Дон Кавелли и Рука Бога

I

За шесть дней до этого

Последний день жизни Бернардо Басси начался с пронзительного телефонного звонка. Спросонья он с трудом нащупал будильник. Часы показывали семь часов тридцать одну минуту. Помимо воли лицо его скривилось в недовольной гримасе. Среди ночи он и его супруга проснулись от грозовых раскатов. И хотя Рафаэля сразу же опять мирно заснула, сам он проворочался несколько часов и теперь чувствовал себя совершенно разбитым. Басси решил не обращать внимания на назойливый звонок. Сегодня воскресное утро, а значит, никто не станет звонить ему по делу, видимо, просто ошиблись номером. Телефон надрывался почти целую минуту, но, наконец, затих. Басси повернулся на мягкой перине и натянул повыше одеяло. Но телефон зазвонил снова. Видимо, все-таки звонили именно ему. Делать нечего, придется ответить. Мэр деревушки Чивита ди Баньореджо спустил ноги с кровати и надел поношенные вельветовые тапочки. Тихо, чтобы не разбудить жену, он закрыл дверь спальни и вышел в гостиную, которая одновременно служила ему рабочим кабинетом. Одной рукой он потянулся к телефонной трубке, а другой распахнул окно, чтобы проветрить комнату от застоявшегося воздуха, в котором до сих пор витали ароматы вчерашнего ужина. С улицы тут же донесся какой-то сильный и неприятный химический запах. Басси немедленно поспешил захлопнуть окно.

— Алло?

Звонила младшая из двух кассиров станции, находящейся в долине. Она говорила так взволнованно, что Басси потребовалось довольно много времени, чтобы понять, чего она, собственно, от него хочет. Наконец, выяснилось, что ночью вспыхнул пожар на деревянном пешеходном мосту, который соединял горное поселение Чивита ди Баньореджо с внешним миром. Басси изо всех сил попытался осознать масштаб свалившихся на городок неприятностей. Как такое могло случиться?.. Вдруг его осенило — ночные раскаты грома… Значит, это была не гроза. Но как же так…

Басси постарался взять себя в руки. Что же теперь делать? Прежде всего, закрыть для публики доступ на станцию в долине. И побыстрее, до того, как сюда устремится поток вездесущих туристов, желающих полюбоваться живописной горной деревушкой. И здесь, наверху, тоже нужно все перекрыть, пока зеваки не заполонили готовый рухнуть в любую минуту мост. Он закончил разговор, совершил два торопливых телефонных звонка, затем оделся и вышел из дома. Ему обязательно нужно убедиться во всем лично. В голове не укладывалось: как с мостом могла произойти подобная неприятность? На улице он снова почувствовал едкую вонь, в которой на этот раз безошибочно узнал противный запах гари. Мэр поспешил вниз по главной улице. Ступая по привычной булыжной мостовой, он ощущал какую-то странную пустоту и оцепенение. Наконец, он увидел впереди гигантское черное облако дыма и языки пламени.

Мост, видимо, все еще горел. Со всех сторон к месту катастрофы стекались жители деревни. Некоторые из них прибежали в домашних халатах и тапочках. Потом он увидел, что осталось от моста. Это было самое печальное зрелище, какое Басси только мог себе представить. От охраняемого памятника деревянного зодчества остались лишь жалкие головешки, да и те обваливались друг за другом вниз с громким треском. В голове Басси пронеслась мысль, что теперь предстоит бесконечно долго все это восстанавливать, а он даже не знает, с чего начать. Тело вдруг покрылось холодным потом. Мэр был совершенно подавлен.

Потеря моста — это настоящая катастрофа: Чивита ди Баньореджо теперь отрезана от внешнего мира. Но Басси не подозревал, что вскоре в их деревню придет беда гораздо более страшная.

II

Сначала она могла различить лишь вертикальную полоску над горой. Но чем ближе подлетал большой белый транспортный вертолет, тем отчетливее выступал хорошо узнаваемый четырехугольный шпиль, возвышавшийся над домами Чивита ди Баньореджо, одиноко раскинувшейся на плато, в тридцати километрах от старой папской резиденции Витербо.

Профессор Джулиана Маттони почувствовала, как ее ладони вспотели от волнения. Ей очень хотелось их вытереть, но, похоже, с этим придется подождать. Руки, как и все остальное тело, за исключением головы, находились в герметично закупоренном красном защитном костюме. Перед приземлением она и одиннадцать ее коллег дополнят экипировку еще и шлемами и окончательно станут похожи на космонавтов. В лаборатории они уже много раз носили такие защитные костюмы, но здесь все выглядело совершенно по-другому. Скорее всего, это — просто ложная тревога. Врач, позвонивший в начале третьего в Государственный институт по борьбе с инфекционными заболеваниями, дрожащим голосом сообщил, что в Чивита ди Баньореджо разразилась чума. Он утверждал, что совершенно в этом уверен. Где-то глубоко внутри профессор Маттони ощутила что-то сродни охотничьему азарту.

Чума! Обычно в институте изучали корь, ветрянку и прочие подобные хоть и не безобидные, но вполне обычные хвори.

Если бы инфекционные болезни участвовали в соревновании, то чума, безусловно, заняла бы первое место. Профессор Маттони знала одного биолога, который, с некоторой долей цинизма, называл чуму королевой инфекций. И, с чисто научных позиций, следует признать: он совершенно прав. Недаром с латыни «pestis» — чума — переводится как «зараза».

Вопреки широко укоренившемуся мнению, чума отнюдь не была полностью искоренена. Так, например, зимой 1910–1911 годов в Маньчжурии на площади около двух тысяч семисот километров произошла вспышка, унесшая жизни шестидесяти тысяч человек. Всемирная организация здравоохранения сообщала, что всего с 1978 по 1992 год от этой болезни умер 1451 человек в двадцати одной стране. В 1994 году в индийском Сурате погибли пятьдесят шесть человек. В 2003 и 2008 годах были зафиксированы вспышки в Конго, всего погибли сто шестьдесят четыре человека. В 2008 году в Уганде от чумы погибли три человека. От десяти до двадцати человек ежегодно заболевают в США от возбудителя чумы, который переносится луговыми собачками. В 2009 и 2014 годах несколько человек погибли в разных провинциях Китая, а в 2019 году — двое людей в Венесуэле. На Мадагаскаре тоже постоянно фиксируют вспышки болезни, от которой только с 2010 года умерли более шестисот человек. Нет, что ни говори, чума и сегодня представляет собой вполне реальную опасность. Правда, в Италии ее нет. Теперь нет.

Конечно, в прежние времена она приходила с завидной регулярностью. В 1347 году чума в стране свирепствовала безжалостно: в Венеции, Флоренции, Генуе и многих других городах насчитывались сотни тысяч погибших. Историки предполагают, что в то время вымерла по меньшей мере треть, если не половина итальянского населения. А во всем мире в общей сложности — более пятидесяти миллионов человек.

Но и в наши дни хватает проблем. Так, в лагере беженцев из Северной Африки в итальянском городке Бари среди мигрантов пугающе высок процент больных чесоткой и костным туберкулезом. Оба заразных заболевания до этого десятилетиями не проявлялись в Италии. Не говоря уже о таком количестве ВИЧ-инфицированных. Но чума? Маттони не хотела, чтобы это сообщение оказалось правдой.

По телефону доктор говорил, что люди испытывают болезненное состояние, как при тяжелом гриппе, но при этом образуются язвы и гнойники в подмышках и паху. Типичные для бубонной чумы симптомы. Кроме того, болезнь оказалась невероятно вирулентной. Профессор Маттони еще раз просмотрела свои записи. По словам врача, «нулевым пациентом» оказался местный мэр, человек по имени Басси. Он обнаружил у себя первые признаки болезни утром, но сначала не придал им большого значения. Вскоре он почувствовал себя совсем плохо и слег. Этот самый Басси скончался через несколько часов после проявления первых симптомов, заразив свою жену. Это все сведения, которые имеются в распоряжении профессора Маттони. Что бы это ни была за болезнь, она оказалась очень заразной и потенциально смертельной.

Сейчас самое главное — предотвратить дальнейшее распространение инфекции. Насколько ей известно, в деревню можно попасть лишь по одной-единственной дороге. К этому моменту полиция по приказу Министерства здравоохранения уже ее заблокировала. Хочется надеяться, что своевременно.

Жителей деревни разместят на карантин в специальных пластиковых палатках. Слава богу, прошли те времена, когда людей отправляли на чумные корабли у берегов Венеции на сорок дней (собственно, от итальянского слова «quaranta», то есть «сорок», и произошло слово «карантин»). Но все же они будут вынуждены оставаться в изоляции до тех пор, пока не выяснится, что это за инфекция.

В наушниках послышался голос пилота, который объявил, что посадка вертолета немного осложнится из-за сильного ветра. Маттони посмотрела вниз сквозь один из маленьких иллюминаторов. Вертолет садился прямо перед церковью, по-видимому, это единственная большая свободная площадь в деревне.

Профессор Маттони сняла наушники и потянулась к защитному шлему, лежащему у нее на коленях. Одиннадцать ее коллег тоже поспешно надевали шлемы. Никто не разговаривал. Во-первых, потому что шум винта заглушал все остальные звуки, а во-вторых, они уже обсудили все важные вопросы, и ни у кого не было настроения для светских бесед. Она осторожно присоединила шлем к костюму и дважды проверила его герметичность. Затем подключила на смартфоне блютус и положила мобильник в прозрачный карман на левом рукаве. Теперь она не только могла напрямую общаться с коллегами через переговорную систему на шлеме, но и позвонить туда, куда ей требовалось.

Вертолет приземлился с резким толчком, который профессор Маттони почувствовала всем позвоночником. Кто-то открыл выходной люк, и все по очереди покинули вертолет по раздвижной лесенке из трех ступенек. Они спускались неуклюже и осторожно. Маттони вспомнились нечеткие телевизионные кадры посадки «Аполлона- 11» на Луну. Она и ее спутники не только выглядели как космонавты, но и вели себя почти так же.

Для начала следовало разыскать здешнего врача и узнать о текущем состоянии дел. Профессор Маттони включила через прозрачную пленку на рукаве навигационное приложение смартфона, где уже был обозначен адрес больницы. Мгновенно появилась карта местности и синяя линия, указывающая им путь. Видимо, это совсем близко. Конечно, ведь в этом крошечном местечке буквально всё рядом. Она махнула рукой своим спутникам, показывая направление, и маленький отряд тронулся в путь. Маттони еще не догадывалась, что защитные врачебные костюмы не единственное напоминание о высадке на Луне. Точно так же, как и на далекой планете, здесь невозможно было встретить ни одного живого человека.

III

Старинная мудрость, имеющая хождение в курии, гласит: «Мало значит тот, кто провел с папой пятнадцать минут». Эти краткие аудиенции, как правило, лишь проявление вежливости со стороны святого отца, событие, после которого посетитель может с гордостью объявить, что он разговаривал с папой. Почти никто не может толком рассказать о содержании беседы, поскольку она всегда ведется по более или менее строгому образцу. Тем не менее поток посетителей не иссякает. Папа римский — не только глава одного из государств, не просто первосвященник крупнейшей христианской конфессии, но и, по мнению большинства, — самый значимый человек в мире. Знаменитость, к которой совершают паломничество все остальные знаменитости. Исходя из этого, список тех, кто добивается аудиенции у папы, намного превышает возможности Святого престола. Немало посетителей, которые желают приблизить эту встречу, оставляют папе пожертвования на благотворительные цели, и святой отец потом благодарит их в личной беседе. Само собой разумеется, такое пожертвование должно выглядеть достаточно весомым, и, как правило, сумма начинается от десяти тысяч евро.

Для аудиенции, которая должна была вот-вот состояться, следующему посетителю выделили целый час, что указывало на то, что он — «очень важная персона». История жизни этого человека была широко известна в Италии и даже за ее пределами. Анджело Монтекьеса — успешный предприниматель, детство которого прошло на маленькой ферме, человек, который всего добился сам. Для начала он превратил ферму своих родителей в небольшую компанию по производству и торговле удобрениями. Вскоре после этого перешел на производство искусственных удобрений, и с той поры дела его пошли в гору. К семидесятым годам он уже владел тремя крупными фабриками и занимал шестьдесят процентов всего итальянского рынка удобрений. Его продукция разрабатывалась в самых современных лабораториях. В девяностые годы его прибыль превысила отметку в сто миллионов. Тогда Монтекьеса отошел от повседневного управления делами, чтобы в полной мере насладиться своей принадлежностью к международной элите. Это был первый большой поворот в его судьбе.

Но восемь лет спустя, когда его красавица жена и две дочери погибли в автокатастрофе на трассе Басс Корниш[3] недалеко от Кап-Ферра, его старый мир рухнул. Он навсегда удалился от общества, и теперь мало кто догадывался, что с ним происходит, а те, кто знал, с трудом могли в это поверить. Монтекьеса обратился к вере, и сделал это так же основательно, как делал все в своей жизни. Он отказался от роскоши, присоединился к «Опус Деи» и принялся жертвовать большие суммы на благотворительность. Кроме того, он основал фонд, служащий целям распространения христианской веры.

Год назад он впервые передал святому отцу, как он выразился в сопроводительном письме, «скромный взнос», который составил миллион евро. С тех пор каждый месяц от него поступало пожертвование такого же размера. Он сильно отличался от других крупных благотворителей. Многие сопровождали каждый свой дар бесконечным обилием выспренних слов, лести и заявлений о смирении, которые, казалось, возвращали церковь в коррумпированные времена папы Борджиа. Эти люди словно требовали какого-то поощрения за свою благотворительность, но Монтекьеса никогда даже не намекал на то, что ждет хоть что-то взамен. Лишь спустя три месяца он впервые попросил аудиенции, которая, естественно, вскоре состоялась. Святой отец пожал ему руку и произнес: «Мы слышали, что вы выполняете важную работу».

Это — стандартная ватиканская формулировка, которая звучит более дружелюбно, чем изначально задумывалась. В идеале смысловой акцент должен делаться на словах «мы слышали», что как бы подразумевает некоторую неуверенность в том, что это правда. Как и большинство других жертвователей, Анджело Монтекьеса оставил этот тонкий нюанс без внимания. Или он был слишком хорошо воспитан, чтобы позволить себе как-то прокомментировать слова святого отца. Во всяком случае, он показал себя чрезвычайно образованным и приятным собеседником, знающим о сегодняшних проблемах церкви и веры. Говоря словами Бенедикта XVI[4], он критиковал диктатуру релятивизма, когда все традиционные ценности постепенно ставятся под сомнение, затем подвергаются осмеянию и, наконец, с ними вступают в борьбу и упраздняют. Он сокрушался по поводу общего оскудения веры, в результате чего многие люди если и приходят в церковь, то только на Рождество, в ожидании праздничного шоу, обращаясь в молитвах с просьбой о чуде, лишь в самых безвыходных ситуациях. Все это, отметил он в беседе, наполняет его великой тревогой и печалью, и он не видит никаких признаков того, чтобы в скором времени эта ситуация хоть как-то изменилась. Но все равно не стоит впадать в уныние, добавил он с обаятельной, но грустной улыбкой, а следует надеяться на лучшие времена, когда эгоизм в обществе ослабнет и человек будет готов приносить жертвы, а вера снова укрепится. Святому отцу оставалось лишь согласиться со всеми этими рассуждениями, а через час Монтекьеса почтительно распрощался.

С тех пор аудиенции проходили еще дважды, и каждый раз после этих встреч его святейшество был весьма доволен и умиротворен. Слова Монтекьесы, который откровенно говорил о том, о чем современный папа не мог высказаться публично, очевидно, казались ему правильными. Это отметил не только папский секретарь, монсеньор Лонги, но и другие его близкие соратники.

Тем больше удивился Лонги, когда после последней аудиенции папа оказался в совершенно ином состоянии, чем обычно: его лицо приобрело серый оттенок, казалось, за время разговора он постарел на несколько лет. При этом было очевидно, что пожилой человек пребывает в состоянии шока. Он не отвечал на тревожные расспросы Лонги о его самочувствии, а вместо этого уставился пустым взглядом на мраморную столешницу и что-то невнятно бормотал себе под нос. Только на третий раз секретарь достаточно отчетливо разобрал слова: «Умеренный вариант… Умеренный вариант».

IV

Сальваторе Ди Кастро до сих пор живо помнил тот день, когда впервые оставил пассажира в далекой стране. Это была дама по фамилии Лундквист. Ее муж сначала просил, потом угрожал и, наконец, умолял подождать еще несколько минут, поскольку его жена, как он снова и снова возбужденно уверял, могла появиться в любую секунду, но Ди Кастро оставался непреклонен. По крайней мере, внешне. В глубине души он, конечно, сочувствовал этой паре. Наконец мужчина объявил, что намерен забрать багаж и покинуть борт, но и для этого было уже слишком поздно. Корабль отплыл с Мадейры вместе с мужчиной, но без женщины. После этого рейса капитан Ди Кастро часто думал о них обоих и мучился угрызениями совести. Но это случилось девятнадцать лет назад. К настоящему времени он уже потерял счет тому, сколько пассажиров он оставил. Во всяком случае, их было довольно много, и он давно уже не испытывал к ним жалости. Притом что портовые сборы доходили до ста тысяч евро в день, подождать еще десять минут не представлялось возможным.

Помимо обязательной тренировки по спасению на море, суть которой заключалась в том, что все пассажиры должны по команде собраться со своими спасательными жилетами в обозначенных точках сбора, для всех существовало лишь одно непреклонное правило — своевременное возвращение на борт. Тому, кто не воспринял это требование всерьез, просто не повезло. Не без злорадства Ди Кастро думал о том, что теперь те люди кое-чему научились и усвоили этот урок на всю жизнь. Конечно, перед отплытием ему всегда сообщают, если какой-то пассажир отсутствует, но это всего лишь информация, которую он, как капитан, должен принять к сведению. Не более того.

Вот и сегодня тоже произошел подобный случай. Пассажир по имени Эмилио Вилланова не успел вовремя вернуться на борт. И снова это случилось в Рио-де-Жанейро. Почему именно здесь так часто пропускают время отплытия? По иронии судьбы, в каком-то другом месте у отставших пассажиров еще оставалась возможность добраться до ближайшего порта на поезде, но после Рио «Фортуна» начинала плавание через Атлантику. Пять дней в открытом море. Ди Кастро знал, что время от времени офицеры заключали между собой пари. Спорили о том, получится ли у тех, кто отстал, вернуться на корабль в следующем порту. По опыту, шансы были примерно пятьдесят на пятьдесят.

Человека по имени Вилланова на самом деле звали совершенно иначе. Впрочем, именно это имя было записано в одном из двухсот бланков паспортов, украденных в мэрии Триеста. Этот пассажир не относился к тем людям, которые, обескураженно или гневно, в зависимости от темперамента, реагировали на то, что опоздали и что корабль отправился в путь без них. Он и не намеревался наслаждаться жизнью на палубе «Фортуны» во время перехода судна через Атлантику. Вилланова уже давно сидел в первом классе самолета, который направлялся в Рим; ведь настоящая цель его поездки уже выполнена.

V

Донато Кавелли смотрел на могилу. Сколько времени прошло со смерти Елены? Порой он чувствовал, что с того дня миновала целая вечность, а иногда казалось, что он только что разговаривал с ней и она лишь на мгновение вышла из комнаты. Она все еще снилась ему по ночам, и каждый раз, когда он просыпался, его поражало осознание того, что она больше никогда не вернется. И он снова ощущал, подобно удару, боль от потери. Ему снова и снова приходилось прогонять воспоминание о том, как его жена погибла в центре Рима, прямо перед памятником Виктору Эммануилу[5]. Ее сбила машина, а водитель скрылся с места преступления и так и не был привлечен к ответственности.

Кавелли часто приходил на ее могилу. Не только в определенные памятные дни, например, в день ее рождения, день их свадьбы или день смерти, он возвращался сюда всегда, когда чувствовал себя особенно одиноко, чтобы немного поговорить с ней. После этого он всегда чувствовал себя немного лучше.

Сегодня снова был именно такой день. Кавелли постоял еще немного и направился к выходу, покидая крошечное кладбище, окруженное высокими стенами. Кладбище Кампо-Санто-Тевтонико располагалось на территории Ватикана, вблизи Зала аудиенций, но все же официально относилось к Италии. Однако именно Ватикан определял, кто достоин быть здесь похороненным. Немало верующих готовы были использовать любую возможность, чтобы удостоиться этой чести. Их усилия, как правило, ни к чему не приводили, поскольку свободного места на кладбище осталось очень мало. Почти всегда земля отдавалась под нужды Братства скорбящей Богородицы.

С 1527 года почти все представители рода Кавелли находили место последнего упокоения именно здесь. В этом заключалась особая привилегия его семьи. Одна из многих привилегий. Через девяносто девять лет могилы на этом кладбище положено разравнивать. При этом не трогали лишь одну-единственную — могилу прародителя рода Кавелли, Умберто. Именно благодаря этому человеку все его потомки пользовались всевозможными жизненными благами на территории Ватикана. Существовал документ, подписанный папой Юлием II[6] тридцать первого января 1513 года, всего за несколько недель до его кончины. В нем папа «с чувством самой глубочайшей благодарности» сообщал о том, что капитан Умберто Кавелли, его семья и все его потомки в будущем должны быть «liberatus ab ullis calamitatibus», то есть «освобождены от всякой нужды». Помимо сказочно большого денежного содержания, все они получали право на проживание в Ватикане, а также целый ряд других прав и льгот. Что именно сделал капитан Кавелли для Юлия II, в документе не упоминалось. На то имелась, несомненно, крайне уважительная причина, и, скорее всего, обстоятельства этого дела были довольно кровавыми. Кавелли, мягко говоря, никогда не стремился их выяснить. Прошлое лучше не ворошить. Главное, что грамота, на протяжении столетий передававшаяся по наследству, по-прежнему действительна и лежит в банковском сейфе в Риме. Срок ее действия ограничивался «Судным днем», и этого вполне достаточно.

