Дорога смерти. 43-я армия в боях на Варшавском шоссе. Схватка с «Тайфуном». 1941-1942

7 октября выпал первый снег. Дорога на восток стала еще труднее и невыносимей. Накопившаяся усталость и подавленность от поражения, разгрома, пережитого у Латышей и Новоалександровского, давали о себе знать – у некоторых не выдерживали нервы. Вскоре закончились продукты. В деревни заходить опасно. Там стояли немецкие танки. По проселкам стрекотали немецкие мотоциклы. По Варшавскому шоссе курсировали дежурные танкетки. Кроме того, двигались нескончаемые колонны бронетехники и войск. И это тоже натягивало нервы.

Вот почему большинство пленных в немецких учетных карточках помечены 5, 6, 7-м числами октября 1941 года.

А оперативной сводке за 14 октября сообщается: «…B отделы штарма прибыли отсутствовавшие 9 чел., в том числе начальник артиллерии армии генерал-майор Офросимов, начальник оперотдела армии полковник Сафонов, командир 17 сд полковник Козлов, военком артотдела штарма старший политрук Токарев и группа командиров и сотрудников штаба в количестве 5 человек» [56] .

Каким образом в группе 17-й стрелковой дивизии, возглавляемой полковником Козловым, оказалась по существу вся оперативная группа 33-й армии, в которую в тот период формально входила дивизия, понять трудно. Можно лишь предположить, что комбриг Онуприенко, перепуганный «танковым десантом», второпях попросту забыл своих офицеров, находившихся в момент бегства значительно ближе к фронту.

Генерал-майор Офросимов был прекрасным артиллеристом, настоящим русским офицером. Судьба его сложилась трагически. Он погибнет в апреле 1942 года вместе со своим непосредственным начальником, командармом 33 генерал-лейтенантом М.Г. Ефремовым во время боя на прорыв из окружения под Вязьмой [57] .

Когда полковник Козлов со штабом вышел из окружения, его вначале отстранили от должности. Офицеры особого отдела вели проверку всех прибывающих. Но чем выше было звание и должность командира, тем больше к нему было вопросов.

Вышедшие из окружения дивизии вновь формировались в Белоусове, Тарутине, Малоярославце, Воробьях, Угодском Заводе. Со стороны Серпухова, Лопасни (ныне г. Чехов Московской области), Подольска прибывали маршевые роты и батальоны, отдельные части усиления. Ставка спешно выскребала по сусекам последнее, чтобы остановить «Тайфун» на рубеже Можайской линии обороны.

Проверка прошла более или менее благополучно, полковника Козлова вновь вернули на прежнюю должность. Но воевать ему оставалось всего лишь несколько дней.

18 октября пополненная 17-я стрелковая дивизия заняла оборону по левому восточному берегу реки Протвы от Белоусова на Варшавском шоссе до Высокиничей. В полосу обороны дивизии входил также райцентр Угодский Завод и деревня Стрелковка – родина нового ком-фронтом генерала армии Т.К. Жукова [58] .

На следующий день, потеснив соседнюю левофланговую 60-ю стрелковую дивизию, немцы ворвались в Высокиничи. К тому времени уже была оставлена Таруса, и дорога от Калуги, где противник накопил довольно сильную группировку, на Серпухов оказалась свободной. Обстановка ухудшалась с каждым часом.

И 17-я, и 60-я дивизии были вытянуты в тонкую нитку по своему фронту (меньше отделения бойцов при одном орудии с боекомплектом в пять-семь снарядов на километр фронта) и существенное сопротивление противнику оказать в те дни не могли. Полковники Козлов (17-я сд) и Зашибалов (60-я сд) маневрировали своими скудными силами как могли, концентрируя подразделения и огневые средства то на одном угрожаемом участке, то на другом.

По сводкам на 20 октября, 17-я дивизия имела 2500 человек и 30 км фронта на одном из самых опасных направлений. Справа она прикрывала Варшавское шоссе, в центре старый тракт на Серпухов.

