Дом на Новгородском

ВОЙНА

В том, что война начнётся, мало кто сомневался. Войну ждали, и горожан к ней го­товили. Учебные тревоги с воем сирен были обычным делом. В деревянном городе опаснее всего пожар, поэто­му в каждом дворе, обычно на доме, а у нас на сарае был приколочен щит с противопожарным оборудованием: топориком, багром, треугольными вёдрами и щипцами. Рядом стояла бочка с водой. На чердаке дома был ящик с песком. В подвалах многих зданий оборудовали бомбоу­бежища. Рядом с нами такое убежище находилось в доме № 102, нижняя часть которого со стороны двора была кирпичной. Предполагали, что война, по опыту Первой мировой, может оказаться химической, с использовани­ем газа. Помню детскую книжку с крупными картинками про учебные тревоги, и на одной даже лошадь изображе­на в противогазе. У нас были детские противогазы. Они висели на вешалке в коридоре и были крупно подписаны химическим карандашом нашими именами. Мы учились их надевать. Резина больно прищемляла и тянула волосы с головы, когда натягивала маску на лицо. Нам было интересно — запотевают ли стёкла противогаза, если на­тереть их специальным карандашом, который был прило­жен к противогазу в деревянном футлярчике. Мы сорев­новались, кто быстрее наденет и дольше в нём просидит. Интересно было узнать, как он устроен. Отвинчивали всё, что можно было отвинтить. Противогаз укладывал­ся в тёмно-зелёную матерчатую сумку. Её лямку надева­ли через плечо и тесёмками привязывали сумку к талии. Наше счастье, что мы только играли противогазом.

Динамик радио был включен постоянно. Когда вне­запно прерывается передача и после сигнала «широка страна моя родная» звучали слова: «Передаём важное правительственное сообщение»... сердце замирает и се­годня. Кощунством считаю использование ныне слов «от советского информбюро» в современной рекламе. Во время войны после таких слов ровный голос Левитана, сообщал, что «за последние часы больших изменений в обстановке на фронте не произошло» или, в худшем слу­чае, трагически: «Сегодня, в 6 часов утра, после тяжёлых боёв нашими войсками оставлен город ...». Помню как, им ликующим голосом Левитан сообщил об освобожде­нии Белгорода и Курска.

При объявлении воздушной тревоги голос в радио не­сколько раз повторял: «Граждане, внимание! Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Затем радио замолкало, воцарялась тишина. Вскоре начинался «лай» зениток, слышался рокот вражеских самолётов, прорвавшихся к городу; рёв, когда самолет переходил на бреющий полёт, свист падающих бомб, удары при их падении и взрывы. На крыши домов сыпались зажигалки, они ломались, и из них что-то вытекало, плавилось, горело. Важно было вовремя зажигалку схватить, скинуть с крыши и сунуть в песок. Брат Георгий подобрал такую зажигалку, вычи­стил нутро, и она долго стояла у отца на пианино. Помню, что у нее отвинчивалась нижняя часть со стабилизато­ром.

Наше трио в 1941 году

Падали на город и фугасные бомбы. От одной из них, упавшей где-то в районе «одиннадцатого» магазина, взрывная волна по болотистой почве дошла до нашего дома, и тогда-то он покосился влево на хозяйской поло­вине.

Помню первую бомбёжку летом 1942 года. Думали, что Германия далеко от Архангельска, и её восприняли сна­чала как учебную тревогу. Не знали мы тогда, что немцы бомбили Архангельск с аэродрома в Финляндии, в Кеми, что гораздо ближе к нам.

Вечер был обычный, тёплый. Многие сидели на кры­лечках домов. Когда просвистели первые бомбы и на­чались пожары, мать с моим братом Петром полезли на крышу смотреть, что горит на Новгородском в сторо­ну Урицкого. Как потом узнали, горели канатная и три­котажная фабрики. Во дворе 98-го дома паслась белая распряжённая лошадь. Соседский взрослый парень Алька Баженов катал на ней всех желающих.

В эту первую бомбёжку мало кто испугался, но сле­дующие были очень страшными. Если обратиться к ста­тистическим данным^[9], при первом налёте к городу через зенитное ограждение прорвались 16-18 бомбардиров­щиков, а при последующих их число доходило до 100. Бомбёжки повторялись 28 и 31 августа, 20, 21, 28, 29 сен­тября 1942 года. За время бомбардировок на город было сброшено около 100 фугасных бомб и 21 тысяча зажи­галок. Сгорели 130 домов и 85 были разрушены. Кроме канатной и мебельной фабрик пострадали трикотажная и макаронная фабрики и газогенераторный завод. Сгоре­ли продовольственные склады и штабеля дров на тысячи кубометров.