Конечно, на протяжении веков некоторые священнослужители предпринимали попытки избавиться от надоевшего семейства. В основном главными противниками Кавелли и активными сторонниками его изгнания из Ватикана выступали те, кто занимал среднее положение в курии. Но их мнение никогда не поддерживал ни один действующий папа. Дело в том, что они прекрасно понимали: отменяя льготы, которые давала грамота предыдущего папы, они ставили под сомнение и собственную неприкосновенность.

Ватикан вовсе не монолитен: за долгие века своего существования он приобрел множество различных структур и элементов, на которые никогда не покушались. Одним из таких неприкосновенных элементов была династия Кавелли.

VI

У профессора Джулианы Маттони даже челюсти свело от злости. Она изо всех сил заставляла себя сохранять внешнее спокойствие. Вместо запланированной встречи с министром здравоохранения она сидела напротив какого-то секретаря по имени доктор Поло, у которого на голове было больше бриолина, чем ума внутри нее, и вот уже пятнадцать минут пыталась убедить его в том, что ситуация на самом деле очень серьезная. Сейчас ей необходимо срочно получить расширенные полномочия, с тем чтобы иметь возможность объявить запретными зонами те места, где выявят новые случаи заболевания. Потребуются также дополнительные средства для производства противочумной вакцины.

Но этот напыщенный тип с важным видом отвергал все ее аргументы, воспринимая их как истерические заявления женщины, у которой нет и не может быть должного, трезвого взгляда на факты.

— Мы уже имели дело со вспышками чумы в Конго, — увещевала его профессор Маттони, — но то, что происходит сейчас, намного хуже. Это самый агрессивный патоген, который мы когда-либо видели. Он передается по воздуху, и даже самая малая его концентрация приводит к заражению, а далее, что тоже необычно, болезнь становится смертельной на сто процентов. Мы провели целую серию тестов, и до сих пор возбудитель не среагировал ни на один из проверенных антибактериальных препаратов.

— Мы очень ценим ваш вклад в эти исследования, профессор Маттони, — доктор Поло протестующе поднял холеную руку с наманикюренными ногтями, во всем его тоне сквозила снисходительность. — Но, если я вас правильно понял, этот кризис, к которому мы, будьте уверены, отнеслись чрезвычайно серьезно, уже закончился. Произошла вспышка заболевания в маленькой горной деревне, при этом трагически погибли все жители. Как это случилось, мы не знаем. Возможно, в этом виноват какой-нибудь больной турист из Африки? Но что мы знаем наверняка, так это то, что в Италии больше не отмечалось случаев заражения. Вы говорили, что инкубационный период очень короткий?

— Верно, исключительно короткий. Максимум от двух до трех часов, но все же…

— Так что если бы еще хоть кто-то заразился, то мы бы уже об этом знали.

Профессор Маттони заставила себя улыбнуться.

— Не обязательно. До тех пор, пока мы не выяснили, что именно вызвало эту вспышку, мы не можем…

— Прежде всего, не стоит впадать в панику, профессор. Имейте в виду, что здесь, в министерстве, мы самым внимательным образом следим за ситуацией. Ваш противочумной институт предупреждает об опасности, и это хорошо и правильно. Мы благодарим вас за это, но, не в обиду будет сказано, вы видите мир через определенную призму или, лучше сказать, через электронный микроскоп. Вполне закономерно, что вам повсюду мерещатся патогены. — Прежде чем продолжить, доктор Поло усмехнулся, казалось, что он произносит эту маленькую речь далеко не в первый раз. — Напротив, здесь, в министерстве, мы обязаны видеть общую картину, которой, естественно, не хватает подчиненным ведомствам. Уверяю вас, что сейчас беспокоиться не о чем, профессор Маттони.

— Но если проявятся другие случаи заболеваний…

— Тогда, конечно, — прервал ее доктор Поло, — мы немедленно обратимся к вам за помощью. — Он торопливо поднялся из-за письменного стола, застегнул пуговицу роскошного пиджака от Бриони и протянул для прощания руку. — Еще раз спасибо, что пришли, профессор Маттони.

Встреча закончилась.

VII

Тем временем маленький кабинет начальника порта Генуи был буквально переполнен людьми. Они, перекрикивая друг друга, отдавали команды, которые невозможно было выполнить, так как одни полностью противоречили другим. Здесь собрались работники, чей совокупный морской опыт исчислялся несколькими сотнями лет и был подтвержден многочисленными капитанскими патентами, но никто из присутствующих никогда не сталкивался с подобной ситуацией.

То, что в течение нескольких дней от «Фортуны» не поступало радиограмм, было необычно, но пока еще не являлось поводом для серьезного беспокойства. Неблагоприятные погодные условия могли нарушить спутниковую связь. Два часа назад лайнер появился на радаре, но до сих пор от него не поступило никаких радиосигналов.

Вот этот факт уже озадачивал, поскольку система связи на судах подобного класса предусматривала несколько резервных контуров и аварийных генераторов. Только значительное повреждение корабля, например, в результате взрыва, могло парализовать все элементы одновременно. Однако если бы этот взрыв был таким сильным, то система управления тоже вышла бы из строя. Очевидно, что это не так, поскольку «Фортуна» по-прежнему держит курс на порт Генуи. Наконец, настал момент, когда капитан должен был сбавить ход. Ведь тормозной путь у судов такого размера — более двадцати километров. Однако «Фортуна» продолжала на полной скорости приближаться к порту.

— Осталось восемь минут, — сообщила молодая женщина, сидящая у компьютера. Ее голос охрип от волнения. Не нужно было никому объяснять, что она имеет в виду. Все в комнате понимали, что если «Фортуна», не сбавляя ход, продолжит держаться того же курса еще восемь минут, то катастрофу уже не предотвратить. Судно на большой скорости врежется в причал, либо, что еще хуже, в другой лайнер, стоящий на якоре, или в одно из больших портовых зданий.

Еще семь минут. В ситуации было что-то сюрреалистическое. Никто из тех, кто находился сейчас в комнате, никогда не видел ничего подобного и даже не слышал, что такое бывает. Для подобных чрезвычайных ситуаций никто не предусмотрел какого-то аварийного плана, поскольку, по человеческому разумению, не существовало сценария, который мог бы к ней привести.

Еще шесть минут. «Фортуна» все еще молчит, нет связи. Время, казалось, понеслось с немыслимой скоростью.

— Объявляйте пожарную тревогу!

Все резко развернулись в сторону жилистого мужчины в пожарной форме. Уголки его рта как-то обреченно скривились.

— Лучше, чем ничего, — проворчал он.

Некоторые согласно закивали. Начальник смены — человек, который в конечном счете нес ответственность за все происходящее в порту, несколько секунд непонимающе смотрел на него, потом кивнул и включил сирену. Высокий неприятный несмолкающий звук навис над портом, подобно грозовому облаку. По крайней мере, так большинство людей обратит внимание на надвигающуюся беду. Ничего другого сделать уже невозможно.

Четыре минуты.

«Фортуна» тем временем выросла до громадных размеров и, не сбавляя скорости, продолжала держать курс на гавань. Повсюду забегали люди, пытаясь укрыться от опасности. Те, кто находился в портовых постройках, возможно, еще успевали эвакуироваться, но для большинства круизных лайнеров, стоящих на якоре, все складывалось трагично: большинство пассажиров не успеют вовремя добраться до единственного выхода, расположенного на нижней палубе.

Осталась одна минута.

«Фортуна» стала просто гигантской. Она походила на десятиэтажную высотку, которая продолжала расти с каждой секундой. Оглушительный удар эхом разнесся по гавани, когда корабль вмялся в причал. Медленно, как будто двигаясь сам собой, он неумолимо прошел еще метров тридцать по территории порта, отбрасывая в стороны погрузчики, словно игрушечные машинки, и сплющивая стальные контейнеры. Затем «Фортуна» с ужасающим скрежетом остановилась. Пожарная сигнализация все еще продолжала надрываться, но теперь к ее завываниям добавились разнообразные сирены быстро приближающихся полицейских, скорых и пожарных машин. Сначала следовало оцепить район аварии — существует угроза, что удар, пришедшийся в корпус корабля, приведет к таким повреждениям, которые даже через несколько часов способны спровоцировать взрыв. Хоть это и очень рискованно, но надо как можно быстрее поднять на борт пожарных, чтобы это предотвратить. Предварительно следует использовать беспилотные летательные аппараты, оснащенные камерами, чтобы понять, что творится на палубах. Нужно также расставить рабочие палатки для различных спасательных групп. Тут работы даже не на несколько часов, а на несколько дней.

Оператор дрона, молодой человек с рыжеватыми волосами, сноровисто достал оборудование из потрепанных алюминиевых ящиков, затем подключил экран к генератору, синхронизировал его с первым беспилотником, и нажал кнопку пуска на пульте дистанционного управления. Сначала требовалось получше рассмотреть, что творится на командном мостике. Беспилотник быстро набрал высоту. Оператор решил, что проведет его метрах в пятнадцати над верхней палубой, а потом медленно опустит ниже. Это вынужденная мера безопасности, на случай если на судне возник пожар. Во время предыдущих спасательных операций в огне так потеряли несколько дронов.

В случае если жар от пламени окажется слишком сильным, то изображение начнет мерцать. Пока вроде как ничего подобного не происходило, и огня нигде не было видно. Да и в остальном все казалось спокойным. Однако когда оператор медленно опустил дрон пониже, то заметил на палубе несколько темных точек. Разбросанные ветром шезлонги? Оператор заставил дрон снизиться еще на десять метров и теперь смог разглядеть, что лежит на палубах. Он закричал от ужаса и схватил в руки рацию.

VIII

Дон Кавелли наблюдал, как последние студенты поднимаются по ступенькам к выходу из зала IV — самой большой лекционной аудитории в старинном римском университете Ла Сапиенца. Этим утром он вновь ощутил себя не серьезным профессором, читающим лекции по истории папства, а, скорее, представителем модного журнала, что предлагает своим жертвам всякие новомодные технические штучки в качестве премии за двухлетнюю подписку. Спрашивается, почему?

Например, сегодня, чтобы заинтересовать своих весьма умеренно увлеченных студентов лекцией о Пие II[7], первом папе эпохи Возрождения, он начал с сообщения о том, что тот до своего избрания главой церкви был автором ряда порнографических сочинений. Это определенно вызывало у студентов доброжелательный, хотя и несколько нездоровый интерес. Более того, этого интереса оказалось достаточно, чтобы они внимательно слушали преподавателя до конца занятия.

У Кавелли была привычка каждый раз после проведенной лекции делать заметки: что можно сделать лучше в следующий раз, на какие вопросы студентов он не смог ответить? Сидя за письменным столом перед огромной доской, он пришел к выводу, что сегодня все прошло, в принципе, нормально. Если не считать того, что он уклонился от ответа на вопрос, можно ли заказать эти порнографические сочинения на «Амазоне».

Кавелли заметил, что дверь лекционного зала захлопнулась, но, занятый своими размышлениями, не придал этому значения. Затем услышал негромкий шорох, поднял глаза и увидел, что наверху у входа стоит человек в светлом летнем костюме. Мужчина показался ему смутно знакомым. Но точно не коллега по университету, а для студента староват — явно лет на двадцать или тридцать старше его обычной аудитории.

Мужчина несколько застенчиво поднял руку.

— У вас найдется для меня минутка, синьор Кавелли?

Кавелли бросил быстрый взгляд на настенные часы, висящие над доской. Меньше чем через час у него начнется очередной семинар, а до этого он собирался пообедать в одной симпатичной остерии.

— Да, но только не очень долго, пожалуйста.

Он сделал знак рукой, призывая мужчину подойти поближе. Откуда же он его знает? Посетитель стал торопливо спускаться по ступенькам.

Кавелли обратил внимание, что тот смотрится в этих стенах как-то особенно чужеродно и странно. Совершенно не вписывается в местную атмосферу и выглядит дико, как тореро на подводной лодке. Мужчина приветствовал Кавелли вялым рукопожатием.

— Спасибо, синьор Кавелли, я понимаю, что у вас много дел.

Знаком ли с ним этот человек? Похоже, да. Но самое главное, он, казалось, был твердо уверен, что Кавелли его узнаёт.

— Во-первых, мне следует предупредить вас о том, что этот разговор должен остаться строго между нами.

Кавелли несколько недоверчиво посмотрел на собеседника, но тот истолковал его взгляд как согласие, на мгновение задумчиво сжал губы и продолжил свою речь.

— Кроме того, хочу уточнить, что я нахожусь здесь не в официальном качестве и действую не от имени святого отца.

В мозгу Кавелли словно сработал выключатель. Как же он был настолько слеп?! Перед ним стоял монсеньор Лонги, папский секретарь и к тому же один из самых могущественных людей Ватикана. Конечно, Кавелли знал его, но никогда не видел в костюме. То обстоятельство, что он совершенно неожиданно появился в университете, к которому не имел никакого отношения, не позволило Кавелли сразу понять, с кем он имеет дело.

— Да, конечно, я все понимаю, — пробормотал Кавелли, пытаясь сгладить неловкость.

Лонги молча смотрел на него. Он выглядел встревоженным и, казалось, пытался что-то сообразить или просчитать.

— Ну что ж, синьор Кавелли, — начал он, запинаясь, как будто ему приходилось взвешивать каждое слово. — Итак, все это совершенно неофициально. Причем слово «неофициально» в данной ситуации, пожалуй, слишком слабо отражает ситуацию. Скорее, речь пойдет о несостоявшемся разговоре. Меня здесь не было, и вас здесь не было. Я надеюсь, вы понимаете меня, синьор.

Кавелли прекрасно знал манеру, в которой в курии принято выражать свои мысли. Там всегда предпочитали использовать любезные намеки. К чему обсуждать нечто несерьезное, ведь нужды в этом нет? А если, напротив, затрагивать что-то важное и судьбоносное, то стандартная фраза-предупреждение обычно звучала так: «Не ссылайтесь на меня». Но то, как это прозвучало сейчас, было крайностью даже для членов курии.

— Думаю, да, — подтвердил Кавелли.

Что, черт возьми, надо от него секретарю папы? Должно произойти нечто исключительное, что-то из ряда вон выходящее, чтобы монсеньор Лонги покинул Ватикан, переоделся в цивильный костюм и отправился в университет разыскивать Кавелли.

Лонги бросил взгляд на дверь, словно желая убедиться, что они и вправду одни.

— Я не слишком понимаю, с чего начать. Вы слышали о несчастье, которое приключилось в Чивита ди Баньореджо?

— Да, этот страшный пожар, просто ужас!

Лонги прикусил губу.

— Боюсь, что дело обстоит несколько хуже, чем сообщалось в новостях. Хотя там на самом деле произошел пожар, но не токсичные продукты горения стали причиной того, что все жители этого городка погибли.

Он на мгновение остановился, как будто ожидая, что Кавелли предложит ему дать пояснения. Затем продолжил:

— Настоящая причина массовых смертей заключалась в том, что в Чивита ди Баньореджо произошла вспышка чумы.

Кавелли показалось, что он ослышался.

— Чума? В двадцать первом веке, в Италии? Как вы себе это представляете?

— Все верно. Чума. Как в Средние века. Бубонная чума, если уж быть совсем точным.

— Я полагал, что ее давно искоренили.

— До недавнего времени мы тоже так думали, но очевидно, что это не так. В Африке она возникает снова и снова, как и в других местах на планете.

— Но не в Италии же!

— До недавнего времени, слава богу, так и было. Однако теперь… Понимаю, в такое трудно поверить, но боюсь, что в этом нет никаких сомнений.

— Но в новостях…

— Пресса молчит, чтобы избежать паники среди населения.

— Это же безответственно, люди должны знать, какая опасность им угрожает!

Лонги поднял руку так, словно хотел заставить замолчать капризного ребенка.

— Сначала выслушайте меня, синьор Кавелли, а потом обсудим ваши возражения.

Кавелли глубоко вздохнул и приготовился слушать.

— Итак, — Лонги попытался восстановить нить повествования, — нам известно, что это возбудитель с чрезвычайно коротким инкубационным периодом. Если бы кто-то заразился от местных жителей, то мы уже знали бы об этом. Но это, по счастью, только локальная вспышка заболевания, поскольку сгоревший мост был единственным способом добраться до Чивита ди Баньореджо.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — мрачно согласился Кавелли.

— Так-то оно, конечно, так…

Лонги снова погрузился в зловещее молчание. Очевидно, что самые ужасные новости еще впереди.

— Что не так? Вы чего-то недоговариваете?

— Вспышка чумы не несчастный случай, и пожар тоже. Обе трагедии рукотворны и произошли в результате злого умысла.

— Боже мой! Теракт? Но кому и зачем это понадобилось?

— Все по порядку, синьор Кавелли.

— Не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете? Вы знаете, кто за этим стоит?

— Пожалуйста, не перебивайте меня!

Лонги поднял руки, призывая Кавелли к терпению.

— Да, хорошо. Я вас внимательно слушаю.

— Несколько дней назад один человек побывал на частной аудиенции у святого отца. Возможно, вам известно это имя: Анджело Монтекьеса?

Кавелли задумчиво нахмурил брови.

— Это не тот плейбой?

— В прошлом он действительно часто мелькал на страницах светской хроники. Но потом сильно изменился. Сейчас это глубоко религиозный человек, который жертвует огромные суммы на благотворительные цели и церковь. Под огромными суммами я подразумеваю и в самом деле колоссальные пожертвования. Святой отец регулярно предоставлял ему аудиенции и всегда с интересом беседовал. Казалось, что они оба стоят на одной позиции, разделяя тревоги за будущее Римско-католической церкви. Главной заботой и печалью Монтекьесы, по его словам, являлось то, как стремительно обесцениваются христианские идеалы в западном мире. Этот процесс он считал величайшей проблемой человечества. И поэтому видел своей основной жизненной задачей борьбу с девальвацией духовных ценностей. Конечно, святой отец мог это только приветствовать.

— Несомненно.

— Теперь, однако, выяснилось, что этот человек сошел с ума.

Лонги снова сделал паузу. Такой неспешный способ повествования подвергал терпение Кавелли самому суровому испытанию. Он с трудом сдержался, чтобы не поторопить папского секретаря.

— Этот человек, Монтекьеса, живет в мире фантазий. Он считает себя благодетелем человечества, полагает, что можно сотворить что угодно, лишь бы это служило высшей цели возрождения веры. И, видимо, он убежден, что святой отец на его стороне. На последней аудиенции он открыто признался, что вспышка чумы в Чивита ди Баньореджо, а также поджог моста — его рук дело.

— Какое же это имеет отношение к восстановлению веры?

Лонги тяжело вздохнул.

— Как он считает, самое непосредственное. Разве вы не знаете старую поговорку: «Нужда научит Богу молиться»?

— Конечно, но…

— Короче говоря, этот человек намерен устраивать террористические чумные акты до тех пор, пока вся Италия не увидит Бога в качестве последнего спасения. И у него, по-видимому, есть для этого и финансовые, и технические средства.

— Вы уже связались с полицией?

Лонги устало покачал головой.

— Пожалуйста, синьор Кавелли, не торопитесь, поймите, есть веские причины, по которым я обращаюсь именно к вам.

Кавелли согласно кивнул, хоть и совершенно не понимал, в чем они заключаются.

— Монтекьеса хорошо подготовился и все продумал. У него есть план, о котором он и уведомил святого отца, рассчитывая на его поддержку. Строго говоря, у него их даже два, или, еще точнее, два варианта одного и того же плана. Первый вариант: распространить возбудитель чумы по всей Италии, откуда болезнь, естественно, быстро перекинется на весь мир. Я не эксперт, но, наверное, при этом речь пойдет о многих миллионах погибших. И он готов осуществить его в том случае, если полиция вмешается и попытается его остановить. По всей видимости, он имеет надежные связи в правительственных кругах. Более того, даже утверждает, что у него там много сторонников. Насколько сказанное является правдой, мы не знаем, но с того времени, когда он признался, что события в Чивита ди Баньореджо его рук дело, стало понятно, что у этого человека нет недостатка ни в решимости, ни в средствах для осуществления своих планов. Нет, обращаться в полицию, по крайней мере в данный момент, было бы с нашей стороны безответственно, и он это знает. А я перехожу ко второму, более предпочтительному для него варианту плана. Сам Монтекьеса говорит о нем как об умеренном варианте. И здесь он требует, чтобы сам святой отец помог ему воплотить в жизнь эту безумную идею!

— Что?

— Именно так. Монтекьеса совершенно убежден в том, что он действует в интересах церкви и что папа римский поддержит его.

— Просто невероятно. И чего же он добивается?

Лонги глубоко вздохнул.

— Монтекьеса хочет, чтобы римский понтифик во время общей аудиенции на площади Святого Петра сделал заявление. — Лонги плотно сжал губы. Казалось, все в нем сопротивлялось тому, чтобы произнести это чудовищное требование. Затем он серьезно посмотрел в глаза Кавелли. — Святой отец должен объявить, что с ним говорил Бог.

IX

В лекционном зале повисла мертвая тишина. Где-то вдалеке стукнула дверь, затем опять стало очень тихо. Кавелли не мог найти ни смысла, ни логики в таком заявлении и, наконец, он выдвинул первое возражение, что пришло ему на ум.

— Святой отец станет посмешищем перед всем миром.

Лонги нахмурился.

— Сначала да, но это очень быстро изменится. Не стоит недооценивать Монтекьесу. Этот человек, несомненно, психически нездоров, но все же очень умен; он продумал все до мелочей. То, что римский папа объявит на общей аудиенции, лишь сначала прозвучит безумно, но вскоре его слова самым ужасным образом подтвердятся.

— И что же он должен сказать?

Лонги сглотнул, словно ему было невыносимо стыдно продолжать свой рассказ.

— Святой отец объявит, что человечество своим атеизмом и гедонизмом навлекло на себя Божий гнев и поэтому Бог решил наказать его. Кара будет длиться до тех пор, пока люди не вернутся на правильный путь — путь веры. Затем святой отец назовет еще два места, которые в скором времени поразит чума. Монтекьеса же позаботится о том, чтобы все сказанное исполнилось, и выпустит на волю возбудитель, и тогда…

— Это безумие, зачем римскому папе идти на поводу у этого маньяка?