21 октября ситуация осложнилась выходом противника со стороны Тарутина в тыл 17-й дивизии.

В этот же день генерал Жуков отдает приказ Военному совету 43-й армии: «Заставить 17 и 53 сд упорно драться и в случае бегства выделенному отряду заграждения расстреливать на месте всех, бросающих поле боя. О сформировании отряда донести. 1) Отходить с занимаемого рубежа до 23.10 еще раз категорически запрещаю. 2) На 17 дивизию немедленно послать Селезнева, командира 17 сд немедленно арестовать и перед строем расстрелять. 17 дивизию, 53 дивизию заставить вернуть утром 22.10.41 Тарутино во что бы то ни стало, включительно до самопожертвования».

Обстановка тех дней требовала именно таких приказов и распоряжений. Это теперь можно судить-рядить о жестокости и кровожадности некоторых начальников. А тогда и начальники ходили под дулом пистолета…

24 октября произошел такой случай. Варшавское шоссе по фронту Климовка – Петрово – Тетеринки-Колонтаево прикрывал уже известный нам 2-й Люберецкий полк полковника Волкова. Порядком потрепанные в предыдущих боях, уставшие от непрерывных атак и контратак, батальоны Люберецкого полка в какой-то момент дрогнули и начали отходить. Позади, вторым эшелоном, стояли остатки 17-й танковой бригады майора Клыпина. Наблюдая за отчаянно опасным маневром стрелков, майор написал записку полковнику и тут же отправил ее на КП Волкова: «24.10.41. 16.00. Немедленно приостановить отступление вашей части. Приведите ее в порядок и сдерживайте наступление противника в районе Рождествено. За отступление без письменного приказа командарма 43 А будете расстреляны».

Вскоре 2-й Люберецкий полк приостановил отход, короткой контратакой восстановил положение и занял свои прежние позиции. Вот так исполнялся приказ № 270 от 16 августа 41-го года.

Судьба же полковника Козлова в дальнейшем сложилась так.

На 17-ю дивизию прислали генерала Селезнева. Новый командир управлял остатками дивизии не лучше своего предшественника, попавшего под горячую руку генерала Жукова. Но это был уже ставленник Жукова, и отношение к нему, так же как и к новому командарму Голубеву, было иным. Правда, серьезных ошибок в управлении войсками и явной слабости духа Жуков не простил бы и им.

22 октября в бою у деревни Чернишня гибнет командир 53-й стрелковой дивизии полковник Краснорецкий.

23 октября в бою у деревни Корсаково тяжело ранен командир боевой группы генерал Акимов.

Как же расстреливали полковника Козлова?

А никак.

Из доклада генерала Голубева:

«Генералу армии Жукову. 31.10.41. 23.40.

…Докладываю о преступном факте. Сегодня на месте установил, что бывший командир 17 стрелковой дивизии Козлов не был расстрелян перед строем, а бежал. Обстоятельства дела таковы. Получив Ваш приказ арестовать и расстрелять командира 17 сд перед строем, я поручил это выполнить выезжавшим в дивизию члену Военного совета Серюкову и генерал-лейтенанту Акимову. По непонятным причинам они этого не сделали и направили командира дивизии ко мне. Я под конвоем, организованным начальником Особого отдела армии, отправил его обратно с категорическим указанием, что приказ командарма должен быть выполнен. Мне доложили, что он был расстрелян, а сегодня я узнал, что не расстрелян, а бежал от конвоя. Назначаю следствие. ГОЛУБЕВ».

И Акимов, и Серюков были ранены в тяжелых боях в эти дни. Они знали, какой ценой оплачивается стойкость войск на рубежах у Тарутина, Чернишни и Рождествено. Конечно, теперь остается только гадать, каковы же были истинные причины неисполнения ими расстрельного приказа командарма. Но факт остается фактом – полковника Козлова не расстреляли. И, бежавшего от конвоя, не нашли.

