Дом на Новгородском

НОВГОРОДСКИЙ ПРОСПЕКТ

Нашего дома давно нет, его снесли, но не по ветхости, он был очень крепкий, постро­енный когда-то по-хозяйски. Он стоял на Новгородском проспекте третьим от улицы Поморской в сторону ули­цы Володарского и имел легко запоминающийся номер «100».

С незапамятных времен в Архангельске улицы, иду­щие от реки, называют «улицами», а те, что тянутся параллельно реке — «проспектами». Нумерация домов на улицах ведётся от реки, а на проспектах — по течению реки. В таком порядке я и расскажу вам о проспекте мое­го детства.

Название «Новгородский» значится в делах городской думы с середины XIX века, а до этого он последователь­но назывался Малым проспектом, Новой проезжей доро­гой, Моховым проспектом. Новгородским проспектом он назван в честь Великого Новгорода, из которого в XI-XIIвеках шло заселение Русского Севера. Но вообще-то, по старинной традиции, названия улицам и проспектам Архангельска давали по именам старых русских городов. Так, параллельно Новгородскому проспекту шёл Псковский проспект (ныне — пр. Чумбарова-Лучинского), Петро­градский проспект (ныне — пр. Ломоносова) и Костром­ской проспект (ныне — пр. Сов. Космонавтов).

Самое начало Новгородского проспекта, дом 2.

Новгородский, 6 Здание треста Двиносплав и Беломорской сплавной конторы (от­сюда начиналась “пластиновая” мостовая).

Новгородский проспект тянется почти через всю цен­тральную часть Архангельска. Он начинается от улицы Красноармейской, названной так в 1920 году, а до того называвшейся Семинарской, по находившейся на ней духовной семинарии. Здесь и сегодня ещё сохранились старые деревянные дома той поры. А у дома номер 6 на­чиналась деревянная мостовая, «пластиновая», как тогда её называли. Досюда мы доезжали, катаясь на велоси­педах, и делали поворот обратно. В этом большом двух­этажном доме со срезанным углом и доской почёта при входе располагались трест Двиносплав и Беломорская сплавная контора.

В годы моего детства Новгородский проспект на всём своём протяжении был застроен одно-двухэтажными дере­вянными домами.

Единственный трёхэтажный дом под но­мером 48 жив и по сей день. До революции дома были част­ными, а после стали коммунальными и были заселены как муравейники. В каждом доме был «парадный» и «чёрный» вход. В последние годы деревянные дома вытеснялись большими каменными, и теперь отдельные, оставшиеся ещё старые дома выглядят лишь маленькими вкрапле­ниями в новую застройку.

На довоенном Новгородском проспекте было два про­мышленных предприятия. Это канатная и трикотажная фабрики. Они находились в квартале между улицами Урицкого и Северодвинской. По причине малолетства я не видела их в натуре, но как-то с интересом прочла вос­поминания архангелогородки Зинаиды Щеголихиной^[1]: «С улицы Северодвинской, — писала она, — был виден высокий забор, окрашенный в бордовый цвет, и металли­ческие въездные ворота, над которыми по сетке арочной формы шли накладные буквы «Канатная фабрика имени Розы Люксембург». Я знаю, что в начале XIX века в Ар­хангельске было 9 канатных фабрик, но в 1925 году эта канатная фабрика была единственной не только в Ар­хангельске, но и на всем Севере^[2]. До национализации ее владельцем был Василий Михеевич Пахомов^[3]. Фабрику он унаследовал от неродственной ему семейной пары как продолжатель дела. На фабрике из пеньки делали кана­ты и тросы, а из отходов — паклю, которая употреблялась в деревянном домостроении. Качество продукции было столь высоким, что фабрика Пахомова удостоилась Ма­лой золотой медали на Всемирной выставке в Париже 1900 года.