Но немцы, как теперь известно, ставили задачей унич­тожение порта. Смотришь статистику истории и удивля­ешься, что порт и лесозаводы не пострадали. Последний пролет самолета к Архангельску зафиксирован 15 сен­тября 1944 года. В результате наступления войск Карель­ского фронта немцы потеряли свои стратегические базы, и налеты прекратились.

Следующие после первой бомбёжки были очень страшными. Помню, как я плакала и кричала матери: «Бежим!», хватая её за руку. На что она мне резонно ска­зала: «Прекрати. Некуда». Налёты обычно совершались поздно вечером или ночью, вероятно, для большего пси­хологического воздействия. А ночи, как назло, были яс­ными, лунными, и город, очевидно, был виден немецким лётчикам как на ладони. Кроме луны, его освещали осве­тительные ракеты, которые сбрасывали на парашютах. Они ярко светили и висели очень долго.

Ни в какое убежище мы ни разу не сходили, одетые в пальто сидели в коридоре посредине квартиры. Мать рас­судила, что в нашем квартале нет промышленных объек­тов и вероятность, что будут бомбить какой-то одноэтаж­ный дом, сравнительно мала. Кроме того, при случайном попадании бомбы и взрыве в двухэтажном доме с камен­ным подвалом завалит ещё сильнее, чем в одноэтажном.

Бункер Папанина в Архангельске. Это железобетонное бомбоубежище было построено прямо у дома и подъезда, где жил Иван Папанин. Теперь на его месте магазин «Центр». В глубине снимка гостиница «Двина»

Налеты, бомбёжки, пожары были настолько страшными, что появились ненормальные, потерявшие рассудок от пережитого ужаса. Одна такая женщина жила где-то на Поморской, и мы часто видели её в пальто с горжеткой из лисы, с головой и лапками, в шляпе и с авоськой в ру­ках, в которой лежали какие-то тряпки и поленья дров. Мы между собой называли ее «мулей», по аналогии с Ра­невской в «Подкидыше».

Днём налетов не было, но в 4-й школе в подвале было сделано убежище, и мы при учебных тревогах пару раз туда спускались. В классе двух учениц назначили в по­мощь гардеробщице, чтобы в случае тревоги быстро всех одеть. Из старшеклассниц были созданы звенья пожар­ных, связи, санитарок, охраны порядка и ответственных за светомаскировку.

Сквер перед Большим театром был весь перекопан траншеями, которые приходилось перепрыгивать по до­роге в школу. Я не знала тогда, что на месте театра ког­да-то был собор и при нём кладбище, и удивлялась ва­ляющимся человеческим черепам и костям. На берегу, напротив театра, было какое-то подземное военное со­оружение, охраняемое часовыми. Собственно, оно сохра­нилось до наших дней, но во время войны на нём стояли зенитки и все было затянуто маскировочной сеткой.

Подземное убежище было также на углу Театрального переулка и Павлина Виноградова. Оно было сделано спе­циально для Ивана Папанина — личного представителя Сталина в Архангельске в годы войны, жившего в доме напротив теперешнего магазина «Премьер».

Первой реакцией горожан на начало войны стали огромные очереди. Люди лихорадочно скупали всё, что только можно купить, стремясь создать запасы. Прилавки магазинов опустели уже во второй половине дня 22 июня. Скупали всё: хлеб, мыло, спички. С конца июня начались перебои с жизненно важным керосином — го­рожане готовили еду на примусах. Но по-настоящему острая нехватка продовольствия началась в августе, а в октябре был уже повальный голод.

В августе были введены карточки, сначала на хлеб, са­хар и кондитерские изделия, затем на мясо, крупу, жиры, мыло. Те, кто работали, могли дополнительно получить хоть какой-то обед в рабочей столовой. Остальное насе­ление жило тем, что давалось по карточкам. Купить на «толкучке» что-то из продовольствия на деньги было не­возможно. Меняли только на вещи, и мать несколько раз покупала буханки хлеба, унося свои или отцовские вещи, приговаривая, что все равно их редко надевают. С Геор­гием она сходила как-то на Кегостров, откуда они при­везли на санках мешок мёрзлой картошки.

В школе на большой перемене нам раздавали на бумаж­ке по белой блестящей дрожжевой шанежке, на которую насыпали ложку сахарного песка. Нас, ребят, пытались уберечь от авитаминоза и болезней. Поили хвойным на­стоем, вливая ложкой каждому по очереди в рот. Делали без конца уколы, то от дифтерии, то от брюшного тифа. Уколы были очень болезненными, и, наверно, из-за на­шей ослабленности, место укола долго болело, даже рука несколько дней с трудом поднималась, когда укол делали под лопатку.