— Это еще не всё, прошу вас, послушайте дальше. Чтобы доказать, что Бог в самом деле говорил с ним и посвятил в свой план, святой отец объявит, что одно из названных мест, то, которое окажется более богобоязненным, будет спасено. Монтекьеса, по-видимому, владеет двумя разными штаммами возбудителей чумы. При одинаковых симптомах одно заболевание окажется смертельным, а от другого возможно исцелиться. Он намерен выпустить возбудитель точно во время обращения святого отца. И тогда никто из жителей обреченных городов не сможет вовремя обезопасить себя. С другой стороны, никто не сможет утверждать, что римский папа просто воспользовался уже свершившимся событием. Монтекьеса также поведал о том, что составил списки тех мест, где люди особенно сильно отклонились от праведного пути. Это места с наименьшим количеством христиан, наименьшим количеством прихожан в церквях, самым высоким уровнем разводов и преступности, места, где церкви перестроили в коммерческие здания. И, конечно же, он подготовил и списки мест, где дела обстоят совершенно противоположным образом. Поймите, Монтекьеса годами вынашивал этот план, готовился воплотить его в жизнь. Он пригрозил, что, пока святой отец не согласится его поддержать, намерен распространять в разных местах смертоносный вариант возбудителя. Самое ужасное, что этот вариант тоже сработает, поскольку люди будут в отчаянии и начнут молиться. Просто весь этот ужас продлится дольше и выльется в большее число смертей. В случае если святой отец согласится и произнесет пророчество, немедленно появится доказательство истинности слов понтифика, что, по мысли Монтекьесы, быстрее приведет людей к вере. Я не сказал бы, что он торопит святого отца. Его слова в этой ситуации звучат примерно так: «Я доверяю вашей мудрости и умению сделать правильный выбор». Вы понимаете, синьор Кавелли, перед какой невероятной дилеммой стоит Ватикан? Если папа отвергнет предложение Монтекьесы или обратится к властям, погибнет гораздо больше людей. Сотни тысяч, если не многие миллионы. Святая Богоматерь!

Лонги вздохнул и перекрестился.

Кавелли воспользовался паузой, чтобы, наконец, задать давно мучивший его вопрос:

— Подождите, пожалуйста. Откуда нам знать, что этот синьор Монтекьеса не лжет? Власти сообщили, что люди в Чивита ди Баньореджо погибли, надышавшись отравляющих газов. Кто сказал, что это неправда? А если там вообще нет и никогда не было никаких возбудителей чумы…

Лонги устало махнул рукой.

— Нет, к сожалению, мы должны исходить из того, что все это правда. Произошла еще одна вспышка. Пару часов назад с нами связался священник. Сегодня утром в Геную прибыл круизный лайнер под названием «Фортуна». Все пассажиры, находившиеся на борту, умерли от чумы. Конечно, власти немедленно наложили официальный запрет на распространение этой информации. Слава богу, этот священник оказался совестливым человеком. Поскольку на судне было множество мертвецов, его пригласили, чтобы он должным образом проводил этих людей в последний путь. Но вообще-то он не имел права сообщать нам об этом.

Кавелли почувствовал, что ему трудно сосредоточиться, слишком много тревожных новостей обрушилось на него сразу.

— Круизный лайнер, наполненный трупами умерших от чумы людей? С учетом того, что он останавливался в каждом порту, скоро повсюду начнутся вспышки болезни!

— Нет, как я и говорил, Монтекьеса продумал все до мелочей. Во время выхода судна из порта в Рио-де-Жанейро все пассажиры на борту были еще здоровы. Скорее всего, кто-то подбросил возбудитель непосредственно перед отплытием. Гениальное преступление. С момента выхода «Фортуна» пять дней находилась в Атлантическом океане и не заходила ни в какие порты. А когда она прибыла в Геную, то на ее борту все уже умерли. Если бы кто-то заболел в других портовых городах, то это сразу бы заметили. Монтекьеса делает все возможное, чтобы держать болезнь под контролем. Пока! Однако не думаю, что властям удастся все скрыть во второй раз. На судне путешествовали пассажиры из самых разных стран, а значит, и к расследованию инцидента подключатся международные следственные органы. Самое позднее послезавтра об этом узнает весь мир. К сожалению, дальше все продолжится в том же духе. Монтекьеса наверняка уже планирует следующий теракт, если, конечно, уже не выпустил где-нибудь смертоносные бактерии.

— И что собирается делать Ватикан? Или вы не уполномочены говорить?

— Синьор Кавелли, я скажу вам то же самое, что сказал бы любому итальянскому новостному агентству или средствам массовой информации. Правда в том, что мы не станем ничего предпринимать. Ватикан никогда не станет соучастником преступления. Святая церковь никаким образом не может быть вовлечена в такой скандал, исходя из моральных и иных соображений. Только представьте себе, какой возникнет кризис доверия к католической церкви, если выяснится, что Ватикан поддерживал подобный заговор! Даже если участие будет оправдано самыми лучшими намерениями. Думаю, мне не надо вам напоминать, как отнеслись потомки к той снисходительности, которую проявил Пий XII[8] по отношению к Гитлеру. Пий считал, что церковь сможет спасти больше евреев, если не станет открыто осуждать Третий рейх. Но это его благое намерение до сих пор многие осуждают. По нашей оценке, Монтекьеса совершенно непредсказуемый человек, сегодня он выдает себя за друга церкви и папы, а что будет завтра? Что делать, если он примется утверждать, что его нанял Ватикан? Кто нам тогда поверит? Если папа поддастся на подобный шантаж, то станет участником этих событий.

— Но вы же должны что-то предпринять! — Голос Кавелли прозвучал более резко, чем он хотел.

— Как я уже сказал, Ватикан не будет ни во что вмешиваться, синьор Кавелли… — Лонги замялся, а затем тихим голосом продолжил: — Однако нам известна одна персона, которая, хотя и не служит в Ватикане, тем не менее хорошо осведомлена относительно тамошних манер и обычаев и даже имеет собственный ватиканский телефонный номер… Это человек, которому можно безоговорочно доверять и который в прошлом уже заслужил исключительное уважение церкви… Некто осторожный и умелый, кто мог бы самовольно, без нашего приказа, вступить в переговоры с Монтекьесой. Возможно, наладив контакты с террористом, он мог бы оказать на него влияние. И хотя этот человек не является клириком, но все же его легко можно принять за священника из-за его имени — Дон.

Кавелли показалось, что он ослышался.

— Вы предлагаете, чтобы я…

— Мы ничего не предлагаем и никого не нанимаем, — прервал его Лонги. — Если вы в общении с прессой или с кем-либо еще станете утверждать нечто подобное, мы будем категорически всё отрицать. Мы никоим образом не связаны с Монтекьесой. Была лишь пара аудиенций, что, конечно же, не редкость, и на одной из них он произнес какие-то бредовые вещи, что тоже не является чем-то необычным. Некоторые господа, которых удостаивают аудиенции, достигли такого почтенного возраста, что, к сожалению, их умственные способности оставляют желать лучшего. Это правда, истинная правда, и только вышесказанное мы готовы подтвердить. Мы не хотим и не намереваемся лгать. Мы не имеем никакого отношения к этому господину. Возможно, у нас даже был номер его мобильного телефона, но он, должно быть, потерялся. — Лонги вытащил из внутреннего кармана пиджака листочек бумаги и небрежно бросил его на клавиатуру перед Кавелли. — Сегодня пятница. Через пять дней состоится общая аудиенция на площади Святого Петра. Одно можно утверждать наверняка: святой отец ни в коем случае не станет утверждать, что с ним разговаривал Бог, и не будет произносить никаких пророчеств. Когда Монтекьеса это увидит, он откажется от умеренной версии своего плана и начнет бесконтрольно распространять возбудитель чумы.

Совершенно обессилев, Кавелли опустился на стул перед письменным столом. Он едва ли заметил, как монсеньор Лонги попрощался с ним и быстро поднялся по ступенькам лекционного зала. У двери тот снова обернулся, как будто ему только сейчас пришла в голову интересная мысль.

— О да, не помню, упоминал ли я об этом раньше… Если вы захотите воспользоваться какими-либо из ваших ватиканских привилегий, в любой форме, которая пришла бы вам на ум, не стесняйтесь обращаться напрямую ко мне. В любое время, без малейших стеснений. Мы полностью вам доверяем. — Он бросил на Кавелли немного неуверенный взгляд, словно желая убедиться, что тот понял все намеки правильно, а затем тихо покинул зал.

Несколько минут Кавелли просидел на стуле, невидящим взглядом уставившись в пространство. Он изо всех сил пытался осмыслить те новости, которые ему довелось только что услышать. Все это казалось ему совершенно абсурдным и немыслимым. Что там от него потребовал Ватикан? Естественно, совершенно неофициально… Он медленно поднялся со стула, чувствуя себя так, словно за час постарел на годы. Затем взял записку, лежащую на столе, и развернул ее.

X

Видео подрагивало, как будто его снимал непрофессионал, но все же оно получилось довольно четким. Ролик на смартфоне удивительно напоминал фильм ужасов. Сотни трупов: в каютах, в столовых, в коридорах, на палубе — везде. Искаженные лица с посиневшими губами и повсюду кровавая мокрота. Трудно даже вообразить, какие сцены недавно разыгрывались на «Фортуне». Сгенерированный на компьютере мужской голос деловито комментировал все, что происходило на экране. В частности, он с медицинской точностью и беспристрастностью описывал симптомы заболевания, от которого умерли все эти люди. На лайнере, несомненно, случилась вспышка бубонной чумы. Почти трехминутное видео под названием «Чума на круизном судне „Фортуна“, Генуя» было загружено на «Ютуб» через три часа четырнадцать минут после того, как судно вошло в порт, и сначала никто не обратил на него внимания.

Но всего через одиннадцать минут оно стало топовым. Его мог посмотреть любой человек из двадцати одной страны, если пытался найти в «Гугле» информацию о кораблекрушении в Генуе. Семьдесят минут спустя видео уже собрало более двух миллионов просмотров. О нем сообщали все значимые новостные каналы по всему миру. Минздрав Италии тут же ввел строгий запрет на трансляцию этих новостей прессой, как и в случае с Чивита ди Баньореджо, но кто-то из спасателей, работавших в Генуе, успел слить информацию. Качество видео, распространившегося по сети, говорило о том, что эти кадры сняты тайно на чей-то личный смартфон. Полиция оперативно и тщательно допросила всех подозреваемых и конфисковала все отснятые на борту видео. Правительство изо всех сил стремилось избежать утечки информации и сдержать распространение панических настроений. Тем более что в министерстве считали, что подобные случаи в стране еще могут повториться.

Предпринимались попытки найти того, кто залил фильм в сеть, но безрезультатно. IP-адрес был сгенерирован случайным образом. Даже страну, где физически находился компьютер, оказалось невозможно определить. По всей видимости, информатор хорошо знал, как сохранить анонимность.

Вероятно, все бы очень удивились, если бы выяснилось, что компьютерные махинации такого рода являются для этого человека скорее чем-то вроде хобби. Он получал образование, связанное с социальными науками, в Ферраре. Родители поддерживали его финансово, но этого было явно недостаточно. Он бы пропал без ежемесячной поддержки со стороны его любимой тети Джулианы, которая занимала не последнее место в системе римского здравоохранения.

XI

Дон Кавелли стоял на террасе своей огромной квартиры и смотрел вниз, на Ватиканские сады. Его не покидало ощущение, что записка с номером телефона в кармане его брюк — не жалкий обрывок бумаги, а раскаленный кусок угля. С момента разговора с монсеньором Лонги прошло уже два часа, и Кавелли все это время отчаянно пытался привести мысли в порядок. Обычно в этот час он каждую неделю ходил заниматься борьбой. Эти занятия, наряду с ежедневной утренней пробежкой, помогали ему держать себя в хорошей физической форме. Но сейчас его привычный мир казался ему далеким и призрачным. То, что от него потребовали, — абсолютное безумие. Да, конечно, благодаря своей биографии, теме научной работы и имени, которое в сокращенном виде звучало как Дон, Кавелли легко мог выдать себя за представителя высокопоставленного духовенства Ватикана. Но это было единственным его преимуществом, в остальном он совершенно не подходил для этого поручения. Правда, однажды он на самом деле помог церкви, когда над ней нависла угроза и вмешательство иностранного государства едва не обрушило папский престол. Но Кавелли искренне считал, что тогда он просто оказался в нужное время в нужном месте. Однако в этот раз речь шла не только о благополучии Ватикана, но и о бесчисленных человеческих жизнях. Этим должны заниматься профессионалы, которых всю жизнь обучали и специально готовили для решения настолько ответственных задач. Но сколько бы он ни размышлял над тем, кто может его заменить, в голову ничего путного не приходило. Полиция вряд ли поможет, поскольку у Монтекьесы там союзники, сидящие на высоких должностях. По крайней мере, он так утверждал. Возможно, это блеф, но наверняка сказать нельзя. У миллионеров, как правило, имеются хорошие связи. Риск ошибки слишком высок. Все церковные деятели тоже не годятся, так как они никоим образом не могут оказаться пособниками террориста.

Вероятно, лучше всего подошел бы профессиональный переговорщик. Однако ему не хватило бы знаний, чтобы убедительно выдавать себя за посланника Ватикана. Кроме того, время поджимало, невозможно за такой краткий срок найти человека, который гарантированно сохранил бы тайну. Таким образом, положение Кавелли, как ни крути, уникально: он может связаться с Монтекьесой как «человек, имеющий отношение к Ватикану», но в то же время, если дело дойдет до огласки, можно совершенно справедливо и с чистой совестью отрицать при общении со СМИ, что кто-либо из официальных представителей папы общался с миллионером-террористом. Как бы безумно все это ни звучало, но Кавелли, наконец, осознал, что в этом деле у Ватикана просто нет другого выбора. Его кандидатура в качестве переговорщика — это довольно сомнительный вариант, но это единственная возможность для папского престола хоть как-то повлиять на ситуацию. Он, Кавелли, конечно, недостаточно подготовлен для подобной задачи, но альтернативы нет и не предвидится.

Кавелли не имел ни малейшего представления о том, как отговорить Монтекьесу от его замысла. Очевидно, что этот человек — маньяк, одержимый, взявший на себя роль Божественного провидения, а таким людям обычно недоступны никакие разумные доводы. А если попробовать рассуждать не рационально, а построить диалог в рамках религиозного дискурса? По крайней мере, это позволит понять, что творится у террориста в голове. Но сочтет ли он Кавелли достойным себя собеседником, учитывая то, что он уже несколько раз разговаривал с самим папой римским?

Кавелли повернулся и пошел в гостиную. Сейчас все его размышления не имели никакого смысла. Для начала надо познакомиться с Монтекьесой. Придется импровизировать. Шансов на успех маловато, но он чувствовал, что обязан хотя бы попытаться остановить весь этот ужас. Он сел за стол, схватил блокнот и начал набрасывать краткие заметки. Касались они в основном того, как выдать себя за доверенное лицо римского папы.

Скорее всего, Монтекьеса захочет увидеть какое-нибудь письменное подтверждение его полномочий. Но у Кавелли нет никаких специальных ватиканских «верительных грамот», тем более нет у него и так называемого celebret — удостоверения личности, положенного каждому священнику. Но, возможно, это подойдет… Он выдвинул ящик старинного стола и сунул в карман ватиканский паспорт.

Кроме того, большое значение имеет место встречи. Он потянулся к телефону и набрал номер монсеньора Лонги. Кавелли спросил его, можно ли ему воспользоваться конференц-залом в штаб-квартире римского «Опус Деи». Лонги помолчал несколько мгновений, а затем ответил подчеркнуто небрежно: «Полагаю, что вам это нужно для университетского мероприятия? Не вижу никаких препятствий в том, чтобы удовлетворить вашу просьбу. Будем рады помочь вам, синьор Кавелли. Сообщите мне, когда именно вам понадобится помещение».

Кавелли, улыбаясь, покачал головой, поражаясь тому присутствию духа, которое способен проявить высокопоставленный клирик в критической ситуации. Даже если кто-то прослушает этот телефонный разговор, его содержание не бросит ни малейшей тени на Ватикан. Идея, связанная с «Опус Деи», совсем не плоха. Монтекьеса сам был членом этой организации, поэтому он будет чувствовать себя там в полной безопасности. А здание хоть и не принадлежит Ватикану, но все же было для него знаковым, и встреча, таким образом, приобретала официальный характер. К тому же резиденция «Опус Деи» располагалась по двум разным адресам и имела два входа, а значит, никто не увидит, как он и Монтекьеса вместе заходят в одно здание. Так что, по-хорошему, вообще никто не сможет с уверенностью утверждать, что эта встреча когда-либо происходила. Однако для начала надо ее организовать. Как Монтекьеса отреагирует на его звонок?

Кавелли почувствовал, что его прошиб холодный пот. По крайней мере, есть шанс, что его имя поспособствует некоторому изначальному доверию. В его семье веками существовал обычай давать детям мужского пола имена, которые в сокращенном виде звучали как «Дон». Так что он подозревал, что среди его предков имелась целая толпа Донато и Спиридонов, как его отец. Вероятно, предполагалось, что обладателям таких имен будет вольготнее житься в Ватикане, потому что краткая форма каждого имени напоминала общепринятое вежливое обращение к священникам. Но иногда эта маленькая хитрость давала крупные преимущества и за пределами Ватикана. Похоже, что сегодня тот самый случай.

Кавелли быстро достал листочек с телефонным номером Монтекьесы и позвонил. Он успел услышать три гудка, после чего в трубке раздался дружелюбный голос:

— Алло?

Он нервно покосился на свои заметки.

— Добрый день, вас беспокоит Дон Кавелли. Я звоню из Ватикана.

Голос на другом конце провода стал еще более приветливым.

— Ну и отлично. Надеюсь, у вас для меня хорошие новости?

Манера общения Монтекьесы обескуражила Кавелли. Он говорил так, словно речь шла о планировании коктейльной вечеринки. Трудно было представить, что обладатель этого голоса задумал массовое убийство невинных людей. Возможно ли, что Лонги ошибался? К сожалению, это маловероятно. Кавелли решил придерживаться в разговоре той тактики, которую заранее для себя наметил. Только первая его фраза содержала правду и ничего кроме правды, но теперь пришло время для лжи. И отвечать за нее будет лично он, а не Ватикан, который должен оставаться в стороне от всех возможных скандалов и потрясений. Он на мгновение закашлялся.

— Во-первых, я хочу передать вам благословение святого отца. Он попросил меня как можно скорее договориться с вами о встрече. Вы сможете встретиться со мной сегодня?

Голос Монтекьесы буквально прогремел из трубки:

— Я буду в Ватикане через два часа.

К такому повороту Кавелли был не готов.

— Думаю, нам стоит выбрать другое место… Э-э-э… — он выдержал паузу, подражая клирикам, мастерам тонких намеков и обтекаемых формулировок. — Для встречи лучше подошел бы более укромный приют. Вы понимаете, взгляды всего мира обращены к Ватикану.

Монтекьеса рассмеялся.

— Конечно, как это неосторожно с моей стороны. И что вы предлагаете?

— Мы подумали о доме на Виале Бруно Буоцци. Вам это подойдет?

— Отличная идея. Скажем, в… восемнадцать тридцать?

— Превосходно.

— Благодарю вас, Дон Кавелли. Да пребудет с вами Господь.

Затем связь прервалась.

XII

Итальянская публика с поразительным равнодушием восприняла новость о вспышке чумы на круизном лайнере в порту Генуи. Конечно, все сожалели о жертвах, но меньше, чем, допустим, сочувствовали бы пострадавшим от цунами где-нибудь в Азии. А все из-за того, что жертвами чумы оказались состоятельные люди, которые попали на корабль, чтобы наслаждаться жизнью в свое удовольствие — по крайней мере, пассажиры. Хоть это и не говорилось вслух, но многие считали, что в какой-то мере они сами виноваты в том, что с ними произошло. Эту новость воспринимали примерно так же, как падение метеорита в Сибири. То, что это произошло, несомненно, прискорбно, по-своему любопытно, но очень далеко. Это не касалось всех и каждого, не затрагивало обыденную жизнь, поскольку все причастные уже мертвы и от них уже не исходит опасность заражения.

Один из второстепенных консервативных политиков даже призывал по телевидению не пускать в Италию тех, кто прибыл на самолетах или кораблях из Бразилии. Чего-то подобного он требовал еще во время последней эпидемии Эболы в Африке. Но в обоих случаях его призывы не нашли сторонников и остались без ответа. В конце концов власти распорядились использовать в портах и аэровокзалах дистанционные термометры, которыми стали мимоходом проверять всех прибывающих пассажиров, выискивая тех, у кого повышена температура. Оказалось, что и эта мера была почти чрезмерной, поскольку выяснилось, что среди прибывших из Бразилии не зарегистрировали ни одного случая заражения чумой.

Вся эта история стала рассматриваться как несчастное стечение обстоятельств, почти как крупный проигрыш в лотерее, который, по всеобщему разумению, просто не мог повториться.

XIII

Секретарь в штаб-квартире «Опус Деи», расположенной на улице Виа ди Вилла Саккетти, 36, внимательно изучила ватиканский паспорт Кавелли, что-то тихо обсудила по телефону и сообщила, что сейчас придет главная управляющая. Затем она предложила гостю присесть на один из двух простых стульев, предназначенных для посетителей. Он любезно, но достаточно решительно отказался. Через минуту откуда-то из внутренних покоев появилась еще одна женщина, одетая в такое же монашеское одеяние, как и секретарь, но все же что-то выдавало в ней начальственную особу. Кавелли прикинул, что ей уже хорошо за семьдесят. Причем, как он это понял, он и сам не смог бы толком объяснить. Женщина держалась необыкновенно прямо, а морщины на ее лице были едва заметны. Она встретила посетителя вежливой улыбкой, но глаза взирали на него с некоторой настороженностью.

— Я — сестра Каллиста. Проходите, пожалуйста, сюда, монсеньор.

