Дом на улице Четырех Ветров

В СОЧЕЛЬНИК

Фанфан болел недолго. На другое утро жар у него спал, и он потребовал, чтобы ему разрешили встать. Норетта как раз его одевала, когда в дверь постучала радостная консьержка. Она принесла детям письмо от отца, из немецкого плена. Отец писал, что по-прежнему находится в том же лагере, получил из дома посылку и открытку, здоров, не мерзнет, надеется летом быть дома. Вести весьма скудные, да и притом давние (письмо отправлено два месяца назад), но все же это, несомненно, был отцовский почерк, и Эвелина Селье воспрянула духом и даже решила отпраздновать рождество.

Мать прислала ей из деревни кое-какие продукты: жирного кролика, немного сала и две головки сыра. Эвелина решила пригласить Соланж и ее брата, если к тому времени он появится, а также Жоржа и сестер Минэ.

Мать Жоржа обещала испечь пирог без масла и яиц, по изобретенному ею способу, и потом прийти вместе с мужем — пить кофе. Будет настоящий рождественский пир, какого они за всю войну не видели.

Дети тоже приготовили сюрприз к празднику: рождество не бывает без елки, и ребята на свои сбережения купили деревцо. Не для себя, конечно, они-то слишком большие, чтобы забавляться такими вещами, но Фанфан никогда не видел елки, разве что на картинках. Каждый отдал все, что у него было. У Норетты, увы, нашлось всего 3 франка и 60 сантимов, у Мишеля — восемнадцать су да еще билет в метро, а у Соланж, которая получала деньги от брата, — лишь пять франков. Но зато Жорж оказался богачом: он торжественно вынул из кошелька — а у него был настоящий кошелек — стофранковую бумажку.

— Сто франков! — прошептал Мишель, остолбенев от удивления.

Норетта и Соланж с почтительным восхищением разглядывали бумажку.

— Итак, у нас 109 франков 50 сантимов, — сказал Жорж, сосчитав все деньги. — Эх, друзья, чего мы только не накупим! И прежде всего — огромную елку!..

Но «огромной елки» в продаже не оказалось; самые маленькие и те стоили так баснословно дорого, что детям пришлось купить крохотную елочку, которую хозяйка цветочного магазина на улице Бюси́ согласилась продать по дешевке, так как у деревца была сломана ветка. На оставшиеся 20 франков Норетта купила восемь розовых свечек, а из листа серебряной бумаги, которую она долго хранила вместе с другими сокровищами, девочка вырезала красивую звезду. Сестры Минэ, которых Мишель посвятил в свою тайну, вовремя вспомнили, что у них в сундуке хранятся елочные украшения. Там же они обнаружили Петрушку, красный мячик и — о, чудо из чудес! — золотой цветок, завернутый в шелковую бумажку.

Дети бурно радовались удаче. Ну и елка у них будет! Как она засверкает! Елку спрятали под буфетом, вместо наборной кассы, которая валялась, временно позабытая, на комоде. Гирлянды засунули за мешочки с макаронами, а золотой цветок Норетта спрятала у себя под подушкой, «чтобы глядеть на него ночью».

При появлении Эвелины Селье все умолкали. Она, улыбаясь, проходила мимо детей и делала вид, будто ничего не замечает, хотя, убирая квартиру, давным-давно обнаружила все спрятанные сокровища. А дел у нее было невпроворот, и утром 24 декабря она встала еще раньше обычного. Надо было раздобыть луку, чтобы приготовить кролика, раздобыть муки, картошки, порей для супа. Она легла спать на рассвете, чтобы закончить свое шитье и в день праздника быть свободной. И все же она почти не чувствовала усталости. Ведь, несмотря ни на что, это было рождество — светлый огонек в долгой непроглядной ночи.

В шесть часов вечера Норетта и Соланж накрыли стол.

Алена Кутюр все еще не было.

— Только бы он пришел! Только бы он пришел! — твердила Соланж.

— Ну конечно, он придет, — весело сказала Норетта, — ведь сегодня не обычный день. Он придет, я в этом уверена! Мы усадим его на почетное место — вот здесь, справа от мамы… Но давай, Соланж, пошевеливайся, а то мы вовремя не поспеем.

Подруги достали клетчатую скатерть и парадный сервиз. Одна из сестер Минэ притащила горсточку остролиста, и Норетта рассыпала его по скатерти вокруг тарелок с печеньем и с пирогом, который испекла госпожа Моско. Соланж сновала из столовой в кухню, где Эвелина Селье готовила к ужину кролика. Запах жаркого заполнил квартиру.

— Ух ты, до чего здорово пахнет! — воскликнул Мишель, входя в комнату вместе с Фанфаном и Жоржем. — Эй, девчонки, вы готовы наконец? Уже пора наряжать…

Взглянув на брата, он запнулся.

— А его куда деть? Нельзя же ему здесь оставаться, пока мы…

— Пусть он идет к нам, — быстро откликнулся Жорж, — вот я сейчас отведу его к маме. Пошли, Фанфан!

