Дом на улице Четырех Ветров

СВОБОДА

Летних каникул не было. В полночь 6 июля на французскую землю ступили первые десанты союзников. И вот уже взяты Шербур, Кутанс и Авранш. Повсюду, на востоке, западе и юге, в Италии и в Финляндии, идет разгром немецких войск. Вести о победах союзников распространяются с быстротой молнии, вызывая бурные взрывы веселья. С виду люди такие же, как всегда; точно так же, усталые и мрачные, толпятся они у дверей лавок, но теперь от одного к другому словно протянулись невидимые нити. Самые дикие слухи будоражат умы: партизаны окружили целую немецкую дивизию; в Ове́рни высадилась тысяча парашютистов; Гитлер покончил с собой. Все теперь кажется возможным и правдоподобным. Ожидание охватило всех, как лихорадка.

С 13 июня были закрыты все школы. Дети слонялись по улицам, удивленные тем, что больше не нужно учить уроки. Радостный порыв, всколыхнувший столицу, захватил и ребят. Изгнанные из Люксембургского сада, где немцы спешно строили укрепления, «рыцари» собирались теперь на берегах Сены, под мостом Карусель. Мишелю уже не приходилось в одиночку корпеть над листовками. Бобен, Менар, Барру вдохновенно исписывали страницу за страницей. А Муретт однажды развеселил всех: чуть заикаясь, он прочел друзьям составленное им воззвание, которое начиналось словами: «Парижане! Получены добрые вести! Русские взяли город Ева-с-Тополя!

— Да, Муретт, теперь мне понятно, почему у тебя двойка по географии! — засмеялся Менар. — Сам ты «Ева-с-Тополя»! А русские взяли Севастополь!

— Но мы же еще не проходили географию России! — возмутился толстяк Муретт. — И вообще слишком уж трудные у них слова, у этих русских! Почему они не называют свои города Сен-Сюльпис-Ла-Фёй или Бекон-Ле-Брюйер, как это делают французы? Куда бы проще!

Муретт тяжело вздохнул, а остальные продолжали громко смеяться. Рыбаки, сидевшие с удочками у воды, закричали, что так они распугают всю рыбу…

Эвелина Селье повесила в гостиной огромную карту полуострова Котантен. Карта заняла всю стену. Каждый вечер Соланж взбиралась на стул и переставляла на бумаге флажки, которые день за днем стремительно приближались к Парижу. Мишель с удивлением разглядывал карту. Котантен… Сколько раз мальчик в своем ученическом атласе обводил его контуры карандашом! С каким трудом он воспроизводил извилистую линию берегов от Кальвадоса до мыса Барфлёр! Карандаш снимался с якоря у Шербура, дрожал на волнах Атлантического океана и неожиданно устремлялся прямо на юг — в Авранш. И вот эти слова — Авранш, Шербур, — которые всегда представлялись Мишелю лишь черными буквами на розовом фоне карты, вдруг стали названиями сражений, о которых сообщало радио. Вот на этой дуге или вон еще на той пунктирной линии бросались в бой люди, чтобы дать свободу ему, Мишелю. Такие люди, как Даниель, как Ален. «А я?» — подумал Мишель. Его угнетало сознание, что другие воюют за его свободу, а сам он бездействует. Тогда он убегал в свою комнату и сочинял очередную листовку.

Но скоро в домах погас свет и смолкло радио. Сперва ток включали на пять часов в день, потом на три, на два и, наконец, всего на полчаса — перед наступлением темноты. Эвелина Селье спешила уложить Фанфана в постель и быстро включала приемник, чтобы не пропустить долгожданные вести. В десять часов к ней приходили сестры Минэ, консьержка, папаша Лампьон и под вой сирены слушали чудесные новости. Сирена теперь никого не пугала, да и тревога, казалось, была не настоящей: ни рокота самолетов, ни шума стрельбы. Трудно было вообразить, что где-то над окраинами города рвутся бомбы и умирают люди.

Как-то раз мадам Кэлин, возвращаясь к себе домой, увидела, что на лестнице ее поджидает сам папаша Гурр.

— Ну как, — заискивающе спросил лавочник, — радио слушали? Что новенького?

Консьержка смерила его презрительным взглядом.

— А вам что за дело?

— Что вы, меня все это очень интересует, уверяю вас! Право, американцы молодцы!.. Вы плохо меня знаете, мадам Кэлин. Между нами, я всегда недолюбливал Гитлера…

Худая, высокая мадам Кэлин, гордо откинув голову, величественно прошла мимо Гурра.

— Опоздали, господин любезный, опоздали! — бросила она в ответ.

Гурр хотел еще что-то сказать, но она захлопнула дверь перед самым его носом.

Спустя две недели, уже в середине августа, мать послала Норетту за салатом. Кормить семью становилось все труднее: то тут, то там вспыхивали забастовки, взлетали на воздух мосты, скатывались под откос поезда — Париж оказался отрезанным от страны. Овощи продавали тайком, в подворотнях, и за хлебом выстраивались длинные очереди. Норетта вернулась домой только к обеду. Запыхавшись, она вбежала в кухню:

— Мамочка!..

— Ну что, где салат?

— Мама, я слышала артиллерийскую стрельбу!

Мишель радостно подбросил в воздух книжку:

— Правда? Так, значит, наши уже на подступах! Ура!..

— Помолчи, Мишель, дай мне сказать! Знаешь, мама, немцы удирают! Бегут, бегут отовсюду! Я встретила мосье Планке: он видел, как они ехали по площади Оперы в машинах, груженных до самого верха. Такая длинная вереница машин — просто конца не видно! И мосье Планке сказал, что…

— Все это прекрасно! — весело перебила ее мать. — А все же, где салат?

Норетта всплеснула руками.

— Салат? Правда, мамочка, не знаю! Наверно, я его потеряла, выронила по дороге… Ой как жалко! Такой крупный, свежий салат!

— Норетта не виновата! — быстро проговорила Соланж.

Мать рассмеялась.

