Дом неистовых клятв

ДОМ НЕИСТОВЫХ КЛЯТВ

Серия: Королевство воронов. Книга 3.

Автор: Оливия Вильденштейн

Переводчик: Siberian_forest

Редакторы: Siberian_forest, Marina_lovat, Gosha_77, Luxmila01, TatyanaGuda

Переложение для группы https://vk.com/booksource.translations

При копировании просим Вас указывать ссылку на наш сайт!

Пожалуйста, уважайте чужой труд

Словарь люсинского языка

Альтецца — Ваше высочество

баста — прими это

биббино / биббина— малыш / малышка

буондиа — добрый день, доброе утро

буонотте — спокойной ночи

буонсера — добрый вечер

Калдрон — Котел

карина — дорогая

кастаньоле — тесто, обжаренное в масле и обваленное в сахаре

корво — ворон

кугго — племянник

куори — сердце

долча — дорогая

долто (долта) — дурак (дура)

генерали — генерал

граци — спасибо

— ина / ино — уменьшительно-ласкательный суффикс для имен

Маэцца — Ваше величество

мамма — мама

маре — море

мерда — дерьмо

микаро (микара) — мой дорогой (моя дорогая)

ми куори — сердце мое

мойо / мойа — муж / жена

нонна — бабушка

нонно — дедушка

паппа — папа

пефаваре — пожалуйста

пиколино (пиколина) — малютка

пикколо — маленький

принчи / принчиса — принц / принцесса

санто (санта) — святой (святая)

скаццо (скацца) — оборванец (оборванка)

скуза — извини

сергенте — сержант

серпенс — змей стрега — ведьма

сольдато — солдат

таре — земля

тиуамо — я тебя люблю

тиудево — я тебе должен

зиа — тётя

Словарь языка воронов

ab’waile — дом

adh — небо

ah’khar — возлюбленный

ag — и

álo — привет

annos dòfain — угнетение ануса

bahdéach — красивый

bántata — картофель

beinnfrhal — горная ягода

behach — маленький

bilbh — тупой

bìdh — еда

chréach — ворон

сúoco — кокос

dachrich — невероятный

Dádhi — папа

dalich — прости

dréasich — платье

dihna — не надо

éan — птица

fallon — капелька

fás — еще нет

fihladh — иди

fìn — вино

fios — знать

focá — черт

guhlaèr — хорошо

ha — я

ha’rovh béhya an ha théach’thu, ha’raì béih — До встречи с тобой, я не жил, а просто выживал.

ha’khrá thu — я тебя люблю

Ionnh — мисс

ínon — дочь

khrá — любить, любовь

khroí — сердце

leath’cinn — полуворон

Mádhi — мама

mars’adh — пожалуйста

mo bahdéach moannan — моя прекрасная пара

moannan — пара

Mórrgaht — Ваше Величество

mo — мой

moath — север

murgadh — рынок

né — нет

ríkhda gos m’hádr og matáeich lé — еще немного и я его убью

rí — король

rahnach — королевство

rih bi’adh — Небесный король

sí — она

siorkahd — круг

siér — сестра

sé’bhédha — пожалуйста

tà — да

tàin — задница

Tach ahd a’feithahm thu, mo Chréach — Небо вас ждет, мои вороны.

tapath — спасибо

thábhain — таверна

thu — ты

thu leámsa — ты мой thu thòrt mo focèn ánach (too thurt mo focken anock) — твою мать, у меня от тебя дыхание перехватывает

tuiladh — еще

uhlbheist — монстр

Историческая справка

Магнабеллум

Великая война, развязанная 522 года назад между королевством Люс и королевством Шаббе. Коста Регио побеждает в этой войне и становится первым королём-фейри королевства Люс.

Приманиви

Битва, случившаяся 22 года назад между горным племенем люсинов и фейри. Сын Косты, Андреа, который правил королевством Люс в течение последнего столетия, убит. В его смерти обвиняют воронов, хотя он убит своим собственным сыном, Марко. Марко угрожает убить людей, чтобы заставить Лора сдаться, и тем самым выигрывает битву. Марко становится королём Люса.

ПРОЛОГ

Лор

Кахол бросает стеклянный флакон на пожелтевшую карту Люса, лежащую на моём столе.

— Маттиа нашёл это среди обломков.

Я берусь за кожаный шнурок, которым обмотан пузырёк размером не больше моего большого пальца, и приподнимаю его. Он качается в сером свете второго рассвета, который я встречаю без своей пары.

— Тут не очень много крови, но, может быть, Бронвен этого хватит, чтобы нарисовать магический знак?

Кахол запускает пальцы в свои спутанные чёрные волосы.

— Магический знак? Кахол, она не владеет этим видом магии.

Белки глаз моего генерала сделались алого цвета, и теперь к его суровому нраву прибавился ещё и демонический взгляд.

— Она может, хотя бы, мать его, попытаться.

Если я потерял только свою пару, то он потерял и пару, и дочь.

Нет. Не потерял.

Я мысленно разрываю это слово в клочья.

У нас украли наших женщин.

Обрекли на существование без них.

Я поднимаю взгляд от флакона.

— Ты прав. Она может попытаться. Ты не помнишь, как выглядел тот знак, который использовала Дайя для того, чтобы проникать сквозь стены?

Его челюсть напрягается и, несмотря на то, что на ней начала расти борода, от меня не укрывается то, какой острой она стала при упоминании его пары.

— Нет, но его могла запомнить Бронвен. Мириам когда-то учила её этой магии.

Подумать только, когда-то Бронвен смотрела на ведьму-шаббианку как на мать.

— У неё были ещё какие-нибудь… — я так пристально смотрю на карту, что чернила на ней начинают расплываться, — … видения?

— Если и были, она ими не делилась.

Кахол сжимает переносицу и закрывает глаза.

— Если Данте ещё не превратил Ифу в вечного ворона, то это сделаю я.

Коннор предположил, что Фэллон унесли в долину по воздуху, потому что она покинула таверну после ланча, и ей потребовалось бы гораздо больше двух часов, чтобы добраться до долины на лошади. Мы догадались, что это была Ифа, потому что все остальные вороны на месте — за исключением Имоген.

И хотя Киан убеждён в том, что Ифа отнесла Фэллон в долину по просьбе моей пары, Кахол считает, что Ифа действовала из собственных эгоистичных побуждений. А я так и не понял её истинных мотивов. Ифа привязана к своей сестре и могла попытаться спасти её, но она также невероятно предана Фэллон и стала ей настоящим другом.

А Фэллон, как бы я её ни любил, импульсивная и страстная, и руководствуется, прежде всего, зовом своего сердца.

Я легко могу представить, как она упрашивает Ифу отнести её к Данте.

Я ещё крепче сжимаю кожаный ремешок флакона, после чего опускаю его на стол, чтобы не швырнуть его об стену и не упустить наш последний шанс проникнуть сквозь стены обсидиановых туннелей.

— Габриэль всё ещё отрицает, что это он рассказал Фэллон о том, где находится Регио?

Кахол кивает.

— Дай ему ещё больше соли. Мне плевать, если он ей подавится. Я хочу, мать его, знать правду!

Неужели я разрешил этому фейри остаться в стенах моего королевства? Бронвен, может быть, и предвидела, что он умрёт от рук Таво, но, похоже, именно мне суждено его убить.

Но прежде чем превратиться в дым и нанести визит плененному другу Данте, я подхожу к окну, которое выходит на Шаббе, и обхватываю затылок руками.

— А что насчёт Лазаруса?

— Он клянётся, что не подсыпал Фэллон обсидиановый порошок.

— Обыщите его комнаты.

— Уже сделано.

— Сделайте это ещё раз. Обыщите их!

Я бросаю взгляд за спину и встречаюсь с взглядом Кахола.

— Мы оба знаем, что это единственный способ заглушить парную связь.

— У неё в комнате есть разные книги, Лор. Ты уверен, что в какой-нибудь из них не упоминается использование обсидианового порошка?

Я разворачиваюсь, и хотя Кахол совсем не заслуживает моего гнева, я выливаю его на него.

— И где, скажи на милость, она достала обсидиановый порошок?

Его ноздри раздуваются от резкого тона моего голоса.

— Вероятно в землях фейри, в которые ты её отпустил!

Наша перепалка воспламеняет воздух вокруг… воспламеняет наши нервы. Я уже готов крикнуть ему, чтобы он допросил каждого ворона внутри этих стен, как вдруг рядом с нами появляется тень, которая затем обретает форму — Киан.

Он выглядит ещё более разбито, чем мы с Кахолом, несмотря на то, что его пара находится в безопасности наших стен.

— Лор?

Его тёмные глаза опущены в пол и сверлят взглядом покрытые грязью сапоги, в которых он переминается с ноги на ногу.

— Что ещё за новости ты нам принёс, Киан?

Когда его веки опускаются, моя кожа покрывается мурашками.

— Бронвен нужно с тобой поговорить.

— Она что-то увидела? — спрашивает его брат.

Киан хватается рукой за шею и прикусывает губу. Когда он так и не поднимает на меня взгляд, мои конечности холодеют.

— Святая Морриган, это была она, — бормочет Кахол. — Это она дала моей дочери обсидиановый порошок.

— Мне жаль, Лор, — хрипло произносит он. — Я только что об этом узнал.

Я превращаюсь в дым и несусь по тёмным коридорам своего замка в сторону его комнаты, которую он делит с женщиной, которую я собираюсь стереть к чертям с лица земли. Я нахожу её сидящей у потрескивающего огня. Она раскачивается в кресле, которое принёс на своей спине Киан из заброшенного дома в лесу, который она называла домом на протяжении пяти веков.

Несмотря на то, что Бронвен худая, деревянное кресло скрипит под её весом.

— Перед тем, как ты вцепишься в меня, Морргот, тебе надо меня выслушать.

Я ненавижу, когда она называет меня Ваше Величество, потому что это переносит меня в то время, когда её отец был моим генералом, а мы с ней ещё не были друзьями. А были ли мы вообще с ней друзьями? Друг не стал бы травить мою пару и не отвёл бы её к моему врагу.

Моё сердце напоминает кусок пирита, по которому ударили кремнем.

— Говори, — рычу я.

Она обращает свои белые глаза туда, где стою я, сложив руки на груди, покрытой окровавленными доспехами. Я так и не снял их после резни в долине. Но опять же, у меня не было в этом необходимости, так как я не спал, не мылся, не ел и даже, мать его, ни разу не присел. Всё, чем я занимался, это бродил по каменным коридорам и летал в грозовом небе.

Дверь комнаты распахивается.

— Лор… пожалуйста.

На конечностях Киана всё ещё виднеются перья, когда он подходит к своей паре, чтобы защитить её от моего неминуемого гнева.

Несмотря на то, что все вороны могут превращаться в дым, никто из них, кроме меня, не может долго удерживать эту форму.

Кахол заходит в комнату следом за своим братом. Его лицо искажено точно такой же яростью, что наполняет сейчас мои вены.

— Как ты посмела сделать это за нашими спинами, Бронвен!

— Помнишь, я рассказывала, что шаббианцы наблюдают за нами, Лор?

Её руки падают на колени, на квадратный сверток, завернутый в ткань, спрятанный в складках её красного платья. Продолжая раскачиваться в кресле, она начинает разворачивать его.

— В тот день, когда Антони и его друзья покинули Небесный замок.

— Я ничего не забываю, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

Киан сжимает её плечо. Он делает это для того, чтобы она продолжала, или чтобы напомнить ей о своём присутствии? О чём это я? В отличие от нас, бедняг, их мысленная связь не прервалась.

— Я сказала Фэллон, что не знаю, кто использует мои глаза.

Веки Киана опускаются, а в уголках глаз появляются морщинки. Это стыд или волнение? Я не могу понять.

— Кто? — произношу я густым, как смог, голосом, который разрезает прохладный воздух точно молния.

Она отгибает в сторону одну из складок ткани, а затем ещё одну.

— Мириам.

Я резко смотрю на её лицо при звуке этого ужасного имени.

Тишина. Она звенит, заполняет и отравляет всё вокруг.

— Она наблюдает уже довольно давно. Она начала использовать мои глаза, когда Фэллон была ещё малышкой. Мириам наблюдала за тем, как она росла. Меня начало беспокоить её внимание, хотя я знала, что она находится в темнице Регио. А особенно после того, как Зендайя…

Её глаза блеснули точно лёд, который заковывает горы Монтелюс в разгар зимы.

— После того, как Дайя перестала за ней наблюдать.

Она отогнула ещё несколько складок ткани, что заставило меня снова перевести взгляд на её колени. Что, чёрт возьми, там было такое?

— В течение всех этих лет я множество раз просила Котёл ответить мне — станет ли Мириам помехой на пути Фэллон, но её судьба оставалась неизменной, и хотя беспокойство не покидало меня, я перестала мучить себя образами будущего, в котором вороны не возвращают себе Люс.

Мои лёгкие уже начали болеть из-за того, с какой силой я сдерживаю каждый вдох, прежде чем выпустить его наружу.

— Котёл не всегда оказывается прав!

— Если дело касается нашего пути, но он всегда оказывается прав насчёт пункта нашего назначения. Было бы ошибкой перестать прислушиваться к нему.

— Ты хочешь сказать, что это Котёл приказал тебе бросить моего ребёнка прямо в руки к Данте?

Кахол сжимает руки в кулаки так сильно, что костяшки его пальцев белеют.

— Нет, Кахол.

Наконец, ткань падает на пол, и нашему взору открывается кусок серого камня, который выглядит так, словно он откололся от моей скалы.

— Это сделала Мириам.

Глаза Кахола так сильно округляются, что его радужки почти исчезают на фоне покрасневших белков.

— Мириам была нужна Фэллон.

Смуглые пальцы Бронвен проходятся по неровным краям обшарпанного камня с таким благоговением, что мне начинает казаться, будто Котёл лишил её рассудка.

— А Фэллон была нужна она.

ГЛАВА 1

Я не птица — по крайней мере, пока — и всё-таки Данте запер меня в этой чертовой клетке.

Я вцепляюсь в золотые прутья моего нового места обитания — клетки в винном погребе, который превосходит по высоте мой двухэтажный дом в Тарелексо — и раз за разом выкрикиваю непристойности до боли в лёгких. Я на удивление быстро овладела всеми этими похабными выражениями. Подумать только, а ведь Сибилла и Фибус считали меня чопорной. У моих лучших друзей отвисла бы челюсть от того количества грязи, что я вылила на своих тюремщиков с тех пор, как очнулась от магического сна.