Фанфан заартачился. Он не хотел уходить из дома, к тому же запах жаркого пришелся ему по вкусу. Но Соланж его чмокнула, а Норетта сунула ему печенье, и он в конце концов позволил себя увести.

Как только за ним закрылась дверь, Мишель подпрыгнул от радости.

— За работу! И знаете: кроме елки, еще что-то будет!

— Ой, что? Что будет, скажи?! — вместе закричали Соланж и Норетта.

— Это секрет! Больше я ничего вам не скажу, потому что Жорж взбесится, если я все разболтаю, но вы рты раскроете!

— Ну скажи! Это подарок? — с любопытством спросила Соланж.

— Подарок… Что ж, пожалуй, что так… Это я придумал! А Жан молодчина, сразу согласился…

— При чем тут Жан? — проворчала Норетта.

— Как — при чем? Ух ты, да я чуть было не сказал!.. Нет, все, молчу… Сами узнаете, когда время придет… А мадам Кэлин обещала…

— Ты о чем тут рассуждаешь? — спросил Жорж, входя в комнату. — Надеюсь, ты ничего не разболтал?

Мишель с негодованием обернулся к нему.

— Я — разболтал? За кого ты меня принимаешь? Уж я умею держать язык за зубами!

— Еще как! — засмеялась Соланж. — «Молчу… молчу… Жан молодчина… мадам Кэлин обещала…»

— Вот болтун! — вздохнул Жорж. — А ну, за работу! Давайте украшать елку!

Все засуетились. Мишель вытащил елку из-под буфета. Соланж с Жоржем придвинули к камину низенький столик. Норетта принесла гирлянды и золотой цветок.

— Как же нам елку установить, чтобы она не упала? — спросил Мишель.

— Я уже думала об этом, — сказала Норетта. — Что, если мы возьмем суповую миску? Мама, — закричала она, — мама, можно нам взять суповую миску?

— Она мне нужна! — отозвалась мать. — А зачем она вам? Подождите, сейчас я сама приду!..

Норетта метнулась в кухню.

— Мама, мамочка, пожалуйста, не заходи к нам, ты не должна видеть!.. — Она горячо поцеловала мать и зашептала ей на ухо: — Мамочка, прошу тебя, ну притворись, будто ты ничего не понимаешь!

— Хорошо, хорошо, — ответила, улыбаясь, мать. — Я ничего не понимаю, ничего! Ладно, берите миску, я подам суп в кастрюле, вот и все!.. Глупостей только не делайте!..

Норетта бегом вернулась в столовую и достала из буфета суповую миску. Мишель установил в ней елочку, обернув ее кругом бумагой, чтобы она не упала. Жорж аккуратно подвязал бечевкой сломанную ветку; Соланж развесила серебряные гирлянды, а Норетта пристроила на елке Петрушку, красный мячик, свечи и золотую розу. Дети перешептывались, смеялись, весело сновали взад и вперед, но, по мере того как зеленые ветви исчезали под хрупкими сокровищами, смех становился все тише, шепот почти заглох. Когда Норетта, взобравшись на стул, укрепила на самой вершине елки блестящую звезду из серебряной бумаги, стало вдруг совсем тихо: чудо, сотворенное руками самих детей, потрясло и взволновало их.

— Замечательная елка! — сказал наконец Мишель. — Я и не думал, что она будет такой красивой! Слушайте, а что, если сразу зажечь свечи? Посмотрим, как это выглядит, а?

— Нет, — воспротивилась Норетта, — не надо! Они слишком быстро сгорят! Вот что мы сделаем: пригласим всех на кухню, и Фанфана тоже, зажжем свечи, потом откроем дверь. Ну, и вот… Ой, ну почему еще так рано? Где же сестры Минэ?

И тут же, словно по приказу, явились сестры Минэ, еще более чистенькие, чем всегда, в своих стареньких черных платьях, украшенных, по случаю праздника, гипюровыми воротничками. Мадемуазель Мари держала в руках большое блюдо с великолепным сливовым пирогом.

— Пригодились остатки варенья! — объяснила мадемуазель Алиса.

— Но в тесте нет ни капли жира, — вздохнула ее сестра.

— Хорошо, хорошо, спасибо! — воскликнула Норетта, подталкивая сестер к дверям кухни. — Только, пожалуйста, пройдите сюда, там вас мама ждет!.. А я побегу наверх, за Фанфаном, — добавила она, оборачиваясь к ребятам. — Теперь можно зажечь свечи! Спички на камине!

Жорж, Норетта и Мишель кинулись к камину за спичками. «Я зажгу… Я! Я!» — кричали они наперебой. Под конец условились, что каждый зажжет по одной спичке, и скоро вспыхнули одна за другой маленькие свечки, засверкали гирлянды и в самом верху — серебряная звезда.

— Вот и я! — крикнула Норетта, вбегая в столовую. — Ой, как красиво!.. Потушите электричество!.. Так… Ну, теперь входите все! — громко крикнула она.