Она остановилась, распахнула перед Кавелли дверь, но едва он вошел, как она тут же тщательно заперла ее на замок. Ему бросилось в глаза, что дверь эта сделана из толстого металла, а снаружи и внутри отсутствуют дверные ручки. Затем сестра Каллиста повела его по бесчисленным коридорам, которые расходились строго под прямыми углами. Кавелли увидел еще множество дверей, но не встретил ни одной обитательницы этого огромного дома. Вместе с сестрой Каллистой он вошел в небольшой лифт, она вставила ключ в панель управления и нажала на самую нижнюю кнопку.

Спустившись на нужный этаж, они двинулись по длинному коридору, а затем зашли в следующий лифт, которым тоже невозможно было воспользоваться без специального ключа, и на в этот раз поднялись на несколько этажей вверх.

Кавелли не мог утверждать наверняка, но ему казалось, что они до сих пор находились в здании на Виале Бруно Буоцци. Он взглянул на часы — восемнадцать часов двадцать четыре минуты. У него еще оставалось немного времени, чтобы собраться с мыслями. Он представил, как Анджело Монтекьеса входит здание «Опус Деи» через вход для мужчин. При мысли о предстоящем разговоре он почувствовал, как его захлестнула тревога.

Кавелли провели в часовню, которая показалась ему необыкновенно знакомой. Совсем небольшая, она при этом состояла из нескольких чрезвычайно роскошно обставленных помещений. Сверкающие мраморные колонны, мраморные статуи, золотая мозаика и ряд узких окон слева и справа. Пространство напоминало Тронный зал Ватикана, только в миниатюре. Воздух был пропитан ароматом благовоний. Сестра Каллиста всем своим видом старалась подчеркнуть тот факт, что оказывает Кавелли необычайную милость, допуская его в святая святых.

— Синьор Монтекьеса пожелал, чтобы вы встретились здесь.

Это «здесь», произнесенное с особым благоговением и трепетом, сопровождалось таким жестом, будто она бросала к его ногам целый мир.

— Он прибудет с минуты на минуту.

Сестра Каллиста поклонилась и окинула его таким пронзительным взглядом, что это произвело на Кавелли зловещее впечатление. Затем она повернулась и вышла.

Воцарилась тишина. Кавелли вдруг осознал, что остался один и вряд ли хорошо запомнил дорогу, к тому же без ключа от лифта выбраться отсюда не сможет. Он попытался успокоиться. Какие глупые мысли лезут в голову, можно подумать, что ему угрожает опасность в резиденции «Опус Деи». Кроме того, монсеньор Лонги знает, что он здесь. Кавелли стал внимательно рассматривать внутреннее убранство часовни. Он точно уже видел нечто подобное, вот только где? Затем его взгляд упал на вычурный мраморный бюст пожилого мужчины в очках, в котором, несмотря на показное величие, проглядывало что-то неосознанно комичное. Наконец, Кавелли вспомнил, что уже встречал похожее изображение этого же самого человека. Только тогда это была ростовая статуя. Она находилась среди изваяний других святых снаружи собора Святого Петра. Правда, она там никогда не бросалась в глаза, стыдливо прячась в сторонке. Заметить ее можно было, лишь направляясь от собора к сокровищнице. В обоих случаях скульптурный портрет увековечивал основателя «Опус Деи» Хосемарию Эскриву де Балагера. А серебряный саркофаг, который он заметил под главным алтарем, должно быть, место его последнего упокоения.

Кавелли уже видел раньше фотографии этой часовни, но на самом деле она выглядела гораздо более впечатляюще. Или ему так кажется из-за того судьбоносного повода, который его сюда привел. То, что «Опус Деи» по просьбе Монтекьесы предоставил для встречи это самое святое для себя место, было более чем примечательно. По-видимому, он жертвовал этой организации огромные суммы. Интересно, сколько? Миллионы? Десятки миллионов?

Послышался звук приближающихся шагов, затем ненадолго стих, и кто-то тихо произнес несколько слов, которые Кавелли так и не сумел разобрать. Вслед за этим открылась дверь, и в часовню вошел мужчина. Это и есть Монтекьеса? Этот человек совершенно не соответствовал тем ожиданиям и тому образу, который сложился у Кавелли. Незнакомцу было за шестьдесят, может, чуть больше. Итак, мужчина среднего роста, несколько полный, что в сочетании с твидовым пиджаком, прекрасно сшитыми светлыми брюками и явно изготовленными на заказ ботинками выглядело очень респектабельно. Монтекьеса походил на приветливого, заслуживающего доверия помещика, на плечах которого лежит забота о большом земельном владении.

На лице его сияла открытая улыбка. Он смотрел вокруг по-мальчишески восторженным взглядом. Нет, это не может быть тот самый сумасшедший маньяк! Или все же… Кавелли невольно вспомнил философские рассуждения Ханны Аренд[9] о банальности зла. Злодеи выглядят злодеями только в кино, а в жизни они могут смотреться вполне нормально и даже симпатично. Кавелли вспомнил о жестоком наркобароне Эль Чапо[10] с лицом плюшевого мишки, вспомнил печальные глаза Усамы бен Ладена и еще больше насторожился.

Монтекьеса замер у входа.

— Дон Кавелли?

Голос был немного хрипловатым, но в то же время певучим и приятным.

Кавелли слегка поклонился. Такое обращение весьма обнадеживало, по-видимому, Монтекьеса не сомневался, что имеет дело с посланником Ватикана. Он подошел поближе и протянул для рукопожатия крепкую большую руку.

— Pax!

Кавелли на секунду задумался, прежде чем должным образом ответить на приветствие, принятое между членами «Опус Деи», и произнес:

— In Aeternum[11].

Это приветствие, с одной стороны, призывало к вечному миру, а с другой стороны, служило тайным паролем, по которому члены «Опус Деи» узнавали друг друга. Ну что ж, если его считают частью организации, тем лучше. Впрочем, сам он ни в коем случае не стал бы этого утверждать, слишком уж легко можно было опровергнуть его слова. А так, получается, что он просто ответил должным образом из вежливости.

Во внешности Монтекьесы ничто не указывало на его принадлежность к суровому религиозному братству. Впрочем, в этом не было ничего необычного. Так называемые супернумерарии[12], к которым относился и Монтекьеса, внешне ничем не отличались от обычных мирян и имели гражданские профессии. Однако большую часть свободного времени они уделяли служению «Опус Деи», жертвовали организации немалые суммы, часто даже до девяноста процентов от своего дохода. Приглядевшись, Кавелли заметил, что Монтекьеса носит толстое золотое кольцо с изображением вписанного в круг креста. Именно так выглядит печать «Опус Деи».

Тем временем Монтекьеса осмотрел Кавелли с головы до ног.

— Вы носите светскую одежду?

Показалось или в голосе прозвучало неодобрение?

— Как говорится, синьор Монтекьеса, будь осмотрителен во всем. Мы же не хотим вызывать ненужный интерес?

— Конечно, нет.

— Во-первых, его святейшество просил меня еще раз поблагодарить вас за пожертвования, несомненно, внесенные вами от чистого сердца.

Монтекьеса расплылся в улыбке и замахал руками.

— Передайте святому отцу заверения в моей преданности и сыновней любви. Любая благодарность тут будет излишней. Это всего лишь мой незначительный вклад, мое служение вере. Господь благословил мои занятия, поэтому получается, что будет справедливо и необременительно для меня, если я что-то верну. Кроме того, — он озорно подмигнул, — я жертвую эти суммы благодаря тому, что ловко обхожу налоги.

Конец предложения как будто повис в воздухе, а Монтекьеса замолчал и выжидательно посмотрел на собеседника. Время светских разговоров закончилось. С чего же начать? Кавелли понимал, что ему ни в коем случае нельзя критиковать Монтекьесу или высказывать какие-то суждения, которые его насторожат. Самое правильное, если он создаст у него впечатление, что в Ватикане поддерживают его взгляды.

— Кроме того, его святейшество просил меня еще раз заверить вас, что он полностью разделяет ваши опасения по поводу общего упадка веры.

Монтекьеса поджал губы, прикрыл глаза и покачал головой. Казалось, что сама мысль о бедственном положении католической религии для него невыносима. Он начал говорить горячо и страстно, словно слова сами складывались в предложения и вырывались наружу помимо его воли.

— Наши современники не понимают, они забыли, что человек создан для того, чтобы верить. На протяжении тысячелетий религия была само собой разумеющейся частью бытия, и никому и в голову не приходило усомниться в ней. Вплоть до так называемого Просвещения, когда факт существования Господа был поставлен под сомнение, когда философы создали мир без Бога, когда во Франции церкви были превращены в храмы Разума[13]. — Он буквально выплюнул этот термин, его голос дрожал от отвращения. — И что же тогда произошло?

Монтекьеса иронически улыбнулся. Стало понятно, что он произносит подобную речь не впервые. Кавелли старался внимательно следить за выражением своего лица, чтобы случайно не разочаровать собеседника.

— Люди обратились к мистике, — продолжал Монтекьеса. — Пришло время таких субъектов, как Калиостро, и подобных ему шарлатанов. Это не случайно! Человек хочет во что-то верить, ему это необходимо. Ошибочно полагать, что наука способна заменить веру. Именно претензии современных людей на безграничную свободу побуждают их восставать против любого авторитета. Против учителей, против полицейских, и кто его знает, против кого еще. И, конечно, в первую очередь против церкви и Бога. Человек считает, что посланные нам свыше правила ограничивают его свободу. Он не понимает, что без этих правил воцарится анархия, восторжествует право сильного, которое, по сути, противоположно свободе. Это все равно что пилить сук, на котором сидишь. Люди стали слишком много времени посвящать политике, которая перешла в категорию веры. Политкорректность, климатические изменения, приближающие конец света, социализм — все это сегодняшние религии. А тот, кто во все это не верит со всем возможным пылом, является еретиком.

Лицо Монтекьесы все больше искажала ярость, он на мгновение остановился, чтобы перевести дыхание, в то время как Кавелли невольно задумался о том, что кое в чем его собеседник действительно прав.

— А что в это время делает церковь? Вместо того чтобы противостоять разрушительным идеям, используя весь свой авторитет, она бежит за теми, кто в любом случае будет ее презирать. С какой только целью? Эти люди никогда не станут последователями церкви, в то время, как образно выражаясь, она оставляет истинно верующих мокнуть под дождем. — Монтекьеса остановился и некоторое время молча смотрел в пол, а потом неожиданно взглянул Кавелли прямо в глаза. — Этому надо положить конец.

Тот в ответ серьезно кивнул:

— Несомненно, это совершенно необходимо.

— Но?

Монтекьеса смотрел на него с каким-то притворным оживлением.

— Что вы имеете в виду, говоря это «но»?

— Монсеньор, я не идиот. Я прекрасно осознаю, что мой план многим, точнее большинству людей, покажется чересчур радикальным, более того — преступным. Вам тоже?

Вот вопрос, которого Кавелли боялся все это время. Сколько бы он к нему заранее ни готовился, ему в голову так и не пришло ни одного внятного ответа. Святой престол просил его попытаться убедить Монтекьесу отказаться от его радикальных планов. При этом Кавелли должен одновременно и поддержать его, чтобы добиться доверия, и возражать ему, чтобы тот изменил свои цели. Впрочем, если он примется с ходу опровергать высказываемые идеи, то Монтекьеса сразу же увидит в нем противника, человека, которому нельзя доверять, после чего любые разговоры станут бесполезны.

— Я на сто процентов согласен с вашим анализом текущей ситуации и с вашим намерением возродить былое значение церкви, — начал Кавелли. — Единственное, что касается выбора средств, мне интересно…

— Неужели вы думаете, что я снова и снова не задавался этим же вопросом, — прервал его Монтекьеса огорченно. — Вы, кажется, предполагаете, что я задумал все это по своей сумасшедшей прихоти. Уверяю вас, другого выхода просто нет. Сегодня людям живется слишком хорошо. И парадокс заключается в том, что чем лучше вы себя ощущаете, тем больше вы недовольны и тем более масштабными становятся ваши претензии. Это происходит потому, что ваши чувства бодрствуют, в то время как душа спит. Церковь уже предпринимала попытку приспособиться к духу времени, которая закончилась полнейшей неудачей. Назовите мне другой способ вернуть людей к вере, и я воспользуюсь им с величайшей радостью и благодарностью. Но, увы, его не существует. Вам совершенно точно знакомы слова черта из Виттенберга…

Кавелли заметил, что его собеседник употребил старинное прозвище Мартина Лютера без тени иронии. Монтекьеса подождал мгновение, прежде чем продолжить:

— Этот дьявол говорил: «Чума делает людей благочестивыми».

Монтекьеса замолчал, а затем повторил сказанное еще раз, только теперь уже тише и больше для себя, как будто это была его личная молитва:

— Чума делает людей благочестивыми…

Затем он продолжил:

— И в этом он полностью прав. Я много читал о вспышках чумы, которые возникали на протяжении человеческой истории. Мрачные времена: повсюду вонь, трупы, пожары — люди поджигали любой дом при малейшем подозрении, что в нем живет зачумленный. Если даже человек заболевал чем-то безобидным, он был обречен на голодную смерть, поскольку его семья уходила якобы за врачом и обратно уже не возвращалась. Многих людей хоронили, хотя они были еще живы. А врачи? Они были совершенно бессильны. Знаете ли вы, что в то время каждый медик был одновременно еще и астрологом? Врачей вообще в то время презирали. Когда они бежали из города, их презирали за трусость, а когда оставались, их обвиняли в жадности. К тому же они все равно ничего не могли поделать. Царила всеобщая паника, которая приводила к самым невероятным последствиям. Например, в Англии умерло так много священников, что разрешили исповедоваться перед любым человеком, даже перед женщинами. Зачастую люди боялись заразиться от одного только взгляда на больного. В конце концов из семидесяти пяти миллионов человек, которые проживали в тогдашней Европе, треть умерла. Ужасно! — Монтекьеса выглядел совершенно потрясенным. — С другой стороны, без чумы, вероятно, не случилось бы такого стремительного развития среднего класса. Вы знали об этом, монсеньор Кавелли? Множество людей погибло, но тот, кто выжил, получил большое наследство. Люди, которые раньше едва сводили концы с концами, теперь внезапно разбогатели. Их были миллионы. А еще все молились, как безумные. Что им еще оставалось? Если все остальное не помогает, остается только истово обратиться к Богу. Некоторые из этих молитв продолжают произносить и по сей день. Вам знакомы театральные представления в Обераммергау?

Кавелли кивнул.

— На протяжении веков каждые десять лет город организует эти представления в качестве благодарности Богу за избавление от чумы. Господь сделал это, и горожане тоже держат слово.

Монтекьеса замолчал и начал благоговейно разглядывать внутреннее убранство часовни, как будто видел его впервые. Затем он указал на серебряный саркофаг под алтарем.

— Вы знаете, кто здесь покоится, монсеньор?

— Синьор Эскрива. — Кавелли постарался произнести это имя как можно более почтительно. Монтекьеса улыбнулся, казалось, что он испытывает искреннюю признательность за то, что Кавелли знает об этом.

— Совершенно верно. Отец Хосемария Эскрива — основатель «Опус Деи». Еще при жизни он часто спускался сюда, чтобы посидеть у своей будущей могилы. — Прежде чем продолжить, Монтекьеса бросил тоскующий взгляд на саркофаг. — Когда Эскриве было двадцать шесть лет, во время молитвы он услышал колокольный звон церкви Богоматери Ангелов и осознал, что цель его жизни — это создать организацию для мирян, желающих служить Богу. Он трудился день и ночь, преодолевая невероятные трудности, однако через десять лет «Опус Деи» насчитывал всего двадцать участников. Великий успех пришел гораздо позже. Сегодня «Опус Деи» — самая сильная опора Святого престола. Случилось это благодаря неустанному подвижничеству Эскривы. Только представьте, какой огромный труд выпал на его долю. Но самое главное, что всегда проповедовал отец Эскрива, это смирение. Богу можно служить всем чем угодно, даже мытьем полов. Работа — это молитва, а смирение — это ключ. Деньги и слава уже давно ничего для меня не значат. Я хотел бы полностью посвятить свою жизнь служению «Опус Деи», но у меня есть ответственность перед моими фирмами и сотрудниками. Поэтому я просто помогаю, насколько могу. Бог наделил меня деньгами и разумом, а потом отнял у меня семью. Теперь, по воле его, я смиренно пытаюсь использовать на благо всех то, что у меня есть. Я хочу оставить после себя что-то хорошее. Конечно, я бы никогда не стал утверждать, что Бог говорит со мной напрямую. Я не святой. Но весь мой жизненный путь — это дорога к пониманию Его замысла. Иначе все, что со мной произошло, не имело бы ни малейшего смысла. Бог превратил меня в идеальный инструмент, чтобы выполнить именно эту миссию. На других людей Он возлагает иные обязанности, моя же ноша… Поверьте мне, монсеньор, я давно усвоил, что правильный путь всегда самый трудный.

Его глубоко запавшие глаза пронзительно смотрели прямо в глаза Кавелли. В этом было что-то от исповеди. В конце концов, они находились в часовне, и Монтекьеса, хотя и ошибочно, считал Кавелли священником. Но этот лиричный рассказ мог бы растрогать и воодушевить обывателя, но не Кавелли, который посвятил годы изучению истории католической церкви.

Смирение? Неужели Монтекьеса полагает, что он никогда не слышал о легендарных истериках, которые Эскрива закатывал подчиненным, когда что-то противоречило его воле? Или о том, что основатель «Опус Деи» изменил свое имя, так чтобы оно намекало на его якобы аристократическое происхождение, а позже еще и титул купил?

Смирение? Впрочем, Кавелли попытался отбросить эти мысли. В глубине души он понимал, как важно сохранить это возвышенное, доверительное настроение, которое возникло в этих стенах. Он внимательно взглянул на собеседника, на алтарь и согласно кивнул, словно призывая Монтекьесу продолжить разговор.

— Я проверял себя, монсеньор, снова и снова, я молил Бога указать мне какой-то другой путь, с помощью которого люди могли бы вернуться к вере, путь более легкий, более милосердный. Но Бог молчал, и тогда я понял, что мне, именно мне, предстоит выполнить эту страшную задачу. Но мне нестерпимо думать о сотнях тысяч, а может, даже о миллионах жертв. Это невыносимо! — Монтекьеса прикрыл на мгновение глаза. — Я расскажу вам небольшую историю, которая произошла здесь, в этом доме, несколько лет назад. Вам известно, что между мужским и женским крылом здания есть дверь, которой какое-то время пользовались некоторые мужчины, которые… как бы это сказать? Которые хотели приятно провести время в женской компании. Узнав об этом, наши руководители велели дверь запереть. Тут же раздались недовольные голоса, они утверждали, что не стоит этого делать, ведь, помимо всего прочего, эта дверь предназначена для эвакуации на случай пожара. В ответ им было справедливо замечено, что лучше сгореть в этом мире, чем вечно пылать в аду. Истинные слова. Наш основатель отец Эскрива говорил: «Если жизнь не служит для прославления Бога, она достойна презрения». Но осознать истину и действовать в соответствии с этим знанием — это бесконечно тяжелый труд. Многие люди считают, что повязка на глаза — это акт милосердия в отношении тех, кто приговорен к смертной казни, кто стоит перед расстрельной командой. Какое заблуждение! Эта повязка не позволяет стрелкам смотреть в глаза своих жертв, чтобы тех, кто уже умер таким образом, и тех, кто за ними последует, мы, даст Бог, не разглядели вблизи. Каждый из этих людей — дитя Божье, и все же одни должны спустить курок, а вторые упасть, как срезанные колосья. Мы не должны сомневаться в решении Бога. Смирение — наш долг. Наши страдания ничто перед страданиями Иисуса на кресте. Наше мученичество намного меньше. Мы сделаемся мучениками нечистой совести, взяв на себя ответственность за то, в чем станем по-настоящему виновны. Но из этой вины вырастет новый мир, монсеньор.

Тишина разлилась по часовне. В голове Кавелли мелькали мысли о том, что он может всему этому противопоставить. Где в этих рассуждениях слабое место? Не какой-то логический или этический момент, а тот аргумент, который будет иметь решающее значение именно для Монтекьесы.

Тот, казалось, прочитал его мысли.

— Монсеньор, скажите мне, я на правильном пути? Или я ошибаюсь? Снова и снова я молил Господа о том, чтобы Он указал мне другой путь. Но Бог безмолвствует. Итак, монсеньор Кавелли, здесь, у гробницы отца Эскривы, падре, ответьте мне, что вы думаете?

Кавелли услышал, как у него от волнения шумит кровь в ушах. Надо выиграть время. Как бы повел себя настоящий посланец Ватикана? Стоп, как же звучит это изречение, связанное с курией и солнечными часами? Кавелли прикусил от усердия кончик языка.

— Ну что ж, — нерешительно начал он и тут же вспомнил нужную цитату. — Не важно, что думаю я, синьор Монтекьеса. Все, кто работает вместе со святым отцом, должны быть похожи на солнечные часы. Наше дело стать тенью, которую он отбрасывает. Без него мы ничто.

Монтекьеса воззрился на него со смесью изумления и благожелательности и только потом ответил:

— Но вы здесь по поручению Святого престола. Возможно, вы знаете, монсеньор, я несколько раз получал право на аудиенцию и мы с его святейшеством провели несколько бесед. Это были долгие и хорошие разговоры. Наши взгляды полностью совпадают и…

— Однако… — прервал его Кавелли. Он наконец-то понял, как можно попробовать его зацепить. Ведь есть же самый простой и ясный аргумент из всех возможных, который Монтекьеса не в силах опровергнуть. — Святой отец напоминает о пятой заповеди. Бог не хочет, чтобы мы убивали людей.

Но пятая заповедь ничуть не смутила Монтекьесу.