История… Если учесть, что конвоировали арестованных непростые ребята. Наверняка обреченного на расстрел перед строем полковника сопровождал не Петруха, а несколько человек с лейтенантом во главе. И в таких случаях начальник конвоя имеет однозначный приказ, как действовать при возникновении любой опасности, тем более побега.

Правда, и полковник Козлов был непростым полковником. Из послужного списка следует, что буквально накануне войны в совершенстве овладел двумя профессиями: парашютным делом и знанием немецкого разговорного языка. Ну зачем, скажите, простому пехотному полковнику такие редкие для этих войск и, можно даже сказать, экзотические профессии? Можно предположить, что полковник Козлов неплохо овладел и приемами рукопашного боя, а также радиоделом и прочими знаниями, необходимыми для работы в глубоком тылу противника. Возможно, так оно и было. На фотографиях он выглядит крепким, подтянутым; покатые плечи свидетельствуют о большой физической силе и регулярных занятиях спортом. Ну просто типичный портрет кандидата на должность командира спецподразделения для серьезной разведывательно-диверсионной работы в немецком тылу. Возможно, так оно и было. Но прорыв противника под Рославлем спутал все карты, и полковник Козлов остался на дивизии.

В центре Западного фронта действовало несколько разведывательно-диверсионных групп, в том числе батальон капитана Ивана Старчака и группа, а впоследствии партизанский полк капитана Владимира Жабо.

В истории Великой Отечественной войны еще очень много тайн, и многие из них так и останутся тайнами.

Во всяком случае, бежавший из-под стражи обреченный на позорную казнь перед строем полковник Козлов под своим именем так нигде и не всплыл. Следов его не обнаружено ни у немцев, ни в наших архивах.

В 90-х годах группа сотрудников Института военной истории Министерства обороны РФ, а также сослуживцы полковника Козлова и бригадного комиссара Яковлева возбудили ходатайство перед Главной военной прокуратурой о реабилитации офицеров. Был подготовлен обширный документ – «Военно-историческое заключение», в котором читаем буквально следующее: «В действиях командира 17-й стрелковой дивизии полковника П.С. Козлова и военного комиссара дивизии бригадного комиссара С.И. Яковлева состава преступления нет. Они были настоящими патриотами и отдавали все свои силы, знания и опыт делу защиты Родины. Расправа над ними была учинена в условиях кризисной обстановки на подступах к столице, определенной паники среди руководства страны, введения осадного положения в Москве, смены командования армии, без проведения следственных действий, без суда военного трибунала и даже без оформления акта об исполнении приговора».

На реке Протве, на новом рубеже, это была уже другая дивизия. Не та, какой 17-я была всего две недели назад. Пополненная людьми либо зараженными вирусом страха и бега, либо еще не нюхавшими пороху, она уже не обладала той мощью и стойкостью, с какими она держала свои окопы в ста километрах западнее на Варшавском шоссе. Первый состав дивизии остался под Ковалевкой и Латышами на речке Десёнке. Удержать бегущих полковник Козлов не смог. Видя, что полки дрогнули, он начал их отводить, чтобы сохранить материальную часть и как можно больше людей. Другого выхода не было. Иначе дивизия погибла бы целиком. Погибла изолированно, безвестно. Но отход – маневр не из простых. И начался бег, который с трудом остановили в районе Тарутина. Причем бегущих останавливали лично генерал Акимов и комбриг Любарский с офицерами штаба оперативной группы.

В одном из боев в эти дни погибнет командир 53-й стрелковой дивизии полковник Краснорецкий. Из остатков трех дивизий – 17, 53 и 312-й – будет сформирована одна, ее возглавит полковник Наумов, командовавший 312-й дивизией.