Открылась кухонная дверь. Вошли Эвелина Селье, сестры Минэ и Фанфан.

— Что скажет Фанфан? Что скажет Фанфан? — зашептала Соланж, стискивая руку Норетты.

Малыш рванулся вперед, потом замер, широко раскрыв глазенки. Губы Фанфана задрожали, он весь побагровел от восторга и молча застыл на месте, созерцая чудо. Мишель не утерпел.

— Ну, Фанфан, — окликнул он брата, — скажи, нравится тебе елка?

Фанфан вскинул кверху руку и, показывая пальцем на вершину елки, звонко крикнул:

— Звезда! Хочу звезду!

Очарование нарушилось — все смеялись, но Фанфану было не до смеха. Он, все так же не отрываясь, глядел на елку и с мольбой в голосе повторял:

— Звезду! Я хочу звезду, мама!..

— Получишь ее, скоро получишь, — сказала Норетта, целуя брата, — и Петрушку еще получишь в придачу, и мячик… А сейчас звезду нельзя снимать — это испортит нашу прекрасную елку. Понятно?

— Давайте ужинать! — крикнул Мишель.

Жорж снова зажег электричество, и все сели за стол: мадемуазель Алиса рядом с Нореттой, Жорж рядом с Фанфаном. В самом конце стола осталось свободное место. На глазах Соланж выступили слезы. Эвелина с кастрюлей в руках наклонилась к ней.

— Он придет, милочка, не беспокойся, — сказала она. — Я оставлю ему горячего супа.

Соланж промолчала. Она старалась есть, но от огорчения ничего не могла проглотить. Она не смела проронить слова, боясь расстроить других, но ее мучил страх: а вдруг что-нибудь случилось, а вдруг Ален?.. Она чутко прислушивалась к каждому звуку за дверью: ей чудилось, будто она слышит шаги.

Уже доедали кролика, когда Соланж вся дрожа, вскочила с места:

— Слышите! — крикнула она. — Мадам Селье! Слышите?.. Это он!

Она метнулась из-за стола, опрокинув стул, и выбежала на лестницу. Все услыхали ее крик: «Ален!» — и спустя минуту Соланж вновь появилась в столовой, держа за руку высокого худого юношу в старом плаще. На его молодом лице лежала печать тяжкой усталости, а рыжеватые волосы странно контрастировали с бледностью лица.

— О, да вы стали блондином! — в изумлении воскликнула Эвелина Селье.

— Да, пришлось стать блондином, — сказал юноша, сбрасывая плащ, — только, по-моему, парикмахер перестарался. Вам не кажется, что это слишком заметно?

— Удивительно, вы теперь стали похожи на мосье Жана! — сказала мадемуазель Алиса. — Знаете, того жильца со второго этажа, напротив нас?

— Как же! — насмешливо отозвался Ален. — Помню, это ведь тот господин, который только и знает, что дрожит от страха. Он все еще продолжает ныть? Нечего сказать — приятное сходство.

— Что вы! Ведь вы куда лучше его! — восторженно крикнул Жорж.

Эвелина Селье рассмеялась.

— Что за вопрос — конечно, лучше! Но садитесь же, Ален. Наверно, вы проголодались? Я сейчас принесу ваш суп! Ну как, Соланж, довольна ты теперь? Погоди-ка, ты, кажется, опять собираешься плакать? — добавила она, уже стоя в дверях.

— Нет… мадам Селье… что вы… я не буду… — ответила Соланж, с трудом сдерживая слезы.

Она улыбнулась брату.

— Я не верила… не верила, что ты придешь… я боялась…

— Боялась? Чего ты боялась? — спросил Ален, обнимая сестренку. — Дурочка ты — ну что может со мной случиться? Я заколдован от бед, я отовсюду выбирался невредимым, а уж в каких переделках только не побывал!.. Ух ты, какая чудесная елка!..

— На ней звезда! — важно сообщил Фанфан.

— Это мы раздобыли елку! — добавил Мишель. — Но, послушайте, мосье Ален, пожалуйста, расскажите, какие у вас были проделки!

— Не «проделки», Мишель, а «переделки», и забавного в них ничего нет. Но дайте мне сначала поужинать! Какой вкусный суп, мадам Селье!

— Ну, пожалуйста, расскажите! — настаивал Мишель, нетерпеливо следя за тем, как гость опорожняет тарелку.

Ален начал резать жарко́е.

— Ну, так вот, — сказал он, — однажды нас подняли по тревоге, дело было весьма серьезное. Я был на одной ферме…

— Где это? — спросил Мишель.

— Где? На такой вопрос не полагается отвечать! Ну, короче, я ушел на боевое задание неподалеку, в окрестностях, а когда вернулся назад, то угодил прямо в руки фрицев — немцев то есть, да еще из гестапо: в мое отсутствие они заняли ферму. Я пытался отвертеться, но ничего не вышло: мышеловка захлопнулась!

— Тебя… взяли? — прошептала Соланж; ее глаза расширились от ужаса.

