Дорога смерти. 43-я армия в боях на Варшавском шоссе. Схватка с «Тайфуном». 1941-1942

Невеселая история. Война – вообще история не из веселых.

Вот из них, видевших расстрелы своих сержантов и лейтенантов, а также из тех, кто чудом избежал суда и строгих разбирательств особых отделов, следователей и дознавателей военной прокуратуры и скорого суда мехлисов разных уровней, и формировал генерал Акимов свою армию. И вскоре она была сформирована.

По сути дела это была уже новая армия. В нее влили конечно же пополнение, прибывавшее из тыловых районов. Маршевые роты и батальоны. Некоторые из них поступали из Сибири. Другие из Московской области, из Ярославля, Владимира и Иванова.

Кстати, из личного состава вышеназванных танковых бригад был сформирован мотострелковый батальон, а специалисты, в основном экипажи танков, направлены в город Владимир. Из них сформируют новую танковую часть и вскоре направят на передовую.

211-ю стрелковую дивизию расформируют. Личный состав вольют в 17-ю стрелковую дивизию. 17-я будет передана 43-й армии и займет участок обороны на левом фланге, закрывая стык с соседней 49-й армией на одном из самых сложных участков – высокиничском. Здесь противник сосредоточит довольно значительную группировку, в том числе и танки, для броска на Серпухов.

113-ю стрелковую дивизию, которую на фронте больше знали как 5-ю дивизию народного ополчения, тоже основательно пополнят, пришлют нового командира. Судьба этой дивизии в ходе рославльских боев сложилась трагично. Три дня она стойко сражалась на рубеже Семирёво – Григорьевское – Желны южнее Варшавского шоссе. Ее обошли с флангов. Полки и батальоны продолжали драться в окружении и полуокружении. Затем генерал Пресняков приказал отойти на новые позиции. По пути к колонне дивизии присоединился отряд из 211-й стрелковой дивизии. Это были разрозненные группы частей из разных полков. Они не имели ни обоза, ни продовольствия, ни боеприпасов. Генерал Пресняков приказал присоединить к своей колонне эту группу, включив ее в состав 113-й дивизии. Вскоре они займут оборону под станцией Занозная и почти целиком погибнут там в бою с немецкими танками и мотопехотой. Генерал Пресняков будет ранен и попадет в плен. В плену будет расстрелян за несогласие сотрудничать с германскими властями. Формированием 113-й как раз и занимался генерал Акимов по прибытии под Малоярославец.

Самой боеспособной из всех дивизий, прибывших с реки Десны, оказалась 53-я стрелковая дивизия полковника Н.П. Краснорецкого. Под Малоярославец полковник Краснорецкий вывел свою дивизию более или менее благополучно, сохранив основной костяк не только полков, но и батальонов, а также артиллерию и обозы. Согласно оперативной сводке, на 10 октября 1941 года дивизия насчитывала 4720 человек. Она первой вступит в бой на новом рубеже. Усиленная 17-й танковой бригадой майора Клыпина, она будет контратаковать от Ильнинского в сторону Медыни. К сожалению, полковнику Краснорецкому, так же как и генералу Акимову, судьба отпустит недолгие дни. Они погибнут почти одновременно и почти на одном и том же рубеже. Но об этом чуть позже.

К 14 октября 1941 года вновь восстановленная 43-я армия имела в своем составе следующие дивизии и части: 53, 110, 113, 312-ю стрелковые дивизии, 17-ю танковую бригаду, переданную из резерва Ставки 9-ю танковую бригаду, Подольские пехотно-пулеметное и артиллерийское училища и части усиления.

После того как рухнула оборона соседней 49-й армии под Калугой и противник овладел важнейшей рокадой, соединявшей Калугу и Варшавское шоссе, а далее на Боровск и Верею, создалась угроза не только левому флангу, но и правому, где на стыке с 5-й армией тоже образовалась брешь.