— Ну конечно! Ничего, в такой день все простительно!.. А ну, живо за стол!

Торопливо пообедав без салата, Мишель выскочил из дома. На углу улицы Одеон он встретил Бобена.

— И ты туда же? — спросил Бобен.

— Известно! «Рыцари» заслужили право первыми увидеть победу! Эх, жаль, Жоржа с нами нет!.. А ты слыхал пушку?

— Нет, но зато я слышал ночью пулеметную стрельбу! Уходя, немцы подложили бомбы в отель «Трианон»… Ну, знаешь, тот самый дворец, около нашей школы. Такой грохот был — представляешь, старик?.. А остальные фрицы здорово струхнули: думали, что на них напали! Я даже видел, как из окон валил дым! — гордо добавил Бобен. — Знаешь, когда живешь по соседству, все видно!

Мишеля охватила досада. И что это его родителям вздумалось поселиться на улице Четырех Ветров, где сроду не бывало никаких событий! Да, но зато у него есть Даниель! А Бобен никогда не видал Даниеля.

— Подумаешь, — небрежно сказал Мишель, — какой-то там дым! Я не то еще видал!

— А что?

— Не скажу! Это государственная тайна!

— Ну и помалкивай, раз так! И прибавь шагу! А не то немцы удерут без нас!

Мальчики как раз собирались пересечь бульвар, когда вдруг увидали солдат: они шли, растянувшись цепочкой, по обоим тротуарам. Немцы были в новых зеленых мундирах, с автоматами в руках.

Кругом невозмутимо сновали пешеходы, ехали велосипедисты. На террасах кафе сидели люди: они со злорадством наблюдали за немцами.

— Видишь того жирного фрица? — зашептал Бобен. — Ну и рожу он скорчил! Наверно, теперь хорошо понимает, что…

Он не договорил. Чей-то лающий голос проревел команду, и солдаты вдруг перешли на бег. Послышалась автоматная стрельба, застрекотали пулеметы. Посетители кафе разом вскочили на свои велосипеды. По улице, волоча за собой детей, заметались женщины.

— Ура! — закричал Мишель. — Началось! Эх, друг, ну и каникулы! Это тебе не у бабушки в деревне!

— Верно, — ответил Бобен, — только жаль, если нас убьют: тогда мы больше ничего не увидим.

Мальчики протиснулись в подъезд какой-то гостиницы. Там уже оказалось с десяток прохожих, и среди них папаша Лампьон.

— Эй вы! — сказал Лампьон. — Вы-то что здесь делаете, ребята? Сидели бы лучше дома!

— Да вы что! — возмутился Мишель. — Нам так все интересно!.. А ведь стреляли взаправду, да, мосье Лампьон? Это были настоящие пули?

— Ну конечно, настоящие, дурачок!

— Так я и знал! — упоенно воскликнул Мишель. — Веселая штука война — правда, мосье?

Папаша Лампьон покачал большой седой головой.

— Н-да, сынок. Если ты ищешь веселья, то, пожалуй, будешь доволен!

И правда, «веселья» было хоть отбавляй. На другой день немцы осадили префектуру, над которой развевался французский флаг. Здания Военного училища, палаты депутатов, сената были превращены в опорные пункты. Бойцы французских Внутренних сил строили первые баррикады. Народ Парижа, испивший полную чашу страданий и унижений, вступил в бой против немцев.

Улица Четырех Ветров волновалась. Жильцы больше не запирали своих дверей: им нравилось перекликаться друг с другом и делиться новостями — как верными, так и ложными. Сестры Минэ, вытряхнув из комода остатки белья, разорвали на куски лучшие простыни, и отважная мадемуазель Алиса отнесла самодельные бинты на пункт «скорой помощи» при Медицинском факультете. Мадам Кэлин зазывала к себе бойцов французских Внутренних сил и угощала их ячменным кофе в огромных кружках. При этом она на чем свет стоит поносила Гурров, которые боялись высунуть нос из своей квартиры, не решаясь даже выйти купить хлеба. Жан и папаша Лампьон с утра до вечера были на улице. Папаша Лампьон в самый первый день восстания торжественно извлек старый револьвер образца 1914 года, который он четыре года подряд прятал под полом в кухне.

— Повезло вам! — воскликнула консьержка. — За такие штуки вас запросто могли арестовать! А я-то ничего не подозревала!.. Нет, вы только подумайте, а если бы об этом пронюхали Гурры?

— Еще что! — отмахнулся папаша Лампьон. — Все женщины на один лад! Можете вы себе представить, чтобы я по своей воле отдал эту штуку немцам? Ни за что на свете я бы с ней не расстался — уж я-то знал, что она мне пригодится!

Лампьон любовно погладил револьвер своей большой морщинистой рукой. Жан глядел на него с завистью.

— Счастливец! — вздохнул он. — А я-то, как болван, остался с пустыми руками! «Нет оружия, нет!» — только это и слышишь от наших ребят. Сколько ни проси, они лишь отмахиваются. Вот вчера, например, зашел я в штаб французских Внутренних сил на улице Бюси́. Сидят там трое парней. «Вам что нужно?» — «Оружие мне нужно! Воевать хочу!» А старший как крикнет мне: «Оружия хотите? А вы знаете, где оно растет, оружие? Если вам нужно, так возьмите его у нацистов! Только это не очень-то легкое дело!» Ну и вот… Просто впору взбеситься!..

— Ну, если так, — посоветовала консьержка, — идите строить баррикады!

— Что баррикады!.. — проворчал Жан. — Баррикады не заменяют оружия… Но все равно: раз надо — буду строить баррикады!

— Мосье Жан, пожалуйста, возьмите меня на помощь! Возьмете? — закричал, дрожа от волнения, Мишель.

Жан сурово кивнул, и Мишель не помня себя от радости побежал предупредить маму.

Эвелина в последние дни почти не выходила из дому. Она понимала, что должна оберегать детей, и знала, что, если она выйдет на улицу, дети последуют ее примеру. Просьба Мишеля застигла ее врасплох.