После национализации фабрика принадлежала объ­единённой группе предприятий «Северный комбинат», а с 1925 года стала самостоятельным предприятием. Сво­ей продукцией она снабжала морское и речное пароход­ства, лесозаготовительные и лесопильные предприятия, рыбо-звериное хозяйство, промысловиков и крестьян. У неё было 7 корпусов, 9 отделений, и на ней работало в среднем 158 человек^[4].

Трикотажная фабрика размещалась в старом деревян­ном здании бывшей Траловой мастерской Севгосрыбтреста. Она была неплохо оборудована и выпускала широ­кий ассортимент продукции: женские блузки и юбки из хлопчатобумажной и шёлковой пряжи, полушерстяные и хлопчатобумажные свитера и пуловеры, детские свите­ра, рейтузы, гетры, чулочно-носочные изделия^[5],[6].

Новгородский, 48 (между улицами Розы Люксембург и Выучейского)

Новгородский, 92 (между улицами Володарского и Поморской)

В результате бомбёжки Архангельска 24 августа 1942 года обе фабрики сгорели вместе со складами, жилы­ми домами и вспомогательными помещениями, и их не стали восстанавливать. Остаток одного из корпусов канатной фабрики долгое время использовался в каче­стве стрелкового тира ДОСААФ и клуба собаководства. Сейчас на этом месте противотуберкулёзный диспан­сер, служба эпиднадзора на транспорте и издательско- полиграфическое предприятие «Правда Севера».

В деревянном двухэтажном доме на углу улицы Выу­чейского и Новгородского ныне факультет социальных работников Поморского университета, а в 1930-40-е годы в нём размещалась масса учреждений, в том числе — Архангельское книжное издательство, где работала моя мать.

В квартале между улицами Выучейского и Серафимо­вича для меня были приметны многие дома. В них жили мои одноклассницы, их родственники, учитель музыки, но главное — здание бывшей 17-й школы. В 1936 году где-то здесь была построена десятилетка, но она сгорела в мае 1937 года. В 1938 году школу отстроили заново, но каменной, и стала она семилетней. Сейчас в этом здании Институт переподготовки и повышения квалификации работников образования. А под номером 17 теперь дру­гая школа, в Привокзальном районе.

Прямо на проезжей части улицы Серафимовича на перекрёстке с Новгородским стояла водоразборная буд­ка, со временем переоборудованная в ларёк. Ныне с этого места начинается одряхлевшая, разорённая и разрушен­ная часть Новгородского проспекта, которая тянется до улицы Попова.

Угловой дом на пересечении улицы Выучейского и Новгородского проспекта, здесь в 1944 году располагалось книжное издательство

Новгородский, 66 (бывшая 17-я школа)

Сейчас, если вы поинтересуетесь в отделе архитекту­ры мэрии планировкой кварталов, примыкающих к Нов­городскому проспекту, вам за считаные минуты найдут их в компьютере, но картинка на мониторе будет резко контрастировать с безрадостной действительностью. На сегодня Новгородский проспект в этой своей части из обжитого когда-то, с оживленной магистралью, превра­тился в трущобу — беспорядочную смесь одноэтажных деревянных домов с новыми заборами высотой с дом, по­косившихся полуразрушенных деревянных и хаотично расположенных новых кирпичных строений. На участ­ке проспекта, где мы жили, ещё стоят два двухэтажных дома. Они были как раз напротив нашего. Пожалуй, но­вое в архитектурном пейзаже Новгородского проспекта — это дома со встроенными гаражами, выдвинутые к до­роге настолько, что перед ними нет тротуара, хотя ничто не мешало поставить их несколько глубже и тем самым не сужать проспект.

Такими же умершими, с непроезжими внутриквар­тальными дорогами выглядят примыкающие к Новго­родскому проспекту кварталы с улицами Володарского и Серафимовича. А ведь это самый центр города!