Накануне, 13 октября, Жуков в своем приказе пригрозил командарму 49 генералу Захаркину расстрелом за оставление Калуги и приказал 9-й танковой бригаде закрыть образовавшуюся брешь в районе Прудки – Тарановка. 49-я пыталась контратаковать в направлении Калуги с целью вернуть город. Так приказал Жуков. Но в распоряжении Захаркина была одна дивизия, и та наполовину выбитая, и с немецким корпусом, усиленным танками и артиллерией, он тягаться попросту не смог. Чтобы исполнить приказ командующего Западным фронтом, положил к северу от Калуги еще около батальона солдат и отошел к Тарусе.

Генерал Акимов вынужден был в этой непростой ситуации закрывать сразу три направления – боровское, малоярославецкое и детчинское. Каждое из них могло стать решающим в обороне Москвы. Боровское направление – это стык с 5-й армией, прямая дорога на Наро-Фоминск и далее к Москве. Малоярославецкое – Варшавское шоссе, Лопасня (ныне г. Чехов), Подольск и – Москва. Детчинское – Старая Калужская дорога, важнейшая рокада, позволявшая противнику оперативно маневрировать резервами, осуществлять подвоз и эвакуацию раненых.

Войска были так растянуты, что все нормативы, штаты и уставы казались просто насмешкой над реальностью. К примеру, 312-я стрелковая дивизия полковника А.Ф. Наумова была растянута в тонкую нитку на фронте более 50 км. Ее полки, не имея сплошной линии обороны, вынуждены были действовать самостоятельно, рискуя оказаться во время боя изолированными и погибнуть в окружении.

Штаб армии располагался в Малоярославце. Командный пункт генерала Акимова был выдвинут западнее, в деревню Сергиевка. Здесь же, в Сергиевке, находилась оперативная группа штаба армии. Ею руководил начальник оперативного отдела штаба армии комбриг Любарский.

Штаб Западного фронта, понимая, в каких обстоятельствах находится фронт обороны на главнейших направлениях, постоянно направлял к передовой новые и новые части.

15 октября в распоряжение генерала Акимова прибыл 2-й Особый Люберецкий полк. Командовал полком полковник Волков. Удивительный это был человек. Старый солдат, умный, талантливый и храбрый командир, по сути дела выброшенный из Красной армии накануне войны и едва не сгинувший за колючкой советских концлагерей, но призванный в трудный час в армию и получивший полк.