17-я стрелковая дивизия полковника Козлова выполнила свою миссию и была… нет, она не была расформирована – она погибла. Пала смертью храбрых в подмосковных полях и перелесках, растерзанная танковыми гусеницами и налетами авиации, атаками немецкой пехоты 4-й полевой армии.

Немецкий историк Клаус Рейнхардт в своей книге «Поворот под Москвой» писал: «Вместо быстрого продвижения пришлось вести тяжелые бои, которые позволили советскому командованию дождаться спасительной распутицы и так задержать немецкое наступление, что передовые части подошли к Туле только в конце октября. Тем самым были решающим образом парализованы маневренные действия южного крыла группы армий «Центр», что в последующем очень чувствительно сказалось на действиях всей немецкой армии».

От роты осталось девять человек. Голодные и злые, они окапывались возле шоссе, изредка поглядывая в сторону леса, где несколько минут назад скрылись последние повозки санитарного обоза. Третий раз за минувшие сутки их роту оставляли в заслоне. Вначале восемьдесят человек с капитаном и двумя лейтенантами. Потом тридцать шесть с лейтенантом. Теперь девять со старшиной Девяткиным. Со всего обоза собрали им патроны, автоматные диски, гранаты и два кисета табака.

Табак сразу пустили в дело.

– Давайте, ребята, по кругу, – сказал старшина и пустил кисет по рукам.

Они сворачивали самокрутки, хорошо понимая, что, возможно, это последняя в их жизни закрутка. Но надо было торопиться, успеть зарыться в землю. Они пережили два заслона и хорошо знали, что тут будет с минуты на минуту.

– Старшина! – вдруг махнул в сторону леса пулеметчик Чеплыкин. – Смотри! Никак кто-то возвращается!

– Он что, сдаваться, что ль, надумал? – напряженно глядя сквозь табачный дымок и слезу, сказал старшина Девяткин. Он уже узнал своего бойца, пожилого Пальцева.

Боец шел тяжело, осторожно ступал на толсто забинтованную ногу, которая не гнулась в колене, при этом опираясь на свежевыстроганную, видимо там, в лесу, палку.

– Ты что, Савельич? – издали окликнул его старшина Девяткин, как окликнул бы часовой человека, бредущего прямо на пост.

– Дай-ка потянуть разок-другой, – ответил тот. – Куда мне в тыл? Все мои костерёвские здесь.

Пальцев затянулся, по-хозяйски оглядел начатые окопы, своих земляков и спросил старшину:

– Где мне занимать позицию?

И старшина Девяткин, и все бойцы молча смотрели на своего товарища.

Пальцева, в последнем бою исполнявшего обязанности второго номера расчета ручного пулемета, ранило утром, когда они переправлялись через Угру и их роту рассыпали по жнивью перед какой-то безымянной деревней. В деревню уже влетели немецкие мотоциклисты. Они пытались проскочить к переправе. Развернулись и веером выскочили в поле прямо перед окопами заслона. Лейтенант, оставшийся за командира роты, приказал сосредоточить огонь вначале на одном мотоцикле, потом на другом. Третий и все остальные тут же повернули назад и больше в поле не высовывались. Установили пулемет между сараями и начали поливать поле и переправу прицельным огнем. Пальцева ранило, когда они начали отходить к переправе. Дело было сделано, обоз ушел за реку, и надо было переправляться на ту сторону самим и жечь мост.

– Что ж ты творишь, Савельич? У тебя ж ранение и семеро детей! – Старшина Девяткин не обрадовался такому пополнению. Будь его воля, он снова бы отправил Пальцева в обоз, под присмотр санитаров. Но где он теперь, обоз? Должно быть, уже по дороге к Медыни.

На западе, в стороне шоссе, погромыхивало.

Остатки 17-й стрелковой дивизии шли на восток вдоль Варшавского шоссе. Дивизия, разбитая и рассеянная по лесам танковым ударом немцев, теперь небольшими группами пробиралась к Медыни. Но противник продвигался так стремительно, что слово «Медынь» уже звучало не так спасительно, и бойцы произносили его все реже и реже. Пункт сбора вначале был назначен в Медыни, но потом его перенесли дальше на восток. Что это могло означать?