Где-то читала, что по общепринятой логике градострои­тельства северный город должен быть компактным, без рас­тянутых коммуникаций. Но в Архангельске в 1960-70-х годах проводилась политика переселения жителей из обжитой центральной части города в отдалённые микро- райны. Это массовое переселение из исторической части города на периферию породило многие социальные и транспортные проблемы, но вернусь к описанию прежне­го Новгородского.

Новгородский, 100. Фотография 1942 года

Ограда Спасо-Введенской церкви на Костромском проспекте. Она шла вокруг церкви. Теперь на месте церкви — 22-я школа

22-я школа, первые два этажа её построены из кирпичей Спасо-Введенской церкви

Продовольственный магазин на пересечении Новгородского и Поморской

Дом индивидуального проекта, Новгородский, 91

На первом плане “чёрный” вход в квартиру Костыговых, торцем к нам сарай, за за­бором барак для ссыльных, на заднем плане 22-я школа

Перекресток улицы Карла Либкнехта и Новгородского проспекта, две колонки. Поперёк снимка «пластиновая» мостовая, т. е. Новгородский проспект

Каждый дом на Новгородском имел свой двор, гра­ницы которого обрисовывались сараями и заборами. Со стороны улицы к домам примыкали забор и калитка с во­ротами, и в целом они выглядели примерно так же, как у нашего дома. Постановлением горсовета домоуправле­ниям и домовладельцам предписывалось содержать фа­сад дома и заборы в отремонтированном и покрашенном виде. При отсутствии средств на это они могли получить беспроцентный кредит. За невыполнение постановле­ния грозил штраф. Не менее строгими были требования к содержанию в чистоте участка перед домом и тротуа­ра. Снег в зимнюю пору должен был быть убран к 8 утра, иначе грозил штраф 100 рублей или месяц принудитель­ных работ.

Сегодня мы как бы заново открываем для себя свой го­род, узнаем то, о чём в своём детстве и не подозревали: что где-то рядом ещё совсем недавно была церковь, были театр и ипподром; что улицы когда-то назывались иначе, а дома имели имена собственные. Вот и мне в квартале, где я вы­росла и знала, как мне кажется, всё, открылось много ново­го. В детстве меня занимало, что между домами № 96 и № 98 забор и ворота были металлическими, ажурными, с ка­менными столбами-опорами, похожие на кладбищенские. Оказывается это была ограда Спасо-Введенской церкви, снесённой в 1936 году. На её месте и из её кирпичей к XIX годовщине Октября построена 22-я школа, которая по от­ношению к нашему дому располагалась в глубине квар­тала. К школе вела немощёная, но укатанная грунтовая дорога, хотя главный фасад школы и вход в неё были на Костромском проспекте. На правой стороне дороги стояли два одноэтажных домика. Щеголихина пишет, что Спасо-Введенская церковь служила обиталищем для сосланных^[7]. Очевидно, что два этих низких, вросших в землю барака, стоявших за задним забором нашего двора, были построены как раз для этой цели. Один из них располагался перпенди­кулярно школе, и наша семья жила в нём в конце 1935-го начале 36-го годов. Мне было около года, но я помню, как сидели с няней у входа на пристроенной скамеечке, и слу­чай, когда няня спрятала меня с братом Петром под кровать и велела сидеть тихо, пригрозив, что «Хока возьмёт». Мать потом рассказывала, что тогда один из жильцов барака до­пился до белой горячки и бегал с топором по коридору, вы­крикивая угрозы в адрес живущих. Мать вылезла в форточ­ку и бежала вызывать милицию и скорую. В том же, 1936 году родителям посчастливилось снять половину частного дома Костыговых, что был рядом на Новгородском под № 100, где мы затем прожили около 25 лет.