Федор Андреевич Волков родился в 1898 году в деревне Косколово Петербургской губернии. По национальности – ижорец. В 1916 году добровольцем вступил в Русскую Императорскую армию. Вскоре 148-й Каспийский полк, в который он был зачислен в команду связи, отправили на Румынский фронт. За проявленный героизм солдат Волков был награжден тремя Георгиевскими крестами и произведен в унтер-офицеры. 1917 год принес в армию анархию и разложение. Унтер-офицер Волков отправился на родину. В Ревеле (Таллин) ему предложили вступить в эстонскую армию, которая тогда энергично формировалась новым эстонским правительством. Но он отказался. Весной 1918 года записался в красногвардейский отряд. Участвовал в боях против генерала Юденича. В польском походе его 11-й стрелковый полк дошел до предместий Варшавы. За храбрость и воинское отличие, проявленные во время штурма крепости Брест-Литовск, был награжден орденом Красного Знамени. В Смоленске окончил Высшие объединенные курсы старших строевых начальников Западного фронта. Участвовал в подавлении мятежа в Кронштадте весной 1921 года. В возрасте двадцати трех лет Волков был награжден тремя Георгиевскими крестами и двумя орденами Красного Знамени. Служил в отрядах ЧОНа Петроградского военного округа. В 1923 году перешел на преподавательскую работу в Военно-политическую академию имени Н.Г. Толмачева. В 20-х годах началась дискуссия в войсках о разграничении полномочий командных и политических кадров. Толмачевцы выступили как сторонники укоренившейся в Красной армии комиссарской практики, когда комиссары действовали в войсках самостоятельно, не подчиняясь командирам. В 1928 году Реввоенсовет СССР резко осудил толмачевцев и политработников Белорусского военного округа, не подчинявшихся новым веяниям и приказам центра. Волков получил взыскание по партийной линии и отправлен в город Полтаву с понижением в должности. С мая 1930 по апрель 1932 года Ф.А. Волков командовал стрелковым полком 81-й Калужской стрелковой дивизии. Полк дислоцировался в городе Медыни на Варшавском шоссе. Затем пять лет командовал полком на Дальнем Востоке. В 1936 году получил воинское звание полковник. В 1937 году, когда в Отдельной краснознаменной Дальневосточной армии шла усиленная охота на «врагов народа», выплыла история толмачевцев. Л.3. Мехлис, назначенный в тот год начальником Политуправления РККА, издал директиву об участниках белорусско-толмачевской оппозиции. Тут же были подняты списки слушателей и преподавателей Военно-политической академии имени Н.Г. Толмачева. Согласно постановлению Особого отдела ОКДВА и 5-го отдела УГБУ НКВД по ДВК полковник Волков был привлечен в качестве обвиняемого по статье 58—1 пункт «б» (контрреволюционные действия), 58—7 (противодействие деятельности государственных учреждений и предприятий), 58—9 (разрушение с контрреволюционной целью сооружений или государственного и общественного имущества), 58–11 (организационная деятельность, направленная к подготовке совершения преступления) УК РСФСР. Но полковнику Волкову повезло. После бесконечных изнуряющих допросов, избиений и пыток в следственной камере о нем на какое-то время забыли. В далекой Москве произошли перемены: нарком внутренних дел Н.И. Ежов был арестован как враг народа, на смену ему пришел Л.П. Берия. Берия начал пересматривать дела арестованных и осужденных. Волна оправдательных приговоров захватила и дело полковника Волкова. 11 декабря 1939 года Ф.А. Волков был оправдан, освобожден из-под стражи и… уволен в запас РККА. Перебрался с семьей в Калинин и до начала войны работал в Калининском государственном педагогическом институте, на кафедре военного дела. С первых дней войны полковник запаса Волков начал осаждать военкомат с просьбой вернуть его в ряды действующей армии и направить на фронт по специальности, а если таковой нет, то рядовым бойцом в ополчение. 30 августа 1941 года он был восстановлен в РККА и назначен на должность начальника отделения боевой подготовки 3-й запасной стрелковой дивизии Московского военного округа. Формирование, оснащение и боевая подготовка вновь формируемых дивизий и полков происходили в полевых лагерях в окрестностях Москвы. Один из таких лагерей находился в Люберецком районе Московской области (ныне это 32-й микрорайон Выхино-Жулебино города Москвы). В начале октября, когда немцы прорвались на Десне и огненным потоком хлынули по всем направлениям к Москве, полковник Волков получил предписание: в кратчайший срок сформировать стрелковый полк, оснастить его, вооружить и отбыть на передовую в район Воробьи под Малоярославец (ныне Калужская область). В 3.00 13 октября 1941 года полковник Волков получил этот приказ, а в 12.00 того же 13 октября полк, которому было присвоено наименование 2-й Особый Люберецкий, грузился на автотранспорт и направлялся в пункт назначения. Полк состоял из одиннадцати маршевых рот, прибывших в основном из Приволжского военного округа. Основу рот составляли курсанты краткосрочных курсов Рязанского пехотного училища. На должности командиров батальонов и рот полковник Волков подобрал офицеров из числа слушателей военных академий. Полк получился довольно сильной частью, насчитывал 2632 человека. Примечательно, что водителями грузовиков, которые Моссовет выделил полку для выдвижения под Малоярославец, были в основном девушки и молодые женщины из числа комсомольцев. Прибыв на место назначения, полк поступил в подчинение 43-й армии генерала Акимова. Акимов усилил полк двенадцатью орудиями и шестью счетверенными зенитно-пулеметными установками и приказал не медля выступить по маршруту Белоусово – Угодский Завод – Черная Грязь – Недельное с выходом на Детчино – Абилей – Березенки и задачей прикрыть стык 43-й и 49-й армий. В 13.00 14 октября 1941 года полк начал выдвижение на указанный командармом рубеж. Утром следующего дня полк сменил части 9-й танковой бригады, заняв окопы в районе деревни Кобылино. В то же утро во всех ротах был зачитан приказ комполка: стоять на рубеже насмерть. Текст приказа был написан от руки и размножен для подразделений на основании приказа, полученного полковником Волковым из рук генерала Акимова: «Комполка Волкову.