Родители как могли старались нас подкормить. Мне хорошо знакомы судки из трёх ёмкостей, соединённых одной ручкой, и ведерко, сделанное из большой консерв­ной банки с плотно закрывающейся крышкой. Иногда мать наказывала взять то или другое с собой в школу, по­мимо портфеля.

После школы я заходила к матери на работу (это было в крыле Гостиных дворов, что позади типографии), и она вела меня в столовую на третьем этаже теперешне­го «Детского мира» съесть тарелку чечевичного супа и что-то на второе. Уж не помню, делила ли она со мной свою порцию или ей давали дополнительную порцию для ребёнка. Иногда вместо обеда что-то удавалось взять и домой, где были Пётр, старая бабушка и няня Аксинья. Сестра Оля ходила в садик. Жидкий чечевичный суп ка­зался удивительно вкусным. Много лет спустя я увидела в продаже чечевицу. Купила, сварила суп, но он, мягко говоря, не оправдал моих ожиданий.

Видела я, как во дворе типографии строили ледник- холодильник для продовольствия из больших полупро­зрачных кубов льда, выпиливаемых на реке. Сверху на­сыпали толстый слой опилка и земли. Этот холодильник существовал затем несколько лет.

Довелось пробовать мясо и яйца диких птиц, на за­готовки которых в 1942 и 1943 годах на Новую Землю были организованы продовольственные экспедиции. Яйца птиц мельче куриных, с зеленоватой скорлупой и чёрными точечками, а мясо птицы пахло рыбой. Ели мы и мидий, которых жарили с картошкой на рыбьем жире, когда удавалось раздобыть картошку.

Уж не знаю, голод ли заставлял это делать или зубы чесались, но во дворе мы жевали буквально всё, что попа­дало под руку: объедали семена подорожников с прутика, на котором они росли (в детских играх мы называли их огурцами), беленькие семена мокрицы из крохотных чашечек, сосали нектар, выщипывая головки красного кле­вера (белый не такой сладкий), хотя жевали и его, разжё­вывали головки семян лютика едкого (куриной слепоты), выжимали зубом кончики семечек низеньких липучек (не репейника), у которых каждое семечко было с двумя рожками, дикий щавель. А уж жмых или кусок пека были просто лакомством. Я даже жевала уголь из печки.

Когда в порт пришли первые транспорты союзников, в городе появились иностранные моряки. Обращали на себя внимание негры, которых до того мы никогда не ви­дели, и громко разговаривающие на своем языке рослые белые матросы. Моряки тут же начали ходить по дворам и предлагать купить у них тёмно-синие шерстяные сви­теры машинной вязки, связанные английской резинкой, и шерстяные одеяла. Мать купила и то и другое. Не пом­ню, кто из семьи носил такой свитер, а одеяло досталось мне. Оно было серо-зелёного цвета, более тёмное с на­ружной стороны, длинноворсовое и мягкое, как шёлк. Я под ним, спала, кажется, полжизни. Оно, сильно поста­ревшее, живо и теперь, сплю под ним на даче.

С приходами конвоев в городе стало менее голодно. Появилось много иностранных продуктов. На карточки стали «давать» банки бекона, фаршей, ветчины. Банки были большими и маленькими, круглыми и квадратными и открывались не так, как наши консервы. Надо было на­крутить на приложенный к банке ключ с прорезью поло­ску металла, отделяющую верх банки от низа. Появилось сало «лярд» белого цвета. Его намазывали на хлеб вместо масла. Легче с продовольствием стало ещё и потому, что картошкой и овощами был засажен каждый клочок зем­ли во дворах и на улице перед домами. Выращивали картошку, морковь, свеклу и даже сахарную свеклу. Огороды военных лет просуществовали до весны 1952 года.

9 мая 1945 года Левитан ликующим голосом объявил, что германское командование подписало акт о безого­ворочной капитуляции. В этот день на площади Проф­союзов собрался весь город. Играли оркестры. Были танцы, люди обнимали друг друга, смеялись, пели. Мне в ту пору было 10 лет, и мы с ребятами устроили беготню между людьми в догонялки. Я налетела подбородком на голову мальчишки меньше меня ростом и верхними зу­бами прокусила себе нижнюю губу так, что при разгово­ре кусочек выворачивался наружу. Мы продолжали бе­гать, а распухло и заболело всё назавтра. Но что это была за причина для расстройства в сравнении с радостью, что война кончилась!

Война наконец кончилась, а мы ещё долго надеялись, что сообщение о гибели Георгия ошибочное и он обяза­тельно вернётся.