Новгородскиий проспект., 138. Бывшая гостиница

Новгородский, 179, бывший дом-коммуна

В квартале между Поморской и Карла Либкнехта примечательны два магазина. Один, на углу Поморской и Новгородского, жив и поныне. Он был то специали­зированным хлебным, то продовольственным. Именно к нему мы были прикреплены при покупке продуктов по карточкам. Второй магазин был в доме № 108. Этот ещё чаще менял свою специализацию и был то продо­вольственным, то обувным, даже превращался в часовую мастерскую, а закончил свое существование винным уже в годы перестройки.

Перекрёсток Новгородского и улицы Карла Либкнех­та памятен двумя водоразборными колонками. Одна уличная, такая же, как напротив нашего дома, а другая — в виде деревянной избушки с дежурной, отпускавшей воду. Сюда приходилось ходить за водой в сильные моро­зы, когда уличные колонки замерзали.

Татарская мечеть на старой открытке. Такой я её уже не застала

Здание бывшей татарской мечети в 2006 году

На углу Свободы и Новгородского был примечателен двухэтажный белый оштукатуренный дом с больши­ми окнами — детский сад Северного морского пароход­ства, а на следующем углу, на перекрестке Карла Маркса и Новгородского, деревянная мостовая заканчивалась, и дальше, до улицы Вологодской, на пересечении с ко­торой Новгородский проспект заканчивался, шла грун­товая дорога. Здесь, на углу Карла Маркса, был другой конец нашего велосипедного маршрута. Построенный под гостиницу дом № 138 на моей памяти много лет был Лесснабсбытом (Архангельское управление по снабже­нию и сбыту лесных материалов) и Управлением рабо­чего снабжения Архангельсклеса. Напротив него, в од­ноэтажном деревянном доме, долгие годы существовал продовольственный магазин № 37.

Что я не знала в детские годы, так это то, что дере­вянный двухэтажный дом, стоявший на другом углу проспекта, ещё совсем недавно был татарской мечетью. Щеголихина вспоминала, что это был «двухэтажный де­ревянный дом серого цвета с большим количеством окон, расположенных близко друг от друга. На здании круглая башня, на которую надет синенький грибок с золотыми звёздочками, заканчивающийся полумесяцем. Кроме него на крыше здания был большой приплюснутый ку­пол. На его синем фоне тоже сверкали звёздочки. Во дво­ре виднелись деревянные тщательно вымытые мостки».

Татарская мечеть в Архангельске была в 1905 году открыта и туг же попала на видовую открытку, на которой мы, действительно, видим минарет над входом и характер­ный исламский купол на крыше здания. Сейчас это здание находится в распоряжении Областного управления ис­полнения наказаний (УИН), но мусульманская община Архангельска хлопочет о возврате ей этого здания, и, мо­жет быть, мечеть ещё возродится в прежнем виде, хотя под строительство новой мечети мэрией уже выделен участок на улице Касаткиной, напротив здания Водоканала.

На углу улицы Логинова и Новгородского проспекта доживает свои дни дом-коммуна (№ 179), построенный в 30-е годы для преподавателей медицинского институ­та. Это архитектурное воплощение утопической идеи времён советского конструктивизма — объединения лю­дей, живущих только общественными интересами, на бы­товом уровне.

Улица Вологодская, на пересечении с которой заканчи­вается Новгородский, не раз переименовывалась: была Аптечной, по аптеке, находившейся у реки, затем Приют-ской, по Александровскому приюту, находившемуся на углу Троицкого проспекта.

«Пластиновая», как когда-то называли деревянную мо­стовую, была выстлана в 1938 году^[8]. Она была выполнена из пиломатериалов толщиной 70-75 мм и шириной 220- 240 мм, настланных по поперечным лагам. Доски приби­вали к лагам квадратными гвоздями с круглой шляпкой. Сооружение на проспекте такой мостовой, наверно, обо­шлось недёшево, и её предполагалось беречь. Проезд авто­мобилям с грузом более 3 т и со скоростью более 15 км в час был запрещён.