— Лично, ради частной выгоды, я бы тоже никогда не решился на убийство, и я осуждаю любого, кто нарушит этот запрет. Но моя миссия — это решение Бога. Он не в первый раз так поступает: вспомните про Потоп, про Содом и Гоморру. Пятая заповедь не относится к нам. Мы всего лишь инструменты Его воли. Я отдаю себе отчет, что многие не смогут это понять. Послушайте, монсеньор, я твердо уверен, что жизненный путь, по которому меня ведет Бог, имеет смысл лишь в том случае, если я исполню свой долг. Есть и еще одно обстоятельство, о котором я еще не упомянул. Вы можете посмеяться над этим, но для меня это важно. В молодости я прочитал биографию Уинстона Черчилля, и она произвела на меня огромное впечатление. Он стал моим образцом для подражания, моим кумиром. Знаете ли вы, что, согласно опросам, британцы считают его самым выдающимся англичанином всех времен? Он даже далеко опередил Шекспира. Но почему, чем он заслужил подобную честь? Он провел свой народ через Вторую мировую войну. В него верили, несмотря на большие потери на фронте и бомбардировку Лондона. Он никогда не обещал своим соотечественникам победу, а только кровь, пот и слезы. И он сдержал слово. Именно поэтому чем-то вроде последнего Божьего знамения для меня стало еще одно открытие, которое я совершил два года назад. Есть такие детали, которые вроде бы находятся на виду, но ты их почему-то не замечаешь. Фамилия Черчилль происходит от «Church-Hill», то есть «церковный холм». И то же самое означает моя фамилия по-итальянски: «Montechiesa».

Он покачал головой, как будто сам с трудом мог поверить в собственную огромную исключительность. Долгий монолог, казалось, придал ему сил.

— Но что это я все говорю и говорю. Прошу прощения, монсеньор Кавелли. Как там сказано у апостола Луки? «Ведь на языке у человека то, чем наполнено его сердце». Вам не стоило так потакать мне, ведь ваше время, безусловно, так же драгоценно, как и мое. Теперь мое дело молчать и слушать, я с нетерпением жду, что вы передадите мне послание, которым удостоил меня его святейшество.

Он смотрел на него почти благоговейно, как будто хотел лишний раз подчеркнуть свое смирение перед папой. Кавелли изо всех сил постарался скрыть отвращение, которое вызывал у него этот человек. Смирение Монтекьесы — всего лишь притворство. Разве может оно присутствовать в человеке, который одновременно считает себя орудием Бога и своего рода воплощением души Уинстона Черчилля? Кавелли судорожно пытался сообразить, что именно Монтекьеса надеется от него сейчас услышать. Очевидно, что он не примет никаких возражений. Вопрос о пятой заповеди он парировал с невообразимой легкостью. Казалось, он абсолютно уверен в том, что если святой отец разделяет его желание вернуть людей к вере, то он также одобряет и выбор средств для достижения этой цели. Кавелли в полной мере осознал, что Монтекьеса не откажется от своего плана и тут не помогут никакие доводы, сколь бы убедительны они ни были. Этот человек давно уже все продумал, и на каждое возражение у него готов ответ. Полиции он тоже не боялся, так как на высоких постах там сидели люди, которые сочувствовали его идеям. О чем он уже рассказывал папе. Кавелли почувствовал, как по коже ползет холодный озноб. Что ж, похоже, есть только один выход — идти напролом. Он осторожно откашлялся.

— Что ж, святой отец благодарен вам за ваши труды, он молится за вас и передает вам самые добрые пожелания.

Не слишком ли прямолинейно? Кавелли попытался обнаружить на лице своего собеседника хоть тень недоверия, но не смог. Видимо, Монтекьеса считал, что он заслуживает такой похвалы.

— Однако есть один вопрос, который немало беспокоит его святейшество.

— Какой? — Монтекьеса клюнул, как хищная рыба на приманку. Он горел нетерпением мгновенно рассеять любые сомнения.

Кавелли напустил на себя озабоченный вид.

— Пожалуйста, синьор Монтекьеса, не поймите меня неправильно, но, как вы, наверное, знаете, папе ежедневно приносят десятки самых разнообразных проектов. Большая часть из них создана с наилучшими и самыми благими намерениями, но, к сожалению, их совершенно невозможно осуществить. Зачастую благие пожелания оказываются сильнее, чем связь с реальностью. Ваш план, синьор Монтекьеса, поистине масштабен, но возникает вопрос, способны ли вы верно логистически все рассчитать?

Некоторое мгновение Монтекьеса смотрел на него лишенным всякого выражения взглядом. Казалось, успела пройти вечность, прежде чем до него дошло то, что сказал Кавелли. Словно рыба на берегу, он несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем сумел издать хоть какой-то звук.

— Способен ли я…

У него задергалось левое веко. Кавелли не очень разобрался в том, что за странное выражение, изумление или возмущение, промелькнуло на лице Монтекьесы. Но он довольно быстро пришел в себя и снова добродушно заулыбался.

— Святой отец требует доказательств? Тогда мы их ему предоставим.

Он пару раз кивнул, как будто ему все больше нравилась эта мысль, затем как-то неуклюже коснулся руки Кавелли, другой рукой указав на выход из часовни.

— Пожалуйте, монсеньор.

Не дожидаясь ответа, Монтекьеса поспешил к выходу и вежливо придержал дверь. Кавелли немного поколебался, прежде чем смог вернуть себе самообладание. Все закономерно, здесь никто никому не доверяет: я ему, а он мне. Он быстро вышел за дверь. Монтекьеса снял трубку с настенного телефона и набрал трехзначный номер. На другом конце сразу ответили.

— Мы освободились, сестра.

Затем он повернулся к Кавелли и предложил:

— Давайте выйдем из здания порознь, так же как вошли. Вас сопроводят до выхода. Затем идите налево, до ближайшего перекрестка, там мы встретимся снова.

— Если вы настаиваете.

Минуту или две они провели, перебрасываясь вежливыми фразами, пока в часовню не вошла сестра Каллиста. Она с большой приязнью кивнула Монтекьесе, что совершенно не вязалось с ее сухой манерой держаться. Тот улыбнулся ей в ответ, поприветствовав ее так же тепло, затем снова обратился к Кавелли.

— Прошу вас, будьте почтительны с сестрой Каллистой, монсеньор. Она исключительная женщина и занимает особое положение в «Опус Деи». Ей было разрешено лично служить отцу Эскриве, разве это не замечательно? Именно она привела меня сюда. Я всем ей обязан. Она в какой-то степени моя духовная мать на пути к вере.

Кавелли посчитал подобное высказывание несколько неучтивым: сестра Каллиста выглядела всего лет на пять старше Монтекьесы. Но она лишь скромно отмахнулась, хотя по всему было видно, что ее очень обрадовали эти слова.

— Serviam, — пробормотала она. — Serviam.

Кавелли на мгновение задумался и вспомнил, что в переводе с латыни этот девиз «Опус Деи» означает: «Я буду служить». Монтекьеса еще раз чуть заметно кивнул и, прежде чем Кавелли успел что-то сказать, скрылся за углом.

— Попрошу сюда.

Сестра Каллиста указала на коридор, ведущий к лифту. У него создалось впечатление, что теперь они двигались не тем путем, каким пришли сюда. Интересно, это случайность или она хочет помешать ему запомнить дорогу? Он отогнал от себя эту мысль. Впрочем, сейчас это не так уж и важно. Следовало полностью сосредоточиться на Монтекьесе.

Спустя пять минут Кавелли уже стоял на улице. Тяжелая металлическая дверь закрылась за ним, и он услышал, как ключ внутри замка снова повернулся пять раз. Уже наступили сумерки, ветер стих. Из открытого окна доносились звуки виолончели, кто-то упражнялся в игре. Один и тот же музыкальный отрывок прозвучал четыре раза, пока невидимый исполнитель, наконец, не удовлетворился достигнутым результатом и не продолжил игру дальше. Как и предупреждал Монтекьеса, влево уходила улица. Кавелли уже почти достиг угла здания, когда заметил стремительно приближающуюся, но абсолютно бесшумную тень. Рядом затормозил элегантный лимузин. Кажется, «Мерседес» класса люкс. Нет, не «Мерседес», а «Майбах». Некоторые считают, что это лучший автомобиль в мире. В задней двери машины бесшумно скользнуло вниз тонированное стекло, позволяя разглядеть лицо Монтекьесы. Только сейчас, когда он хоть на время перестал улыбаться, Кавелли понял, насколько жесткий у него взгляд.

— Садитесь, монсеньор!

Приглашение прозвучало так, будто Кавелли звали на уютный уик-энд. Он открыл дверцу и замер от неожиданности. Интерьер этого и без того невероятно роскошного автомобиля выглядел почти гротескным: глаза слепило от сочетания отделки из красного бархата и золотых украшений. Скорее это напоминало оперную ложу, чем транспортное средство. Он осторожно опустился на мягкое сиденье рядом с Монтекьесой. Нет, это не оперная ложа: теперь Кавелли понял, что перед ним копия автомобиля папы Пия XII, который можно увидеть в Автомобильном музее Ватикана. Единственным существенным отличием были задние сиденья. Для папы там был установлен трон, а все остальные пассажиры ютились на крошечных сиденьях напротив, а еще имелась панель управления с кнопками, с помощью которых понтифик передавал распоряжения шоферу: «налево», «направо», «стоп» и «в Ватикан». Ведь напрямую обращаться к обслуживающему персоналу считалось ниже папского достоинства.

Монтекьеса, напротив, сам сообщил водителю место назначения, правда Кавелли ничего не успел расслышать, слишком быстро поднялась отделяющая водителя перегородка. Он счел, что для пользы дела стоит немного польстить владельцу этого роскошного транспортного средства, и изобразил восхищение его вкусом и возможностями. Монтекьеса принял это с наигранной скромностью и плохо скрываемой радостью. Что он там рассказывал о смирении и следовании заветам Эскривы?

Это просто абсурд. Как и Эскрива, Монтекьеса, очевидно, относился к тем святошам, которые ратовали за воду, а сами при этом распивали вино. Впрочем, в данный момент это была самая маленькая из возможных неурядиц. Куда он его везет?

На секунду он почувствовал, как внутри поднимается паника. Что, если Монтекьеса видит его насквозь? Ведь теперь уже никто не знает, где он находится. Что, если от него просто тихо избавятся? Нет, немыслимо. Кавелли заставил себя успокоиться. Если он не вернется с этой встречи, в Ватикане сделают правильные выводы. При всей своей эксцентричности, Монтекьеса отнюдь не глуп и не станет покушаться на жизнь папского посланника. Кавелли расслабился и откинулся на мягкую спинку. Через окно он видел светящийся и мигающий огнями Рим, на который опускались сумерки. В кабине было совершенно тихо. Ни шума движения, ни рокота мотора, а шофер оказался профессионалом. Автомобиль быстро и без усилий скользил по запруженным транспортом улицам, и казалось, что водитель не пользуется ни рулем, ни тормозом. Ощущалось только спокойное и приятное движение. В сочетании с роскошным интерьером это создавало впечатление, будто вы находитесь в собственной вселенной, которая не имеет ни малейшего отношения к миру, который находится там, снаружи.

Кавелли задался вопросом, не является ли этот автомобиль олицетворением характера и образа мышления Монтекьесы, его безумной внутренней вселенной, в значительной степени закрытой от реального мира. Он посмотрел на своего спутника, размышляя о том, не стоит ли начать какой-нибудь разговор, но Монтекьеса, погруженный в свои мысли, смотрел в окно и, казалось, совершенно забыл о том, что он не один.

XIV

Чего Кавелли ожидал от этой поездки? Он и сам, наверное, не знал: чего-то таинственного, но, во всяком случае, не того, что именно в этом невзрачном месте Монтекьеса небрежно произнесет:

— Вот мы и у цели.

Автомобиль свернул с улицы и направился в сторону уродливого высотного здания шестидесятых годов постройки. Единственная тайна, которую оно скрывало, заключалась в том, что это бельмо в самом центре Рима почему-то еще не снесли. И это штаб-квартира злодея? Хотя после всей невообразимой роскоши, которой он себя окружил, вряд ли это могло быть правдой. Кавелли снова задумался о банальности зла.

Монтекьеса, казалось, прочитал его мысли:

— Торговля удобрениями не так изысканна, как думает большинство. — Он привычно засмеялся над своей шуткой, которая, несомненно, входила в его основной репертуар. — Это одно из моих административных зданий, — пояснил он, пока шофер по спиральному спуску заезжал в подземный гараж.

Несмотря на то что Монтекьеса иронизировал, Кавелли догадался, что невзрачный вид постройки его смущает.

— Арендная плата чрезвычайно выгодна, и это притом что дом расположен в самом центре, — продолжил он. — К тому же у него имеется еще одно неоценимое для меня преимущество.

Они прибыли на самый нижний этаж. Водитель нажал на кнопку, и ворота с лязгом скользнули в сторону. Машина въехала внутрь и свернула в ту часть просторного помещения, которая не просматривалась с основной парковки. Кавелли услышал, как ворота снова закрылись. «Майбах» подъехал к стене, где уже стояли черный шестисотый «Мерседес», серебристый «Бентли» и внедорожник. «Майбах» элегантно вписался между «Мерседесом» и «Бентли». Наконец, они покинули роскошный автомобиль, подошли к лифту, и шофер нажал на кнопку первого этажа.

— Спокойной ночи, Роландо, — любезно попрощался Монтекьеса, когда водитель покинул тесный лифт. Затем он нажал на верхнюю кнопку, обозначенную числом двадцать. Потрепанный лифт дернулся и медленно, с тревожным урчанием пополз вверх. Монтекьеса бросил на Кавелли почти умоляющий взгляд: ему не терпелось, чтобы его спросили о цели этого путешествия, пока он не лопнул от предвкушения.

Но Кавелли решил не оказывать ему подобной услуги. Внутри него крепла уверенность, что Монтекьеса расскажет тем больше, чем меньше любопытства проявит его собеседник. Лифт остановился с громким скрежетом. Монтекьеса пропустил гостя вперед, элегантно указав на унылый офисный коридор с поцарапанным линолеумом на полу. При этом его жест был исполнен такого пафоса, словно он предлагал ему проследовать в версальский Зеркальный зал.

Уродливый неоновый свет, ярко сиявший с потолка, и запах дешевой мастики для пола довершали безрадостное впечатление от обветшавшего здания. В конце коридора Кавелли увидел двустворчатую стеклянную дверь, за которой просматривалось довольно большое, но какое-то сиротливое и убогое офисное помещение. Похоже, с 1960 года здесь ничего не изменилось.

Монтекьеса шагнул к металлической двери без ручки, достал из кармана куртки большую связку ключей и открыл замок. За дверью находилась лестница, уходящая вверх. В лицо им обоим ударил ледяной ветер. Поднявшись и выйдя наружу, Кавелли буквально задохнулся от удивления. Они оказались на плоской крыше, окруженной со всех сторон метровым забором. Только сейчас он понял, что это здание достаточно высоко и поэтому возвышается над всеми домами в округе. В центре площадки стоял маленький самолет совершенно невероятной конструкции. Дело в том, что в дополнение к крыльям на его крыше красовался большой винт.

Монтекьеса рассмеялся, довольный, что ему все-таки удалось удивить гостя:

— Позвольте представить: экспериментальный скоростной вертолет ХЗ. Половина — от вертолета, половина — от самолета. Значительно быстрее и маневреннее, чем любой другой вертолет в мире.

Монтекьеса вел себя как примерный ученик, который с трудом дождался момента, чтобы блеснуть знаниями перед учителем.

— Он способен взлетать и приземляться вертикально, как вертолет. Если говорить кратко, он взял все самое лучшее от двух типов летательных аппаратов. Надеюсь, вы не боитесь высоты, монсеньор. — Кривая ухмылка на губах Монтекьесы говорила о том, что в душе он надеется услышать как раз обратное. Кавелли решил, что самая правильная и выигрышная стратегия — прикинуться наивным и простодушным.

— На моем счету не так много полетов, — солгал он, — но я уверен, что чем ближе подбираешься к Небесам, а значит, и к Богу, тем безопаснее себя чувствуешь.

Улыбка на лице Монтекьесы застыла, будто он на миг растерял всю свою самоуверенность. Кажется, Кавелли нашел нужный тон. Монтекьеса снова вытащил связку ключей, ухватился за дверцу летательного аппарата, после чего та опустилась вниз и превратилась в небольшую лестницу. Он снова церемонно предложил Кавелли войти первым.

Интерьер вертолета был роскошным. При желании внутри могло поместиться до двадцати человек. Воздух благоухал искусственным ароматом сирени.

— Выберите себе место, монсеньор.

Взгляд Кавелли скользнул по широким кожаным креслам.

— Какое из них ваше, синьор Монтекьеса? Не хочу, чтобы вы оказались изгнаны со своего законного места.

— Вряд ли у вас это получится, монсеньор. Мое законное место в кабине за рычагами управления.

Кавелли почувствовал себя неуютно. Сначала встреча в уединенной часовне, затем поездка на необычном автомобиле Монтекьесы, а теперь еще и полет в неизвестность с ним самим в качестве пилота. Шаг за шагом Кавелли все глубже погружался в мир этого человека.

— Могу узнать, куда мы полетим?

Монтекьеса улыбнулся:

— Не хочу портить вам сюрприз.

Кавелли попробовал зайти с другой стороны:

— Когда примерно я вернусь назад?

— Быстро, насколько это возможно, монсеньор, насколько возможно.

На губах Монтекьесы все еще играла фальшивая, словно приклеенная улыбка, но глаза его уже метали молнии. Было заметно, что все эти расспросы сильно действуют ему на нервы. Кавелли дружелюбно кивнул, сделав вид, что полностью удовлетворен ответом. Монтекьеса, по-видимому, не просто социопат, планирующий массовые убийства невинных людей, хладнокровно оправдывая их смерти высшей необходимостью, но и человек, который проявляет удивительную ранимость, когда дело касается его самого. Действовать приходилось очень осторожно.

— Наслаждайтесь полетом! — пожелал ему Монтекьеса и исчез в кабине, захлопнув дверь за собой чуть сильнее, чем требовала вежливость.

Не прошло и минуты, как машина ожила, и Кавелли почувствовал легкую вибрацию. Мотор был едва слышен. Трудно представить, что этот так называемый винтокрыл может лететь быстрее любого вертолета. В следующее мгновение они, казалось, без всяких усилий взмыли в высоту. Интересно, на сто метров или на двести? Кавелли еще даже не успел оценить это, как машина, пройдя по изящной дуге, уже изменила направление. Он никогда еще не летал над центром Рима. Переливаясь в темноте, город казался необыкновенно живым и красивым. Но как долго все это еще будет продолжаться? Он попытался отбросить в сторону мрачные мысли и сосредоточиться на маршруте. Видимо, они летят на север. От досады Кавелли невольно скрипнул зубами. Собственная беспомощность приводила его в бешенство. До сих пор он играл роль статиста, которого Монтекьеса перемещает по сцене по собственному желанию. Но что он мог поделать? Ничего.

Он посмотрел на наручные часы, чтобы прикинуть время полета. Возможно, это поможет примерно определить, где они могут находиться. Честно признаться, из этой затеи ничего не вышло.

Кавелли выглянул в окно, посмотрел на проносящиеся внизу огни и заставил себя успокоиться. Сейчас не время что-то предпринимать. Ну а если этот момент вообще не наступит? Мало того что его противник написал свой безумный сценарий, но он еще и никому не сообщил, что именно там написано. Размышления вызывали лишь море мрачных предчувствий и нехороших ожиданий.

Повторная смена курса заставила его оторваться от раздумий. Он снова выглянул в окно и не поверил своим глазам. Как такое возможно? Ничего не понимая, он еще раз взглянул на часы — с момента старта прошла пятьдесят одна минута. Они ведь не могли за это время пролететь более четырехсот километров? Но похоже, что именно так. Кампанилу собора Святого Марка[14] невозможно с чем-либо перепутать. Они пролетали над Венецией.

XV

Вертолет сбавил скорость и медленно поплыл над городом. Кавелли задавался вопросом, где же они приземлятся? В центре нет для этого подходящей площадки. Разве что площадь Святого Марка, но вряд ли власти одобрят такую посадку, хотя бы из соображений безопасности. Или Венеция вовсе не конечная цель их путешествия? Они уже миновали море огней и теперь пролетали над лагуной. Вокруг царила ночная мгла, ничего, кроме темноты. По расчетам Кавелли выходило, что сейчас они должны находиться где-то над Лидо, островом, расположенным в одном километре от Венеции. Из кабины раздавался приглушенный голос Монтекьесы. По-видимому, он разговаривал с диспетчерами, отвечающими за безопасность полетов. В следующее мгновение внизу яркий свет прожекторов осветил восьмиугольную вертолетную площадку. Что находилось вокруг нее, Кавелли не разглядел.

Они начали быстро снижаться. Кавелли напрягся, ожидая жесткой посадки, но в последний момент Монтекьеса затормозил, и приземление прошло совершенно неощутимо. Что ни говори, этот человек и в самом деле отличный пилот. В следующее мгновение Монтекьеса вышел из кабины и потянулся, разминаясь. Затем открыл вертолетную дверь. Кавелли вышел, и снаружи его поджидал еще один сюрприз.

То, что он с воздуха принял за вертолетную площадку, находящуюся на Лидо, на самом деле, оказалось крошечным, около сорока метров в диаметре, восьмиугольным островом. Он располагался посреди лагуны, в пределах видимости Лидо и всего в нескольких метрах от гораздо более крупного острова. На его побережье были видны изящные, объединенные в единое пространство виллы, похожие на дворцы. Имелась даже своя кампанила. Все это выглядело как уменьшенная копия Венеции в Диснейленде.

В одно мгновение Кавелли осознал, где он находится.

— Добро пожаловать на остров смерти, Чумной остров. — Монтекьеса оглушительно расхохотался. — Так, по крайней мере, написано в интернете, если вы начнете искать информацию про Повелью. — Он шагнул на небольшой, длиной около пятнадцати метров, мост, который с обоих концов перекрывали решетчатые ворота. В качестве дополнительной защиты их обвивала колючая проволока. Он отпер замок и сделал знак, чтобы Кавелли следовал за ним.

— На самом деле, в восемнадцатом и девятнадцатом веках здесь была обычная больница, в которой лечили в том числе и больных чумой. Больше ничего примечательного на острове не происходило, но людям нравятся более таинственные истории. В начале двадцатого века здесь разместили дома престарелых, а с семидесятых годов остров оказался заброшен и погрузился в спячку.

Мост закончился, и Монтекьеса принялся отпирать вторые ворота. Теперь Кавелли, наконец, понял, почему у него так много ключей.