— Нет! — крикнула она ему.

Но сын возмутился. Что скажет Ален, что скажет Даниель, если они узнают, что Мишель ничего не сделал для освобождения Парижа? Мать удивленно взглянула на него. Откуда у сына этот суровый взгляд взрослого мужчины? «Как он похож на своего отца!» — подумала она с гордостью. И почти против воли сказала:

— Ну что ж, ступай освобождай Париж!

Но тут начался другой спор: Норетта заявила, что она тоже хочет строить баррикады, и Соланж стала ей вторить, хотя до этого боялась даже выйти на улицу. Но Эвелина не отпустила девочек на баррикаду и в утешение обещала, что втроем они сошьют огромный флаг и вывесят его в окне, как только уйдут немцы. Норетта и Соланж захлопали в ладоши, а Мишель ушел с Жаном.

— Куда мы идем? — спросил Мишель, догнав Жана в вестибюле.

— На улицу Ансьен-Комеди, — ответил Жан. — Меня там ждут. Сегодня утром я записался во французские Внутренние силы… Вот, гляди!

Жан распахнул куртку, и Мишель увидел, что изнутри к подкладке приколота трехцветная лента.

— Синий, белый, красный — все три цвета французского флага! — воскликнул мальчик. — Красиво! А мне такую дадут? И где можно записаться во Внутренние силы?

— Еще чего! — весело рассмеялся Жан. — Слава богу, мы пока еще не мобилизуем сосунков! Хватит с тебя и баррикады!

Мишель покраснел до самых ушей. Как он сказал? «Мы еще не мобилизуем сосунков!..» Ему захотелось стукнуть Жана кулаком и убежать — пусть себе торчит тут один со своей лентой! Но ведь без него никуда не пристроишься! И Мишель пошел за Жаном, стараясь подавить свою ярость.

Когда они подошли к перекрестку, чей-то голос крикнул из окна:

— Осторожно! Немцы стреляют!

Жан поспешно заслонил своим телом Мишеля. И в этот же миг автоматная очередь прошила улицу Одеон, — эхо отнесло к самому бульвару.

— Черт побери, метко стреляют, гады! — продолжал невидимый голос. — Бьют по каждой мишени! Они засели на крыше театра! Оттуда виден весь перекресток — вот они и стараются!

— Спасибо! — крикнул ему Жан. — Что ж, придется вернуться назад и пробираться переулками. Зато выйдем к баррикаде живыми!

Но на бульваре Сен-Жермен их ждало новое препятствие: слева, у тротуара, стоял танк, похожий на большое мертвое насекомое.

Блестящие стальные дула грозно сверкали.

— Плохо дело, — сказал Жан, — а все же пройти надо! Как вы думаете: можно здесь пройти? — спросил он у парня в рабочей куртке, кого-то подстерегавшего на углу.

— Все можно, если захотеть, — сухо ответил парень. — Вот я, например, прошел и, как видите, остался жив… Впрочем, глядите!

Он пригнулся и выбежал на дорогу. Тотчас раздался грозный залп, и парень рухнул на мостовую.

— Скверное дело! — сказал Жан. — Но ничего не попишешь! Придется сделать огромный крюк, чтобы обойти этот проклятый танк!

— А он как же?.. — в ужасе пробормотал Мишель, показывая на раненого, который слабо шевелился.

— Пришлем за ним санитаров! Идем!

Они помчались к площади Сен-Сюльпис и почти сразу натолкнулись на отряд санитаров с носилками, которые, высоко подняв над головой знамя Красного Креста, торопливо спускались к Сене. Жан рассказал им про раненого паренька и увлек за собой Мишеля в лабиринт тесных переулков. Наконец, тяжко переводя дух, они вышли к баррикаде.

— Ну и крюк пришлось сделать! — вздохнул Жан. — Видишь, Мишель, баррикаду?

Да, Мишель видел, он только ее и видел. Баррикада шла через всю улицу поперек — от булочной до овощной лавки. Целый участок мостовой был разворочен, и булыжники уложены стеной, на которую были навалены мешки с песком, доски, стулья, кроватные сетки. На самом верху красовался детский тюфячок. Однако правый край баррикады оставался недоделанным, и здесь орудовали трое — низенький блондин, высокий брюнет и толстый бородач; все в рубашках с закатанными рукавами. Еще человек пять-шесть возводили песчаную насыпь у основания баррикады: двое сгребали лопатами песок с развороченной мостовой и кидали на насыпь; остальные, стоя на коленях, выравнивали его руками. Толстый бородач, который, по-видимому, был здесь главным, вскинув голову, посмотрел на вновь прибывших.

— Ах, вот и вы, значит! — окликнул он Жана. — Но здесь и без вас людей хватает… Вот что, сбегай-ка лучше на командный пункт! Уж верных четверть часа прошло, как я послал туда троих парней за оружием. Ума не приложу, куда они девались!

— У вас есть оружие? — спросил Жан, и глаза его загорелись жадным блеском.

— Есть автомат, пять винтовок, гранаты — вот и все! Самое главное — автомат! Поторопите там ребят, хорошо?

Жан кинулся исполнять поручение и скоро исчез за поворотом улицы Бюси. Мишель остался один. Никто не обращал на него внимания, и он не знал, куда ему деваться. Он с отчаянной завистью следил за мужчинами, орудовавшими лопатой; в эту минуту он отдал бы все, даже свою наборную кассу, за такую лопату… Чуть подальше крупная женщина с мускулистыми руками разворачивала ломом мостовую, тяжко вздыхая при каждом усилии.

Мальчишка в коротких штанах подносил булыжник к баррикаде. Это был Менар. Мишель радостно бросился к нему.

— Ура! — закричал Менар. — Да здравствуют рыцари! Ну и дела теперь пошли, старик!.. Бери булыжник, живо!

Сияя от счастья, Мишель поднял булыжник и отнес низенькому блондину, который уложил его на баррикаду поверх других камней. Потом он отнес второй, третий… — всего шесть. На седьмой раз он осмелел и прихватил сразу три булыжника, чтобы показать свою силу.