Пальцев расчехлил свою лопату и принялся долбить землю. Позиция ему досталась не ахти какая: на краю неглубокой лощинки, заросшей редким осинником, между пулеметным расчетом и старшиной Девяткиным. Дорога невысокой песчаной насыпью, заросшей пыльным бурьяном, проходила левее. Видна она была хорошо. Но и с дороги цепочка их редких ячеек просматривалась, должно быть, как на ладони. Пальцев замаскировал бруствер травой, воткнул несколько ивовых кустиков. Куст ивы рос рядом, левее, и Пальцев посматривал на него с какой-то надеждой. Быть может, потому, что никакого другого укрытия, кроме этого куста, поблизости не было. В какое-то мгновение подумал: а хорошо бы запасную позицию отрыть за ним, на всякий случай. Но посмотрел на старшину и смирил свое беспокойство: Девяткин снова его, старика, перед молодыми начнет корить, что, вот, мол, папаша до земли дорвался, новый огород пошел распахивать…

– Ну что, распахали свои огороды? – будто угадывая его мысли, сказал старшина Девяткин. – У кого жратва есть?

У Пальцева в вещмешке лежал кулек с сухарями. Сухарей оставалось порядочно, штук шесть. Он их берег.

Но теперь беречь НЗ стало незачем. Сколько они тут продержатся? Полчаса? Час? Смотря кто к ним подойдет. Если просто разведка, постреляют и отойдут. А если повалит сразу колонна…

Он распустил потертые лямки и достал кулек. Но сам к сухарям не притронулся. Подумал: земля тут какая – песок да галька, а у нас в Желтухине сплошной суглинок. Такая же и в Варееве, и в Новинках. Правда, огороды хорошие, веками удобрялись со скотных дворов. Он посмотрел в конец лощинки, где в зарослях ивы и ольхи угадывался ручей или речушка. В глазах тут же встала родная Пекша, Кукушкинское озеро, лица детей, последние слова Евдокии, ее взгляд… Как она с семерыми… если что… Пекша – река большая, не ровня здешним. И берега у нее покруче, и пойма куда шире и вольнее. Эх, какие покосы у них под Желтухином на Пекше!

Горький комок спекся в горле, ни протолкнуть его, ни выкашлять. Заныла нога. Палка, вырезанная в лесу, лежала рядом с окопом. Понадобится она ему еще когда-нибудь или уже нет?

Этот бой получился совсем не таким, как предыдущие. Немцы появились не с запада, откуда их ждал и старшина Девяткин, и все они. Старшина уже начал посматривать на часы:

– Ребята, еще час и уходим.

Все сразу оживились – появилась надежда.

Но вскоре позади них в лесу застучали моторы, послышались голоса. Они сразу поняли – мотоциклисты. И много, не меньше пяти-шести. Или усиленная разведка, или передовой отряд. А может, это наши? Обоз дошел до Медыни, и за ними, оставшимися в заслоне, прислали транспорт?

– К бою! Чеплыкин! Давай пулемет! Без приказа не стрелять!

Перекидывать на другую сторону брустверок и маскировать его было уже поздно. Пальцев положил на вещмешок винтовку и начал ловить в прицел ближнюю цель: одиночного мотоциклиста, который, обогнав небольшую колонну, вынырнувшую из леса, лихо мчался по пыльной дороге прямо на их позиции. Команда старшины Девяткина слилась с дружным залпом, и мотоциклист мотнул головой и вместе с мотоциклом начал заваливаться на бок, в кювет.

Старшина Девяткин перезаряжал заклинивший ППД и матерился. Он недоумевал, откуда в лесу, за их спинами, немцы и почему их атаковали с тыла?