— В течение десятилетий все здесь ветшало и разрушалось, а затем, в 2014 году, итальянское правительство решило выставить на аукцион по самой выгодной цене право на девяностодевятилетнюю аренду этого места. Какая невероятная возможность! Я чуть чувств не лишился, когда об этом узнал. Я буквально обезумел — мне был нужен этот остров! — Монтекьеса снова рассмеялся. — Вероятно, я переплатил, но, во всяком случае, обошел всех своих конкурентов. В то время я рассчитывал, что просто мирно проживу здесь остаток дней, но, учитывая мою миссию, остров мне, конечно, пригодится вдвойне.

Монтекьеса по петляющей мощеной дорожке повел своего спутника к главному зданию. Из многочисленных окон навстречу им лился теплый свет. Только сейчас Кавелли заметил, что территория стилизована под классический японский сад. Здесь не было не одной лишней детали, ничего случайного. Скала располагалась в самой правильной точке пространства, равно как и пруд с переброшенным через него деревянным мостиком, и вишневые деревья.

Нигде на аккуратно подстриженной лужайке не валялось ни листика, не говоря уже о бумажках или чем-то подобном. Судя по всему, садовники Монтекьесы неустанно заботились об уборке.

Показались широкие ворота, в которых распахнулась правая створка. Навстречу вышла сухопарая женщина неопределенного возраста, в простом черном платье до пола и с горестными морщинами, залегшими вокруг уголков рта. Монтекьеса кивнул ей, и они все вместе вошли в двухэтажный вестибюль с огромной широкой лестницей посередине.

— Чувствуйте себя как дома, и если вам что-то понадобится, обратитесь к Консуэле, она — добрый дух этого дома. Не так ли, Консуэла, вы позаботитесь о монсеньоре Кавелли?

Женщина кивнула, не поднимая взгляда от пола.

— Да, падре.

Монтекьеса повернулся к Кавелли.

— Добро пожаловать в мой маленький уголок Испании.

Кавелли огляделся. В самом деле, зрелище, представившееся ему, ошеломило бы кого угодно. Хотя снаружи здание выглядело как типичное венецианское палаццо, весь его интерьер был выполнен в староиспанском стиле. Все здесь выглядело так, словно машина времени перенесла вас на гасиенду крупного испанского землевладельца начала девятнадцатого века. Поддерживать такую обстановку под силу лишь целой армии услужливых духов. Ведь только для того чтобы, например, зажечь в одиночку сотни свечей в гигантской люстре, понадобятся часы. По-видимому, вкусы у Монтекьесы весьма эклектичные: смешение японских, итальянских и испанских элементов в архитектуре, казалось, совершенно ему не мешало. Он создал свой собственный идеальный мир, не принимая во внимание никакие условности. Кавелли уже видел раньше нечто подобное в великолепном загородном особняке Сан-Симеон в Калифорнии, где жил печально известный медиамагнат Рэндольф Херст. Там были собраны в едином ансамбле всевозможные архитектурные стили, и французский собор мог соседствовать с древнеримским бассейном. Единственный критерий — прихоть заказчика, единственное правило, которое неуклонно соблюдалось, — чтобы был доволен владелец. Или еще — замок Нойшванштайн в Баварии. Его хозяин еще меньше обращал внимание на законы архитектуры. Каждая комната была оформлена в разном стиле, имелся даже грот. Херст был беспринципным издателем, который использовал в работе сомнительные методы, а Людвиг II в конце концов сошел с ума. Кажется, особенность всех этих людей в том, что они создают окружающую реальность в соответствии с собственными представлениями, не обращая внимания на какие-либо правила. Кавелли не удивился бы, если бы обнаружил в соседней комнате водопад.

Вдруг он услышал, как где-то щелкнул дверной замок. Он невольно посмотрел в ту сторону, откуда донесся звук. Монтекьеса исчез.

— Перед ужином падре удаляется на час для уединенной молитвы.

Консуэла произнесла все это тихим голосом, по-прежнему опустив глаза в пол. На первый взгляд она казалась скромной, можно сказать, даже смиренной, но Кавелли чувствовал, что это впечатление обманчиво. Ему показалось, что за ее смирением скрывалось высокомерие. Похоже, что она испытывала гордость за добровольно принесенную жертву. Но кому предназначена эта жертва? Богу? Монтекьесе? Она обращалась к нему «падре». Но ведь для верующего человека это нарушение всех церковных канонов. Монтекьеса не имел церковного сана, он — бизнесмен. Неужели он считает себя не только духовным братом Уинстона Черчилля, но и своего рода вновь возродившимся Хосемарией Эскривой? Он обустроил этот дом как «Опус Деи» в миниатюре?

Кавелли снова бросился в глаза нарочито испанский стиль оформления покоев. Монтекьеса — итальянец, Эскрива был испанцем. Как и Консуэла? Ее лишенное украшений черное платье, весь ее вид говорили о том, что она вполне могла претендовать на роль хозяйки местного «Опус Деи». Кавелли был уверен в этом настолько, насколько в данной ситуации можно было быть в чем-то уверенным.

— Если позволите, я провожу вас в вашу комнату, монсеньор?

— Большое спасибо.

Кавелли подумал, что, внимательно присмотревшись к дому, он сможет лучше понять, что творится в голове у его обитателей.

По широкой лестнице они поднялись на второй этаж. Комната Кавелли располагалась в конце устланного толстыми коврами коридора. И хотя стены украшали бесчисленные изображения святых, весь остальной интерьер скорее напоминал люксовый номер роскошного отеля. Из окон открывался потрясающий вид на лагуну и Венецию. Окажись он здесь при других обстоятельствах, то чувствовал бы себя как в отпуске. Но только сейчас совсем не до отдыха. Кавелли проник в этот дом, чтобы предотвратить катастрофу. Вдруг накатила страшная усталость. Он задумался, способен ли хоть чего-нибудь добиться? Монтекьеса по-прежнему дергал за ниточки, на которых подвесил и папу римского, и Кавелли, и весь мир… Многое зависело от того, насколько хозяин дома доверял ему. Действительно ли он готов посвятить его в свои планы? А что будет с Кавелли, если он ему не доверяет?

Еще час назад он был в Риме, а теперь оказался в четырехстах километрах от столицы, на частном острове, который обустроен как небольшая штаб-квартира «Опус Деи». Что Монтекьеса намерен делать дальше? Кавелли задал ему вопрос, но пока не получил никакого ответа.

В этот момент он обратил внимание на маленький огонек. Тот светился над темной лагуной, но, приближаясь, становился все больше и больше, пока, наконец, не превратился в два ярких огня. Похоже на быстро приближающуюся лодку. Вскоре послышался шум мотора. Кто-то явно приближался к острову. Затем, так же внезапно, как появились, огни исчезли, и снова воцарилась тишина. Видимо, лодка причалила. Кавелли отвернулся от окна.

Внезапно он осознал, что у него даже нет с собой зубной щетки и одежды на смену. Он осмотрелся вокруг. За одной из дверей находилась удобная, до блеска начищенная ванная комната с отделкой из мрамора и с полным набором роскошных туалетных принадлежностей. В шкафу висели три разных костюма его размера, а в комоде находилось аккуратно сложенное нижнее белье. Все было совершенно новым. Кровать поражала размерами и роскошью. Необычно только то, что подушка лежит отдельно на кресле рядом с кроватью, а к стене прислонены две тонкие доски. Лишнее напоминание, что это отнюдь не гостиница. Многие члены «Опус Деи» спят без подушек, а на матрас кладут две доски, так сказать, для умерщвления плоти. Жесткая постель призвана задушить чувственные желания верующих в зародыше. Что она часто вполне успешно и делала.

Однако Монтекьеса, по-видимому, решил предоставить своим гостям выбор. Подушка лежала рядом. Или это своеобразное испытание? Только сейчас ему пришло в голову, что в роскошной комнате отсутствовали две вещи, которые всегда можно найти даже в самом дешевом отеле: телевизор и телефон.

Кавелли решил, что надо попытаться дать знать о том, где он оказался, монсеньору Лонги. Это, пожалуй, единственная мера предосторожности, доступная ему на данный момент. Кто знает, что на уме у его радушного хозяина? Монтекьеса произвел на него впечатление опасного и непредсказуемого человека. Впрочем, он попытался отогнать от себя эти мысли как можно скорее.

Или лучше повременить со звонком, учитывая, что в комнате могут быть спрятанные микрофоны?

А вот сообщение отправить стоит. Он вытащил из кармана смартфон и набрал код для разблокировки. Засветился экран, и Кавелли почувствовал, как сердце замерло и пропустило пару ударов. Связь отсутствовала.

XVI

Примерно через час Кавелли услышал стук в дверь. Консуэла, которую он мысленно именовал матерью-настоятельницей, пробормотала что-то настолько тихо, что он ее не понял, но предположил, что она хочет проводить его к ужину.

Монтекьеса уже его ждал. Он восседал в высоком кресле во главе длинного стола и покуривал сигару. Обстановка вокруг напоминала столовую средневекового замка: стены, отделанные деревянными панелями, высокие подсвечники и пылающий камин шириной уж никак не менее шести метров. Все это как нельзя лучше оттеняло нездоровые амбиции Монтекьесы. Здесь он, вероятно, чувствовал себя настоящим королем.

Справа от него на широкой стороне стола сидел светловолосый мужчина со впалыми щеками. На вид ему можно было дать лет двадцать пять. Когда Кавелли вошел в зал, молодой человек испуганно вздрогнул и откровенно враждебно уставился на него.

— Присаживайтесь, монсеньор! — Монтекьеса указал на место слева от себя.

Кавелли подошел к столу, вежливо улыбнулся незнакомцу, представился и занял предложенное ему место. Молодой человек поджал губы и едва кивнул в ответ, избегая смотреть в глаза. Представиться он, видимо, не счел нужным. Монтекьеса сделал вид, что удивлен этим враждебным демаршем, и недовольно посмотрел на молодого человека. Затем пожал плечами и, словно извиняясь за его грубость, любезно улыбаясь, пояснил:

— У нас здесь редко бывают гости, монсеньор Кавелли. Это — Мариано, мой… — он запнулся, — мой секретарь. Мариано, это посланник святого отца, монсеньор Кавелли, или, пожалуй, даже… — он заговорщически подмигнул Кавелли, — наш человек в Ватикане.

Мариано выдавил из себя кислую улыбку, на которую Кавелли ответил вежливым кивком. Затем он поблагодарил Монтекьесу за приглашение, похвалил его великолепное жилье, упомянув, как бы между прочим, что в его комнате нет мобильной связи. Монтекьеса понимающе кивнул.

— Извините за это неудобство. Но я не вижу смысла уединяться на необитаемом острове, если каждые пять минут там будет трезвонить телефон. Мы здесь сосредоточены на работе во славу Божью, любое мирское проявление нам только мешает. Вот почему у меня здесь есть лишь…

Монтекьеса замолчал на середине фразы. Похоже, что он сказал больше, чем собирался, и уже пожалел об этом. Неловко смяв в пепельнице сигару, он продолжил:

— В моем кабинете есть телефон, но пользоваться им можно лишь в чрезвычайных ситуациях. Слава богу, что они еще ни разу не случались. Но если вам обязательно надо позвонить… — При этих словах его лицо приняло такой вид, будто он готовился принять мученическую смерть.

— Ни в коем случае, ни в коем случае, я легко могу подождать, — поспешил заверить его Кавелли, всем своим видом пытаясь показать, что его желание позвонить из такого благочестивого места является чем-то совершенно абсурдным. Он чувствовал, что эта тема вызывает у хозяина дома недовольство. В воздухе как будто соткалось и повисло облако взаимного недоверия.

В этот момент за спиной Кавелли открылась дверь, и молодая женщина вкатила сервировочную тележку. Он прикинул, что на вид лет ей не больше двадцати, но при этом выглядит она изможденной и бледной. Как и Консуэла. она тоже была одета в черное платье в пол, что делало весь ее облик еще более мрачным. Кроме того, было в ее чертах что-то такое, что позволило Кавелли без всяких сомнений причислить ее к членам «Опус Деи».

— Что будете пить, монсеньор? — обратился Монтекьеса к Кавелли и тут же быстро добавил: — Боюсь только, что вина у нас не водится. Итак, «Сан-Пеллегрино» или «Чинотто»?

— «Пеллегрино», пожалуйста.

Кавелли не был большим любителем горькой шипучки, которую часто называют «итальянской кока-колой», но хозяева предпочли именно ее. Молодая женщина наполнила бокалы, затем подала еду. На столе появилась вареная рыба и немного овощей. Монтекьеса склонил голову, приготовившись к молитве. Мариано и Кавелли последовали его примеру. Он очень удивился, что молились в этом доме не вслух, зато очень долго и основательно. Прошло пару минут, прежде чем Монтекьеса снова поднял глаза, а Мариано возносил благодарность Господу еще дольше. Но если первый хотя бы выглядел совершенно естественно, то второй вел себя несколько наигранно. Интересно, он просто сотрудник, который умело приспособился к привычкам работодателя? Или здесь нечто иное? У Кавелли сложилось впечатление, что Мариано прилагает все усилия к тому, чтобы произвести на начальника впечатление, но его манера возносить молитву казалась вычурной и чрезмерной. Он держал сложенные руки на уровне лица, что само по себе уже выглядело театрально. Кстати, а что это за темное пятно на пальце левой руки Мариано? Кавелли присмотрелся и понял нечто неожиданное: кольцо «Опус Деи» на его пальце не металлическое, как обычно, а вытатуировано на коже. Связано ли это со стремлением к самоуничижению или он хочет так доказать преданность организации? Кавелли выбрал третий вариант: таким образом Мариано стремится подтвердить свою безграничную верность лично Монтекьесе.

— Надеюсь, вы не станете возражать, — снова обратился к нему Монтекьеса, — одно из наших домашних правил гласит, что во время еды соблюдается полная тишина. Лучше посвятить себя одной вещи целиком, чем двум только наполовину.

Кавелли оставалось только сделать вид, что он полностью согласен с данным утверждением, и воздать должное предложенной трапезе.

К его удивлению, еда оказалась совершенно невкусной. Рыба была сухой, овощи водянистыми и почти лишенными вкуса, очень не хватало специй. Может, Монтекьеса абсолютно безразличен к этой стороне жизни или отвратительная пища — часть самоистязания и умерщвления плоти? Кавелли подозревал, что скорее — последнее. Что говорил по этому поводу Хосемария Эскрива?

Прошло уже несколько лет с тех пор, как Кавелли прочитал его книжицу под названием «Путь» — сборник из девятисот девяноста девяти религиозных правил и инструкций для праведной жизни. Среди членов «Опус Деи» это произведение почиталось едва ли не больше, чем Библия. Вроде бы там сказано, что пиршество — это первый шаг к греху?

Похоже, Монтекьеса собирался пресечь эту опасность в зародыше. Следующие пять минут прошли в гробовой тишине, только стук столовых приборов отражался от стен. Кавелли постарался рассчитать так, чтобы закончить трапезу одновременно с хозяином. Равнодушно отодвинув от себя тарелку, Монтекьеса обратился к секретарю:

— Спасибо, Мариано, вы мне сегодня больше не нужны, нам с монсеньором Кавелли нужно кое-что обсудить.

Мариано поднялся. Было очевидно, что делает он это с крайней неохотой.

— Тогда доброй ночи, падре, — проговорил он тонким голосом, лишенным всякого выражения.

Впервые за весь вечер он вообще заговорил. Затем склонился над рукой Монтекьесы и поцеловал ее. Тот принял это как должное. Кавелли не поверил своим глазам: он знал, что последователи Хосемарии Эскривы проявляли почтение к учителю именно таким образом, но это было десятилетия назад. Сейчас даже папа выражал неудовольствие, когда кто-то пытался проделать нечто подобное. Но здесь этот обычай все еще жил и процветал. Мариано неуверенно улыбнулся начальнику, тщетно пытаясь поймать его взгляд, затем резко поклонился в сторону Кавелли и исчез за той самой дверью, откуда выходила горничная.

Монтекьеса подождал, пока закрылась дверь. Затем он открыл хьюмидор, достал из него две сигары, обрезал их тонкими сигарными ножницами и вручил одну из них Кавелли. В его глазах, наверное, это означало что-то вроде особой награды. То, что его собеседник мог и не курить, казалось, ни на мгновение не приходило ему в голову. Совместные посиделки в клубах сигаретного дыма — не самый плохой способ добиться взаимопонимания, и Кавелли счел разумным не отказываться. Монтекьеса протянул ему тяжелую зажигалку.

Пока Кавелли раскуривал сигару, он обратил внимание на бандероль[15]. «Дукадо» — еще один намек на Испанию[16]. Невольно он покосился на Монтекьесу, чтобы еще кое в чем убедиться. Действительно — на правом рукаве пиджака хозяина дома отсутствовала одна пуговица. Этот человек — почти идеальная карикатура на членов «Опус Деи». «Дукадо», отсутствующая пуговица на рукаве пиджака, особая формула для приветствия — все это секретные опознавательные знаки организации, но Кавелли никогда не встречал членов «Опус Деи», которые использовали бы больше одного за раз, если вообще использовали.

Что Монтекьеса хотел доказать? Что он истинный верующий, идеальный католик? Нет, скорее всего, так он подчеркивает свою причастность к великим идеям. Может, это и есть его слабое место? Он беспокоится, что поздно ощутил призвание? Что, по его нынешним моральным меркам, он десятилетиями вел грешную и безбожную жизнь? И это раскаянье — это чувство, что многое уже невозможно исправить, — сделало его таким фанатичным?

У Монтекьесы был собственный ритуал, связанный с раскуриванием сигары. Он сделал глубокую затяжку и выпустил дым в воздух. Часы на стене пробили восемь раз.

Он поднялся.

— Я готов, пора начинать. Уже поздно, а мы здесь ложимся спать раньше, чем обычно. Святой отец потребовал доказательства того, что я смогу претворить в жизнь наши планы. И он их получит.

XVII

Уже час Кавелли сидел с Монтекьесой в его кабинете, не менее роскошном, чем все остальные помещения огромного дома. Обшитые деревянными панелями стены, портреты святых в драгоценных рамах, а напротив огромного письменного стола из палисандрового дерева, естественно, — ростовой портрет Хосемарии Эскривы.

Сначала Монтекьеса долго показывал ему фотографии биологической лаборатории, затем многостраничную работу, написанную неким доктором М. де Лукой, о разработке модифицированной чумной бактерии. На первый взгляд, исследование казалось убедительным, хотя Кавелли совершенно не разбирался в бактериологии. К своему ужасу, он понял, что во всей этой информации нет самого главного — нигде, ни в научной работе, ни на фотографиях — нет подсказки, позволяющей понять, где именно находится эта лаборатория.

Кавелли мастерски изобразил разочарование.

— Не поймите меня неправильно, для меня все это выглядит очень убедительно, но я не ученый. Эта лаборатория с таким же успехом может быть одной из ваших научных станций по разработке новых удобрений, а мне не хватает компетентности, чтобы это понять. Я бы хотел, чтобы прежде, чем святой отец сделает свое заявление, он обладал всей полнотой информации. Но для этого мне нужна ваша помощь.

Монтекьеса с готовностью кивнул.

— Что вы предлагаете, монсеньор?

— Ну, если бы я мог когда-нибудь посетить вашу лабораторию, то…

— Это вам никак не поможет, — Монтекьеса перебил его на полуслове. — Если вы ничего не понимаете в химии, то для вас одна лаборатория будет похожа на другую.

Резким движением он засунул научный труд и фотографии обратно в просторный встроенный сейф, из которого ранее их извлек. Он тяжело дышал, лицо его раскраснелось, по всему было видно, как он раздосадован, что вообще показал эти материалы. Затем он снова взял себя в руки.

— Вы совершенно правы, монсеньор, ваш долг перед святым отцом — получить от меня нечто такое, что сможете предъявить как неопровержимое доказательство. Но поймите, есть вещи, которые я не могу доверить даже римскому папе. Это ненужный и высокий риск: кто сможет мне гарантировать, что информация, пусть даже случайно, не попадет в чужие руки?

Он снова подошел к сейфу и что-то извлек из него. Затем повернулся к большому телевизору, который смотрелся совершенно инородно в старинном интерьере. Теперь Кавелли разглядел, что в руках Монтекьеса держит два DVD-диска; мгновение он, казалось, обдумывал, какой из них выбрать, а затем неуклюже вставил один из них в проигрыватель под телевизором и нажал на кнопку. Кавелли завороженно уставился на экран.

В первый момент видео было похоже на чью-то любительскую съемку во время отпуска. Камера запечатлела силуэты южного города, зеленые пальмы и старинные церквушки. Затем показалась гора Пан-ди-Асукар — Сахарная Голова. Итак, это Рио-де-Жанейро. Кавелли почувствовал беспокойство. Он догадывался, что сейчас произойдет. Далее камера медленно развернулась на сто восемьдесят градусов, и перед ним возник порт, в котором стояли на якоре несколько больших пассажирских судов. Изображение одного из кораблей стало увеличиваться до тех пор, пока не стало видно его название — «Фортуна». Самые худшие ожидания Кавелли подтвердились.

Камера переместилась к трапу корабля. Очевидно, оператор не хотел снимать никого из персонала. Возможно, он боялся, что это запрещено, или не желал привлекать к себе внимание. Некоторое время, пока он шел по палубе, в кадре виднелась только пара светло-коричневых мужских туфель. Но вот показалась лестница, первый этаж был аккуратно устлан линолеумом, второй — узорчатым ковром. Камера приблизилась к маленькому стеклянному лифту, двери которого тут же открылись, а затем оператор зашел внутрь. В кадре быстро промелькнули все семь этажей, а холл внизу становился все меньше и меньше. Двери распахнулись, и камера стала перемещаться по вестибюлю, за которым находилась крытая палуба с бассейном. Повсюду развлекались люди. Одни плавали, другие лежали на удобных шезлонгах. Мужчины и женщины, молодые и старые. Маленькие дети бегали вокруг с пронзительным визгом.