— Вы лучше передавайте камни по цепочке, — посоветовала женщина, смахивая пот, струившийся по ее щекам.

Встав посреди мостовой, мальчики начали передавать булыжники по цепочке.

Дверь булочной отворилась, и на порог вышла девушка в светлом платье. В руках у нее была корзина.

— Пить хотите? — предложила она.

— Не откажусь, — ответил бородач, — жара-то какая!

Девушка наполнила стаканы и раздала желающим.

— Э! — воскликнул высокий, прищелкивая языком. — У вас замечательное вино!

— Еще бы! — весело сказала девушка. — Вино урожая 1939 года! Мы сберегли его для победы!.. Слышите, — добавила она, вздрогнув, — вот опять начинается!

Со стороны площади Сен-Мишель послышался сухой треск; затем, уже совсем близко, — вторая очередь. В воздухе поплыл голубой дымок, запахло порохом.

— Вот беда! — пожаловался бородач. — А мы-то все ждем-дожидаемся! Что они там — заснули, что ли, на командном пункте? Ах, вот они, наконец!

Появился Жан с тремя другими парнями. Жан тащил автомат; остальные несли винтовки и еще какие-то тяжелые ящики, которые они осторожно опустили на землю.

— Не очень-то вы торопились! — буркнул бородач.

Но Жан, не слушая его, закричал:

— Я встретил парня, который шел с площади Мадлен! Там идет настоящий бой, наши палят из пушки! А в первом округе партизаны взяли мэрию! Немцы сейчас осаждают другую мэрию — в Батиньо́ле, а американцы уже в Аржанте́йе! Одна медсестра рассказывала, будто в больницу доставили одного из них… Ура, на этот раз фрицам крышка!..

Мишель глядел на него с изумлением. Что стало с элегантным мосье Жаном? Спутанные волосы прилипли к потному лбу, брюки помялись, а галстук, изящный галстук, висел как плеть на расстегнутой сорочке. Жан сорвал его и нетерпеливо отшвырнул куда-то в сторону. Мишель понял, что времена переменились.

Бородач схватил автомат.

— Наконец-то у нас оружие! — воскликнул он. — Самое время! Надо и нам свою лепту внести — прикончить хоть несколько гадов! За работу! Живо!

Зарядив автомат, он торопливо просунул дуло в бойницу, устроенную в баррикаде. Его бойцы расхватали винтовки и привязали к поясу гранаты. Потом все укрылись за баррикады. Мишель подсел к высокому брюнету.

— А нельзя ли и мне гранату? — робко спросил он.

Высокий рассмеялся.

— Нам и то не хватает, малыш!.. Гляди, не больше комара, а туда же — гранаты метать! Сиди-ка лучше в своем углу да постарайся не путаться под ногами…

Мишель сердито взглянул на него, но настаивать не посмел. Взобравшись на песчаную насыпь, он стал разглядывать бульвар — деревья и пустынные лужайки, по которым пробегали суетливые тени: санитары, сестры милосердия, редкие прохожие. Тишину то и дело прорезало щелканье пистолетов, тяжкое уханье винтовок, треск автоматов. Издали доносился глухой рокот пушки.

Проехали две машины французских Внутренних сил. На крышах лежали бойцы с ружьями наперевес. Один из них размахивал маленьким трехцветным флажком, развевавшимся на ветру.

— Ура! — грянули защитники баррикады.

Человек с флажком обернулся и что-то крикнул им, указывая на черную точку за своей спиной.

— Наверно, сзади немецкая машина! — сказал бородач. — Смотрите в оба, ребята!

Все напряглись, готовые к бою. Вдруг справа послышался громкий рокот мотора. Он становился все сильнее, и наконец показался серый автомобиль, весь ощетинившийся ружейными дулами. Застрекотал автомат, немцы дали ответный залп, и, просвистев мимо ушей Мишеля, пуля угодила в железную штору соседней лавки. Стрельба разгорелась не на шутку. Вдруг серый автомобиль замедлил ход и, точно раненый зверь, уполз за дома налево.

— Попали! — закричал высокий. — Машина…

Его прервал адский грохот. Серый автомобиль взорвался. Густой дым заволок бульвар; сквозь него взметнулись вверх языки пламени. Бойцы ликовали. Они кричали, пели, хлопали друг друга по спинам. Высокий брюнет восторженно стиснул руку Мишеля так сильно, что у того захватило дух.

— Вон двое бегут! — закричал Жан.

Обезумев от страха, двое немцев бежали по противоположному тротуару.

— Гранаты! — приказал бородач.

Одна граната, брошенная чьей-то сильной рукой, взорвалась под деревьями, метрах в десяти от беглецов; другая упала на мостовую. Немцы исчезли за поворотом улицы. Бородач выругался.

— Мимо! — сказал он с досадой. — Но ничего, зато других мы накрыли! Да, ребята, это мы неплохо сработали!.. Когда пламя спадет, мы соберем револьверы и вообще все оружие, которое осталось. Кстати, мой приятель обещал принести сюда револьвер. Куда этот парень запропастился, не пойму! А ну, малыши, сбегайте к нему. Наверно, он торчит у Мариуса, на улице Кане́тт. Такой маленький, с усиками, фамилия его Мерло́.

— Я сбегаю! — закричал Мишель.

— Нет, я! — завопил Менар.

— Ну, разберитесь сами, живо!

Толкаясь и обгоняя друг друга, ребята пустились бегом.

— Ну вот, — сказал Мишель, — наконец-то от нас хоть какая-то польза.

— Да ты что! А булыжники кто таскал? — возмутился Менар.

Улица Канетт оказалась совсем рядом. Когда ребята на нее свернули, навстречу им попались санитары. Они несли носилки, на которых лежала женщина, накрытая простыней. Из-под простыни торчали маленькие ножки в туфельках на высоком каблучке. Мишель на этот раз не дрогнул: он уже начал привыкать к подобным картинам, но Менар побледнел.