С дороги по ним ударили сразу два пулемета. Пулеметчики вели огонь прямо из колясок. Они сразу перехватили инициативу. Из окопов им отвечали редкими винтовочными выстрелами, но и они вскоре прекратились.

Пальцев стрелял прицельно, каждый раз уговаривая себя не бояться, не прятать голову в ровик, когда пули начинали хлестать совсем близко. Надо было опередить немецких пулеметчиков, заставить их замолчать, хотя бы одного. Но обойма быстро кончилась, и он дрожащими пальцами стал запихивать в магазин новую. Окинул взглядом соседние окопы. Старшина Девяткин оттаскивал Чеплыкина от пулемета, Чеплыкин весь в крови – попали в Чеплыкина. Теперь они без пулемета. Сунулся лицом в землю парень из Бормина, его Пальцев помнил еще по боям под Новоалександровской. Каска сползла набок, висок прострелен.

– Ах, вы ж разбойники! – выругался Пальцев и стал прицеливаться еще тщательней. Он уже не слышал пуль, не почувствовал даже, как одна из них рванула шинельное сукно на спине, а другая задела каблук ботинка.

Немец, которого он несколько секунд с ненавистью рассматривал через колечко намушника, отвалился от дымящегося пулемета и запрокинул голову. Мотоциклист тут же дал газу и развернулся к лесу. Голова убитого моталась из стороны в сторону. Второй мотоцикл повторил маневр первого. В поле затихло.

– Спасибо тебе, Савельич. – Старшина Девяткин подполз к его окопу, он тащил пулемет и два запасных диска. – Прости, что плохо о тебе подумал. Думал, обузой будешь. А ты… вон как его уделал.

– Сколько нас осталось? – спросил он старшину, пока тот не уполз далеко, волоча по изрубленной пулями траве окровавленный пулемет. Куда он его волок? Должно быть, на запасную позицию.

– Антонова убило, Гаврилин ранен. И еще одного, парня этого…

– Хромов жив?

– Жив. Винтовку его искорежило. Плачет.

Хромов был из Омутищ. Вася Антонов из деревни

Сеньга-Озеро, а Егор Гаврилин из самих Петушков, жил на улице Первого Мая, работал на фабрике «Катушка». Еще двое ребят из деревни Липны находились левее дороги. Они тоже стреляли и что-то кричали старшине во время боя. Неужто отбились и немцы больше не сунутся? Но если даже отбились, то куда им теперь отходить? Дорога перехвачена. Видать, туда они прошли кружным путем, а на них выскочили, когда решили разведать дорогу.

В лесу зарокотало. Работал тяжелый мотор, не мотоциклетный.

На опушку выползла приземистая танкетка. Съехав с дороги, она некоторое время маневрировала среди деревьев. Остановилась. Открылся люк. Из башни высунулся танкист и начал осматривать в бинокль дорогу, редкий кустарник и обрез лощины, где окопались владимирские мужики во главе со старшиной Девяткиным. Люк захлопнулся, и танкетка медленно, будто крадучись, стала продвигаться вперед. Время от времени она делала короткие остановки, и тогда ее пулемет начинал работать.

Сражаться с железной машиной было бессмысленно. Старшина Девяткин дал несколько очередей и спрятал пулемет за камнями. Пальцев тоже вжался в землю и закрыл руками голову. Услышал голос старшины:

– Давай гранаты!

Танкетка прямо на них все же не пошла. Видя, что красноармейцы не сдаются, как это случалось почти всегда в предыдущих схватках на дорогах, механик-водитель начал маневрировать, объезжая окопавшихся по периметру.

А тем временем старшина Девяткин куском телефонного провода скручивал противопехотные гранаты. Но бросить связку под танкетку ему не удалось. Механик-водитель все время держал дистанцию, а пулеметчик поливал огнем окопы с живыми и мертвыми защитниками рубежа.