А Лор… он бы зарычал, услышав эти непристойные выражения.

Чтобы я только не отдала, чтобы услышать, как он ворчит.

Чтобы я только не отдала, чтобы услышать его дыхание.

Я прижимаю руку к груди и начинаю разминать её в области сердца. Боль между рёбер такая острая, что перекрывает тупую пульсацию в затылке, в том месте, где я ударилась головой о камень, а затем о череп Данте.

После того, как моё горе трансформируется в гнев, я хватаюсь за прутья своей тюремной камеры и продолжаю неистовствовать. Мои крики эхом отражаются от стеклянных донышек пыльных винных бутылок, которые расставлены вдоль обсидиановых стен погреба.

Я пытаюсь вспомнить, как долго я уже пребываю в заточении, но всё, что мне удается вспомнить — это как Данте тащит меня по тёмному туннелю в сторону очередной стены из обсидиана, где нас ожидает Юстус. А Ифы и солдат нигде не видно.

Я вспоминаю, как впилась зубами в руку Данте, и как, к моему удовлетворению, из его горла вырвался рык. Но, увы, это только заставило его ещё сильнее сжать мою шею.

Я также вспоминаю, как Юстус провёл большим пальцем по моим векам, и как в тёмном воздухе разнёсся запах меди. Мой желудок скрутило, когда я смогла разглядеть алое пятно крови на подушечке пальца генерала.

А ещё я помню, что перед тем как потерять сознание, я задалась вопросом о том, как вообще мог фейри, а тем более мужчина, использовать подобную магию. Ведь ею владеют только женщины-шаббианки.

— Эй, вы, фейри, — кричу я солдатам, которые стоят, точно каменные статуи, вдоль стен моей тюрьмы. — А ну говорите, куда ушёл избалованный лемминг и его верный крот? Роют новые туннели, чтобы спрятаться от воронов?

Четверо истуканов в форме продолжают делать вид, что они слились с каменными стенами.

Да, четверо. Даже несмотря на то, что я нахожусь под замком и подвешена в воздухе, требуется именно столько чистокровных фейри мужского пола, чтобы не дать мне сбежать. Это, наверное, должно мне польстить, но мне это не льстит. Я в ярости. Особенно учитывая то, что прошло уже много часов — или даже дней — но ни Юстус, ни Данте так и не соизволили нанести мне визит.

Я запрокидываю голову, чтобы рассмотреть крепкую цепь, на которой висит моя клетка. Интересно, она достаточно длинная для того, чтобы я могла раскачаться и пробить стену? Может ли металл пробить обсидиан?

По крайней мере, это может привлечь чьё-нибудь внимание. Либо от удара может вылететь дверь моей клетки.

Поскольку я теряю в этом случае только свою энергию, которой у меня в избытке, я сгибаю колени и переношу вес на ноги. Цепь скрипит, и клетка начинает раскачиваться. Я выпрямляю ноги, затем приседаю и повторяю всё то же самое, пока моя золотая клетка не начинает раскачиваться, как маятник в часах с кукушкой.

Тонкая лежанка и шерстяное одеяло — единственные вещи в моей клетке — скользят по полу, врезаются в мои щиколотки, а затем отступают, словно волна, и отскакивают от противоположной стены. Если я закрою глаза, я могу представить, что сижу на одной из тех деревянных качелей, что висят на огромных дубах в садах Скола Куори. Но я не закрываю глаза. Я широко их раскрыла и неотрывно смотрю на солдат подо мной. Все четверо смотрят сейчас наверх. Точнее уже трое.

Один из них, должно быть, пошёл предупредить начальство о моём неадекватном поведении.

К тому моменту, как клетка наконец-то касается камня, моя шея покрывается потом, а воротник рубашки прилипает к коже. От удара мои ноги начинают вибрировать, а я принимаюсь с ещё большим рвением приседать и выпрямляться на ногах.

— Немедленно прекрати это безумие, скацца! — рявкает солдат с янтарными глазами, ладони которого уже охвачены огнём.

— Валяй, — рычу я, — можешь расплавить мою клетку!

Когда стена погреба начинает приближаться ко мне чуть быстрее, чем я ожидала, а металлическое основание клетки разбивает целый ряд винных бутылок, я отворачиваю лицо и зажмуриваю глаза, чтобы избежать попадания осколков стекла. Но единственное, чем меня окатывает, это вином.

— Ластра, опусти клетку! — кричит тот же самый фейри зеленоглазому солдату.

Я широко раскрываю глаза, когда клетка врезается в очередной ряд без сомнения ценного напитка. Прутья клетки гнутся, и металл стонет. Петли норовят вот-вот сорваться. Я подозреваю, что ещё пара ударов, и мне наконец-то удастся открыть эту чёртову штуку.

Плеть изумрудного цвета вылетает из ладони солдата и обвивается вокруг прутьев. Но этот чистокровка, должно быть, не предугадал инерционной силы моей клетки, потому что он тут же оказывается подвешенным в воздухе. Если бы я сейчас не была в такой ярости, я бы широко улыбнулась.

Его испуганный крик разрезает воздух подземелья, но быстро прерывается, когда этот идиот врезается в стену, скинув с полок ещё больше старых бутылок. В течение пары мгновений его обмякшее, пропитанное вином тело качается на волшебной лиане, напоминая тех гнилозубых дикарей, которые пристали ко мне в лесах Тареспагии. Но затем действие его магии прекращается из-за потери сознания, и он падает на пол. Его плеть начинает мерцать, а затем исчезает.

Солдат с янтарными глазами бросается к нему, а воздушный фейри ударяет в мою клетку потоком воздуха. Но вместо того, чтобы остановить её дикое раскачивание, поток магии раскручивает её. Мой желудок подпрыгивает к горлу из-за этого безумного вращения, а затем резко опускается вниз, когда потолок начинает стонать

Крепко сжав прутья руками, я резко смотрю наверх. Несмотря на то, что волосы развеваются у меня перед лицом и ударяют по округлившимся глазам, мне удаётся разглядеть трещины, которые покрыли потолок.

Моя клетка вот-вот упадёт.

И поскольку моя магия заблокирована, а уши закруглённые, упав с такой высоты, я могу умереть. Лор сказал бы на это «focá».

Ещё одна глубокая трещина разрезает потолок, и мелкая каменная крошка сыплется мне на лицо. Мне хочется крикнуть воздушному фейри, чтобы он перестал посылать потоки воздуха в мою вращающуюся клетку, но в то же самое время я понимаю, что если потолок рухнет, то, может быть, то же самое случится и с тем, что находится над ним. Если только эти туннели не уходят на много километров вглубь… Надеюсь, фейри были не слишком усердны, когда их копали.

Я разворачиваюсь, прижимаюсь спиной к прутьям и оглядываю лежанку. Когда она касается моих сапог, я бросаюсь на неё. Она такая твёрдая, что ощущается как обоюдоострый меч, потому что когда я приземляюсь на неё, весь воздух выходит из моих лёгких, но мне всё же удаётся завернуться в этот матрас.

Превратившись в кокон, наподобие тутового шелкопряда, я набираю полные лёгкие воздуха, ожидая неминуемого падения. Когда клетка начинает падать, я со свистом выдыхаю.

Клетка опускается так быстро, что моё тело, завёрнутое в матрас, приподнимается над полом, точно лепесток, подхваченный ветром, а затем устремляется вниз. Я крепко зажмуриваюсь и вжимаюсь, насколько это возможно, в свою мягкую раковину.

Вокруг меня раздаются крики. Этот грохот переносит меня обратно в ту ночь в пещере. Тогда мне надо было приложить все усилия, чтобы найти Лоркана, а только потом покидать его крепость в горах. Как жаль, что я не смогла разглядеть недобрые намерения Бронвен в её белых глазах. Как жаль, что я не проткнула Данте своим мечом вместо Даргенто.

Но я всего этого не сделала, потому что была доверчивой дурочкой.

Клетка врезается в пол, а я… почему-то нет. Я парю в воздухе, словно меня подхватило какое-то крылатое существо.

«Лор?» — хрипло произношу я по мысленной связи.

Но когда ни его медовый голос, ни карканье не раздается вокруг меня, мне приходится признать, что мой спаситель не ворон, а воздушный фейри, который побоялся повредить ценного пленника короля.

Я опускаю веки на несколько долгих секунд и делаю глубокие вдохи, чтобы унять боль в груди. Я ненавижу тебя, Бронвен. Как же сильно я тебя ненавижу. Надеюсь, Лор узнал о том, что ты сделала, и надеюсь, что он разделил тебя с твоей парой, как ты разделила нас.

— Ради Святого Котла, что здесь происходит?

А вот и тот, кого я хотела увидеть. И убить.

Звук голоса Данте заставляет мой пульс ускориться, а меня взбодриться.

— Опусти её, Като!

Като?

Моё сердце заходится и останавливается, а затем делает это ещё раз, когда меня опускают на твёрдую почву.

Мой Като. То есть не мой — нонны?

Шок заставляет меня отпустить матрас, который раскрывается, точно плохо свернутый свиток. Я сажусь так резко, что кровь начинает пульсировать у меня в висках. Там, за погнувшимися прутьями моей клетки, стоит мужчина с длинными седыми волосами, забранными в косу, которого я представляла рядом с нонной.

Но Като Брамбилла не выбрал её сторону; он выбрал сторону Регио.

ГЛАВА 2

Я смотрю на сержанта в белоснежной форме, а он смотрит на меня в ответ. Глупый романтик внутри меня думал, что как только Марко пал, Като направился на Шаббе, чтобы отыскать мою бабушку. Но его очевидно больше заботит его статус, чем сердечные дела, раз он остался служить фейской короне.

Политические амбиции заставляют всё самое плохое в людях выходить наружу. Это случилось и со мной, когда я искала железных птиц ради толики любви и внимания Данте. И хотя я жалею о том, как бросилась на поиски воронов Лора, я не жалею о том, к чему это привело, потому что жизнь без Лора ничего не стоит.

Я бросаю взгляд на каменный потолок и на паутину трещин, которая появилась вокруг металлического анкера, на котором висела моя клетка. Может быть, мои слова смогут проникнуть сквозь эти трещины?

«Лор?» — шепчу я небу, которым он повелевает.

Если бы я не была окружена солдатами, я могла бы попытаться перенестись к своей паре, но я не рискую покидать своё тело. К тому же, если мой голос не может проникнуть наружу этой подземной тюрьмы, моё сознание точно не сможет протиснуться сквозь эти стены.

— Эльфы, проверьте потолок, — голос Данте заставляет меня перевести взгляд обратно на его лицо. — Заделайте все щели обсидиановым раствором.

Выражение его лица такое же холодное и жёсткое, как и золотые доспехи, которые на нём надеты. Он уже не тот милый мальчик с горящими глазами, который подарил мне мой первый поцелуй в переулке Тарелексо.

— Ты совсем выжила из ума? Ты могла умереть!

Как будто тебе есть до этого дело, Данте Регио. Хотя королю фейри вероятно есть до этого дело, так как он хочет жениться на мне, чтобы заключить союз с Шаббе.

— Тебе следовало подумать о том, что я смертная до того, как ты запер меня в этой долбаной клетке, Данте.

Его голубые глаза прищуриваются и смотрят в мои фиолетовые глаза. Ему явно очень не нравится то, что он в них видит, так же как я ненавижу то, кем он стал.

— Отоприте дверь, — рявкает он.

— Сейчас будет сделано, Маэцца, — отвечают его лакеи и подходят к моей камере.

Пока они возятся с искривлёнными прутьями моей клетки, я мысленно переношусь в тот день, когда Фибус проник в подземелье своей семьи. Мы и представить себе не могли, что то, что находилось за той толстой дверью, должно было навсегда изменить наши жизни.

— Меня сейчас освободят?

Я хватаюсь за края матраса, на котором всё ещё сижу.

Данте следит за тем, как танцуют пальцы его солдат.

— Только твою магию, но не тебя.

Моё сердце замирает, а затем срывается с места, точно стадо боевых скакунов, заглушив громкий щелчок, с которым открывается дверь моей клетки.

Мою магию?

Это значит…

Это значит, что я скоро встречусь с Зендайей? Женщиной, которая меня создала? Женщиной, которая должна была родить меня, если бы Марко не устроил ей засаду.

О, боги, я скоро встречусь со своей матерью!

Петли на двери скрипят, как и мой ускорившийся пульс. Несмотря на то, что я всё ещё проклинаю тот вечер, когда Бронвен бросила меня в объятия Данте, я чувствую воодушевление. Я чертовски взволнована.

— Встань, — резко говорит Данте.

Я встречаюсь взглядом с королём фейри, который заполнил проём моей золотой клетки и напоминает сейчас портрет, написанный маслом.

— Тебе потребуется помощь? — спрашивает Данте.

Я прищуриваю глаза и вкладываю в свой взгляд всё, что думаю о его предложении. Если он ещё хоть раз коснётся меня, я укушу его — снова.

Воспоминание о том, как я вонзила зубы в его плоть, заставляет меня перевести внимание на его руку. Я не ожидаю увидеть там рану — ведь он чистокровка, а чистокровки быстро восстанавливаются — но я замечаю бинт на его руке. Либо прошло меньше времени, чем я предполагала, либо Данте Регио восстанавливается не так быстро.

— Сколько времени я провела здесь? — спрашиваю я, поднимаясь, наконец, на ноги.

Глаза Данте горят подобно свечам, роняющим бледный воск на канделябры, врезанные в обсидиановые стены.

— Мириам должна произнести заклинание во время полнолуния.

Он разворачивается на своих сапогах и идёт в сторону узкого проёма в чёрном камне.

— Пошли.

— Мириам разблокирует мою магию?

Я готова познакомиться со своей матерью, но я абсолютно не готова познакомиться с ведьмой, которая приговорила мою пару, моих родителей и меня.

На пороге туннеля Данте оглядывается.

— Ты хочешь, чтобы это сделал я?

— Конечно же, нет, но я…

Я облизываю губы.

— Я думала, что это должна сделать моя мать, ведь это она заблокировала мою магию.