— Смотри, — сказал он, — раненого несут. Видишь?

— Это не раненый, — ответил Мишель, — а мертвец. Видишь, голову накрыли? Кстати, это женщина, взгляни на ее туфли…

Он вдруг резко обернулся. Машина с бойцами Внутренних сил, изрешеченная пулями, подъехала к бакалейной лавке; за ней тянулся длинный мокрый след. Один из бойцов соскочил с крыши на землю.

— Бензин течет! — завопил он. — Бак пробит! Спасайте бензин!

Послышался шум шагов, крики; из лавки выбежали женщины с кастрюлями и мисками, которые они торопливо подставили под бензиновый бак. Из заднего окна машины высунулась взлохмаченная голова.

— У нас тут раненый! Помогите вынести!

Две женщины, бросив свои кастрюли, устремились к машине; какая-то девочка побежала на медицинский пункт и тут же вернулась с санитарами. Раненого вынесли и осторожно уложили на носилки. Он был бледен как полотно; на рубашке, под левым плечом, расплылось кровавое пятно. Мишель подошел к нему и обмер: это был Ален. Плохо соображая, что он делает, Мишель начал трясти окровавленную руку своего друга.

— Ален… Ален… То есть, простите, мосье Этьен!.. — забормотал он, смешивая оба имени и запинаясь от волнения.

— Ты что, спятил? — прикрикнула на Мишеля одна из женщин, оттаскивая его назад.

— Но я же его знаю! — закричал Мишель. — Это же мой друг!

Ален с усилием приподнял голову.

— А, Мишель! — прошептал он. — Да ничего же не случилось, правда ничего страшного. Зачем шумишь?

Санитары подняли носилки; Мишель заколебался. Как же ему теперь быть — остаться с Аленом или бежать к Мерло за револьвером? Менар пришел ему на помощь.

— Оставайся с ним, — сказал он, — а я сбегаю к Мерло и там, на баррикаде, все объясню.

Мишель побрел за санитарами. Он все еще не мог опомниться. «А Даниель? — заволновался он. — Может, Ален скажет мне, где теперь Даниель…»

Над одним из подъездов развевался белый флаг Красного Креста: здесь был оборудован медицинский пункт. Санитары нырнули в коридор, а оттуда — в небольшую комнату, где стоял слабый больничный запах. На металлических подставках поблескивали какие-то пузырьки; молодой человек в белом халате вполголоса разговаривал со старой женщиной в очках, которая сшивала бинты. Он молча подошел к носилкам и, подняв рубашку раненого, начал ощупывать его плечи и грудь, то и дело справляясь:

— Больно?

Ален устало качал головой, потом вдруг вздрогнул и невольно застонал.

— Хорошо, — сказал врач, — вам повезло: чуть бы ниже — и крышка… Займитесь раненым, — сказал он полной женщине, только что вошедшей в комнату, — а потом отправьте его в больницу. Вызовите по телефону санитарный транспорт!

— В больницу? — переспросил Ален, силясь приподняться. — Нет, нет, не надо! Я хочу воевать!

Но врач уже вышел из комнаты. Ален со вздохом откинулся на носилки. Сестра стала разыскивать какой-то пузырек.

— А мальчишка зачем тут? — спросила она, заметив Мишеля. — А ну, живо убирайся отсюда!

— Нет, нет, — запротестовал Ален, — не гоните его… Останься, друг… Обожди…

Мишель отошел к окошку, а сестра тем временем ловко промыла рану и наложила временную повязку. Когда она кончила свою работу, Ален зна́ком подозвал Мишеля: ему не терпелось выговориться.

— Понимаешь, — сказал он, — как мне не везет! Я был на баррикаде у Порт д’Итали, и мы решили быстренько съездить на машине — установить связь с командным пунктом на Монетной площади… А на площади Сен-Мишель нас обстреляли немцы… Какая досада: теперь я вот выбыл из игры!

— Но ведь доктор сказал, что вам повезло! — горячо возразил Мишель.

— Повезло… Тоже мне!.. Ему бы самому так… Я теперь ничего не могу, а другие тем временем…

— А что с Даниелем? — не в силах дольше терпеть, спросил Мишель. — Вы устроили ему побег?

Ален внезапно закрыл глаза. Когда он снова поднял веки, взгляд его был суров и тверд.

— Они увезли его, — сказал он, — не знаю куда… В Германию, наверно. Я надеюсь, что он жив там, в Германии, — продолжал он, сделав ударение на слове «надеюсь». — Уж мы искали, искали, но так и не напали на его след… А я долго скрывался — у жены одного товарища, — потом заново организовал боевую группу…

Снаружи донесся шум автомобильного мотора.

Вбежала сестра.

— Приехала «скорая», — сообщила она. — Вы кончили болтать? Ну, тогда беги, сынок!.. Передашь родным твоего друга, что он в больнице Валь де Грас и рана у него не опасная. Понял? Рана не опасна!

Мишель в последний раз кивнул Алену и вышел. Сердце его сжалось. Значит, Даниель не смог бежать. «Искали»!.. — с яростью твердил он про себя. — Что ж, они не могли поискать получше? Чего они тянули, болваны несчастные! Только бы Даниель вернулся из Германии!»

Он брел наугад переулками, не обращая внимания на стрельбу. Неожиданно он вышел на бульвар Сен-Мишель и остановился как вкопанный. Повсюду валялись машины, обгоревшие, развороченные, с разбитыми стеклами. На краю тротуара — три немецких трупа. Слева, поближе к мосту, кипел бой. Мишель решил вернуться домой и помчался вдоль зданий, перебегая из подъезда в подъезд (в чем, в чем, а уж в этом деле он был мастер). Он пересек бульвар Сен-Жермен, едва не напоровшись на немецкий танк, свернул на улицу Дюпютрен и добрался, наконец, до улицы Четырех Ветров, весь взмокший, обессилевший от быстрого бега.