Ален сжал ее руку своей большой сильной рукой.

— Неужели ты станешь плакать, Соланж? Ведь все это уже позади, и я здесь, с тобой! Нет, этим молодчикам в зеленых мундирах я так легко не дамся!.. Ну так вот, слушайте: они накинулись на меня вчетвером или, может, даже впятером, втолкнули меня в свой проклятый серый автомобиль и повезли в соседнюю деревню. А в деревне было полно гитлеровцев! Они заняли все дома — от церкви до курятников. В здании школы меня допрашивал офицер. Я притворился дурачком и показал свои бумаги — понятное дело, фальшивые. Но на этот раз мне не удалось обмануть нацистов, и они увели меня в ближний лесок, как вы понимаете, под надежной охраной.

— А зачем? — спросила Норетта.

— Не догадалась, умница? Ну, а я-то сразу догадался, и, хотя старался высоко держать голову, на душе у меня было скверно, не стану от вас скрывать: так нелепо угодить в руки врага, да еще в самом сердце маки́! Немцы так торопились покончить со мной, что даже не связали мне рук. Войдя в лесок, они остановились, толкнули меня к какому-то дереву, навели на меня автоматы… «Конец, — сказал я себе, — спи спокойно Ален Кутюр!» И тут вдруг со всех сторон послышалась стрельба… Ну просто чудо! Стреляли отовсюду — из кустов, с дороги, — пули сыпались, как дождевые капли! Немцы, ругаясь на чем свет стоит, повернули кругом и с ружьями в руках помчались к опушке леса. Я, сами понимаете, не стал их дожидаться. Юркнув за дерево, я побежал как сумасшедший, не разбирая дороги. Пересек одно поле, другое, перепрыгнул забор, другой. Влетел прямо во двор какой-то фермы. Сзади по-прежнему слышалась стрельба: понимаете, партизанская атака — она подоспела как раз вовремя! Во дворе какой-то сухонький старичок разгребал навоз. «Спрячьте меня!» — крикнул я. Он меня оглядел… Наверно, я был не очень-то хорош на вид, весь избитый, в разорванной одежде. Вдруг вижу — он кивает мне и, не раскрывая рта, показывает на сарай, у которого стоит лестница. Вскарабкавшись наверх, я повалился ничком на сено. По правде сказать, я весь дрожал; я уже не знал, что и думать. Кто его знает, что у него на уме? Может, зря я доверился этому старику? Жду. Вдалеке стрельба уже затихла. Неизвестность бесила меня: я не мог понять, что же происходит.

Прошло полчаса. Слышу, лезет ко мне мой старик: принес два яйца на тарелке и кусок хлеба. Все так же молча поставил передо мной еду, потом слез на землю и убрал лестницу. Это мне не очень-то понравилось, и я подумал: не лучше ли убраться восвояси? Но куда деться? Я съел оба яйца и хлеб и снова стал ждать. Наверно, даже уснул ненадолго. Я ведь был совсем измучен: три ночи не смыкал глаз.

Вдруг я очнулся от какого-то звука — от топота сапог во дворе. Я вскочил (распрямиться в сарае было непросто) и услышал, как старик говорит: «Да, он здесь!» «Ну вот, — подумал я, — старикашка меня выдал, теперь уж мне не уйти». Я даже не стал прятаться — какой от этого был бы толк? Слышу, они уже и лестницу приставили. В дверях сеновала показалась голова, другая… Нет, подумать только! Это были мои товарищи!

Ален умолк, рассеянно поглаживая золотистые волосы. Ребята глядели на него с восторженным изумлением, словно перед ними сидел сказочный герой. Сестры Минэ взволнованно прижали к груди худенькие ручки, а Эвелина Селье, совсем бледная, не отрываясь смотрела в свою тарелку. Соланж вскочила, кинулась к ней и отчаянно разрыдалась. Эвелина посадила ее к себе на колени.

— Не надо было рассказывать все это при ней! — с мягким укором сказала она Алену. — Соланж такая нервная девочка!.. Но сделанного не поправишь. Ну что ты, милочка, успокойся: ведь все это позади и брат твой сегодня с нами, с тобой… Ну, Соланж, милочка…

— А что немцы? — крикнул Мишель. — Они бежали, да?

— Разумеется, — ответил Ален, — атака удалась, но мне пришлось покинуть эту местность, не дождавшись конца.

— Надеюсь, вы переменили свои документы? — живо спросила Эвелина Селье.

— Конечно. Теперь вам понятно, зачем мне понадобился парикмахер… Жаль только, что он меня изуродовал! А еще хуже, что завтра я должен ехать: так приятно побыть дома!

Соланж подняла заплаканное лицо.

— Неужели уже завтра?.. Ален!..

— Пустяки!.. Ты, Соланж, не тревожься! На этот раз я буду неподалеку!

— У вас такой измученный вид! — вздохнула мадемуазель Алиса. — Бедные дети, какая ужасная жизнь! Господи, когда же кончится этот кошмар?