— Фэл, твоя мать мертва. Она умерла сразу же после того, как Мириам вырвала тебя из её чрева и засунула в ту фейри.

«У той фейри есть имя!» — хочу зарычать я, но мой язык прирос к нёбу и всё, что мне удаётся выдавить из себя, это приглушённое:

— Что?

— Зендайя. Мертва. Мириам выпустила из неё всю кровь, после чего выбросила её иссохший труп в Марелюс.

Моё тело отшатывается назад из-за того, как жестоко звучат слова Данте. Я выбрасываю руку вперёд и хватаюсь за ближайшую перекладину решётки, чтобы не упасть.

— Это невозможно.

Мой отец чувствовал её, ведь так? Святой Котёл… я уже не помню.

— А ты думала, что шаббианцы неуязвимы, Фэл? Любое существо может умереть, только некоторых сложнее убить.

— Нет. Но… но…

Дрожь пробегает по моей спине и распространяется по всему моему телу, которое начинает трястись. Ведь я верила в то, что моя мать жива.

Пока я пытаюсь осознать то, что вывалил на меня Данте, он входит в туннель.

— Пошли. Я не хочу ждать следующего полнолуния для того, чтобы ты могла обрести свою силу.

Даже если бы я хотела последовать за ним, я бы не смогла этого сделать, потому что я застыла на месте от шока.

Моя мать мертва. Моё сердце разбивается при мысли об отце. О, даджи.

Лор сказал, что партнёры плохо переносят разлуку друг с другом. Выберет ли Кахол жизнь или решит стать вечным вороном? Это эгоистично, но я молюсь о том, чтобы он выбрал жизнь, потому что я очень хочу, чтобы он стал частью моей жизни. Неожиданно я рада тому, что нахожусь внутри обсидиановых стен, потому что они на какое-то время не дадут этому ужасному секрету проникнуть в мысли Лоркана.

Като подходит к моей клетке.

— Фэллон?

Он больше ничего не добавляет. Не спрашивает, в порядке ли я, не нужна ли мне помощь, но его серые глаза напряжённо сверкают, что заставляет меня подумать о том, что ему может быть не всё равно. Вероятно, это только моё воображение. Даже если сердце сержанта не такое же суровое, как его взгляд, он все равно выбрал Регио.

«Он не твой друг», — напоминаю я себе, чтобы снова не ухватиться за мужчину, не заслуживающего моего доверия.

— Тебе не нужна твоя магия? Как хочешь.

Не похоже, чтобы Данте было всё равно.

— Мы просто посидим в этом подземелье ещё месяц. А я-то думал, ты будешь рада тому, что тебе больше не придётся спать в клетке.

Мои глаза начинает щипать. Я моргаю, но это не помогает мне избавиться от влаги, которая их наполняет.

— Боги, ты только что сообщил мне о том, что моя мать мертва. Дай девушке хотя бы минуту, бесчувственный ты чурбан.

— Как ты меня только что назвала? — его голос звучит низко, но всё равно достигает моих ушей.

Я отказываюсь повторять сказанные мною слова, но не потому, что я боюсь расплаты, а потому, что уверена в том, что он прекрасно меня расслышал. Ведь он чистокровка.

— Я пропущу твои слова мимо ушей. Я даже помогу тебе достать её тело из Филиасерпенс… — Данте делает неопределенный жест поврежденной рукой, словно указывает на расщелину, которая тянется от Исолакуори до Тарекуори, — и позволю тебе достойно её похоронить, если ты сейчас последуешь за мной.

Теория Габриэля, которой он поделился в тот день, когда сопроводил меня на Исолакуори на обед с Данте, ударяет меня прямо в сердце. Он говорил о том, что моя мать может лежать на дне Филиасерпенс. Подумать только, а ведь это не было предположением.

Я впиваюсь слезящимися глазами в очертания Данте.

— Как же это великодушно, Ваше Величество.

И хотя он уже скрылся в тени, от меня не укрывается то, как начинается дёргаться мускул на его челюсти.

— Фэллон, — тихо говорит Като, и мне начинает казаться, что он собирается меня наказать, но я оказываюсь не права.

Он сгибает локоть и указывает головой на предложенную мне руку.

Мне надоело опираться на мужчин. Может быть, я слишком поспешно приняла решение выкинуть Като из своей жизни? У него действительно может быть веская причина помогать делу Регио, но на данный момент мой разум не способен выяснить, кому он предан. А особенно когда нас окружает такое количество солдат.

Я иду мимо него, а затем мимо тюремной стражи.

— Ты кое-чего не понимаешь.

Король фейри наблюдает за тем, как я приближаюсь к нему с непроницаемым лицом.

— Чего же?

— С чего ты взял, что разблокировать мою магию — это разумная идея? Ты должен понимать, что как только она высвободится, я нарисую магический знак смерти прямо у тебя на сердце.

Надменная улыбка искривляет его губы.

Я скрещиваю руки.

— Это не пустая угроза, Данте.

Его аляповатые сапоги гремят, когда он делает шаг в мою сторону. Интересно, насколько острые у него шпоры? Достаточно острые для того, чтобы разрезать его кожу? И хотя они явно сделаны не из железа, если их засунуть ему в глотку, они определенно смогут его поранить.

— Я не сомневаюсь в том, что это будет первый знак, которому ты попросишь научить тебя Мириам, но, видишь ли, Фэллон, мой дед был не только грозным королём, но и очень дальновидным человеком.

— Кем был Каста Регио, так это мерзавцем. Как и его потомки.

Данте прижимает ладонь к золотому нагруднику в том месте, где должно биться сердце.

— Ты меня ранишь, Фэл.

— Перестань так меня называть.

— Ладно. Значит, я буду звать тебя «мойя». Я понимаю, что формально мы пока не женаты, но это вопрос нескольких часов. А ты можешь звать меня «мойо».

— Я никогда не назову тебя мужем, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — И не смей называть меня женой, твою мать.

Мой резкий тон, наконец, заставляет его ухмылку исчезнуть.

Данте прищуривает глаза.

— Ты совсем потеряла страх. Когда-то мне казалось это очаровательным, но сейчас я вижу, как это на самом деле выглядит… по-детски.

Я ещё крепче переплетаю руки, услышав его пренебрежительный тон.

— И при этом ты хочешь на мне жениться… Я знала, что ты потерял все моральные принципы в тот день, когда нацепил окровавленную корону себе на голову, но не думала, что ты также лишился рассудка. Я готова согласиться на то, чтобы мою магию разблокировали, но я никогда не соглашусь выйти за тебя.

Все косточки на лице Данте как будто меняют положение у него под кожей и заостряют черты его лица.

— Согласишься.

— Неужели Бронвен скормила тебе пророчество, в котором я говорю «да»? Потому что если дело в этом, то у меня есть для тебя другое пророчество. В котором для тебя всё заканчивается очень плохо, а для меня прекрасно.

— Пророчества для дураков.

Какая неблагодарность. Святой Котёл, неужели я всё еще ожидаю от него благодарности? Особенно учитывая то, что я собираюсь забрать у него корону.

— Ты получил трон благодаря пророчеству.

— Я получил трон благодаря маленькой слабости, которую испытывает к тебе Лор. Он мог остаться королём теней, если бы я пронзил тебя клинком в роще Ксемы Росси.

— Таков был твой план?

Он двигает челюстью из стороны в сторону, как будто что-то пережёвывает — вероятно, ответ на мой вопрос. Он, должно быть, почувствовал, что ещё секунда, и я достану меч из его ножен и приставлю к его шее, потому что делает шаг назад.

— Я думал, что вы с ним поженитесь, когда Марко падёт, но Рибав оказался искусным манипулятором.

— Не меняй тему.

— Заключить сделку с королем Глэйса Владимиром и притвориться, что он собирается жениться на его дочери Алёне, чтобы потом, когда он, наконец, начнёт к тебе подкатывать, ты не смогла распознать его намерения.

Я ещё крепче переплетаю руки.

— Его намерения?

— Жениться на тебе ради твой магии, — говорит Данте и фыркает. — Какие же они хитрые, эти вороны.

Единственное, что мне удается запомнить из всего того, что только что сообщил мне Данте, это то, что Бронвен забыла рассказать своему племяннику о том, что Лор моя пара. В противном случае Данте бы понял, что Лору не нужна моя магия.

Интересно, почему ты об этом умолчала, Бронвен?

Елейным тоном я делаю предположение, которое звучит как утверждение.

— А может быть у Лора достаточно своей собственной магии и ему нет необходимости меня использовать?

Моя попытка растоптать эго Данте проваливается, когда король фейри улыбается. Он, мать его, улыбается.

— А я-то думал, что ты специально вела себя как наивная дурочка, чтобы обманывать людей, но, оказывается, это совсем не игра.

Я хмурюсь.

— А это что ещё значит?

— Это значит, что Алый Ворон ничего тебе не рассказал.

Данте проводит кончиком языка по зубам, упиваясь этим моментом.

Я готова поспорить, что так оно и есть.

— Не желаете меня просветить, Ваше Величество?

— С удовольствием, Фэл.

Я хочу закричать на него, чтобы он перестал так меня называть, но решаю смолчать, чтобы услышать его великое разоблачение.

— Супруги… будь то люди или кто бы то ни было… могут управлять магией своих жён-шаббианок.

ГЛАВА 3

Супруги могут управлять магией своих жён-шаббианок?

Слова Данте перекатываются в моих мыслях, точно прибрежные камешки. Их неровные края царапают мой череп, оставляя после себя глубокие следы. Я доверяю Лору. Признание Данте это не изменит. И всё-таки я немного расстроена и очень задета тем, что мне пришлось узнать этот большой секрет от короля фейри.

Почему, Лор? Почему ты не поделился этим со мной?

Хотя, если подумать, разве мой отец не рассказал бы мне об этом? Он должен был знать, ведь так? Даже несмотря на то, что они прожили вместе с Дайей всего пару месяцев, они должны были это обсуждать. Могли ли вороны не знать об этой связи?

А что если… что если это неправда?!

— Это рассказала тебе Мириам?

Данте прищуривает глаза.

— Я слышал это от других людей ещё до того, как Росси просветил меня.

— Росси?

— Юстус Росси. Твой дед.

Я закатываю глаза. Он решил, что я совсем чокнулась из-за его сонного заклинания?

— Этот мужчина мне не дед.

— Интересно.

— Что именно?

— Что ты считаешь Церес и Агриппину своими родственниками, а Юстуса нет.

— Не вижу в этом ничего интересного. Или имеющего отношение к делу. Или чего-то нового.

Когда мы с Данте ещё были друзьями, до того, как он уехал в Глэйс, мы много беседовали. Неужели эти разговоры вылетели у него из головы, или он вообще в них не вникал? Я отгоняю эти мысли, потому что они не имеют никакого значения.

— И откуда Юстус добыл эту информацию? Он ещё не родился, когда Мириам установила магический барьер, так что он не мог узнать это от шаббианцев.

Данте смотрит на меня и ждёт, когда я соединю всё воедино.

Юстус использовал магию крови, чтобы отвести нас в эти туннели.

А это значит… я резко вдыхаю.

— Нонна — шаббианка?

Выражение лица Данте становится самодовольным.

— Но не та нонна, о которой ты подумала.

Я так часто моргаю, что ресницы начинают ударять по моим щекам.

— Юстус женат на Мириам?

Когда Данте кивает, вся кровь отливает от моих конечностей, и я содрогаюсь.

— Вернувшись на Исолакуори, я перевёз Мириам из темницы в…

Он перестаёт говорить так резко, что мой пульс учащается.

— В?.. — спрашиваю я в надежде, что он выдаст наше местоположение.

Он перевёз её под гору Лора? Под Тарекуори?

Данте опускает подбородок.

— А ведь если подумать, то женитьба на Мириам как раз и делает его твоим дедом.

Я понимаю, что он уходит от ответа на мой вопрос, но не могу сдержаться и рычу:

— Этот мужчина никогда не станет мне дедом; так же как я никогда не назову эту злобную ведьму своей семьёй.

Так же как я никогда не назову тебя своим мужем. Я не произношу этого вслух, потому что мои зубы крепко сжаты, но я выражаю это всем своим видом, потому что весёлость Данте сменяется недовольной миной.

Он разворачивается и начинает идти по туннелю. Украшения на его длинных косичках каштанового цвета звенят вместе со шпорами.

Если помещение, которое мы покинули, простирается на невероятную высоту, то здесь потолок такой низкий, что почти касается макушки Данте и давит на мою кожу и дыхательные пути, разрежая воздух вокруг меня. Как бы часто и глубоко я ни старалась дышать, я как будто не могу заполнить свои лёгкие достаточным количеством кислорода.

— Данте, стой!

Он не останавливается.

— Я хочу заключить с тобой сделку! — кричу я с того места, где я упрямо остановилась.

Солдаты фейри уже дышат мне в спину.

Он фыркает.

— Сделки не отпечатываются на твоей коже.

Мерда. Я забыла, что он об этом знает.

Наконец, он всё-таки останавливает свой сумасшедший бег и разворачивается.

— Хотя я бы с радостью заключил с тобой сделку, когда твоя магия…

— Магия ведьмы умирает вместе с ней!

Моё учащенное сердцебиение заставляет меня начать задыхаться.

— Планируешь покончить с жизнью, мойя?

Я откидываю голову назад, потому что «нет». Единственная жизнь, с которой я планирую покончить, это его. И Мириам, из-за чего я и начала этот разговор. Но хотя бы этот нелепый комментарий Данте помогает мне отвлечься от этих тесных стен и облегчает давление у меня в груди.

— Поскольку это Мириам заблокировала мою магию, как только она умрёт, действие её магии прекратится. И не нужно никаких заклинаний и полнолуний.

— Если она погибнет, то магический барьер падёт, а также потеряет силу заклинание, которая она наложила на род Регио. Этому не бывать.

Мой пульс так сильно ускоряется, что язык начинает вибрировать.

— К-какое ещё заклинание?

— Действительно. Ты же прервала меня, когда я пытался объяснить, каким умным был мой дед.

Он сопровождает своё заявление самодовольной улыбкой.

Слово «продолжай» так и норовит слететь с моего языка, но я знаю, что он и так мне расскажет, потому что Данте упивается моей неосведомлённостью.