Сидя у окна, Соланж с Нореттой шили флаг, а Фанфан внимательно наблюдал за их работой.

— Флаг готов! — закричала Норетта при виде брата. — Посмотри, какой красивый! На синюю полосу пошли твои старые брюки, а на красную — мой купальник!.. А сейчас мы уже шьем флаги союзных государств, но только это потруднее — рисунки у них сложные.

— Где мама? — спросил Мишель.

Мать была на кухне. Она красила в алый цвет белое полотенце. Мишель торопливо рассказал ей о встрече с Аленом.

— Значит, он жив, — вздохнула Эвелина. — Какое счастье!

— Но ведь он ранен! — возмутился Мишель.

— Да, но врач сказал, что рана не опасна. Он именно так сказал, я не ослышалась? Я очень тревожилась за Алена, вы ведь давно не имели от него вестей. Я боялась, что его… что его расстреляли.

— Ну да! — удивленно буркнул Мишель.

Мать вытерла о фартук руки, выпачканные в краске.

— Пойду скажу Соланж, — объяснила она. — Все лучше, чем неизвестность…

Услышав новость, Соланж прижала обе руки к груди. Потом, стараясь подавить слезы, проговорила:

— Ну что ж, все-таки это лучше…

— Как, и ты тоже? — крикнул Мишель.

— Да, все-таки это лучше, — глухо повторила Соланж. — Он больше не сможет воевать, и его не убьют!

Мишель был возмущен. Как это похоже на девчонок! Трусихи они, мокрые курицы… Хотя вот Норетта — та ни за что бы такого не сказала! Но эта Соланж — ну и трусиха! Он презрительно улыбнулся. Но его мать все понимала. Она взглянула на Соланж: бедная девочка — она целых четыре года, день за днем, ждала, когда придет брат, боясь, что он может не вернуться. Для Соланж вся жизнь была в Алене. Эвелина ласково привлекла к себе девочку и, целуя ее, тихо сказала:

— Как только Париж будет освобожден, мы вместе навестим Алена!

Соланж еле слышно прошептала «да» и прижалась к доброй женщине, которая уже так давно заменяла ей мать.

В тот же вечер из уст в уста передавалась великая новость: союзники вступили в Париж, их уже видели в предместье Антони, в Круа-де-Берни, они ворвались в тюрьму «Фрэн», пробились к Версальским и Орлеанским воротам… Всю ночь над городом взлетали красные ракеты, звонили колокола, и то тут, то там звенела «Марсельеза». А утром, точно молния, разнеслась весть: «Солдаты идут по улице Сен-Жак! Это французы! Дивизия Лекле́рка!»

Жильцы выбежали на улицу; все завертелось в радостном вихре. Мадемуазель Алиса, как была в папильотках, целовалась с папашей Лампьоном, а консьержка, обняв Жана, отплясывала с ним залихватскую польку.

Дети бегали по комнатам, прыгали от радости, а Эвелина, с глазами, полными слез, укрепляла флаг в окне столовой и с тоской думала о муже.

— Мама, я пошел! — крикнул Мишель. — Жан уже ждет меня! Мама, а как ты думаешь: Жорж знает про победу?

— Конечно, сынок! Ведь у бабушки есть радио.

— Вот здо́рово! Ну, я побежал!..

И он умчался, весело прыгая с ноги на ногу.

Огромная толпа заполнила улицы и тротуары; она, колыхаясь, текла к бульварам под перекинутыми через улицы транспарантами, под флагами и знаменами, которыми пестрели окна, балконы и даже чердачные люки. От этой толпы шел не шум, а какой-то гул, глухой, горячий, волнующий, похожий на гуденье улья после грозы. Сгорая от нетерпения, Мишель пытался было бежать по тротуару, но из домов то и дело выходили люди, преграждая ему дорогу. Поневоле Мишелю пришлось идти в ногу с другими. На первом же углу он встретил молочницу, и она дружески помахала ему рукой; чуть подальше он столкнулся с длинным Бобеном, а потом и с Менаром, Муреттом, Барру и Рюшем. Все «рыцари» были в сборе: в славный День Победы они оказались вместе. Когда подошли к бульвару, Жан затерялся в толпе. Но какая важность! Вот уже перед ними улица Сен-Жак. Вдоль стен Сорбонны под крики «ура» ехали бронетранспортеры, а на них сидели бойцы — грязные, загорелые, великолепные, словно пришедшие из другого мира.

— Да здравствует Франция! — кричала толпа.

Какая-то старая дама бросила в воздух букет маргариток; девушка взмахнула флажком…

— Эх, жаль, нет у нас флажков! — крикнул Мишель. — Ну ничего… Да здравствует Франция!.. Ура! Глядите, вон едет танк! Ура!

— Ура! Ура! — подхватили «рыцари», изо всех сил размахивая руками.

Толпа все прибывала; скоро образовался затор, и машинам пришлось остановиться. Тотчас их обступили парижане; они залезали на колеса, кричали, плакали, протягивали солдатам руки.

— Эй, ребятишки! — вдруг крикнул с бронетранспортера высокий бородатый парень. — Залезайте-ка к нам! Есть место!

«Рыцари» переглянулись, красные как мак.

— Ведь это он нас позвал, — пробормотал Менар. — Пошли!

Высокий парень помог им взобраться на машину. Счастливый миг! Дрожа от счастья, Мишель разглядывал окружавшие его запыленные лица. Бородатый парень протянул ему плитку шоколада.

— Спасибо, мосье! — прошептал мальчик.

Он разделил плитку на шесть частей, а ту часть, что причиталась ему самому, еще раз переломил пополам и вторую половинку спрятал в карман — для Фанфана. Он-то знает, что такое шоколад, а вот братишке это все будет в диковинку.

— Извините, что мы молчим, мосье, — вежливо сказал Менар с полным ртом, — но уж слишком вкусно, тут не до разговоров!

Высокий парень расхохотался, и все его приятели тоже. Менар покраснел до ушей. Что такое он сказал?