— Э, — весело ответил Ален, — гораздо раньше, чем вы думаете! Увидите, что принесет нам 1944 год!.. Ну, а пока я здесь, с вами, мы сидим за роскошным ужином…

— Ой! — вскрикнула Эвелина. — Я-то совсем позабыла о нем!.. Ешьте салат, дети, вот он!.. А я сейчас принесу сливовый пирог!

Жорж с Мишелем переглянулись и отодвинули свои стулья.

— Сейчас мы сходим… в общем, еще кое-чего не хватает! — торопливо объявил Мишель.

Проходя мимо Норетты, он шепнул:

— Внимание! Сейчас будет сюрприз!

— Ну вот, куда это они помчались? — спросила Эвелина, когда друзья скрылись за дверью. — Сколько секретов, сил моих больше нет! Соланж, милочка, сядь на свое место, я должна заняться десертом. Норетта, поставь чистые тарелки!

В наступившей благоговейной тишине она начала торжественно разрезать сливовый пирог. Вдруг отворилась дверь, и вошел Дед-Мороз с белой бородой, в просторном малиновом халате, который он придерживал обеими руками. Жорж и Мишель, смеясь, прятались за его спиной.

— Здравствуйте, друзья, — низким басом проговорил Дед-Мороз. — Скажите, не здесь ли проживает мальчик, по имени Фанфан?

Услыхав свое имя, Фанфан выронил кусок пирога и так широко раскрыл рот, что сливовый сок потек у него по подбородку.

— Да, мосье, — пробормотал он, — это я!

— А хорошо ли себя вел этот мальчик? Довольна ли им его мама? Я принес ему леденец!

Дед-Мороз бросил конфету на стол.

— Это мосье Жан! — закричала Норетта. — Я узнала его по голосу!

— Мосье Жан, — повторила Эвелина Селье, — мосье Жан…

Она растерянно обернулась к Алену. Юноша ответил ей удрученным взглядом. Лицо его сразу стало суровым; он нервно покусывал губы.

— Ну что ж, — сказал своим обычным голосом Дед-Мороз, — кажется, я могу, наконец, снять мое облачение! Самое время: я уже думал, что задохнусь в нем!

Сбросив халат на стул, Жан точными, аккуратными движениями стал приводить в порядок свой костюм. Казалось, он чем-то смущен. Фанфан сердито наблюдал за ним.

— Плохой Дед-Мороз! — объявил он под конец. — Плохой! И я не хочу леденец! Хочу звездочку!

— Ах да, — всполошилась Норетта, — вот тебе звездочка! На, Фанфан, держи!

Сняв с елки звезду, она протянула ее брату.

Фанфан обеими ручонками схватил звезду и прижал к груди. Потом он робко потянулся за леденцом и, радостно взвизгнув, сунул его в рот.

— Эх жаль, не вышел номер! — вздохнул Мишель, прищелкнув пальцами. — Не думал я, что вы так быстро догадаетесь!.. Но мосье Жан здо́рово играл свою роль, верно? Халат сделан из красной шторы мадам Кэлин, из той самой, которой завешена ее дежурка. Узнаешь, Норетта? А бороду мы сделали из ваты. — Мишель расхохотался. — Она удалась только со второго захода. А в первый раз Жорж так перестарался, что разорвал бороду!

— Выйди со мной на кухню, — тихо позвала его мать.

Она тщательно закрыла кухонную дверь.

— Что такое? Что-нибудь случилось? — недовольно спросил Мишель.

— Замолчи! Разве ты не понимаешь, Мишель, что ты натворил? Как можно было приводить Жана, когда у нас Ален?!

— А почему нельзя?

— Да ведь Ален тайком пришел сюда — его же разыскивает гестапо, не понимаешь, что ли! Разве ты не слышал его рассказ? Ты что, хочешь, чтобы его и вправду расстреляли?

Мишель растерянно смотрел на нее, и она тут же поправилась:

— Да нет, я вовсе не хочу сказать, будто Жан — предатель, но уж очень он всего боится… Ален пришел к нам, зная, что здесь будут одни друзья, но вот этот Жан…

— Да что ты, мама, — сказал Мишель, — он очень хороший человек, уверяю тебя! Он сразу согласился сыграть Деда-Мороза!

— При чем тут Дед-Мороз? Дело идет о жизни и смерти, пойми ты, наконец! Ну почему ты не предупредил меня о своем сюрпризе? Я бы не пустила его сюда! А теперь поздно, но, по крайней мере, не болтай лишнего! Ни слова о Сопротивлении! Передай это, кстати, Норетте и Жоржу. Соланж и так будет молчать. Смотри, Мишель, будь осторожен!

— Хорошо, мама, — ответил Мишель, все еще не осознавая до конца, что произошло.

Они вместе вернулись в столовую. Жан тем временем подсел к Алену.

— Послушайте, — сказал он, — если уж говорить о сюрпризах, то самый лучший сюрприз устроили нам вы. Вот уж кого я не ожидал встретить!