— Нонно Коста убедил Мириам сделать кровь Регио невосприимчивой к заклинаниям шаббианцев. Именно поэтому я не боюсь твоей магии.

Значит, смерть от шпоры или железного клинка.

— Разве моё тело не перенесётся за магический барьер, если разблокировать мою магию?

— Ты из рода Мириам, поэтому на тебя не действует магический барьер.

Что? У меня так резко отвисает челюсть, что я почти слышу, как скрипят её петли.

— Но моя мать… Моя мать не могла проникнуть сквозь него, пока его не ослабили пару десятилетий назад. И моя бабушка, королева, не могла его преодолеть.

Если только…

— Или могла?

— Нет. Но если бы они были на стороне Мириам, когда был воздвигнут барьер, они смогли бы остаться.

Простояв целую минуту с открытым ртом, я, наконец, ставлю челюсть на место, но мне не даёт покоя ещё один вопрос.

— Если на меня не действует магический барьер, это значит, что на меня не действует и магия Мириам?

— Нет. Она не действует только на Регио. На меня.

— И на Бронвен, — замечаю я. — Не будем забывать об истинной королеве Люса.

И подлой предательнице.

— Она променяла свои права на трон на встречу со своей приёмной матерью.

— В смысле?

— Её приемная мать — Мириам, — говорит он после паузы. — Так странно, что у нас с тобой общие дядя и тётя…

Несмотря на то, что мне очень хочется зашипеть, чтобы он оставил Бронвен себе, я спрашиваю:

— Как давно ты знаешь, что она твоя тётя?

— Мириам сообщила мне о том, кто такая Бронвен, после моей коронации.

Он проводит большим пальцем по повязке на ладони, словно пытается успокоить рану под ней.

— Эта ведьма оказалась удивительным оружием в моём арсенале.

— Как жаль, что Юстус добрался до неё первым. Если разобраться, то ты мог бы аннулировать их союз и жениться на ней сам.

— Только смерть может аннулировать кровную связь.

— Это легко исправить. Убей Юстуса.

Он наклоняет голову.

— Это могло бы сделать твой день.

— Нет только день. Год. Всю мою жизнь. Я была бы тебе вечно благодарна.

— Только твой дед — не расходный материал, и мне не нужна твоя благодарность.

— Тебе нужно моё согласие. Ты не можешь жениться на мне без него.

Верно?

— Как и сказала Бронвен, у нас впереди много времени для длинных разговоров. Ведь нам надо подождать, пока остальные вороны Лора не вернутся…

— Ос-стальные? — заикаясь, произношу я голосом, который звучит едва ли громче моего учащённого дыхания.

Он склоняет голову набок.

— Разве я не говорил, что один из пяти его воронов превратился в кусок железа?

Оцепенение.

Я цепенею.

Кровь приливает к моим барабанным перепонкам, что делает звук моего затрудненного дыхания ещё громче.

«Кусок железа», — кричит мое сознание. Если Лор сделался железным, значит, он не превратился в вечного ворона.

— Твой солдат забыл окунуть клинок в кровь? — хрипло говорю я.

Данте пристально смотрит на меня глазами, которые напоминают две лужицы.

— Мой солдат не пронзал Алого ворона клинком. Это сделал мой капитан.

Моё тело начинает дрожать.

— Твой…

Я выбрасываю руку вперёд и прижимаю ладонь к холодной каменной стене.

— Даргенто выжил?

— Даргенто? — голос Данте звучит по-настоящему удивленно. — Нет. Он не пережил твоего гнева.

— Тогда…

Моё сердце пропускает удар.

Не может быть, чтобы он говорит то, о чём я подумала.

Он не мог иметь в виду…

ГЛАВА 4

— Ты действительно поверила в то, что Габриэль укрылся в Небесном королевстве, Фэл? Что он предал меня, своего дорогого друга? Своего короля?

Мой рот так широко раскрывается, что я давлюсь следующим вдохом.

— В отличие от тебя, мои друзья меня не предают.

Он снова подходит ко мне вальяжной походкой.

— Катриона оказалась такой хорошей подругой.

У меня едва ли получается сосредоточиться на его уничижительном комментарии о бедной куртизанке, которая оказалась в центре вендетты Даргенто. Все мои мысли заняты тем, что я ошиблась насчёт Габриэля. Что я сама навлекла всё это на Лора, уговорив дать шанс этому фейри.

От ужаса мои колени подкашиваются, и я заваливаюсь на бок. Когда земля начинает стремительно приближаться к моему побледневшему лицу, от которого отлила вся кровь, я зажмуриваюсь. Но моё тело опускается не на обсидиан, а на воздушную подушку, которая не даёт мне упасть. А затем чьи-то руки обхватывают меня за плечи и осторожно поднимают меня.

Приоткрыв глаза, я вижу Като, стоящего передо мной в виде белой полосы на фоне темноты. Даже его глаза выглядят сейчас нехарактерно бледно и напоминают мне о глазах, которые я не ненавижу. Глазах, владелец которых привёл меня сюда, в эту Преисподнюю к самому Дьяволу.

— Убедись в том, чтобы моя невеста дошла до камеры Мириам в целости и сохранности. И это, мать его, должно произойти до того, как наступит утро! — голос Данте разрезает глубокую тишину и вырывает меня из ступора.

Като отпускает только одну мою руку. Мне хочется высвободиться из его хватки, но у меня нет сил с ним бороться. К тому же если кто-то всё равно будет поддерживать меня, я предпочитаю, чтобы это был он.

— Как он это сделал? — спрашиваю я Данте в поисках несоответствий в его рассказе. — Габриэль не смог бы пронести обсидиан так, чтобы это не заметили вороны.

— Ты переоцениваешь своих маленьких стервятников.

Голос Данте звучит так близко, что мне приходится запрокинуть голову. Его смуглая кожа и волосы цвета красного дерева медленно сменяют более светлые очертания Като.

Вместо того чтобы рассердить меня, его низкое поведение успокаивает мои нервы, потому что я знаю, что люди ведут себя низко, когда чувствуют неуверенность.

— Как? — повторяю я.

— Ты, и правда, хочешь знать?

— Нет. Я спросила только для того, чтобы поболтать с тобой, — огрызаюсь я.

Его челюсть приобретает острые очертания.

— Он проглотил шип из обсидиана, а затем испражнил его.

Я пристально смотрю на Данте, пытаясь понять, не врёт ли он, но этот мужчина научился нацеплять на себя непроницаемую маску.

— Габриэль войдёт в историю великим героем.

Если вороны не победят. А они победят. Бронвен видела это.

— Ты забываешь, что книги по истории пишутся победителями, Данте Регио.

Слова, которые однажды сказал мне Лор, заставляют лоб Данте нахмуриться.

— Ты ещё скажи, что он проглотил сосуд с кровью Мириам, после чего испражнил его и намазал на свой шип.

— Но ведь это было бы бесполезно, так как Небесное королевство блокирует любую магию, кроме магии оборотней.

Хвала великому Котлу и тому, кто заколдовал королевство Лора. Я испытываю такое сильное чувство облегчения, что когда кровь снова возвращается к моим органам, она укрепляет не только мои конечности, но и мой дух.

— Его задачей было ослабить Рибава, и он в этом преуспел, — хриплый голос Данте портит мне настроение. — Осталось ещё четыре ворона, а сосуды с кровью Мириам распространяются по Люсу среди солдат и местных жителей.

Его угроза должна покоробить меня, но я слишком рада тому, что Лор ещё не потерял свою человечность, поэтому мне его слова до змеиной задницы.

— К тому моменту, как мы покинем своё укрытие, оборотни превратятся в вымершую расу сверхъестественных существ.

Он говорит, что я переоцениваю воронов. А он явно их недооценивает.

— Никогда бы не думала, что ты из тех, кто может отправить своего лучшего друга на смерть.

На его виске начинает пульсировать нерв.

— Габриэль добровольно вызвался на эту миссию.

Сохраняя спокойный тон голоса, я говорю:

— Ты не остановил его, Данте, а значит, ты несёшь ответственность за его смерть.

— Они ещё не убили его.

— Ты думаешь, что он выйдет из Небесного королевства живым? — спрашиваю я, но пророчество Бронвен проносится у меня в голове точно вороватый эльф: Ты не умрёшь от наших рук, Габриэль; ты умрешь от рук своего генерала.

Я отключаю её голос. Он, может быть, и предсказывает будущее и пытается повлиять на него, но он не может его контролировать.

— Зная этих дикарей, нет.

— Значит его смерть на твоей совести.

Он резко выбрасывает вперёд свою забинтованную руку и хватает меня за шею. Данте делает мне так же больно, как в ту ночь, когда он тащил меня в свою обсидиановую яму.

— Тебе не идёт язвительность, Фэл.

Безумная улыбка врезается в мои немытые щёки. Боги, сейчас я, должно быть, представляю собой ужасное зрелище. Как жаль, что фейри не могут умереть от страха.

— Я постараюсь и дальше… культивировать её в себе, — хрипло говорю я.

Его пальцы сжимаются ещё сильнее.

— А теперь ты… планируешь… убить меня?

Он приподнимает меня от пола и врезается большим пальцем в мою сонную артерию.

— Я не — убивал — Габриэля.

— Маэцца, прошу вас. У нас здесь нет лекаря, — голос Като полон беспокойства.

Его всерьёз заботит моё здоровье или он пытается напомнить Данте о том, что ему стоит вести себя полегче с женщиной, кровь которой он планирует использовать?

Данте разжимает пальцы, и воздух врывается в моё горло, покрытое синяками, обжигая его, как огонь. Я хватаюсь за шею и начинаю разминать поврежденную кожу. В моих глазах столько злобы, что Данте отступает. Если только он не сделал шаг назад, потому что боится задушить меня до смерти.

— Тебе повезло, что ты мне нужна, — огрызается он.

У нас с ним определённо разные представления о «везении».

— А теперь шевелись!

Он разворачивается и бросается в темноту.

Проходит несколько минут, а мы всё ещё маршируем по узкому туннелю, точно муравьи. Из-за этой безвоздушной темноты, узких застенков и боли в горле, мои лёгкие начинают сжиматься.

Я потираю грудь, чтобы уменьшить дискомфорт, и произношу:

— Я думала, что вы на Шаббе.

Като переводит взгляд на мой профиль и задерживается на красных отметинах на моей шее.

— Я поклялся в верности люсинской короне.

Под клятвой он имеет в виду сделку? Если это так, то с кем он её заключил: с Юстусом или с Данте? Неужели эти мужчины держат его здесь в заложниках?

— Служить королю это великая честь. А служить его королеве будет ещё более почетно.

Несмотря на то, что он говорит тихо, его голос как будто отражается от тёмных стен.

— Эпонина из Неббы довольно милая.

И хитрая… Думаю, я заслужила быть обманутой ею. Ведь я заставила её рассказать мне о местоположении Мириам. На её месте, я бы тоже сбила себя с толку.

— Я имел в виду тебя, Фэллон, — тихо отвечает он.

Я перестаю разминать свою больную грудь.

— Может быть, я чего-то не понимаю в современных свадебных обычаях. Но разве не оба участника должны быть согласны?

— Оба.

Когда мы в очередной раз заворачиваем за угол, я спрашиваю:

— Тогда объясните мне, ради святого Котла, почему все убеждены в том, что я соглашусь выйти замуж за этого бесхребетного короля?

Данте останавливается прямо передо мной, и хотя его тело довольно широкое, и оно кажется ещё шире в доспехах, мне удается разглядеть огромное помещение, которое находится за ним.

— Потому что этот бесхребетный король, — зрачки Данте превратились в точки, а глаза наполнены ненавистью, — скормит твоему другу-полукровке стальной клинок, если ты откажешься.

Данте отходит в сторону, и передо мной предстает зрелище, от которого моё сердце останавливается.

ГЛАВА 5

Антони с кляпом во рту сидит посреди очередной обсидиановой комнаты с высокими потолками. Сквозь слипшиеся пряди светло-каштановых волос проглядывают его безумные глаза. Когда его взгляд приземляется на меня, мой пульс срывается с места. Я выдёргиваю руку из хватки Като и пытаюсь достать меч из его ножен. Но прежде, чем я успеваю сделать это и обезглавить короля фейри, Като обхватывает моё запястье и шепотом пытается успокоить меня, но его слова не доходят до моих ушей.

Злобно взглянув на сержанта, я снова выдёргиваю у него руку, после чего разворачиваюсь и отвешиваю Данте пощечину.

— Ублюдок! Долбаный ублюдок!

— Фэллон, остановись! — крик Като достигает меня, как и плети, которые вырвались из ладоней земляного фейри.

Они опутывают мои руки, живот и грудь, пока я не оказываюсь связанной, как те кабаны, которых Марчелло жарит на вертелах. Я пытаюсь вырваться, но это только ещё больше затягивает путы. Когда плети достигают моих щиколоток, я врезаюсь в тело Данте, ударившись щекой о его золотые доспехи.

Чертова фейская магия.

Данте кладет одну руку мне на поясницу и приподнимает меня; другой рукой он хватает меня за волосы и оттягивает мою голову назад.

— Ты пожалеешь о том, что ударила меня, мойя.

— Единственное, о чём я буду жалеть, это о том дне, проведённом с тобой на острове бараков.

Поскольку мне ещё не вставили кляп в рот, я плюю ему в лицо. С величайшим удовлетворением я смотрю на то, как слюна стекает по его орлиному носу.

Его глаза грозно вспыхивают, но этот взгляд не пугает меня.

— Вырвите моряку ногти!

— Что? — задыхаясь, произношу я. — Нет!

Я поворачиваю голову в сторону Антони, оставив в кулаке Данте множество прядей своих волос.

— НЕТ! Антони не виноват.

О боги, о боги, о боги… что я наделала?

— Вырвите мои ногти! Заберите мои ногти!

— В отличие от заключенного, королеве нужны ногти.

Данте наблюдает за тем, как два солдата подходят к Антони, глаза которого светятся ужасом.

— Единственное, зачем они мне нужны, это для того, чтобы расцарапать твоё лицо, так что лучше тебе их вырвать, Данте.

Он бросает на меня скучающий взгляд.

— Пожалуйста, не делай ему больно.

Я ненавижу то, что он заставляет меня умолять.

— Данте, пожалуйста.