14.10.41. Военный Совет обращает особое внимание командира 2-го СП на выполнение поставленной задачи. Без приказа Военного совета армии войска не имеют права отходить. Все отошедшие без приказа, будут расстреляны. Последний пункт приказа объявить всему личному составу до командиров отделений включительно…» Полк выполнит приказ генерала Акимова. 25 октября на короткий промежуток он выйдет из боя, имея в своем составе 476 человек. Ф.А. Волков закончит войну весной 45-го на реке Эльбе близ Магдебурга в звании генерал-лейтенанта, командира 91-го стрелкового корпуса 69-й армии 1-го Белорусского фронта. Он станет Героем Советского Союза. За последнюю операцию, когда 91-й корпус соединится с 30-й пехотной дивизией американцев, покончив с сопротивлением последних групп немцев, генерал Волков получит второй орден Кутузова I степени. Но тогда, в октябре 41-го, только что восстановленный в звании полковник Волков выводил свои батальоны на рубеж обороны, где несколько часов назад немецкие танки и мотопехота прорвались сразу на нескольких участках, потеснили части 9-й танковой бригады (бригада действовала без танков, ее танковый полк в это время сосредоточивался в другом месте) и перегруппировывались для нового удара.

Вот какие люди стояли в обороне на многих участках Западного фронта. В самое тяжкое для страны время обстоятельства призывают самых лучших, самых храбрых, умных и надежных. Как правило, в более спокойное время, когда на ответственных участках не надо жертвовать собой, страна обходится и более мелкими, а иногда и просто ничтожными людьми. Но это уже другая тема. Правда, сегодня, когда Россия переживает новый кризис, вполне сравнимый с Великой Отечественной войной, очень актуальная.

– Слушай, Федот Пантелеич, а по котлу ихнему попадешь? – спросил правйльный Дремин наводчика и командира орудия старшего сержанта Дарькина.

Дарькин покрутил рыжий, будто в меду побывавший ус, загнул острый кончик кверху и сказал, но не сразу:

– А зачем нам это баловство?

– Да чтобы они там все разом своей проклятой кашей подавились, черти проклятые! – выругался Дремин.

– Тише ты. Наблюдатель… – Старший сержант поднял трофейный бинокль, посмотрел, поводил им туда-сюда, вправо-влево, зачем-то вверх и сказал: – Если бронебойным, то попаду.

– Давай, командир, шарахнем! Давай, Федот Пантелеич! Христом богом тебя прошу! Как друга. Шарахнем и – ходу! Кони накормлены, понесут как оглашенные! А?

– Дай подумать, – опять не сразу, спокойным тоном человека, на которого звание и обстоятельства возложили непростую должность командира, ответственного здесь за все и вся, ответил старший сержант.

Наводчик он был славный. Лучший в полку! Сравниться с ним мог только сам майор Свистунов. Но комполка убило вчера, на Снопоти. И зачем выдвигать батареи за реку? Ведь с самого начала было понятно, что пехота там удержится час-два, не больше. Пехоте-то что? Винтовку за спину и – через реку, назад, в свои окопы. А их, артиллеристов, немецкие «лаптежники» прихватили как раз на переезде. Три захода – и двух батарей как не бывало. И комполка погиб, и весь штаб. Потом, когда прорвались танки, смяли еще одну батарею. Осталось одно орудие. Вот и весь их полк. «Тылы небось где-нибудь уже за Зайцевой Горой, – подумал старший сержант Дарькин с неприязнью о старшине Осоцком. – Увозят от нас наши полковые сухари…»