Камера пересекла палубу и теперь снимала столовую с сотнями столов, большинство из которых, однако, были свободны. Затем появилось нескольких буфетов, на которых стояли блюда с аппетитными нарезанными тортами. Похоже, что съемка велась днем, за несколько часов до ужина. Поэтому рядом не было случайных свидетелей. На мгновение камера отключилась, потом некоторое время был виден только потолок. Оператору для чего-то другого понадобились обе руки? Снова появилось изображение буфетной. Потом в кадре возникла мужская рука с маленькой коричневой бутылочкой. На секунду Кавелли подумал, что, возможно, эта рука Монтекьесы. Некоторое время демонстрировалась этикетка с длинной формулой на ней.

Затем пузырек отодвинулся от камеры, и стало ясно видно, как капля бесцветной жидкости из него попала на первый кусок пирога. Рука сдвинулась вправо, и то же действие повторилось примерно двадцать раз. Наконец, камера стала удаляться от буфета. Рука бросила пузырек в мусорное ведро, и человек, по всей видимости, покинул корабль тем же путем, каким пришел. Еще раз промелькнуло название судна, и видео резко оборвалось.

Монтекьеса нажал на кнопку и извлек диск.

— Этого достаточно или вы хотите посмотреть и второй фильм? Его сняли в Чивита ди Баньореджо накануне эпидемии.

Кавелли покачал головой.

— В этом нет необходимости.

Но едва он произнес это, как тут же понял, что совершил ошибку. А вдруг фильм содержит какие-то полезные подсказки, которые помогут найти верное решение. Кавелли проклинал себя: почему он так быстро сказал «нет»? Должно быть, потому, что уже первое видео вызвало у него яростный гнев и отвращение. Невозможно спокойно смотреть на то, как одним мановением руки тысячи невинных людей оказались преданы ужасной смерти. Это цинично и отвратительно.

— Идея сохранить для истории эти, э-э… операции пришла ко мне в самый последний момент, — пояснил Монтекьеса, снова запирая диски в сейф. — Сначала я полагал, что подобные записи могут скомпрометировать нашу миссию, но позже я передумал и последовал своему побуждению. Теперь, наверное, можно сказать: слава богу.

Монтекьеса взглянул на наручные часы и продолжил:

— Как вы полагаете, теперь у вас достаточно доказательств, чтобы убедить святого отца в том, что я способен реализовать этот проект? Вероятно, последние сомнения будут устранены вот этим. — Он шагнул к столу, написал что-то в блокноте, затем вырвал листок и, сложив, передал его Кавелли. — Здесь я указал названия следующих двух мест, которые вскоре поразит чума. Мы позаботимся о том, чтобы это случилось точно во время папской аудиенции в среду. Таким образом мы гарантируем, что никто в деревнях не будет предупрежден, если его святейшество заговорит о них во время общей аудиенции, и в то же время никто не сможет утверждать, что папа узнал обо всем из газет. А потом…

— Но когда папа публично объявит названия этих деревень, начнется паника! Многие побегут прочь, бактерии бесконтрольно распространятся по всей стране.

— Не волнуйтесь, монсеньор. — Монтекьеса успокаивающе поднял руки. — В ходе наших предыдущих акций нам удалось этого избежать, и сейчас мы тоже обо всем позаботимся. Эти локации, равно как и те, что раньше, выбраны не случайно — их легко можно отрезать от остального мира. На одну деревушку сойдет снежная лавина, а в другой случится камнепад. Оба «стихийных бедствия» произойдут в нужное время, и единственные дороги, ведущие из обеих деревень, станут на несколько дней непроходимыми. Когда их, наконец, расчистят, тут же распространится весть о вспышке чумы, и деревни окажутся на карантине. Его святейшеству не о чем беспокоиться: мы полностью контролируем заболевание. Одно поселение будет спасено — это является одним из двух основополагающих моментов нашего плана.

Недоуменный вид Кавелли заставил Монтекьесу дать более подробные пояснения:

— Для успеха нашего предприятия принципиально важно, что нам удалось создать два разных штамма бактерий. Изначально заболевания имеют одинаковые симптомы, однако одно смертельно, в то время как другое излечимо.

— Вы говорили о двух моментах, на которых основан ваш план. Каким же будет второй? — уточнил Кавелли.

Монтекьеса посмотрел на него с удивлением, словно его собеседник не в силах понять очевидные вещи.

— Ну конечно, речь идет о папе. Именно через его посредничество мы рассчитываем восстановить связь человечества с Богом. Иначе откуда люди узнают, что это не случайная эпидемия, а способ Господа направить своих заблудших детей на правильный путь? На большом приеме его святейшество объявит, что с ним говорил Бог. И сказал Господь, что чума придет в эти селения, и что жители праведной деревни спасутся, а грешники из другой погибнут, — казалось, Монтекьеса пытается подыскать самые правильные слова. — И когда все так и произойдет по воле Всевышнего и по слову римского папы, у всех атеистов и всех не истинных христиан откроются глаза, и они поймут, что спасение только в полной преданности Богу. И если они сейчас еще не уверовали, то это обязательно произойдет чуть позже. Мы будем продолжать столько, сколько потребуется.

— А что, если люди откажутся переосмыслить свой образ жизни?

Монтекьеса поморщился.

— Тогда мы будем вынуждены перейти к последнему средству убеждения — неконтролируемому распространению чумных бактерий. Ужасная мысль. Давайте вместе помолимся о том, чтобы в этом не возникло необходимости. — Он положил руку на плечо Кавелли и серьезно посмотрел ему в глаза. — А теперь, пожалуйста, извините меня.

Он подошел к камину и потянулся за изящным колокольчиком.

— К сожалению, я не могу доставить вас обратно тем же путем. В ближайшие дни мне понадобится еще много времени на подготовку, поэтому боюсь, что вам придется добираться обратно в Рим с «Алиталией». Билет в бизнес-класс уже ждет вас в вашей комнате. Мариано позаботится о том, чтобы вы вовремя оказались в аэропорту Марко Поло. Но я надеюсь, что вы еще составите мне компанию за завтраком, тогда мы сможем еще немного поболтать.

— С большим удовольствием.

— Замечательно. Тогда до шести.

Дверь открылась, и на пороге возникла Консуэла. Она стояла, терпеливо ожидая распоряжений.

— Консуэла, пожалуйста, отведите монсеньора Кавелли в его комнату. Спокойной ночи, монсеньор. Выспитесь хорошенько.

Это было самое странное пожелание на ночь, которое Кавелли когда-либо слышал.

XVIII

Два часа Кавелли провел в ожидании, сидя в кресле. В темной комнате лишь лунный свет, проникавший сквозь большое окно, позволял различить очертания мебели. В тысячный раз он посмотрел на наручные часы. До полуночи оставался еще час. Для того, что он задумал, в любом другом месте была бы еще недостаточно поздняя ночь, но люди из окружения Монтекьесы, очевидно, имели привычки, хорошо знакомые ему по Ватикану: они рано ложились и рано вставали.

В Ватикане ночь вступала в свои права с девяти вечера, а рабочий день начинался в пять утра. Похоже, что в этом доме придерживались таких же порядков. Кавелли сделал глубокий вдох, затем тихо поднялся и медленно направился к выходу из комнаты, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна половица.

Осторожно приоткрыв дверь, он прислушался. Снаружи доносился свист ветра, а откуда-то из глубины дома тихий, но устойчивый гул. Вероятно, он шел от вентиляционной или отопительной системы. Кавелли вышел в коридор, еще раз прокручивая в памяти дорогу к кабинету Монтекьесы. Бесшумно, словно тень, он направился к намеченной цели. Страшно подумать, что случится, если его поймают, пока он разгуливает ночью по дому, вместо того чтобы мирно спать в своей постели. Чтобы выглядеть менее подозрительно, он надел пижаму, которую нашел в одном из ящиков в своей комнате. Попутно он придумал и подходящее объяснение. Вариант, что он страдает лунатизмом, Кавелли сразу же отбросил как неправдоподобный, как и тот, что он ищет туалет, растерявшись в чужом доме. Было бы глупо утверждать, что он напрочь забыл о том, что тот расположен рядом с его спальней. Конечно, такую забывчивость всегда можно списать на сонное или усталое состояние, но вряд ли такое объяснение удовлетворит подозрительного хозяина.

Оставался один вариант: если его обнаружат, Кавелли скажет, что у него ужасно разболелась голова и он надеялся найти на кухне аспирин. То, что это не так, доказать невозможно. С другой стороны, такой человек, как Монтекьеса, и не нуждался в доказательствах, и он скорее предпочтет просто избавиться от опасного человека, справедливо рассудив, что в таком судьбоносном деле лучше перестраховаться.

Кавелли дошел до конца коридора, остановился и снова прислушался. Все по-прежнему спокойно. Медленно он прокрался вниз по длинной широкой лестнице, держась у самого края, поскольку по опыту знал, что в этом месте ступени скрипят меньше всего. Кавелли почувствовал, как со лба у него стекает пот. Правильно ли он поступает? В кармане его пижамы лежала записка, где были указаны два следующих поселения, которые Монтекьеса наметил как точки для следующей чумной атаки. Получив эту информацию, Кавелли оказался в ужасном положении. Разве он может спокойно наблюдать, как эти люди станут жертвами подлого убийства? Их следовало предупредить, чтобы они успели вовремя убраться в безопасное место. Однако что это изменит в общей критической ситуации? Монтекьеса легко выберет два других места. И, что еще хуже, он сразу же поймет, что не стоит иметь дело с Кавелли. Возможно, его недоверие распространится и на святого отца.

И что потом? Без заявления папы умеренный вариант его плана не сработает, и тогда Монтекьеса перейдет к неконтролируемому распространению бактерий, что, безусловно, приведет к глобальной пандемии.

Тем временем Кавелли пересек главный холл, миновал коридор и теперь стоял перед рабочим кабинетом Монтекьесы. Он медленно нажал на ручку и чуть-чуть приоткрыл дверь. В комнате было темно, но луна давала достаточно света, чтобы хоть немного сориентироваться. Он осторожно скользнул внутрь и тихо закрыл дверь за собой.

Кавелли пересек огромную комнату, подошел к столу хозяина дома и посмотрел на телефон. В последний момент решимость покинула его.

А если он сейчас совершит непоправимую ошибку? Допустим, он сообщит Лонги, что удалось разузнать, — тот уж точно найдет средства, чтобы всех предупредить. Но если он спасет тех, кто уже намечен для показательного жертвоприношения, то тут же подвергнет опасности сотни тысяч других, неизвестных людей?

Его рука зависла над трубкой. Он внезапно вспомнил, с каким самодовольным пафосом Монтекьеса произнес слова «эти люди уже выбраны в жертвы», и понял, что должен все же спасти обреченных, поскольку никто не знает наверняка, как будут дальше развиваться события.

Он решительно положил руку на телефонную трубку. А если он таким образом спровоцирует самую большую пандемию в мировой истории? Внезапно к горлу подступила тошнота, и ему непреодолимо захотелось быть глубоко верующим человеком. Не таким, конечно, как Монтекьеса, но тем, кто во всем доверяет Богу, обращаясь к Нему с молитвой и просьбой о помощи.

Его взгляд упал на огромный портрет Хосемарии Эскривы, который висел напротив стола. Художник изобразил его облаченным в сутану и в таком ракурсе, что взгляд казался подчеркнуто непроницаемым и был направлен прямо на зрителя. От картины веяло бесстрастностью Будды. «Как бы ты поступил на моем месте?» — тихо прошептал Кавелли. Естественно, что ответа он не получил. Кавелли сердито подумал, что ему надо, наконец, прекратить заниматься глупостями. Он должен сам принять решение, которое в любом случае окажется неправильным, потому что правильного решения здесь нет и быть не может. Но он по-прежнему не мог оторваться от отрешенного лица Эскривы. Каким недоверием сквозит взгляд основателя «Опус Деи»! Что таит в себе картина? Почему он не может перестать смотреть на нее? Падре действительно был святым? Нет, ерунда… Но тогда какую подсказку он ищет в этом портрете? Кавелли почувствовал, как его пронзает ощущение холода и озарение. Недоверие — вот ключевое слово! Монтекьеса хотя внешне более открыт и дружелюбен, но при этом в нем живет та же подозрительность, что и в его кумире Эскриве.

Человек, который не сказал ему, сколько времени займет перелет до острова, которой упорно скрывает местоположение лабораторий, никогда не открыл бы ему настоящие объекты теракта. Чума вскоре должна разразиться в двух поселениях, но, конечно, не в тех, что указаны в записке. Скорее всего, святой отец узнает истинные цели только в самый последний момент. Монтекьеса подверг Кавелли испытанию, и он едва избежал непоправимой ошибки.

Он глубоко вздохнул, затем тихо вышел из кабинета и прокрался по коридору обратно в главный холл. Сперва задумался, не стоит ли на всякий случай поискать на кухне аспирин. Вдруг его заметят на обратном пути к комнате? Нет, все же лучше отказаться от этой идеи — чем дольше он бродит по дому, тем больше риск дать себя обнаружить.

Он быстро направился обратно. Стремясь как можно скорее вернуться в свою комнату, Кавелли несколько утратил бдительность. Когда он собирался свернуть в главный коридор, то услышал звук приближающихся шагов, который заставил его испуганно оглянуться. Кавелли прижался к стене, затаив дыхание, и простоял так целую минуту. Неужели кто-то его заметил? Он представил, как сейчас по всему дому зажжется свет, его схватят и допросят, а потом Монтекьеса избавится от него как от ненужного свидетеля. Вряд ли кто-нибудь станет его искать на дне лагуны.

Кавелли потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что тот шум, который он слышит, вовсе не чьи-то шаги, а гулкое биение его собственного сердца. Но почему тогда где-то совсем тихо скрипнул пол? И еще ему показалось, что рядом кто-то дышит. Он отчетливо слышал звук дыхания буквально в нескольких метрах от того места, где затаился. Мысли крутились в голове с бешеной скоростью.

Что, если неизвестному придет в голову и дальше идти именно по этому коридору? Тогда они неминуемо столкнутся. Кавелли подумал было о том, чтобы снова прокрасться вниз по лестнице и спрятаться в главном холле. Нет, так он скорее выдаст себя каким-нибудь шумом.

Кавелли заставил себя успокоиться. Не исключено, что у него просто шалят нервы и это совершенно естественные звуки, которые можно услышать ночью в старых стенах. Дыхание дома? Он вспомнил про собор Святого Петра, о котором говорят, что он на самом деле дышит благодаря своим огромным размерам, причем его стены ежедневно сжимаются и расправляются на целых одиннадцать сантиметров. Кавелли закусил губу. Не может же он стоять так вечно. Он опустился на одно колено и очень осторожно заглянул за угол в коридор.

Ничего. Если там кто-то и был, то, во всяком случае, сейчас он уже исчез. Вдруг в темноте промелькнула какая-то тень. В дальнем конце коридора напротив его комнаты точно что-то происходит! Так и есть — кто-то стоит перед его дверью. Кавелли прищурился. Похоже, какой-то мужчина неподвижно застыл прямо у него на пороге.

Мариано!

Что он там делает? И как долго намеревается там торчать? Кавелли осторожно убрал назад голову и выпрямился. Внезапно под ним громко скрипнул пол. В следующее мгновение в конце коридора послышались торопливо удаляющиеся шаги. Где-то хлопнула дверь. Кавелли в мгновение ока добежал до своей комнаты, бесшумно захлопнул дверь и дважды повернул ключ в замке. Он упал на постель и подождал, пока успокоится дыхание. Затем снова встал и поставил стул так, чтобы его спинка заблокировала дверную ручку.

XIX

Ночь Кавелли провел в беспокойном полузабытьи. Уснуть по-настоящему он так и не решился. Его заставлял вздрагивать каждый звук. Когда, наконец, взошло солнце, он чувствовал себя совершенно разбитым.

Однако с утра тревоги отступили. При дневном свете все выглядело совершенно иначе, скорее всего, ночью он воспринял ситуацию более драматично, чем она того заслуживала. Возможно, что Мариано вовсе не так уж долго стоял у его двери? Или случайно проходил мимо и по какой-то безобидной причине задержался на минутку?

Кавелли встал, проделал свои обычные утренние упражнения: пятьдесят отжиманий, пятьдесят приседаний и несколько упражнений на растяжку. Затем принял контрастный душ и оделся. Между тем было уже без двадцати шесть. Завтрак здесь подают ровно в шесть, однако, рассудил Кавелли, не помешает спуститься в столовую на несколько минут пораньше. Вероятно, Монтекьеса будет весьма признателен за такое проявление пунктуальности. Кроме того, он не испытывал особого желания снова проделать весь этот путь под строгим присмотром Консуэлы.

Пока он убирал стул из-под дверной ручки, он снова вспомнил, как ночью Мариано ошивался под его дверью. Что было самым неприятным в этом странном человеке? Его откровенно собачья преданность и покорность своему работодателю, или враждебные взгляды, которые он бросал на Кавелли, хотя они едва знакомы, или его манеры соглядатая? Кавелли испытывал почти физическое отвращение при одной только мысли о нем.

Он осторожно повернул ключ в замке и открыл дверь. Конечно, там никого не оказалось. Кавелли еще раз поправил волосы, словно какой-нибудь актер перед выходом на сцену. Впрочем, его положение не сильно отличалось от положения лицедея.

Он придал лицу бодрое и дружелюбное выражение и направился в столовую. Когда он спускался по лестнице, то заметил в холле Монтекьесу. Тот беседовал с миниатюрной женщиной лет сорока, с каштановыми волосами, собранными в строгую деловую прическу. Видимо, она уже собиралась уходить, потому что Монтекьеса только что пожал ей руку, а у двери стоял слуга, держа в руках ее небольшую дорожную сумку. Неужели она — подруга Монтекьесы? Если да, то оставалось лишь поздравить его. Женщина не только выглядела чрезвычайно привлекательной, но и обладала неким особенным обаянием, которое сразу же вызвало у Кавелли неожиданную симпатию.

Как так вышло, что он до сих пор не встречал ее в этом доме? Почему она не присутствовала на ужине? Неужели Монтекьеса ее скрывает, потому что боится, как бы посторонние не узнали, что его внешне благопристойная жизнь а-ля Эскрива на деле не такая уж безгрешная? Кавелли так и не смог решить, в этом случае Монтекьеса кажется ему более или менее симпатичным? Вероятно, и то и другое. То, что у него есть подруга, делало его более человечным, но в то же время и более лживым.

— Доброе утро, — поздоровался Кавелли.

Монтекьеса подпрыгнул так, как будто ему явился сам сатана. Он гневно сверкнул глазами на гостя, но лишь на мгновение, и тут же на его губах расцвела улыбка.

— Доброе утро, монсеньор, еще немного, и я буду полностью в вашем распоряжении.

Он махнул рукой в сторону столовой, давая таким образом понять, что Кавелли стоит дождаться его именно там. Однако тот сделал вид, что не понял намека, подошел и протянул руку женщине.

— Кавелли. Рад с вами познакомиться.

Она с любопытством взглянула на него и чуть неуверенно улыбнулась.

— Взаимно. Де Лука.

— Доктор де Лука, — Монтекьеса произнес это явно громче, чем необходимо, — необыкновенно занята, и я не хочу ее больше задерживать.

Доктор де Лука в некотором недоумении перевела взгляд с одного мужчины на другого. Возможно, Кавелли выдавал желаемое за действительное, но при взгляде на Монтекьесу он уловил в карих глазах женщины некоторую неприязнь, да что там — почти отвращение. По-видимому, она тоже почувствовала, что гостеприимный хозяин не одобряет эту случайную встречу. Она мельком взглянула на наручные часы, но все же слишком быстро, чтобы понять, который час, и нарочито бодро воскликнула:

— О, уже так поздно, мне и вправду пора идти.

Затем она торопливо попрощалась, при этом совершенно формально обращаясь к Монтекьесе по фамилии.

«Значит, все-таки не подруга», — подумал Кавелли со скрытым удовлетворением. Хотя, возможно, это просто умелый спектакль, чтобы замести следы?

Слуга уже открыл дверь и теперь ждал снаружи. Монтекьеса положил женщине руку на плечо, желая, по всей видимости, изобразить отеческую заботу, но так торопился выпроводить ее, что получилось, будто он выталкивает свою знакомую за порог. Мимолетная улыбка, быстрый взмах рукой, и он, вздохнув с облегчением, закрыл дверь. Через две секунды он снова взял себя в руки и весело хлопнул в ладоши:

— А теперь позавтракаем!

Не дожидаясь ответа, Монтекьеса устремился в столовую. Кавелли последовал за ним. Стол уже был накрыт. К большой радости Кавелли, кроме них, в столовой никого не оказалось, и, самое главное, Мариано отсутствовал.

Снова Монтекьеса начал трапезу с долгой беззвучной молитвы, затем благословил дарованную им Богом еду. Завтракали здесь еще более скромно, чем ужинали. Белый хлеб, апельсиновое варенье и черный чай. Даже масла не было. Возможно, есть какая-то правда в старой пословице, что богатые люди не потому богаты, что много зарабатывают, а потому, что мало тратят.

Похоже, что Монтекьеса стремился как можно скорее загладить неловкий момент, поскольку отменил им же самим введенное правило о тишине во время трапезы. Вместо этого он наклонился к Кавелли, положил ему руку ему на плечо и доверительно сообщил:

— Хочу, чтобы вы знали, что Мариано получил от меня братский выговор.

Кавелли мысленно содрогнулся. Братское или даже сестринское осуждение — это особый вид наказания, который использовали руководители «Опус Деи» для вразумления тех членов сообщества, которые нарушили его основные правила. И это наказание, несмотря на благочестивое название, было достаточно серьезным. Кавелли постарался скрыть испуг. Почему, во имя всего святого, Монтекьеса сделал выговор Мариано? За то, что тот стоял ночью под дверью комнаты? И откуда Монтекьеса об этом узнал? О чем он еще мог догадаться? Что ему рассказал Мариано?

— Я не совсем понимаю, — произнес Кавелли максимально убедительно, — что же натворил этот добрый малый?

В ответ Монтекьеса серьезно посмотрел ему в глаза.

— Он не поприветствовал вас должным образом вчера за ужином, монсеньор. Вчера вечером я промолчал, чтобы не смущать Мариано, но такое непристойное поведение по отношению к гостю в этом доме недопустимо.