Его глаза встречаются с моими. Они такие холодные, что заставляют кровь застыть у меня в жилах.

Слеза падает с моих ресниц.

— Пожалуйста, прикажи им остановиться.

Он этого не делает.

И когда хрипение Антони сменяют дикие крики боли, горячие слёзы начинают течь из моих глаз.

Я плачу по нему.

Я плачу вместе с ним.

Пытка длится целую вечность. Когда его стоны стихают, я решаюсь посмотреть в сторону своего друга.

Антони лежит на боку, волосы рассыпались по его лицу, покрытому потом, веки закрыты, кончики пальцев — алого цвета. Я перемещаю взгляд на его грудь и смотрю на неё, пока не замечаю, что она слегка приподнимается и опускается.

Жив. Он жив. Но это не помогает мне отогнать ужас и чувство вины, которые терзают мою собственную грудь. Я отомщу за тебя, Антони. Клянусь.

Вложив во взгляд всю свою злость, я снова смотрю на Данте.

— Что сделало тебя таким жестоким?

— Ты, Фэллон. Ты сделала меня таким. Пока ты не разбудила оборотней, я не испытывал жажды свергнуть своего брата.

— Ты пересёк Филиасерпенс!

— И что?

— Это обряд посвящения люсинских королей! А это значит, что ты жаждал заполучить этот трон до того, как я вручила его тебе, так что не смей, мать его, обвинять меня за то, каким бессердечным ты стал.

Он фыркает.

— Если я бессердечный, то кто тогда твой маленький король канюков? Ты знаешь, сколько мёртвых тел он оставил гнить на моей земле?

Я прекрасно знаю, что Лор опасен и не раз проливал кровь. И я также знаю, что он сам считает себя монстром, но я не знаю большего монстра, чем мужчина, руки которого всё ещё прижимают меня к своему телу.

— Но Лор хотя бы оберегает своих друзей. А останется ли у тебя хоть один друг после твоей вендетты против воронов?

Губы Данте вытягиваются в ровную линию.

— Это не вендетта; это, мать его, война. Которую спровоцировала ты.

— Как это по-мужски. Всё время обвинять других, — я бормочу себе под нос.

— Что это сейчас было?

Его глаза чернеют от негодования, потому что, конечно же, он меня услышал. Ведь наши лица находятся так близко друг от друга, что его зловонное дыхание касается моих мокрых щёк.

— Тебе лучше перестать меня оскорблять, или я отыграюсь на твоём морячке.

Я сжимаю губы, потому что я не хочу, чтобы Антони снова сделали больно.

Я молчу целую минуту, после чего он произносит:

— Так-то лучше.

Меня снова обдает его зловонным дыханием. Я раскрываю рот, чтобы этот запах перестал атаковать мой нос. Неужели у него изо рта всегда пахло водорослями и гниющими деснами, или это побочный эффект вещества из Неббы, которое он принимает?

Я решаю не спрашивать. Так будет безопаснее для Антони.

— Мне стоит оставить тебя связанной, или ты наконец-то начнёшь хорошо себя вести?

— Я буду хорошо себя вести, — бормочу я, потому что никто в здравом уме не посоветует своему мучителю держать его в кандалах.

Как только Данте отпускает мои волосы, плети сползают с моих ног. Мою кожу начинает покалывать, когда кровь приливает к сдавленным частям моего тела.

— Юстус, открой подвал!

Конечно же, генерал находится здесь. Я даже слегка удивлена тому, что он не сопровождал меня сюда вместе с солдатами.

А ещё…

— Зачем мы туда идём?

Данте, наконец, убирает руку с моей спины, но опускает её на предплечье и обхватывает его.

— Потому что там я храню своё новое сокровище.

Он имеет в виду Мириам?

Он тащит меня через проход в сторону другого помещения без окон. Несмотря на то, что почти все поверхности здесь покрыты обсидианом, одна стена представляет собой большую золотую панель, на которой плиткой из граненого оникса выложена гигантская буква «Р», составленная из вензелей.

Данте резким рывком перемещает меня вперед, в сторону Юстуса, который стоит повёрнутый к нам спиной. Мне очень не нравится то, что меня тащат силой, но один только взгляд на недвижимое тело Антони заставляет меня прикусить язык.

Глядя на своего друга, я мысленно перемещаюсь к Имоген и тому бунтарю, Вансу, который отправился в туннели вслед за Антони и, в итоге, пропал там. Может быть, они находятся сейчас здесь? Или предположения Ифы о том, что её сестра превратилась в вечного ворона, верны? Я решаю не спрашивать, на случай если Данте не в курсе того, что они пытались проникнуть в туннели.

Подобно моей клетке и подземелью Аколти, крепкая стена из золота отпирается с помощью магии. Юстус выпускает потоки воды из ладоней на каменную плитку. Я замечаю, что он касается своей магией не всех камней. Он выплескивает воду партиями и сначала ударяет струей в нижний камень, после чего направляет струю на камень повыше.

Я даже не пытаюсь запомнить эту последовательность, потому что не обладаю магией воды, и у меня нет никакого шеста, которым я бы могла дотянуться до камней — если это вообще сработает. В какой-то момент металл начинает стонать, и на стене появляется щель, растянувшаяся от потолка до пола.

Юстус направляет свою жидкую магию внутрь и расширяет щель до такой степени, что теперь туда может протиснуться взрослый человек. И только тогда он обращает взгляд своих голубых глаз на меня — когда-то я думала, что унаследовала этот взгляд от него.

— Мириам, пришла наша внучка.

Я отшатываюсь назад, услышав это определение. В моих венах, может быть, и течёт кровь этой женщины, но Мириам никак не может быть моей бабушкой, так же как Юстус абсолютно точно никакой мне не дед.

Юстус пристально смотрит на руку, сжимающую моё плечо.

— Мириам должна встретиться с ней наедине.

— Это даже не обсуждается, Росси.

— Если вы будете касаться её в тот момент, когда Мириам разблокирует магию, она рискует вам навредить, Маэцца.

— Ладно. Я не буду касаться её, но куда идёт Фэллон, туда иду и я. Ты, может быть, и доверяешь этой ведьме, но я нет.

На челюсти Юстуса начинает дёргаться мускул.

— Хорошо.

Юстус кивает в сторону узкого прохода, который он проделал с помощью своей магии, и приглашает меня жестом войти.

— Твоя магия ждёт тебя, Фэллон.

Я едва могу расслышать его слова, так как слишком ошеломлена видом двух чернильных кругов на его ладони. Люсинцы никогда не делают татуировки, тогда почему они есть у генерала люсинской армии? И почему я никогда не замечала их раньше? Правда, его рука никогда не отрывалась от рукояти меча, а я встречалась с ним лишь пару раз, но всё же… эти круги такие огромные и тёмные, что надо быть слепой, чтобы их не заметить.

Данте перестает сжимать мою руку, после чего отпускает её.

— Идём.

Сердце начинает врезаться мне в рёбра, а я стою на месте как вкопанная.

— Сейчас же, Фэллон. Пока полнолуние не закончилось.

Я сглатываю множество раз, а у меня в ушах начинает гудеть из-за бешеного пульса. Но к моему ужасу также примешивается воодушевление.

Совсем скоро я обрету магию. И, насколько мне известно, невероятную магию.

Мои дрожащие пальцы начинает покалывать, словно моя кровь вот-вот вырвется из тела. Я сжимаю руки в кулаки, а мой желудок сжимается, когда я делаю первый шаг в сторону женщины, которая должна навсегда изменить мою жизнь.

Я решаю, что это к лучшему, потому что я, по-видимому, ещё не превратилась в законченного пессимиста. Может быть, я и не смогу использовать свою магию против Данте из-за древнего заклинания Мириам, но я смогу использовать её против всего остального мира.

По мере приближения я бросаю взгляд на Юстуса. Несмотря на то, что его лицо кажется невозмутимым, уголки его губ опускаются, а кадык несколько раз дёргается, когда он сглатывает. Неужели люсинский генерал нервничает? Мне хотелось бы думать, что это так, и что он чувствует, что моим следующим шагом будет его убийство. Если только он, как и Данте, не подвержен влиянию шаббианской магии.

Я бы не стала этого исключать, так как этот мужчина очень коварен. Он — феникс, восставший из водяной могилы. Нет, «феникс» слишком величественное определение для этого жестокого человека, который изуродовал собственную дочь. Юстус Росси — это чума, заразная болезнь, оскверняющая всё, к чему прикасается.

Я снова перевожу взгляд на его ладони. Может быть, эти два переплетённых кольца — своего рода шаббианский знак — что-то типа защиты? На месте Юстуса я бы обзавелась целым арсеналом магической защиты, учитывая то, что сейчас он находился в компании очень мстительной женщины, которая вот-вот должна обрести силу.

ГЛАВА 6

Дойдя до входа в подземелье, я останавливаюсь. Да, Данте настоял на том, чтобы войти в этот гигантский сейф вместе со мной, но что если это ловушка? Что если Мириам не планирует возвращать мне мою магию? Что если она собирается меня убить? Ведь теперь, когда моей матери не стало, я единственная оставшаяся в живых шаббианка в Люсе. Единственная, кто может разбудить воронов.

Я щурюсь, всматриваясь в темноту, и замечаю блеск чьих-то глаз. Я отступаю на шаг и врезаюсь в огромное тело. Повернув голову, я обнаруживаю Данте, который навис надо мной, а его взгляд прикован к чему-то впереди меня.

— Я… я…

Я облизываю губы.

— Мне не нравятся замкнутые пространства.

Я начинаю пятиться, но Данте не даёт мне отступить назад.

— Подземелье чрезвычайно вместительное, уверяю тебя.

Голос Юстуса звучит так, словно доносится с другого конца туннеля, по которому мы только что прошли.

— Моя мать начала собирать свои богатства в очень молодом возрасте и ни от чего не отказывалась, ни ради прибыли, ни ради благотворительности.

Я перевожу внимание на Юстуса, который пристально смотрит в прямоугольное помещение, и застываю на месте, но уже по другой причине.

— Ваша мать?

— Ксема Росси.

Ксема Росси живет в Тареспагии, а это значит…

Это значит…

О, боги! Эпонина не обманула меня. Лор ошибся. Она не солгала!

Осознание этого так резко меня накрывает, что заставляет мой пульс ускориться. Генерал снова переводит взгляд на моё лицо. И останавливается на нём. Разве он не видит, что я только что соединила всё воедино благодаря тому, что он проговорился? Неужели ему нет дела?

— Почему мы не можем встретиться с ней снаружи?

Я жестом указываю на помещение, похожее на темницу.

— Потому что моя жена находится внутри и не может выйти к тебе.

Его жена… Мой пульс учащается, когда он это произносит. По правде сказать, Юстус и Мириам невероятно друг другу подходят, оба коварные и злые.

— Как вообще вы заставили её выйти за вас замуж?

Юстус улыбается мне мерзкой улыбкой.

— Очень просто. Я предложил ей выбор: брак или смерть. Она предпочла брак.

Ни черта себе ты психопат.

— Как романтично. А нонну вы так же заставили выйти за вашу больную задницу?

Мои глаза округляются, когда я понимаю, что только что назвала одного из своих тюремщиков «задницей», да ещё и «больной». Он, конечно, действительно ей является, но мерда… Что если он тоже решит отыграться на Антони за своё уязвлённое эго?

Я лихорадочно пытаюсь придумать что-нибудь, что сможет его успокоить, пока он в конец не сорвался, но не успеваю этого сделать.

— Кровь от крови моей, плод чрева моей дочери…

До жути приторный голос разрезает напряжённый воздух и заставляет меня снова перевести взгляд на подземелье.

— Подойди, чтобы я, наконец, могла на тебя взглянуть.

Мириам существует. Она действительно существует.

— Что эта ведьма только что сказала, Юстус?

Хриплый голос Данте врезается в закругленные раковины моих ушей.

Я хмурюсь, потому что она произнесла свой призыв далеко не шепотом, а Юстус стоит на таком же расстоянии от неё, что и мы. Может быть, вещество из Неббы влияет не только на желудочный сок Данте?

— Я ещё не выучил шаббианский, Маэцца, но думаю, она сказала что-то насчёт крови.

Мать его… что? Мурашки покрывают каждый миллиметр моего тела, что должно придавать моей коже вид змеиной чешуи.

— Говори на люсинском, стега! — Данте произносит слово «ведьма» с таким отвращением.

Мгновение спустя из глубин тьмы снова доносится голос:

— Хорошо. Дитя Шаббе и Небесного королевства, внук Косты Регио, подойдите, чтобы я могла соединить вашу кровь и снять заклятие Фэллон.

Я не двигаюсь с места, и Данте толкает меня вперёд так, что я спотыкаюсь. При обычных обстоятельствах я бы зарычала на него, но текущие обстоятельства нельзя назвать обычными.

Я, мать его, говорю на шаббианском!

Ну, по крайней мере, я его понимаю. Не думаю, что я могу на нём разговаривать. Или могу? Сибилла и Фибус говорили, что я часто бормочу во сне какие-то непонятные слова. Что если я говорю во сне на шаббианском? Что если мне снятся сны на шаббианском?

Знание чужого языка кажется мне сверхъестественной способностью. А ведь Мириам ещё даже не разблокировала магию в моей крови.

— Фэллон, дорогая, подойди ко мне.

Наверное, меня должно рассердить то, что пленённая колдунья назвала меня «дорогая», но моё внимание обращает на себя то, как она произносит моё имя. Двойная «л» скатывается с её языка, точно рулон шёлковой ткани, и заглушает последний слог, который звучит в её исполнении как «ан», а не «он».

— «Эби» это фамилия королевской семьи, Росси? — хриплое бормотание Данте ударяет в мои пульсирующие барабанные перепонки.

Эби? Когда это она… О, неужели она это произнесла? Это странно, но я не сразу перевожу это слово в исполнении Данте. Может быть, дело в его акценте? А, может быть, я понимаю шаббианский только, когда на нём говорит Мириам?

Думаю, это было бы необычно, но не настолько необычно, как умение людей превращаться в птиц.

— На Шаббе детей называют именами их матерей, которые произносятся после их собственного имени, то есть Фэллон должны были звать Фэллон амЗендайя.