Деревянная мостовая давала ряд преимуществ. Она была ровной в сравнении с булыжной. Её легко было очи­щать от снега. Она не была скользкой в дождь, и на ней не стояли лужи. Она быстро высыхала после дождя и рано оттаивала весной. Однако она требовала постоянного ре­монта. Доски настила разрушались или начинали прова­ливаться одним концом — играли как клавиши. Время от времени их приходилось заменять.

Днём Новгородский был оживлённой магистралью. Движение было двусторонним. Ехали грузовые машины и гужевой транспорт, велосипедисты и мотоциклисты, шли воинские колонны. А после 6 часов вечера движение практически прекращалось, и на мостовую из всех близле­жащих дворов высыпали ребятишки.

Во дворах уже была тень, а мостовая, благодаря тому, что не было высоких домов, буквально до заката была за­лита солнцем. В период белых ночей — это до одиннадцати часов-начала двенадцатого ночи. Во что только не играли мы на мостовой! У ворот многих домов были скамеечки, на которые выходили посидеть «на солнышке» взрослые. Самые маленькие ребята играли около них на деревянном тротуаре.

Двухэтажные дома чаще всего имели одинаковое вну­треннее устройство: длинный коридор и по его сторонам комнаты. Одна семья могла ютиться в одной комнате или, в лучшем случае, в двух комнатах; общая кухня и общий холодный туалет. Если в доме был водопровод, то на кух­не существовала раковина и зеркало над ней. Ванн, хотя бы общих, обычно не было.

Особо хочется отметить бытовую культуру проживав­ших в этих домах. Все места общего пользования ежене­дельно мыла по очереди каждая семья. Были и такие дома, где отводили очередь по числу членов семьи, то есть не­сколько недель подряд. Некрашеные доски полов «нашоркивались» голиком до белого цвета.

Во дворах на некотором расстоянии от домов была помойка — деревянный сруб из одного или двух отделений с крышками. От дома к помойке вели мосточки. Не редко­стью было заселение чердачного пространства домов, так называемые вышки. В доме № 98, рядом с нашим, на чер­даке были сделаны комнаты для двух семей, примыкав­шие к торцам дома. Между комнатами был настлан пол. Здесь сушили бельё, а для ребят были повешены качели. Мы иногда играли на этом чердаке, когда на улице шёл дождь.

Дом, в котором прошло моё детство, был частный, од­ноэтажный. Он принадлежал Филиппу Михайловичу и Екатерине Андреевне Костыговым. В хозяйской поло­вине было четыре комнаты: столовая, спальня и две ма­ленькие комнатки, временами сдаваемые внаём, кухня, ту­алет и ванная. В квартиру вели два входа — чёрный, через кухню, и парадный — к жилым комнатам. Парадным вхо­дом хозяева почти не пользовались, и его крыльцо было местом наших игр. Квартира хозяев дома была отделана интереснее нашей: русская печь и две голландские у них были облицованы кафелем с изразцами.

В нашей половине было три комнаты, из них две смеж­ные, и кухня. Голландские печи были просто побелены, а русская печь покрашена масляной краской. Туалеты в той и другой половине дома были сделаны тёплыми со сливом в выгребные ямы. В доме был водопровод, но про­ложен он был, вероятно, выше уровня промерзания почвы и в сильные морозы замерзал. Весной его приходилось восстанавливать, отогревать паяльной лампой сливную трубу от туалета. Она тоже промерзала в сильные морозы, хотя была проложена в коробе с опилками.

Печи в нашей половине дома были расположены очень рационально. Голландка обогревала задней глухой стен­кой маленькую комнату, а стенкой с топкой выходила в большую комнату. Другая голландка стенкой с топкой грела отцовскую комнату, а глухой стенкой тоже выхо­дила в большую. Русская печь обогревала кухню и двумя сторонами коридор и туалет. К русской печке была при­строена плита на две конфорки, с духовкой и двухвёдер­ным медным баком с крышкой и краном сбоку плиты для слива горячей воды. В русской печке было предусмотрено отверстие в дымоход для самоварной трубы, в которое при неиспользовании вставлялась медная крышечка. Все печи были мастерски сложены и никогда не дымили.

