похожа на гримасу боли. Девушка пытается угадать по лицу немца, что принесет ей этот тип сегодня? Таится ли еще за выражением его лица что-нибудь человеческое?.. Она ищет эту искорку, словно утопающая. В его руках ее судьба… Она полностью принадлежит ему. Насытится ли он и уйдет, или еще зайдет в контору и передаст на нее «рекламацию», просто так, чтобы не лишить себя дополнительного удовольствия?

Уши Даниэлы ничего не слышат. Крики и резкие голоса немцев доходят до нее издалека, как голоса людоедов во время пиршества. Среди общего визга выделяется хриплый тусклый голос немца, нашептывающий ей что-то на ухо. Лицо неандертальца прижимается к ней, облапывает ее, лижет ее. Она слышит его запах. Рот его раскрыт. Зубы, как клыки хищного зверя. Он вонзает свои пальцы в ее тело, как щупальцы рака. Главный врач смотрит в ее клетку. Его глаза смеются. Она лежит, привязанная к стойкам стола. Она не может шевельнуться. Шульце направляет к ней свою длинную палку. Резиновый кружочек палки приближается к зрачку ее глаза. Еще немного, и он выколет ей зрачок. Шульце забавляется. Он в черной эсэсовской каске.

Его лицо выражает озабоченность, он обращается к немцам, стоящим сзади него в ябловском лесу и говорит им: «Наши парни будут довольны ею…» Девушки в клетках, что напротив ее, вышивают, вышивают фантастические рисунки птиц и животных на полотняных скатертях. Даниэла хочет крикнуть, но не может…

На занавесях окон барака небо рисует странные образы: будто перепуганные люди бегут в густом лесу…

С ближайшей кровати встает немец, собирается уйти. Голые руки девушки обнимают его. Губы шепчут: «Господин мой, повелитель, довольны ли вы?..» Немец отталкивает ее от себя, плюет и уходит. Девушка села и ошеломленно глядит ему вслед. Вот он уходит от нее, унося в кармане ее жизнь. Ей видится площадь наказаний и убийств. Она смотрит…

…Это случится ночью, этой ночью! После последнего удара гонга… Это должно случиться, — так решает Даниэла.

Барак убран, все в порядке. Еще немного, и потушат свет. Вот-вот раздастся последний гонг, последний удар. После него все обязаны спать. Это нерушимый закон лагеря. Немцы заботятся о здоровье и благополучии девушек. Они должны быть отдохнувшими и свежими к двухчасовому гонгу следующего дня.

Спать! Но теперь особенно ярко всплывает перед глазами площадь экзекуций. Именно теперь, когда каждая из девушек остается сама с собой. Она начинает думать о возможности «рекламации», переданной каким-нибудь недовольным немцем. Что ждет ее завтра?

Спать! Они обязаны спать…

Как можно заставить ее заснуть, когда в ее сердце так много страшного?

«Это не более, чем игра судьбы», — думает Даниэла. Тут ведь есть девушки, у которых уже по две «рекламации». Их почему-то зовут «счастливчики». Они все еще расхаживают в лагере, они — старожилы. Есть такое лагерное поверье, что кое-кто из «счастливчиков» даже дождется освобождения. Несмотря на это, они, эти «счастливчики», по ночам, лежа в своих постелях, трясутся больше других, не зная, что уготовит им завтрашний день. Они мысленно воспроизводят выражение лица своего немца, стараются вспомнить все сказанное, каждое его движение, каждый его взгляд, когда он уходил от них. Будут ли они жить? Остались ли немцы довольны?

Этой ночью!.. После последнего удара гонга, как только потушат свет, она выйдет в уборную. Оттуда недалеко до дорожки, ведущей к озеру. Вода поглотит ее навсегда. И не будет больше следующего дня с двухчасовым гонгом. Вода очистит ее, потушит горящее в ней пламя…

Между вторым и последним ударом гонга нельзя выходить из бараков. Часовой застрелит ее и получит за это награду — три дня освобождения от службы. Он только скажет, что «кукла» хотела приблизиться к проволочному заграждению… Нет, только не быть застреленной за бараками!.. До рассвета лежала та девушка из восьмого барака, и предсмертные ее стоны всех сводили с ума.

Все, в конечном счете, получат «рекламации». Всех поведут на площадь экзекуций. Ни одна не останется ненаказанной. В последнюю минуту немцы убьют всех, всех до единой, никто даже не узнает, что тут был лагерь. Не сегодня — завтра и ее поведут на «очищение». Но она не будет ждать, покуда ее выведут на площадь экзекуций… А вдруг и на этот раз не хватит сил выполнить принятое решение. Неужели она, как и все остальные девушки, дождется дня, когда ее тоже бросят в машину и увезут. Ох, если бы тогда не вмешался Вевке и не увел ее от дверей чердака, она бы купила цианистый калий у буфетчика.

Последние удары гонга проникли в барак через окна и напомнили, что завтра наступит после этой ночи. Девушки ворочались с боку на бок, их черные одеяла подымались над кроватями, как крылья. Внезапно Даниэле показалось, что все шкафы около кроватей открываются, барак наполняется голосами немцев. Становится шумно, переполох.