Прядь тёмно-рыжих волос Юстуса прилипла к синему бархатному мундиру, который подчеркивает резкие очертания его четырёхсотлетнего тела.

— Эби — значит «дорогая».

Удары сердца отдаются мне в рёбра и бьются о кожу, точно змей, пойманный в рыбацкую сеть.

— Разве тебе не хочется познать свой истинный потенциал, маленькая королева? — шепчет Мириам из темноты.

Я почти говорю ей, что не согласна на женитьбу, которую запланировал для нас Данте, но к моему счастью Юстус не даёт мне совершить глупость, когда бормочет:

— Ты уже забыла, что сказал тебе Данте насчёт использования шаббианского языка, Мириам?

Он напоминает мне нашу древнюю директрису Элис в те дни, когда Сибилла и я возвращались с прогулки, а наши платья были испачканы пятнами от травы весной и грязью зимой.

Я облизываю губы.

— Что она сказала?

Я молюсь, чтобы мои покрасневшие щёки не выдали то, что я прекрасно её поняла.

А в курсе ли она сама? Она должна быть в курсе, если она так упорно использует этот язык. Расскажет ли она остальным, или это станет нашим секретом? О чём это я вообще? Зачем этой женщине иметь со мной какие-то секреты?

В комнате воцаряется тишина.

— Прости меня, Маэцца. Я забыла, что Коста сжёг все шаббианские книги в тот день, когда бросил меня в эту темницу вместо своей постели.

Признание Мириам заставляет меня возненавидеть первого люсинского короля ещё сильнее, но не из-за того, что он бросил её в подземелье — она абсолютно точно это заслужила — а потому что он уничтожил чужую культуру, чтобы переписать историю по своему усмотрению.

— Нам следует приступить к свадебной церемонии и высвобождению магии пока луна в зените.

Юстус перекидывает через плечо свои волосы, собранные в хвост.

А как они все определяют яркость луны? Может быть, в этом подземелье где-то есть окно? Разве это дальновидно?

— Осветите подвал! — командует Юстус огненному фейри.

Мужчина с янтарными глазами подходит почти бесшумно. Его кадык опускается и поднимается, когда огонь охватывает его руку. Не делая больше ни шага вперёд, он направляет пламя в виде горящей усеченной дуги в сторону самой дальней стены. Пламя распространяется по стене, образуя десятки ответвлений различной длины, которые озаряют черный подвал светом. Меня настолько ослепляет сияющее люсинское солнце, что моим глазам требуется мгновение, чтобы привыкнуть.

И когда это происходит…

Несмотря на то, что помещение сверкает от огромного количества сокровищ, единственное, что я вижу, это женщину, сидящую на золотом троне и положившую одну руку себе на колени, а другую на подлокотник. Юстус говорил о том, что мы похожи, но я оказываюсь не готова к тому, насколько сильно она напоминает мою мать, с которой мне никогда не суждено встретиться.

Самая коварная колдунья всех времён не просто разглядывает меня в ответ. Её губы в форме бантика приподнимаются в улыбке, которая, точно кинжал, врезается в её идеально гладкое лицо.

— Здравствуй, Фэллон, дорогая.

ГЛАВА 7

Я застываю у входа в подземелье. Даже воздух у меня в лёгких как будто окаменел.

— Внутрь. Сейчас же.

Рука Данте ложится мне на спину, выдернув меня из ступора, и проталкивает в узкий проход.

Этому мужчине уже пора прекратить мной командовать. Не желая отводить глаз от Мириам, я не бросаю на него сердитый взгляд, но как же сильно я сжимаю зубы! А ещё я планирую потаскать его по подземелью, как только вооружусь своей магией.

Розовые глаза Мириам скользят по моим волосам, такого же тёмно-каштанового цвета, как и у неё, с той лишь разницей, что мои волосы опускаются чуть ниже плеч, а её — доходят до пояса, как у моей матери.

— Ей нужно будет подойти ближе, Маэцца.

Я широко расставляю ноги.

— Вы настолько ленивы, что даже не встанете, чтобы поприветствовать свою дорогую внучку, Мириам?

Она отвечает на моё ехидное замечание тихим:

— Разве тебе не рассказали о моей проблеме?

Я хмурюсь.

Данте ухмыляется, глядя на сидящую женщину.

— Твоя бабушка прикована к трону, который она так желала заполучить.

— Что значит — прикована?

Несмотря на то, что её трон меньше, чем трон Марко с изображением солнца на Исолакуори, он представляет собой его идеальную копию.

— Она стала с ним единым целым.

Юстус кладёт ладонь на мою поясницу.

— Осторожнее с тем, о чём ты просишь Котёл, Фэллон, ведь Котёл исполняет все желания, но иногда он делает это максимально ужасными способами.

Я нахожусь в таком шоке, что когда Юстус надавливает мне на спину, я поскальзываюсь на гладком обсидиановом полу и почти оказываюсь на коленях Мириам. Как только его рука падает с моего тела, я отшатываюсь назад, но мне не удаётся уйти далеко, потому что генерал предвидел моё отступление и встал у меня за спиной.

— Она не причинит тебя вреда, — бормочет он.

— Не причинит мне вреда? — фыркаю я. — Эта женщина убила свою собственную дочь. Неужели что-то может помешать ей покончить со мной?

Мириам опускает подбородок, такой же острый как у меня. Ну, почему мы с ней так похожи? Почему я не могла пойти в своего отца-ворона?

— Зачем мне причинять вред человеку, который должен снять моё заклятие?

— Ваше заклятие?

— Да. Моё.

Она наклоняет голову, и каштановая копна волос сдвигается и обнажает её правую руку. Когда она видит, что я смотрю на неё, она подцепляет волосы другой рукой и заводит свою кудрявую гриву за спину, чтобы я могла разглядеть то, что с ней произошло.

— А кого ещё проклял Котёл?

Воронов. Но я не произношу эти слова вслух. Честно говоря, будет лучше, если никто ничего не поймёт, иначе они могут решить не оставлять меня в живых.

Данте испускает вздох нетерпения.

— Она не может причинить тебе вред, Фэл, потому что ваши жизни связаны.

Моё сердце заходится, а в ушах появляется глухой гул.

— Что значит «связаны»?

— Последнее заклинание, которое произнесла моя хитрая дочь, связала наши жизни так, что если ты страдаешь, страдаю и я. Если умрёшь ты, умру и я. Разве ты не почувствовала, как содрогнулась земля, когда в тебя попала отравленная стрела? А вот Юстус это почувствовал, не так ли, муженёк?

— Я… я…

Я силюсь вспомнить, но та ночь покрылась туманом после того, как Лор отрубил руки дикарке.

— Если Зендайя мертва, то почему мы всё ещё связаны?

Я прохожусь взглядом по золотым складкам её платья, которое покрывает её недвижимое тело и словно сделано из металла.

— Потому что Зендайя использовала твою кровь, чтобы соединить нас. Фактически это ты заколдовала меня.

— Я всё ещё была в её чреве? Или уже находилась в чреве мамм… Агриппины?

Это не имеет значения.

— То есть, я хочу сказать, что тогда я была всего лишь сгустком, плавающим у кого-то в животе. Как, чёрт побери, она смогла достать мою кровь?

— Когда дети соединены с нашими телами, наша кровь смешивается. Зендайя порезала палец и нарисовала знак на своём животе, после чего достала тебя из своего чрева… чтобы я не смогла заблокировать магию, текущую по вашим венам.

Мелкие волоски встают дыбом у меня на руках, а глаза наполняются гневом, потому что я в самых ярких подробностях представляю их противостояние, в конце которого моя мать умерла.

— Ты поэтому убила свою собственную дочь? Потому что она связала наши жизни вместе?

— Люди убивают и за меньшее.

Пальцы на её руке, не прикованной к коленям, сжимают подлокотник.

— А что тебя так удивляет?

То, сколько гнили может скрываться под кожей этой женщины. Вместо того чтобы превратить её в кусок золота, Котёл должен был превратить её в мусор. Он должен был дать её коже истлеть и поразить её органы гангреной.

Я почти желаю, чтобы яд, циркулирующий в моём теле, остановил моё сердце, и чтобы её сердце тоже остановилось. Я втягиваю ртом воздух, и понимание того, что я обладаю силой, способной снять магический барьер, пронзает мою душу. Вороны будут спасены. Шаббианцы будут свободны. Одна жизнь ничего не стоит, если жизни стольких людей стоят на кону.

Я сглатываю, когда лицо Лора появляется у меня перед глазами, а затем сглатываю снова, когда вспоминаю, как он сказал мне, что он скорее прожил бы тысячу лет без трона, чем день без меня. При этом воспоминании желание снять заклятие шаббианцев и воронов пропадает. Если я не найду другого способа, тогда, возможно, я снова подумаю об этом, но я слишком эгоистична, чтобы покончить со своей жизнью.

Данте выдувает воздух из уголка губ.

— Разблокируй уже её чертову магию, стрега, и объяви нас мужем и женой.

Мои ноздри раздуваются.

— Я не выйду…

— Отрубить язык моряка железным клинком! — кричит Данте.

— НЕТ!

Над моей верхней губой выступают капельки пота.

— Не трогай его. Я согласна.

Он толкает меня в сторону Мириам.

— Разблокируй её магию.

— Сначала брачное заклинание, Маэцца, так как освобождение её магии потребует много моей крови и энергии.

— Разве вы не должны разблокировать мою магию до окончания полнолуния? — говорю я так быстро, что слова сливаются друг с другом. — Лучше тогда начать с этого.

Глаза Мириам странного цвета изучают меня, после чего она переводит взгляд на Юстуса. Она не говорит с ним вслух, но я чувствую, что между ними происходит беззвучный диалог. Неужели это действительно так? Санто Калдроне, что если голос Данте начнёт звучать в моей голове? Что если он заменит собой голос Лора?

— Я настоятельно рекомендую начать с брачного заклинания, Маэцца. Это займёт всего минуту.

— А это вообще сработает, если её магия не разблокирована? — Данте смотрит на Мириам из-под опущенных бровей.

— В ней течёт шаббианскя кровь, Ваше Величество.

— Хорошо. Давайте с этим покончим.

Она кивает.

— Тебе также стоит подойти ближе, так как мне придётся нарисовать магический знак на ваших руках.

Тело Данте напрягается. Несмотря на всё его желание сделать меня своей, он, кажется, не очень-то хочет подходить слишком близко к колдунье.

Пока он таращится на пальцы Мириам, которые скоро покраснеют от её магии, я начинаю ломать голову в поисках выхода из этого брака. Единственное, что приходит мне на ум, это упасть в обморок. Это неидеальное решение, но я вспоминаю, как Фибус упал на пол, точно мешок с картошкой, в тот раз, когда у Сибиллы впервые пошли месячные и запачкали её платье. Он думал, что она умирает от раны, нанесённой железом в нижнюю часть её тела. Его глаза закатились к небу, а тело обмякло точно переваренная макаронина.

Несмотря на то, что я не стремлюсь получить сотрясение мозга, я решаю попробовать и, задыхаясь, говорю:

— Мне нехорошо.

Упав на пол, я притворяюсь мертвой.

— Вставай, Фэл.

Нет. Ни за что. И когда отвратительный запах гниющих зубов ударяет меня в лицо, я притворяюсь ещё более мёртвой.

— Может ли Мириам провести обряд, пока Фэллон без сознания?

Злость пронзает моё тело, заставляя меня сжать челюсти, а мою грудь — окраситься гневным румянцем.

— Да, — говорит Мириам.

Чёрт бы тебя побрал, мегера. Мало того, что меня сейчас выдадут замуж за психопата с галитозом, помешанном на власти, так ещё я, оказывается, понапрасну заработала себе новую шишку на голове.

Чьи-то руки подхватывают меня, но их тут же заменяют другие руки — с более короткими и шершавыми пальцами.

— Я подержу её, Маэцца. Ваши руки должны оставаться свободными.

Ну, конечно же, мне на помощь пришёл Юстус Росси. Ведь он ждёт не дождётся выдать меня за своего короля.

Мне очень хочется продолжить разыгрывать из себя тряпичную куклу ещё какое-то время, так как мне больно смотреть на то, как Данте лишает меня очередной свободы, но мои веки поднимаются.

— А-а. Тебе уже лучше, мойя?

— Нет, — огрызаюсь я.

И ухмыляясь, как безумец, в которого он превратился, Данте спрашивает:

— Готова стать моей, Заклинательница змеев?

Я наклоняю голову, и хотя нонна учила меня не провоцировать чистокровок, я не могу сдержаться и издаю шипение:

— Я никогда не стану твоей.

— Позволь мне выразиться иначе.

Голубые глаза Данте враждебно вспыхивают.

— Ты готова к тому, что твоя кровь станет моей?

— Да, пожалуйста! Моя кровь всё равно бесполезна.

Кожа на его виске начинает подёргиваться из-за пульсирующего нерва, и он переводит внимание на Мириам.

— Продолжай, стрега.

— Надрежь свою руку и руку Фэллон, затем соедините руки, чтобы ваша кровь смешалась.

Данте быстро разрезает свою ладонь, после чего приближает ко мне окровавленное лезвие. Я сжимаю руки в кулаки и убираю их за спину.

— Твою ладонь.

Я качаю головой.

Данте сжимает мою руку и так резко дёргает её к себе, что я почти зарабатываю вывих плеча

— Не заставляй меня сломать тебе пальцы. Или пальцы Антони.

Из моего горла вырывается слабый вздох, и я разжимаю кулак. Он проводит лезвием по моей ладони. И точно волны позади корабля, моя плоть расходится в стороны, и появляется небольшая кровавая рана, не шире, чем шов на моих зимних колготках.

Но прежде чем Данте успевает засунуть меч обратно в ножны, Мириам кивает на свой указательный палец.

— Пожалуйста, проткни мою кожу, Ваше Величество.

Фейри пристально изучает протянутый ему указательный палец, словно подозревает её в обмане.

Я молюсь о том, чтобы это был обман.

ГЛАВА 8

Данте поднимает меч и направляет его кончик в сторону Мириам. Его пальцы так сильно сжимают рукоять, словно он пытается не дать ей завладеть его оружием. Но Мириам не пытается украсть его меч. Она всего лишь прижимается к его острому кончику, и на её пальце начинает пузыриться кровь.