В животе заурчало. С утра расчет ничего не ел. Хорошо, пехотинцы подвернулись. Забрели к ним на позицию трое чудиков из стрелкового батальона, который прикрывал их истребительно-противотанковый полк в бою. Батальон тоже разнесло в клочья, когда немцы вчера вечером поперли всей силой вдоль Варшавки. Кто уцелел во время бомбежки и артобстрела, кто успел увернуться от танков, разбежались по лесу и по оврагам. Вот трое к ним ночью и прибились. У них «сидор» с рыбными консервами. И где они их натырили? Говорят, разбитую машину на дороге нашли, а в ней продукты. Врут. Хотя ребята вроде бесхитростные, здешние, смоленские. Тут же поделились и ночью обещались еще сходить на дорогу к той разбитой машине. Но на рассвете подошла вот эта проклятая колонна и остановилась. Видать, надолго. Раз кашу заварили…

– Это не каша, Дремин, – сказал старший сержант Дарькин. – Не кашу они варят.

– А что? – И правильный потянул чутким носом, поставив его по ветру, как опытная гончая, учуяв кабанью тропу.

– Макароны. Макароны с тушенкой.

– Точно. Точно, Федот Пантелеич. И из машины нашей, видать, тоже все выгребли.

– Не пропадать же добру.

Рассвело уже ясно. Туман стало утягивать в низины. Вот-вот из-за леса появится солнце. Оно уже встало, и присутствие его ощущалось в проснувшемся мире. Лес, луговины по опушке, молочная вуаль тумана в низинах и вся окрестность жили прежней жизнью природы, не понимавшей, что такое война и смерть людей, возненавидевших друг друга. Старший сержант Дарькин тряхнул головой, как задремавшая лошадь, и снова поднял бинокль.

– Буди народ и подавай запряжку, – коротко приказал он правильному.

– Вот это дело, Федот Пантелеич. Вот это правильно. Макароны им с тушенкой… – с готовностью, словно только того и ждал, отозвался правильный Дремин. Он сгреб с пожухлой листвы винтовку и свой тощий, помятый, как заношенная портянка, «сидор», по-хозяйски оглядел лежбище, не оставил ли чего, и побежал в овраг, где стояли кони и спали бойцы.

Через минуту расчет сидел возле орудия.

– Надо подкатить немного, – вполголоса командовал старший сержант Дарькин, и расчет тут же выполнял сказанное. – Доворачивай. Вот так. Бронебойный.

Расчет у него был хороший. Каждый на своем месте. Никого он не потерял ни на Шуйце, ни на Снопоти, ни под Латышами. Что и говорить, везло. И артиллеристы, повидавшие за эти дни всякого и всякое пережившие, жались к нему, как ягнята к пастуху во время грозы. Приблудившиеся пехотинцы тоже скоро распознали в нем надежного человека и смотрели на него с уважением и подчинялись каждому слову.

Конечно, лучше ударить парой-тройкой осколочных. Противнику будет нанесен наибольший урон. Но пусть, гады, полюбуются на дыру в своем котле. Небось тащат его с самой Франции или Польши. А потом можно уже и осколочными. Все равно их осталось всего шесть штук. Парочку по мотоциклистам. Вон они, сидят в колясках, консервы жрут. И – парочку по грузовикам, по голове колонны. Чтобы запрудили дорогу и не сразу организовали погоню.

Два часа назад вернулся разведчик, которого старший сержант Дарькин посылал искать безопасную дорогу. Дорога нашлась. И уходила она все время в лес и в лес, отклоняясь от шоссе на юг. То, что надо.

Он установил панораму прицела. Деревянный ящик сунул под ноги – скоро прицел снова прятать.

Скошенный щит орудия резко присел, со ствола пылью поднялась ночная роса. Трасса ушла за дорогу и исчезла в гуще людей и повозок на той стороне.

– Осколочный! Быстро шевелись! Ти-вашу!..

Расчет работал, как единый организм.

Еще несколько снарядов один за другим ушли за дорогу.