Двери большой комнаты, отцовской и кухни вели в длин­ный коридор с выходом в сени. К сеням примыкала боль­шая холодная кладовка для временно ненужных вещей. Из сеней крутая лестница вела на просторный чердак. Под ней были устроены ещё две холодных кладовки для пищевых продуктов. Входная дверь сеней, кроме замка, закрывалась на ночь на крепкий длинный крюк, закреплённый в стене.

По тем временам, когда большинство семей жили в од­ной комнате и имели общую кухню, наши условия пред­ставляются более благополучными.

Двор дома, около 10 соток, был огорожен высоким забо­ром. Со стороны Новгородского в нём были двухстворча­тые ворота, закрытые на толстый брус, и калитка, закрыва­емая на засов. Почту почтальон опускал через поперечную щель в заборе в общий для двух квартир почтовый ящик с дверкой. Пожалуй, до школы нам, ребятам, было строго- настрого запрещено выходить из двора на улицу без взрос­лых. Мы все трое забирались на брус, которым закрыты ворота и подолгу стояли, разглядывая прохожих и всё, что происходило на улице.

Довольно часто по Новгородскому проспекту в сторо­ну Вологодского кладбища следовали похоронные про­цессии. Заслышав издалека звуки оркестра с криками «хоронят!», дети вылетали из дворов на улицу к прибли­жающейся процессии. В довоенное время гроб возила ло­шадь, запряжённая в катафалк с крышей. Бело-голубой катафалк был украшен тесьмой с помпонами и имел вид совсем как в кинокартине «Весёлые ребята». В сороко­вые годы для этих целей стали использовать «полуторку» с опущенными бортами кузова. Днище кузова застилали красной материей. За машиной шли провожающие и ор­кестр, когда много, а когда и всего один ряд. Музыкантов трое-четверо, и обязательно один из них с медными тарел­ками, их звуки так и ударяют по слуху. Весь путь от до­ма усопшего до самого кладбища провожающие проде­лывали пешком. Прохожие замирали на тротуарах, а мы, ребятишки, сопровождали процессию до Поморской, где она поворачивала в сторону Костромского. Возвращаясь во двор, усердно обсуждали возраст покойника и причину смерти, исходя из подслушанных разговоров.

Летом по утрам Поморская на пересечении с Новгород­ским наполнялась мычанием и блеянием. Пастух со ста­дом коров, овец и коз направлялся на пастбище, которым служили Мхи. Вечером, около 6 часов, он гнал стадо об­ратно, и животные расходились по дворам. Напротив на­шего дома коров держала семья татар Баталовых. Была корова у старика со старушкой, живших в одноэтажном частном домике, втором от Новгородского в сторону Ко­стромского. К ним я с няней ходила вечером за молоком, если днём не купили на рынке. Приносили его хранящим тепло коровьего тела, и поэтому я не могла заставить себя пить, не внимая доводам о пользе парного молока. Хочу привести несколько интересных цифр. По данным пере­писи скота на 1 января 1940 года в Архангельске частники держали 1471 голову крупного рогатого скота, 7999 сви­ней, 614 овец и 220 лошадей.

Двор был сырым. Для укрепления почвы хозяева при освоении участка густо засыпали его строительным мусо­ром, землёй со щепками и кирпичами. В войну даже та­кая земля вся была превращена в гряды. Для удобрения её осенью перекапывали с фекалиями из выгребных ям.

Весной 1952 года каким-то постановлением было запре­щено держать в городе сельскохозяйственных животных, предписывалось снести животноводческие постройки и заборы дворов. Запрещалось также устройство огородов на улицах перед домами.