— А мы ведь тоже не сидели сложа руки! — с вызовом заявил он. — Мы рыцари Сопротивления! Мы весь последний год печатали и распространяли листовки!

— «Рыцари»? — весело переспросил высокий парень и, смеясь, хлопнул себя по колену. — Отлично! Ура, друзья! Да здравствуют рыцари! — И все засмеялись еще громче, а Менар, весь багровый от смущения, чуть не подавился шоколадом.

Но в ту же минуту послышалась стрельба, заглушая возгласы ликования.

— Стреляют с крыши Сорбонны! — закричал кто-то. — Уж верно, это предатели из петэновской милиции!.. Ах, сволочи!

— Сволочи! — загремела толпа.

— Ложитесь, черт побери! — раздался другой голос.

Толпа заколыхалась. Несколько прохожих бросились ничком на землю; где-то заплакал ребенок. Но солдаты на бронетранспортерах все так же спокойно пересмеивались, и «рыцари» последовали их примеру — как-никак они ведь тоже бойцы!

Колонна тронулась, шум стрельбы отдалился и затих. Машины поползли к Сене сквозь веселую, ликующую, поющую и кричащую толпу. Мишель пробрался к водителю.

— Слушай, малыш, а не позвонишь ли ты по одному телефону? — спросил тот, отшвырнув недокуренную сигарету.

— Да, да, конечно! — воскликнул Мишель.

— Тогда позвони моей жене, передай от меня привет. Наберешь «Маркаде 16–53», спросишь мадам Дюпен… Запомнишь?

— «Маркаде 16–53», мадам Дюпен, — благоговейно повторил Мишель.

Он вспомнил тот далекий день, когда он точно так же заучил наизусть названия улиц, которые вели в кафе «Добрая встреча».

— Спросишь, значит, мою жену, — повторил боец, — скажешь, что мы пробиваемся дальше, в Париже не остановимся. Скажешь, что видел меня, что я совершенно здоров и скоро приеду в отпуск.

— Все передам, будьте спокойны! — воскликнул Мишель. — Слышите, ребята, я иду звонить мадам Дюпен, «Маркаде 16… 16…»

— 16–53!.. Смотри не перепутай номер!

— А ты, Буко, ловкач! — закричал шоферу бородатый парень. — Слушайте-ка, рыцари, если вы живете неподалеку, может, сбегаете ко мне домой, передадите привет моей матери?..

— Я сбегаю! Я! Я! Я! — завопили «рыцари», поднимая вверх руки, точно на школьном уроке.

— Ну что ж, сходите туда все шестеро! Чем больше, тем лучше!.. Адрес: улица Четырех Ветров, двадцать четыре… Мадам Кэлин…

— Мадам Кэлин? — оторопело переспросил Мишель. — Мадам Кэлин?..

— Не понимаю… Что с тобой, мальчик?

Мишель судорожно глотнул.

— Да, но если так… Вы, значит, вы ее сын, да? Это наш дом, честное слово! Я сам живу на улице Четырех Ветров!

Мишель пожирал глазами высокого бородача, и в его памяти вставал образ худого непоседливого подростка, который на него, Мишеля, в ту пору смотрел свысока. Сыну консьержки было тогда шестнадцать лет, и он уже работал в гараже. Но что общего у этого солдата, вернувшегося с победой домой, с тем щупленьким пареньком? Весело сдвинув брови, бородач с минуту разглядывал Мишеля.

— Знаю, — сказал он, — ты сынишка Селье, жильцов с четвертого этажа. Ну и вырос же ты за четыре года!

Он пожал Мишелю руку, как принято у мужчин, и на них с почтением глазели все «рыцари»; Мишель задыхался от гордости.

— Я побежал! — крикнул он.

— И мы тоже! — закричали остальные.

«Рыцари» одним махом спрыгнули с бронетранспортера.

— Не можешь же ты все делать один! — запальчиво крикнул Мишелю Бобен, когда ребята наконец с огромным трудом выбрались из толпы. — Ты сходишь к мадам Кэлин, а я побегу звонить по телефону!

— Да ведь просили-то меня! — возмутился Мишель.

— Ну и что? Все равно несправедливо!.. А ну, пошли, ребята! Будем звонить по телефону жене Дюпена!

Менар с Муреттом, Барру и Рюшем побежали за ним. Они надеялись отыскать телефон в ближайшем кафе. Но все кафе были закрыты.

— А что, если постучать, неужели нам не откроют? — воскликнул Бобен. — Надо же оказать услугу солдату Леклерка!

— Да нет, видно, все вышли на улицу, — возразил Менар. — Вот что, дома у нас есть телефон: я сам позвоню мадам Дюпен!

— Ну ладно… — нехотя согласились «рыцари».

А Мишель уже мчался на улицу Четырех Ветров. Он бежал, расталкивая прохожих, не оборачиваясь на окрики. На углу улицы Одеон он вдруг услышал шум. В жалком старомодном «форде» сидели, понуро опустив головы, пятеро немецких солдат без погонов и портупей. Толпа вопила, осыпала их проклятиями. Мишель рванулся было к «форду», но что-то заставило его отпрянуть. Он сдержал крик, готовый вырваться из его рта, отвернулся и медленно пересек улицу.

Подойдя к своему дому, он остановился перед ним в изумлении. Неужели это его дом? Весь фасад закрывали флаги — французские, английские, американские, русские — трехцветные или с белыми звездочками, пестрые, яркие. Все жильцы вывесили флаги; не украшены лишь окна квартиры Моско да еще Гурров. Гурры даже и ставни не раскрыли. Отыскав глазами свой балкон на четвертом этаже, Мишель полюбовался флагом — его синие брюки не подкачали! А на первом этаже, над окнами консьержки, висел огромный плакат, на котором красными и синими буквами было выведено:

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДА!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ФРАНЦИЯ!

ЖИЛЬЦЫ ЭТОГО ДОМА — УЧАСТНИКИ СОПРОТИВЛЕНИЯ!