– Быстро! Шевелись, ребята! Уходим! Эх, ти-вашу!..

«Погубил я ребят», – колотилось под горлом у старшего сержанта, когда они бежали по лесному проселку следом за орудием. Кони несли зарядный ящик и пушчонку легко, как игрушечную. Сейчас догонят, ударят из пулеметов и – конец…

Сколько они бежали по той дороге, никто потом вспомнить не мог. Опомнились на лесном хуторе, когда уже начало темнеть. То ли день кончался, то ли просто небо помутнело и из низко опустившихся облаков начал подсекать мелкий дождь.

– Федот Пантелеич! Федот… Пантеле… Ты ж пожалей хоть коней! – Губы едва ворочались, и слова выходили деревянными, ненатуральными, как во сне.

Все кругом, и все, что случилось совсем недавно, из-за чего они вынуждены были совершить такой марш по лесному проселку и из-за чего оказались здесь, теперь представлялось чудовищным и нелепым сном. Зачем они стреляли? Какая глупая неосторожность! Отсиделись бы за дорогой и с наступлением темноты спокойно двинулись бы дальше на восток. Послушал этого дурака правильного… А теперь ему отдохнуть захотелось…

– Орудие к бою! – приказал он и ухватил левую пристяжную за узду.

Теперь его расчет двигался медленно. Бег по лесу вымотал всех. Не только лошадей.

В лесу на дорожной просеке, откуда они только что выбрались, действительно шло какое-то движение.

– Осколочный, – махнул рукой старший сержант Дарькин своему заряжающему.

– Последний, товарищ старший сержант, – сказал заряжающий. – Осталось еще два бронебойных.

Что ж им делать, когда кончатся снаряды? Что делать? Сдаваться? Сложить у ног винтовки и поднять руки? Старший сержант Дарькин вспомнил своих сыновей, жену, отца. Что подумают они, когда узнают, что он в плену? Он поднял бинокль. Слава богу, это не немцы.

– Отставить, – сказал он устало.

На дороге появились пехотинцы. «Какие хорошие ребята, – с теплотой подумал о них старший сержант Дарькин, – без приказа, а в заслоне остались, и прикрывали нас всю дорогу».

– Насилу догнали вас… Ух ты ж, ноги даже сводит! Как вы, артиллерия, бегать научились… – Пехотинец, видать старший в их тройке, говорил незло и невредно. Простодушная улыбка дергалась на его усталом, грязном лице. Он смахнул с головы пилотку и утер ею потную шею. – А ты, брат, специалист высшей категории! Ох и паника у них поднялась! Слыхали, как из минометов лупежили! Весь лес минами закидали! Мы лежим, а осколки – ширь-ширь… Но сами не пошли.

– Они вас не заметили? – спросил пехотинца старший сержант Дарькин.

– Нет. Мы тихо ушли.

– Как тебя зовут, пехота?

– Никанором. Боец второго взвода шестой стрелковой роты Никанор Петраченков!

– Выставляй посты, боец Петраченков.

– Слушаюсь!

Хутор оказался брошенным. Ничего съестного артиллеристы ни в сараях, ни в доме, конечно, не нашли. Приуныли. И тут один из пехотных говорит:

– Я знаю, чей это хутор. До войны тут семья лесника жила. Теперь они в деревне живут, в колхоз переехали. Деревня тут, недалеко.

На всякий случай старший сержант Дарькин послал с ним Дремина. По части провианта и трофеев правильный в расчете считался человеком незаменимым. Через час они вернулись. Вещмешки раздувались. Лица светились довольством.

– А хозяйка, Федот Пантелеич, хозяйка попалась – ну прямо карамелька! – тараторил правильный Дремин. Он был доволен походом в деревню.

– А что ж ты, балабон, на ночлег там не остался? – старался обрезать его трескотню по поводу неведомой хозяйки заряжающий Демьян Игнаткин.