Слёзы, которыми наполнились мои глаза, вырываются наружу. Я ненавижу тебя, Бронвен. Как же я, мать твою, тебя ненавижу. Я надеюсь, что Лор тебя выпотрошит.

— А теперь соедините руки и подойдите ближе.

Мириам кивает головой на свою руку, покоящуюся на подлокотнике, и грива её каштановых волос перекидывается через костлявое плечо. Несмотря на длину волос, эта шаббианка напоминает попрошайку, которой отчаянно необходимо помыться и сытно поесть.

— Это ловушка! — бормочу я, когда Данте берёт мою руку.

Между его бровями появляется складка.

— Росси?

— Это не ловушка. Я бы мог заключить сделку, чтобы доказать это, но в этом нет особой необходимости.

Где-то в глубине своего измученного сознания, я начинаю размышлять о том, что он только что сказал. Что значит, в этом нет особой необходимости?

— Ластра, накорми генерала солью, — командует Данте.

— Я сам могу себя накормить.

Юстус шарит в кармане своего мундира в поисках золотой табакерки, которую он доставал для меня в тот день, когда я приезжала на Исолакуори на слушание. Рубины, которыми инкрустирована крышка табакерки, сверкают, когда он открывает её большим пальцем и берёт щепотку.

Как только Юстус проглатывает её, Данте спрашивает:

— Это ловушка, Росси?

Я всматриваюсь в напряжённое лицо Данте — лицо, которое я когда-то знала очень хорошо и одновременно не знала. Множество вопросов горят у меня на языке, один из которых: Как давно ты решил использовать меня?

— Это не ловушка, Маэцца. Вы выйдете из этого подземелья связанным с моей внучкой, так же как я связан сейчас с Мириам.

Я начинаю кричать как резаная и молюсь о том, чтобы мой голос проник сквозь камень и его услышал какой-нибудь добрый самаритянин. Может быть, один из слуг Росси…

Генерал проскальзывает мне за спину и зажимает мне рот рукой.

— Не прерывай нас, Фэллон.

Когда он толкает меня в сторону Мириам, я кричу:

— Н-дел-йте-эт-го!

Я молюсь о том, чтобы она поняла, что я пытаюсь остановить. О боги, что если она решит, что я побуждаю её это сделать? Я пытаюсь выдернуть свою руку из руки Данте, но, несмотря на то, что моя кожа скользкая от крови, я не могу сравниться с ним по силе.

— Я вс-ум-ляю, Мииям, н-про…

— Твою мать, Росси, — рычит Данте. — Держи крепче свою внучку.

Мурашки покрывают мою кожу и проникают в моё нутро, когда Мириам подносит окровавленный палец к краю моего мизинца.

— П-жал-ста, — хриплю я в ладонь Юстуса. — Нет.

Волна силы, исходящая от меня, сотрясает мои лёгкие, и я делаю резкий вдох, который пронзает мою грудь болью.

Мириам бормочет что-то на шаббианском о единстве и силе и проводит пальцем по бугоркам и впадинкам, из которых состоят костяшки моих пальцев, после чего начинает водить по рукам Данте.

Я начинаю трястись. От ужаса. От отчаяния. От гнева.

Я думаю о Лоре, о том, что мои чувства блекнут по сравнению с тем, что почувствует он, когда узнает, что его пару выдали за другого. Он вырвет у Данте сердце.

Юстус обхватывает меня рукой за талию, не давая мне согнуться или упасть и заставляя меня вытерпеть это неприятное ощущение покалывания, которое создает энергия его новой жены, и резкую боль в том месте, где моя рана соединяется с раной Данте.

Мириам продолжает говорить свое заклинание, продолжает обмазывать наши руки кровью. Я в отчаянии пытаюсь высвободить руку в последний раз, но мне не удается вырваться из хватки своего деда и крепкой руки Данте.

Я не понимаю, почему она на это согласилась. Может быть, это сможет освободить её от этого трона?

Она начинает делать круговые движения указательным пальцем, соединяя нарисованные линии вместе, и хотя я никогда не видела это заклинание в действии, я понимаю, когда всё заканчивается. И не потому, что кровь пропадает в моих порах, а потому что я чувствую некое… некое… покалывание в ладони, которое определяет мою судьбу.

Я пытаюсь сдержать крик, и мои лёгкие сжимаются так, словно я задержала дыхание под водой. Сделав резкий рывок, я, наконец, вырываю свою руку у Данте.

Король фейри приподнимает руку и поворачивает её у себя перед глазами, которые широко раскрыты от изумления, тогда как мои глаза раскрылись от шока, а затем от отчаяния, когда я замечаю под потёками нашей крови вытатуированные кольца, соединенные вместе. Я переворачиваю руку и, конечно же, вижу точно такие же круги, изуродовавшие мою кожу.

Мои ресницы намокают от злости, которая горит ещё сильнее, чем моя новая метка и кажется горче моих солёных слёз, которые катятся по щекам. Кольцо… я бы смогла избавиться от него… но татуировка… Пока я не убью Данте, напоминание о нашей связи будет отпечатано на моей коже.

С другой стороны — да, я всегда стараюсь найти что-то положительное — теперь я понимаю значение татуировки Юстуса: это не магическая защита. Этот мужчина даже не представляет, какая боль его ждёт. Я порву его на клочки своей магией и потопчусь на них.

— Всё сделано? — с придыханием спрашивает Данте.

— Да, — голос Мириам вырывает меня из моих ужасных мыслей. — А теперь отойди, чтобы я попыталась разблокировать магию своей внучки.

— Попыталась? — Данте опускает помеченную руку.

— Мы это уже обсуждали, Маэцца. Если её шаббианская сущность слишком переплетена с сущностью ворона, есть вероятность, что я не смогу разделить своё заклинание без присутствия Лоркана.

— А я уже говорил тебе, что привлечь Рибава — не вариант.

Мириам предложила привлечь Лоркана, чтобы разблокировать мою магию? Разве она не понимает, что он убьёт её раньше, чем она успеет порезать палец?

О, боги. Мне надо предупредить его, что он не сможет её убить, так как это убьёт меня.

ГЛАВА 9

Данте отходит назад, а я пытаюсь выровнять дыхание, но всё бесполезно. Моё сердце колотится так быстро, что все мои мускулы сводит.

— Развяжи завязки на своей блузке, — голос Мириам заставляет меня перевести на неё взгляд. — Мне нужен доступ к твоему сердцу.

По моей спине пробегает холод, а сапоги прирастают к обсидиановому полу подземелья. Я хочу получить свою магию, но я также хочу жить. Мне кажется опасным предоставлять этой ведьме доступ к своему сердцу.

Что если она его остановит?

Что если её рассказ о том, что наши жизни связаны, ложь?

Что если…

Чья-то рука хватает завязки и дёргает за них. Я прохожусь глазами по загорелым пальцам в сторону белого рукава, принадлежащего мундиру Данте, который надет под его золотые доспехи, а затем обратно в сторону его напряжённой челюсти и холодных глаз.

— Не трогай меня, — рычу я.

Данте одаривает меня свирепым взглядом.

— Тогда пошевеливайся, твою мать.

Я сжимаю зубы.

Мириам поднимает пальцы вверх и ждёт, когда я добровольно сделаю тот единственный шаг в её сторону, который снова поместит меня в зону её досягаемости.

— Я знаю, ты боишься меня, Фэллон, но ты должна мне доверять.

Я фыркаю.

— Это будет моё последнее предупреждение, стрега. Ещё раз заговоришь на шаббианском, и я отрежу тебе язык.

Мерда. Я замолкаю, точно церковная мышь, и молюсь о том, чтобы Данте не уловил тот звук, что я издала. Звук, который буквально кричит: Заклинательница змеев свободно владеет шаббианским!

Я тру кожу в области ключиц и бросаю взгляд на Данте, который полностью сосредоточен на Мириам.

Но чувство облегчения из-за того, что он ничего не понял, исчезает, когда я, кошусь в сторону генерала и замечаю, что он приподнял одну из своих рыжеватых бровей. Мои щёки вспыхивают, и я перевожу внимание обратно на Мириам.

— Прости меня.

Она приподнимает ладонь, и только тогда я замечаю, что у неё тоже есть эта ужасная татуировка.

— Я часто путаю люсинский и шаббианский. Оба эти языка звучат одинаково у меня в голове.

Она растопыривает пальцы, словно желает их растянуть.

Сверкающий люсинский крест за её спиной отражается от кончиков пальцев, которые сияют так, словно покрыты маслом. Я предполагаю, что она размазала кровь по всем пяти пальцам, но когда прищуриваюсь, понимаю, что блестящие участки кожи — это волдыри. Вероятно это результат многолетнего прокалывания пальцев. Неужели меня ждёт то же самое? Очередные шрамы? А я-то надеялась избавиться от старых.

— Я объясняла Фэллон, почему мне нужен доступ к её сердцу.

На этот раз я оборачиваюсь, ожидая реакции Данте, чтобы понять, на каком языке она это сказала.

— Сними блузку, мойя.

Он кивает на ткань, покрытую грязной коркой и тёмно-красными каплями.

Я оскаливаюсь, так как ненавижу этот новый статус, который он на меня навесил, так же сильно, как ненавижу его.

Когда я не предпринимаю попытки снять блузку через голову, он достаёт свой чёрный меч, подцепляет им вырез в виде замочной скважины и проводит лезвием вниз, порвав мою блузку и бюстгальтер под ней. К счастью, он не срывает его с меня, но это не помогает унять новую волну гнева, которая заставляет мой пульс участиться.

— Что, чёрт побери, с тобой не так? — шиплю я, схватившись за рваные края своей блузки, чтобы не дать ей обнажить меня полностью.

Мириам сгибает палец, приглашая меня подойти.

Когда я этого не делаю, Юстус приподнимает меня так, что мои ноги больше не касаются пола, и пододвигает моё тело поближе к своей жене, которая осторожно тянет за края моей разрезанной блузки.

— Заклинание должно быть произнесено на шаббианском. Никто не должен меня прерывать, когда я начну его произносить, иначе ритуал будет испорчен.

Мириам смотрит на Данте, когда говорит это, явно намекая на него.

Он двигает челюстью из стороны в сторону, и она скрипит, точно якорная цепь.

— Ладно. Продолжай. Юстус, постарайся следить за всем, что она говорит.

— Фэллон, я знаю, ты меня презираешь, но блокировка магии была необходима. Я клянусь, что объясню тебе всё, но сначала позволь мне вернуть тебе дар, который я скрывала от тебя в течение двадцати двух лет.

Я сердито смотрю на неё.

— Тебе понадобится твоя магия, чтобы вырваться отсюда.

Моё нежелание довериться ей так сильно, что ритм моего сердца сбивается.

— Ты хочешь снова увидеть свою пару?

Я хочу этого больше, чем свою магию.

— Доверься мне, дорогая.

Довериться ведьме, которая только что соединила меня с ополоумевшим фейри? Я подавляю желание произнести «нет, уж» вслух, так как боюсь, что произнесу это на шаббианском. Но я всё-таки понимаю, что для того, чтобы вырваться отсюда… чтобы выжить, мне понадобится моя магия, так как я перестала верить в чудеса несколько лун назад. Поэтому я, наконец, отпускаю свою блузку и предоставляю окровавленным пальцам Мириам доступ к своему сердцу.

Надеюсь, она его не остановит.

Как только кончик её указательного пальца касается моей плоти, разряд, который оказывается в сотню раз сильнее того, что я почувствовала во время предыдущего ритуала, ударяет мне в сердце, которое сжимается и начинает твердеть.

Всё сильнее и сильнее.

Моя кожа больше не сотрясается от его ударов.

Когда золото вокруг меня тускнеет, а сияние фейского огня пропадает, в моей голове шёпотом раздается мысль: может быть, она обманула не Данте, а меня?

Глупая, глупая девочка.

Лицо моей пары возникает у меня перед глазами, и хотя он не может меня слышать, я говорю в растянувшуюся между нами пустоту: «Прости меня, моя любовь».

ГЛАВА 10

Главная мышца у меня в груди сделалась такой неподвижной, что мне уже кажется, что это конец — мои последние мгновения на этой богом забытой земле.

Я ненавижу то, что последнее лицо, которое я увижу, будет лицо Мириам.

Я ненавижу то, что Юстус будет последним мужчиной, прикосновение которого я почувствую.

Я ненавижу то, что Данте станет свидетелем моей смерти.

Но, по крайней мере, ему не достанется моя магия. О, как же это иронично, что даже на смертном одре я умудряюсь найти что-то позитивное. Чёрт бы побрал мой оптимизм. Вероятно, если бы я была законченным пессимистом, я бы прожила дольше.

В своей следующей жизни — если реинкарнация существует — я сделаюсь циником и абсолютным скептиком. И я, мать его, больше не буду никому доверять. И я часто буду говорить «твою мать».

Я слышу, как фыркает моя пара. Он ненавидит, когда я выражаюсь.

Ох, Лор.

Раз уж я пока не потеряла сознание, я решаю поговорить с ним по нашей несуществующей связи. Я говорю ему, чтобы он не приходил сюда и не строил из себя героя. Я не стόю его мести. Однако он должен убить Бронвен и Мириам. И ещё Юстуса. А вот Данте убивать не надо, на случай, если в пророчестве Бронвен есть хотя бы доля истины.

Хотя, наверное, её там нет.

Она, вероятно, сказала это, чтобы Лор не рисковал своей шкурой, пока она решала, каким образом отправить меня в недра земли на погибель.

Ты получила то, чего желала, старая карга. А теперь умри.

Я жду, когда жизнь начнёт проноситься у меня перед глазами, но единственное, что я вижу — это розовые радужки глаз Мириам и её зрачки, которые сужаются, а затем расходятся в стороны, точно приливные волны. Почему её глаза всё такие же ясные? Я хмурюсь, потому что, хотя в моей голове темнота — причём кромешная — подземелье снова освещается золотым светом. И сверкает.

Ту-ук. Ту-ук

Я опускаю подбородок и смотрю на свою вздымающуюся грудь, которую Мириам использовала как свой холст. Когда моё сердце начало биться?

Мириам начинает напевать что-то себе под нос, а затем добавляет к пению тихие слова. Я решаю, что это часть заклинания, как вдруг она произносит:

— Фэллон, слушай меня. Слушай, но не реагируй ни на что, что я тебе скажу, потому что все остальные не знают о том, что те слова, что я произнесу в твои уши — это не заклинание.