В какой-то момент между танкеткой и окопом старшины оказались ивовые кусты, и Девяткин выскочил из ячейки, перебежал вперед и залег за ивами. Переполз через лощинку и затаился за муравьиной кочкой. Он ждал, что танкетка пойдет вдоль лощины, и тогда он сможет добросить до нее связку гранат. Но пулеметчик, видимо, заметил его передвижение. Танкетка взяла немного правее, развернулась. Ствол пулемета опустился чуть ниже. Пошла очередь. Одна, другая. Старшина, понимая, что обнаружен, отпрянул к лощине, скатился вниз. И замер. Все, убит Девяткин, понял Пальцев, наблюдая за схваткой старшины с немецкой танкеткой. И гранат больше нет.

Ползти к соседним ровикам и искать там гранаты было делом безнадежным. Во-первых, пулеметчик держал их позицию под постоянным прицелом. Во-вторых, до старшины Пальцеву было ближе. И к танкетке ближе.

Расправившись с гранатометчиком, танкетка поползла вдоль лощины дальше. Через лощину она не пойдет, понял Пальцев, там, внизу, болотина. Ждать, когда она пройдет дальше и скроется за бугром. Танкетка, урча мотором, уползала дальше, и вскоре ее корма начала оседать за небольшим бугром, заросшим ивняком и конским щавелем.

Пальцев выбрался из окопа и прямиком, не теряя ни секунды, пополз к лощине.

Внизу было сыро. Пахло болотиной. Вспомнилось Кукушкинское озеро, заводь с болотистыми берегами, где он с отцом когда-то давно, еще до первой войны, ловил линей…

Эх, доползти бы до Девяткина. Не потерял ли он гранаты…

Старшина лежал на боку. Пули вошли ему в поясницу и вышли одна под ключицей, а вторая ниже, разорвав ватник на груди. Как берег он этот свой ватник! С сентября держал в обозе, доставал только почистить и просушить от ночной сырости.

Связка гранат лежала рядом. Пальцев отвел руку старшины, взял связку. Рука Девяткина была еще теплая. Может, еще жив наш старшина, с надеждой подумал Пальцев. Вот сейчас отобьемся и перевяжем нашего командира, перетащим в лес…

Танкетка возвращалась. Пулеметчик простриг короткими очередями линию окопов. Никто оттуда уже не поднимал головы. И немцы, видимо считая, что дело сделано, возвращались назад.

Пальцеву оставалось ждать. Если танкетка пойдет по своему следу, то через минуту-другую она будет в пяти шагах от края лощины. Надо подползти поближе, и тогда он до нее добросит связку наверняка. Но если отползти от старшины, из танкетки его заметят и начнут расстреливать в упор. Нет, лучше ждать здесь. Он прижался к неподвижному телу старшины и позвал Девяткина:

– Девяткин, ты живой, брат?

Девяткин молчал.

Уже дрожала земля, пахнуло выхлопными газами и смазкой. Нет, не поднимать головы, пока она не подойдет совсем вплотную. Боль в ноге совсем пропала. Пальцеву казалось, что и колено сгибалось и было послушно, что через мгновение он сможет легко вскочить на ноги, чтобы доделать свою работу до конца.

Танкетка выползла на край лощины и остановилась.

Пальцев поднял голову. Ствол пулемета, торчавшего из приземистой башни, опускался вниз. Значит, немцы насторожились, увидев рядом с телом старшины его. Сейчас полоснут очередью и…

Он вскочил на ноги и, не чувствуя боли, побежал навстречу железной машине. Чека гранаты уже была выдернута, и он перехватил связку и обеими руками метнул ее точно под правую гусеницу. Связка упала там, куда он ее и бросал. Но прежде чем взорваться, перекатилась под днище.

Прежде чем его смело взрывной волной и осколками, Пальцев успел оглянуться на окопы своих товарищей, на лежавшего в лощине старшину Девяткина. От леса шла цепь немецких пехотинцев.