– Оставляла! Говорю тебе, оставляла! – тут же нашелся правильный. – Солдатка. Годов тридцать. Самая – самая, говорю вам. Я ей намекнул, а у ней ямочки на щечках так и заиграли…

Расчет молчал. Старший сержант Дарькин знал причину этого напряженного молчания: народ у него в расчете подобрался степенный, все женатые. Так что вольностей по поводу солдаток не любили.

Ночевали спокойно. Канонада гремела уже северо-восточнее и юго-восточнее. Шоссе, оставшееся километрах в пяти севернее их хутора, гудело всю ночь.

На рассвете со стороны деревни прибежал мальчик и сказал, что к хутору движется колонна мотоциклистов. Быстро снялись, орудие на передок и – ходу. На этот раз заслон оставлять не стали. Бежали, размазывая по лицам потеки грязного пота. Тащили за уздечки лошадей. В лощинах и болотинах подхватывали сорокапятку и толкали ее вперед, скрипя зубами и матерясь. В зарядном ящике болтались три снаряда – один осколочный и два бронебойных.

К полудню вышли к речушке. Впереди дымились обломки моста. Зияла черным болотным илом глубоченная воронка. Следы гусениц и мотоциклетных колес на песке старательно огибали воронку. Срезанный лопатами береговой козырек, утоптанный колесами и гусеницами. По всему было видно, что колонна прошла совсем недавно. Воронка уже заполнилась водой, но вода еще оставалась мутной. Муть не осела и в глубоко прорезанных колеях возле берега.

На другом берегу за переездом цепочка окопов. Перед окопами остов грузовика. Куски резины, отпавшей от сизых скатов, еще дымились. Кровавое тряпье, обрывки бинтов на обочине. За окопами открытая позиция ПТО. Одиночное орудие. Вокруг артиллерийской позиции и по горбовине берега вдоль окопов серые холмики убитых красноармейцев. Некоторые лежали прямо в ячейках. На дороге искореженные стволы, изломанные приклады трехлинеек.

– Бросали под гусеницы. Победители… – Старший сержант Дарькин остановился посреди дороги. Он смотрел то на убитых, то на изуродованное гусеницами танков оружие.

На позиции артиллеристов они нашли несколько ящиков снарядов. Снаряды тут же перегрузили в зарядный ящик.

– Посмотрите, ребята, может, есть раненые, – приказал он и наклонился к засыпанному землей артиллеристу, лежавшему возле раздавленного щита сорокапятки. По всему видать, это был наводчик. Стриженая голова, петлицы старшего сержанта… Тело уже застыло.

– Похоронить бы, а то вон уже вороны летают, – сказал Демьян Игнаткин. Заряжающий снял с одного из убитых подсумок с патронами, перекинул его через плечо и стоял, не отрывая взгляда от убитого. – На сына моего похож. На старшего. Эх, не дай бог, если война затянется. Нас побьют, детей на фронт погонят.

Хоронить убитых старший сержант Дарькин запретил.

Через трое суток на реке Шане они встретили пост. Трое бойцов в шинелях с курсантскими петлицами и нашивками «ППУ» [24] остановили их на переезде через брод. Подошел сержант и сказал: – Я – командир боевого участка сержант Воронцов. С этого момента поступаете в мое распоряжение. Приказываю немедленно занять позицию позади наших окопов.

Войну закончит командиром батареи 76-мм орудий на косе Фрише-Нерунг. Из всего расчета, с которым он воевал на Варшавском шоссе в 41-м и 42-м годах, до Победы дойдет только правильный Дремин. После войны они часто будут приезжать на то место, где когда-то, в октябре 41-го стреляли из своей сорокапятки по котлу немецкой кухни. Года до пятидесятого пробитый котел валялся в овраге. Потом его увезли на металлолом. Пробоина была двойная. Во входную бывший правильный свободно просовывал кулак и говорил:

– Подавились они своей кашей, Федот Пантелеич. Во, смотри! А на выходе голова пролезет!

– Они кашу не ели, – усмехался бывший наводчик. – У них были макароны с тушенкой.

– Видать, вкусное блюдо.

– А ты что, ни разу не пробовал?