Я моргаю.

Её ресницы так низко опущены, что касаются её высоких скул. Они чёрные и густые, и напоминают крылья ворона.

— Я освобожу твою шаббианскую магию, но мы притворимся, что мне не удалось это сделать. Сглотни один раз, если ты меня понимаешь.

Мой, пока ещё живой, пульс ударяет в шею с такой силой, что мне требуется несколько драгоценных секунд, чтобы сглотнуть.

— Мне многое нужно тебе рассказать, и я начну с твоей матери. Она не умерла. Я спасла её, но очень важно, чтобы все вокруг думали, что её больше нет.

Моё сердце замирает, а затем начинает колотиться так же сильно, как те пушки, из которых Марко стрелял в Лора на юге в тот судьбоносный день.

— Ты поняла?

Я сглатываю.

— Несмотря на то, что я так и не вышла замуж за человека, от которого родилась твоя мать, я когда-то была замужем. За первым королём фейри. Я не могу называть его имени, иначе его могут услышать, поэтому я буду звать его «К».

Я чувствую, как она начинает рисовать кровью круги у меня на груди.

— Моя мать была в ярости, но твоя пара, — когда она доходит до моего плеча, она начинает вести пальцем по завиткам, соединяя их в одну ровную линию, — он был за меня рад.

Кровавые узоры, должно быть, начали впитываться, потому что кожа под ними горит, точно она рисует на мне огнём. Но вся остальная часть моего тела… превратилась в лёд.

— Если ты не в курсе, они с «К» были близки. Твой партнёр считал «К» членом семьи, «К» был ему как дядя.

Не то, чтобы я считала Лора раскрытой книгой, но рассказ Мириам заставляет меня осознать, что мужчина, с которым я связана магическим образом, был нем, как могила. И мне придётся постараться, чтобы открыть её, когда я вернусь к нему. Мысль о том, что я могу вернуться домой, к нему, сегодня ночью, ускоряет мой и без того уже участившийся пульс.

Я обрету магию до восхода солнца.

Я смогу использовать её, чтобы сбежать из этой тюрьмы.

— Я предполагаю, что он рассказал тебе о том, что я помогла «К» организовать бунт против него? — мягкий, словно шёлк, голос Мириам заставляет меня вернуться в настоящий момент. — Но единственное, в чём я помогла ему свергнуть воронов, так это в том, что проболталась ему про воздействие обсидиана.

— Так же как вы проболтались о том, что нужно использовать шаббианскую кровь вместе с обсидианом?

Моё едкое замечание вырывается изо рта прежде, чем я понимаю, что произнесла его вслух.

Её глаза расширяются; а мои — ещё больше.

Мерда.

Не поворачивая голову, я кошусь влево и замечаю, что голубые глаза Данте прикованы к алым потёкам на моей груди. Вздох облегчения раздувает мои лёгкие, но не успевает вырваться у меня изо рта, потому что хватка Юстуса становится крепче. Данте, может быть, и пропустил мой вопрос, но не Юстус. Focá.

— Разве я не попросила тебя молчать, Фэллон? Тебе нельзя говорить. Если ты, конечно, хочешь получить свою магию и дослушать мою историю до конца.

Я сжимаю губы, справедливо наказанная её риторическим вопросом.

— Мне нельзя было рассказывать «К» о воздействии обсидиана, но я была молода и ослеплена любовью; меня опьянила та сладкая ложь, что он лил мне в уши. Я не понимала, что он использовал меня из-за моей крови. Я не понимала, что его любовь была осквернена жадностью. Но это поняла моя мать. Она угрожала приехать в Люс, чтобы расторгнуть наш союз. «К» предложил мне установить магический барьер, чтобы она не смогла вмешаться в нашу жизнь, а я, глупая девушка, прислушалась к нему и создала барьер между своей родиной и Люсом.

Мириам пристально изучает свои обездвиженные ноги, закованные в золото — её наказание за предательство своего народа.

— После того, как «К» умер, отец «Ю» стал моим тюремщиком. Он был жестоким человеком, как и его жена. И только после того, как он покинул этот мир, мать «Ю» перевела меня из его подземелья в темницу на Исолакуори. Она хотела, чтобы я исчезла. Она приставила ко мне «Ю». Он приносил мне еду и воду, хотя моему проклятому телу это не требовалось. В одну особенно суровую зиму он принёс мне шерстяное одеяло.

Её взгляд смягчился, когда она посмотрела на мужчину за моей спиной. Он же не мог ей на самом деле нравиться?

— Не пойми меня неправильно, этот мужчина презирал меня, как и всё, что я олицетворяла, но он боялся шаббианцев и беспокоился о том, что если я умру от простуды, то магический барьер исчезнет вместе со мной.

Она вздыхает.

— Мы провели долгие десятилетия, не доверяя друг другу. Как-то раз меня нашёл «А» ради одного заклинания. Я притворилась, что моё проклятие лишило меня магии. «Ю» понял, что я лгу, но не выдал меня. К счастью, у «А» были настолько ужасные отношения с его отцом, что он так и не научился рисовать наши магические знаки, иначе он мог заставить меня это сделать. Или попробовать сделать это самостоятельно.

Она добавляет ещё один завиток и ещё одну линию. Её кровь капает на мой бюстгальтер и пачкает шёлковую ткань. Я, наверное, в шоке, а может быть, моё тело распознало её кровь и понимает, что это магия, потому что меня даже не мутит.

— Множество раз я пыталась покончить с собой, но моим наказанием было то, что я оставалась в живых. Я начала думать, что как только всё моё тело сделается золотым, Котёл позволит мне перенестись в другой мир, поэтому я пожелала, чтобы моя трансформация прошла быстрее. В ту ночь мне приснился Великий Котёл. Во сне он сказал мне, что пока Регио живы, моё проклятие не будет снято. На следующий день судьба преподнесла мне «М». Точнее он появился в моём подземелье. Парень задавал мне множество вопросов, в основном о деде, перед которым он преклонялся, в отличие от отца, которого он считал недостойным. Несмотря на то, что он не говорил прямо о его свержении, я поняла, что он отчаянно желает заполучить трон. И я предоставила его ему, раскрыв местоположение магического камня. Я сказала ему, что тот, кто владел этим камнем, получал полную власть над магическим барьером.

Несмотря на то, что её радужки не белеют, её взгляд затуманивается, как у Бронвен, зрением которой завладели шаббинцы. Но в отличие от неё Мириам перенеслась в свои воспоминания из прошлого.

— Будучи в отчаянном положении, он согласился на сделку со мной и перенёс меня под Исолакуори. На камне не было никаких отметин, но я нашла его. Разве я могла забыть свою вторую самую большую ошибку? Я сказала ему вытащить камень из стены, и поскольку он жаждал власти, он это сделал. Когда он выдолбил его из стены, земля начала сотрясаться. Землетрясение оказалось таким сильным, что камень выскользнул из его рук и раскололся. Я так обрадовалась, Фэллон. Я думала, что мой магический барьер наконец-то исчез.

Её глаза отрешенно блестят, словно она перенеслась под Исолакуори с Марко Регио.

— «М» пытался отменить нашу сделку, утверждая, что камень раскололся. Но это он его уронил, поэтому я потребовала от него выполнить свою часть сделки. И поскольку моё требование — убить его отца — совпадало с его амбициями, его это устроило.

Я резко вдыхаю, что заставляет Юстуса прижать ладонь к моим губам.

— «М» бросил меня в сырые катакомбы под Исолакуори. И поскольку я была прикована к трону, он не боялся, что я сбегу. Я находилась недалеко от стены, поэтому смогла нарисовать на ней магический знак, который позволял мне слышать всё, что происходило в замке. Я узнала, что моя дочь освободила твою пару, и нарисовала знак, который заблокировал Люс. Я узнала об её беременности, а затем о том, что «А» пал.

Она сглатывает.

— Я думала, что золото расплавится и стечёт к моим ногам, так как последний Регио умер.

Я в замешательстве морщу лоб, так как Марко ведь тоже был Регио.

— Я думала, что встану с этого ненавистного трона и свободно преодолею камень и воду. Я поплыву на Шаббе и упаду на колени перед Котлом и своим народом, вымаливая у них прощение.

Эмоции наполняют её голос, который в итоге превращается в тихое бормотание, поэтому мне приходится напрячься, чтобы его разобрать.

— Какой же я была наивной, Фэллон.

Да уж, твою мать, сумасшедшая, ты, ведьма. Я пытаюсь сделать шаг назад, но Юстус не даёт мне сдвинуться с места.

— Я узнала о том, что у «А» был наследник, только после того, как «М» пришёл за мной со сверкающей короной на голове и нахальной улыбкой на лице.

Когда она переводит взгляд на принца, которого я сделала королём, и который в свою очередь сделал меня своей пленницей, мой лоб хмурится. Она хочет сказать, что «М» не был родным сыном «А»?

— У нас не так много времени, Мириам.

Юстус заставляет её снова перевести взгляд в нашу сторону.

Не сводя с него глаз довольно продолжительное время, она опускает взгляд на кровавые узоры, которые она нарисовала у меня на груди.

— Пожалуйста, отпусти её и сделай шаг назад, генерали, или ты нарушишь мой магический ритуал.

Она, должно быть, поняла, что я попытаюсь сбежать, потому что, как только Юстус меня отпускает, она говорит:

— Если ты отойдёшь от меня, дорогая Фэллон, ты не только не получишь свою магию, но и не узнаешь о своей матери. Разве ты не хочешь узнать, что с ней стало?

Как это низко, Мириам. Конечно, я хочу узнать, что случилось с Зендайей.

— Я слышала, как стражники, приставленные ко мне, болтали о том, что в Люсе стало неспокойно. И о том, как вороны твоей пары падают налево и направо. Я знала, что моя дочь захочет скрыться на Шаббе, но чтобы это сделать, ей нужно было вернуться в Священный Храм и стереть свой знак. И тогда я заключила новую сделку, на этот раз с «Ю».

Она оставляет кровавые точки вдоль моих ключиц, и я не могу не задаться вопросом: она рисует всякую ерунду, или этот магический знак действительно настолько сложный?

— Я рассказала ему о том, где он сможет найти твою мать и попросила взамен отнести меня в Священный Храм и посадить среди тех золотых идолов, которым поклоняются фейри.

Моя кожа покрывается мурашками. А я-то считала Юстуса и Данте коварными, но по сравнению с Мириам, эти двое — мальчики из церковного хора.

— Я не хотела заманивать свою дочь в ловушку, я хотела ей помочь.

Я фыркаю. Она действительно ожидает, что я поверю в эту кучу змеиного дерьма? Должно быть, золото проникло ей в мозг.

— Я понимаю, что ты мне не веришь. Ведь я изолировала от мира свой собственный народ, бросила дочь, отдала магию, которую не должна была отдавать, и рассказала секреты, которые положили конец правлению великого короля и посадили на трон подлеца.

В её ярко-розовых глазах, оттенок которых безумно похож на цвет чешуи Минимуса, освещённой солнцем, отражается решимость, и это кажется мне тревожным, а не обнадёживающим знаком.

— Меня наказали за это, но то же случилось со всем остальным миром. Лично я заслужила своё проклятие, но твоя пара, твоя мать, твой отец, шаббианцы — никто из них не заслужил того горя, что я на них навлекла.

Её речь такая страстная, что заставляет Данте нахмуриться.

— Двадцать три года назад я не смогла всё исправить. Не оставила своей дочери шанса покончить со мной. Мне надоело терпеть неудачи, Фэллон, но для того, чтобы у меня всё получилось, мне нужна ты.

Неужели она просит меня… неужели она просит меня убить её? Может быть, в этом всём есть какая-то лазейка, и если я покончу с ней с помощью магии, моя жизнь не прервётся? Она поэтому решила разблокировать мою магию? Чтобы я лишила её жизни? Ну, я абсолютно не против того, чтобы она умерла. Это решило бы множество проблем.

Я слышу, как Данте говорит Юстусу что-то насчёт того, что всё длится очень долго. Я решаю воспользоваться тем, что его внимание обращено к генералу и бормочу:

— Если я убью вас, разве это не убьёт меня?

— Убьёт.

Она улыбается, и её улыбка выглядит такой меланхоличной, что моё сердце останавливается. Может быть, я неправильно поняла её требование?

Неужели она меня сейчас убьёт?

Она проводит большим пальцем по моим губам, окрашивая их в алый цвет.

— В тот день в Священном Храме, когда я хотела, чтобы моя дочь покончила со мной, она взглянула на меня и произнесла заклинание, которое связало наши жизни вместе. Три наши жизни. Поэтому, если ты убьёшь меня, ты также убьешь её.

ГЛАВА 11

Мои внутренности начинает скручивать, пока они не сплетаются в узел, похожий на узор рубинового цвета у меня на груди. Да, Мириам сказала, что моя мать жива, но теперь у меня есть этому доказательство.

Я пребываю в таком шоке и испытываю такое облегчение, что вздыхаю. Или пытаюсь это сделать. Мои губы не разжимаются. О, боги, неужели она их заколдовала? Эта чёртова ведьма парализовала меня! Готова поспорить, она сейчас рассмеётся; и я это заслужила, так как самолично вошла в её кровавую паутину.

Но Мириам не смеется, она вздыхает.

— Прости меня, дорогая, но я не закончила свой рассказ, как и не закончила высвобождать твою магию.

Мои веки слегка приподнимаются. Я ещё не потеряла контроль над всем своим телом.

— Моя бабушка любила говорить: когда смертные строят планы, Котёл смеётся. И я наконец-то поняла значение этого выражения в ту ночь в Храме, кода твоя мать нас связала. Когда она поняла свою ошибку, поняла, что я ей не враг, было уже поздно менять заклинание, потому что она уже перенесла тебя во чрево своей подруги, и твоя кровь оказалась связанной с той фейри. Моя падчерица знает правду. Мой новый муж объяснил ей, что смог, когда они встретились для того, чтобы обсудить твою поимку.

То есть Мириам хочет сказать, что Юстус в курсе… всего? Я кошусь на мужчину, который следит за тем, как палец Мириам скользит по моей коже, точно корабль по волнам, после чего я снова перевожу взгляд на неё.