Кавелли улыбнулся и легкомысленно махнул рукой.

— Нет проблем, я даже ничего не заметил.

Монтекьеса вздохнул с облегчением.

— Тогда все в порядке. Поверьте, Мариано — чрезвычайно усердный и преданный секретарь, он выполняет свою работу с воистину священным рвением, и я очень ценю это. Но он не любит посторонних и иногда ведет себя чересчур угрюмо и недоверчиво. Ему не нравится, когда что-то меняет наши планы или привычный образ жизни. Возможно, ваш неожиданный визит немного вывел его из себя. Он не имел в виду ничего плохого, что, конечно, все равно не оправдывает его поведения. Я просто хотел вам сказать, что я уладил этот вопрос.

— Спасибо, синьор Монтекьеса, это очень мило с вашей стороны, — ответил Кавелли.

Вот уже несколько секунд он слушал своего собеседника только вполуха, поскольку внезапно вспомнил, откуда ему знакомо имя женщины. Доктор М. де Лука — именно это имя он видел на отчете биолаборатории, который ему показал Монтекьеса. Исследование, в котором содержалось описание бактерии чумы. Женщина с красивыми карими глазами была научным руководителем этого чудовищного проекта. Почему-то эта мысль вызвала у Кавелли приступ дурноты. Доктор де Лука выглядела такой добросердечной и приветливой, как это могло сочетаться с тем, чем она занималась? Неужели она еще большая социопатка, чем ее работодатель?

Если это так, получается, что он никогда не ошибался в людях настолько сильно, как в этом случае. Обычно он полностью доверял своему первому впечатлению. Бывало, что неприятное чувство возникало даже при знакомстве с человеком, который был настроен к нему вроде бы весьма дружелюбно. Но рано или поздно он убеждался, что его необъяснимая настороженность и на этот раз его не подвела.

С доктором де Лукой он сразу же ощутил на редкость сильное чувство душевного единения. И это отнюдь не связано с ее привлекательной внешностью. Он знал достаточно несимпатичных ему женщин, фотографии которых в любой момент можно было разместить на обложках модных журналов. Кавелли вспомнил о том отвращении, которое отразилось на ее лице во время разговора с Монтекьесой. Не могла же она так хорошо притворяться. Нет, он уверен, что это вовсе не союз двух единомышленников.

А что, если она ничего не знает? Как говорил Монтекьеса, чем меньше посвященных, тем лучше для дела.

Вдруг доктор де Лука даже не подозревает, какие последствия будет иметь ее научная работа? Возможно ли такое? Нет, это абсурдно, если только Монтекьеса не обманул ее доверие. Без сомнения, у нее наверняка есть серьезные причины, чтобы заниматься таким опасным делом, как изучение смертельных заболеваний, которые вызывают различные бактерии. А если она думала, что работает над созданием вакцины?

— Это безумие, — проговорил в этот момент Монтекьеса, и Кавелли понял, что не слушает его уже секунд тридцать. — Таких людей, как я, общество воспринимает как опасных шизофреников.

Он рассмеялся. Кавелли понял, что явно что-то пропустил. Он не ожидал от собеседника такого откровения.

— Мы должны смотреть на мир как оптимисты, но мыслить как пессимисты, — продолжал Монтекьеса. — Дело в том, что оптимист, стоящий перед монументальной задачей, не увидит всех трудностей, будет склонен безрассудно пренебрегать опасностями и в конце концов потерпит поражение.

Он посмотрел на Кавелли и умолк, очевидно, ожидая, что тот потребует объяснений. И Кавелли не замедлил оказать ему эту услугу.

— А пессимист?

— Тот от великого страха даже не возьмется за дело.

Монтекьеса, удовлетворенно улыбаясь, откинулся на спинку кресла. Видимо, он только что озвучил одно из своих привычных и многократно проверенных на публике изречений. Кавелли заставил себя вежливо улыбнуться. Монтекьеса сложил приборы в тарелку, как бы показывая, что трапеза окончена и время для разговоров тоже истекло.

— Не смею вас больше задерживать, — преувеличенно торжественно изрек он. — Святой отец, конечно, с нетерпением ожидает вашего доклада, монсеньор. Смею надеяться, что вы привезете ему исключительно хорошие новости.

Эти слова, пусть и сказанные довольно дружелюбным тоном, все равно прозвучали как приказ. Кавелли непринужденно поклонился.

— Еще бы, падре, еще бы! Вы предоставили мне исчерпывающие аргументы, которые снимут все сомнения у Святого престола, — бодро подтвердил он.

Не перегнул ли он палку, стремясь польстить собеседнику? Кавелли, как предполагаемое лицо духовного звания, обращаясь к мирянину, называет его падре? Это ставит с ног на голову все возможные правила. Ему захотелось дать самому себе оплеуху за глупую попытку угодить Монтекьесе. Он внимательно пригляделся к нему, ища внезапно появившиеся признаки недоверия. Но нет, наоборот, его собеседник, казалось, обрадовался и смотрел на Кавелли приветливо и благожелательно. В каком-то внезапном порыве он полез в карман пиджака и вытащил четки.

— Я хочу подарить их вам, монсеньор. Примите их, пожалуйста, в знак моего глубокого уважения и доверия.

Кавелли изобразил крайнюю признательность и протянул руку за подарком. Монтекьеса передал ему четки с видом одновременно смиренным и надменным — похоже, в этом сочетании он разбирался мастерски. Дело в том, что по окончании аудиенций папа римский тоже частенько раздавал памятные медали или обычные четки.

Эскрива, Черчилль, римский понтифик, — Кавелли занимал вопрос, хватит ли одной палаты, чтобы вместить подобную манию величия или лучше сразу зарезервировать в сумасшедшем доме целый этаж.

Тем временем Монтекьеса пожелал лично проводить дорогого гостя. Они вышли на улицу. Стоял солнечный осенний день, и со стороны лагуны дул теплый ароматный ветер. Четверо садовников сгребали листву и подстригали кусты. Случайный зритель счел бы эту картину совершенно идиллической.

Неспешно, словно старые друзья, хозяин и его гость шли по извилистой тропинке. Насколько Кавелли мог судить, эта была совсем другая тропинка, не та, по которой они пришли вчера, поскольку нигде на было видно вертолета. Повернув еще два раза, они вышли на широкий лодочный причал. Монтекьеса обвел рукой всю лагуну, лежащую перед ним в утреннем тумане, и торжественно произнес:

— Duc in altum, мой друг, duc in altum[17].

Кавелли так понял, что данный призыв имел скорее метафорический смысл. Сказано это было с намеком на двух заговорщиков, стоящих на пороге неизвестности. Кроме того, эта фраза пробудила в нем какое-то смутное и неуловимое воспоминание.

Вместо радости от того, что Монтекьеса, по-видимому, доверяет ему, Кавелли чувствовал лишь гложущую пустоту в районе желудка.

Тем временем они добрались до пристани. Монтекьеса остановился и, благоговейно взяв гостя за руку, снова обратился к нему. Торжественно, словно желая навсегда закрепить в душе Кавелли уверенность в своем высоком предназначении и мировом влиянии, он изрек:

— Святой отец и я рассчитываем на вас, монсеньор.

Он уставился Кавелли в глаза, как гипнотизер, который хочет продлить свою власть над незадачливым зрителем, пока тот еще не освободился окончательно от его влияния. Затем Монтекьеса решительно шагнул на пирс, выдающийся примерно метров на тридцать вглубь лагуны. По обе его стороны были установлены узкие лестницы, ведущие к причалам. У одного из них стоял человек в грубой рабочей одежде, но притом в подобии капитанской фуражки на голове. Казалось, он их ждал.

Внезапно над пирсом показались две головы. Монтекьеса замер, как вкопанный. В следующее мгновение Кавелли увидел, что по лестнице поднимаются двое: мужчина, на голове которого тоже красовалась фуражка, и доктор де Лука.

— Что это значит? — завопил Монтекьеса, глядя на человека в фуражке. — Я же вам приказал немедленно доставить даму на берег.

Мужчина побледнел и, заикаясь, принялся рассказывать о какой-то поломке двигателя, о том, что он делал все возможное, чтобы исправить это немедленно, но, к сожалению…

— Pazzo![18]

Монтекьеса толкнул его ладонью в грудь, покраснев от ярости.

— У синьоры важная встреча! — кричал он, пытаясь скрыть гнев под маской искренней озабоченности. Было видно, что он сдерживается лишь потому, что не один. Доктор де Лука тихим голосом пыталась его успокоить. До Кавелли долетали лишь обрывки фраз: «нет проблем», «не настолько срочно».

Монтекьеса лишь досадливо махнул рукой, будто отгонял назойливую муху, и продолжил орать на лодочника. Его коллега, переместившись подальше, с преувеличенным интересом наблюдал за лагуной, будто не замечая всей этой суматохи.

Идея созрела сама собой: эта встреча — неожиданный подарок судьбы, единственная возможность заполучить недостающую информацию! Кавелли осторожно откашлялся:

— Надеюсь, доктор де Лука не откажет в любезности поехать со мной.

В ответ на это бледная и едва ли знающая, куда деваться во время этого взрыва ярости, доктор де Лука поспешно подтвердила, что она с удовольствием воспользуется приглашением, а Монтекьеса повернулся к Кавелли и, глядя на него налитыми кровью глазами, тщетно пытался найти повод, чтобы возразить. Пару раз его рот беззвучно открылся и закрылся, но потом он, видимо, заметил, что совершенно вышел из роли радушного и доброго хозяина. Было страшно смотреть, как быстро этот человек может менять маски. На его губах уже появилась наигранная улыбка.

— Это очень мило с вашей стороны, монсеньор, но доктор де Лука и вы отправляетесь совсем в разные стороны. Поверьте мне, путешествие в одной лодке займет в три раза больше времени. Не стоит беспокоиться, монсеньор, вы поедете прямо сейчас, а наш добрый Фабио в мгновение ока починит старую посудину. Не так ли, Фабио?

Он тут же запросто приобнял лодочника, а тот поспешил подтвердить все, о чем говорил хозяин. Очевидно, что Монтекьеса хотел любой ценой предотвратить более близкое знакомство «посланца Ватикана» с доктором де Лукой. Кавелли понял, что непременно должен найти возможность с ней поговорить. Он полез в нагрудный карман пиджака и выудил одну из своих визитных карточек.

Монтекьеса все еще стоял рядом с Фабио и отпускал веселые, но по большей части топорные предложения, связанные с ремонтом двигателя. Ему явно хотелось как можно скорее разделить своих гостей. Кавелли колебался лишь мгновение, потом он сделал шаг к женщине и приложил указательный палец к губам, призывая ее к молчанию.

— Пожалуйста, позвоните мне, это очень важно!

Он сунул ей в руку визитную карточку, знаками показав, что Монтекьеса не должен ее увидеть, а затем быстро отвернулся.

Оставалось надеяться, что доктор де Лука не расскажет об этом своему работодателю. Буквально через секунду Монтекьеса уже стоял рядом с ними. Кавелли притворно и вежливо улыбался, не решаясь встретиться взглядом с женщиной. Но даже лишь краем глаза взглянув на нее, он мог бы с уверенностью утверждать, что та стояла, словно окаменев от страха.

— Проблема с двигателем, вероятно, разрешится в самое ближайшее время, — обращаясь к своей гостье, Монтекьеса буквально излучал оптимизм.

Кавелли все же рискнул взглянуть на нее прямо. Если она сейчас его выдаст, все его старания пойдут прахом, но она лишь неуверенно улыбалась и тоже избегала на него смотреть. В правой руке она сжимала визитную карточку Кавелли, но так, что при этом сторонний наблюдатель не смог бы ее заметить. Слава богу, она ничего не сказала!

Монтекьеса заторопился. Он попросил гостью потерпеть еще немного и проводил Кавелли к лодке в конце причала так быстро, как только позволяла вежливость. Видимо, лодочник уже знал конечную цель поездки, поскольку Монтекьеса лишь едва заметно ему кивнул. Потом он по-товарищески хлопнул Кавелли по плечу.

— И не беспокойтесь о грядущем. То, что лишает душу покоя, не от Бога.

Кавелли через силу кивнул и поспешил сесть в лодку, которая мгновенно завелась и тут же быстро набрала скорость. Она двигалась намного быстрее, чем можно было представить, судя по ее виду. Похоже, состояние двигателя было просто идеальным. Кавелли повернулся и помахал рукой на прощанье. Однако взгляд его не задержался на лице Монтекьесы, он смотрел на обеспокоенное лицо доктора де Луки и ее стройную фигуру, которая становилась все меньше по мере того, как лодка уходила от берега.

Кавелли поднял воротник пальто, чтобы защититься от ледяного ветра, и вдохнул соленый аромат лагуны. Несколько крикливых чаек, в надежде на поживу, пролетели рядом с лодкой. В кармане пиджака завибрировал телефон. Кавелли посмотрел на лодочника, но тот застыл у штурвала под небольшим навесом, повернулся к нему спиной и не обращал на пассажира никакого внимания. Кавелли вытащил мобильник. Четыре пропущенных звонка. Телефон снова поймал сеть. Странно, ведь они отплыли от острова всего на несколько десятков метров.

Разве что… Монтекьеса действительно все предусмотрел! Оставалось только досадовать на себя, что он не догадался раньше: на острове работала глушилка, похожая на ту, которую устанавливают под пол Сикстинской капеллы во время конклава.

XX

К удивлению Кавелли, лодка не пошла прямым курсом в Венецию, а вместо этого сначала попетляла между Лидо и островами лагуны, а затем продолжила идти параллельно побережью. Видимо, лодочнику приказали не высаживать его в Венеции, а доставить как можно ближе к аэропорту Марко Поло. Примерно через двадцать минут они достигли причала, где уже стояло на якоре несколько судов. Лодочник пробормотал что-то непонятное и указал на стоянку такси, находящуюся на некотором отдалении от причала.

Минут через десять Кавелли уже входил в холл аэропорта. Он нашел на большом табло информацию о своем рейсе и убедился, что самолет вылетает без задержек. Проверку службы безопасности он прошел без проблем. Найдя бистро, Кавелли устроился за столиком в дальнем углу и, заказав двойной эспрессо, вытащил мобильный телефон. Сначала он посмотрел все номера входящих звонков. За это время его пытались разыскать только коллеги из секретариата университета. Ничего важного, это, пожалуй, подождет.

Кавелли осмотрелся кругом. Кроме индийской пары с дочерью пяти лет, места за соседними столиками пустовали. Еще раз окинув взглядом зал, он удостоверился, что никто не стоит рядом и никоим образом не интересуется его особой. Кавелли одним глотком допил свой эспрессо. Неужели он становится параноиком? Насколько вероятно, что Монтекьеса станет следить за ним на обратном пути? Хотя, учитывая размах его затеи, это выглядело вполне разумно. Он вспомнил о глушилках для сотовой связи и о том, как Монтекьеса подверг его испытанию на доверие. Этот человек лишь старался казаться дружелюбным, а на самом деле крайне подозрителен. Кавелли посмотрел на часы: было без десяти семь.

Слишком рано для звонка, но не в Ватикане. Он набрал по памяти номер монсеньора Лонги, который намеренно не хранил в мобильном телефоне. Секретарь папы римского снял трубку уже через два гудка.

— Слушаю? — Кавелли заметил, что голос Лонги звучит напряженно и что он ответил на звонок, не назвав своего имени. По-видимому, он его узнал номер и теперь старался говорить с особенной осторожностью. В современном мире, где повсюду используется цифровой мониторинг и возможно отыскать любую информацию, главное — не оставлять следов. Пока Кавелли плыл к аэропорту, у него было достаточно времени, чтобы хорошенько обдумать свой доклад.

— Доброе утро, монсеньор, это Кавелли, — свое имя он произнес совершенно невнятно. — Я хотел бы еще раз от всей души поблагодарить вас за добрые слова и за то, что вы разрешили воспользоваться нужными мне помещениями.

Лонги сразу все понял.

— Пожалуйста, пожалуйста, я очень рад. Вам ведь это было нужно для семинара, не так ли? Надеюсь, что все прошло хорошо.

— В основном, да. Правда, один студент меня немного беспокоит. Очень самоуверен, и, надо признать, имеет для этого все основания. У него огромный потенциал, но, к сожалению, порой он ведет себя как тугодум, поскольку ему не хватает проницательности. Я до сих пор абсолютно не представляю, как буду с ним справляться. Однако… — тут Кавелли запнулся, поскольку не любил никого зря обнадеживать. — Мне кажется, есть один, э-э-э… преподаватель, которая некоторое время имела с ним дело. У меня сложилось впечатление, что мы с ней друг друга понимаем, э-э-э… химия… между нами есть химия.

Не слишком ли это загадочно? Поймет ли Лонги, зачем он упомянул химию? Оставалось лишь надеяться, что долгий опыт работы в Ватикане научил его разгадывать любые загадки.

На другом конце провода на мгновение воцарилась тишина. Кавелли прямо-таки видел, как работает мозг его собеседника. Затем снова послышался голос Лонги.

— Я вас понимаю. Очень рад, что химия между вами правильная — это самое главное. Я всегда так говорю. Желаю вам удачи. Если я смогу что-то еще для вас сделать, не стесняйтесь обращаться.

Прежде чем Кавелли успел хоть что-то сказать, в трубке что-то щелкнуло, и Лонги отключился.

Во время возвращения в Рим Кавелли находился в странном состоянии, почти равнодушно размышляя над сложившимся положением. Неужели все это на самом деле происходит с ним наяву? Еще вчера он, как обычно, проводил семинар, не имел никаких серьезных забот и даже легкомысленно смеялся над какой-то незначительной ерундой. Сейчас ему казалось, что все это осталось в другой жизни. Появление монсеньора Лонги нарушило привычный ход вещей. Ему никак не удавалось прийти в себя. То, что он узнал за последние двадцать два часа, не получалось толком осмыслить ни на уровне идей, ни на уровне эмоций.

В первую очередь его поразило то, насколько резко вежливые и спокойные манеры Монтекьесы контрастировали с его ужасающими планами. Сложно поверить, что речь идет об одном и том же человеке. Кавелли не давали покоя мысли обо всех этих невинных людях, которых уже убили бактерии Монтекьесы.

И это только начало. Сколько еще последует смертей? И какой у него шанс остановить все это? Монтекьеса умен и абсолютно лишен совести. Нет, все еще хуже, у Монтекьесы есть совесть, он знает, что такое уважение и сострадание. Некоторым извращенным образом сострадание даже лежит в основе его чудовищного плана, он искренне хочет изменить мир к лучшему и чувствует себя полностью правым. Более того, он верит, что действует от имени Бога. Никакие доводы, какими бы разумными и убедительными они ни были, не могут сравниться с его верой в свою миссию. Но, в отличие от большинства других психопатов, у Монтекьесы достаточно денег, чтобы воплотить в жизнь это безумие.

Кавелли всегда казалось, что такое возможно лишь в кино, но вдруг кино стало реальностью. Ему пришли на ум первые строки из «Декамерона» Боккаччо, которые запомнились ему еще в студенческие годы:

«Всякий раз, прелестные дамы, как я, размыслив, подумаю, насколько вы от природы сострадательны, я прихожу к убеждению, что вступление к этому труду покажется вам тягостным и грустным, ибо таким именно является начертанное в челе его печальное воспоминание о прошлой чумной смертности, скорбной для всех, кто ее видел или другим способом познал»[19].

Знаменитый сюжет, где трое мужчин и три женщины уединяются в загородном доме, спасаясь от чумы. Сегодня это всего лишь сборник старинных историй, но в середине четырнадцатого века — суровая правда жизни. И тогда тоже чума застала людей врасплох…

А если на секунду предположить, что Монтекьеса на самом деле является Рукой Бога? Библия содержит более шести тысяч пророчеств. Одно из них не только предсказывает конец света, но и перечисляет конкретные свидетельства, которые должны развеять все сомнения в том, что сейчас настало то самое время, когда оно должно исполниться. Тогда план Монтекьесы по созданию более религиозного мира не осуществится. Он станет орудием Бога, но, по иронии судьбы, не будет посвящен в его планы. Как же все-таки верно сказано: пути Господни неисповедимы. Кавелли нервно засмеялся. Ночью он почти не спал. Его утомленный мозг уже начал видеть то, чего нет. Ему необходимо сосредоточиться, привести мысли в порядок.

Чего он достиг с тех пор, как Лонги посвятил его в обстоятельства этого дела? Почти ничего. Он лишь убедился, что Монтекьеса имеет не только намерение, но и все возможности, чтобы осуществить свой план. Еще он, кажется, доверяет Кавелли, по крайней мере настолько, насколько это вообще возможно при его подозрительности. Этот человек позволяет приближаться к себе ровно настолько, насколько он сам решит. Но одного доверия здесь недостаточно. А еще есть доктор де Лука. Скорее всего, она — авторитетный ученый, под руководством которого и разработали новый штамм бактерий. В этом уравнении эта женщина — главное неизвестное. Прав ли он в своем предположении, что она вовсе не посвящена в план Монтекьесы? Считала ли она, что работает над вакциной или чем-то подобным? Если да, то, возможно, Кавелли сможет перетянуть ее на свою сторону. А что потом? По крайней мере, она знает, где находится лаборатория. Тогда есть шанс обезвредить или уничтожить бактерии, пока… Но для этого доктор де Лука должна решиться и позвонить ему. Впрочем, даже если она так поступит, то сможет ли она поверить в его рассказ о плане Монтекьесы? Правда здесь больше походит на вымысел. И это еще достаточно оптимистичный взгляд на ситуацию. Что, если она все-таки знала и полностью отдавала себе отчет в том, что делает? Или просто лояльно настроена к своему работодателю и уже давно рассказала ему о том, что Кавелли тайно передал ей визитку.

Если, если, если… Слишком много если. Нет смысла размышлять об этом. Кавелли посмотрел в иллюминатор. Скоро он окажется в Риме.

Теперь он может только ждать, что доктор де Лука ему позвонит. Ждать, а тем временем часы все тикают, и следующая среда все ближе и ближе. День папской аудиенции, день, который многим принесет смерть.