— Да, знаете, — холодно ответил Ален, — дела…

— Ах да! Правда! Вы же по парфюмерной части. Видно, туго вам приходится! Не то что в нашей аптеке: лекарства всегда нужны людям, а вот духи… Куда же вы ездили с вашим товаром?

Ален заколебался. Мадемуазель Алиса заерзала на стуле.

— Ален только что рассказывал нам об этом — как раз перед тем, как вы пришли. Подумайте только, он объездил чуть ли не всю страну! Он говорит, что в клиентах недостатка нет, товара мало — вот что! Представляете, флаконы и то невозможно раздобыть!

— А мыло, — подхватила мадемуазель Мари, — Ален говорит, что мыло…

— Но как же так, — воскликнул Жорж, — ведь Ален совсем не…

Мишель дернул его за рукав и прошептал ему на ухо несколько слов. Жорж замолчал.

— Пора тебе привести к нам своих родителей, Жорж, — сказала Эвелина, — я сейчас подам кофе.

Жорж повиновался, но едва он приоткрыл дверь, как в квартиру влетела консьержка и, задыхаясь, метнулась в столовую.

— Немцы! — крикнула она. — У Кутюров в квартире немцы!

Эвелина Селье зажала рукой рот, чтобы заглушить крик, который чуть-чуть не вырвался у нее. Соланж кинулась к брату.

— Они пришли за тобой! — закричала она, цепляясь за него. — Они тебя уведут! Я не хочу, не хочу! На помощь!

— Замолчи! — сурово приказал Ален, высвобождаясь из ее рук. — Значит, немцы у нас в квартире, мадам Кэлин?

— Да.

— Если так, я смываюсь!

— Невозможно! Они оставили у входа своего шпиона, и машина их там стоит. Я говорила тем двум, другим, что у вас никого нет, но они мне не поверили. Тогда я решила, что пусть лучше они обыскивают квартиру, а я тем временем сбегаю вас предупредить, и я отперла им дверь моим собственным ключом — он и к вашей двери подходит. Что вы решаете, мосье Ален? Они придут сюда, уж это как пить дать, вот только обыщут вашу квартиру!

— Н-да, — стиснув зубы, ответил Ален, — решить не так-то легко. Хотел бы я знать, кто на меня донес! Я уверен, что за мной никто не шел!.. Погодите, а что, если в окно?.. Нет, с третьего этажа не спрыгнешь…

Эвелина Селье взяла его за руку. Она уже успела овладеть собой. Властным жестом она указала на красный халат, который валялся на стуле.

— Наденьте его, — сказала она, — и предоставьте остальное мне. Мальчики вам помогут. Мадам Кэлин, я думаю, вам лучше пойти к себе: нельзя, чтобы немцы вас здесь застали. А вы, девочки, подойдите к елке и притворитесь, будто вы ее украшаете. Мы все останемся за столом. Мосье Жан, займите место Алена. Я сейчас подам кофе.

Консьержка вышла. Эвелина Селье в последний раз оглядела комнату и начала разливать кофе — рука ее чуть дрожала. Ален прикрепил к своему подбородку белую бороду, а Жорж и Мишель, стоя на коленях, старались застегнуть на нем булавками красный халат.

— Согнитесь немного, Ален, — сказала Эвелина, — надо, чтобы вы казались меньше ростом. Я скажу, что вы мой деверь. Документы ваши на какое имя?

— Пьер Сенеша́ль.

— Хорошо. Нельзя допустить, чтобы…

В дверь постучали. Раздался грубый окрик:

— Откройте!

— Открой! — сказала мать Норетте.

Она продолжала разливать кофе. Вошли два немца, оба в военной форме. Один — толстый, с багровым лицом; другой — тощий, в очках. Они остановились на пороге комнаты.

— О господи! — воскликнула Эвелина Селье, изображая растерянность и словно бы в испуге ставя кофейник на стол. — О господи, что это?

— Ален Кутюр… — медленно выговорил толстый. — Знаете ли вы Алена Кутюра?

— Ну конечно, господа, конечно! Этот молодой человек наш сосед! Вы его разыскиваете? Господи, что же он натворил? А вы не звонили к нему в квартиру?

Она умело изображала растерянность и страх. Тощий немец шагнул к ней.

— Ваши документы! — приказал он.

— Да, да, господа, хорошо, одну минуточку… Ох, куда же это я дела сумку! Боже мой, я совсем голову потеряла от волнения! Понимаете, мы празднуем рождество. Мой деверь вот переоделся Дедом-Морозом, чтобы позабавить детей… А-а, вот и сумка… Пожалуйста, господа, вот мои документы…

Она протянула свой паспорт тощему немцу, который стал придирчиво его изучать.

— Хорошо, — сказал он наконец, возвращая паспорт. — А остальные?

Сестры Минэ, охая от ужаса, также вытащили свои документы.

— А ты, Пьер, — сказала Эвелина, оборачиваясь к Алену, — что же ты сидишь, покажи господам твой паспорт! Подходящее приключение для Деда-Мороза, нечего сказать! Уж верно, я всю ночь глаз не сомкну!