Немцы вешают свои мундиры в раскрытые шкафы. Завтра, в два часа…

…Все происшедшее с ней в гетто записано в ее дневнике. Ну, а завтра. Никто об этом не узнает никогда. Никто не узнает, что происходило в этом лагере. Всех, всех до единой немцы «очистят» на широкой площади экзекуций и казни. Никого это не минет, ни одной… Ночью она выйдет к воде! Если бы она тогда купила таблетки… Феля, наверное, останется в живых. Феля ведь «счастливчик». Яага обещала ей, что с окончанием войны она возьмет ее с собой в Дрезден. Но немцы наверняка убьют и Фелю. Ни одна тут не уцелеет. Эльза бросит Фелю в машину…

— Откуда тебя привезли сюда?..

Голос донесся с ближайшей кровати. Девушка лежала лицом к Даниэле и смотрела на нее.

— Откуда тебя привезли?..

— Из третьего еврейского квартала, — ответила Даниэла.

— А я из первого еврейского квартала. Может, ты случайно знала мою семью? Моя фамилия Шафран. Ципора Шафран. В «первой точке» нас разъединили, и мы потерялись. Не слышала ли ты случайно, остался ли кто из нашей семьи? Мы жили на Площади Свободы, 12.

Всюду одно и то же… Те же вопросы, те же ответы…

— Нет, — ответила Даниэла. — Я никого не знала из твоей семьи. Во время войны я попала туда случайно. А в первом еврейском квартале жил мой брат — Гарри Прелешник.

Девушка сошла с кровати. Приблизилась, вгляделась в лицо.

— Даниш?..

«Даниш»… Кто бы это мог быть?.. Даниэла вглядывается в лицо наклонившейся к ней девушке. Кто она?.. Откуда эта девушка знает ее имя? Где они могли встречаться?

— Да, дома меня звали Даниш…

Ципора Шафран села на край кровати Даниэлы, закрыла руками лицо и молчала.

— Кто ты?.. — спросила Даниэла.

Ципора, не поднимая глаз, сказала:

— Гарри всегда рассказывал о тебе в нашем доме. Он так гордился своей златокудрой сестрой. Я всегда хотела познакомиться с тобой. Вот мы и встретились… в «Доме кукол»…

Свет погас! Спать!

На дворе полная луна серебрила проволочное ограждение под током высокого напряжения. Ряды шкафов в головах кроватей походили на узкие каменные гробы. Ципора сидела на кровати у Даниэлы и рассказывала о себе.

Из гетто ее отправили вместе с братом Марцелем. Она знала, что он сейчас находится в одном из близких лагерей, где-то в окрестностях. Она хотела помочь ему, даже подумывала, чтобы как-то украдкой выйти из лагеря и пойти к брату с буханкой хлеба, но испугалась такой дерзкой мысли. Пойти в мужской лагерь — это все равно, что идти навстречу собственной смерти. Потом Ципора узнала, что Марцеля там уже нет. Возможно, его угнали в другой немецкий лагерь, в центре Германии. «Если Марцель умер от голода, то в этом моя вина. Ведь могла же я помочь ему…»

«Гарри!» — молнией пронеслось в мозгу Даниэлы. Может, в одном из ближайших лагерей находится Гарри и нуждается в помощи? Ее жизнь внезапно заполнилась священной и высокой целью. Теперь она сможет выдержать все невзгоды и лишения жизни. Гарри ждет ее помощи…

— Как можно попасть в ближайшие лагеря, как проходят и выходят оттуда? — спросила Даниэла, задыхаясь от волнения.

— Немцы, назначенные для руководства этими лагерями, требуют, чтобы им время от времени посылали туда девушек из «Дома кукол», так как они не могут часто отлучаться и оставить лагерь без усиленной охраны. Вся окрестность полна трудовыми лагерями для евреев, девушки оттуда возвращаются по большей части с «рекламациями». Бывает, что и вовсе не возвращаются. Обычно туда посылают новеньких, из новых этапов. Остерегайся попасть туда.

— Я сама вызовусь, — в запальчивости сказала Даниэла. — Буду искать его! Я ведь своими глазами видела, как немцы ведут себя в трудовых лагерях, какой там царит голод…

Барак походил на узкую сумрачную улочку гетто. Кто-то крикнул с кровати:

— Ципора! Спой что-нибудь, иначе мы с ума сойдем!

Почти каждый вечер Ципора Шафран пела девушкам своим мягким голосом. Она знала много песен на иврите — ее мать преподавала иврит в школе.

Этой ночью Ципоре не пелось. На этот раз песни не были только воспоминаниями и тоской о прошлом, теперь она ощущала дыхание матери на своем лице, как в детские годы.

А с соседних кроватей неслись просьбы:

— Ципора! Спой нам что-нибудь… Очень просим тебя, спой…

Ципора начала тихим голосом:

Мелодия расходится, покрывает тонким белым покрывалом узкие шкафы у стен; качается на серебристом от лунного света пространстве.

Над вышкой охраны висит шарообразная луна, словно нимб вокруг головы замученного еврея из Назарета на изображениях выставляемых в окнах польских жителей, в знак того что тут не проживает еврей…

…Куском хлеба можно будет его спасти… Она сама попросит, чтобы ее послали в ближайший лагерь… полбуханки хлеба она может прихватить с собой…

А ночь вбирает в себя эту печальную песню и уносит над крышами бараков за проволочную ограду.