Мадам Кэлин, облаченная в нарядное платье, удовлетворенно разглядывала свою работу. Мишель кинулся к ней на шею.

— Добрые вести! — крикнул он. — Скорей угадайте, какие!

— Да ты что! Смотри, изомнешь мне платье! — заворчала мадам Кэлин, высвобождаясь из его объятий. — Какие еще добрые вести? Кажется, их и без того довольно! Мне теперь нужно только одно — чтобы вернулся мой сын!

— Угадали! — закричал Мишель. — Он вернулся!

Длинное лицо консьержки покрылось красными пятнами; она пошатнулась, так что казалось, вот-вот упадет, и ухватилась рукой за плакат, который тут же разорвался с громким треском.

— Мой… мальчик, — произнесла она, — мальчик мой, сынок!.. Так ты его видел? Где он? — вдруг закричала консьержка, хватая Мишеля за руку. — Ну, что ты стоишь, будто язык проглотил!

Мадам Кэлин изо всех сил трясла Мишеля за плечи, так что у него самого закружилась голова, однако он со всеми подробностями описал ей недавнюю встречу.

— Так ты говоришь, он хорош, мой сынок? — восклицала мадам Кэлин. — И вид у него здоровый? И довольный, да?.. Ох, жалость-то какая: надо было мне самой поспешить на эту улицу Сен-Жак, вместо того чтобы торчать дома и малевать плакат! Смотрите, да он весь порвался! Ну ничего, невелика беда! А может, ты, сынок, что-нибудь позабыл? Нет, ничего? Ну, тогда расскажи еще раз все сначала!

Мишель в третий раз повторил свой рассказ. Когда он кончил, мадам Кэлин поправила прическу.

— Пойду объявлю новость всем жильцам! — радостно сказала она.

Но жильцов в доме осталось совсем немного. Даже Норетта и Соланж и те ушли гулять с папашей Лампьоном. Мадам Кэлин застала дома только сестер Минэ да Эвелину Селье, недавно вернувшуюся домой с Фанфаном. Но трех сердец, готовых разделить с ней ее счастье, консьержке было вполне довольно. Эвелина радостно вскрикнула, сестры Минэ засыпали консьержку вопросами, а Мишелю пришлось в четвертый раз повторить свой рассказ.

— Говорят, он так красив, просто великолепен! — твердила консьержка. — Меня это совсем не удивляет! Если бы вы видели его детские фотографии!.. Я обязательно вам их покажу, только не сейчас… Ох господи, я совсем голову потеряла!.. Счастье-то какое!.. Жаль, бедный мой муженек не дожил до этого дня!

Консьержка плакала и смеялась, и все три женщины плакали и смеялись вместе с ней.

— Я хотела вас спросить, — сказала мадемуазель Алиса, когда все немного успокоились, — а что поделывают Гурры? Несколько раз я проходила мимо их двери… Ни звука оттуда не слышно… Странно…

— Вы думаете, они… покончили с собой? — прошептала мадам Кэлин.

— Да что вы, станут они кончать с собой, да еще все трое! — возразила Эвелина Селье. — Не может этого быть!

— Почему? Наоборот, чем больше я думаю, тем больше мне кажется это возможным! Они все эти дни тряслись от страха… Может, нам постучаться к ним, узнать, что там происходит?

— Подождем до завтра, — сказала Эвелина Селье, — может, к утру они осмелеют и сами выйдут.

Но и на другое утро не было видно никого из Гурров, и сколько ни звонила к ним мадам Кэлин, никто ей не открыл.

На лестничной площадке состоялся совет жильцов, и папаша Лампьон, вооружившись топором, взломал дверь. Вслед за ним робко переступили порог остальные: квартира Гурров была пуста, в шкафах и комодах зияли пустые полки — все говорило о поспешном бегстве ее обитателей. На столе валялся недоеденный окорок.

— Сбежали! — воскликнула консьержка. — А поглядите-ка на этот окорок! Неплохо кормились изменники!.. Но как же им удалось сбежать? Я ведь ни на минуту не выходила из моей дежурки… Хотя… погодите… Сегодня ночью кто-то просил меня открыть дверь! Я думала, это Жан!

— Жан был на баррикаде, — сказала мадемуазель Алиса, — он вернулся только под утро… Да вы сами это отлично знаете!

— Какого дурака я сваляла! — простонала консерьежка. — Впрочем, это ваша вина, мадам Селье: если бы вы не советовали мне подождать до утра, я бы еще вчера вечером побывала у них… Подумать только, мы дали им удрать, не высказав всей правды в лицо! Нет, я просто сама себя высечь готова!

Консьержка побагровела от ярости. Чтобы ее успокоить, Эвелина заговорила с ней о сыне.

— Уж верно, он и впрямь был великолепен, ваш сынок! — сказала она ласковым голосом. — Представляете, как он стоял во весь рост на бронетранспортере и весь Париж ему рукоплескал! И скоро он приедет вас навестить… Вы лучше думайте о нем, мадам Кэлин, а насчет Гурров я вам скажу: где бы они ни спрятались, они еще долго будут дрожать от страха. Мы, наверно, никогда больше с ними не увидимся, и, правда, так даже лучше… Но вы, кажется, хотели показать нам карточки сына?

Все спустились вниз, в комнату консьержки, и пока сестры Минэ восторгались фотографией толстого бутуза, гордо восседающего на подушке, Мишель нащупал в кармане кусочек шоколада, который он приберег для Фанфана. Он бегом поднялся по лестнице и бросился к братишке.

— На, Фанфан, держи! — крикнул он. — Это шоколад, настоящий шоколад, тот самый, о котором я тебе рассказывал!

— А в нем нет крема! — заныл Фанфан, недоверчиво глядя на остаток плитки.

— С кремом будет после! — крикнул Мишель. — Ешь, Фанфан, ешь: шоколад отличный! Теперь, понимаешь, все будет по-другому: я свободен, ты свободен, Жорж свободен, все мы теперь свободны!

Он задумчиво посмотрел в сторону окна, где развевался на солнце огромный флаг.