Ален, съежившийся под красным халатом, приподнял край шторы и достал из кармана бумажник. Дожидаясь его, толстый немец подошел к зажженной елке. Может, она ему что-то напомнила — на какое-то мгновение его взгляд задержался на ней. Но он тотчас вновь отвернулся от елки.

— Ну, что вы там возитесь? — прикрикнул он на Алена. — Давайте паспорт!.. Так, хорошо…

— А вот мои документы, — сказал Жан.

Толстый немец взял его паспорт, но почему-то не вернул сразу. Он долго его рассматривал, затем передал своему спутнику. Немцы шепотом обменялись несколькими словами. Можно было расслышать: «Groß, blond»[5]. Тощий немец вынул револьвер.

— Пойдем с нами! — приказал он, наставив его на Жана.

Жан побледнел и отпрянул назад.

— Я?.. — забормотал он. — Почему вдруг я? Ну и дела! Но я же ни в чем не виноват! Я…

Он испуганно оглядел комнату, посмотрел на Алена, затем на мадам Селье. Ален ответил ему суровым, холодным взглядом; на лице Эвелины он прочел горячую мольбу.

Жан весь подобрался и, стараясь овладеть собой, шагнул к немцам.

— Это ошибка, печальная ошибка, — сказал он, — но, если надо, я последую за вами. Что ж, пошли?

Он вышел вместе с двумя немцами, машинально поправляя галстук. Никто не шелохнулся. Все прислушивались к тяжелым шагам, удалявшимся вниз по лестнице, от этажа к этажу. Потом послышался шум отъезжающей машины. Соланж кинулась к брату так порывисто, что оторвала белую бороду.

— Они тебя не взяли! — зашептала она. — Как я боялась!.. Ален! Ален! Мой Ален!

Она громко рыдала от горя, от страха. Чтобы успокоить девочку, пришлось положить ей на лоб холодные примочки, но Соланж продолжала дрожать и прижиматься к брату, словно не верила, что он в самом деле с ней. Норетта целовала ее, сестры Минэ гладили ей руки. Жорж с Мишелем сердито поглядывали на Алена.

— Он же ни в чем не виноват, этот Жан! — решительно сказал Мишель.

— Разумеется, — сухо подтвердил Ален, — да только они приняли его за меня! Я же слышал, о чем шептались немцы: «Высокий, блондин…» А все из-за этого проклятого парикмахера, который выкрасил меня в огненный цвет… Бедняга! Да, неприятно, конечно, подставлять вместо себя другого, но что поделаешь, если нельзя иначе!

— Но ведь он ни в чем не виноват, — повторил Жорж, — они ведь искали вас, а не его!

Ален не ответил. Эвелина Селье знаком подозвала к себе мальчиков.

— Я знаю, что вы думаете, — сказала она, — но вы уже достаточно взрослые, чтобы понять: жизнь Алена не принадлежит ему — она принадлежит его боевой группе!

— Но ведь Жан ничего такого не сделал! — наверное, в третий раз повторил Мишель.

— Вот именно, Мишель! Раз он ничего не сделал, он скорее всего отделается легким испугом: проверят документы, установят личность и освободят… А вот Алену был бы верный конец. Да к тому же его стали бы пытать. А вдруг он что-нибудь сказал бы под пыткой?..

Она замолчала, а потом добавила, внушительно произнося слова:

— Ален не мог поступить иначе. Он обязан был молчать.

Друзья кивнули в знак того, что всё поняли.

— Я ухожу, — сказал, поднимаясь с места, Ален, — и без того я довольно доставил вам забот. Но вы сами-то остерегайтесь! Признаться, я не совсем уверен в этом мосье Жане. Чтобы только выпутаться из этой истории, он способен рассказать все немцам.

— Не думаю, — мягко возразила Эвелина Селье. — Если бы он захотел сказать, он сделал бы это сразу, а вы же сами видели: он ничего не сказал! К тому же мы успели обменяться взглядами, когда его уводили: бывают взгляды красноречивее слов. Нет, не думаю, что он на вас донесет… Но вы-то — куда вы решили идти?

Ален устало пожал плечами.

— Не беспокойтесь за меня. Найду где-нибудь пристанище. Я ведь привык — все время так живу. Почти никогда не приходится дважды ночевать в одной и той же постели. А чаще всего вообще никакой постели не бывает… Что это? — вздрогнул он. — Опять стучат?

— Три коротких удара, — сказала Норетта. — Это консьержка.

В самом деле, это была мадам Кэлин. Она поднялась наверх, «чтобы узнать, чем кончилось дело». Услышав, что Ален собирается уходить, она всплеснула руками.

— Нельзя вам идти! — сказала она. — Они же оставили на улице шпика. Можете на него полюбоваться, если хотите.

Подойдя к окну, Ален осторожно выглянул на улицу. В самом деле, на противоположном тротуаре, в тени одного из подъездов, прятался человек.

— Час от часу не легче! — в ярости сказал Ален. — Они воображают, что схватили меня, но этого им мало — устроили здесь засаду в надежде, что схватят еще моих сообщников. Черт меня дернул сюда прийти!

Он заметался по комнате, тяжело дыша. Мадемуазель Мари что-то шепнула на ухо сестре, та кивнула с улыбкой.

— Идите к нам! — в один голос воскликнули сестры.

— К вам? Куда же это? — спросил Ален, продолжая шагать по комнате.

— Да к нам, в нашу квартиру на втором этаже. Кто нас заподозрит: две тихие старые девы. А у нас в столовой есть диван, мы дадим вам зеленое одеяло…

— Матрац, правда, жестковат, но подушка отличная.

Ален задумался.

— Хорошо, — сказал он, — если вы позволите. Эту ночь я останусь у вас. А завтра посмотрим.

Сестры рассыпались в благодарностях. Можно было подумать, что Ален оказывает им огромную честь, соглашаясь укрыться в их квартире. Сияя от счастья, они торопливо увели своего гостя. У Алена скверный вид, заявили они, ему необходимо лечь как можно раньше.

Консьержка догнала их уже на лестничной площадке.

— А Гурры? — шепотом сказала она. — Вы, видно, забыли о них? А там как раз торчит немецкий офицер, с которым они водят дружбу. Небось хлещут сейчас шампанское! А мальчишки их только что шныряли по коридорам! Если они увидят Алена… Погодите, я сейчас посмотрю!

Консьержка перегнулась через перила.

— Нет, — сказала она спустя минуту, — как будто никого нет. Идемте, но только смотрите будьте осторожны, когда подойдете к третьему этажу!

Маленькая компания осторожно спустилась вниз. А Жорж побежал к себе наверх, рассказать обо всем родителям. Эвелина Селье осталась одна со своими детьми в опустевшей столовой, где все еще сверкала рождественская елка с петрушкой и золотой розой на ветках.

Фанфан задремал, уткнувшись носом в серебряную звезду. Норетта подняла его и отнесла в кровать.

— Норетта, — сказала ей мать, когда она вернулась, — Соланж останется сегодня у нас, она ляжет с тобой. Это ничего: в тесноте, да не в обиде!

— Ура! — закричала Норетта, радостно захлопав в ладоши. — Ты слышишь, Соланж, нет, ты слышишь? Мы с тобой будем играть, — прошептала она на ухо подруге, — до чего же весело будет!

— Да, конечно… — ответила Соланж. — А как вы думаете, мадам Селье, хорошо будет Алену у сестер Минэ? Думаете, ему там понравится?

— Еще бы ему там не понравилось! — сказала Эвелина. — Они будут ухаживать за ним, как за малым ребенком. Они ему и грелку в постель принесут, и липовый отвар, а утром станут ходить на цыпочках, чтобы он не проснулся! Ты что, не знаешь сестер Минэ?

— Ну как же! Конечно! — сказала Соланж.

Слабая улыбка осветила ее лицо; она взяла Норетту за руку.

— Значит, правда, — сказала она, — я остаюсь у тебя и мы будем играть? Пошли!

Эвелина Селье расцеловала обеих девочек, и они ушли вместе с Мишелем. Когда их шепот затих, она вздохнула и начала убирать со стола, чтобы потом вымыть посуду. Хладнокровие, которое она проявила, стоило ей огромного напряжения, и сейчас силы оставили ее, все тело ныло, она с трудом держалась на ногах. Но теперь она одна, можно дать волю усталости… По ее милому лицу тихо заструились слезы; они падали в лохань с посудой, а она и не думала их вытирать. «Ну хватит, — говорила она себе, стараясь успокоиться, — на сегодня Ален спасен и пристроен — это главное. Но что будет завтра? И этот бедняга Жан — как жаль, что он такой рохля!.. О господи, как тяжко все, невыносимо тяжко!..» А слезы все текли и текли по ее щекам…

Убрав посуду в кухонный шкаф, она вернулась в столовую и подошла к елке. Все свечки давно погасли, кроме одной; в ее дрожащем сиянье поблескивали гирлянды. Крохотное пламя то угасало, то вспыхивало с новой силой — казалось, оно вот-вот умрет. Прижавшись щекой к колючим зеленым веткам, Эвелина стала следить за свечой. Ей вспомнились другие елки — те, которым она радовалась в детстве, когда ей было восемь, а потом и двенадцать лет, — елки, которые она украшала для Мишеля, затем для Норетты, наконец, последняя елка, которую муж — это было в 1938 году — купил на Цветочном базаре. Она была слишком велика, и пришлось отпилить кусок. «Хорошо, если бы муж сам купил елку на будущий год! Неужели он не вернется?..» Она стояла не двигаясь, погруженная в свои мысли, пока крохотное пламя наконец не погасло. Тогда она тихонько выпрямилась и, в последний раз оглядев погасшую елку, вышла из столовой — пора было ложиться спать.